Кандагар, тебе на Р

Кандагар, тебе на «Р»

«Здесь ходят трамваи. Небо расчерчено нотным станом витых проводов. Между тактовых линий бетонных столбов замерзшие птицы. Они заняли строчку в верхней октаве единственной нотой. На всем протяжении — соль.
Трамвай тянет альтовый ключ металлических ромбов и сыплет бенгальским огнем в оркестровую яму двора. Невидимый взмах. Дирижерские ветви. Ноты-птицы. Они вскинули штили и взвились над крышей больничного корпуса. Литера «А». Этот аккорд каждый день в пять утра. Время года без листьев» — не похоже на прозу, подумал Алексей, услышав звон склянок на процедурном столе.
— Вам надо писать, — сказала девочка в белом халате,
— Поэтому я и прошу вас пересадить мне бабочек на левое запястье.
— У вас там живого места нет, — ответил строгий детский голос, — сегодня отменили первую пару, я могла бы записывать. До обхода еще два часа.
— Много чести…
***
На пологую вершину холма размером с футбольное поле вскарабкался военный грузовик и остановился недалеко от строительных вагончиков. Двери кабины одновременно распахнулись и из них стремительно выпрыгнули, словно бы вышли в открытый космос, две фигуры в военной форме. Коснувшись пыльной планеты, они кинулись бежать в разные стороны, беспорядочно размахивая руками.
Петличные знаки танковых войск, прикрученные в уголках воротников выцветшей камуфляжной ткани, были единственным опознавательным знаком военнослужащих, и только по приталенной гимнастерке одного и по мешковатому балахону другого угадывался нехитрый табель о рангах.
Младший по званию, остановился, присел на корточки, мгновенно превратившись в груду камуфляжного тряпья, небрежно брошенного на землю. Солдат опасливо осмотрел бескрайнее небо над головой, убедился, что никто или ничто его не преследует и осторожно, не разгибаясь, направился к кабине, крича во всю глотку:
— Сейчас я его выгоню, товарищ сержант!
Полог брезентового тента откинулся и из кузова выглянул мужчина лет сорока пяти, на нем брезентовая рыбацкая куртка и застиранная панама армейского образца.
— Что случилось? — крикнул мужчина из кузова, прикрываясь ладонью от солнца и без конца закидывая сползающий тент обратно на крышу.
— Гусейнов, тварь черножопая, я убью его сегодня! — истошно заорал сержант, но, повернувшись к мужчине в кузове, стал шепотом докладывать:
— Извините, конечно, товарищ майор, но он меня уже достал. Представляете. Шмель залетел в кабину еще вчера. Я его спрашиваю: ты шмеля придавил? Он говорит: нет, товарищ сержант, но я видел, как шмель улетел. Ладно… Едем сегодня за вами, эта мохнатая тварь вылезает из решетки вентиляции и прямо на меня. Останавливаемся. Гусейнов опять полчаса гоняет шмеля, потом докладывает: товарищ сержант — все! Я спрашиваю: прихлопнул? Он говорит: нет, но я видел, как он улетел. Сволочь такая! А!
— Сержант! Сюда иди! — грубо скомандовал мужчина.
Сержант спешно подскочил к кузову и виновато затараторил: «Опять где-то жужжит, товарищ майор».
— Звание забудь, понял, — строго произнес мужчина.
— Так точно, — отрапортовал сержант, обрадованный простотой полученной команды.
Мужчина, раздраженный затянувшейся сценой и ярким туркестанским солнцем, опустил край тента и со словами: «Клуб юных энтомологов» скрылся в глубине кузова.
— Убью гада! — прокричал сержант и широким шагом устремился к кабине, не разгибаясь и озаряясь по сторонам.
Из кабины послышался треск и шипение радиоэфира, сержант осторожно поднялся на одну ступеньку, рывком выхватил радиостанцию и отбежал на безопасное расстояние, настороженно озираясь вокруг. Послышался неразборчивый шепот позывного и громкий, но еще более искаженный голос отзыва.
Мужчина в кузове приник глазом к одному из светящихся отверстий тента. Слева от строительных вагончиков видны длинные мачты антенн и огромный локатор на крыше обветшалого сарая песочного цвета, сарай кое-где укрыт лохмотьями маскировочной сетки, выгоревшей на солнце и потрёпанной на ветрах.
— А почему майор? Почему не генерал? — сказал второй пассажир в кузове, молодой человек лет двадцати пяти, который все это время лежал на лавке в темном углу, держась одной рукой за борт. В его голосе угадывалась некоторая наигранность, и даже развязность.
— Отставить паясничать, — прошипел сквозь зубы мужчина постарше. — Не знаю… Видимо Романов, когда договаривался, чтобы нас встретили, сказанул чего-то лишнего. Думаю, он не мог сказать много лишнего. Не более чем это самое «майор».
Услышав больше чем одно слово «отставить», молодой человек заметно оживился, в одно движение он развернулся и сел верхом на лавке, скинув капюшон своего анорака.
— Ага. Конечно, — улыбаясь, сказал молодой человек, — когда говорят о вас, обычно начинают со слова «контора», а потом уже упоминают звание.
— Ты чего развеселился? — сказал старший, но тут же смахнул с лица строгость и продолжил с предложенной непринужденностью. — Не согласен, как раз таки, наоборот, это произносится в уставном порядке: «майор такого-то отдела».
— А я говорю, что о вас шепчутся неторопливо, сначала говорят «товарищ из конторы», а потом уже говорят звание «майор». Словосочетание «товарищ из конторы» производит на слушателя внезапное и поэтому гипнотическое воздействие, а звание, тем более «майор», окончательно добивает и фиксирует аудиторию в состоянии легкого транса.
— Прекрати шуточки! — начал выходить из себя старший, — лучше продолжай пока стоим.
— Хорошо, для конспирации я буду обращаться к вам Семен Семеныч, — не сдавался молодой человек, но почувствовал, что наговорил лишнего, продолжил с того места на котором недавно остановился:
— Я совсем не понимаю женщин. Приезжаем в Ташкент. В почтовом ящике конверт трехмесячной давности от моей бывшей, мы даже женаты не были. Я рву на мелкие кусочки письмо переполненное ревностью. — Ревностью к моему будущему. Лиля увидела на конверте надпись «От кого» и надулась, в глазах слезы. — Слезы ревности к моему прошлому. Стою между двух ревностей и думаю: у мужчины не может быть алиби в прошлом и в будущем. Алиби может быть только в настоящем, когда он постоянно рядом. И все.
Молодой человек хотел продолжить в запальчивости, но старший его остановил и достал из клапана рюкзака термос, отвинтив крышку термоса, он плеснул в нее темной жидкости и протянул молодому человеку:
— Ревнуемый пьет до дна.
Молодой человек усмехнулся, взял металлическую полусферу обрамленную черным пластмассовым кантом и сделал короткий глоток.
Солнце еще высоко. Отверстия в тенте полыхают яркими лампочками. Решительно откинутый полог поднимает облако пыли.
— Выгружаемся. Сейчас я машину отпущу, — скомандовал пока-еще-Семен-Семеныч.
— А мы что уже прибыли? — спросил молодой человек.
— Да, — ответил старший, разглядывая пейзаж за бортом, засвеченный солнечным светом, — тут пару километров вниз. Пешком будет быстрее.
— Есть, товарищ майор! — браво ответил молодой человек.
— Трофим! — грубо оборвал старший, — отставить! Обращаемся по имени отчеству, или по фамилии.
— Так точно! — ответил Трофим, — Александр Владимирович Ладынский! Все! Молодой человек, не вставая продвинулся по скамье ближе к выходу, выглянул из кузова и вдохнул свежего ветра, наполненного запахом утренних трав:
— А что это за звук?
— Рация, — ответил Ладынский.
— Нет. Не этот. Звон какой-то. Слышите? Словно размешивают ложечкой чай.
Ладынский прильнул к другому отверстию в тенте — покрупнее:
— Это изоляторы звенят на растяжках мачты, белые такие, керамические. Их ставят, чтобы от тросов не искажалась апертура передатчика.
Совсем близко послышалось шарканье сержантских кирзачей и он почему-то счел нужным пояснить пассажирам свои последние действия:
— Я просто доложил, что строители опять возню затеяли.
Радиолокационную точку поставили здесь еще в семидесятые, и ни о каком населенном пункте тогда и речи не шло. Далеко внизу виднелись стрелы башенных кранов и редкие дымы строительных городков. Весной неторопливая возня строителей закончилась огромной асфальтовой кляксой. Кляксой оказался перекресток похожий на гигантского, черного спрута, дотянувшегося до горизонта щупальцами дорог, на которых успели нарисовать двустороннюю разметку. Военные обнесли радиолокационную станцию забором из колючей проволоки, и на холмах опять на долгие времена воцарились тишина и покой. К началу девяностых, в предчувствие гражданской войны, строительство и вовсе остановили.
— А ведь я помню те времена, когда здесь светофор поставили, — сказал Ладынский, снова прильнув к одному из отверстий, — вон на том месте, самый настоящий светофор, поселок планировали строить, — майор хотел показать это место рукой, но уткнулся ладонью в пыльный брезент тента. — Представляю, сколько дембельских альбомов украшены фотографиями в обнимку со светофором в открытой степи с грядой заснеженных гор на заднем плане. Сейчас там даже бетонной площадки не видно, а ты говоришь, Атлантида.
— А вы, кстати, замечали, как автоматы, висящие на плечах вчерашних школьников, делают их взрослее.  У нас во дворе именно наши младшие братья лезли в кадр  с сигаретами в зубах, тоже хотели выглядеть старше. Больше всего кадров с крупнокалиберными пулеметами встречается в дембельских альбомах писарей и чертежников из штаба, — задумчиво произнес Трофим. — Все мы торопились быть взрослыми значимыми, а получилось, так, что многие навсегда остались молодыми.
— Романтично. Домой вернешься, писать начинай.
Из ближайшего вагончика, вышел небритый полный мужчина кавказской внешности и направился к грузовику, надевая на ходу кепку, аккуратно сложенную из газеты.
— Салам аллейкам! — поприветствовал его сержант.
— Гамарджоба! — ответил строитель по-грузински.
Услышав интернациональное приветствие, оба пассажира выглянули из кузова. Струйка белого дыма прошла от края до края дальнего вагона-бытовки и на строительном участке появился смуглый мужчина высокого роста лет сорока, неопределенной татарской национальности, он швырнул в сторону палку, с которой стекал в траву еще дымящийся гудрон и громко сказал грузину:
— Валико? А Валико? Предложи гостям арбуз.
— Да, конечно, пожалуйста, проходите, — воскликнул строитель в газетном оригами на голове, — хороший арбуз прохладный арбуз, присаживайтесь.
— Я же тебе говорил, — сказал Ладынский, увлекая за собой молодого человека еле заметным толчком корпуса.
 — Арбуз, арбуз, прохладный арбуз, — стал напевать Трофим, переступая за борт грузовика. — Ну, что ж, поехали.
Мужчины одновременно спрыгнули с борта, отряхнулись и направились к столу, представляющему из себя строительные козлы, застеленные клеенкой в сиреневый цветочек, свисающей до самой земли. Солдат больше заинтересовала пачка папирос, лежащая на краю стола. Получив устное одобрение строителей, военнослужащие дружно вытянули из пачки по одной папиросе и тут же закурили. Потянуло густым табачным дымом.
Все сели в тени вагончика — по одну сторону. Грузин разрезал арбуз, расставил нехитрую посуду, сел на лавку рядом со всеми. Притянув к себе арбузную дольку, он, спохватился, вскочил, поднялся по металлической лестнице в вагончик и вернулся оттуда с пластмассовым постаментом и большим пляжным зонтом. Он открыл его над столом, установил его в постамент, придвинул два пластиковых стула, один для себя, спинкой к штоку, другой для сержанта.
Арбуз оказался спелым и сладким. Долговязый строитель, увидев заминку гостей, неуклюже выковыривающих косточки из арбуза, неторопливо обернулся, жеманно выдернул охотничий нож, торчащий из стены вагончика, на уровне его головы и протянул его на другой конец стола, ловко провернув нож в ладони — рукояткой вперед. Трофим взял нож, проделал одними пальцами пяток таких же финтов, вращая клинок в обе стороны, коротко сказал: «спасибо» и рассек свою арбузную дольку пополам. Стряхнул косточки в пиалу и передал нож рядовому. Шаркнул по гальке крупным протектором ботинка с высокой парашютной шнуровкой, вынул из-за голенища узбекский нож с цветной наборной ручкой и воткнул в очередную дольку арбуза. Бравая готовность к любым мужским играм на свежем воздухе светилась куражом в его глазах.
Пассажиры, оставив на столе по два тонких полумесяца арбузных корок, показали жестом, что они еще не прощаются и пошли к машине, достали из кузова два рюкзака, сумку со снастями и удочки.
«Ладно, сержант, езжайте, — сказал Ладынский, — мы сами спустимся к реке».
Солдаты опасливо вскарабкались в кабину, выхватили из машины головные  уборы и вытрясли их. Все могло быть пристанищем мохнатого чудища.
— Техника вся ушла? — крикнул Ладынский еще в открытые двери кабины.
— Это военная тайна, — с улыбкой ответил сержант.
— Да уж, тайна — еле слышно сказал Ладынский, — две недели кирпичное небо от пыли над долиной, а сегодня тугаи видны до горизонта. Тоже мне тайна.
Двери кабины захлопнулись и грузовик, вздрогнув, выдохнул облако черного дыма. После лязга и скрежета в коробке передач, УРАЛ отказалась демонстрировать исправное состояние задней скорости и, сделав уверенный щелчок в первую передачу, тронулась с места. Руки смуглого водителя широко ухватились за баранку. Машина выписала большую дугу по чистому полю, подминая под себя строительный хлам, переваливаясь, разместилась в колею и скрылась за горизонтом холма.
Рыбаки вернулись за стол, разложили на рюкзаке старую карту армейского образца и склонились над еле заметной голубой лентой, плутающей между серыми безводными дугами древнего русла некогда полноводной реки.
— А вы значит, к реке пойдете и места здешние вам хорошо знакомы? — спросил высокий татарин.
— Да, — ответил Ладынский, — мы служили здесь неподалеку, много лет назад. Вот решили посетить знакомые места.
Ладынский достал из планшета еще одну карту, это была красноватая ксерокопия с многочисленными правками от руки. Трофим присел и оперся на рюкзак локтями, погрузив голову в открытые ладони.
— А может, в картишки перекинемся? — спросил татарин.

Предложение сыграть в карты Ладынский хорошо расслышал, но не счел нужным отвечать поспешно, только искорка мелькнула в его глазах, мелькнула и опустилась на нарисованные русла рек и на названия горных вершин, подписанных от руки. «Кызыл-су, Мук-су, пик Наблюдений, Курай» — произнес он шепотом, доставая бинокль из кармана рюкзака. Грузин возил по столу мокрой тряпкой и иногда хлестал ею по мухам.

— Я в буру умею, — с неожиданной веселостью сказал Трофим, вглядываясь в названия хорошо знакомой местности.
Ладынский накинул ремень бинокля на шею и снял защитные колпачки с объективов.

— Какая бура! Э… Кая бура! — внезапно взвизгнул полный грузинский строитель, да так, словно бы до этого за столом только и говорили, как об отличительных особенностях разнообразных карточных игр.
Трофим в недоумении вытянул лицо и вопросительно посмотрел на своего старшего товарища, но тот продолжал пристально всматриваться в долину, делая вид, что ничего не слышит. Однако боковое движение глаз Ладынского перед окулярами не осталось незамеченным.
Высокий татарин молниеносным движением схватил грузина правой рукой за загривок и пригнул его голову к столу с такой силой, что газетный кулек скатился на стол. Упитанный горец недовольно водрузил оригами обратно на свою редкую шевелюру и нервно сдвинул кепку набекрень, козырьком на ухо.
 «Бура, так бура, — умиротворяюще сказал татарин, — сдавай … Валико».
Грузин подвернул подранные манжеты рубашки из комплекта солдатского нижнего белья и стал торопливо тасовать замусоленную колоду, которая невесть откуда уже вертелась в его руках. Он раскидал карты по сторонам. Трофим взял свою тройку и развернул её растопыренным веером, мол, что тут играть в эдаком количестве неизвестных. Молодой человек все это время вопросительно поглядывал на старшего товарища.
Поначалу играли в тишине. Первые карты покрыли стол. Две черных шестерки, бубновый валет и туз червей. Грузин с удовлетворением сгреб первую взятку. Постепенно стали появляться привычные для карточных игр легкие и малозначимые словечки, обрывки фраз, прибаутки.
После десятка раздач долговязый татарин артистично бросил на стол свои карты, услышав очередной возглас Трофима: «Бура».
— Я не понимаю, как так? — сказал татарин, доставая папиросу из пачки «Наша марка» и разминая ее пальцами. К этому времени количество окурков в пепельнице ровнялось количеству побед молодого человека. Не примятые цилиндры лежали горой.
— Ты их что — считаешь… что ли? — спросил грузин. — Почему в прошлом кону ты вытянул только на молодках, а теперь раз — и бура?
— Пардон, — сказал Трофим, — не бура, а маленькая Москва.
— Что такое? — возмущенно произнес грузин. Приподнялся и отклонил пухлым указательным пальцем все три карты на себя.
— Маленькая Москва, — повторил Ладынский.
— Что такое, маленькая Москва? — еле слышно спросил татарин.
— Три шестерки, — ответил Трофим, — с козырной.
— Почему раньше не сказал? — безразлично промямлил грузин, сгребая карты со стола.
— А три семерки, что значат? — спросил татарин.
— Ничего, — ответил Ладынский.
Долгое молчание в кругу незнакомых людей вызывало некую неловкость. В разговоре на свои отвлеченные темы неловкости было меньше и Ладынский обратился к Трофиму:
— Пока сдают, рассказывай дальше, кого видишь, где бываешь?
Молодой человек хлестко припечатал свои карты об стол, и охотно заговорил:
— Никого я не вижу. К нам гости не ходят. В Москве — еще некому, а в Ташкенте — уже некому. Сейчас живем у родителей жены в Самарканде. Вот и рванул к вам, как только позвонили.
Трофиму вспомнилось, как три дня назад…
Не включая свет, бесшумно вынес рюкзак в прихожую. Поворотом ключа пытался сдержать щелчок замка, но звук затвора эхом выпал в темноту квартиры. Прислушался, кажется, никого не разбудил. Узкий луч света из подъезда полоснул прихожую по диагонали, преломился под прямым углом на тумбочке и ярким клином лег на почтовый конверт. Первая мысль — «Кому» заставила склониться и задержать дыхание. Черт возьми, да что из этого всего — «Кому»: Санкт-Петербург, Фурштатская, Московская, Домодедово, Ташкент, Гафура Гуляма. «Что из этого всего «Кому»?» — вопрос внезапно сменился неожиданным и спасительным ответом: «Да какая разница!» — Вырвалось почти вслух. Первый глоток свободы оказался сразу за дверью, потом на каждом этаже по глотку. На улице вернулось дыхание полной грудью, и земное притяжение растворилось в ночном бульваре. Вслух произнес только:
— Что из этого всего «Кому?»
— Что значит «Кому?» — переспросил Ладынский.
— Да нет, это я о своем, — ответил задумчиво Трофим и продолжил: — Приезжаю из командировки. Федерация приглашала провести несколько сеансов одновременной игры в Норильске. Лиля встретила меня в аэропорту, по дороге домой заехали в центр. Ну, и вот, она купила себе кольцо. Кольцо стоимостью в половину моего гонорара.
— Так ты все-таки скряга? — усмехнулся Ладынский.
— Да, скряга. Была бы у меня работа, — Трофим сделал паузу, взял карты и продолжил, — если бы у меня была работа, я бы так и подумал: «черт возьми — месяц работы». Это звучит привычно и обыденно. Но работы у меня нет, и я подумал: «черт возьми — месяц жизни». Плохо подумал, знаю. Но подумал же. И это осталось звоном в ушах. Звоном, кстати, и в бокальчике, куда колечко благополучно закатилось и запылилось, ни разу ненадеванное.
— Такой молодой, а без работы, — сказал грузин, — не хорошо.
— А он у нас спортсмен, — ответил Ладынский,  шахматист из Москвы, — с гордостью добавил он и продолжил: — что там Полетаев, как у него?
Трофим рассмеялся во весь голос: «Встречаемся, как пилигримы в залах ожидания, да на Красной площади. Димка теперь большой начальник, его карьерная лестница на сегодняшний день выглядит примерно так. Трофим очистил песочную площадку под ногами, обломил соломинку и начертил на песке «XL -ХXL-XXXL»:
— Кстати, в семейном бюджете он делает непомерные дыры по той же самой линейной схеме».
— Не понял, — Ладынский повернулся к Трофиму, искренно удивляясь своему непониманию.
 — Это линейка размеров одежды, — сказал Трофим, — он теперь вот такой огромный. Трофим широко расставил руки в районе талии. — Вечно по командировкам на северах, да еще и начальник, он дома бывает всего по два месяца в году.
— Да, но боец он был бравый, ничего не скажешь, — ответил Ладынский.
Внезапный порыв ветра вызвал небольшой, но стремительный смерч, который тронул край стола, вскинул угол клеенки в сиреневый цветочек, опрокинул арбузные корки возле пепельницы и увлек хоровод карт под стол.
Трофим, отодвинул свой пластиковый стул, заглянул под стол, полез еще ниже, чтобы дотянуться до пиковой дамы. Случайно глянул в сторону скамейки и увидел деревянную рукоятку револьвера, неряшливо торчащую из кармана грузина. Трофим не спеша поднялся, часто моргая и отдуваясь, протер мокрой тряпкой ладони. ««Smith &Wesson» — подумал он, — не меньше, надо найти повод, чтобы уединиться с Ладынским на почтенном расстоянии от вагончиков и сообщить об увиденном».

— Обедать пора, — сказал татарин.

Трофим изобразил на лице улыбку, звонко опустил руки на стол и привстал
— Пойдемте, Александр Владимирович окрестности осмотрим, — произнес он, вульгарно удлиняя в словах каждую «с», — аппетит нагуляем.
Трофим, подкрепил предложение многозначительным кивком и на ходу подхватил бинокль. Сделав несколько шагов за угол вагончика, Трофим заговорщическим голосом начал шептать про пистолет в кармане грузина, на что Ладынский легкой ухмылкой дал ему понять, что все это давно заметил, вскинул бинокль и как ни в чем не бывало сказал:
— Каково это будет жить в тех местах, где на горизонте нет гор.
— Ну, ладно-бы гладкоствольное или нарезное зачехленное, но такое, — продолжил возмущаться Трофим, принимая бинокль от командира.
— А как ты хотел. До тридцать восьмого года гонялись за басмачами, через сорок лет — за душманами, потом гражданская… Здесь всю историю у каждого поколения своя война. Рахмонов на встрече с парламентом признал, что только одна шестая часть границы охраняется таджикскими пограничниками. Но по факту они делают все, чтобы ускорить вывод нашей группировки. Это местных душманов можно распустить по домам и все, они сменят автоматы на кирки, а численность наемников продолжают поддерживать — для финансовой отчетности. Возможно и эти картежники из них, либо ждут приглашения на вакантные должности, но то, что они не строители это понятно.

Ладынский вспомнил, как неделю назад получил ответ на свой рапорт об отсутствии в совместном производстве дел, подлежащих передаче таджикским коллегам. Сдал три кабинета с мебелью прапорщику из хозяйственной службы, оставил на столе начальника заявление об увольнении по причине выхода на пенсию и приложил записку: «До понедельника буду на рыбалке, на нашем месте, прошу заявление передать в кадры».

— Расслабься. Посмотрим. Пойдем, а то начнут волноваться, — сказал Ладынский и направился к стоянке.
Трофим на миг обернулся к Ладынскому, но ничего не сказал. Он подхватил бинокль за длинный ремень, быстрым шагом догнал майора и пошел с ним рядом, выжидая продолжения разговора. Продолжения не последовало.

 — Александр Владимирович, товарищ майор, а вы жалеете, что тогда нас так и не вывели на задание? — сказал Трофим, вслед уходящему командиру, — столько готовились…

— Отставить вопросы, — коротко отрезал майор, — я с понедельника в отставке. Закончили тему.
Трофим попытался изобразить радостную физиономию, но получилось только полоумное веселье с ухмылкой до ушей. Глаза его моргали.
Потянуло смесью древесного и табачного дыма. В вагончике гремели посудой. Татарин крошил топором остатки деревянного ящика.
Появившись у стола, рыбаки еще на ходу непринужденно продолжили свой разговор:
— Поехали мы как-то в торговый центр, — громко заговорил Трофим. — Это называется «купить кофточку на весну». В последствие кофточка была надета один раз, а через неделю мы уже едем покупать джинсы на лето.
— А что ты хотел? Дочь большого начальника, к тому же красивая женщина. Это же нормально, — перебил его Ладынский.
— Слушайте. Я ей говорю: Весны не будет. Времена года, — это единица измерения времени, а время, — это характеристика движения. Знаешь, говорю, почему у тебя не было зимы? Потому что тебе никуда не надо было идти, бежать, ехать, лететь. И весны не будет. Если стоять на месте и смотреть на весну в упор, то весны не будет, она не случится. Листья будут, солнце будет, будут цветы, запахи, а весны не будет. Надо торопиться, надо опаздывать, надо не успевать. Тогда проявится и весна, и лето. Время вернется.
— И ты это все говоришь женщине? Кошмар какой-то. Ты ошибся с профессией, тебе не в шахматы надо играть, а писать. А то ты договоришься, если не научишься помалкивать, а помалкивать, похоже, ты учиться не собираешься, так что пишите Шура, пишите.
— Да, надо. Человек начинает писать, когда его перестают слушать. Вот я и примчался, когда вы позвали, потому что поговорить больше не с кем, — печально ответил Трофим.
— Приходится признать, что некоторые слова не предназначены для говорения женщинам. Игра, в которой нет правил, не является игрой, в ней нет партнеров. Это не игра, это заигрывание.
— Ладно, забудь, — задумчиво сказал Ладынский, пытаясь сменить тему.
Вдали серебрится изгиб реки, высоковольтные опоры утопают в зелени тугайных лесов и скрываются за перевалом. Кажется, что слышен манящий шум воды, но солнце медленно покидает зенит и выходить по жаре путешественникам не хотелось.
— Рыбаки! — прозвучал окрик за дверью вагончика, сопровождаемый громом посуды,
— может, еще партийку, на посошок? Идет? Запах вареного мяса и свежо нарезанного лука изысканно дополнил композицию из смеси дымов.
— Тогда арбуз, — выкрикнул Ладынский, — мне и моему товарищу.
— Яхши, — ответил приглушенный голос, — только пускай спортсмен рассказывает, что делает, когда играет.
— Ну, не…, тогда еще мясо, — отозвался Ладынский, соблазненный запахами.
— Мне и моему товарищу, — подыграл Трофим.
— И побольше, — подтвердил Ладынский.
— Баранину! — выкрикнул Трофим и, закашлявшись, повторил по слогам: «ба-ра-ни-ну».
— Другое не держим, — ответили за дверью, — другое — не мясо, для настоящего воина.
— Только давай не на солнце играть, вчетвером то мы у вас на кухне поместятся? — спросил Ладынский, чтобы иметь возможность осмотреть и оценить внутреннее убранство. Игроки разместились по обе стороны крохотного стола. Треть вагончика отделена металлической решеткой, за которой находился складской отсек, заваленный пустыми мешками из-под строительных смесей. «Пока все логично» — подумал Ладынский и обратил внимание, что начали игру торопливо.
Татарин ел неохотно, он как будто погрузился внутрь себя, но когда Трофимом стал сбрасывать тузов — один, за одним, внезапно опомнился и завопил: «Обещал, говорить — говори — почему зря тузов бросаешь?»
— Хорошо, — сказал Трофим голосом школьного преподавателя, привыкшего давать под запись. — Внимательно смотрим и чувствуем. Вот, пожалуйста. С королями — все. Да? Да. Дальше. На красных — ловить нечего. Это понятно же? Понятно. Шесть крести — мы видели. Дальше — все как-то просто, не правда ли.
Трофим дождался еще пару чужих взяток, напевая «прум-пум-пум» и снизывая очередной кусок мяса с вилки, протянул над столом три карты.
— А вот зачем! — жуя и торжествуя, произнес он.
— Опять маленькая Москва? — зашипел грузин.
— Нет, — ответил молодой рыбак, — не опять. Тогда была маленькая Москва, а теперь просто Москва.
— А три семерки, что значат? — спросил татарин, совсем уже теряя за акцентом разборчивость русских слов.
— Ничего, — произнес Ладынский на распев и стянул зубами остатки мяса с бараньего ребра. Затем он поднес к губам чашу, украшенную синими вензелями, чтобы отхлебнуть, но шар вареной картошки прокатился от края, до края и выплеснул на Ладынского содержимое посудины. За столом раздался дружный хохот.
— Три семерки будут обозначать Кабул, — утвердительно сказал татарин.
— Нет. Лучше Ташкент, — сказал Ладынский, весело поглядывая на Трофима, — там тепло, там моя мама.
— Может быть, мы сразу в города начнем играть, — сострил Трофим, приняв от командира эстафету искрометного юмора, — Кабул, значит мне на «Л». Но сама по себе идея ему понравилась, своим вольным отношением к правилам, и Трофим уточнил это предложение:
 — Хорошо, пускай все тройки младших карт с козырной тоже будут бурой, — и, чуть поразмыслив добавил, — называйте их любыми городами.
Невзирая на нововведения, татарин еще через некоторое время, значительно подрастеряв в энтузиазме, но все же не без азарта, выбросил в воздух свои карты после очередного восторженного выкрика Трофима: «Кандагар! Тебе на «Р»». — В руке Трофима было три девятки с козырной.
«Шайтан, — завопил татарин, обращаясь к Ладынскому — как он это делает?»
— Странные вы рыбаки, — обиженно зашептал грузин, — приехали на рыбалку, природой любоваться, а сами всю дорогу только о женщинах и говорите. А этот спортсмен говорит, что шахматист, а сам в карты играет как черт.
— Вы тоже, как я посмотрю, строители с изюминкой, — не выдержал Трофим, — и ваш строительный инвентарь калибра сорок пять, наверное, не меньше? А?
— Девять миллиметров, — угрюмо ответил татарин и с силой хлопнул ладонью по шее грузина, добавив коротко: «Ахмок!» Газетная конструкция, изрядно подрастерявшая форму, снова скатилась на стол. Горец схватил свой головной убор, скомкал его и зашвырнул в угол.
— Дело у нас к вам, — начал татарин.
***
Рейсовый автобус под номером пятьдесят три остановился возле бетонной конструкции больше напоминающей развалины долговременной огневой точки, чем автобусную остановку. На лобовом стекле транспортного средства виднелся набор табличек на все случаи жизни: «Дети», «Заказной», «Домбрачи».  Мощные руки раздвинули неисправные секции складных дверей, и на бетонную площадку соскочил мужчина лет пятидесяти. Он осмотрелся, улыбнулся окружающему пейзажу и широким шагом двинулся по грунтовой дороге, ведущей круто вверх.  Мужчина шел уверенно, как человек знакомый с местностью, только изредка останавливаясь и с интересом рассматривая окрестности. На пологой площадке, он перешел на другую строну дороги, которую каждый год в этом месте выкладывали глиняными комьями, но она все равно вымывалась дождями до скальных пород и к маю снова показывались темные трещины в буром граните, как жабры гигантского кита, на котором растянулся кишлак. Велосипедист, поравнявшийся с мужчиной, остановился и спешился. После обмена приветствиями «Салам-алейкум», «Алейкум- асалам» велосипедист развернулся и некоторое время шел рядом с мужчиной, не приставая с расспросами и не сводя с незнакомца глаз. Тем временем мужчина свернул к ближайшему дому. Велосипедист постоял еще некоторое время на пригорке и покатился вниз оставляя за собой дорожку неподвижной пыли.
Мужчина смахнул со лба пот белоснежным платком, беззвучно отодвинул калитку, прошел по узкой тропинке недавно политого огорода и остановился у открытого окна, на котором играли солнечные зайчики в тени густого виноградника. Сквозь шепот узбекской речи он узнал голос Марины. «Иккинчи хафтадавомида» — сказал мужской голос из репродуктора. «Мне его подарила Людка где она сейчас кто знает сама уехала или была какая переписка и Серега ее как застрял в том городе так уже рыпаться больше некуда» — говорила Марина сама с собой. «Бу худудда хеч кандай йукингарчилик йокликига гарамай» — перебивал ее голос диктора.
Дальше Марина продолжала без пауз: «Еще и на лампе висит брелок тоже ее подарок в том магазине если б ни они с Надей я бы и не купила себе серый плащ он же половину моей зарплаты тогда стоил я его померила дома а Сашка мину состряпал равнодушную ну и что я все равно его еще лет десять потом носила и кофемолка так и стоит на кухне но теперь я в этот плащ и не помещаюсь надо поменьше хлеба есть ведь варение же бросила варить хотя удержаться от шоколада все равно не могу скопище болванов с кем то сошлась это же мы его пятидесятилетие праздновали и Сашка когда баню построил все хотел его позвать как будто посоветоваться а сам похвастаться хотел пижон приехал из командировки в новых джинсах в красных кроссовках все отшучивался что это спецодежда».
— Здравствуй, Марина, — сказал мужчина.
— Я же вам говорила, — ответил женский голос из глубины комнаты, —… никогда больше не приходите в наш дом… надо же… как чувствовала…
Мужчина скинул сумку, прислонился спиной к глиняной стене и, сползая по ней вниз, присел в тени под самым окном.
— Полковник? Ты же теперь у нас полковник? Рассказывай, чего пришел? Хотя, не надо ничего рассказывать и так все понятно. И вам, похоже, тоже все понятно. А? Полковник? Вы же приходите не тогда, когда у вас есть вопросы, а тогда, когда у вас уже есть ответы, более того, когда вы знаете правильные ответы. А? Полковник? Чего молчишь?
— Я, правда, ничего не знаю. Просто так зашел. А Сашка где?
— К нему солдатик в гости приехал. Они на рыбалку пошли.
— Какой солдатик?
— Трофим. Молоденький такой, помнишь, в шахматы все играл. Округ выиграл. В Москву ездил. Потом его к Сашке во взвод перевели. Раз ты здесь значит и Трофим не зря приехал. Так, да? Полковник?
— А вы когда собираетесь домой?
— Не знаю, вот у него и спросишь.
Марина вышла во двор и, не обращая внимания на сидящего мужчину, выплеснула воду из желтого эмалированного таза, развеяв ее над бетонной площадкой перед верандой. В соседнем дворе из глиняного одноэтажного строения без дверей выбежал пацаненок в белоснежной школьной рубашке и в галстуке, он держал в руках большого рыжего кота и несся напрямик на улицу, шлепая босыми ногами по мокрой дорожке. Из строения появилась женщина, одетая с ног до головы в цветные одежды, догнала сорванца у самой калитки и потащила его в дом. Через мгновение пацан появился на пороге в ярко зеленом пуховике на три размера больше его и снова помчался за котом. В этот раз женщина в цветастых одеждах догнала его гораздо раньше.
Не прошло и минуты, как мальчик снова появился у порога, теперь он был в шортах и в огромной дамской соломенной шляпе.
— Э, Данияр, — выкрикнула Марина, — мама еще не пришла?
— Джок, — ответил пацан и пустился наутек.
— У нас в Тушино, — сказала Марина, не утруждая себя быть услышанной полковником, зная, что он ловит каждое ее слово или, догадываясь, что он ловит каждое ее слово:
— Там в нашем подъезде, дворник живет — Марат, так вот, не поверишь, здесь у нас сосед — через дорогу — его двоюродный брат. Так что у меня тут все как дома. Соседи в Тушино с утра до ночи на работе, двор пустой, так мы втроем и гуляли: я, Дашка и дворник Марат.
Марина подошла ближе к кустам малины, росшим вдоль забора, и зычно крикнула в соседний двор: «Эй бола, каерга кетабсиз?» Не получив ответа обратилась к соседке:
— Сония апа, отправь его ко мне, пускай со мной побудет.
— Мама у них в правление пошла, а тетка с ним не справляется, — сказала Марина, повернувшись к полковнику. Представляешь, он сегодня — в воскресение, собрался и пошел в школу и не один пошел, с котом пошел.
Марина подождала немного у ограды и сказала усталым голосом: «И ты иди полковник. У нас тут все хорошо. У нас тут маленькая Москва.

***
— Дело у нас к вам, — начал татарин.
— Сначала, скажи, почему этот добряк так взбесился, — перебил его Ладынский, кивая на грузина, — когда Трофим сказал, что только в буру играть умеет.
— Да, проигрался он в пух, — улыбаясь, ответил татарин, — те трое тоже начинали с того, что ой, мол, мы только в дурака играть умеем, а потом обобрали его начисто.
— Предложение у нас. Поехали к нам, — продолжил татарин, — дорогими гостями будете. Мы вам такую рыбалку покажем, век помнить будете. У нас сильную игру любят. И Абай сильную игру любит, порадуем старика перед отъездом. Безработный спортсмен заработает неплохо, обещаю.
— Я же так понимаю, что ты правила любой игры быстро понимаешь, да? — добавил грузин, обращаясь к Трофиму, — кольцо жене купишь.
— Это какой такой Абай? — спросил Ладынский.
— Тот самый, — сказал татарин и пододвинул карту местности рыбаков к себе поближе, — Старик совсем забыл про нарды, теперь он карты любит.
 — Спортсмен два кольца жене купит, — сказал грузин и ткнул пальцем в точку на карте в том месте, где ущелье на противоположной стороне горной гряды за рекой выходило в долину. — Машина через час будет, все поместимся.
— Когда-то врагами были, а тут в гости ехать,— ухмыльнулся Ладынский, — Трофим, ты хочешь увидеть живого Абая?
— Сколько лет прошло, — ответил грузин. — Война дело молодое, а мы лучше вина попьем, в карты поиграем.
— Ну, не знаю, а во что там играют? — безразлично спросил Трофим, — хотя «барабир», — ответил он сам себе, читая на лице Ладынского принятое решение — ехать.
Чрез час, с удивительной для этих мест пунктуальностью, на строительной площадке появился старый пикап, запорошенный красной не местной пылью. Строители принарядились в разгрузочные жилеты с подсумками, набросив их поверх рабочей одежды, в кузов побросали рыбацкие снасти. Грузин сел в кабину, а татарин разместились наверху вместе с рыбаками. Как только машина тронулась, татарин протянул путешественникам две повязки со словами: «Наденьте для порядка, сами понимаете».
Трофим брезгливо натянул повязку на глаза, подмял под себя какую-то ветошь и повалился рядом с командиром. Машина набрала ход. Трофим нетерпеливо начал шептать Ладынскому на ухо:
— Ничего не понимаю. Куда едем? Зачем едем?
Майор улыбнулся, не оборачиваясь. Помолодевшие впадины на щеках, повязка как опущенное забрало на рыцарском шлеме, вид человека у которого все в надежных руках и все идет по плану:
— Завтра, послезавтра в округе все узнают, — начал он, — а я узнаю Альпиниста. Он у них тюки по скалам катает на веревках через перевал. Они там молятся на него. Если конечно я правильно понимаю, куда нас везут.
— И все это я слышу от почти гражданского человека? От штабного работника? Или как всегда? Бывших особистов не бывает? — Трофим улегся поудобнее, подвинул рюкзак под голову повыше.
— Мы с ним около года назад встречались и он мне говорил, что этим летом банда уйдет в горы, похоже считанные дни пошли, — продолжил майор. — Он нас с легкостью спустит к реке, а там немного вплавь, немного броду и дома. Только уходить будим по очереди. Ты первый пойдешь, а я следом. Через день, через два, как получится. Альпинисту с нами нельзя, его миссия продолжается, он уходит с ними. Только бы я не ошибся, куда нас везут.
— Вот, знал же, знал, куда еду. У нас, похоже, и задания никакого нет, — так, да? Так? А? Так? Да? — допытывался Трофим, подвигаясь к командиру все ближе.
— Нашу часть расформировывают. Всех разбросают по округам. А я на пенсию. Как представил, что на этом все. Понимаешь — все! И никогда я до него больше не дотянусь…, с меня весь штабной лоск разом слетел. Я просто знаю одну штольню еще со времен афганской…хочу ее посетить.
Ладынский повернулся набок, подложив локоть себе под голову, и уже не для Трофима прошептал: «Сидел там, тайнописью занимался. Болван».
***
К вечеру раскрасневшийся полковник ворвался в кабинет дежурного, сорвал трубку с пульта, нажал три черные кнопки и без вступлений прокричал: «Что там?»
В громкоговорителе начали отвечать сразу несколько голосов. Полковник отжал две крайние кнопки и дослушал доклад: «На месте их не было. Кострище месячной давности, если не больше. УРАЛ после РЛС вернулся в часть. Строителей наверху тоже нет».
***
Шифрограмма
Код "Султан". Совершенно секретно.
По прочтении уничтожить.
Монгол и Пионер самостоятельно вышли на контакт с Альпинистом. Установить связь не представляется возможным. Прошу разрешить использовать канала Гюрза.
Улугбек.
***
Машина остановилась на большом расстоянии от КПП в стороне от очереди из нескольких машин. Татарин спрыгнул, открылась водительская дверь, и послышались удаляющиеся шаги. После нескольких минут тишины, путешественники скинули повязки.
Поначалу показалось, что машина стоит рядом со съемочной площадкой какого-то боевика. Высокие стены, наспех воздвигнутые из глиняных комьев, из которых свежими спицами торчит солома. Громадное глиняное здание оштукатурено и побелено с фасадной стороны, мазню на боковых стенах оставили незаконченной. Пластиковые окна и двери в глиняном строении вызвали улыбки на лицах рыбаков. Из глины можно строить здания любой этажности и любой архитектурной смелости, но все равно это будут хижины. Из мрамора получаются дворцы, из гранита получаются замки, а из глины всегда получаются хижины. Свет в окнах белоснежных фургонов на еле заметных колесах. Блок модуль на высоком фундаменте с надписью «Чайхона». На пороге стоит группа в песочных камуфляжах.
Зенитная установка без шасси красуется посередине плаца, она увешана елочными гирляндами, как новогодняя елка, по ней катятся волны бегущих огней. Флагшток с повисшей тряпицей. Ошеломленные путешественники с трудом сдерживали хохот.
— Что-то мне подсказывает, что строевой подготовкой они здесь не занимаются, — сказал Ладынский.
— Зато елку до сих пор не убрали, — поддержал шутку командира Трофим.
Полукруглые быстровозводимые ангары как будто специально поставлены по сторонам, так чтобы отражать и приумножать в зеркалах никелированного металла весь этот бред декораций. Подсветка софитов обнажает целлюлит глиняных стен, в рельефе которых угадывается размаха рук штукатура-дервиша.
Факелы по углам, прожектора на крышах. Группа мужчин в шапочках под чалму вместе с парнями в касках и в форме американского спецназа волочат деревянные ящики.
— Эклектика какая-то. Чалмы, тюрбаны, пуштунки, я такое разнообразие головных уборов видел только в костюмерной ТЮЗа, не хватает тирольских шлемов. О! И буденовок тоже не хватает.
Возле ворот курил мужчина в густой бороде. Бородач обвешен пулеметными лентами поверх футболки с надписью Deep Purple, он чиркает зажигалкой, освещая смуглое лицо своего товарища. Арафатки намотаны куда попало, пураханы и халаты у всех чистенькие, выглаженные.
— Слышал, что в райдере американского спецназа присутствует апельсиночистка, — съязвил Трофим.
— Спокойно, — остановил его Ладынский.
— Мне, помнится мама, две недели выкройку буденовки искала, ну, мода такая была у нас в пятом классе, потом неделю шила. Кусок шинели, ножницы, машинка, а в результате такая красивая вещь получилась.
— Ты что-то совсем разошелся Трофим, неудобно же, наемники кругом, мать твою, логово, как-никак, — еле сдерживая смех, произнес Ладынский. — Посерьезнее пожалуйста, посерьезнее!
— Так меня потом в школе все спрашивали: шили или покупали, шили или покупали?

Одного из охранников вызвали по рации, и он что-то улюлюкает басом по-арабски. Столбы пыли за двумя грузовиками напоминают дымовую завесу, которую используют для объемной засветки кинопленки. Все это как будто бы под пение муэдзина, ан, нет, слышны ударные и что-то смычковое. Звучит красиво. Не хватает только шального салюта в небе, автоматной очереди трассирующими пулями или лучше бы из крупнокалиберного пулемета. Стоило только подумать и... «Есть салюты, товарищ генерал, много салюта» — подумал Трофим. Две очереди подряд одна из чего-то крупного две-три из калибра помельче. Где-то вдалеке отчетливо слышно «та – та – та – та».
— О! — Ладынский поднял указательный палец, — АКМ, а то я уже думал, определенно фантастику снимают.
Как и положено, в кино, из клубов дыма и пыли появился подтянутый силуэт военного. К его спортивному виду напрашивался гранатомет за спиной. В место этого у него в руках была папка-планшет с листами формата «А4», зажатыми в металлической прищепке. Силуэт приблизился к пикапу, поглядывая то по сторонам, то в папку.
Майор Ладынский сразу узнал Альпиниста, который сосредоточенно прикладывал карандаш, как линейку к строчкам таблицы. Майор оценил расстояние до КПП, прикинул углы и секторы захвата видеокамер и не опасаясь сказал:
— Здравия желаю, — с трудом сдерживая смех от окружающего бедлама, стараясь несильно напугать старого приятеля. Майор произнес это с полной уверенностью, что узнаваемости его голоса будет достаточно.
— Здра… — начал, было, Альпинист и осекся в изумлении, медленно поднимая голову в сторону кузова внедорожника, стоящего поодаль.
— Ты почему один? — спросил Ладынский успокаивающим голосом.
—Ты лучше скажи, что вы тут делаете и где ваши сопровождающие? — друзья обнялись, как могли через борт.
— Сбежали, — сказал Трофим, протягивая руку для приветствия, — вон видите толстый грузин, так это наш грузин. А татарина я что-то совсем потерял из виду.
— Ну. Привет, пацаны! — сказал Альпинист и продолжил заговорщическим тоном, — Ну вы и натворили делов. Только спокойно, без улыбочек, все увидите, дайте срок. Вот они плоды цивилизации, берем и пользуемся. Так это значит, вы указаны у меня как спортсмены из Москвы, отлично, — деловито произнес Альпинист и подчеркнул карандашом какую-то строчку в бумаге. — Ничему не удивляйтесь, и по слогам повторил еще раз: «ни-че-му». Сейчас здесь мода на бюрократию. Называется — современные методы управления предприятием. Бандформирование это же тоже своего рода предприятие. Я, например, на прошлой неделе им программу бухгалтерскую ставил, один в один — 1С. Я валяюсь.
Альпинист помог рыбакам спустить багаж из кузова, и они остались возле машины, высматривая своих строителей.
— Абай с руководством, — продолжал Альпинист, — приезжает всегда под вечер, вот тут и устраивают шоу с демонстрацией бурной деятельности. «Вспотел, покажись начальству», как говорят. В нашем регионе, как вы понимаете, потоотделение дается без особых усилий, вот и рисуются без устали. Абай рисуется перед касками и беретами, а все остальные перед ним, в надежде продления контракта. Лагерь через пару дней уходит вглубь страны, все грузятся. Даже танк без башни волокут тягачом. Забирают в качестве мишени, чтоб молодежь стрельбу из ПТУР отрабатывала.
Строители, оставив рыбаков возле машины, пошли к блокпосту выяснять, кто есть из начальства на базе, но в их неспешности угадывалось желание, как бы невзначай, попасться на глаза Абаю лично. Все на базе знали про новое увлечение руководства карточными играми, но никто виду не подавал, а в тайне все мечтали попасть на ночное мероприятие.
До освещенных софитами транспортных ворот метров пятьсот, так что друзья без малейшего опасения взяли багаж и двинулись к КПП самостоятельно, Альпинист имел на это полномочия. На ходу они продолжили разговор, переходя на шепот, только из уважения к обстановке вражеского лагеря.
— Вечером позвонили от Абая, сказали, что будут гости из Москвы и нужен представитель от службы. Как чувствовал, сам себя отправил. Я же теперь начальник. Скажем так — начальник отдела прибытия и отправки иностранных делегаций.
— Не понял? — удивился Ладынский, — а как же все эти твои тюки, веревки, скалы?
— Так это и есть самый настоящий багаж иностранных делегаций, — рассмеялся Альпинист.
— Короче, слушайте внимательно, — начал Ладынский, — скорее всего нас разместят отдельно. Если это случится, то твоя задача скалолаз, — майор посмотрел на Альпиниста,  в первую же ночь после игры нас вывести. Первая игра, похоже, будет уже сегодня вечером.
— Так. Стоп. Теперь серьезно. Я знать не хочу, что вы тут делаете. Догадываюсь о неслыханной самодеятельности. По каналу «Гюрза»  мне приказано организовать спуск по ущелью двоих наших.  Я это сделаю. Но утром я ухожу из лагеря.
— Я осведомлен, — ответил майор.
— Если кто-то из вас останется это будет на его совести. Черти, — разозлился Альпинист, — На территории нет никаких паролей, персоны типа вас могут перемещаться только в сопровождении, имейте ввиду.
— Первая игра будет вечером, — металлическим голосом продолжил майор.
— Какая игра? — перебил Альпинист.
— В города, — пошутил Трофим.
— Трофим, — строго сказал майор, — к тебе большая просьба, уважай старших, смейся над их шуткам, поддавайся, поясняй ход игры — конечно по возможности, но без издевки.
— Что за игра, господа товарищи? — повторил свой вопрос Альпинист.
— Дело в том, что, нас пригласили в гости к Абаю. Трофим будет демонстрировать карточные чудеса, — стал пояснять Ладынский
— Ах, вон оно что! — спокойно сказал Альпинист.
— Короче Трофим, — продолжил майор, — как бы там ни было, стань для них простым парнем, который их порадует. На следующий день ты нас поменяешь, и на игру пойду я, а вы уже уйдете в горы. И вот еще что Трофим, дай мне свой анорак.
— Зачем? — спросил Трофим.
— У тебя капюшон глубокий, пригодится, ваше поколение любит капюшоны, — ответил Ладынский, — разучу пару твоих словечек, типа «Кандагар, тебе на Р», глядишь проскачу. Вы же вдвоем пойдете, это безопасно, а уйду вправо по тропе. Надо штольню одну посетить, проверить.
— А почему всю эту халабуду не разнесут к чертовой бабушке пополам? — спросил Трофим, озирая окружающий карнавал.
— Нельзя, видишь сколько там ряженных бейсболистов с наколенниками шастают. Сразу вой поднимут.
— А так можно подумать не поднимут? — усмехнулся Трофим.
— А ты знаешь, что мы хотим сделать? — хитро спросил Ладынский.
— Никак нет, — ответил Трофим.
— Тогда все, — подытожил майор, задумался и произнес: «Неосторожное обращение со взрывчатыми веществами, было бы очень приемлемой версией, бляха муха».
— Далее, ты Трофим оставляешь для меня все перила, спускаешься к реке и со всех ног бежишь в кишлак. Связи у нас никакой, так что ты у нас и будешь почтовым голубем. Об этом отдельно поговорим.
— Я начинаю сомневаться в том, что все это происходит случайно, — задумчиво произнес Трофим.
— Ты же каждый год катаешься на родину. Что ты, в самом деле, — ответил Ладынский.

Первую игру, которая была проведена в тот же вечер, как и предполагал Ладынский, Трофим провел блестяще. За столом люди совсем не похожие на ту публику, что шастает на плацу. Все цивильно. Одежда присутствующих в черно-белых тонах. Единственную шутку, которая могла испортить атмосферу вечера, произнес сам Абай: «Это ты игрок от Бога? А ты игрок, от какого Бога?» Но ее быстро затерли, обставили шутками, отвлекли расстановкой посуды, распаковкой новых колод. В остальном все было достаточно дружелюбно. Долгое время ставок не делали, но оценив виртуозные способности молодого человека, к столу пригласили татарина. Он сел за спиной Трофима и с восторгом двигал на стол фишки, следя за игрой подопечного, изредка похлопывая его по плечу и что-то переспрашивая. Татарина звали Кайрат. За ужином он рассказал Трофиму, что он крымский татарин из семьи депортированных, до конца девяностых жил в Киргизии. На ночлег их действительно определили отдельно, как и предполагал Ладынский. Охранник проводил их к соседнему зданию и велел открыть две крайние комнаты. Трофим даже не заснул, он просто провалился в небытие. Словно бы и не находился в чужом месте да еще и в таком странном.
***
Альпинист пришел рано утром, они быстро пробежали через плац, свернули за ангар и вышли на тропу. Трофим сделал несколько шагов и с трудом удержал себя от скатывания вниз по мелким камням, ему, с его крупным телосложением показалось, что тропа началась вертикально вверх. Огромная кавказская овчарка, появившаяся неизвестно откуда, посмотрела им в след и произвела звук больше похожий на бой бубна, чем на лай. Собака, немного помедлив, пустилась за ними вверх по тропе. Когда одинарный бой бубна прокатился по лагерю повторно, Альпинист подбежал к Трофиму и снял с него куртку майора, издающую устойчивый запах баранины, со словами «вот и пригодилась» швырнул ее навстречу поднимающемуся псу.
Запахло снегом. Через час они были у подножия голубого ледника. Трофим оглянулся, что Ладынский быстро поднимался по правой тропе и уже скрывался за склоном. В лагере их исчезновения еще никто не заметил. Какие-то солдаты в беретах прыгали с высоких бортов грузовика. Альпинист протянул Трофиму горнолыжные очки и каску со словами: «Скоро солнце взойдет, ярко будет, и камни будут оттаивать с ледника».
— Не понимаю, — стал шептать про себя Трофим, окидывая лагерь в розовом цвете очков, — почему, когда солдаты прыгают с бортов грузовика, автоматы, бряцая, издают не металлический звук, а какой-то глухой звук, звук чего-то складывающегося, чего-то комкающегося, что ли. Я заметил, что если взять отдельные части автомата и стучать ими друг о друга, они будут издавать металлический звук; и гильзы будут издавать металлический звук, а автоматы — в сборе и патроны — в сборе, не будут издавать металлический звук. Ничего удивительного, в автокатастрофе — во время столкновения автомобилей, нет металлического звука, там тоже, что-то складывающееся, сжимающееся, комкающееся. Но я держал в руках оторванный кардан и стучал по нему коренными вкладышами, рассыпанными по асфальту — всегда получается металлический звук.
***

Ладынский наблюдал начало восхождения своих друзей укрываясь за стеной минарета. Он дождался когда большая собака спустилась обратно в лагерь, играючи волоча за собой его старую заслуженную рыбацкую куртку и легким шагом пошел вверх по тропе. Его путь был правее, к старым заброшенным штольням. К его удивлению в них кое-где еще встречались фрагменты узкоколеек, обрывки кабелей и тросов. Вторая карта, нарисованная от руки только с виду напоминала карту местности, а на самом деле это была карта той самой штольни, где когда-то еще во время афганской войны они с группой спецназа обнаружили запасы взрывчатки из арсенала английской геологоразведки. Ящики с динамитом и тротилом уложены аккуратными штабелями по обе стороны штольни, оставляя только узкий проход, для движения ручной дрезины. Пройдя еще с километр вглубь штольни в поисках дрезины или тележки, Ладынский вернулся к арсеналу, подумав, что это, пожалуй, и не понадобится: недостающую длину бикфордова шнура он выложит кирпичной дорожкой из тротиловых шашек.
***
Это не снег, это осколки льда, не поддавшиеся огранке, даже в плотных слоях атмосферы, они набирают скорость в этом безвоздушном пространстве и царапают горнолыжные маски. Если бы здесь был воздух! О! Если бы здесь был воздух! — Нам было бы, чем дышать, думал Трофим.
На вдохе он поворачивался к ветру, на выдохе отворачивался от него. Выдохнуть навстречу ветру невозможно, ветер сильнее выдоха. Вдохнуть воздух из вакуума, который создает ветер в куполе каски, как в инжекторе, — тоже невозможно, ветер сильнее вдоха.
На вдохе Трофим поворачивался к ветру, на выдохе – отворачивался от него. Ему уже не надо было дышать самому, искусственное дыхание в исполнении ветра возвращало ясность ума, просто, достаточно поворачиваться, не отвлекаясь. Но ясность ума это обман: Трофим начал следить за вдохами и выдохами, сбился с ритма и перепутал их местами.
Ветер душил не долго…
Ветер душил не долго, ровно до тех пор, пока он не коснулся земли всеми своими козырьками, хлястиками, шнурками, темляками, карабинами. Трофима размазало, как небрежный, разноцветный мазок с мастерка импрессиониста на белый холст снежного фирна, — прямо на тропе, сразу после крутого подъема.
А потом видимость исчезла. Оказывается, «ничего не видеть» это не означает «видеть черное». Оказывается «ничего не видеть» можно, имея в распоряжении любой из цветов, любой, но только один; пока Трофим плавал в двух цветах: белый цвет означал, что он скоро упадет еще раз, а черный означал, что он уже лежит. Между ними был и красный и зеленый.
Альпинист вернулся к тяжело дышащему Трофиму и протянул ему кружку с горячим чаем: «Лежи, лежи, осталось буквально, двести метров до спуска».
Трофим защелкнул карабин в восьмерку, продел веревку и устремился вперед, к самому краю скалы, не натягивая веревку, как будто он готовился взлететь. Посмотрел вниз. Свободный конец веревки колыхалась на ветру, слышны птичьи крики.
Через несколько минут Трофим успокоился и перевел взгляд наверх. «Пастор давно не стоял на лыжах» — подумал Альпинист, глядя как Трофима накидывает петли и собирает очередную станцию. Через полчаса оранжевый рюкзак Альпиниста уже не был различим на белом снегу. Дышать становилось легче.
Скользя по последней веревке, Трофим с силой уткнулся в два спутанных узла. На всякий случай опустил рюкзак ниже на поясницу, попробовал перестегнуть карабин, но это было ему не под силу, узлы налились железом. До земли было еще пять метров. Лезвие ножа коснулось натянутой веревки, и Трофим ощутил неприятную вибрацию по всему телу. Перерезать веревку оказалось нелегко, когда внешняя оплетка распустилась, Трофим еще оставался висеть на внутренних нитях, как на натянутых струнах. Трофим некоторое время остро чувствовал земное притяжение и вдруг перестал. Нож не понадобился, струны оборвались. Трофим с криком полетел вниз, отбросив нож, как парашютное кольцо.
Очнувшись, Трофим услышал стоны где-то рядом, близко совсем. Он приподнялся на руках, стал прислушиваться, медленно вращая головой и только через время понял, что это его собственный стон. Трофим шел до реки, пытаясь не обращать внимания на невыносимую боль по всей правой стороне, и, дотянувшись рукой до ледяной воды, в первый раз потерял сознание. Очнувшись, Трофим несколько часов полз по склону и только по окуркам, кем-то брошенным в пыли, понял, что это дорога. Осознание близкой помощи лишило сил, и он снова потерял сознание.
***
Это был не взрыв, просто изгиб перевала ровной волной дотянулся до солнца, ускорив закат в этих местах на целый час. Грохота Трофим не слышал, он только успел подумать: «Товарищ майор!» и снова потерял сознание.
***
— Пересадите мне бабочек на левое запястье.
— Я вам говорила, у вас там живого места нет.
— Который час? — спросил Трофим и улыбнулся, потому что на самом деле он хотел бы знать и месяц и год, но задавать такой вопрос девушке, это кокетство.

«Трамвай извиняется велосипедным звонком.
Далекий от записи нотной  фантом.
Кондукторы курят под красным зонтом.
Улыбки на лицах.
Пахнет дождем.
Подоконник весь в птицах».

***
Только-только начало темнеть. Вывеска гастронома своим ультрафиолетом затмила небесный ультрамарин. Парковку нашел не сразу. Все серое: все кошки, все машины, все водители, пешеходы. Фары трамвая, как стробоскопом, выхватывают отдельные лица из темноты. Из огромной красной машины вышла дама. Выражение её лица не соответствует размерам машины. Её сумка не соответствует пуховику, пуховик — сапогам. Она шлепает, с запозданием замечая блики луж под ногами. Видно, что ей всё осточертело, пишется с большой буквы "О". Она бросает ключи в сумку, как в колодец, как в мусорный бак, как в черную воду — навсегда. Трофим узнал Марину. Она зашла в аптеку. Посторонний наблюдатель мог бы ожидать неладное.
 А Трофиму стало легко. Он знал только одного человека на земле, который мог так расстроить Марину.
— Жив, курилка! — воскликнул Трофим.
Он потянулся к радиоприемнику и одним движением вывернул ручку на полную громкость — самое начало Soldier of Fortune .
— Жив! Жив! — заорал Трофим в такт нарастающему звуку в колонках.