Из жизни инженера

Днепр
Днепропетровск переименовали в «Днепр» вовсе не сейчас, - мы так его между собой называли еще в далеком 1984 году, когда ездили в командировку на ДМЗ   (Днепровский машиностроительный завод) . Целью поездки было участие в совещании по вопросам запуска в производство аппаратуры, для которой наше предприятие – «Цикламен» - изготовляло комплектующие. Нас было четверо: начальники отделений Мезенцев и Артамонов,  и два разработчика электронных приборов: Витюнчик и я.
Нас поселили в гостинице «Астория",находившейся на главной улице города – проспекте Маркса (бывший Екатерининский и будущий Дмитрия Яворницкого). Для размещения участников совещания ДМЗ забронировал в ней целый этаж, в результате чего там нас окружили знакомые лица представителей других предприятий – контрагентов, съехавшихся чуть ли не со всей страны.
Первым долгом нам показали местную достопримечательность – номер, в котором осенью 1918 году, после захвата Екатеринослава его отрядами, жил батька Махно; мемориальной доски в нем тогда еще не было, а в остальном он от других номеров ничем не отличался.
В день приезда нам удалось только пройтись по центральной магистрали – проспекту Маркса,  на котором выделялись несколько красивых зданий провинциального Модерна, одним из которых является гостиница «Астория». Я предложил продолжить прогулку, выйдя на набережную Днепра, но Мезенцев отмахнулся: мол, время есть, еще успеем.
На следующий день мы сели на автобус, чтобы доехать до ДМЗ; я хотел осмотреть по дороге город, но маршрут пролегал вдоль границы огромной территории Южмаша   (Южный машиностроительный завод), и в течение сорока минут нашей поездки смотреть было не на что: пейзаж состоял из однообразных промышленных построек и бетонных заборов. К счастью, здесь о себе во весь рост заявила важная особенность Днепропетровска: он является местом обитания популяции очень красивых женщин – рослых черноглазых брюнеток с пышными формами и эталонной фигурой. В каждый момент в салоне находилось не меньше полдюжины писаных красавиц; если на остановке кто-то из них выходил, им взамен заходили другие; - прям, не поездка, а мобильный конкурс красоты!
И вот мы приехали в ДМЗ; его проходная по количеству толкавшегося в ней люда напоминала вокзал, и снова нас поразила местная специфика: контрольно-пропускной пункт обслуживал взвод солдат, одетых в серые солдатские шинели до пят, и вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. Если в Москве для этих целей использовался тот же контингент, то их переодевали в штатское, а здесь полевая форма охраны будила недобрую историческую память о революции, гражданской войне и ГУЛАГЕ…
Войдя на территорию ДМЗ, мы обнаружили, что это – город в городе, имеющий разветвленную уличную сеть, и даже свой внутренний транспорт. Единственно, чем главная улица ДМЗ отличалась от обычной городской магистрали, был транспортер готовой продукции – бытовых холодильников, проложенный вдоль улицы над головами прохожих.
Мы подходим к заводоуправлению, и поднимаемся в кабинет, в котором вся публика уж в сборе; совещание ведет Главный инженер – Костржицкий – худощавый молодой рыжеволосый мужик, который выступает решительно и безапелляционно; он говорит со слабым украинским акцентом; например, самое употребляемое слово - «…дец» он произносит как «…дэць».
В кабинете Главного инженера мы просидели весь день с коротким перерывом на обед; от напряженной перепалки, из которой состояло совещание, голова совершенно отупела и соображала слабо. Поэтому во время экскурсии на монтажную площадку, которую нам устроили хозяева, на электромашинный усилитель, предназначенный для регулировки напряжения на моем приборе, я глядел осоловело: меня ошарашил его размер: четырехтонную махину пришлось разместить в подвале, разобрав предварительно пол.
После того, как мы вернулись в гостиницу, я засобирался на прогулку к Днепру, но Мезенцев сказал, что сейчас мы пойдем в ресторан, сразу предупредив, что сегодня за всех будут платить он с Артамоновым, на нас же с Витюнчиком возлагается обязанность закупить выпивку и закусь на обратный наш путь.
Ресторан при нашей гостинице «Астория» считался самым роскошным в городе, и здесь можно было наблюдать нравы провинциального бомонда, грешившие примитивностью и дурновкусием, но атмосферу скрашивало обильное присутствие днепропетровских красавиц, знаменитых на весь Союз; они подавляли богатством своей южной плоти; - когда они танцевали, от движения их тел вибрировал пол, и дробно позвякивала посуда.  Оркестр дружно наяривал самый популярный в том году шлягер с навязчивым рефреном:
«И я побрел домой,
За мною шла собака…»
Пили мы коньяк местного производства, после чего время ускорилось, и быстро наступила половина двенадцатого, и публика стала расходиться. У меня мелькнула, было, мысль о том, чтобы прогуляться до Днепра, но на улице было холодно (поездка проходила в конце ноября), так что я поднялся в номер, и лег спать.
На следующий день с утра мы вновь явились на ДМЗ, чтобы подписать документы, а когда вернулись, то до отправления поезда нам с Витюнчиком едва хватило времени, чтобы купить в дорогу три бутылки портвейна и фруктов на закуску (до начала антиалкогольной кампании, к счастью, еще оставалось несколько месяцев), так что ни о какой прогулке к Днепру не могло быть и речи.
Так и оказалось, что, побывав в Днепре, Днепра-то я как раз и не увидел, а жаль!

Пятый скрипач
После моего назначения главным конструктором электронного прибора «Сколопендра», я стал частым посетителем кабинета Евгения Павловича Г*, начальника НИО  (Научно-исследовательский отдел)  предприятия «Флагман», явившегося  заказчиком этой разработки. Для кабинета использовалось  узкая и длинная комната неправильной геометрической формы, втиснувшаяся между внешней стеной и лестничной клеткой, пронизанная десятками труб разных диаметров; скорее всего, она была задумана, как пункт обслуживания внутренних коммуникаций, но, так как в ней имелось огромное окно, заливавшее помещение обильным светом, в ней обустроили кабинет. Окно выходило на зады предприятия, густо заставленные постройками разной этажности самых разных назначений, но этот безрадостный вид оживлялся поездами, непрерывно сновавшими в депо и из депо метрополитена, расположенного поблизости, за высокой бетонной оградой.
Эта комната осталась в моей памяти, как одно из знаковых мест, так как она  неотделима от своего хозяина – Евгения Павловича.
Он был высокий и стройный мужчина  аристократической внешности (происходил от обрусевших шведских дворян); у него было красивое, умное, мужественное и породистое  лицо, в котором читались честность, благородство и сильный характер. Евгений Павлович был внимательным и доброжелательным слушателем, а говорил немного, но все сказанное им, было всесторонне продумано и излагалось негромким спокойным голосом на безупречном русском языке; речь его была тонко нюансирована: в ней раскрывалась позиция говорящего, его безупречный вкус и чувство меры; например,  он никогда не прибегал к сарказму, если можно было обойтись иронией. Имея за плечами опыт участия с создании отечественной ПРО, он был выдающимся специалистом в области радиолокации, но был он не только техническим экспертом, но и влиятельным лицом, располагавшим деловыми связями на самом высоком уровне.
Я относился к Евгению Павловичу с большим пиететом, искренне им восхищаясь; тем чувствительнее был укол, нанесенный им моему самолюбию. Дело было так: на нашем предприятии грянул 25-летний юбилей. Евгений Павлович приехал, чтобы поздравить наше отделение, и вручил его начальнику, Стоянову, памятный подарок; это был набор из пяти великолепно исполненных стеклянных фигурок, изображавших музыкантов. Когда мы его с интересом разглядывали, Евгений Павлович пояснил, что в строгом смысле слова, исполнителей  - четверо, так как пятый - дирижер. И действительно,  рассмотрев фигурки, мы увидели, что четверо из них играли на скрипочках, а пятая эффектно взмахнула дирижерской палочкой, то есть она изображала Стоянова. Я сразу сообразил, что фигуры музыкантов представляли Кворуса, Мезенцева, Дронова и Витюнчика, то есть меня среди скрипачей не было. Прочтя разочарование на моем лице, Евгений Павлович тотчас же заметил, что список музыкантов – открытый, и может быть со временем пополнен.
После памятного юбилея началась эпопея «Сколопендры», длившаяся пятнадцать лет без перерыва, и она бы не закончилась успешно, если бы не участие Евгения Павловича, подставлявшего мне свое дружеское плечо в самые тяжелые моменты разработки, приговаривая: «Нос не вешать!»
Взять, например, случай с изменением рабочего напряжения «Сколопендры». К середине разработки я обнаружил, что при питающем напряжении, заданном в техническом задании, прибор полностью неработоспособен, но, к счастью, мне удалось найти и реализовать рабочий режим с напряжением, сниженным вдвое. Когда я об этом заявил, разразился ужасный скандал, так как разработка электромашинных усилителей, используемых для регулировки напряжения на приборе, уже шла полным ходом. Евгений Павлович меня выслушал молча, и, не попрекнув меня ни единым словом, тотчас же уехал в Ленинград на «Электросилу», и поменял техническое задание на электромашины. Он ни одним словом не обмолвился, чего ему это стоило.
И вот я мысленно переношусь от достопамятного юбилея на пятнадцать лет вперед; Евгения Павловича к тому времени «ушли» с должности начальника НИО, и Крылатов, его сменивший, уже дал почувствовать огромную разницу между собой и предшественником,  но «Сколопендру» удалось успешно завершить.
Сегодня истекает срок предъявление темы Госкомиссии; я сильно волнуюсь. Собрав в папку все необходимые документы, а сюда входят протоколы предварительных испытаний, завершившихся успешно; я направляюсь в Представительство Заказчика и подхожу к столу подполковника Дерябина, ревностного служаки с рыжими усами и глазами навыкате, которого побаиваюсь.
- Я предъявляю ОКР «Сколопендра» Госкомиссии. Пожалуйста, примите у меня документы – говорю я по возможности ровным голосом.
- Садитесь. Согласно ГОСТу, Вы должны представить 39 документов.
Я кладу перед Дерябиным объемистую папку. Не заглядывая ни в один из представленных документов, он их тщательно пересчитывает.
- Тридцать девять – говорит Дерябин, и подписывает Справку о предъявлении.
Выйдя из Представительства Заказчика, я чувствую, что с этого момента обрел новое качество, перейдя в другой регистр. «Как был прав Евгений Павлович, когда подготавливал свой юбилейный подарок» - подумал я. «Только теперь, пятнадцать лет спустя, я, наконец, стал пятым скрипачом  в оркестре».

Последний визит в Ленинград
Плохие новости распространяются быстро; - еще вчера грузовик с тремя приборами «Сколопендра» миновал нашу проходную, а уже сегодня пришла телеграмма о том, что он попал в ДТП: в 120 километрах от Ленинграда машину занесло на обледеневшем шоссе, она развернулась поперек дороги, задними колесами съехав в кювет; при этом ящики с приборами, проломив борт, вывалились наружу, и обшивка тары сильно пострадала. Так как приборы были предназначены для пополнения ЗИП  (Запасные части, инструменты, и приборы)  для Корабля, который готовился к скорому выходу в дальнее плаванье, годность приборов, которые уронили, нужно было проверить немедленно.
Мне было велено собираться в командировку в Ленинград. Так как проверку вакуума в приборах предполагалось проводить по току вакиона (значение этого термина неважно для сюжета), источник питания для него нужно было взять с собой. Поэтому вместе со мною  послали помощника - монтажника-наладчика Маркина, считавшегося среди наших рабочих едва ли не интеллектуалом.  Он и впрямь был человеком с незаурядной биографией. В прошлой жизни, в бытность офицером КГБ, он в чем-то сильно проштрафился,  был лишен звания и изгнан из этой организации, но «контора», как они ее называли, совсем его не бросила, а пристроила на наше предприятие.
Так как до этого мы с Маркиным были незнакомы, в поезде мы стали осторожно прощупывать друг друга, и тут обнаружилось, что его бзик – незалеченная психологическая травма, вызванная резким понижением социального статуса, и всемерное стремление ее как-то компенсировать. Так, он мне безапелляционно сообщил, что нам не нужно ехать в Купчино, где находилась ведомственная гостиница, в которой для нас забронированы места, так как мы будем жить в гостинице «Приморская» в районе Морского вокзала. «Посмотрим, как это тебе удастся» - подумал я, хорошо знавший, что легче верблюду пролезть через игольное ушко, чем поселиться в гостинице в Ленинграде.
И вот мы приехали, и Маркин настоял, чтобы мы ехали не в Купчино, а на Васильевский остров, и мы вошли в просторное безлюдное гостиничное фойе. «Подождите меня здесь» - сказал он, показывая на кресло, а сам подошел к ресепшену, и, наклонившись, к дежурной сотруднице, что-то ей вполголоса сказал. Обменявшись с ней несколькими фразами, он с торжествующим лицом принес ключи от двухместного номера на шестом этаже с видом на Морской вокзал со стоявшим у причала лайнером маршрута «Ленинград – Гамбург». Номер был красиво меблирован; в нем был даже цветной телевизор (в то время в недорогих гостиницах если и был телевизор, то один на весь этаж – в фойе). Я был поражен способностями Маркина: ведь мы разместились не только с комфортом, но и в удобном месте – до Балтийского завода, куда нас командировали, было всего лишь две трамвайных остановки.
Приступить к делу мы должны были завтра, и я прикидывал, как провести вечер (стоял февраль 1988 года), когда выяснилось, что у Маркина на этот вечер уже имелся план на нас двоих.
- У меня  в Ленинграде есть друг, полковник. Я сейчас иду к нему домой, чтобы с ним повидаться, и приглашаю Вас с собой – промолвил он прочувствованным, торжественным тоном.
От неожиданности я даже инстинктивно сжался; провести вечер в компании офицеров КГБ для меня, человека 1939 года рождения, усвоившего страх перед «органами» если не на генетическом уровне, то с молоком матери, представлялось немыслимым; это сейчас я стал такой храбрый, что, пожалуй, мог бы согласился, хотя бы из любопытства, а тогда еще не «отлязгало свой урок»  ( И. Анненский ) советское время. Нужно было срочно найти предлог для отказа.
- Вы же наверняка поднимите чарку за вашу встречу?
- Да, вся выпивка мной уж заготовлена, не беспокойтесь – и Маркин  мне продемонстрировал две бутылки, лежащие в его сумке.
- Так вот, я вам испорчу все настроение, так как врачи категорически мне запретили любой алкоголь. Нервы, понимаете ли, с этой «Сколопендрой», ну, совсем расшатались! – и в доказательство я предъявил лекарства (у меня было несколько пузырьков «Валокордина», которым я боролся против бессонницы), - а если я выпью хотя бы одну рюмку, то выйду из строя на неделю, и Мезенцев (начальник отделения) будет мною недоволен. Так что, я бы с удовольствием составил Вам компанию, но, простите, не могу!
Посмотрев на Маркина, я понял, что он ни на йоту не поверил моим отговоркам, и что принял мой отказ, как знак пренебрежения, и что он оскорблен и унижен. Как я мог доказать, что это не так? Да никак!
И Маркин ушел, не попрощавшись. А я, совершив небольшую прогулку по вечернему зимнему Питеру, улегся спать, и не слышал, как он вернулся.
Когда на следующий день мы отправились на Балтийский завод, наши отношения были весьма натянуты. Чтобы дополнительно не напрягать его самолюбие, я настоял на том, чтобы источник питания вакиона (аппарат весом 12 килограммов) мы несли поочередно.
Зарегистрировав командировку, мы отправились на склад, где приборы уже стояли распакованными. Подключив аппаратуру, мы провели контрольные измерения, и установили, что два прибора не пострадали; в третьем же вакуума не было. Вся работа вместе с составлением протоколов заняла два часа, и мы были свободны.
Пожелав, чтобы в моих собственных глазах  командировка в Ленинград не выглядела, как выстрел из пушки по воробьям, я на ходу придумал себе еще одно задание, и обратился к руководителю работ с просьбой о пропуске на Корабль для осуществления авторского контроля эксплуатации моего прибора. Он тотчас же выписал мне пропуск, и я направился к причальной стенке. «Трап» для  подъема на корабль представлял собой металлическую башню с лестницей из шести маршей, сооруженную на берегу рядом с кормой. Поднявшись на палубу, я стал лихорадочно вспоминать, как пройти в пультовую, ругая себя за то, что отказался от провожатого. Однако зрительная память меня не подвела, и, спустившись на пару этажей, узкими коридорами я добрался до зала, где был установлен пульт управления аппаратурой. Я надеялся, что встречу здесь знакомых наладчиков с ДМЗ (Днепровского механического завода), но за пультом сидел молодой офицер во флотской форме, с которым раньше я не встречался. Взглянув на стрелки амперметров, я увидел, что все электронные приборы  включены. Представившись, я спросил офицера, есть ли замечания по работе «Сколопендр». Подумав, он ответил: «Пожалуй, нет». Других вопросов у меня заготовлено не было, и, десять минут побыв у пульта, я откланялся,  посетовав на участь инженера, который лишь тогда оказывается нужен, если его изделие сбоит.
Отметив командировку, посетив в Эрмитаж, и понаблюдав за тем, как поднимающаяся вода взламывает лед в Мойке, на следующий день вместе с надувшимся Маркиным я отправился в Москву.
Это был мой последний визит в Ленинград, а в Санкт-Петербурге я  еще не побывал ни разу.

Ультиматом
Когда меня назначили разработчиком электронного прибора «Сколопендра», в моем положении мало, что изменилось. Хотя эта тема была самой крупной в нашем отделении, в моем распоряжении  оставались те же ресурсы, что были до этого назначения. Самым ценным из них была Наташа Нарбутова, моя бывшая дипломница, и Нина, хороший конструктор, но  ее трудоемкость я делил фифти-фифти с другим разработчиком – Дроновым.
Конечно же, я ставил вопрос о выделении мне ресурсов, достаточных для проведения работы, и начальник отделения, Стоянов, пытался меня ими наделить, но все было уже поделено между другими, и каждый разработчик защищал, что имел, аки лев.
Особенно тяжелое положение сложилось с испытательным оборудованием: в мое распоряжение передали стенд № 11, поскольку он был никому не нужен, но мне он тоже не подходил, так как длительность рабочего импульса у него была – две микросекунды, а мне было нужно десять микросекунд. Стенд эксплуатировал молодой инженер Корнеев – человек весьма самоуверенный. Когда я ему порекомендовал литературу по приборам магнетронного типа, (к которому относилась «Сколопендра»), чтобы ознакомиться с физикой работы испытуемого объекта, Корнеев сказал:
- Да я уже знаю про «спицу» (это одно из основных понятий электроники приборов магнетронного типа) все самое главное.
Чтобы подкрепить это утверждение, Корнеев решил прибегнуть к аналогии из хорошо ему знакомой области.
- Например, возьмем стакан – и он показал, как берет рукою стакан, но после этого задумался, так как, по-видимому, мысли его отвлеклись от «спицы» в сторону использованного им аналога, и там задержались…
Что было мне делать? Чтобы не терять времени даром, я работал с тем, что у меня было, создав экспериментальный макет прибора, который, хоть он и не давал нужных параметров, но все же порождал на них надежды. Поскольку срок окончания темы приближался, я настаивал на том, чтобы мне предоставили возможность проведения испытаний прибора при длительности импульса десять микросекунд. И, поскольку начальство  этого не выполняло, я объявил забастовку, прекратив работу.
Поняв, что теперь от меня не отвертеться, нужный испытательный стенд  мне предоставили, и вот, какой результат был мною получен. В течение первых двух микросекунд прибор работал, как обычно, а на третьей же микросекунде зажигался дуговой разряд, который ничем не удавалось погасить.
Когда я разобрался в полученных результатах, то стало очевидно, что конструкцию прибора надо изменить принципиально, по существу, начав все с начала, что за два месяца, оставшиеся для окончания темы, этого сделать не получится, и что НИР (научно-исследовательскую работу) «Сколопендра» придется закончить по достигнутым результатам, - то есть ничем.
- Ты же понимаешь, что это невозможно? – спросил Стоянов, побледнев, когда я его ознакомил с достигнутыми результатами.
- А другого выхода просто нет – отчеканил я.
И тогда Стоянов принялся меня допрашивать с пристрастием, скрупулезно вникая в мельчайшие детали, стараясь найти хоть какую-нибудь лазейку, чтобы вывернуться из-под обрушившейся на него беды. Я был даже польщен: никогда моя деятельность еще не вызывала со стороны начальства такого заинтересованного внимания.
Разговор длился полдня, после чего, позеленев, Стоянов направился к Замдиректора по науке Афонарееву.
После этого в течении двух недель я готовил документы к закрытию НИР по достигнутым результатам, когда меня вдруг вызвал Стоянов. Его лицо сияло, и он поспешил меня обрадовать:
- Решение найдено: Афонареев договорился с министерством и с заказчиками, что наш институт, не проводя Госкомиссию по НИР «Сколопендра», продлевает ее в форме ОКР (опытно-конструкторской работы) «Сколопендра».
- Отлично – похвалил я – а кто будет главным конструктором этой ОКР? – спросил я.
- Да ты же! – изумленно воскликнул Стоянов.
- Нет уж, увольте! С коллективом в полтора человека и без испытательной базы я больше ни за что не берусь. – заявил я спокойно.
- Напиши, что тебе нужно – сказал Стоянов, отпустив меня  с таким видом, как будто он был обо мне лучшего мнения.
На следующий день я принес ему служебную записку, в которой все было изложено конкретно: я потребовал испытательный стенд, находившийся в распоряжении Мезенцева, включил в нее технолога из рабочей группы Витюнчика, и даже конструктора – Нину – на все сто процентов, отдавая себе отчет в том, какую истерику Дронов устроит по этому поводу; - одним словом, я нарушил все наши феодальные каноны (а что мне еще оставалось делать?) Стоянов с каменным лицом внимательно прочел служебную записку, сухо мне кивнув, и я направился составлять техническое задание на ОКР.
Мои условия были выполнены процентов на восемьдесят, и ОКР «Сколопендра» была в конечном итоге успешно завершена. Вот только срок ее выполнения затянулся втрое; за это время сменились начальник отделения, Замдиректора по науке,  а также директор, так как прежний директор – умер.
А я вот до сих пор жив.

Однажды в Мраморном зале
Тот день я, как всегда, начал с утреннего обхода. Первым делом я направился на основную производственную площадку – в Мраморный зал, где работы уже шли полным ходом. Сборкой анодов занимаются двое рабочих. Подхожу к Ивану Васильевичу, пятидесятилетнему слесарю – сборщику, являющемуся эталонным рабочим – он не делает ошибок, так как строго придерживается системы, выработанной за многие годы работы; он максимально сосредоточен; его движения продуманы и строго организованы; ни одного лишнего.
Процесс сборки анода напоминает сооружение детской пирамиды, когда на центральный стержень одно за другим надеваются кольца. Анод моего прибора – «Сколопендры» - тоже состоит из множества колец, но они надеваются не на стержень, а на полсотни тонких формованных трубок, на равных расстояниях друг от друга прижатых к центральной цилиндрической оправке. Все кольца – разные; они пронумерованы и должны быть установлены в определенном порядке наряду с припоем – в виде проволоки или фольги по каждому шву; поверхности медных деталей, очищенные и отполированные до блеска, сияют, как золото. Перед Иваном Васильевичем стоит анод, собранный уже наполовину. Подхожу, здороваюсь с ним за руку. Справляюсь о качестве деталей; - вопрос отнюдь не праздный; - нередко попадается и брак.
- Размеры в пределах допусков – веско отвечает Иван Васильевич.
За соседним верстаком сидит другой сборщик – Сергей;  ему едва за двадцать, но он уже имеет высшую квалификацию; Сергей – работник другого типа, чем Иван Васильевич; он быстро все схватывает, и работает быстро, но непоседлив; рутина ему приедается; его целесообразнее использовать  на экспериментальных работах, нежели для сборки серийной продукции,  - он незаменим, когда в конструкцию прибора вносятся изменения. Подхожу к Сергею и, приветливо улыбнувшись, здороваюсь с ним.
Рабочее место сборщика Филиппова  я, притворившись, что у меня есть срочное дело на измерительном участке, обхожу стороною. Там стоит тележка с анодом прибора, вскрытого после испытаний, закончившихся неудачей.
После  прохождения испытаний цилиндрическая оправка, на которой был собран анод, в него не лезет, так как поверхность анода из-за оплавления, вызванного пробоями при тренировке прибора, стала неровной, и оправку в анод, чтобы выровнять его поверхность, приходится вбивать кувалдой, и эти равномерные удары эхом разносятся по всему Мраморному залу. Весь институт знает, что это рихтуют «Сколопендру», ибо такой процедуре уже давно приходится подвергать каждый анод, поступивший с испытаний.
На измерительном участке анодом, только что поступившим с пайки, занимается мой заместитель, - Наташа Нарбутова. Глядя на экран осциллографа, по которому бешено скачут светящиеся линии, попеременно регулируя десяток встроенных в анод верньеров, Наташа настраивает электродинамическую систему. Этот процесс  напоминает движение рук и пальцев саксофониста. Настройка требует полной сосредоточенности; Наташа с такой свирепостью уставилась в экран панорамного измерителя, что я, не отвлекая ее от дела (мы с ней поздоровались утром, так как наши столы стоят в одной комнате), направляюсь на катодный участок, обходя стороной Филиппова, который продолжает монотонно лупить кувалдой по оправке, вбиваемой в анод.
На катодном участке технолог Вера Власова осматривает катодный узел после пайки. Это - массивное устройство цилиндрической формы, устанавливаемое внутри  анода ему соосно. Так как паяные швы недоступны для прямого наблюдения, находясь в глубоких пазухах, Вера их осматривает с помощью специального приспособления, ею самою изобретенного. Поздоровавшись, я спрашиваю Веру, как на этот раз качество пайки.
- Прилично – лаконично отвечает Вера – только два непропая. Подпаяем.
Новость неплохая, но она радует мало, так как она периферийна - не относится к главной проблеме, связанной с катодом, которая состоит в том, что узлы, определяющие положение катода внутри анода, не выдерживают технологического цикла, в результате чего прибор приходит на испытания с нарушенной соосностью катода и анода, и параметры «Сколопендры» из-за этого не достигаются, то есть, налицо – полный провал, - хоть вешайся! Испытано уже три варианта конструкции элементов закрепления катода в аноде, а воз и ныне там.
А удары кувалды по оправке, вбиваемой в анод, все продолжают раздаваться по Мраморному залу, и мне кажется, что сборщик Филиппов бьет кувалдой по моей голове, и хочется, зажав уши, выбежать наружу, как вдруг до меня доходит, что мелкие неровности анода не могут оказывать такого большого сопротивления движению оправки, и мне представилась наглядная картина, как оправка влезает в анод, навязывая ему свою форму; раньше они совпадали, а теперь форма анода деформирована из-за воздействия опрессовки системы охлаждения давлением тридцать пять атмосфер; вот в этом случае потребовались бы колоссальные усилия.  Значит, прочность защитного стального корсета, которым снабжен анод, оказалось недостаточной. Теперь нужно понять характер деформации, и это можно сделать по следам, оставленным оправкой на поверхности анода. И я встаю рядом со сборщиком Филипповым, с нетерпеньем ожидая, когда он закончит свой скорбный труд. Наконец, вся длина анода пройдена, и оправка вынута. Я заглядываю вовнутрь, и вижу:  оправка «сняла с анода стружку» не по всему периметру, а только с одной его стороны, и здесь он ярко блестит свежим следом, значит, анод был согнут дугой; стрела прогиба могла быть ничтожной: - всего какой-нибудь миллиметр на длине в один метр, но при расстоянии между катодом и анодом четыре миллиметра один миллиметр - это очень много – с лихвой достаточно для полной деградации работы прибора. Значит, дело не в элементах крепления катода, как я считал раньше, а в искривлении анода под воздействием опрессовки.
Я вызываю ведущего конструктора Карпова, чтобы поделиться с ним своим открытием; он все понимает с полуслова, и как-то весь сразу поникает, говоря:
- Я рассчитал корсет с тройным запасом.
- Вы его рассчитали для противодействия сжатию, а произошло искривление анода вдоль его длины, которого мы с Вами не предвидели – успокаиваю я Карпова, остающегося безутешным; сам же я  по-настоящему счастлив, ибо причина неудачи, терзавшей меня все последнее время, теперь найдена, и открылся выход: нужно переделать систему охлаждения,  у меня в мозгу уже смутно намечается способ, как это сделать. Перспектива гибели, нависавшая над  «Сколопендрой», рассеялась: открылся путь к ее успешному завершению, и можно не вешаться.

«Подожди, и плохое само исчезнет,
нанеся положенный ущерб»
Артур Блох. Законы Мэрфи

По закону Мэрфи
Каждая неприятная новость сваливается неожиданно, как снег на голову. Прибор «Сколопендра», установленный на испытательном стенде, ни с того, ни с сего вдруг взял, да и натек (нарушилась вакуумная оболочка, и давление в приборе стало равным атмосферному). Анализ выявил трещину  в керамическом анодном изоляторе, форма которой наводила на мысль, что она была вызвана его неравномерным разогревом. Мы тут же бросились проверять всю имеющуюся в наличии керамику, и оказалось, что ее проводимость – ничтожна, но, когда на прибор, прошедший операцию откачки, подали напряжение, по керамике анодного изолятора пошел ток, и она стала быстро разогреваться, причем распределение температуры было крайне неравномерным. Прибор пришлось забраковать, не проводя испытаний.
Как только данное прискорбное обстоятельство дало о себе знать, я начал обегать «Цикламен», опрашивая своих коллег – разработчиков на предмет того, сталкивались ли они с проблемой проводимости по керамике (утечкой). Стоило только им услышать, о чем идет речь, на их лицах появлялось выражение суеверного ужаса; они отвечали, что да, сталкивались, и, не дай Бог, столкнуться еще раз, так как дело это – темное, и причины этого явления совершенно непонятны.
Тогда я отправился к керамистам, и изложил им сложившуюся ситуацию. Они меня выслушали молча, и смотрелись обреченно.
- Что изменилось в технологии изготовлении керамики за последние 1-2 месяца? – задал я вопрос начальнице лаборатории Регине Варшавской – красивой женщине семитического типа, как правило, самоуверенной и весьма красноречивой.
- Что Вы, что Вы, мы не безумцы, чтобы трогать технологию, мы ходим вокруг нее на цыпочках,– ответила она, замахав рукою, и в ее глазах вдруг вспыхнул мистический ужас.
- Может быть, у Вас поменялись растворы, которыми Вы промываете изготовленную керамику? – спросил я с надеждой.
- Мы давно убедились, что свежеизготовленную керамику лучше всего промывать не растворами, а водопроводной водой, – и Варшавская подвела меня к раковине, - такой же, как на кухне, в которой лаборантка, надев резиновые перчатки, под мощной струей из водопроводного крана промывала партию керамических изоляторов для «Сколопендр».
Между тем обнаружилось, что самым крупным специалистом по утечкам является Надежда Сергеевна Панова, начальница участка откачки.
- Надо исследовать характеристики керамики, имеющей повышенную проводимость – авторитетно провозгласила Надежда Сергеевна, и поручила эту работу своей молодой сотруднице Ире, наделенной колоссальной энергией: - ведь ей недавно удалось женить на себе Юру, - многообещающего инженера испытательного отдела. Ира рьяно взялась за дело; благо, что недостатка материала не наблюдалось: теперь все новые «Сколопендры» имели утечку по анодной керамике. Испытания приборов  по теме «Сколопендра» пришлось приостановить.
Вскоре Ира наснимала около сотни вольт-амперных характеристик утечек. Разложив их на полу так, чтобы они попадали в одно поле зрения, Ира ходила вокруг, пытаясь выявить в них общее, и сделать конструктивные выводы, но прозрение никак не наступало ни у нее, ни у меня.
Так прошли четыре месяца, в течение которых был проведен  десяток экспериментов, не приведших ни к каким позитивным результатам, как вдруг проводимость по керамике, как появилась, так, - сама собой, и исчезла, и больше уж не возникала.
                Июнь - Июль 2019 г.