Русская Одиссея продолжения глав 8

                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

                ЗА МОРЯ И ПУСТЫНИ



                Первая глава
                КУПАНИЕ В КАСПИИ

       В знойный июньский полдень невольничий караван «бешеных» достиг Абескунского моря. Ковыльную степь, увядающую под палящим солнцем, сменила прибрежная низменность. Она местами сильно разнилась: где-то виднелись жёлтые пески, за которыми сияло манящее марево морского простора, а где-то берега были топки и заросли камышом. Не так давно Каспий до того разлился и его уровень поднялся, что он стал одной из причин гибели Хазарского каганата. Жители нескольких городов в устье Волги были вынуждены спешно покинуть свои дома из-за наступления грозного моря. Бедствия преследовали хазар одно за другим. А победоносные походы Великого киевского князя Святослава в X веке предопределили кончину степного иудейского царства[1].

       Многие ордынцы и русские в отряде Хорона прежде не сталкивались с огромными водными пространствами. Среди таких, были и Фёдор Книга, и Иван Алексеевич, которые с восхищением присматривались к новой местности.

       Фёдор, подтолкнув Ивана, сказал, показывая на довольных монгол, щурившихся от яркого солнца:

- Поверь мне, друг: с энтими охотниками за наживой мы познакомимся с разными морями и горами, пустынями и реками. Сам Александр Македонский позавидовал бы их подвижному непобедимому войску. Чингисхан завоевал полмира, а его внук Батый успешно выполняет заветы своего деда — покорение «вечерних» стран.

       В этот момент Алексеевич увидел Хорона с Домуром и обратился с просьбой:
- Жарко — невмоготу. Позволь людям христианским искупаться. Мы на Доне умывались, в Волгу окунались, в Каспии купаться хотим.

       Никогда не мывшийся смуглолицый тысячник, беззлобно смеясь,
--------
[1] Степного иудейского царства – Хазарский каганат принял иудаизм в VIII веке.
ответил:

- Вы, урусы, всё время моетесь, потому и проигрываете битвы. Кто смывает свою грязь — тот смывает свою удачу. Мы никогда не моемся, и счастье в бою сопутствует нам. Лишь перед едой и после вытрем руки о сапоги и шаровары. Одежду почти не меняем и котлы не чистим, а вы постоянно что-то трёте и вечно плескаетесь.

          - Не можем мы без воды, — уговаривал его могучий ростовчанин, — болеть начнём, да и одежда на нас вся грязная. Особо девушкам тяжело без мытья, и мужики уже чешутся.

      Хорон, улыбаясь, согласился на увещевания русского вожака и выделил три сотни монгол для охраны. Ордынский тысячник, выстроив своих подчинённых, пригрозил им, указывая плетью на юных пленниц:

- Эти девки не для вас! Это цветы удовольствия для ханов. Если кто тронет урусску, тому я прикажу переломить хребет[2]. Такова воля Батухана.

      Пленных мужчин и девушек развели в разные стороны на пустынном берегу моря и разрешили купаться и стираться. Славянским мужикам некого было стесняться, и они голышом, под присмотром двухсот кочевников, плескались в тёплом Каспии.

      Ростовчанки же, встав на песке у ласкового прибоя, в нерешительности оглядывались на редкую цепь конной охраны, расположившейся поодаль. Белокурая Ольга Краса, часто выступавшая заводилой в женском лагере, крикнула застенчивым подругам:

-  На кого вы смотрите? Чего боитесь? Не для них мы ягодки! Я таких и за мужиков не считаю! Девки — в море!

      Статная красавица сбросила с себя всю одежду и побежала к игривой волне. И сразу многие последовали её примеру: на берег полетели сарафаны и юбки, домотканые рубашки и фофудьи[3]. Юные девы, нагишом, с пронзительным визгом бросились в спасительное море.

      От лицезрения столь многочисленных женских красот узкие щелки глаз у монгол непомерно расширились. Степняки даже закружились на своих мохнатых лошадках, тихо подвывая из-за невозможности исполнения желаний...
--------
[2] Переломить хребет – казнь времён Чингисхана, проводилась таким образом, что позволяло не лить кровь соотечественников.
[3] Фофудья – тёплая одежда.



                Вторая глава
                ЗАГОВОРЩИКИ В СБОРЕ

      Наступил поздний вечер. Южная степь погружалась в полумрак. Разгорались ночные костры. Подходило время ужинать. У одного такого огня, подпитываемого сухим камышом, сидело шестеро русских. К Ивану, Фёдору и новгородским близнецам присоединились ещё два смелых и решительных товарища. Их взяли в круг единомышленников, так как они пользовались авторитетом среди крестьян и ремесленников.

      Первый — двадцатисемилетний вдовец Семён Огонёк — справный, домовитый мужик от сохи. Был он среднего роста, подвижный, с копной огненно-рыжих волос. Его деловитость и хозяйственная сметка, даже в нелёгком нынешнем положении, снискала ему всеобщее уважение в крестьянской среде.

      Вторым был известный защитник ремесленников — тридцатилетний Гаврила Молчун. Его пудовые кулаки отведала компания Акинфа и с позором бежала. Дюжий кузнец был настоящим мастером на все руки. Чёрные, как смоль, кудри закрывали могучий лоб. Пронизывающие насквозь глаза не давали собеседнику солгать.

Молчаливый от природы Гаврила и прозвище получил от народа соответствующее. Зато он с лихвой восполнял этот скромный недостаток добрыми делами и поступками.

     Каждый, сидящий у костра, мог рассчитывать на одну или две сотни знакомых мужиков или товарищей по ремеслу. Братья-новгородцы пользовались авторитетом среди торговцев, рыбаков и плотогонов. Никонор Новгородец, как и Иван Алексеевич, имел влияние на группу ростовчан, знакомых с ратным делом. Среди невольников можно было заметить большое число ребят от шестнадцати до восемнадцати лет.

Оттого Иван, как вожак, предложил своему другу Фёдору:
- Поговори толком с отроками. Ты умеешь речь держать. Укрепляй их духовно, а то у парней молодая кровь играет — кабы не поднялись раньше времени. Я тоже молодняк стороной обходить не буду — вразумлю по случаю.

     У берега спящего Каспия с русским богатырём сидели не просто друзья, а соратники, готовые поднять тысячу мужиков на смертельную борьбу. Иван пошевелил прутиком небольшой костерок из камыша и недовольно заметил:

- Хорон и его вой неустанно следят за нами. Ныне с голыми руками лезть на матёрого ворога неразумно. Вот когда дадут оружие — попытаемся уйти от нехристей.
      Фёдор решил порадовать друзей новостями:

- Я уже малость понимаю мунгал и разговаривал с Домуром. Он обмолвился, что степи тянутся бесконечно до Китая, токмо горы Алтая разделяют их. Завоеватели говорят о морях, омывающих Азию с восхода солнца и о непокорённых островах, что лежат там.
      Мореход Никита, услышав о морях, оживился:

- Эх, кабы на корабль, какой нам попасть, тогда расчётливые табунщики остались бы с носом.
      Никонор согласился с родным братом:
- В степях нам не скрыться — всё одно отловят, а на воде благодать. Уплыть можно, куда душа пожелает.

      Близнецы ещё долго говорили о преимуществах морского побега. Алексеевич внимательно слушал, кивая, и в заключение разговора промолвил:
- С кочевниками везде биться можно, но нас тут мало, и потому путь на Родину выбирать нужно не степью, а морями и реками, лесами и горами...


                Третья глава
                НАПРАСНЫЕ ЖЕРТВЫ

      К началу июля отряд вышел по северному берегу Каспия к устью Яика[4]. Над густыми камышами летали стаи водоплавающих птиц, а летнее солнце с самого утра нещадно палило. «Бешеные» устроили дневную стоянку около переправы через реку.
Здесь, как и ранее на Волге, монголами была возведена почтовая станция. У низкого берега белело несколько круглых юрт и паслись в сторонке кони. Средств для перевоза тут оказалось поменьше, но и по величине водная преграда сильно уступала предыдущей.

      Эта летняя переправа стала бы похожа на многие другие, если бы не одно происшествие. На середине Яика вдруг двое русоволосых юношей силой завернули в воде своих коней по течению. Они пытались отплыть подальше и выйти на сушу в густых камышах в устье реки. Зоркие степняки, заметив беглецов, пустили лошадей вдоль обоих берегов в погоню. Расстояние для поражения стрелами из дальнобойных монгольских луков было приличное, но доступное. Разозлившиеся кочевники устроили для себя состязание в искусстве стрельбы по живым людям. Прошло немного времени, как два молодца и их кони, пронзённые острыми стрелами, навсегда исчезли в глубинах азиатской реки.
--------
[4] Яик – река Урал.
      Переправившись, хмурые ростовчане сошлись на берегу. Они с горечью глядели на мутные воды Яика и искренне переживали:

- На что надеялись буйные головы?!
- Разве от таких супостатов легко уйти?!
      Иван Алексеевич в кругу преданных товарищей сказал о хладнокровном расстреле с глубоким сожалением:

- Эх! Зелень, зелень... Зачем напрасные жертвы тут, когда потом, впереди, будет воля!

      Многолюдный лагерь незаметно окутывали вечерние сумерки. Огни русских и монгольских костров перемешивались в темноте, как и запахи коптившейся рыбы у славян и варившейся конины у степняков. Неожиданно, над притихшим от горя ростовским станом звонко зазвучала грустная песня оружейника Максима Балагура. У ярких таборных огней, где поместились ремесленники, стоял, широко раскинув руки, и надрывно пел коренастый брюнет среднего роста, лет восемнадцати. Обычно непоседливый и вёрткий юноша, настоящий горлохват и шутник, сейчас он скорбным голосом выводил только, что сочинённую им песню в память о погибших отроках:

                Не кручинься, ясный сокол,
                Засидевшийся в клети,
                Разорви путы волокон,
                Взвейся к небу и лети.

                Ты лети на Русь, далёко,
                На родную сторону:
                На чужбине одиноко,
                Здесь остаться — я умру...