Уничтожение психически больных в войну 4

        ПОТРЯСЕНИЕ (Отрывок из книги "Спойте им, соловьи")

    Сегодня... сегодня произошло такое, что никак невозможно принять умом и сердцем. Сегодня убивали больных в отделениях. Хладнокровно, будто человеческая жизнь – ничто.

    Фашисты самолично вливали хлоралгидрат в суп для больных. Медсестёр заставили кормить. Как это могло произойти, как? Шура шла домой после работы, будто пьяная, ничего не видя перед собой, спотыкаясь и едва не падая. Да, автоматы...
Кругом стояли фашисты с автоматами и угрожали... Но почему это случилось именно с ней?  Почему её настигла страшная участь, и выбора не стояло, убивать – не убивать?

Она перешагнула порог своей комнаты и увидела всё не таким, как прежде. Те же серо-белые стены, но будто из какой-то другой жизни. Те же недавно сложенная плита, посуда на полке казались до боли знакомыми и также чужими.
Александра Ивановна Гладкова вместе со своей семьёй занимали мансарду над семнадцатым отделением. Новые хозяева прогнали их, так же, как и других. На улице холод, долго под забором не простоишь. Решили поселиться в морге. Площадь его занимала большое пространство. Жить стали в одной его половине, переделённой надвое. Во второй половине поселилась семья Аникеевой Марии, матери Кольки Коряки.

 Война, будто смерч, снесла с пути все планы и надежды молодой семьи и перевернула с ног на голову всю жизнь не только родителей, но и малых детей. С первых же дней ушёл воевать муж Петя, слёзы и думы о нём изъязвили всю душу.
…Дети повисли на матери. Что-то кричали, доказывали о проделках. Вязко, медленно в голове: не сейчас, потом, это всё неважно… Шура стянула их с себя, холодно оттолкнула и легла на неразобранную кровать.

Закрыв глаза, сразу увидела взгляды умирающих. Любка Хохлова, она сегодня одной из первых поняла, что происходит. Шура на подносе разносила суп и помертвевшими губами в каждую миску шептала: «Прости». Любка всё поняла. Рядом, лязгая словами, стояли немцы с автоматами. Любка не села есть за стол, но заставили.
Долго больные не мучились, они как бы засыпали и через десять-пятнадцать минут было понятно, что они мертвы. Мертвы… волосы Шуры явственно зашевелились на голове: люди лежали раздавленные и неживые, и во всем вокруг показалась смерть... во всем было - пустое, жестокое убийство... сделалось дико, панически страшно...
Погибшие лежали с открытыми глазами. Другие, ещё живые, вяло бродили в туалет, палаты. Их не трогали, но, заперев двери на замок, оставили умирать.

От тягостных дум Шуру пробудила маленькая Галя:
– Есть хотю, мам, есть дай... – она тормошила лежавшую безучастно мать.
Встала, снова осмотрелась. Подошла к лавке с вёдрами, машинально налила воды в кастрюльку и поставила на плиту греться. Снова легла. Снова мысли.
Олигофренка Лизка Маслова, её прозвали Кошечкой за то, что обычно, наевшись после обеда, сворачивалась калачиком, и из-под одеяла торчала умильная мордашка и большие уши. Смешная, безвредная девчонка была... Больных давно не кормили, и вот, дождались конца голода... Наелись, наконец...

Заперев двери, немецкий переводчик предупредил, что идут в следующее отделение. Куда-то исчезли врачи, санитарки… Сбежали, значит. А она не догадалась… Пропустила момент, когда могла бы проскочить между автоматами. Могла? Могла ли? Шура прокручивала в голове сегодняшний день так и этак. Попала в ловушку. Почему её никто не предупредил? А хоть бы и предупредил. Куда деваться? От страха постоянно бегала в туалет, а как не испугаться, когда гнусный немец чётко на русском сказал:
– Каждая из вас теперь на учёте. При попытке не выйти на работу – расстрел на месте.

Больные после голодовки сильно ослаблены, видимо, теперь все погибли. Но мог кто-то и выжить. Мог бы! Вон Верка Иванова, она такая здоровая баба, любую больную могла связать и завалить в кровать. Та могла выжить, и сейчас... Мурашки поползли по телу Шуры. Помочь ей, найти Верку среди трупов и спасти! Резко встала, повела мутным взглядом по комнате... Нет, она точно умерла. Видела, как безжизненно свешивалась голова с кровати. С открытыми глазами.

В голове звенело, передавая картинки происходящего сегодня. Они переходили из отделения в отделение. Начали травить с женских отделений, и кого из персонала захватили фашисты на посту или дома, тому и наречена участь – стать убийцами.
Галя опять приставала к матери, просила есть. Надо сварить что-то... Снова встала и стала искать кастрюльку, ту самую, алюминиевую, которую несколько минут назад поставила с водой греться. Шура суетливо искала там, где никогда её не могло быть: под столом, под кушеткой.
И забыла, что ищет. Вспомнила о муже. Он воюет на фронте, а она... травит людей. Своих, русских. Что она скажет ему потом? Чем тут занималась? Чего стоит её любовь перед совершённым преступлением? Ничего, ровным счётом. Как можно о ней говорить, если нужно будет сказать мужу правду, какая она на самом деле – убийца. И только своей смертью можно смыть пятно позора со всей семьи, только собственной смертью...

Шура бросилась к двери на выход, чтобы бежать. Бежать неведомо куда, только бы искупить свой поступок. Но путь преградила соседка, широкогрудая Мария Акимовна.
– Пришла, Шурочка? Наконец-то!
– Пусти! – вырвалось глухим стоном. Взгляд был устремлён куда-то поверх головы женщины.
– Постой, да у тебя горе... – догадалась Мария, – весточку о муже получила, видать. Стой, никуда я тебя не пушшу, беды наделаешь сгоряча.
Она вернула обмякшую Шуру в комнату, уложила в постель. Дети встали рядом, открыв рты.

– Живой он. Что с ним станется? – грубовато низким голосом сказала мать.
– Идите, Галечка, Славочка, идите, поиграйте, пока мамке нездоровится. Немного погодя и встанет. Говори, Шура, без утайки говори, что произошло. Что утаишь, то и останется в тебе болью.
– Убийца я, Маша.

Та перекрестилась и её перекрестила:
– Продолжай, я слушаю.
Шура не понятно как, но всё рассказала.
– Да за что ж нас Господь наказывает? – перекрестилась Мария.
– Да? Господи? А где он сегодня был, почему не спас невинные души? И за что мы, персонал, приняли такой грех на душу, когда совсем не хотели того? – Шура, привстав с подушки, с горечью выпалила в соседку.
- Что теперь делать…  Ты уж полежи, успокойся. Я сейчас сварю поесть, побуду с вами. Ты, Шурочка, не вини себя. Война… Она, должно быть, ещё не так себя окажет…
Взрослая соседка говорила тихо, но очень внятно. Она встала, передвинула кипящую воду на край печи и начала готовить суп.