Убийство на улице Харьковской

Рассказ

1
    Иван  Дурнев возвратился в свою деревню с фронта после ранения в сорок четвертом. Повезло мужику остаться живому в мировой мясорубке, когда десятки миллионов Иванов, Гансов, Майклов и Жаков остались лежать в земле, как в своей, так и в чужой. Сразу же женился, взяв в жены односельчанку Марию. Красавицу и сироту – ее отец погиб еще в начале войны. Через год у них появился сын Павел. Жилось трудно и голодно. Когда Павлику исполнилось одиннадцать лет, переехали на постоянное место жительства в районный центр Обоянь. Мальчик в школе учился слабо. Несколько раз оставляли на второй год. Отца это мало беспокоило.
– Ничего, – говорил Иван на сетования преподавателей и жены, – вырастет, научится «коровам хвосты крутить». Я с двумя классами, но живу: и войну прошел, и быка от коровы отличаю, и лошадь запрячь умею. Коровьи лепешки убирать – ума много не надо. Бери больше – кидай дальше! Пока летит – отдыхай! Вот и вся наука. Вырастет – выдурится. На фронте я на ученых нагляделся: как бой, как атака, так их, интеллигентов мягкотелых, в первую очередь выбивает. Все вперед рвутся!.. Другие, поглупее, и отсидятся, и отмолчатся, а эти все вперед спешат!.. И гибнут, как мухи.
Работал Иван скотником на соседней ферме. Работал так, что мозоли горели. Поэтому все разговоры у него сводились к коровам, которых, впрочем, как истинный крестьянин, любил и не обижал. Еще – к навозу, как неизбежному продукту жизнедеятельности коровьего организма. Конечно, кроме молока…
Говорить-то говорил, но, в целях профилактики, частенько порол нерадивое чадо ремнем. Особенно рьяно, когда «закладывал за воротник». К чести Ивана стоит сказать, что «закладывать» ему приходилось редко. Ежедневная работа и постоянное безденежье – не лучшие стимуляторы для частого «закладывания».
Мать жалела единственного сына и как-то после очередного упрека директора школы отвела Павлика в райбольницу.
– Посмотрите, что с чадом неразумным?
– Олигофрения в степени дебильности, – констатировали местные эскулапы. – Но это не страшно. Мальчик тихий, спокойный. С таким диагнозом сейчас много. Проживет…
Мать успокоилась и больше к врачам не обращалась. Какой смысл обращаться, когда «много» и «проживет». Пусть будет как будет…
С горем пополам окончил Павлик  семь классов. А тут и время подошло служить в армии. Отслужил в стройбате. Автомат только в день присяги дали подержать. Зато лопатой и киркой поработал вдоволь – первый год мозоли с ладоней не сходили. Даже почетную грамоту со службы привез за доблестный труд. То-то мать радовалась.
Жить с родителями в тихой провинциальной Обояни, Павел не захотел. Весной тут не только буйное цветенье яблоневых садов да духмяный запах, но и грязи по самые уши. Осенью – грязи еще больше. По макушку. Никакие яблоки румяные да духовитые того не компенсируют… никакие запахи.
 «Сие не по мне, – решил Павлик – Махну-ка я в Курск. Все туда лыжи вострят, а я чем хуже…»
И махнул.
Областной центр в ту пору активно отстраивался. На его окраинах, как грибы после теплого дождя, тянулись ввысь корпуса заводов и фабрик, больших и малых предприятий. По соседству гнездились и спальные районы. Рабочие руки требовались всюду.
Потыркавшись туда-сюда, устроился рабочим на ДСК. Жил, как и сотни его сверстников, в общежитии. Там же и познакомился с Румянцевой Наташей. Наташа видной девчонкой была. Многие парни на нее заглядывались, но почему-то предпочтение отдала именно Павлу. Воистину, пути Господни неисповедимы…
Поженились. Но семейная жизнь как-то не складывалась. Павел стал баловаться водочкой. И не только в дни получки – это было общепризнанной нормой. Но и среди недели приходил пьяный, устраивал скандалы. Ревновал, чуть ли не к каждому столбу. Наташа терпела. Молча переносила незаслуженные обиды. Даже родной сестре Надежде не жаловалась. Все надеялась, что с рождением ребенка, муж успокоится и жизнь наладится.
Вскоре после рождения сына получили они от строительного комбината квартирку в старом двухэтажном доме на улице Обоянской. Дом хоть и старый, построенный в середине пятидесятых, но квартира досталась двухкомнатная, просторная, светлая. С высокими потолками, со всеми коммунальными удобствами: и газ, и вода, и ванная, и санузел. Не то, что в общежитии.
И расположен дом удобно: до остановки общественного транспорта – метров триста, до поликлиники – и того меньше – сто. Магазины – рядом. И продовольственный, и культтовары. Улица и двор – в зелени. Даже фруктовые деревья растут да плодоносят.
Казалось, живи, да радуйся. Но радоваться было нечему. Павел все больше и больше пристращался к спиртному. Скандалы устраивал все чаще и чаще. И не только скандалил, но и бил, зверея от безответности жены, не обращая внимания на плачущего ребенка. Соседи пытались усовестить Павла, грозились вызвать милицию. Но не вызывали, так как Наташа просила их этого не делать.
«Сами разберемся. Ничего страшного, – говорила она сердобольным соседям. – У кого в семье не бывает ссор? А муж у меня хороший. Он меня любит… Не любил бы – не ревновал…»
– Ты еще скажи, что раз бьет, то, значит, любит, –  фыркала с презрением и жалостью одновременно Анна Никитична, ближайшая соседка по лестничной площадке.
Другие соседи озлобленно чертыхались про себя: «Муж и жена – одна сатана». И уходили домой, давая зарок больше никогда не вмешиваться в чужие семейные конфликты. «Тут собственная семья – сумраки, а чужая – вообще потемки».
Несколько раз Наташа приходила на работу с синяками на лице.
«В погреб пошла, да вот споткнулась и упала на ступеньки», – краснея до корней волос и пряча глаза, отвечала на вопросы любознательных товарок.
Век прожила, а лгать так и не научилась. Хоть и редко, но случается такое даже у баб, которым соврать, что травинку сорвать. Никакого усилия, одно удовольствие. Недаром с давних пор поговорка сложилась, что у баб язык – без костей…
Товарки, конечно, не верили наивным объяснениям. А как верить, когда сами были биты мужьями. Павда, изредка.  Жалели и бранили. Кто – за глаза, а кто – прямо в лицо, чтобы за «живое» брало.
«Будешь, дура, терпеть, совсем забьет…» – предупреждали.
Чтобы не слушать бабьих пересуд, ушла Наташа из ДСК и стала работать в строительном цехе РТИ. Павла вскоре также уволили со строительного комбината за прогулы и пьянство. Он, побив баклуши с месяц, устроился на ЖБИ, по своему профилю. Но и там долго не задержался. Предложили уволиться по собственному желанию. Никто не хотел заниматься пьяницами и прогульщиками.
Правда, будь жалоба от супруги в цехком или партийную организацию, взялись бы, прочихвостили. И на профсоюзном собрании, и на собрании трудового коллектива. Во времена развитого социализма такие меры общественного воздействия были в моде. А раз жалоб  нет, то и суда нет – гуляй, Паша, дело не наше… дали пинка под зад – и забыли.
Меж тем подрастал сын Андрейка. Учился в четвертом классе. Успевал по всем предметам. Не ленился и матери помочь в домашнем хозяйстве: помыть полы, сбегать в магазин за продуктами.
«Вот и защитник мой подрастает… – поглаживая мальчика по головке, думала Наташа, собираясь идти на работу в ночную смену. – Бросил бы Павел пить и ревновать – как бы было хорошо… И ревнует-то без причины. Сам это знает, но ревнует. Другие бабы подолом крутят направо и налево – и в чести у своих мужей. А тут… Даже в полглаза ни на кого не взглянула, ни то чтобы… Он же за ножи хвататься… грозится убить и себя и меня…»
Только мысли мыслями, а работа работой.
– Пора, – отпустила сына. – Ты уж запрись и никому дверь не открывай… Пока отец не придет.
– Мамка, не задерживайся, – заглянул тот в лицо, задрав русую головенку. – Буду ждать…
– Я постараюсь… – улыбнулась грустно.
И ушла в морозную, с легкой поземкой,  ночь…

2
…Это утро не предвещало ничего плохого. Утро как утро… Не лучше других и не хуже. С легким морозцем и ветерком. Но в городе с его общественным транспортом это почти не замечается. Вынырнул из теплой квартирки, пробежался сотню-другую метров до остановки – и снова в тепло. Будь это в селе, на открытом воздухе возможно, кто-то бы и заметил некую студеность… Но в городе – не в деревне. В городе все по-иному. Тут даже звезд на небе из-за уличного освещения не видать…
За ночь землю припорошило снегом. Однако снежный покров был не везде ровный. Ветер, смахнув снег с возвышенных мест, собрал его в низинках и закоулках. В результате игры снега и ветра поверхность земли стала пятнистой, словно шкура ягуара. Небольшой морозец пощипывал нос и уши, заставлял глубже прятаться в одежды, поднимать воротники, крепче натягивать шапки. Куряне, спешащие на работу, старались как можно быстрее прошмыгнуть продуваемые ветром улочки и добраться до остановок. Там, вибрируя всеми частями тела, втиснуться в общественный транспорт.
Паромов, покинув полупустой  вагон трамвая, торопливо шагал в отдел милиции. По субботам, в восемь часов, проводились селекторные совещания. Их вел лично начальник УВД генерал-майор Панкин Вячеслав Кириллович или кто-нибудь из его заместителей. И присутствие всего личного состава было обязательным. А сегодня была как раз суббота. Последний рабочий день недели. Старший участковый Минаев еще вчера пообещал Паромову, что в воскресенье у него будет выходной. Поэтому и настроение у Паромова было бодрое, предвыходное.
Возле крыльца РОВД толпилось несколько сотрудников, решивших перекурить перед совещанием. Почти никого из них Паромов не знал, так как они были из разных служб и подразделений. Но это не мешало поздороваться со всеми за руку.
– Курни, поправь здоровье, – шутливо предложил кто-то из оперов. – Время есть…
– В другой раз, – не останавливаясь для перекура, поспешил он к своим оперативникам в четырнадцатый кабинет.
Там можно было раздеться, бросив одежду прямо на стол опера. Здание отдела милиции было небольшим, и комнаты для участковых в нем не имелось. Правда, можно было раздеться и в кабинете профилактики. Здесь главный лейтенант милиции Озеров Валентин Яковлевич – непосредственный начальник службы участковых инспекторов и отделения профилактики преступлений. Оказывается, имелось и такое подразделение в недрах РОВД… Всего из двух сотрудников и одной вакансии.
Да, можно было раздеться и в кабинете Озерова. Многие участковые инспектора так и поступали. Но новичок Паромов старался держаться подальше от руководства и поближе к  простым операм.

3
В Ленинской комнате, располагавшейся на втором этаже, где проходили совещания, было многолюдно и шумно. Кто-то приветствовал товарищей, кто-то громко смеялся над услышанным анекдотом, кто-то поладнее усаживался в скрипучее кресло.
Все – в форменной одежде. Таков порядок, установленный начальников УВД. И только молодые, еще не аттестованные сотрудники, к числу которых относился и Паромов, в гражданских костюмах.
Но вот в дверях появился начальник отдела полковник милиции Воробьев Михаил Егорович. За ним – замполит и начальник штаба. Шум мгновенно стих.
 – Товарищи офицеры! – звучит команда.
Все, негромко шумнув откидными сиденьями кресел, встали.
Воробьев, несмотря на свои пятьдесят пять, энергичной походкой прошел на подиум, за стол, оборудованный аппаратурой селекторной связи. Привычно оглядел зал, определяя все ли на месте. Сделать это было просто. Если свободных мест нет – значит все. Выдержав паузу, разрешил присаживаться.
С первых дней Паромов убедился, что дисциплина в отделе строжайшая. Воробьева не только уважали, но и побаивались. Все, без исключения.
– Начальники подразделений и служб, прошу занять места, – кивнул головой на ряд стульев за столом.
Те, кому предназначались слова начальника отдела, гуськом потянулись к подиуму.
Однако в этот день оперативному совещанию состояться было не суждено. Не успела заработать селекторная связь, как, постучавшись, вошел оперативный дежурный Цупров.
– В парке на улице Харьковской труп женщины со следами насильственной смерти, – доложил кратко.
– Прокурорских уведомил? – Дернул недовольно бровями Воробьев.
А как быть довольным, когда ЧП. Да еще какое – убийство.
– Лично Кутумову звонил, прокурору… Обещал следователя подослать… Возможно, сам подъедет…
– Дежурный наряд…
– Уже направлен, – не дослушав, поспешил с ответом оперативный дежурный.
– Тогда вооружи оперативников с центральной зоны – и на место происшествия, – в нависшей напряженной тишине по-деловому распоряжался полковник. – А я доложу руководству – и тоже туда.
Не успел он закончить реплику, как один за другим молча встали и потянулись к выходу из зала сотрудники уголовного розыска.
Следом за ними распоряжением начальника на место происшествия были направлены и участковые инспектора.
– Виталий Васильевич, вы как старший участковый и бывший следователь, организуйте опрос граждан, – напутствовал Воробьев.
– Я постараюсь, товарищ полковник.
– Да уж будьте добры, постарайтесь, преступление то на вашем участке, – довольно жестко заметил полковник.
Участковые центральной зоны вслед за оперативниками потянулись из Ленинской комнаты.

3
Выйдя из отдела, Минаев поинтересовался:
– На трамвайчике или пешком? Тут пути-то в полторы остановки…
– Чего в трамвае тесниться, лучше уж пешком… – определились участковые.
– Пешком так пешком, – согласился Минаев. – Тогда быстренько за мной.
Срезая путь, участковые стайкой направились к месту происшествия. Большинство из них уже имели опыт участия в расследовании серьезных преступлений, в том числе и убийств. Паромов же участвовал впервые. Было и интересно, и тревожно. Убийство – это тебе не семейная ссора, не драка подвыпивших работяг, даже не хулиганство и мордобой у пивных точек, которыми приходилось уже заниматься. Это что-то страшное, тяжкое, требующее настоящего мастерства, а не дилетантства, достаточного для составления административных протоколов.
Покойников Паромов не боялся. Еще во время учебы в Рыльском педучилище, занимаясь в духовом оркестре, часто с оркестром выезжал на похороны. Поэтому «жмуриков», как музыканты называли умерших, насмотрелся вдоволь. Но что делать на месте происшествия – не знал. Вот и держался поближе к Минаеву, жался как щенок к матерому псу. И пока шли, постоянно расспрашивал о своих действиях на месте происшествия.
– Не спеши «вперед батьки», – выдыхая клубы дыма, после очередной затяжки «примы», мрачно и отрывисто отвечал тот. – Там есть, кому осматривать место происшествия и кому командовать… Делай, что скажут… И меньше топчись, чтоб возможные следы преступления, по неопытности, не уничтожить. Остальное – по обстановке…
Минаев после известия об убийстве почему-то стал зол и раздражителен, хотя утром, когда встретились в отделе, шутил и смеялся. Причина такой быстрой смены настроения старшего участкового была непонятна. И Паромов двинулся к Черняеву, надеясь, что-нибудь разузнать у того. Но и Черняев, всегдашний балагур и зубоскал, весь запал растерял.
– Не лезь со своими «что?», «зачем?» да «почему?», – огрызнулся жестко.
– Но почему же? – не унимался Паромов.
–  Ты еще не знаешь, какие бывают «разборки» при убийствах – все крайних ищут! А крайний – пока что Минаев. А возможно, и я, если, не дай Бог, убийца проживал на моем участке…
Черняев скомкал только что начатую сигарету и со злостью бросил под ноги.
– Выговоряшник – стопроцентный. Как в аптеке на весах! А если убийство совершил судимый или, тем паче, поднадзорный – то не только «строгач», но и неполное служебное… Мало того, склонять будут весь год, – мрачновато, разделяя фразы длительными паузами, пояснил он, закуривая новую сигарету. – Перспектива аховская, врагу не пожелаешь. Слышал, надеюсь, выражение «положение – хуже губернаторского»?
– Слышал.
– Так вот, наше положение еще хуже! Усек?
– Усек.
Так для молодого участкового открылась еще одна грань милицейской жизни и работы, совсем не похожая на ту, что он видел в фильмах или читал в книгах. Словно из ящика Пандоры неприятности вываливались одна за другой. Вырисовывалась та сторона милицейской работы, которая всегда присутствует, но не афишируется.
Больше вопросов Паромов никому не задавал. Решил помалкивать и больше наблюдать за действиями своих старших товарищей.

4
Парком назывался небольшой участок местности, располагавшийся между домами по улице Харьковской и автодорогой по проспекту Кулакова. Скорее, это был небольшой молодой скверик, возникший по воле местного руководства райисполкома, райисполкома и администрации завода РТИ на месте снесенной улицы Рышковской. Шириной не более сотни метров и длиной с полкилометра.
Еще в семидесятых годах тут были одноэтажные деревянные домишки, подслеповато вглядывавшиеся на дорогу и трамвайные пути. Почти от моста через Сейм до железнодорожного виадука за Льговским поворотом стояли они, отгородившись друг от друга и прочего мира заборами и палисадниками. Что было в них примечательного, так это огороды и сады. От виадука дорога уходила круто вправо, в сторону Цветово. Но домишек так уже не было – только бараки, некогда построенные пленными немцами. А еще предприятия, появившиеся в шестидесятых-семидесятых годах.
Город, расстраиваясь, задыхался в транспортных пробках. В том числе и на пути между Льговским поротом и площадью Дзержинского. Если на дороге случалась поломка какого-либо грузовичка, то весь поток автотранспорта замирал на несколько часов. А не дай бог, ДТП, то и говорить не стоит – движение останавливалось на несколько часов. Как в попутном, так и во встречном направлении. И сколько бы ни гудели клаксоны и сирены, сколько бы ни матерились взмыленные и охрипшие от крика шоферюги – пробка не рассасывалась. Срочно требовалась транспортная развязка.
Поэтому были построены две параллельно идущие друг другу автодороги с односторонним трехполосым движением транспорта каждая, разделенные между собой трамвайными путями.  Для этого пришлось снести улицу Рышковскую до Льговского порота, оставив только аппендикс в сторону Цветова. А на остатках садов и огородов образован парк с центральной асфальтированной аллеей.
Кстати, та же участь постигла и ее «родную сестру» – улицу Ламоновскую.
Основной примечательностью молодого скверика была елка, чудом уцелевшая от всех сносов, планировок и перестроек. Зимой и летом, радуя глаз, она зеленой пирамидкой возвышалась над молодыми кленами, каштанами и топольками, заложенными работниками «Зеленстроя» в основу скверика. А в Новогодние праздники, наряженная в разноцветные гирлянды и шары, живая ель веселила окрестных ребятишек.
Как ни короток путь, но пока команда, возглавляемая Минаевым, добралась до места, там уже были сам Воробьев Михаил Егорович, а также начальник ОУР Чеканов Николай Васильевич и начальник следственного отделения Крутиков Леонард Григорьевич. Видать, начальник отдела, доложив руководству УВД о ЧП, привез их на служебной, видавшей виды, «Волге». Недалеко от них толпились другие сотрудники.
Трупа женщины видно не было. Поэтому вновь пришедшие сотрудники недоуменно крутили головами во все стороны. А у Паромова, грешным делом, даже мысль мелькнула: «Может, чья-то неудачная шутка, и никакого трупа нет! Вот было бы хорошо!..»
Но эту иллюзия немедленно развеяла команда Воробьева:
– Майор Минаев, бери всех участковых и оперов с зоны, и аккуратненько, след в след вон к тому дереву. – Взмах правой руки в сторону одиноко стоявшего дерева. – Там, в яме, труп. Посмотрите, возможно, опознаете… Затем участковые – в оцепление, зевак не пускать, а оперуполномоченные – на отработку жильцов дома…
– Дома номер 22 по Харьковской… – подсказал хмуро Чеканов.
– Дома двадцать два по Харьковской, – повторил Михаил Егорович.
И жестом руки указал в сторону девятиэтажного десятиподъездного дома, называемого в обиходе «китайской стеной».
Невольно окинув взглядом указанный дом, Паромов подумал, что сотрудникам уголовного розыска будет непросто его отработать. «Это, как в сказке о тридевятом государстве и тридесятом царстве: пойди туда, не зная куда, и найди то, не зная что…»
Но команда прозвучала. И сотрудники, названные начальником, стараясь двигаться цепочкой, один за другим подходили к месту нахождения трупа. Подошли и Паромов с Черняевым.

5
Труп женщины лежал в неглубокой яме, припорошенной снегом, примерно в ста метрах от дома, напротив арки. Погибшей было не более тридцати пяти. Лежала навзничь, с вытянутыми за голову руками.  Её верхняя одежда и обувь отсутствовали. Темное платье, как, впрочем, и светлая шелковая сорочка, от волочения женщины за ноги по земле, задрались к голове и, пропитанные кровью, бесформенной массой прикрывали лицо. Отсутствовали трусики и лифчик, отчего нагота женского тела становилась не только беззащитней, но и отталкивающей. Все оно: и грудь, и живот, и икры ног, и паховая область, – были густо исколоты и изрезаны острым предметом.
Не ужасный вид исколотого и изрезанного трупа, а мертвая неподвижность светлых прядей волос, простиравшихся между безжизненно-синих рук, больше всего поразила Паромова. Именно эта ужасная неподвижность волос, несмотря на легкую поземку, явственней всего говорила о смерти.
– Друшлак, а не тело, – мрачно констатировал Черняев.
– Какой-то сумасшедший «замочил». И не тут, а в каком-то другом месте, – подвел итог результату осмотра и опознания Минаев. – Возможно, с нашего поселка, но мне неизвестна. Смерть не красит любого, а такая, – с огорчением махнул он рукой, – и знакомого сделает незнакомым…
– А мне что-то показалось в ее облике знакомое… где-то, возможно, раньше видел, но… не опознал, – прищурил глаза Черняев, стараясь вспомнить, где он мог видеть погибшую женщину. – Твердо могу сказать только то, что она в подопечных наших не ходила. Иначе я бы ее запомнил…
– Я тоже ее видел, скорее всего, на заводе РТИ, – воспользовавшись небольшой паузой, напомнил о себе Паромов. – Но там более десяти тысяч работает, и половину из них – женщины. Сразу и не узнаешь. И согласен: убили ее в другом месте… возможно, здесь в парке, но… в другом месте, а в яму приволокли. Задранная к голове одежда на это прямо указывает.
– Доложим начальнику, что не опознали, – недовольно зыркнул на молодого коллегу Черняев. – А потребуются наши соображения, доложим и их, Пинкертон ты наш скороиспеченный, – тут же добавил он явно для Паромова. – Но, думаю, они не потребуются: тут «головастиков» и без нас хватает, есть кому версии выдвигать…
Не опознав, возвратились на исходную позицию. Отсюда оперативники двинулись к дому, а участковые после короткого доклада – занимать позиции в живом оцеплении.
Участковых на центральной зоне оказалось не так и много: двое – с КТК, двое – с Ламоново и трое – с РТИ.
– Станем по углам периметра, – распорядился Минаев, мысленно очертив территорию, которую стоит охранять от посторонних.
– Я – поближе к дороге, – попросил старший участковый с поселка КТК Евдокимов Николай.
– И я, – последовал его примеру старший участковый с Ламоново Украинцев Владимир.
Они, как и Минаев, майоры. Участки периметра выбирали, как понял Паромов, поспокойнее. От дороги вряд ли кто будет идти.
Черняеву с Паромовым достался участок со стороны дома и площади Рокоссовского. Самый оживленный, по мнению Минаева.
– Будьте внимательнее… – предупредил Виталий Васильевич, направляясь к Воробьеву с докладом об исполнении распоряжения.
Не успели взять место происшествия под охрану, как понаехали милицейские чины. И Воробьев, жестикулируя руками, что-то стал им объяснять, отведя в сторонку от остальных сотрудников милиции.
Прибыл прокурор Кутумов и следователь прокуратуры Тимофеев Валерий Герасимович, тот самый Тимофеев, о котором так доброжелательно отзывался опер Черняев.
Пожилой, седоголовый прокурор, неспешно выбравшись из «Волги», пошел к руководству. Оно и понятно: ворон к ворону, сокол к соколу и только воробьи все – от них. И обязательно стайкой…
Тимофеев, достав бланк протокола, принялся с понятыми осматривать место происшествия. Правда, перед этим он успел и поздороваться и поговорить с начальником розыска, его замом Евдокимовым Виктором Федоровичем и начальником следствия.
Он был еще молодым человеком, возможно, чуть постарше Паромова, но считался опытным следователем. И, главное, уважаемым операми из уголовного розыска и участковыми инспекторами милиции. Не кичился принадлежностью к прокурорской касте, не строил из себя «аристократа», не боялся испачкать руки, возясь с трупами при осмотре места происшествия.
Возле него юлой завертелся внештатный отделовский эксперт-криминалист Андреев Владимир Давыдович. Он, как всегда, обвешан несколькими фотоаппаратами. В руках – старенький, видавший виды, чемоданчик криминалиста. Неотъемлемый атрибут всех криминалистов.
Штатный эксперт лейтенант милиции Ломакин Владимир Алексеевич отсутствовал по причине того, что только утром сменился с дежурства. И теперь должен был отдыхать дома. Только сбыться этому было не суждено: начальник отдела уже послал за ним с приказом «найти и поднять по «тревоге». Но пока посыльный искал и поднимал по тревоге Ломакина, его обязанности добросовестно исполнял Андреев. Причем, вполне грамотно и профессионально. Особенно ему удавались съемки места происшествия: и общего плана, и панорамные, и узловые, и детальные. Фотограф он был от Бога, что признавалось не только рядовыми сотрудниками Промышленного РОВД, но и специалистами криминалистического отдела УВД Курского облисполкома.
Он невысок, щупловат. И с первого взгляда даже неказист. Ему – двадцать восемь лет, но морщинистое лицо старило на все сорок. Именно оно и вносило элемент неказистости. А еще – заставляет всех обращаться к нему по имени-отчеству. Если штатных, порой весьма солидных участковых, коллеги могли запросто назвать по имени, то внештатника Андреева только по имени-отчеству: Владимир Давыдович. И никаких гвоздей!..
Однако неказистость Андреева это только с первого, случайно брошенного взгляда. Стоило с ним познакомиться чуть покороче, как впечатления о нем резко менялись в лучшую сторону. И уже на первый план выплывал не его рост, а его природный ум, смекалка, способность легко находить общий язык.  Как, например, с сержантом милиции, так и со старшим советником юстиции. Подвижный, коммуникабельный и словоохотливый, он постоянно перемещался с места на место, как ртутный шарик, оставаясь при этом и нужным, и деловым.
Андреева знали не только в Промышленном отделе милиции, но и в прокуратуре района. Поэтому Тимофеев, не имея профессионального эксперта-криминалиста, допустил Владимира Давыдовича до участия в осмотре места происшествия.
Забегая немного вперед, следует отметить, что Андреев был прекрасный шахматист, не раз выступавший за честь Промышленного отдела в шахматных соревнованиях, проводившихся в УВД Курского облисполкома. И часто выходивший победителем. Он же, входя в районный совет общественности, вел фотолетопись трудовых и боевых будней отдела и общественных пунктов охраны порядка всего Промышленного района города Курска. Словом, мастер на все руки, не ведающий унынья и скуки…
На милицейском патрульном автомобиле доставили кинолога с собакой – немецкой овчаркой по кличке Дозор. После небольшой разминки Дозор, довольно крупный псина, с лоснящейся от сытой жизни темно-дымчатой шерстью, был подведен непосредственно к месту, где находился труп.
«След! След ищи!» – призывно повторил несколько раз молодой кинолог, придерживая пса на коротком поводке.
Паромов, вспомнив кинофильм «Ко мне, Мухтар!», с откровенным любопытством стал наблюдать за действиями служебно-розыскной собаки. «Живьем» такую картину раньше видеть никогда не приходилось.
– Пустой номер, – скептически прокомментировал действия кинолога и его пса всезнающий Черняев. – Вот сейчас добежит до ближайшего дерева, пометит его – и на этом весь поиск прекратится. Могу поспорить…
Черняев, конечно же, имел ввиду Дозора, а не его вожатого – сержанта милиции Пешкова Сергея, усиленно науськивающего пса на невидимый след.
В подтверждение слов Черняева, Дозор действительно, походив кругами вокруг трупа, подбежал к ближайшему каштану и, задрав лапу, отметился. Потом, поджавши хвост, словно извиняясь перед всеми о своей профессиональной беспомощности, присел на задние лапы. Все дальнейшие попытки кинолога Пешкова понудить Дозора взять след преступника ни к чему не привели. Тот только жалобно поскуливал, но след не брал.
– «Финита ля комедия», – довольно громко и по-прежнему мрачновато подвел итог этой возни Черняев.
Подвел так, чтобы слышно было не только Паромову, но и Минаему, и Пешкову, и, конечно же, псу.
Паромов и Минаев промолчали. Не отреагировал на ехидную реплику и пес Дозор. И без реплики знал, что оскандалился… Вот и сидел с поникшей головой и опущенным к земле взором. И только Пешков не стерпел подковырки.
– Возможно, табаком посыпано… – огрызнулся он, защищая подмоченный авторитет так некстати оскандалившегося пса. – Вот и не может взять след.
– Да у вас всегда так: любое дело – табак. И в прямом, и в переносном смысле. Как со служебными собаками, так и их поводырями, – продолжал язвительно подкалывать кинолога Черняев, обозвав «поводырем». – То понос, то золотуха! Одним словом – показуха. Так что, друг Паромов, – хлопнул он по плечу молодого участкового, – привыкай только на свою голову да на свои ноги рассчитывать, а не псов с кинологами…
Заинтересованные большим количеством милиции и ее маловразумительными для стороннего наблюдателя действиями, сквер стали «наводнять» жильцы из ближайших домов, мужчины и женщины. С разрешения Тимофеева, уже осмотревшего территорию и теперь производившего осмотр тела, небольшими группками, по три-четыре человека, подходили к трупу. В целях опознания.
Сам следователь, почти не отвлекаясь на «опознающих» и милицейское руководство, методично заносил в протокол наличие телесных повреждений на трупе. Делал он это под диктовку судебного медицинского эксперта Родионова Вячеслава Борисовича. Того только что доставили «милицейской эстафетой». Это когда автопатруль Ленинского РОВД, забрав с места работы, передавал автопатрулю Промышленного РОВД. А тот уже вез куда следует. Случалось и обратное явление…
 Гражданские, посмотрев, торопливо отходили, отрицательно качая головами: мол, не опознали. Многие женщины тихо плакали, мужчины мрачно курили.

6
После составления следователем протокола, необходимость в охране места происшествия отпала. И участковые инспектора, став в цепочку, прочесывали парк в поисках возможных следов и орудия преступления. И их усилия не пропали даром: примерно в ста пятидесяти метрах от трупа были найдены окровавленные женские трусики и лифчик, а в смежном парке, напротив Дворца Культуры завода РТИ – женское пальто и сапожки. Только орудие преступления, несмотря на принимаемые меры,  оставалось не найденным. И… лицо, совершившее это жестокое преступление. Или лица…
Вскоре был опознан и труп женщины.
Среди любопытствующих случайно оказалась сестра убитой. Ехала в трамвае с работы домой, но необычное скопление работников милиции и гражданских лиц привлекло ее внимание. Мало того, побудило выйти на остановке из трамвая, чтобы разузнать: что случилось. Говорят, что торговля – двигатель прогресса. Может, это и так… Только еще больший двигатель всему – это все же любопытство. Особенно женское. Оно на многое подвигает…
Утробный вой женщины без слов сказал, что погибшая опознана.
Картина на месте происшествия мгновенно изменилась. Зашевелилось милицейское начальство, в ускоренном темпе задвигались оперативники, беря бедную женщину в плотное кольцо. Как не жестоко и цинично это выглядело со стороны, но ей не дали долго изливать слезами горе. Со словами сочувствия и утешения все настойчивей и настойчивей звучали короткие, как удары хлыста, вопросы: «Кто? Где? Кто? Адрес?!!»
Женщина, оглушенная бедой, как обухом, вряд ли помнила, что и как отвечала. Скорее бессознательно, чем осознанно, сквозь рыдания и всхлипывания давала она ответы на безжалостно жалящие вопросы, называла адреса, фамилии, имена. 
И вот личность потерпевшей, ее домашний адрес и, возможно, первые данные о подозреваемом – муже убиенной – установлены.
«Он, больше некому, – пришли к выводу милицейские начальники и прокурор, услышав от сестры убитой о гиперревности Павла и учиняемых им драках. – Найти и задержать».
Снова движение среди райотделовских милиционеров:  все сгрудились вокруг Воробьева. Спешит туда и Паромов. А Михаил Егорович прямо на месте происшествия уже дает необходимые распоряжения.
– Минаев! Матусова! Клевцов! – в школу! Маловероятна, но и не исключена расправа с сыном…
– Есть! – по-военному отвечают те.
– Матусова, попутно реши вопрос о дальнейшем местонахождении ребенка!
Фразы короткие, сжатые, емкие.
Воробьев знает, что Минаев и Матусова сами, без «разжевывания» сообразят, что делать. И с педагогами побеседуют, и охрану обеспечат. Будет нужно – Матусова и документы подготовит для помещения мальца в детский дом…
– Майор Уткин, Черняев, и новый участковый… как его там…
 – Паромов, – подсказывает Черняев.
 – Да-да, Паромов, –  вспоминает Воробьев, – на квартиру подозреваемого. В засаду. Уткин – старший. Будьте осторожней, – напутствует жестко. – Возможно, вооружен. Не геройствуйте. Если что – огонь на поражение! Оружие есть?
Выясняется, что ни у Уткина, ни у Черняева табельного оружия нет. Это в кино – милиция до зубов вооружена. В реальности – почти все без оружия.
– Бегом в отдел, мать вашу!
Уткин – майор милиции уже в годах – и Черняев стремглав летят в отдел за пистолетами. Паромов с ними. Не отбиваться же…
А Воробьев продолжает:
– Озеров! Евдокимов! Чеканов! Возьмите с собой еще кого-либо из оперативников, вам лучше знать… кого, – и в Обоянь, к родителям подозреваемого.
– Транспорт? – короткий задает вопрос Чеканов.
– Можете взять мою «Волгу», – сразу же решает Воробьев эту проблему и вновь напоминает о предосторожности: –  Летите, да галок там не ловите! Опасен, сукин сын. Судя по тому, с какой жестокостью совершено убийство, у него точно «крыша» поехала. В своем безумстве что угодно еще может натворить…
Интуиция и многолетний милицейский опыт подсказывают Воробьеву, что подозреваемый, скорее всего, находится в Обояни, у родителей. И туда он направляет самых опытных оперативников, успевших не раз зарекомендовать себя в «деле». Впрочем, как понял Паромов, перекрываются и другие места возможного появления подозреваемого.
Новый оперативный дежурный старший лейтенант Павлов Александр Дмитриевич, сменивший Цупрова, без лишних разговоров выдал Уткину и Черняеву оружие. Вооружившись сами, они решили «вооружить» и Паромова. У Черняева имелся стартовый пистолет, который он и передал молодому участковому.
– Толку от него нет, особенно днем – сразу видно, что не боевой, – говорит Черняев, – но по башке можно хорошо накатить. Мало не покажется! Бери, да смотри, не потеряй…
Паромов берет «пугач» и сует в карман. Тот приятно холодит ногу и оттягивает карман как настоящее оружие…

7
Вопрос, как попасть в квартиру подозреваемого, разрешился сам собой: Андрейка – сын погибшей, встав утром и не дождавшись родителей, ушел в школу, а ключ передал соседке-пенсионерке, Анне Никитичне. Все это в течение минуты выяснил Черняев, когда они пришли в дом № 4 по улице Обоянской, где проживала злополучная семья. Анна Никитична без лишних слов отдала ключ Черняеву.
Как ни быстро действовали сотрудники милиции, а слух об убийстве Дурневой Натальи, распространился по поселку еще быстрей. И Анна Никитична уже была в курсе событий. От нее же и узнали, что сам  Дурнев Павел Иванович, 1945 года рождения, в последнее время нигде не работал и состоял на учете в психбольнице.
– Болен был, ирод, головой… ревновал, скандалил… Но она-то, сердешная, скрывала… И, вот, доскрывалась! – Сокрушалась соседка, утирая слезы. – Сколько раз говорила: «Наташа, сходи в милицию или к участковому, ведь бьет по чем зря». А она все своё: «Ладно, обойдется… Раз бьет – значит, любит…»  Вот и налюбил, антихрист! Ее убил и ребенка осиротил… Горе…
Однако сотрудникам, прибывшим для засады, особо вдаваться в подробности жизни убитой и ее мужа было некогда. Поджимало время.
– Анна Никитична, никому ни слова, что мы тут, – для большей убедительности, приставляя указательный палец к губам, не попросил – приказал Уткин.
– Ни гу-гу! – Повторила его жест женщина. – Разве я не понимаю…
– И дверь своей квартиры никому больше не открывайте. Дурневу – тем паче! Черт его знает, что в его безумной голове творится! – припугнул Уткин на всякий случай Анну Никитичну.
В квартире Дурневых Уткин распределил обязанности каждого, находившегося в засаде, на случай появления подозреваемого.
– Главное, дать ему войти… А скрутить скрутим… Не первый раз!
– Как два пальца об асфальт, – согласно кивает Черняев. – Скрутим как миленького. Пикнуть не успеет…
Паромов, которому отводилась второстепенная роль, помалкивал. Ведь кроме Валерика Колесникова, пьяного хулигана, да некоторых особо буйных семейных дебоширов, «скручивать» ему никого больше не доводилось. А тут – убийца! Да еще, возможно, вооруженный ножом… Поневоле задумаешься.
Постепенно эмоции, связанные с жестоким преступлением и последующей за ним засадой, притихли и притупились не только у Уткина и Черняева, но и у Паромова. Все немного расслабились, стали в полголоса обмениваться короткими репликами. Впрочем, весь разговор вращался вокруг одного: какие последствия ждут сотрудников.
– Неполное служебное соответствие обеспечено! – сокрушался Черняев. – На моем участке жил, шизик проклятый, а я – ни сном, ни духом!
– Не бери в голову. Может, и обойдется… – пытаясь успокоить младшего коллегу, неуверенно ронял слова Уткин,– Все-таки, не судимый и не поднадзорный…
Говоря, он раз за разом вытирал носовым платком красную вспотевшую лысину.
«Кажется, вчера перебрал… – отметил данное обстоятельство Паромов. – И крепко перебрал».
Майор милиции Уткин Виктор Дмитриевич служил в отделении профилактики преступлений и персонально отвечал за работу с судимыми и поднадзорными. Теперь, когда выяснилось, что подозреваемый не его «подопечный», возможно, подспудно тихонько радовался. Впрочем, виду не показывал, хмурился, как всегда.
– Не обойдется! – больше для себя, чем для остальных, повторял Черняев. – Не обойдется. Как пить дать – «строгач» или «неполное служебное». А я в уголовный розыск собрался переводиться… Теперь – «зарежут».
– Не-е-е! Вопрос о переводе уже решен. Я в курсе, – успокоил Уткин. – И не зуди. Башка и так разваливается… со вчерашнего, – признался конфузливо. – Сейчас бы пивка!
– Лучше – стакан водки, – оставив на время переживания, со знанием дела посочувствовал майору Черняев. – Мигом все пройдет!
– Можно и водки, – согласился Уткин, – но немного… полстакана. И пивком шлифануть для верности.
– Теперь уж после засады… – с нескрываемым сожалением вздохнул Черняев, кончиком языка облизывая губы. – Сейчас ведь не побежишь… Не тот момент, черт возьми.
– Само собой. Кто ж в засаде пьет… Придется потерпеть…
– Придется…
Паромов молча слушал вполне «профессиональный» треп старших товарищей. Первая в его жизни засада проходила как-то буднично, скучно и… без особого напряга. Совсем не так, как показывали в фильмах. Что смущало – так это нахождение в чужом жилище в отсутствие хозяев. Как-то не по-людски…

8
Повезло группе Чеканова и Озерова. Они задержали Дурнева в Обояни, в доме родителей. Без стрельбы, схваток и погонь. Самым прозаическим образом – сонного и мертвецки пьяного вытащили из кровати. Дурнев запираться не стал. Сразу сознался в убийстве и выдал нож, который находился в нагрудном внутреннем кармане его пальто. Обыкновенный кухонный нож. Только измазанный кровью…
Начальник отделения уголовного розыска майор Чеканов, «окрещенный» жуликами Васькой Чеканом, о нюансах задержания распространялся мало. В свои пятьдесят успел навидаться всякого, поэтому был сдержан.
– Все прошло штатно, – отмахивался от особо назойливых. – Всякий раз бы так…
Зато Озеров Валентин Яковлевич, молодой и словоохотливый, «подпустить тумана» не смущался.
– Дернись хоть малость, – азартно поблескивая глазами, скалился он, – быть бы Павлику Дурневу с лишней дыркой в голове.
Но даже новичок Паромов понимал, что Озеров явно преувеличивает с «лишней дыркой». Не так просто было применить табельное оружие… Десятки, если не сотни ограничений существовало. Но слушать его было интересно. Весело и занимательно рассказывал.
Озеров – двадцатипятилетний красавец блондин с голубыми, вечно улыбающимися, даже в минуты раздражения, глазами. Среднего роста и крепкого сложения с походкой бывшего моряка – немного вразвалочку. И, конечно же, любимец и «погибель» всех молоденьких инспекторш ПДН. Как поговаривали злые языки, Валентин Яковлевич, хоть и был женат, но особой щепетильностью по части амурных дел не отличался. Но то – злые языки… На чужой роток, как известно, не набросишь платок.  Было то или не было – неизвестно. Со свечкой никто не стоял. Зато точно установлено, что дуэлей между сотрудницами ПДН не случалось.
 В минуты же гнева улыбка его становилась не доброй и обворожительной, а злой и язвительной. Впрочем, как и речь, изобилующая колкими эпитетами и сравнениями.
«Что ты мычишь, как корова, проглотившая язык вместе со жвачкой», – говорил он кому-либо из своих подчиненных, если тот не мог коротко и толково ответить на заданный вопрос. Или: «Вижу, мыслям тесно в голове у Вас, товарищ лейтенант. Теснятся, на волю просятся… Одна беда – язык им мешает и зубы не пускают!»
Озеров окончил Курский СХИ, поэтому его сравнительно-оскорбительные эпитеты чаще всего изобиловали названиями животных: «На вас, участковый Петренко, шинель, как на корове седло, а вы, Иванов, не ржите, как стоялый жеребец перед случкой». Голубые глаза Озерова при этом бархатисто улыбались во все лицо, но от такой улыбки не только Петренко с Ивановым, но и всем было не по себе.
Впрочем, он злопамятным не был. И как быстро раздражался, так же быстро сменял гнев на милость. И опять его лучезарная улыбка обвораживающе действовала на собеседника. 
С отделением профилактики он занимал два помещения на первом этаже, через коридор от дежурной части. При этом проходным кабинетом владело само отделение профилактики – майор милиции Уткин Виктор Дмитриевич и старший лейтенант милиции Беликов Валентин Иванович. Если красноликий вечно хмурый Уткин отвечал за организацию работы с лицами, ранее судимыми, то круглоликий и улыбающийся Беликов – за состояние работы с тунеядцами, алкоголиками, семейными дебоширами и прочей мелюзгой.
Их «апартаменты» по периметру вдоль стен были обставлены деревянными разнокалиберными шкафами.  В них – сотни личных дел на подучетный элемент. Они пылились стоя и лежа стопками и кипами, на деревянных прогнувшихся полках. И обязательно – за обшарпанными скрипучими дверцами на расшатанных петлях.
Угловой же кабинет с одним единственным окном занимал Озеров. Тут деревянных шкафов было поменьше. Зато имелись металлические сейфы, в которых хранились, как шепнули Паромову по секрету, личные дела доверенных лиц и внештатных сотрудников – опору участковых. И, возможно, объект вожделений жуликов… Многим хотелось знать, кто и как «постукивает» на «контору».
Кто такие внештатные сотрудники и каков их статус в правоохранительной системе, Паромов уже знал. О доверенных лицах слышал, но представление о них имел самое смутное.
– Это негласные осведомители, – как-то коротко пояснил Черняев.
– Агенты что ли?…
– Считай, агенты, – ухмыльнулся Черняев. – Только труба у них пониже да дым пожиже…
– И мне придется обзаводиться?
– Придется.
– И как?
– Пока не аттестуют, даже голову не забивай…  и приказы секретные почитывай… там все расписано.               
В канцелярии секретные приказы взять было не просто.
– Не положено, не аттестованный, зеленый… – быстро дала от ворот поворот секретарь Анна Акимовна. – Завтра, может, попрут, а ты уже секретные приказы знаешь…
Всем участковым инспекторам Промышленного РОВД, даже таким молодым и зеленым как вновь принятым Паромову и Ивакину, было известно, что Озеров тяготится своей должностью начальника службы профилактики. Всей душой стремился он в уголовный розыск. Даже понижение до должности рядового опера не смущала.
– Розыск – вот это мое. А тут чужое место занимаю, – говорил довольно часто.
 При этом его голубые глаза тускнели. Словно тучки набегали на небесную лазурь.
Каждый раз, когда случалось преступление в районе, он, не дожидаясь команды руководства отдела, по собственной инициативе одним из первых прибывал на место происшествия. Нужно было – то «вкалывал» там, как рядовой опер, утюжа дворы и подъезды в поиске следов и очевидцев. И если «везло», то первым шел на задержание подозреваемого, особо не задумываясь, вооружен тот или нет, физически здоров или хил. За это не раз был «бит» в кабинете начальника отдела.
– Смотри, Валентин, – по-отечески строго говорил Воробьев Михаил Егорович, – доиграешься!.. Поубавь прыти. А то, как бы мне не пришлось ее убавлять...
Озеров и Воробьев были земляками, оба из-под Свободы Золотухинского района. А некоторые так вообще говорили, что родственники – племянник и дядя. Впрочем, все люди между собой родственники, если верить Библии. От Адама и Евы пошли.
Улыбчивый Озеров давал зарок больше не лезть впереди батьки в пекло, но… вскоре забывал о своем зароке и лез. А как не лезть, коли руки чешутся и ноги несут…
Несмотря на то, что Озеров явно тяготился своей участью работать не в оперативной службе, однако спрашивал с подчиненных по полной мере. Особенно «лютовал» в вопросах, касавшихся исполнительской дисциплины, в работе с письмами и заявлениями граждан.
Приказ МВД номер 350 и статью 109 УПК РСФСР, регламентирующие работу с заявлениями граждан, в том числе и о преступных деяниях, все участковые инспектора знали назубок.
– Откуда такая ретивость и требовательность? – однажды спросил Паромов у Минаева.
Тот только что получил от Озерова очередной «разнос».
– Обжегшийся на молоке на воду дует, – усмехнулся Минаев.
И поведал о курьезе, произошедшем с Озеровым, когда тот только что был принят на работу и, не имея навыка, полученную им кореспондецию собрал в одну кучу и сжег.
– Знатный получился костерок!
– Серьезно? – не поверил Паромов.
С первых дней тот же старший участковый учил его беречь каждый полученный в секретариате документ как зеницу ока. Потому сомневался, чтобы Озеров так обмишурился.
– Серьезней не бывает, – боднул взглядом Фому неверующего Минаев. – А потом в течение трех дней, отведенных руководством, все уничтоженное восстанавливал до последней бумажки.
– Даже не верится: Озеров – и вдруг такой облом…
– И на старуху проруха… – брызнул карими искрами глаз Минаев. – Все мы на глупость горазды. Порой так вляпаешься и там, где и вляпаться-то вроде невозможно… Но это лирическое отступление. А суть такова: помня свой горький опыт, Озеров нас бережет, особенно таких молодых как ты, – уже серьезно окончил рассказ Минаев. – Привыкнешь к данной жесткости и самодисциплине – потом легче будет. Поверь на слово, не раз еще за эту науку спасибо Валентину Яковлевичу скажешь…

9
Убийство Дурневой было раскрыто в течение шести часов. Руководство рапортовало по «служебной лестнице» до самого верха – до Министерства Внутренних Дел. Таков был порядок, заведенный министром Щелоковым. И он исполнялся неукоснительно.
Маршала Советского Союза Николая Анисимовича Щелокова сотрудники Промышленного РОВД города Курска видели только на экранах телевизоров да на страницах журнала «Советская милиция», который все были обязаны выписывать. Возможно, еще на газетных разворотах… Однако относились к нему с уважением. Особенно старослужащие, помнившие «милицейскую неустроенность дощелоковского периода». Тогда и зарплата была с гулькин нос, и отношение общества – наплевательское. Да и сами представители правоохранительных органов – вечно полупьяные, неряшливые, в замызганной униформе.
Будучи личным другом Генерального секретаря КПСС Леонида Ильича Брежнева, Щелоков сделал довольно много, чтобы поднять статус советского милиционера. Но и требовал строго.
Так Паромов впервые принял участие в раскрытии особо тяжкого преступления. Если, конечно, его пассивные действия – охрана территории, прочесывание ее и нахождение в засаде на адресе – вообще можно считать за участие.
Отрапортовав о раскрытии, руководство УВД стало искать «козлов отпущения». И нашло. Черняев, как и предполагал, получил «строгий выговор». За «низкий уровень профилактической работы с лицами, злоупотребляющими спиртными напитками и ведущими антиобщественный образ жизни» – такой была официальная формулировка в приказе по УВД Курского облисполкома. Но он уже был оперуполномоченным уголовного розыска и работал на зоне «Волокно», поэтому по поводу взыскания особо не расстраивался.
– Нас дерут, а мы крепчаем…
Не был забыт и старший участковый Минаев Виталий Васильевич. Получил выговор за «недостаточную организацию профилактической работы с подчиненными участковыми».
– Еще, слава Богу, малой кровью отделались, – прокомментировал он «разборку полетов». – Могла быть и хуже…
Начальнику Промышленного РОВД полковнику милиции Воробьеву было строго указано на низкий уровень воспитательной работы с личным составом. Но он, по понятным причинам, от гласного комментирования приказа вышестоящего руководства воздержался.

Зато другим приказом начальника УВД генерал-майора Панкина Вячеслава Кирилловича за «умелые действия на месте происшествия и организацию работы по раскрытию особо тяжкого преступления по «горячим следам» были поощрены в виде денежной премии руководители отделов УВД, которые только присутствовали на месте происшествия и ничего не делали.  Не считать же за дело то, что они постоянно отрывали начальника РОВД от работы ненужными и пустыми вопросами и замечаниями.
Не минула горькая участь наказания и работников областного здравоохранения: патронажной сестре и участковому врачу психоневрологического диспансера вкатили по выговоряшнику. Вкатили за то, что «вовремя» не распознали приступ агрессивности у пациента и не изолировали от общества.
«Вот так работку я себе выбрал, – размышлял Паромов, из-за малого стажа работы не попавший под раздачу «пряников», – не знаешь, за что получишь по шее!»
Но перед этим, вечером того злополучного ноябрьского дня, когда после всех тревог, засад  участковые инспектора милиции, а также Подушкин и Клепиков собрались в опорном пункте, он одолевал всех вопросом: «Неужели все преступления так быстро раскрываются?»
– Случается, – был немногословен Минаев. – Редко, но случается…
– Убийства – довольно часто, – оказался словоохотливее Черняев. – То ли чистое везение, то ли одновременное задействование такой силищи, которая на другие преступления никогда не задействуется. Шутка ли – целый отдел милиции «пахал»! Убийство – это тебе не хухры-мухры! Это самое тяжкое преступление, на раскрытие которого бросаются все силы. Впрочем, бытовухи не так уж сложны в раскрытии. Это почти что очевидное преступление. Верно, Василич?
– Верно, – буркнул Минаев. – Но лучше бы их никогда не было…
– Раз на раз не приходится, – как всегда был осторожен с выводами Клепиков. – Но, вообще-то говоря, традиционно быстрее всего раскрываются именно особо тяжкие преступления. Хуже обстоит дело с раскрытием краж, совершенных в условиях неочевидности. Тут приходится повозиться… Сплошные мультики…
– Это потому, что на кражу такую ораву не бросают, – не удержался от комментариев Черняев. – Бросили бы такие силы, как на убийство, то и кражонку расколоть – раз плюнуть… Проще грецкого ореха. А то поручат оперу или участковому – и раскрывай в одиночку, бегай, высунув язык. Только один, как говорится,  в поле не воин… Много не навоюешь…
– Возможно, что и так… – не стал спорить с участковым Клепиков.
– Гуртом и отца бить хорошо, – засмеялся Подушкин, – не то, что преступления раскрывать. Как в детской песенке: «На медведя я, друзья, выйду без испуга, если с другом буду я, а медведь без друга…» – пропел баском  он.
   Вопрос был задан, ответы – получены, только удовлетворение от них не наступило…