Мы служили в СА

   Ушёл Новый год. Разлетелись Деды Морозы и Снегурочки по своим домам.
Отпраздновали Рождество, Крещение и вот подходит следующий праздник – День защитника Отечества. Его отмечают все мужчины: и кто служил, и кто не служил – все мы связаны одним духом нашей Родины. Раньше даже в голове не могло уложиться: как это можно не служить в армии?! Каждого, кто уходил в армию, провожали и напутствовали, и это ложилось на тебя грузом ответственности за всё: за родных, за улицу на которой ты живёшь, за родную сторонку и родную страну.
   В том, далёком 1967 году, я заканчивал учёбу в Ленинградском, металлургическом техникуме, и  получилось так, что  мне была дана отсрочка на год,  чтобы я смог закончить учёбу и получить диплом.
 Диплом я получил в июне, дальше были отпуск и работа по распределению. Погуляв недельку, я не стал дальше отдыхать: хотел побыстрее попасть на работу, чтобы заработать что-нибудь и влиться в трудовой коллектив (да, был такой настрой и как у Павки с романа Горького “Мать”: на свои кровные заработанные копейки купить буханку хлеба).
   По распределению я попал на завод “Турбинных лопаток”.
   Прибыл  на завод, начал проходить инструктажи, и в это время доставляют мне повестку из военкомата о призыве в Советскую армию. Это был 1967 год, и военный призыв в то время производился только осенью. В армию призывали на три года, а в военный флот – на четыре. После того, как мне вручили пропуск на завод,-  я предъявил повестку из военкомата.
   В отделе кадров завода случился переполох: устроился я на работу 13-ого июля, а увольнять меня пришлось 14-ого. Но закон есть закон, и пришлось им выплатить  причитающееся мне двухнедельное пособие, которое составило целых семьдесят два рубля пятьдесят копеек – по тем временам это были большие деньги: болгарский коньяк “Плиска” стоил пять рублей  пятьдесят копеек. Свою отвальную я оплатил полученными деньгами, и был очень рад этому, да и родители тоже.
Лето! Отгремела отвальная, друзья и родственники  утром проводили меня к автобусу, на котором я добрался до нашего Колпинского  военкомата.
После сбора в военкомате, нас, призывников, отвезли на городской призывной пункт, где мы просидели целый день, пока подвозили ребят из разных районов города. Набралось таких, как я -  по спецнабору - целых сорок пять человек из города Ленинграда. Вечером плацкартный вагон потащил  нас с Финляндского вокзала в Карелию. Последнюю остановку он сделал в Сортавале, где был расквартирован кадрированный  танковый полк.
   После размещения в казарме, нам выдали бельё и переодели не в простую форму, а в форму, которую носят наши солдаты за границей: кожаные ремни, яловые, а не кирзовые сапоги, гимнастёрки  “ПШ” – стало понятно, что мы будем служить где-то за границей.
На следующий день в шесть утра нас строем повели в городскую баню.
  После карантина, который длился неделю,  мы приняли присягу. Нас распределили и закрепили за старшинами, с которыми нам предстояло работать до отправки в боевые части за границей.
   Был июль,а набор в Советскую армию в те времена проходил в сентябре - октябре.
Для распределения по группам мы бегали кросс, подтягивались на перекладине,
поднимали тяжести. До армии я занимался борьбой самбо с другом Петром, поэтому
был готов к такому испытанию и полностью уложился в отведённые нормативы. Попал
я в группу лесоповала, состоящую из десяти человек.
   Рано утром со старшиной, который был назначен командиром нашей группы, мы получили продукты на складе, после чего загрузили нас в ГАЗ-66 и повезли на стрелковый полигон. На полигоне  было двухэтажное здание, в котором размещался штаб во время учений и располагались офицеры. Нас разместили в большом зале этого здания, и с того момента оно  стало нашей базой. В группе, как уже было сказано, было десять человек, не считая нашего руководителя - старшины.  Старшина по вечерам уезжал на ночь в часть, а мы оставались на “базе”, как теперь стали называть наше  местонахождение.
   Здесь жили два старослужащих бойца, которые обслуживали и охраняли данный полигон. Один был дизелистом, он ухаживал за дизель-генераторами, которые подавали питание на поднимающиеся мишени,  и обеспечивал базу электропитанием. Второй боец был плотником. Он занимался изготовлением и ремонтом мишеней.
   Мы были обязаны поддерживать порядок в помещениях, назначенные дежурные должны были готовить пищу. Дежурили мы по очереди, по графику.
Рядом со зданием был большой пруд, в нём  водились караси. Мы иногда их ловили,
чтобы разнообразить нашу скудную еду.
Недалеко от полигона располагалась молочная ферма, и туда к дояркам частенько наведывались наши старшие товарищи, у которых была двустволка. С её помощью  они иногда приносили нам трофеи в виде зайцев или каких-нибудь пернатых.
   Рано утром, когда  старшина возвращался из части, мы садились в ГТС (гусеничный транспортёр) и следовали на делянку, на которой валили деревья. Старшина работал  пилой “Дружба” пилил под корень деревья, а мы с топорами избавляли стволы от сучков.
   Я по жизни  “жаворонок” – рано встаю и дома всегда рано спозаранку убегал на зарядку. Бегал всегда на берег Невы: здоровался с солнцем, разминался – так всегда начинался удачный день. И в армии я не стал изменять своим принципам: график у нас был свободный, никто на нас не давил.
   Утром, когда над полигоном восходит солнце,  на горизонте начинают, искриться верхушки елей. Картина получается, как в музее – так и хочется её запечатлеть на холсте! Да,я мечтал всегда что-то рисовать.
Наша делянка находилась недалеко от очень глубокого озера, с высокими гранитными берегами, лес вокруг был какой-то сказочный. За свою жизнь,  в таком лесу и такой глуши я ещё не был – это всё завораживало.

Ты так прекрасна! Платье твоё пёстро,
На солнце переливами горит -
Особенно, когда восходит солнце
И тихо поднимается  в зенит.

Твои ресницы частые высо;ки,
Бродяга ветер “волосы” пушит,
Волной на перекатах моешь ноги,
И эхо громко по ночам кричит.

Ещё скажу - чудесна на закате,
Когда спать солнце  катится с небес,
Мир заключая в крепкие объятья,
А луч его, как линия, отвес.

И в розовом сиянье спозаранку
Ты вся нежна…Плывёт в росе камыш…
Я всей душой влюбился здесь в чужанку,
Зовёшь к себе, окутывая в тишь.

Карелия! Прозрачны твои воды,
Утёсы в отражениях блестят.
А сердце – камень, скалы, да заторы…
Пишу “вернусь”, и пальчики дрожат.

 В субботу нас привозили в часть,  где мы вливались в призывной состав с его уставом, слушали лекции, учились разным военным премудростям, например, маршировке на плацу, а вечером смотрели фильм. Утром в воскресенье нас поднимали в 06:00 и строем вели в городскую баню – это было время помывки нашей части. После чего наша команда получала продукты на складе, и снова старшина доставлял нас на полигон. Так текло время до начала октября. В сентябре начали прибывать новые команды с новобранцами, и к середине октября был сформирован эшелон, готовый к отправке.  Мы уже знали, что наш путь лежит  в Германию. Посадили нас в плацкартные вагоны и повезли через Ленинград, Псков к границе Польши.

Сортавала! Я помню казармы,
Помню стрельбище, пруд и мишень.
Были сборы и разные драмы,
Рано утром вставать было лень.
Строем в баню с рассветом водили,
Раз в неделю кино и - “хана”…
На делянку потом увозили,
Топорами махали сполна.
“Убивала” же нас красотища:
Лес, озёра, обрывы, восход…
Старшина с пилой “Дружбой” – дружище,
За собой нас тащил прямо вброд.
Жить в лесу – это здорово даже,
И не капает время - бежит.
Что нас ждёт? И что будет там дальше?
Но об этом наш лес, жаль, молчит.

   Так мы добрались до Калининградской области. В  Черняховске, почти на самой границе с Польшей, нас пересадили в товарные теплушки,  поставленные на более узкою базу колёс для западных дорог. Такие вагоны обычно снимают в фильмах про войну.  В теплушке было четыре окошка у потолка, посередине между дверей, а двери были, как обычно в товарных вагонах, с двух сторон. В центре теплушки стояла печка буржуйка. В начале вагона и конце были оборудованы нары от стенки до стенки в два яруса, и на этих нарах могли разместиться сорок бойцов. Когда был сформирован наш состав из теплушек,  мы тронулись в сторону Польши. Наш поезд пересёк всю Польшу с остановками на приём пищи. Так мы добрались до Франкфурта-на-Одере в Германии.  Здесь был пересыльный пункт. Разместили нас в больших казармах, где койки стояли в три яруса. Наш десятитысячный корпус с северо-запада  по утрам выстраивали на стадионе в колонны и приезжие руководители из разных частей ГДР вели набор бойцов в свои подразделения. Ценились в первую очередь те, кто знал немецкий язык, кто хорошо рисовал, музыканты,  хорошие спортсмены. Наш призывной корпус постепенно таял и буквально через три дня был весь разобран по частям. Так как я ни в одну категорию не входил, то попал в пехотную  27-ую дивизию в городе Галле. На машинах нас доставили на плац дивизии, и начался новый разбор призывников  в разные дивизионные подразделения. До армии я увлекался радиоделом, и меня определили в роту связи пехотного полка. Короче, попал я в Гвардейскую Краснознамённую ордена Кутузова III степени Берлинскую часть, которая была сформирована 17 марта 1942 года.
   Позднее мы узнали, что дивизия, в состав которой входило 16000 человек, занимала большую территорию: семь на семь километров. Наш полк состоял из 3600 бойцов. Они размещались в трёх казармах, офицеры  же с семьями “квартировали” за пределами части в немецком поселении. Три четырёхэтажные казармы были построены ещё до войны, в них размещалась немецкая армия. В те времена работали уже лифты, но у нас они не действовали. Наша рота находилась на первом этаже. Потолки в помещении были высокие, до четырёх метров и, чтобы протереть светильники  приходилось залезать на стул, поставленный на второй ярус кроватей, и шваброй доставать до плафонов. Окна были тоже огромные, зимой из-за них при сильном ветре было довольно таки зябко. В роте было два взвода: взвод телефонистов и взвод радистов. Меня определили в радисты, и так началась моя служба на немецкой земле.
Подъём был в 06:00, затем обязательная зарядка, далее следовали занятия в классе или на станции.
Меня определили на станцию средней мощности Р-103 - связь начальника штаба.
Это был 1967 год, мы попали на празднование пятидесятилетия Советской власти.
На плацу были построены ворота, такие как в Зимнем дворце, в Ленинграде. Нас переодели в старую форму  матросов Балтийского флота и мы штурмом брали эти ворота. От взрыв- пакетов и нашего натиска, ворота, к сожалению, не выдержали и рухнули, а потом ещё и загорелись.
  Штурм был удачным, начальству понравилось, а комиссар сказал, что ворота символизировали старую жизнь и что они рухнули – это входило в поставленную задачу.
  В декабре пришёл приказ,  что одного военнослужащего с роты необходимо отправить в учебное подразделение в Дрезден.
В Дрездене находился штаб нашей  первой танковой армии и все учебные подразделения, включая танкистов, радистов, артиллеристов. Выбор пал на меня, так как я был после  техникума.
С дивизии собралось нас шесть человек, и в сопровождении офицера мы поехали в Дрезден. В январе начались занятия в “учебке”  Классы были оборудованы по последнему слову техники: каждый  курсант сидел за отдельным столиком, на котором был закреплён ключ Морзе, подключены наушники. Такие классы показывают в кино про войну, где тренируются солдаты вермахта. Потекла суровая учебная жизнь. Азбуку Морзе преподавали нам  строгие старослужащие сержанты. В отдельном классе, на телетайпных аппаратах Т-63 мы учились печатать по слепому: принимали морзянку на слух и сразу печатали на телетайпе. 600 знаков должны были напечатать без ошибки, только после этого можно было идти спать. Кормёжка была отличная – дважды в неделю давали по котлете. В нашей же части в Галле за столом сидело по 12 человек, и котлеты  мы видели только по  праздникам.
Там и столовая была рассчитана на 500 человек,  невозможно было докинуть пустую миску  от стенки до стенки, не задев колонны, которые поддерживали потолок. Помню, был такой случай. Мы работали на расширении кинотеатра: были снесены две стены старого здания и землю с одной стороны, где находился экран мы перетаскивали на галёрку – получалась насыпь под уклоном. Углублялись, углублялись и вдруг лопаты наткнулись на железные ящики. 
  Ящики откопали и после того, как с ними поработали сапёры, они были вскрыты. Оказалось - там была спрятана фарфоровая посуда с эмблемами свастики по краям тарелок и чашек. Ящик под охраной куда-то увезли, больше мы их не видели. Слышали, что посуду разобрали офицеры на сувениры, но это маловероятно. Возможно что-то и разошлось по рукам,  но большая часть ушла в политотдел.
В учебном отряде в Дрездене мы проучились до июня. В майские праздники нас один
раз свозили в немецкую оперу, где мы под музыку все уснули. Старший офицер, который нас сопровождал, устал нас будить: кругом были немцы, и это выглядело
как-то не корректно,  хотя мы располагались на галёрке. В другой раз мы побывали в Дрезденской галерее, где  увидели знаменитую Саксонскую мадонну. В начале июня начались учения Варшавского договора, мы сдали экзамены и вернулись в свои подразделения.  Многим курсантам было присвоено звание  младший сержант. А я вернулся простым солдатом: должность командира  радиостанции была занята, и, пока сержант не демобилизовался, я оставался простым бойцом.
Дивизионные и полковые учения обычно проходили на Магдебурском и Либерезовском полигонах. Так пробегали дни и недели до июля 1968 года.
В июле вдруг по тревоге подняли всю дивизию, и нас перебросили к границе Чехословакии. Разместились мы в лесу, была объявлена повышенная боевая готовность. Начались всякие учения, особенно усердствовали  политруки.
Однажды, по команде выстроили нашу всю роту, разбили строй на две шеренги и какой-то капитан со штаба армии начал нас учить рукопашному бою. Погода стояла чудесная: лето, лес чистый, мох мягкий.
Он показывал приёмы, учил, как надо падать, мне это очень нравилось.
   До армии я занимался борьбой самбо в спортивном клубе флота в Ленинграде. Офицер проходил между шеренгой, показывал приёмы, мы разлетались, как скошенные пулями бойцы. После чего он  заставлял нас отрабатывать показанные приёмы друг на друге, и, если замечал, что мы  “филонили”, наседал на нас и показывал болевые приёмы.
Такая жизнь продолжалась до 21 августа 1968 года.
   Ночью была объявлена тревога и дивизия тронулась к границе ФРГ. В местечке городка Хеб образовался своеобразный “аппендикс”, где Чехословакия граничила с ФРГ, и через этот узкий проток шли, бежали и ехали гражданские машины за границу в ФРГ.
  Наша дивизия перекрыла всю границу между Чехословакией и ФРГ. Детальную обстановку в Чехословакии до нас не доводили, а всё рассказывали и пугали обстановкой в мировом масштабе. Наш полк, по приказу, двинулся в сторону города Карловы Вары.
   Местность здесь гористая, вечером, как только солнце зайдёт за горы  - сразу наступает кромешная темнота. Марш был трудный, несколько машин, которые тащили на прицепе пушки,  не справились с узкими поворотами при плохой погоде и свалились в кювет. Одна машина со снарядами перевернулась. В кузове  сидели бойцы, а ящики со снарядами были составлены под самый потолок тента, они –то и спасли бойцов, хорошо не сдетонировали. Нашему полку было обозначено место в селении Соколов под Карловыми Варами. Место было хорошее, низкая ложбина с редкими берёзами. Палатки вкопали  на метр в землю, обложили стволами берёз, а сверху натянули сами тенты палаток, так получились довольно приличные маленькие шатры-казармы. Наш командир  “зам построю” подполковник Фокин Г.И. был назначен комендантом  Карловых Вар.
Потекли полевые будни: круглосуточное дежурство в эфире на станции средней мощности, иногда в сопровождении начальника штаба выезжали на ГАЗ-69 с коротковолновой  станцией Р-104. Охраняли нас роты пехоты, где в основном служили ребята из Узбекистана и Казахстана. Без знания пароля передвигаться по  территории было запрещено, а пароль менялся каждые двенадцать часов.
 Офицеры располагались в большой палатке, где нары были сделаны с жердей молодых берёз, а вот шифровальщик был размещён в отдельной палатке да ещё с раскладушкой и со своей секретной аппаратурой. Около его палатки был выставлен отдельный пост. Ребята с востока вахту несли качественно, мимо них не проскочила бы и мышь. Однажды принял я срочное сообщение (сообщение обычно состоит из набора групп цифр).
Спросил у командира, какой сейчас действует пароль, он сказал, что пароль – “Огнетушитель”. И я с сообщением побежал к палатке шифровальщика, часовому сообщил пароль и почти нырнул под тент палатки, как почувствовал сзади острый удар штыка в свою “пятую точку”.
   Конечно всех ребят, кто стоит на посту, мы все друг-друга знаем в лицо и они нас тоже, но устав есть устав. Оказывается, пароль был старый и его давно сменили.
Из палатки выскочил старшина, обругал часового. Но он был прав – и ничего тут не поделаешь. Короче, часовой  продырявил мне шинель и чуть-чуть задел моё тело.
   Много было разных случаев во время нашего пребывания на чехословацкой земле.
Были и потери, стреляли в основном в спину ночью, много было аварий на горных дорогах, но таких случаев, какие были в Праге, у нас не было. Танки и  БТРы  не жгли.
Неприятности начинались с момента нашего захода на территорию Чехословакии. В населённых пунктах нам перегораживали дорогу, строили баррикады, и наши замполиты выходили вперёд, пытаясь разъяснить обстановку, пытались договориться. Но их очень быстро усмиряли, забрасывая камнями и бутылками: офицеры  были всегда в форме, при погонах,  и это почему-то местным жителям не нравилось. Армия ГДР действовала совсем по-другому: подойдя к баррикаде, они сообщали, что дают пять минут, чтобы все расступились или они открывают огонь. Время проходило, никто не реагировал на их предупреждение, и они открывали огонь по крышам.  А крыши в основном черепичные,  осколки черепицы разлетались по сторонам, толпа разбегалась. На следующий день  наших офицеров было не узнать: все погоны у них были спрятаны под плащ палатками. Однажды ночью мы услышали гул приближающихся танков. Все были подняты по тревоге, меня посадили в машину коменданта и мы рванули навстречу приближающемуся гулу. На стыке двух дорог встретили танковый батальон, который заблудился в темноте на местности. Но, к сожалению, наш водитель не справился с управлением и мы вылетели в кювет, легли на бок, порвали тент машины, за что водитель получил трёпку от начальника по строю. Фокин был суровым мужчиной, но уважал и любил своего водителя. Утром пред нами  предстала такая картина: машина коменданта сверху была накрыта плащ-палатками от дождя, сзади виднелся полосатый матрас и ящик с пивом. Наш комендант таким образом поехал в мэрию на работу.
Так мы дежурили до конца ноября. Кормили нас хорошо, в начале была доставлена китайская тушёнка “великая стена” 1956 года выпуска с “НЗ” складов, но вполне нормальная, потом привезли сырокопчёную немецкую колбасу, которую мы на шомполах на костре обжаривали, и получался  отличный шашлык.
   В Чехословакию начали приходить новые части с Союза, а мы потихоньку свёртывались и готовились к обратному переходу в нашу часть в Галле.
В конце ноября наша дивизия начала движение в расположение части в город Галле.
В каждом населённом пункте на территории ГДР, который мы проходили, был объявлен выходной день и нашу колонну встречали с цветами, машины забрасывали всякими подарками, в основном фруктами, устраивались митинги дружбы.
Так протекала моя служба в армии, за всю службу я так и не побывал ни в отпуске, ни в увольнении, если не считать те экскурсии, которые были в учебном отряде в Дрездене. В части было всё строго, переход по территории только строем.
Наряды караула, учения и ожидания скорого дембеля…
  Призывались мы на три года, но пришло сокращение срока службы с трёх лет на два года. Я так и не попал на дембель со своим призывом из Ленинграда,  так как необходимо было дождаться прихода пополнения  и замены: к этому времени я был начальником радиостанции. В общей сложности моя служба продлилась и составила два года и шесть месяцев. А демобилизовался я с московской группой, из Москвы уже добирался до дома в одиночку.
 Домой  я пришёл 27-ого декабря, поздно вечером,  в мороз и наделал много переполоха.


                Дембель

Спят деревья без листьев в снегу,           Задержали нам “дембель” совсем,
Задремали кусты у дороги,                Новый Год послезавтра настанет.
И осока засохла в пруду.                Не бывает судьба без проблем,
Оставляют следы мои ноги.                Знаю – встреча меня обласкает.

По знакомой тропинке бреду,                Я ввалюсь, мать поплачет чуть-чуть,
Мне подружкою стала дорога.                Батя руку сожмёт мне до боли.
Спят деревья и в нашем саду,                Мой военный закончился путь.
Я спешу добрести до порога.                "Честно съел,-я скажу,-свой пуд соли”.

Дома спят и не знают, что я                Мама быстро накроет на стол,
К ним со службы ввалюсь, улыбаясь.          Свой “резерв” папа мигом достанет.
Как стремился в родные края!                Заскрипит под ногами наш пол.
Я спешу, о сугроб спотыкаясь.               Дома я! Жизнь другая настанет!