Возвращаясь к себе

   Волны касались берега лениво: медленно накатывались на теплый еще песок и, выдохнув  ш-ш-ш.., нехотя отползали обратно. Солнце уже село глубоко в море, остатками гаснущих лучей подсвечивая тусклость пустого пляжа. Скоро совсем утонет в чернильном,  и мир обретет свою бездонность и безграничность. Темнота поглотит всё: и пляж, и негромкие волны, и её одинокую фигуру. Осязаемым останется только этот тихий шепот моря. Его запах: терпкий и свежий одновременно. И еще - прикосновения волн к её босым ногам.
   Ей хочется этого исчезновения во тьме. Хочется раствориться в бездонности и безграничности ночи. Хочется лечь на влажную кромку берега и слиться с ним, перестав быть собой. И она ложится, не беспокоясь о том, что платье намокнет, а влажный песок проникнет в ткань и волосы…


   Она ушла с веселой вечеринки неожиданно для себя: просто вышла из зала, потом из отеля – и пошла по городу в сторону пляжа. Никто не заметил. И он, разумеется, не заметил. Ему, в отличие от нее, было весело. Он умеет любить этот смех ради смеха, держа бокал с шампанским и пританцовывая в такт латино. И не замечать её присутствия.  И отсутствия…

   Это называется влипла. Ничего не предвещало - жизнь шла в логике смыслов "хорошей девочки" (фортепьяно, бальные танцы, языковое МГИМО, заботливые родители, умные подружки…).
   Он обрушил представления о нормальности за один вечер. Точнее: за одну ночь. Он не признавал правил. Никаких. Он просто жил. Ей сначала стало любопытно: так можно? Потом стало все равно, как можно, лишь бы с ним. Он был первым и единственным. ТАКИМ первым (предыдущая попытка - наивная проба повзрослеть с наивным не менее её однокурсником).

   Он, наверняка, сбился бы со счета, если бы считал своих "попутчиц по жизни". Не считал нужным считать. И – никаких разговоров, пожалуйста, если не хочешь увидеть, как он зевает и неторопливо одевается "на выход". Он вообще не жалует разговоры: легкий треп – да, тут без ограничителей.
   Дурацкое определение "мажор", но ей ли не знать его светлого и радостного звучания: столько пролистала пальчиками мажорного. Ему мажор подходил по определению. Он и был жизнерадостный мажор в разных оттенках яркости.

   Что их связывает вот уже третий год? Для нее, бросившей учебу, убившей (они так сказали) родителей, практически оборвавшей прежние дружбы и привязанности, эта связь была болезненной зависимостью от его губ, рук, смеха, сонного дыхания рядом. Она не могла себе позволить остаться без него: она бы просто умерла от той горячей боли, которая начинала заполнять собой её всю, стоило только ему уйти.

   И затихала, становилась нежной и приятной, когда он возвращался. Разная, но боль была всегда. С того первого дня, когда он просто исчез из её жизни на целую вечность: на три недели. Бог ты мой, как ей было плохо… Родители вызвали врача, врач прописал лекарства (какие лекарства могут вытравить из памяти прикосновения единственных нужных тебе рук?!), рекомендовал клинику. На психушку родители согласиться были не готовы (тогда - это потом настаивали). Она пила прописанные дурацкие таблетки, становясь зомби, но и в таком состоянии не расставалась с телефоном: он должен позвонить…

    Он позвонил прежде, чем она сошла с ума от боли и ожидания.
 – Фу-у-у… Ты стала страшно красивой, - усмехнулся он, увидев синюшние круги под глазами  и ввалившиеся щеки. – Я соскучился…
   Девчонки решили, что она захотела гламура: яхты, брюлики, Париж, Мадрид. Зачем им объяснять то, чего не объяснить? Она просто таскалась с ним (за ним), как глупый щень, желающий одного: знать, что хозяин любит. И не бросит умирать от боли, забыв где нибудь равнодушно. Она помнила: он может. Поэтому старалась быть ему комфортной: красивой, веселой, остроумной и не претендующей. У нее это получалось: а как иначе можно было быть с ним рядом?
 
   Она, как могла, освоила сёрфинг и подводное плавание. Она бесстрашно прыгала с парашютом и лазила на скалы, не думая, что может сорваться. Она старалась стать лучшей из его возможных "попутчиц". Но, оказывается,  залезть на какую нибудь немыслимую скалу в Альпах она может, а стать ему нужной - нет. Никогда. Это "никогда" неожиданно приглушило боль. В ней образовалась, как от укола анестезии,  бесчувственная пустота внутри. Она даже видела эту пустую дырищу: сквозная, с рваными краями, в которую втекают странными зеленовато-фосфорными туманами мысли, слова, жесты - и утекают, не задерживаясь. Утекают в Ничто: холодное, черное, бесстрастное ничье Ничто…


   Она лежала на спине, бездумно глядя в быстро темнеющее небо. Вот высоко-высоко загорелись ярким звезды. Разные: побольше, помельче, россыпью, одиночными стразами. Луна, большая, сияющая, с темными пятнами невидящих глаз, вплывала в ночную тьму таинственной рыбой, рассыпая  серебро чешуек по её лицу: хозяйка небесного океана.
   Начался прилив. Море не торопилось: оно сантиметр за сантиметром мягко обволакивало её ноги, потом – бедра, потом – грудь своей кажущейся ласковой силищей. Вот оно добралось до подбородка, коснулось губ... Скоро под водой она окажется вся. Интересно будет посмотреть в бездну неба сквозь пленку воды: сюр. Вряд ли слепая луна её увидит. Не увидит, как и он. Как и она сама себя сейчас…

  Сдерживать дыхание становилось все труднее: придется вдохнуть. Она вдохнула соленую воду… и закашлялась, инстинктивно сев. Нет, сюр – это думать, что раствориться в Ничто так просто. В жизни все непросто, как бы он не убеждал её в обратном. И она где-то есть: она была до него. Возможно, она будет и после него, надо только решиться…
   Она поднялась на ноги, повернулась к морю спиной и пошла в сторону Пуант де Рошебон*, чувствуя, как мешает делать шаги пропитанное морем и песком платье.

- Madame baignais? Vous avez aim? (-Мадам купалась? Вам понравилось?) – спросил портье, не выказав удивления.
- Oui, je vous remercie (-Да, благодарю Вас), - ответила она, направляясь в номер.

  Он спал. Одежда валялась у кровати как всегда комом. Она подняла её, встряхнув, повесила на вешалку. Переоделась, бросив мокрое в пакет (выбросить). Взяла свою сумку, сложила в нее самые необходимые вещи. Еще раз посмотрела, на месте ли документы, кошелек и телефон. Потом взяла его телефон, нашла в нем себя («Милена 1»), удалила контакт. Наклонилась, чуть касаясь губами, поцеловала в щеку, почувствовав колкость щетины и ровное дыхание. Оставить записку? А о чем?

- Rservez un taxi pour l'aroport, s'il vous plait (-Закажите такси до аэропорта, пожалуйста), - попросила любезного портье.
- Madame s'en va? (- Мадам уезжает?)
- Оui, je reviens (да, я возвращаюсь к себе), - ответила она и повторила еще раз: je reviens.
*Пуант де Рошебон - квартал в Сен-Мало, Франция.

Иллюстрация:Моника Луньяк, "Воспоминание о лете"