Еще раз о воронежском жлобстве

Средь значительной части наших сограждан бытует мнение, что ходовое словечко «жлоб» есть ни что иное, как аббревиатура, сиречь сокращение словосочетания «житель Воронежской области». Среди этой значительной части находятся «языковеды», уверяющие, будто бы подобную трактовку дает такой авторитет, как Владимир Иванович Даль.

Право, не знаю, каким изданием популярного и по сию пору сочинения известного датчанина они пользуются. Доступные же мне издания «Толкового словаря живого великорусского языка» подобных интерпретаций не содержат. Особо горячих спорщиков я обычно озадачиваю таким суждением. Ежели предположить, что «жлоб» – это сокращение, то тогда уж логичнее расшифровать его так: житель Липецкой области. Однако же эта соседняя с нами область возникла совсем недавно, а сочное словцо явно старше: его – изредка, правда – поминали наши литературные классики.

Другой иностранец, который знает про «великий и могучий» все или почти все, Макс Фасмер, этимологию искомого слова не приводит. А жаль. Им, иностранцам, со стороны видней. Впрочем, мы сами с усами. И без всяких ученых лингвистов практически любой носитель русского языка тотчас растолкует любопытствующему про «жлобство и жлобизм», да еще присовокупит пару-тройку имен. Соринку в чужом глазу видеть – мы все мастера. Каюсь, углядел соринку и автор сих строк. Про то и сказ. Утешаюсь мыслью одного выдающегося богослова, который некогда заметил: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – спасен не будешь»...

А теперь – ближе к делу. То есть к «жлобству». Если призадуматься крепко – тогда понимаешь, что словечко это всеобъемлющее, и описывает личностные и общественные качества, не знающие ни социальных, ни расовых, ни возрастных границ. Кто угодно, и даже целая социальная общность, может обладать этими «качествами». Какими же? Вот, к примеру, их носитель убежден в том, что ему «должны сделать красиво». Все остальные точки зрения, мнения в расчет не идут.

Вспоминается мне история с водружением в 1995 году в богоспасаемом граде Воронеже памятника печальнику русской земли Ивану Алексеевичу Бунину. Ничтожная численно, но весьма влиятельная группка «деятелей культуры» пыталась спровоцировать воронежцев на то, чтобы отвергнуть дар (!) банка – памятник работы известного московского скульптора. Им, видите ли, «не сделали красиво».

Вообще-то автору «Темных аллей» на родине не повезло четырежды. Вначале памятную доску повесили неправильно – не на тот дом, в котором он родился. Потом бронзовое изваяние «последнего классика русской литературы» пытались отвергнуть. Затем долго дебатировали, куда поместить памятник и поставили... в двух шагах от здания суда. Ну при чем здесь суд? И в довершение всего эта надпись на постаменте...

Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Всякий раз, когда прихожу в Петровский сквер, взор невольно скользит по надписи на постаменте памятника царю-преобразователю: «Петр I». Эта буквалистская корявость коробит. Недоумеваешь. Император почил аж в 1725 году, да и был он не бронзовый, а из плоти и крови. Сколь же более чуткими и деликатными были наши предки, беспутными потомками коих мы оказались, если «догадались» высечь на граните: «Императору Петру Великому. 1860. Воронежские дворяне и граждане». Оно и вправду так. Не Петр переселился на жительство в Воронеж, а вырос здесь ему памятник, в знак памяти и уважения.

Но так «архаично» писали давно. Ныне пишут просто: «Петр I». Вот и памятник великому скитальцу «украсила» монументальная надпись «И. А. Бунин»; надо понимать, как напоминание для забывчивых. Особенно умилительно это «И. А.» По сему поводу вспомнилась героиня бессмертных гоголевских «Мертвых душ», которая любила выражаться «изящно»: «Я обошлась посредством платка». Бунину при жизни много чего недоставало. А теперь после смерти не хватило нескольких десятков граммов бронзы на уважительное «Ивану Алексеевичу Бунину». Земляки писателя «обошлись посредством платка».

Сколь же более чуткими оказались наши соседи из провинциального липецкого городка Ельца. Ибо на тамошнем памятнике значится: «Ивану Бунину». Нет, ребята, как хотите, но слово «жлоб» никак нельзя расшифровать как «житель Липецкой области».

Кстати, когда узнаешь, что Елец неразрывно связан с такими великими именами в отечественной культуре, как Михаил Пришвин, отец Сергий Булгаков, Василий Розанов, понимаешь, что в этом славном русском городке советский «новояз» (на котором можно написать «весомо, грубо, зримо» – «И. А.»), не мог пустить глубокие корни. Кстати, на воронежском памятнике замечательному собирателю русских народных песен вот уже десять лет написано: «Пятницкому ME» На имя-отчество тоже, видимо, бронзы не хватило.

И снова о Бунине. Когда проезжаешь по проспекту Революции мимо усадьбы, в которой родился автор «Суходола» и «Деревни», то видишь прилепившийся к дому роскошный флигель. К родовому гнезду писателя он отношения не имеет. Квартирует ныне во флигеле госинспекция по охране историко-культурного наследия, та самая, что призвана блюсти сохранность памятников и духовной ауры. Я не знаю, сколько средств «вколочено» в этот роскошный флигель, только вот денег на создание музея Бунина почему-то не достает. А в Ельце, между прочим, бунинский музей существует целое десятилетие...

Накануне торжеств по случаю 400-летия Воронежа на страницах газет можно было найти не один десяток гипотез о происхождении города. Некоторые горячие головы выводили его «генеалогию» из седой древности и воображали, что Воронеж являлся средоточием всей жизни Древней Руси. А вспомнил я об этих чудачествах недавно, после того как ознакомился с сочинением под названием «Здравствуй, Дон заветный. Этюды Пушкинианы».

В 1836 году А. С. Пушкин напечатал в своем «Современнике» «Путешествие в Арзрум», в коем среди прочих была и фраза «Наконец увидел я воронежские степи и свободно покатился по зеленой равнине». Вот она-то – при том, что истекшие с тех пор десятилетия ничего не добавили к доказательствам пребывания поэта в нашем городе – и не дает покоя некоторым местным «пушкиноведам». Ну а коли нет прямых доказательств, можно включить воображение. Автору упомянутой книжки его хватило на создание опуса в 226 страниц убористой печати.

Начиная с упоминания названной пушкинской фразы, он уже на 22-й странице ничтоже сумняшеся утверждает: «Подробности о губернаторе (речь идет о воронежском губернаторе Кривцове. – авт.) Пушкин узнал в Воронеже». А логику доказательств заменяют эмоции. Вот образчик оных: «...на пиру жизни я отчетливо слышу звон бубенцов несущейся тройки Пушкина и вижу, как Он снимает шляпу пред зарею Придонья, встречающей Его Поэтическое Величество. И по-пушкински шепчу: «Здравствуй, Дон!» Или: «К счастью, шло-длилось тогда пушкинское Время Воронежья! Становилось историческим явлением» (сохраняю везде стилистику сочинения. – Авт.).

О стиле можно писать самостоятельную рецензию. Оставляю эту задачу своим заинтересованным коллегам. Здесь же помяну о чудовищном количестве повторов (равно как и ошибок). Практически в каждой из более чем пятидесяти главок нам сообщают о проезде поэта через черноземные степи. Видимо, всех своих потенциальных читателей автор считает склеротиками. При этом и сам страдает забывчивостью. После того, как бесчисленное число раз была помянута фраза из «Путешествия в Арзрум», он на 85-й (!) странице спохватывается и делает «открытие»: «Ныне известно, что Пушкин посетил Воронежские степи». Получается, все предыдущие десятилетия этот факт не был достоянием читающей публики?
Под бойким пером автора всякая пушкинская вещь приобретает мистическое, сакральное значение. Скажем, помянул Александр Сергеевич в «Путешествии в Арзрум» подаренную ему турецкую саблю. Наш пушкинист-любитель пишет с придыханием: «А для нас интересно еще, что сабля эта была и в Воронеже...», как и знаменитый автопортрет Пушкина из ушаковского альбома: «Как бы там ни было – автопортрет этот относится не просто к году посещения Воронежских степей, но даже связан помесячно, поденно с нами...»

Цитировать можно бесконечно. Чем больше вчитываешься в текст, тем все явственнее ощущаешь вместе с автором радость «открытия» – воронежские степи имеют судьбоносное, поворотное значение для всего пушкинского творчества. Выходит, Воронеж – не только родина слонов... Вспоминается Остап Бендер, восклицавший, помнится, что Нью-Васюки со временем станут местом межгалактического шахматного турнира.

Своего накала пушкинская тема достигает в небольшой главке на стр. 37. «Полтора уж века, как читающая Россия знает, – доверительно сообщает нам автор, – что слово воронежские... написаны Пушкиным с заглавной буквы...» Потом некие «грамотеи» «почему-то поломали это Божественное явление…» Между тем «бесценность этой пушкинской страницы в том, что Великий Автор увековечил сторонку Алексея Кольцова не просто автографом,.. но почетно (!) отнесся, начертав собственное имя степей с Большой буквы... Так и получилось, – что Пушкин не только наш Воронежский писатель-краевед, но и Учитель такой же большой по Истории и Географии Отечества. Он сохранил нам собственное имя и навсегда подарил воронежские степи». Выходит, до Пушкина воронежцы слыхом не слыхивали о черноземных степях? Дивны дела твои, Господи! Хочется воскликнуть вместе с Александром Сергеевичем: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Невдомек «ученому литературоведу», что все дело не в кознях «грамотеев», просто с тех пор орфография менялась не единожды.

Апофеоз сочинения – глава «Любимый поэт вождя». Сообщив нам о том, что «вождь мирового пролетариата» «всю жизнь не расставался с поэзией Пушкина», автор чеканно формулирует: «Великий Ленин всегда помнил, что литература – это неотъемлемая часть общепартийного дела; произведения искусства – всегда классовое оружие». Признаюсь вам, уважаемые читатели: моих умственных усилий не хватило для того, чтобы понять связь «общепартийного дела» с пушкинской темой и черноземными степями.

Все бы это было смешно, кабы не было так грустно. Сей труд благословил к печати своей подписью известный писатель. Можно по-разному относиться к тому, о чем пишет автор сочинения «Здравствуй, Дон». В конце концов, каждому дается по его вере. Но как мог рецензент – профессионально чуткий к родному слову – пройти мимо указанных перлов стиля или таких вот «красот»: «В пушкиниане нашей землячки (Н. Н. Пушкиной. – авт.) – славной тамбовчанки (калужанки тож) доныне есть... тайны. Вот доступ же к ним с каждым годом затрудняется. Это факт очевидный, хотя сама пушкиниана неисчерпаема, и казалось бы с каждым годом все яснее и более доступнее для глубинных исследований...» Уф! А в следующем абзаце доверчивого читателя ждет новое «открытие». Поясним, что речь идет о медальоне Натальи Николаевны, а теперь цитата: «...супруга поэта относилась к нему священно, храня не просто как ювелирное изделие, а образ – на уровне религиозного (? – авт.) креста. Тут Вера, Тайна и Любовь неразделимые друг с другом».

Одна из главок скромно названа «Поэт Раевский». Речь в ней идет о Н. Н. Раевском-сыне, известном генерале, военачальнике (покоится в родовом гнезде – селе Красном Новохоперского района). Умудрившись не привести в ней ни одной (!) стихотворной строчки, принадлежащей перу своего героя, автор восклицает: «Ломайте умы, краеведы, скрещивайте темы литературы – поэт Раевский Н. Н. отныне открытый для всех». Но в целом книга, конечно, открывает. Открывает еще одну грань описанного нами явления. А если учесть что подобные факты множатся в геометрической прогрессии, несмотря на кризис, то воронежское жлобство становится чудищем, которое по слову Тредиаковского, «обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

Грустно жить на этом свете, господа-товарищи...

Постскриптум. Речь идет о книге Василия Чирикова «Здравствуй, Дон заветный!». Предисловие кандидата исторических наук, доцента А. М. Аббасова. Рецензент Е. Г. Новичихин. Между прочим, вышла сия книжка в Центрально-Черноземном книжном издательстве. В том самом, которое давно не печатает уже ни Бунина, ни Платонова, ни Пушкина.

Июль, 1998.