Сон 9674. Парк

Парк снов

Я просыпался и просыпался...несколько раз, мучительно, неотвратимо.
Сначала — от шока. Потом — от осознания, что проснулся внутри сна. И снова — от абсурдности происходящего, совершенной невозможности таких пробуждений, и подспудного страха, что теперь так будет всегда. Просыпался пока наконец не понял: это не сбой, не ошибка, не безумие, - это  маршрут.

Я стоял перед огромным котом-сфинксом. Он был из выполнен из мягко светящегося зеленого камня, но не холодного, камень был будто живой, и кот оставался неподвижным словно бы только потому что ему так было удобно. Он будто вытек из самой земли, застывший в моменте, когда ещё был жив. Камень не поглотил его — скорее, наоборот: он просто устал быть плотью.
И он смотрел на меня. Смотрел так, будто ждал, когда я это осознаю.

Проснувшись — и снова проснувшись, и снова, и снова — я наконец понял в какой то момент, как могу вырвать у этого места воспоминание. В крошечном моменте между пробуждениями я умоляюще заглянул в безразличные нефритовые глаза статуи и мысленно пообещал коту, что расскажу эту историю всем кто будет готов ее выслушать, как только ( если) действительно проснусь. И тогда  он наконец отступил меня.
Пропустил?
1.
Тропа, мягкая, приглушённая, извилистая ведет меня вперёд сквозь тонущие в молочно-белом тумане строения в подобие леса.
Сначала — деревья. Их ветви, если задержаться взглядом, складывались в силуэты птиц. Огромных, хищных, почти египетских. Но стоит моргнуть — и всё возвращается в прежний вид: просто листья, просто сучья.

…Потом слева, на абсолютно лысом пригорке, больше напоминающем гигантский курган, я увидел старую голубятню. Нелепая, выкрашенная в глухой, почти раздражающе-синий цвет, она была облупленной, пульсирующей, как живой орган, и абсолютно пустой. Ни перьев, ни хлопанья крыльев но даже разрушенных насестов— только звенящая тишина, заполняющая сердце чем-то вроде суеверного почтения.

В воздухе вокруг неё гудело — не звук, а скорее ощущение шёпота, словно ветер перебирал страницы давно утраченной книги. Я вдруг вспомнил что читал о чем то подобном в Круглой комнате. Да, точно. Будто бы в не совсем отдаленной от мира Паука параллели есть реальность, неведомые жители которой, не желая уходить в бездну после смерти, переселяются в птиц. Голубятни там строились на могилах как храмы, как временное тело для этих перелётных призраков, чтобы душам было куда возвращаться, пока ещё помнятся лица и имена.

Но потом голуби исчезали. Кто-то говорил — улетали. Кто-то — умерли. А я помнится думал, что, может быть, их души просто истёрлись ветром, стали частью дождей, просочились в траву и смешались с почвой....

Голубятня осталась — как пустая клетка внутри чьего-то забытого сердца. В её щелях больше не гнездились тени, но каждая доска, каждая гниющая балка словно плакала от утраты. Души, оставшиеся без тел во второй раз, теперь метались в её стенах, не в силах уйти и не в силах остаться, напоминая о том, как страшна повторная потеря дома. Я понял — этот пригорок был не просто курганом, а местом, где сама Память забыла, кого она оплакивает. И голубятня — её язык, забытый диалект утешения, который больше никто не понимает.

Тропа вела меня дальше, в туман, сгущающийся с каждым шагом, как густеющее молоко времени. Когда он начал редеть, точно давая мне вздохнуть, справа, из дымчатого марева, вырос Дом.

Огромный, белый, деревянный. Не облезлый, не мрачный — наоборот, слишком целый, слишком стерильный, как будто его тщательно сохраняли, не позволяя разрушиться, чтобы гниль пряталась внутри. Над дверью — голова оленя. Настоящая? Мумифицированная? Вырезанная из древесины или из памяти? Она не отвечала. Просто смотрела, пока ты не перестаёшь её видеть, но всё ещё ощущаешь.

Дом не двигался, но был жив. Его окна — черные зрачки, обратившие взгляд внутрь себя. Скрипы — дыхание. Пыль — воспоминания, слишком уставшие, чтобы пересказываться. Он не звал, не манил, но присутствие его было столь насыщенным, что игнорировать его было бы жестоко.

Я почувствовал что он завидует Парку, к которому собственно и вела тропинка. Завидует не злобно, а как тот, кто долго стоял на краю праздника жизни, слышал смех, но не знал, как шагнуть внутрь. Он завидовал Парку, куда стекались сны и где витали чужие жизни. Он завидовал тому, что в него не входят, что его боятся, или забыли. Или боятся, потому что забыли.

Я свернул с тропы.
Почему?
Быть может, потому что одиночество — это крик, который звучит внутри тех, кто умеет его распознать. Мне захотелось утешить его. Подарить мгновение тепла, как старому другу, забытому, но не преданному. Может, даже впустить в себя немного этой тоски, чтобы она не разъедала больше его стены.

Я приблизился. Его фасад задрожал — не физически, а на уровне какого-то древнего чувства, как будто он не верил в то, что кто-то действительно подошёл. Я протянул руку к дверной раме.

И понял: Дом действительно хотел внимания. Но не как хищник, а как утопающий. Он был готов иссушить любого, кто даст тепло, не из зла, а от бездонной внутренней пустоты. Потребность его была вечной, как голод мертвеца, жаждущего прикосновения живого, не чтобы причинить вред, а чтобы, пусть на миг, но перестать быть собой.
Моя ладонь коснулась древесины.

Вспышка.
Я проснулся вновь тупо упёршись взглядом в нефритовые, кошачьи глаза. Разумеется Он всегда был здесь.
Я робко улыбнулся и тихо сказал " Понял — больше с дороги не сворачиваем."
2.
 Не знаю откуда, но я точно знал: парк принимает не всех. А тех, кого принимает, он уже не отпускает прежними. Потому что вход — не бесплатен.
Плата — память, Скафос - как здесь говорили. Плата — фрагмент твоего "я". Может быть, запах детства. Или обрывок мелодии, что звучала из окна в день, когда ты был счастлив. Или просто ощущение, что когда-то ты кого-то любил.
Но это не жалко. Не тогда, когда ты идёшь по парку снов, где каждая дорожка — это чужое прошлое, каждая скамейка — чья-то тоска, каждый лист — волшебный сон, полузабытый, но не исчезнувший.
Я заплатил, и вот теперь иду наконец по Парку.  Молча. Осторожно. Без лишних вопросов. Знаю: в центре парка — не дерево и не фонтан.  Окруженный чужими снами и воспоминаниями там — я сам. Или тот, кем стал бы, если бы кот не разбудил меня.

Я заметил это не сразу.
Сначала был просто странный холод под рёбрами — как будто выдернули одну нитку из внутреннего узора любимого свитера, и вдруг всё стало чуть менее плотным. Чуть менее мной. Я списал это на тревогу. Или на чертового зеленого кота.
Когда же дорога расступилась, и я ступил вглубь тенистой аллеи, под белоснежные своды раскидистых, источавших сводящий с ума аромат акаций , начал наконец-то догадался что можно смотреть еще и под ноги и начал замечать — вещи.
Они были разбросаны по обочинам тропы, лежали в зарослях, прятались под лавками: конфетные фантики, пуговицы, обломки очков, мелкие игрушки, сложенные бумажки, ржавые ключи.
Они были вездесущи.
Мусор.

И только позже я понял — это не просто вещи. Это были целые россыпи скафоса. Чужого Скафоса. Частички.
Отпечатки душ, заплаченные за вход.

Некоторые ещё дышали — теплом прикосновения, влажностью забытого, горькими слезинками. Другие были пусты, как засохшие раковины. Но всё это — были люди. Бывшие.
Или их фрагменты.
Я остановился, и в панике, практически не помня себя лихорадочно начал искать — свой.
Не знаю, не помню что именно я отдал. Но уверен: во что бы то не стало должен найти. Пока не забыл себя окончательно.
Левую руку прожигает чудовищная вспышка боли. Я смотрю на собственное запястье, печать луны медленно заполняется моей кровью
— Ищешь свою плату? — спросил кто-то.
Голос был детский, но внутри него шевелилось что-то древнее, дремучее. Я обернулся — и увидел маленькую девочку. В руках у неё был огромный леденец. Необычный в виде спирали но словно бы светящийся изнутри.

— Можешь взять, — сказала она протягивая странное лакомство — Но отдашь что-нибудь другое. Так тут всё работает.
— А ты что отдала?
— Имя, — пожала плечами. — Но оно мне и не нужно теперь.
Я взял леденец. Только чтобы посмотреть.
И меня затопило. Вкус. Мгновение. День, когда мне было шесть. Пыльный двор. Пластмассовая машинка. Утоптанная земля, качель-глобус. Чужая рука в моей — такая большая, теплая. Зеленый забор...
Это было моё. Или очень похожее на моё.
Я хотел удержать это чувство — но оно уже вытекало, исчезало, как дым. Вместо него в руке — фантик. Серебристый, шершавый, пустой.
Парк взял, что хотел. И снова повёл вперёд.

3.

…Я шёл всё дальше, и парк раскрывался.
Это было уже не место, а состояние. Не пространство, а волна. Тропа вдруг стала податливой, словно ткань. Воздух уплотнился. Стало тяжело дышать, я облокотился на фонарный столб, и пропал, сознание будто ухнуло в какую-то черную яму..
---
Открываю глаза — я под лестницей. Тесно. Пахнет кошкой. В груди тяжело дышит страх. Кто-то идёт сверху.
Мужчина. Папа?  Кричит.
Я пытаюсь вжаться вглубь, сжимаю в руках сломанную куклу, которую нельзя было брать. Пульс в ушах, и во рту вкус соли — это слёзы, мои… нет, не мои.
Я — девочка лет шести.
И через секунду — снова я.
Стою посреди аллеи. Рядом — лавка. Столб.  Он чуть парит, вибрирует как мираж.
Опустошенный переживанием сажусь на лавку...и
---

Качели. Ржавые, скрипучие как моя жизнь. Качаюсь на них изо всех сил, и небо смеётся. Я влюблён. Мне семнадцать. Она сказала «да». В руке кольцо из проволоки. Я сделал его порывисто за пять минут, но она сказала "да" и  расплакалась.
И это счастье — будто бомба. Оно физически бьёт током.
Я хочу остаться тут. Остаться этим.
Но…
---

Мир меняет форму. Всё зыбнет. Я — старик. Комната пахнет корвалолом. В  телевизоре идет снег, настоящий снегопад скажу я вам. Письмо дочери так и не прочитано.
Я не могу плакать. Не имею права. Только смотреть. И ждать.
---

И снова — я. Я? Ну а кто же еще дурень. Нашел время думать о такой ерунде когда уже видно финишную ленту. Только бы дыхание не сбилось. Беги чемпион, ты уже почти победил.

Я упал на скамейку.
Смотрю на пальцы. Своё лицо. Свою память. Она как сквозняк — проскальзывает меж рёбер.
Парк не хочет, чтобы я оставался собой.

Я понял это слишком поздно.
Он не крадёт. О нет нет...Он делится.
Но с каждой «долей» — я всё меньше цельный. Всё больше собранный из чужого. Из вспышек, голосов, разрядов.
И всё труднее вспомнить кто я и  зачем я сюда пришёл.
---
4.
Я брёл по парку, где фрагменты чужих снов сливались в океан, потоком заливая мои чувства и мысли. Воспоминания, мимолётные, как отблески на воде, все толпились вокруг, беспрепятственно врываясь, впитываясь в каждую трещинку моего сознания. Я уже не мог отличить, что принадлежало мне, а что было чужим:
— Детский смех, наполненный печалью потерь;
— Слёзы на щеках старика, прошедшего сквозь целые эпохи;
— ...первые трепетные вздохи, что я когда-то оставил в своей молодости.

В какой-то миг я потерял себя в этом вихре ощущений. Казалось, что я уже не существую как цельное «я», а лишь совокупность чужих эмоций: радости и боли, воспоминаний и утрат. В каждой капле этого океана был кто-то другой, и я соскользнул в безликий поток, становясь невидимым фрагментом бесконечной истории, сотканной из снов.
Не знаю сколько вечностей я безликой тенью блуждал по Парку. Однако в какой-то момент, когда хаос стал величественной симфонией, я почувствовал, как всё неожиданно притихло. Перед моим взором медленно появился тот самый кот — огромный, как статуя, сфинкс, залитый жидким камнем. Его взгляд, глубокий и неизменный, смотрел прямо в меня и был живым, а возможно это я в тот момент был каменным больше чем он. Вначале я думал: он не отпустит меня, будет держать, пока не останется и тени меня. Казалось, внутри его глаз заключена сама вселенная, способная удерживать меня в плену бесконечных снов.
Но чем дальше я блуждал по тропинкам парка, тем больше ощущал, что каждое пробуждение — не возвращение к «я», а лишь отголосок, миг, когда остатки моего «я» сливаются с эфирной субстанцией этого измерения. Каждый раз, когда я просыпался, казалось, что чего-то не хватает, что я не до конца вернулся; я был неточным, расплывчатым, как размытый силуэт на заре.
Наступил момент, когда внутри меня, среди перемешавшихся чужих эмоций, нарастала неустойчивая цельность. Лишь тогда, когда в моей сущности всё ещё блеснул последний огонёк моего истинного «я», почти прозвучавший как тихий, но решительный зов сумасшествия, кот медленно ослабил свой взгляд, как будто давая понять: «Достаточно, пора».

В этот миг я почувствовал странное освобождение. Легкость, будто муха, вырвавшаяся из паутины чужих судеб, пронзала меня изнутри. Слишком много эмоций, слишком много чужих историй — а теперь, когда всё это осело и смешалось, я начал просыпаться. Под взглядами кота, моего вечного спутника, я ощутил, как грань между сном и явью снова затрагивает мои чувства.

В его холодном, неизменном взгляде я понял, что каждое пробуждение было попыткой вернуть часть себя, даже если я никогда не просыпался полностью. Он не держал меня насильно, как я думал, он лишь ждал момента, когда во мне останется достаточно от того, кто был до того, как парк поглотил меня целиком. И когда, наконец, так произошло, его молчаливый взгляд вновь окаменел, а я вдруг с нарастающим безумием подумал что я целую вечность, всю непомерность времени только и делал что смотрел в эти каменные зеленые глаза.

Я медленно поднял голову, и вокруг всё начало мерцать светом рассвета. Где-то в глубине себя я уловил ту тонкую нить, которая снова связывала меня с реальностью. Но Парк снов навсегда остался со мной — как тихий шёпот, напоминание о том, что жизнь и мечты неразрывно связаны, что время и память могут смешаться до неузнаваемости.

И вот я снова проснулся, уже не совсем тот, кто шагнул в Парк чужих снов, но оставивший там частицу своей души, навсегда вплетённую в это чудовищное и одновременно прекрасное лоскутный одеяло воспоминаний. Кот сфинкс, отражённый в солнечных бликах исчезал, оставляя лишь тихое эхо своего отрезвляющего взгляда — напоминание, что истинное пробуждение приходит тогда, когда ты готов принять не только чужие мечты, но и свою собственную правду.