Толик

   «Тюлень», «жиряга», «жиртрест», «толстый» - как только мы не называли Толика. Он прибился к нашей кампании, когда мы с Генкой учились уже в шестом классе.
   Он действительно был толстяк и, хотя был нас младше на 2 года, толстяк он был крупный. Выпирающие щеки, руки, грудь, живот, зад – всё было полным и упругим.   
   Был он, как я сейчас понимаю, добродушнейшим пацаном, сносящим все наши над ним шутки и приколы. Когда мы купались, Толика можно было топить в воде, откуда он выскакивал, словно  резиновый мячик, отфыркиваясь и весело смеясь. Мы, замерзнув, вылезали из воды и грелись на песке, а наш «поплавок» все резвился в речке.
   - У-у не-не-го, п-п-подкожного ж-жира, н-н-наверное, с-сантиметров пять, поэтому он и не-не м-мерзнет, - всегда говорил  Генка.
   - Вылазь давай, Тюлень, закапывать будем.
   Толика мы закапывали в песок, оставляя только голову на поверхности, разрисовывали углем и измазывали глиной наш товарищ сносил все со смехом.
   Он увязывался с нами в походы, тащил наравне с нами тяжелый рюкзак, выполнял все задания. Я никогда не слышал, чтобы он ныл и жаловался.
   В восьмом классе Генка уехал учиться в техникум, а мы остались заканчивать среднюю школу. Ватага наша распалась, и только Толик оставался незаменимым товарищем по играм и вечерним гуляниям. Вскоре и я уехал учиться в институт, а Толя ушел в армию.
   Окончив четвертый курс, я приехал на каникулы домой и вечером заглянул в клуб на танцы. На танцплощадке толпились «малолетки», пацаны и девчонки, которых мы раньше вообще не замечали. Но за эти четыре года «мальки» подросли и превратились в крепких парней и симпатичных девушек. Но танцы меня не интересовали, мне хотелось разузнать о друзьях и товарищах моего детства и юности.
   Я сразу заприметил высокого солдата десантника в форме со множеством значков на правой стороне груди, с голубыми полосками тельняшки в вырезе кителя и медалью над комсомольским значком на левой стороне груди.
   Как только он заметил меня, то сразу шагнул ко мне, обхватил меня своими ручищами, поднял и закружил, выкрикивая: «Ленька, Харламыч, как я рад тебя видеть!» Я, конечно, уже в следующую секунду  догадался, что это пришел из армии мой друг Толик. Но как же он вырос, возмужал! Передо мной стоял высокий, крепкий молодой мужчина, с военной выправкой. Нигде, ни на лице, ни в фигуре не было видно ни капли жира.
   И вот мы ходим по улице села, по которой бегали в детстве, и рассказываем друг другу все. Я о жизни и учебе в институте, а Толик - о своей службе. Я поглядываю на него искоса и собираюсь обратиться к нему по привычке, но ни «тюлень», ни «жиряга» к этому бравому десантнику никак не подходят, и я говорю: «Толя, а за что ты медаль получил?»
   Толя начинает рассказывать, как вылавливали в горах Узбекистана «духов», перешедших границу, какие хорошие ребята подобрались в его команде…
   Я смотрел, слушал и не узнавал моего друга детства. Это был совершенно другой человек, подтянутый, серьезный, четко и грамотно излагавший свои мысли.
   Я, конечно, был рад, что увидел его, но на душе была грусть и чувство неловкости. Тогда, в детские годы, мы с Генкой  не чувствовали и не понимали, что скорей всего, Толик обижался на нас. И когда мы шлепали его по заднице, а он в ответ только весело хрюкал, было ему в тот момент совсем не весело. Но другой ватаги на нашей улице не было и ему приходилось терпеть наши выходки.
   Еще мне думалось, что того Толика, которого я знал в детстве, больше нет, он остался там, в наших набегах на огороды, в ночевках у реки, в походах к Старой Сосне.
   И грустно было от ощущения, что прощаюсь я с другом детства уже  навсегда…