Фактомы

        Правда и вымысел № 1

        В чем истина и в чем заблуждение? Где реальность и где иллюзия?
        У каждого своя реальность, у некоторых их несколько, а у прочих нет вовсе, и они блуждают по жизни, как во сне.
        Если на рассвете смотреть на запад, реальность – ночь. Если на восток, – день.
        Никто не ограничивал мне свободу, но я постоянно натыкался на воображаемые препятствия. Однажды я сломал об одно из них ногу, и врач сказал, что хотя это закрытый перелом, у него нет такого гипса, что защищал бы от столкновений с воображаемой средой, и перелом будет проходить очень долго а, возможно, не заживет никогда.


        Гимн

        – Вы слышали, что наш национальный гимн объявлен неблагонадежным?
        – Обнаружили скрытый намек в тексте?
        – Нет, с текстом все в порядке. Проблема в музыке.
        – Содрана с какой-нибудь популярной песни?
        – Если бы. Композитор закодировал в партитуре инициалы своей первой жены.
        – И что с того?
        – Как что? Ведь она бросила его и, выйдя замуж за гражданина некогда дружественной, а ныне враждебной державы, уехала с ним за рубеж...
        – Да что Вы говорите! А они не пытались заменить какие-нибудь ноты или аккорды, чтобы инициалы исчезли?
        – Разумеется. Но, в результате, гимн транспонировался в минорную тональность, что вовсе никуда не годится...
        – Что же теперь делать?
        – Никто не знает. К гимну привыкли все, включая врагов отчества. Союз композиторов ломает голову. А пока все торжественные мероприятия, требующие исполнения гимна, отменены.


        Озорная рыба

        Рыба была озорная, хотя и жареная. После пятой рюмки Миша получил от нее хвостом по голове.
        – Что же ты, невежда, живую рыбу к столу подаешь?! – спросил он прибежавшего на шум официанта.
        – Она свежеприготовленная, а не живая, – оскорбился тот за репутацию заведения.
        – А как ты объяснишь, что она мне только что пощечину отвесила?
        – Вы, наверное, вилкой мимо рта промахнулись...
        – Это я промахнулся?! Да я никогда не промахиваюсь, и сейчас ты в этом убедишься сам...
        Миша грозно поднялся из-за стола, сохраняя равновесие при помощи рук.
        – Не кипятись, – потянул его вниз Вадик, и Миша, не сопротивляясь, грузно осел обратно.
        Он был уже изрядно пьян, и рыбная пощечина лишь на миг привела его в трезвость чувств.
        – Не обращайте на него внимания, – извинился Вадик перед официантом. – Хотя рыба у вас, действительно, того...
        – А что? – насторожился тот. – Пахнет плохо?
        – Пахнет она, как раз, изумительно. А вот пять минут назад она мне подмигнула... В вашем ресторане подобные выкрутасы в порядке вещей?
        – Вам показалось, – успокоил его официант. – У рыб век нет, и, значит, подмигивать им нечем.
        Миша снова попытался встать, чтобы двинуть официанту в морду за оскорбление личного достоинства друга, но не смог.
        – А, может, и, правда, померещилось? – уступил Вадик. – Тебе вот, Мишель, рыба подмигивала?
        – Нет, она мне по роже плавником двинула.
        – А перед тем подмигнула?
        – Кто ж заигрывает перед мордобоем? – вмешался третий сотрапезник по имени Паша. – Это уже какое-то иезуитское изуверство...
        Последние два слова застряли на полпути во рту, но Паша героически выдавил их наружу, скомкав в одно для компактности.
        – Позовите меня, если что не так, – вежливо попятился официант в сторону безопасности кухни.
        – Ты мне тогда объясни, – потребовал Миша, – если жареная рыба рукоприкладствует, это так или нет?
        – Спасибо, обязательно позовем, – отпустил официанта Вадик.
        Официант ушел, но рыба не прекратила озоровать. Миша рассказывал сальный анекдот, заливисто хихикая булькающим лягушачьим смехом, но внезапно осекся. Глаза у него выкатились и остекленели, а лицо стало пунцовым. Миша на мгновение напрягся и замер, а затем содрогнулся в конвульсии. Из его рта донеслось сдавленное клокотание, мало походившее на смех.
        – Что это с ним? – удивился Паша. – Подавился что ли?
        Вадик вскочил, схватил Мишу сзади под ребра и принялся его трясти.
        – Определенно подавился, – огорчился Паша. – Что мы его жене скажем? Она нам этого не простит!
        – Врач в ресторане есть?! – закричал Вадик. – Человек кончается!
        На зов прибежал официант.
        – Ты врач? – спросил его Паша.
        – Нет, я медбрат.
        – А официантом подрабатываешь?
        – Вроде того. На велосипед коплю.
        В это время к столу приблизился пожилой толстяк с одышкой и отрекомендовался врачом. Но Миша уже пришел в чувства и обрел голос для жалоб и предложений.
        – У меня кость в горле застряла, – сообщил он официанту. – Вам это так просто с рук не сойдет.
        Толстяк достал из саквояжа зеркальце на длинной ручке и шпатель и полез Мише в ротовое отверстие.
        Миша попытался отвести его руку.
        – Это врач, – объяснил Вадик. – Ты ему не препятствуй.
        – Меня сейчас вырвет, – счел необходимым предупредить Миша.
        Врач, тяжело сопя, поковырялся в Мишином горле, но никакой кости не обнаружил.
        – Даже следа от нее нет, – разочарованно заключил он.
        – Ты мне диплом покажи, Эскулап хренов, – не поверил ему Миша. – Если он у тебя, конечно, не купленный...
        – Я хирург со стажем, – возразил ему толстяк. – Жаль, что Вы не подавились.
        – О, с этого бы и начинали... Теперь все ясно. Это же, Вадя, мясник в белом халате! Что он понимает в рыбных костях?
        – Спасибо Вам за помощь, – поблагодарил хирурга Вадик. – Не обращайте внимания на моего друга. Он перенервничал. У нас был трудный день.
        Толстяк ушел, а официант пустился в пространные объяснения, целью которых было доказать, что в данной рыбе не может быть костей, потому что это филе.
        – А как она по воде плавает? – подловил его Миша. – В виде филе?
        – Простите? – не понял его логики официант.
        – Может, ты зубочисткой подавился? – догадался Вадик.
        – Какой, на фиг, зубочисткой?!
        – Той, что в зубах ковырял, когда анекдот рассказывал. Куда она запропастилась?
        – Ты спятил? Я тебе полуторалетний, чтобы зубочистки глотать?
        – Полуторагодовалый, – поправил его Паша.
        – Где тогда твоя зубочистка? – не отступился Вадик.
        – Не знаю!
        – Это не она? – поднял Паша с полу какую-то палочку.
        – Это спичка, – подсказал официант, – наполовину сгоревшая. Тут до вас курящая барышня сидела. Пока ее мужчина не увел, она со скуки спички жгла и на пол бросала.
        – Кстати о дамах, – вспомнил Вадик. – Чем анекдот-то закончился?
        – Какой анекдот?
        – За которым ты зубочисткой подавился.
        – Это была спичка, а не зубочистка!
        Официант ушел на кухню и прямиком направился к шеф-повару. Раскрасневшийся и вспотевший от жара и стресса, тот посмотрел на него затравленным взглядом загнанного зверя.
        – Ну, что опять не так? – спросил шеф-повар в предвкушении очередных неприятностей.
        – Сергей Афанасьевич, клиенты снова на рыбу жалуются...
        – Плохо пахнет?
        – Нет, фортели выкидывает...
        – Так они ж у тебя в дупель пьяные!
        – Ты их видел?
        – Ты нормальный? У меня есть время на твоих клиентов любоваться? Я беспрерывно на кухне. В туалет на минуту отлучиться не могу!
        – Что ж обвиняешь огульно?
        – А когда они бывают трезвые?
        – Неправда, третьего дня на рыбу пожилая чета жаловалась. Так они вообще спиртного не заказывали, из-за язвы желудка.
        – На голодную язву и не такое померещится... Что ты к рыбе привязался? Она свежая. Готовлю по рецепту. Подаем к столу по всей форме. Что им еще нужно?
        – Как она называется?
        – Я тебе уже говорил.
        – Никак запомнить не могу.
        – Фокусь.
        – Верно. И что за имя такое чудное?
        – Скрещение форели, окуня и карася.
        – Как они три вида скрещивают?
        – Я тебе что, ихтиолог? Или зоовод? Отправь запрос в речное хозяйство, откуда их поставляют.
        – Сергей Афанасьевич, я вот другое хотел узнать.
        – Узнавай, – разрешил повар, не прекращая работы.
        – У тебя самого она не балует?
        – Рыба-то? – почесал повар затылок ребром ладони. – Иногда, конечно, случается, но только когда сырая. Например, третьего дня со сковородки спрыгнула и поскакала на хвосте...
        – Догнал?
        – И не подумал. Кто я тебе, чтобы за рыбами по кухне гоняться?
        – Далеко удрала?
        – Выскочила через черный ход. У дворника спроси, если он в это время не дрых.
        – А еще?
        – Однажды прошептала мне что-то...
        – Что?
        – Не разобрал: очень тихо, и вытяжка шумела. Только ухо поднес...
        – Повторила?
        – Цапнула.
        – Чертовщина какая-то. Тебе не померещилось? Может, сам ухом за жабры зацепился.
        – Я повадки рыбьи знаю. Если сказал, что укусила, значит, так и было. Чуть ухо не оттяпала. Если честно, я ее разделывать боюсь...
        – Кто ж этим занимается?
        – Васька, младший повар. Он к ней подход особый знает.
        – Какой?
        – Говорит, что прежде чем резать, он ее оглушает. Только, по-моему, врет. Я видел, как он на нее смотрит: пристально, не отводя глаз. Похоже, гипнотизирует...
        – Да ну?
        – Ладно, пора за работу. Отвлекаешь ты меня.
        – А приготовленная, рыба никогда не шалит?
        – Нет, конечно. Хватит мистику разводить.
        – Никогда-никогда?
        – Ну, разве что, один только раз... Пожарил я ее как-то, на тарелки разложил, и тут...
        Но тут официанта потребовали в зал. Друзья окончили трапезу и желали расплатиться.
        – Неси-ка нам, мед-браток, счет, – произнес Вадик, единственный из троих не утративший даров памяти и членораздельной речи.
        Официант угрюмо подвел итоги. Поскольку рыбное филе не угодило посетителям, он не рассчитывал на чаевые. Однако те то ли забыли о произошедшем, то ли не винили в нем официанта, то ли просто пришли в то благодатное расположение духа, в котором обиды легко забываются, а мир предстает подходящим местом для жизни, но официант получил настолько щедрые чаевые, что поспешил оформить платеж, пока клиенты не передумали.
        Последние, не торопясь, покинули зал. Паша нетвердо шел впереди, припадая на левую ногу и волоча правую, а Владик тащил на себе Мишу, пускавшего слюни и пронзительно блеявшего. Вечер казался им удачно завершенным, но рыба не прекратила изгаляться, потому что все трое провели ночь в реанимации из-за отравления. Правда, Паша ужинал свиной отбивной. Но это не меняло положения вещей: с рыбой определенно было что-то не так.


        Мухи

        Встретились однажды две мухи на оконном стекле.
        Хотели обменяться конструктивным опытом, а вышло сплошное разногласие.
        Одна муха – навозница и гулена. Вторая – домоседка и эстетка.
        – Не понимаю, – говорит навозница, – как ты можешь жужжать в четырех стенах? Чтобы от тебя постоянно отмахивались, оскорбляли обидными прозвищами, гонялись по пятам с мухобойкой. Где твои принципы и гордость? Не для того мухи рождаются, чтобы от людей бегать. И все ради чего? Чая из фарфоровой чашки и варенья из розетки? Тьфу!
        – А что тут удивительного? Я есть с земли не приучена. Мне подавай комфорт и антураж. Иными словами, – высокую культуру. Естественно, если кто-то вырывается вперед в ходе эволюции, ретрограды сразу начинают корить его утратой инстинктов и отступничеством от традиций. Природа твоя – сплошные неприятности и расстройства. Воля – бесприютность и неприкаянность. От людей я не завишу. От них увернуться – проще простого. А тебя на свободе любая птица склевать может, и ты глазом не успеешь моргнуть.
        – А то, что ты со своими кондитерскими деликатесами диабет скоро заработаешь?
        – А ты чем голод утоляешь?
        – Я употребляю только органические продукты.
        – А чем коров и лошадей кормят, ты не интересовалась? Ты мне про органику не пой. Не догадываешься, что это уловки торгашей, пытающихся втюхать свою продукцию по двойной цене?
        – Ну, если тебе спокойнее так думать...
        И поскольку у навозницы возникло впечатление, что в интеллектуальном плане домоседка одерживает над ней верх, она прибегла к неоспоримым мистическим аргументам:
        – Я возносима ветрами
        И умываюсь дождем.
        Те, кто летает не с нами,
        Локти кусают потом.
        – Чьи локти? – беспомощно сострила встревоженная домоседка, не терпевшая высокопарности.
        В общем, взаимопонимания не вышло. Возможно, потому, что мухи сидели с разных сторон окна (домушница – внутри, навозница – снаружи), и им было плохо слышно друг друга.
        Они не упомянули ни запаха, ни вкуса предпочитаемой ими пищи. В силу устройства органов восприятия, ни та, ни другая не чувствовали ни того, ни другого.
         

        Последнее чаепитие

        А тем временем наступил конец света или что-то, по внешним признакам неотличимое от него. Правда, разномастные всадники не гарцевали среди руин, ангелы не будили совесть медными духовыми инструментами, а праведники не вершили суд над грешниками. Но все остальные атрибуты соответствовали самым мрачным предсказаниям.
        Максим Максимович сидел за столом и пил крепко заваренный ароматный чай. Если судить по освещению, проклевывалось утро пасмурного дня, но стрелки часов показывали полдень, и в небе не наблюдалось ни единой тучки. Темнота же объяснялась дымом, поднимавшимся с земли.
        В левое окно Максим Максимович мог бы увидеть мутные потоки наводнения, играючи устранявшего препятствия на своем пути и пережевывавшего обломки в коричневой пенистой пасти. А в правое окно, он мог бы лицезреть лики пламени, для которых не существовало ничего несгораемого, включая самое понятие несгораемости. А там где эти две стихии встречались, – а они сталкивались повсюду, как свойственно тяготеющим друг к другу крайностям, – из их цепких объятий антагонистов вырывалось поспешно зачатое и наскоро выношенное чадо: пар, возносившийся к небу густыми клубами. Казалось, горизонт стряхнул с себя жилые дома и архитектурные ансамбли и стал различимым лишь для того, чтобы тут же окутаться непроницаемой пеленой.
        Но Максим Максимович не смотрел в окна, инстинктивно избегая информации, которая могла бы испортить церемонию чаепития. Душистая жидкость приятно щекотала ноздри, мелкими глотками направлялась в ротовую полость, откуда, продегустированная вкусовыми рецепторами, перемещалась по горлу в брюшной отдел, согревая его нежным теплом.
        Но тут Максим Максимович чуть не ошпарился из-за содрогания земли, сопровождаемого оглушительным топотом. И было непонятно, вызвало ли землетрясение паническое бегство, или же, напротив, топот толп послужил причиной землетрясения. Суета человеческих масс подстрекала к бегству, но Максим Максимович не поддался на провокацию: он только прочнее сжал чашку и сделал успешный глоток, почти не обмочивший его усы. С чашкой, зажатой двумя ладонями, он походил на зверька, вцепившегося когтями в драгоценное лакомство.
        Максим Максимович никогда не смотрел новостей, чтобы не отвлекаться от главного, в котором чаепитие занимало ключевое место. Согласно его философской системе, новости либо бесследно забывались на следующий день, либо становились историей, с вехами которой можно было спокойно ознакомиться, взяв соответствующую книгу в библиотеке. Если, конечно, последняя не рухнула под напором варварских стихий. Но в таком случае, наступил крах цивилизации, и факты ее истории утратили смысл.
        Поскольку Максим Максимович не был в курсе текущих событий, он затруднялся сказать, что послужило причиной конца света или схожей с ним катастрофы. Возможно, это был давно предсказываемый специалистами экологический кризис, и потерявшая терпение земля скинула с себя оковы капиталистического миропорядка, беззастенчиво третировавшего ее ради наживы и удовольствия. Или же обезумевшие от возмущения зеленые решили сокрушить все вокруг, чтобы больше не страдать от поношения естества и глумления над его первоосновами и, стерев цивилизацию с лица земли, дать последней шанс возродиться из обломков и пепла.
        В конце концов (а происходящее, вне сомнений, являлось концом), причина не имела значения. Максиму Максимовичу хотелось спокойно пить чай, а мир стремился отнять у него эту малость и втянуть в орбиту уничтожения и погибели. И Максим Максимович всецело сопротивлялся беспардонному посягательству на свое суверенное (если не сказать – святое) право вкушать божественный напиток, не принося никому ни малейших неудобств. Он не трогал мир, и, значит, мир не имел права вмешиваться в его личную жизнь.
        Максим Максимович отнюдь не обладал железными нервами или избытком флегмы. Как раз напротив: его душевная конституция характеризовалась гиперчувствительностью, а физическая организация – тонкокожестью. Вот и теперь он сидел, как на иголках. Все вокруг подмывало прекратить чаепитие и, оставив чашку не вымытой, броситься наружу, ища спасения от неминуемого. Но за этим позывом стояли примитивные и низменные силы его перепуганного организма – неспособные видеть дальше собственного носа и оценить глобальные перспективы. Поэтому Максим Максимович принуждал себя к хладнокровию неимоверным усилием воли. Он понимал, что если сейчас поддастся панике и присоединится к дезориентированным толпам, то больше никогда не обретет присутствия духа. На чае можно будет поставить крест: для него уже не найдется ни времени, ни места, ни заварки. Конечно, можно было захватить с собою термос, но разве ему удастся сохранить его невредимым в несусветной толчее? А если термос чудом уцелеет, Максим Максимович все равно больше не сумеет уединиться, чтобы насладить его содержимым.
        В это время до слуха донесся звон стекла, и в окно влетел то ли снаряд, то ли камень, то ли небольшой метеорит. А за этим посторонним предметом, в комнату ворвался дикий порыв ветра и, сдернув с карниза шторы, смотал их в бараний рог. Максим Максимович пересел из-за стола в мягкое кресло в углу. Но в силу обратной ассоциации, уют и относительная защищенность кресла усилили его тревогу: гарантии комфорта показались ему обманом и каверзной западней. Еще немного, и он бросился бы вон из осажденной стихиями квартиры. Но Максим Максимович вовремя закрыл глаза и, сделав глубокий вдох и такой же выдох по системе йогов, отпил из чашки каплю чая. И этот героический акт смакования в аномальных условиях существования, вернул ему мужество и способность дистанцироваться от происходящего.
        Возможно, все-таки имело место не стихийное бедствие и не социально-политическая катастрофа, а настоящее эсхатологическое светопреставление. Терпение Бога лопнуло, и он решил положить предел человеческому безобразию и беззаконию. Или же истек предначертанный срок Земли, над которым не властен даже Всевышний. А отсутствие апокалипсических знаков (если не считать за таковые наводнение, пожар и землетрясение) свидетельствовало лишь о том, что сверхъестественные силы презирали театральность и дешевые эффекты.
        Но даже если за катаклизмом стоял Бог, разве не Он же изобрел чай и научил человека заваривать его? Внезапно Максим Максимович осознал, что пока он прочно держит чашку в руках, не все еще потеряно. Своими неторопливыми глотками, противопоставлявшими консервативный ритуал чаепития распоясавшимся силам Хаоса, он поддерживал хрупкий баланс мироздания и держал разъяренного Пса уничтожения на цепи У-миро-творения.
        Но тут раздались треск и грохот. Прямо на Максима Максимовича из разверзшегося потолка стремительно летела ощерившаяся арматурой балка. Он еле успел изогнуться верхней частью тела, чтобы спасти чашку от погибели. Балка приземлилась ему на ноги и, судя по чудовищной боли, раздробила их. Но вскоре боль прошла, и Максим Максимович перестал чувствовать ноги вовсе. Наверное, они отнялись.
        «Вот и замечательно, – успел подумать он перед тем, как очередной обломок обрушился ему на голову, проломив череп. – Теперь бежать не только некуда, но и нечем. Отсутствие цели не является гарантией бездействия, пока имеются средства для ее достижения. Но во вселенной, управляемой деструктивными силами, всякое действие способствует разрушению, и пассивность – единственная форма созидания. Теперь, благодаря параличу, все, что я могу, – это пить чай».


        Правда и вымысел № 2

        Как отличить реальность от вымысла? Судьбами человечества заправляет умалишенная история, страдающая всеми душевными расстройствами от мании преследования до мании величия. Люди гибнут за фиктивные идеалы. Их приносят в жертву на алтарь воображаемых богов. История изобилует бредовыми галлюцинациями, поголовно затронувшими целые поколения народов. Реальная кровь проливается за фантомы свободы, патриотизма и национальной чистоты. А в мирное время не утихает погоня за престижем – условным и основанным на негласном согласии участников игры.
        А сама, так называемая, действительность? Стоит только мысленно освободиться от шор инерции и привычки и окинуть ее непредвзятым взглядом постороннего, как голова начинает кружиться от фантастичности того, что за мгновение до этого казалось самоочевидным. «Данное нам в ощущение» мироздание могло только привидеться некой сверхъестественной сущности в горячечном сне.
         

        Размолвка

        Василий поссорился с Василисой из-за пустяка. Однако ссора вышла капитальной и ожесточенной.
        Причиной послужила подаренная тещей кофеварка – новенькая и блестящая. Падкая до обновок и новинок жена тут же убрала прежнюю, верно служившую супругам долгие годы, в закрома, а подарок матери торжественно водрузила на газовую плиту.
        Любые благие намерения и благовидные поступки тещи неизменно выливались в проблемы. Василий успел привыкнуть к старой кофеварке, и пошлый блеск самозванки оскорбил его эстетические чувства. К тому же у нее была железная ручка, а по представлениям Василия, у всякой достойной своего названия кофеварки ручке следовало быть изготовленной из лакированного дерева.
        – Она будет раскаляться, – мрачно предрек он.
        – Не будет, – не согласилась жена.
        – А я говорю, будет, – не уступил Василий.
         – Отстань! – сделала Василиса последнее усилие разрешить конфликт мирным путем.
        Но Василий не только не отстал, а, напротив, приблизился к жене, чтобы нагляднее продемонстрировать ей губительные последствия повышенной теплопроводности.
        – Я не стану пить кофе из новой кофеварки, – произнес он тоном, в котором ультимативные нотки модулировались жалобными.
        – Не пей. Мне-то что?
        И Василий понял, что жене было, действительно, безразлично, станет ли ее муж пить кофе или полностью перейдет на чай. Он попытался отыскать прежнюю кофеварку, но в какой шкафчик он ни совался, его взгляду представали любые предметы кухонной утвари, кроме искомого предмета. Василий решил, что жена уже избавилась от «старья», и полез в мусорное ведро. Василиса невозмутимо наблюдала за тем, как ее муж роется в нем, ища среди вчерашних объедков предмет своей ностальгии. Ведро было подвергнуто исчерпывающей ревизии, но кофеварка не обнаружилась. Василий стоял посреди кухни и тяжело переводил дух. Его руки дурно пахли, а в пояснице ломило.
        – Где она? – спросил он грозно.
        И тогда Василиса, презрительно поджав губы, выудила кофеварку из какого-то невероятного ящика – единственного, куда Василий не додумался заглянуть, – и с грохотом швырнула ее на пол. Дыхание Василия сперло от избытка гнева, для выхода которого не находилось адекватного клапана. Три фактора сокрушили чашу его терпения:
        1) Оглушительный звон.
        2) То, что жена бросила дорогой ему предмет на пол.
        3) То, что она позволила ему рыться среди пищевых отходов, заведомо зная об исходе поисков.
        Василий пнул кофеварку ногой, отчего она ударилась о стену и, звонко отскочив от нее, вернулась примерно на прежнее место. Убедившись в тщетности сопротивления, Василий обхватил голову руками и убежал в спальню предаваться отчаянию. Только что, в акте мазохистского самоуничижения, он отрекся от того, чтобы было ему дорого, предательски пихнув его ногой. Он потерпел очередное поражение, которых в его послужном списке хватило бы на нескольких не страдающих избытком гордости мужей...
        Трудно сожительствовать тем, чьи сферы интересов совпадают. Из таких выходят хорошие соратники и отвратительные супруги: общие интересы легко сводят их, но быстро становятся предметом раздоров. Василиса и Василий предавали огромное значение антуражу и организации непосредственного жизненного пространства – от ковриков на полу до гардин на окнах. Василиса часто корила мужа, что его излишне волнуют вещи, которые принято относить к женскому доминиону. По ее словам, Василий утратил мужское достоинство на поприще домостроя. Чтобы выйти из затруднительного положения скомпрометированной половой идентификации, он склонил себя думать, что его заботы о комфорте призваны создать необходимые условия для преследования высоких целей. И если он посвящал последним недостаточно времени, то лишь оттого, что столкнулся на предварительном этапе подготовки с непреодолимыми препятствиями.
        Как было свойственно диалектике их супружеских отношений, фаза острого конфликта сменилась отчуждением. Теперь Василий старательно избегал жены, вычисляя ее траекторию по тяжелой поступи ног и скрипу половиц. Особенно неприятной представлялась ему перспектива столкнуться с Василисой в ванной. Чтобы чистить зубы за соседним умывальником требуется полное доверие к партнеру. Это занятие слишком интимно, чтобы предаваться ему на глазах человека, способного к резкому осуждению при малейшей оплошности.
        Меры уклонения вполне удались Василию (положительно сказывался богатый семейный опыт), и он очутился в постели с женой, когда та уже спала. Придерживаясь взятой линии отчуждения, он устроился на противоположной стороне кровати, в сантиметре от края. Но стоило ему окунуться в темноту и податливую мягкость перин, как дневная реальность тут же отступила под напором ночных химер. В темноте новая кофеварка теряла свои контуры и недостатки, а ее предшественница – очертания и достоинства. Эта метаморфоза протекала гораздо быстрее, чем в обеих закипала вода. Очевидно, в скором времени дешевый блеск сменится благородной патиной. Что до ручек, вряд ли железная могла раскалиться настолько, чтобы за нее невозможно было взяться через кухонное полотенце.
        Василий уставился широко раскрытыми глазами в едва различимый потолок, с трудом удерживая его от падения. Он переживал кризис ценностей. Когда дневные приоритеты окончательно рухнули, он начал потихоньку подползать к жене, стараясь ее не разбудить. В противном случае она могла грубо отпихнуть его, воспрепятствовав обращению в ночную религию. И вот Василий уже лежал вплотную к безмятежно спящей Василисе. Он положил левую руку ей на живот, наслаждаясь мерным ритмом дыхания, а лицом уткнулся в источавшую тепло оголенную спину. Покой струился по его телу, восполняя силы для возобновления дневной войны.


        Энергия

        Варвара Михайловна чувствовала энергию людей. Энергия была хорошей или плохой, и каждая из этих категорий делилась на множество подвидов со своими энергетическими нюансами.
        «Энергию нужно уметь улавливать, – объясняла Варвара Михайловна профанам и дилетантам, которые ее окружали. – Понимание мимики и языка жестов, на которые делает акцент западная школа поведенческой психологии, является лишь жалким эрзацем истинного чутья. Посвященные в тайны человеческой души не нуждаются в подсказках тела. Да и что знает тело о своей скрытой сущности? Так, кое-что понаслышке. По ряби на воде трудно судить о глубине реки, а ее поверхностное течение маскирует противоток, которым определяется, откуда она течет и куда впадает. Я ощущаю энергию людей с закрытыми глазами. В самом деле, только закрыв их и чуть отвернув голову от подопытного индивидуума, я могу постигнуть его истинный характер».
        Варвара Михайловна мельком осматривала какую-нибудь парикмахершу или продавца, и они были у нее, как на ладони. И ладонь могла либо остаться благодушно раскрытой, либо сжаться в кулак, если Варвару Михайловну что-то не устраивало, или у нее было плохое настроение.
        «У нас на родине держи ухо востро, – напоминала она своей уехавшей за рубеж и осевшей там дочери, у которой гостила уже третий месяц. – Это у вас тут зубы показывают в улыбке, впрочем, насквозь фальшивой. Но от неискренних любезностей еще никто не лишался конечностей. У нас же, если помнишь, хотя хорошей памятью ты не отличалась с детства, клыки оголяют, чтобы впиться другому в горло... А я постигаю их энергетическую ауру еще до того, как они открыли рот, и ставлю на место. Знаешь, как я это делаю?»
        Чтобы поставить человека на место Варвара Михайловна не снисходила до слов, хотя ей ничего не стоило уколоть слабое место ржавой булавкой двусмысленности, а то и вовсе въехать локтем беспощадного суждения в самую мякоть шаткой самооценки. Нет, Варвара Михайловна не тратила эпитетов на быдло, а просто смотрела на них тем уничижительным взглядом, что способен испепелить, если вовремя не спрячешься за шкаф или хотя бы за ширму. И жертвы сникали, а их глаза стыдливо опускались долу. Грязь возвращалась на свое законное место в изножье.
        «У меня все эти хамы из сферы обслуживания по струнке ходят, – продолжала Варвара Михайловна учить дочь, хотя давно отчаялась вывести ее в люди. – Я не успеваю рта раскрыть, а они уже спешат мне навстречу с распростертыми объятиями и наперебой предлагают услуги».
        Дочь верила и кивала. Она боялась скрытого и уважала людей, способных его постичь, к которым, несомненно, принадлежала ее мать. И только один человек вызывал у Варвары Михайловны недоумение, потому что его энергия не поддавалась ни определению, ни классификации. Этим человеком был ее зять.
        Проблема заключалась в том, что у мужа ее дочери, по всей видимости, вовсе не было энергии – ни плохой, ни хорошей. Это было какое-то абсолютно черное тело (разумеется, в переносном смысле, ибо зять не принадлежал к африканским племенам, а, напротив, являлся голубоглазым альбиносом) – черный карлик, космическая дыра, поглощавшая все на своем пути. Варвара Михайловна что-то пыталась доказать ему, а зять молчал и вопросительно смотрел на нее, вызывая в теще своей инертностью разрушительный прилив вдохновения. Кончалось тем, что Варвара Михайловна чувствовала себя полностью выхолощенной и вывернутой наизнанку, хотя зять никогда не спорил с ней, но продолжал сидеть с невозмутимым видом человека, в котором ни слова, ни поведение других не способны задеть душевные струны. Иногда Варваре Михайловне казалось, что перед ней глухая стена – без окон и дверей, какими обносят секретные объекты. Но в иные моменты, в бесцветных глаза зятя проскальзывала какая-то ехидная лукавость, словно его безыдейная безынициативность являлась хитрой ловушкой, специально расставленной для тех, кто что-то собою представлял и гордился этим. И, главное, на него было бессмысленно смотреть тяжелым взглядом: зять не отводил взора, а просто глупо улыбался в ответ.
        «Темный он человек, – говорила Варвара Михайловна дочери, не столько для того, чтобы настроить ее против мужа, как из искреннего негодования. – И опасный. Помяни мое слово. Он еще даст жару...»


        Опыты сверх-реализма

        Один писатель решил творить в супер-реалистическом ключе – то есть, отображать действительность, какой она являлась на самом деле, не приукрашивая, не умалчивая, не упуская из виду малейших деталей. Искать повсюду истину и правду, не брезгуя залезать в самые зловонные и неприглядные уголки мироздания; пренебрегая осуждением критиков и не щадя нервов читателей.
        И вот, скрупулезно следуя своему бескомпромиссному кредо, он непроизвольно достиг такой степени нереальности, о которой самые смелые фантасты и отпетые модернисты всех толков могли только мечтать. Вместо правды у него вышло завзятое мифотворчество. Вместо истины – на страницах буйно расцвели цветы двусмысленности и многозначительности.
        Трудно сказать, отчего так вышло.
        Может, писатель плохо старался, хотя это маловероятно, потому что старался он изо всех сил.
        Может, он не смог отделаться от идиосинкразического видения мира (или не пожелал этого сделать, поскольку оно являлась неоспоримым фактом его внутреннего существа). И преломляясь через субъективное восприятие, реальность приобретала фантастические формы и окраску.
        Или он пал жертвой общечеловеческого свойства обобщения, плодящего стереотипы, как Гидра – свои головы.
        Или, хотя фотокамера объективно запечатлевает проникающие в объектив лучи света, держащая ее рука безотчетно направляется личными мотивами? Но даже если вынести эту руку за скобки творческого метода, фрагменты действительности все равно будут компоноваться в целое согласно предвзятой схеме интерпретации действительности.
        А, возможно, любая попытка заключить действительность в образы искусства искажает ее, поскольку слово является прокрустовым ложем смысла. Как сказал один поэт, мысль изреченная есть ложь. Но разве существует мысль вне речи? И разве всякая членораздельная речь не требует ограниченного и потому неточного словаря?
        Или, наконец, сама реальность (по крайней мере, реальность человеческого мира) формируется под воздействием немыслимых идей?


        Этимология

        Они гуляли по тенистому бульвару. Люди вокруг спешили по делам. Другие отдыхали на скамейках с газетой, коляской или просто закрытыми глазами. Никто из них не задумывался о сути вещей.
        Они миновали фотоателье, в витрине которого были выставлены улыбающиеся и мечтательные портреты незнакомцев, а также деловая табличка: «Пятиминутные фотографии для документов».
        – А Вы знаете происхождение слова паспорт? – спросил Святослав.
        В знак отрицания Алена грациозно качнула головой слева направо и обратно.
        – «Пас» означает проходить, – с готовностью объяснил Святослав, – а «порт» – ну, это известно всем. Таким образом, паспорт – это удостоверение, позволяющее высадиться в порту и пройти контроль. Ведь раньше большей частью путешествовали по воде.
        Алене захотелось прохлады и мороженого. Она любила лето, особенно когда рядом были море и пляж, но в этом году лето переусердствовало.
        Услышав о мороженном, Святослав оживился.
        – Мороженое, разумеется, берет начало от слова мороз. А задумывались ли Вы над тем, что мороз происходит от слова мор? Представляете, сколько людей гибло от холодов в давнишние времена? А если копнуть еще глубже, мор приходит с моря, поскольку в старину болезни заносились путешественниками и моряками. Таким образом, в мороженом можно услышать отголоски волн.
        – Если дать ему растаять, – согласилась Алена и подумала:
        «Он изобретательный. Но, к сожалению, зануда...»
        Они были знакомы неделю. За этот срок Алена узнала очень многое о вещах, прежде оставлявших ее равнодушной. Новая информация не столько изменила ее отношение к ним, как заставила взглянуть на предмет безразличия с иной стороны.
        Святослав обнял Алену за талию.
        «Ты смотри, – отметила Алена, – наш пострел везде поспел: филология не мешает ему давать волю рукам...»
        Она лениво высвободила талию: не оттого, что ей было неприятно, и не из принципа целомудрия, который у нее отсутствовал. Однако ее всегда учили, что ставить препоны на пути страсти необходимо для поддержания ее огня. К тому же, умеренные препятствия не позволяли страсти перейти в быстротекущий пожар, но тренировали пламя для жизни в семейном очаге. Впрочем, о последнем Алена задумывалась пока очень редко.
        – А Вы знаете, – вкрадчиво спросил Святослав, беря свою спутницу под руку, – откуда взялось слово вожделение?
        – От вождя? – предположила Алена, сияя от своего каламбура.
        Она редко играла словами, и потому получала от этих игр особое удовольствие дилетанта, чьи впечатления всегда свежее и непосредственнее, чем у профессионала.
        – Вы, кстати, не так далеки от истины, – похвалил свою подругу Святослав, чем слегка ее разочаровал, ибо абсурдность гипотезы была частью удовольствия Алены, обожавшей несуразности. – Вожделеть, возжелать, жажда – родственные слова, о чем не трудно судить по их созвучности. Что касается вождя, не вожделение ли власти и славы движет им?
        Алена почувствовала усталость и потянула своего кавалера к скамейке. Тот последовал за ней, хотя не любил сидеть на одном месте, поскольку мерный ритм ходьбы стимулировал его мыслительный процесс.
        – Объясните мне лучше значение слова скамейка, – попросила Алена, когда к ней вернулись силы и насмешливость. – Зависит ли оно от того, с кем на ней отдыхаешь?
        – Лучше я Вам расскажу о происхождении «огрызаться». Вот представляете: яблоко кусают и грызут, пока оно не превращается в огрызок. А тот по-прежнему верит в то, что это он кусает впившийся в него рот...
        Святослав улыбнулся, и Алена не поняла, говорит ли он серьезно или шутит над ней.
        Вдруг она ощутила полное изнеможение, невзирая на томную позу на тенистой скамейке, чьи лингвистические корни остались невыясненными и глубоко уходили в почву неведомых языковых трансформаций. Она не желала знать о сути вещей, но наслаждаться их вкусом и цветом. Смотреть на глянцевые фотографии красивых мужчин, женщин и детей, не думая о том, кто они, и какие чувства прятали за своими улыбками. Ей хотелось вожделеть, не путаясь в дебрях синонимов и омонимов. Хотелось моря, а не мора; не мороза, а мороженого. Весело огрызаться, не ощущая в душе кислой оскомины.
        «Он, действительно изгрыз меня, как яблоко, – заключила она. – Сил моих больше нет!»
        – Мне осточертела Ваша ихтиология! – прорвало Алену, внутренне решившую, что это их последняя встреча. – Я больше не хочу слушать Ваши объяснения.
         – Кстати, – перебил ее Святослав, – в том, что Вы перепутали этимологию с ихтиологией, есть что-то символическое и дальновидное. Вы интересно мыслите... Искатель корней слов подобен ныряльщику, изучающему глубоководную рыбную фауну.
        Этот комплимент застал Алену врасплох. Возмущение отхлынуло. Она с удивлением уставилась на Святослава, как, вероятно, кролик таращится на удава.
        – А Вы когда-нибудь думали, – спросил Святослав, – что удав происходит не только от слова давить, но, возможно, и от древнеславянского «уд»?
         

        Моцарт (дубль № 2)

        – Вы слышали, что снова родился Моцарт?
        – В смысле очередной гений? И не надоело им…
        – Нет, сам Моцарт – Вольфганг Амадеус.
        – Как это?
        – Никто не знает. Однако он написал сорок вторую симфонию и второй концерт для кларнета с оркестром. Специализирующиеся на классическом периоде музыковеды утверждают, что эти произведения мог бы сочинить сам Моцарт, если бы...
        – Если бы что?
        – Если бы он, как раз, и не написал их, родившись вторично.
        – А где же он рос и обучался?
        – Нигде. Явился в расцвете сил и на пике способностей, в которых так преждевременно покинул земную юдоль.
        – Вы не находите, что это какая-то мистика? А скорее мистификация с целью создать скандал и коммерческую шумиху?
        – Как бы то ни было, а симфонию записал Берлинский Филармонический под управлением Сэра Саймона Рэттла.
        – А концерт для кларнета?
        – Пока никто. Возникли какие-то затруднения с авторскими правами и лицензионными платежами. Вопросом занимаются юристы с обеих сторон.
        – А что сейчас делает Моцарт?
        – Он заявил, что перестал писать музыку, и уединился на отдаленной ферме. Визитеров не принимает и не дает интервью. Некоторые подозревают, что он работает над завершением своего Реквиема.
       
 
        Правда и вымысел № 3

        Где правда и где вымысел?
        У каждого свой вымысел, у некоторых их несколько, а есть такие, у которых его нет вовсе, и они живут, как в кошмарном сне, не подчиняющемся волеизъявлению и влекущем сновидца, как горный поток – песчинку.
        Если на закате закрыть глаза, в памяти возникают отсветы прошедшего дня, а если оставить их открытыми, зрение захлестывает мрак грядущей ночи, наполняя душу призраками страха и бессилия.
        Никто не мешал мне существовать по законам яви. Никто не запрещал жить мечтой. Но я застрял между явью и мечтой, испытывая отчаяние человека, который предпочел двум крайностям неудовлетворительный компромисс усреднения.

        4 июля 2019 г. Экстон.