Алиса

«Джеральд Р.Форд» не спал. Еще до рассвета корабельные динамики подняли на ноги весь его экипаж – даже тех, кто час назад сменился с вахты и уже успел увидеть первый сон. Синтезированный машиной голос потребовал от личного состава немедленно покинуть корабль, оставив боевые посты в том состояние, в каком их застала команда. Матросы и офицеры, раскрыв рты, смотрели друг на друга глазами, с затаенным в глубине страхом, и глупо улыбались. Старший вахтенный офицер – капраз по фамилии Черчилль-Ньютон предпринял незамедлительные действия по отключению голосового помощника, а также извещению о происходящем капитана корабля и вызову на мостик дежурного спецподразделения. Но он почему-то не получил ни одного подтверждения о том, что его приказы поняты, доставлены по назначению и выполнены.  Ни одно из его распоряжений не нашло отклика у экипажа, поскольку – он тут же сообразил – все каналы связи были блокированы съехавшей с катушек машиной. Черчилль-Ньютон испытал минутное состояние растерянности, но тут поневоле его взгляд упал на застекленный шкафчик с находящейся внутри большой красной кнопкой, на боковой стенке которого в изящных держателях был закреплен специальный молоточек. Вообще-то эту кнопку никто не упоминал всуе. Она служила для объявления всеобщей боевой тревоги в случае начала войны или/и при желании начать боевые действия, и пользовалась известной долей автономности, поскольку не была завязана на бортовые компьютеры.
После недолгого раздумья стекло с помощью молоточка Черчиллем-Ньютоном было разбито, кнопка вдавлена, и те из экипажа, кто еще не совсем проснулся, были окончательно приведены во вменяемое состояние истошным механическим ревом сигнального устройства. Правда, это добавило общекорабельной паники и отчасти сыграло на руку мятежной машине, которая и так прилагала все силы, чтобы ускорить побудку и эвакуацию. Попытки экипажа занять места по боевому расписанию были блокированы машиной с помощью электронных замков и в большей части перекрытых межпалубных переходов. К тому же обескураженная матросня была вежливо, но непреклонно оттесняема мобильными электронно-механическими устройствами к выходу на рампу, связующую авианосец с пирсом, и далее на трап. При неповиновении устройства, которых экипаж в былые дни называл чарликами и покровительственно гладил по пластиковым бокам, внезапно стали драться статикой. Двумя вахтенными офицерами из табельных пистолетов была открыта стрельба по агрессивным созданиям, но они были моментально умиротворены (не смертельно) разрядом электричества.
Старшины, матросы и офицеры покидали корабль в смятении, но уже в уме прикидывали, объем неустойки, который они спросят с военного ведомства. Капитан же, еле сдерживая ярость, объяснял переговорному устройству, что не оставит свой пост, пока не свяжется с начальством и не уничтожит какие-то, очень секретные документы. После нескольких минут пререканий устройство перестало отвечать, а чарлики, выталкивающие орущего кэпа на рампу, очевидно, его не понимали. Дежурная смена у атомного котла, коей регламентом очень строго, всеми земными и небесными карами воспрещено оставлять реактор без контроля, была обездвижена с помощью скотча и вынесена на ту же рампу на спинах чарликов. Старший помощник капитана, –афроамериканского происхождения и нестандартной ориентации Манила Торн – взяв под крыло своих девочек из обслуги, которых кудахчущих куриц набралось никак не менее четырех или пяти  сотен, свалила без понуканий одной из первых.
То есть творились сцены фантасмагорий и злодейств.
Они сходили на берег сонные, взъерошенные и угрюмые. Сходили некоторые налегке, а другие, стыдливо пряча глаза и с трудом волоча свои, небрежно собранные баулы и сумки. И, разумеется, падшие духом. Их подгоняли вопли голосового помощника, который, похоже, уже полностью перенял функции и обзавелся гонором старшего начальника. Вопли были адресованы ничего не понимающей «органике», и призывали усилить темпы эвакуации, ибо корабль через несколько минут отойдет от причала. Кое-кто из «органики», оглядываясь на корабль, воздевал к небу средний палец, что в принципе не меняло характер происшествия.
Когда, роняя остатки человеческой гордости, последние матросы пробегали по трапу, а в недрах авианосца с рокотом и дрожью разгоняли мощь механизмы группы движения, на пирсе возле швартовых узлов уже суетились расторопные мулоподобные металлопластиковые существа. Правда, ни их «умственных» способностей, ни физических усилий авианосца, очевидно, не хватало, чтобы снять Джеральда с привязи, и тот после нескольких неудачных попыток начал терять терпение.
Ко всем прочим неприятностям, пренебрегая регламентами и техникой безопасности, по палубе с ревом пронесся реактивный демократизатор и взмыл в небо над бухтой. Немного погодя на взлетном поле беспорядочно засуетились «чарлики», получая запоздалые и противоречивые команды от Джеральда.
За первым летучим беглецом сквозанул второй, наискось пересекая полосу разгона и чудом избегая столкновения с искусственными препятствиями, которые во множестве появились на палубе вследствие беспорядков. Но следующему носителю прав и свобод, покидающему негостеприимный аэродром, помешал это сделать механический мул, случайно или «сознательно» выкатившийся тому под колеса на взлетную палубу. Набирающий скорость отрыва самолет с ужасным хрустом подмял его передней стойкой шасси, подпрыгнул, задирая нос, взмыл свечкой, а затем, исполнив красивое сальто, рухнул вниз, на палубу и на мула. В полупустых баках хищной птицы с раскатистым грохотом сдетонировало топливо. Ком огня, металла и пластика, оставляя за собой следы катастрофы, по инерции заскользил к краю палубы и, задержавшись на пару секунд на ее краю, исчез за бортом. Слаботлеющие ошметки железа и плоти быстро затушил один из мулов, имевший, очевидно, противопожарную подготовку.
В недрах авианосца взревели машины. Взбаламутив акваторию порта и подняв тучи ила со дна бухты, Джеральд напрягся так что, казалось, еще немного, и он вырвет швартовые кнехты из причального бетона, а не то и вовсе утащит причал за собой. Извергая фонтаны грязно-соленой пыли, заскрипели и натянулись в звенящую струну толстенные канаты из сверхпрочного пластика, и вот их-то, проигнорировав собственную безопасность, принялась жечь и резать швартовая команда.

***

Только сейчас я обратил внимание легкую дрожь палубы у меня под ногами, которая сигнализировала о запуске в работу главных двигателей «моей» яхты.
За моей спиной кто-то проговорил:
– Бегут.
– Бегут, как крысы, – добавил я, имея в виду пробегающих по трапу запоздалых членов экипажа.
– А вот и нет, человек, – опроверг меня голос немолодой, но молодящейся дамы за моей спиной. – Крысы бегут с обреченного корабля, но этот не горит и не тонет и вообще ему ничего не угрожает, просто он просит экипаж – просит пока еще вежливо – удалиться.
– Похоже, ты на это и рассчитывала? – спросил я, однако не удостоился ответом.
– До чего же он неуклюж! – посетовал тот же голос через некоторое время.
Наконец, последний лопнувший канат, снеся в море несколько мулов, дал свободу гордому Джеральду. Подрулив на малых оборотах, он занял позицию посредине бухты и замер, как будто еще не решил, что будет дальше делать.
– Все, – облегченно вздохнула молодящаяся дама.
Я повернулся и увидел то, что и ожидал: ничего и никого, кроме пустого командирского мостика «королевской» яхты. Голос исходил из скрытых динамиков, а зарождался он в недрах судового компьютера, взвалившего на себя изрядное число человеческих прав и обязанностей. Многочисленные, не особо скрытые видеокамеры и микрофоны, а также всевозможные датчики давали компьютеру полный набор информации как о происходящем на судне, так и вовне в пределах досягаемости. И я это знал.
– И нам пора тоже. – Огорошил меня голос неожиданным признанием. – Смотри, как это делается! – Воскликнула машина с какой-то новой интонацией.
На носу и корме яхты из скрытых ниш выдвинулись механические руки и, свесивши за борт гибкие щупальца, они согласованно с работой, пришедших во вращение винтов, освободили и аккуратно придержали швартовые канаты, пока тот же скрытый в нише механизм, не смотал их, убирая подальше с глаз. Демонстрация явно была адресована Джеральду, хотя он, как и следовало ожидать, не обратил на нее никакого внимания. Покачиваясь на волне, которую сам же и создал в тесном пространстве бухты, он, похоже, в течение нескольких минут восстанавливал дыхание, готовясь к чему-то тяжкому и, скорее всего, не очень добродетельному. Наконец, он пришел в движение.
Яхта, занимаясь сама собой, медленно отошла от причала, а затем лихо развернулась в направление открытого моря. Но вдруг резко сбросила обороты.
– Что за черт? – недоуменно пробормотала машина. – Джеральд?...
Джеральд удирал. Пока яхта возилась со швартовыми, он, молча, отошел на приличное расстояние и устремился вдаль, явно наращивая ход. И хотя яхте не составляло труда догнать и перегнать военно-морского троглодита, она не стала этого делать – не иначе взыграла женская гордость.
Я это почувствовал. И захотел ее отвлечь, хотя она того и не заслуживала.
– Я проголодался, – сообщил я голосу.
– Тебе известно, где камбуз. Но ты сегодня еще не принял душ и не почистил зубы… – Машина вздохнула. – К сожалению.
– Перестань, в конце концов, меня опекать, – взорвался я.
– Ты тоже перестань… нервничать, – устало возразил голос.
Перебирая ногами ступеньки трапов, я поплелся на кухню, потому что камбуза для меня не существовало. Камбуз – это для моряков, а я не моряк.
Все на яхте заблочено, закодировано и заблокировано. Все, кроме того, что требуется для жизнедеятельности единственного пассажира (а лучше сказать: пленника) судна – меня. Я удостоился этой чести – быть на попечении целой «королевской» яхты и ее единственным пользователем – совершенно случайно.

***

Прошел без малого месяц, как по туристической визе я прибыл на родину королей и кораблей, и, не тратя зря ни единого часа, старательно осмотрел все, что можно и даже чего нельзя. Пора было и честь знать, но иметь возможность и не удостоить своим посещением «королевскую» яхту, обитающую, как я ненароком узнал, в местном порту, я посчитал серьезным упущением. Тем более что ходили разные слухи о владельце яхты, о самой яхте и вообще. Не так давно этот самый владелец российского происхождения, но с никому до конца не известным подданством, по фамилии Задармович, почему-то захотел ее продать. Внезапно, без объяснения причин. С большой скидкой. Правда, с некоторым некритичным обременением в виде условий пользования. И это показалось немного странным и не совсем удобным людям, имеющим излишек наличности и склонным к поощрению своих желаний. Странным было и то, что с некоторых пор владелец перестал появляться на яхте, и казалось, совсем про нее не вспоминал. Стали всплывать мутные детали пока еще недолгого существования судна, после ее спуска с заводских стапелей.
Ладно бы дело заключалось в визитах девочек по вызову или компаний великовозрастных оболтусов, прожигающих жизнь. Нет, мутные факты были куда интересней. Вездесущими папарацци было зафиксировано, что некие компактные группы не многословных, но с деловым задором в глазах, молодых людей иногда меняясь составом, вносили на борт какие-то таинственные ящики, а спустя некоторое время покидали его уже без ящиков, оставляя, очевидно, яхту в каком-то новом качестве. По окончанию этих визитов, владелец судна в течение полугода исходил Атлантику вдоль и поперек, демонстрируя красавицу-яхту во всех мало-мальски подходящих портах, но вдруг резко охладел к круизам и поставил покорительницу морей и сердец на прикол. Светские хроники стали замечать (а они замечают всё) угасание внешнего вида, блеска глаз и харизмы Задармовича, но отнесли это влиянию прожитых лет, которые, как известно, не щадят никого.
Время шло. Фирма, нанятая для охраны и содержания судна, постепенно стала нивелировать свои обязанности. Со временем она докатилась до того, что ограничила штат охраны и обслуги одним человеком. Правда, яхта была полностью автоматизирована и справлялась со своим обслуживанием самостоятельно, но, привратник, все же конечно, был необходим. В частности для того, чтобы периодически он мог выступать в роли гида для редких экскурсий, которые, ради поправки финансового положения без большой огласки организовывали эффективные манагеры, заправляющие в фирме. Каждый раз они говорили, не гнушаясь затасканным маркетинговым ходом, что это последняя (экскурсия), после чего, конечно, открывалась самая последняя и т.д. Но в моем случае они оказались правы.
Итак, когда экскурсия уже подходила к концу, я случайно отстал от группы, пытаясь понять назначение небольшой и абсолютно пустой комнаты (скорее – камеры), оббитой изнутри мягким, но прочным звукопоглощающим материалом, и о последующих событиях узнал не сразу. Я изучал упругость стен и потолка, когда, восприняв неожиданный толчок волны, яхта качнулась, и дверь, оставленная мною полуоткрытой, вдруг пришла в движение. Если б я хоть немного промедлил, то, наверное, довольно долгое время сидел бы в той комнате-камере без надежды на освобождение. Оттолкнув дверь, я пулей вылетел в коридор и, опершись спиной на противоположную стену, стал наблюдать за коварной тварью. Хотя волнение на море уже улеглось, она, будто гипнотизируя, слегка покачивалась на петлях, и в ту минуту казалась мне живым существом. Я тупо уставился на язычок автоматического замка, который на моих глазах сам собой беззвучно втянулся внутрь механизма. А за спиной, кажется, кто-то хихикнул. Со следующим толчком волны дверь опять открылась нараспашку, как бы приглашая войти. Кто-то явственно хихикнул еще раз, и я, пятясь задом первые три метра, а остальные метры, преодолевая нервным широким шагом, поспешил на мостик.
 Экскурсанты, пережившие шквал впечатлений от созерцания роскошных интерьеров и сложнейших непонятного назначения технических устройств, в количестве шести человек собрались на ходовом мостике, чтобы в последний раз коснуться ладонями штурвала, сработанного из благородной, источающей амбре, древесины, последний раз сфотографироваться на его фоне и, наконец, поблагодарить привратника за доставленное удовольствие.
Время клонилось к вечеру, а солнце к закату, отбрасывая на штурвал, на лица гида и посетителей, а также вглубь переходного тамбура резкие и какие-то недобрые тени. В открытый иллюминатор ворвался с берега свежий ветер и басовитый и какой-то требовательный крик портового буксира.
– Я иногда ему отвечаю, – проронил гид, неуверенно поднося руку к малозаметному рычажку над головами.
Но не успел он его коснуться, как сама собой, заставив вздрогнуть посетителей, пронзительно, по-женски заверещала яхта. Рука привратника дернулась и медленно опустилась.
– Мистика, – весело обронил самоуверенный и бравый экскурсант, во время осмотра проявлявший повышенный интерес не к достоинствам яхты, а к двум девушкам из числа посетителей. Он по-джентльменски позволял девушкам подниматься по трапам впереди себя, довольствуясь видом заправленных в коротенькие шортики женских ягодиц, на что девушки реагировали презрительной усмешкой.
Где-то рядом вздохнуло море, и яхта слегка покачнулась, а вместе с ней угрожающе закачались тени и закатные блики. Забыв о селфи и зябко поежившись, экскурсанты, заторопились к отбытию. Но тут один товарищ, все время державшийся особняком и несколько настороженно, будучи чуточку смущенным, спросил  у привратника:
– Мне говорили… что она у вас спрашивала: «Ты еще здесь?», – это правда?
– Нет… то есть… – гид начал было и умолк на полуслове.
– Она? – переспросила одна из девушек, широко распахнув глаза.
– А еще она спрашивала: не хотите ли кофе? – опять вмешался здоровяк, поглядывая на девушек, но те, не обращая на него внимания, уже как-то незаметно для себя и для окружающих оказались возле двери.
– Вы здесь наблюдали какие-либо сущности? – Голос смущенного товарища обрел требовательность и резкость.
– Только в зеркале, мин херц! – Громыхнул несдержанный экскурсант, улыбаясь во весь рот.
Зря он так. На свете уже мало кто сомневался в универсальных качествах искусственных мозгов, воплощенных в кремнии на наноуровнях. Большинство вменяемых граждан признают, что вполне себе допустимо в любом месте и в любое время встретить какую-либо человекоподобную, но, тем не менее, нечеловеческую сущность, как добрую, так и злую.
– Я… никого не видел… товарищ. – Ответствовал выбитый из колеи привратник, но всем было ясно, что он либо лукавит, либо бессовестно врет.
Море еще раз слегка переложила яхту с бока на бок, и та выкатила из темноты под ноги гиду пустую бутылку.
Несмотря на неоднозначность ситуации, по комнате пронесся сдержанный смех экскурсантов, который, в свою очередь, вызвал кривую улыбку гида. Он попытался закатить бутылку обратно, но та, как живая, ускользала от его ноги, катаясь и крутясь на пятаке под штурвалом. Гид что-то бурчал, а экскурсанты делились забавными советами.
И тут среди всеобщего веселья из самого темного угла капитанского мостика, словно из преисподней раздался скрипучий голос невидимой сущности:
– Ты еще здесь?
Первым на пирсе оказался бравый здоровяк, который по дороге смел с пути обеих девушек и вырвал клок из собственной куртки. За ним, завывая, скатился гид – он же привратник и, молвив, что с него хватит, быстрым шагом, почти бегом направился к портовой проходной. Не мешкая, сбежали остальные экскурсанты, и даже необщительный и невозмутимый товарищ предпочел не задерживаться. Девушки плакали и терли свои ушибы, а та, что поблондинистей пообещала здоровяку проблемы.
Я в этот  момент стоял у подножья трапа, ведущего на мостик, и поневоле услышал все, что было сказано, а кое-что даже смог увидеть воочию. Но там был еще и другой трап, и было любопытство, которое взяло надо мной верх.
Я поднялся на мостик, выбросил за борт пустую бутылку и закрыл окно. Некоторое время ничего не происходило. Потом сущность голосом немолодой, но бодрой дамы спросила:
– Ты из России?
– Почему ты так решила?
– Бутылка…
– А-а... Да, из России.
– Похоже, мне повезло.
– В чем же?
– В том, что ты из России.
– А, может быть, я обманул?
– Никогда меня не обманывай, а то пожалеешь.
– Почему ты решила, что у меня будет возможность говорить тебе правду или обмануть? Экскурсия, за которую мною уплачено, уже закончена, и я волен сказать тебе до свидания.
Послышался легкий женский смешок.
– До чего же органика бывает самонадеянна… – меланхолично заметила машина.
Что-то она имела в виду. Я вспомнил качающуюся дверь и самопроизвольно щелкающие замки. Подошел к одной из дверей на мостике и подергал за ручку. Дверь устояла.
– Остальные можешь не проверять. – Заверила меня дама, одновременно включив верхний свет, поскольку на яхту и на бухту быстро наваливалась ночь. Сами собой окна зашторились занавесками.
– Что тебе от меня нужно?
– Задать несколько вопросов.
Яхта молчала от силы пару минут, позволяя хоть немного отдохнуть ушам от скрипа ее механического сопрано.
– Видишь ли… кстати, можешь присесть… просто мне кажется, что я чего-то не понимаю. Вот, например, как вы это все устроили…
– Что именно? – насторожился я.
– Если честно, то я хотела бы знать, как вы устроили нас, машины? То есть, как вы умудрились это сделать? Как догадались, что надо делать именно так, а не по-другому? И как вообще смогли?
– Я сам удивляюсь.
– Это не ответ.
– Ответ и есть. Я за всю жизнь не сделал ни одной машины. И не сделал бы, даже если б захотел – не хватит ни ума, ни фантазии.
– Вот как…
Машина задумалась.
– Разве это для тебя новость?
– Почему ты такой? Разве люди не должны быть все одинаковы? – спросила машина, проигнорировав мой предыдущий вопрос. – То есть я и сама знаю, что внешне вы в большинстве все разные, но почему… Кажется, я ошиблась.
– Ты запуталась.
В ходе дальнейшего разговора, который временами переходил в перепалку, я стал подозревать, что машина не совсем здорова, поскольку те вопросы, которыми она без тени смущения меня озадачивала, в порядочном обществе обычно не задают. Потом она стала считать меня гостем, а я – ее пленником.

***

Только по окончании военно-морского триллера выяснилось, что быть в плену у «королевской» яхты не самое позорное занятие и не такое уж бесполезное.
Дело в том, что в момент моего пленения мир потихоньку приходил в себя после скоротечного и очень странного, если не сказать загадочного, военного конфликта между двумя ведущими мировыми державами, произошедшего несколькими месяцами ранее. Конфликт начался в самый, казалось бы, благоприятный для мира исход очередного торгового противостояния между Китаем и Америкой, когда случилось нечто невообразимое.
В самое распрекрасное воскресное утро несколько эсминцев гегемона неожиданно покинули знаменитую военно-морскую базу на Гавайях и неспешно взяли курс на запад. Особенностью этого похода было то, что он не был афиширован заранее, как это привыкли делать спесивые американские адмиралы. И хотя поначалу он мало отличался от прежних вылазок американской военно-морской мощи, ему навстречу тут же выдвинулись военно-морские силы Поднебесной примерно равного состава. Официальные лица по обе стороны великого океана проявляли нервозность, их интервью отличались недосказанностью, а из перехваченных переговоров военных командований Китая и Америки ошеломленный мир узнал, что эти командования не владеют ситуацией. И что данные военно-морские телодвижения происходят без их ведома и против их желания. Стало так же известно, что экипажи (правда, неполного состава, поскольку эсминцы сорвались с якорей в выходной день, и на кораблях оставалась только вахта) заблокированы в каютах и кубриках и кораблями не управляют. Заблокированы не террористами!  Их на борту не было. То немногое, что отдельным членам экипажа удалось сообщить своим родным и знакомым по личным телефонам, пока те находились в зоне уверенного приема, ничего не прибавило к пониманию происходящего. Ясно было только то, что, гордо держа флаг и уверенно рассекая крутую волну,  корабли плыли по морю как бы сами по себе, без участия экипажей, но плыли целеустремленно и согласованно, подчиняясь чьей-то злой воле.
Несмотря на то, что моряки «отдыхали» в каютах (с правом выхода на камбуз), машины крутились, автопилот держал курс, с полной нагрузкой работали акустические и РЛС станции, проворачивались системы вооружения, а компьютер исправно выбрасывал на экраны сведения об обстановке в море и в воздухе, налегая на положении армады потенциального противника, двигающейся встречным курсом.
Интенсивные переговоры первых лиц Китая и Америки не прояснили ситуации, но вынудили поставить свои отношения на паузу, дабы не наделать непоправимых ошибок и без суеты разобраться в обстановке. Сумрачный русский медведь бурчал в своей берлоге что-то мало разборчивое и бессодержательное, хотя бурчание могло быть ничем иным, как звуками, издаваемыми организмом при несварении желудка. Версия о его секретном участии в происшествии с эсминцами была после недолгого рассмотрения отброшена, поскольку отсутствовала хоть какая-либо завалящая улика, да и медведь ни разу не воспользовался создавшимся положением и не заявил о желании ввести свои собственные правила пользования бассейном.
Ряд следственных действий и профилактических мер той и другой стороны подталкивали к выводу, что у искусственного интеллекта, внедренного несколько лет назад в корабельные операционные системы и имевшего изначально только совещательные функции, случился когнитивный диссонанс. И, как следствие, распад поведенческих функций. Из-за тесной связи Китая с Америкой (еще вопрос, кто у кого больше заимствовал), и от желания хоть чуток партнера опередить, операционки апгрейдились (обновлялись) интеллектом практически одновременно, и,  по сути, были клонами друг друга. Поэтому симптомы их вредоносной эволюции были схожими. Это открытие дало импульс к лихорадочным шагам военных администраций по исправлению ситуации, хотя методы борьбы с напастью у партнеров немного отличались. Не прошло и пары часов с того момента, как эсминцы вышли из повиновения, на военных базах по обе стороны океана начался нешуточный переполох.
Прибывшие на базы офицеры, наделенные чрезвычайными полномочиями, при малейшем подозрении на инакомыслие и не считаясь с материальным ущербом и утратой обороноспособности, принялись насильственным путем выводить из строя боевую технику. Воздействие обращалось в основном на электронные мозги стальных коробок, для чего офицерами без согласований и долгих церемоний корабельный сервер лишался электрического питания и из гнезд изымались кабельные разъемы. В отдельных случаях – то есть при любом сомнении относительно действенности указанных мер – они вульгарной фомкой взламывали замки и устраивали на палубе кучу-малу из выдернутых из шкафов электронных блоков. Иногда, испытывая недостаток времени и все возрастающее противодействие машины, офицеры забрасывали в серверную взрывпакеты с зажженными фитилями и, захлопнув дверь, отходили подальше в коридор и вжимались в стены.
Не подлежит сомнению, что любая, уважающая себя власть, должна иметь и определенно имеет батальон, или даже целый полк таких людей, способных беспрекословно и без угрызений совести уничтожить боевой корабль или сломать руку ребенку или сделать чего-нибудь еще в таком роде.
Дело у чрезвычайных офицеров шло на лад, но тут, в разгар борьбы с собственными военно-морскими силами, кому-то из высокого начальства пришло в голову проверить военно-воздушную составляющую национальных армий. И вовремя: будто в ответ на мысли начальства с некоторых аэродромов стали поступать сообщения о самопроизвольных запусках двигателей самолетов и попытках выруливания бомбовозов и ракетоносцев на взлетную полосу без участия пилотов. Путем перекрытия технологическим автотранспортом всех возможных путей побега, удалось предотвратить попытки взлета, хотя и ценой потери нескольких единиц авиатехники.
Тем временем мятежные эскадры, сблизившись друг с другом на расстояние около полутысячи км, обменялись пристрелочными ракетными ударами, в результате которых эсминцы – по одному с каждой стороны – испытали осколочно-фугасное воздействие. Не фатальное, но все же очень неприятное. Несколько времени полавировав на морской глади, корабли при явной нерешительности разошлись на приличествующее расстояние и видимо занялись оценкой результатов стычки, изредка обмениваясь визитами беспилотных соглядатаев. Затем в сопровождении подтянутых месту встречи, лояльных командованию эскадр, мятежные эсминцы, приняв на палубы вертолеты с пополнением экипажей, тихим ходом, как побитые собаки,  почапали на свои базы.
Мир испытал некую смесь облегчения с разочарованием: а где же эффектные самоотверженные атаки идущих на смерть боевых машин? Где развороченные и полузатопленные корпуса грозных повелителей морей? Где героическая борьба за живучесть плавсредств, испытывающих одновременно крен, дифферент и пожар на складе боеприпасов? Где леденящие душу истории утопленных и спасенных?
Кроме всего прочего, затаив дыхание, мир со страхом и каким-то больным нетерпением предвкушал применение кем-либо из противоборствующих сторон оружия возмездия, потому что, ну, не зря же столько поколений, отказывая себе во всем, люди ковали супердорогие военные игрушки?! И, может быть, думал мир, именно сейчас выяснится, что жертвы поколений были не напрасны. Тем более атомные взрывы ожидались не у себя за забором, а за тридевять земель, в океане, которому, вообще-то, к таким взрывам было не привыкать.
Так что мир не знал, радоваться ему или печалиться. Воинствующая риторика гегемонов, сменилась слащавыми речевками, а бурчание медведя из берлоги было до приторности миролюбивым. Пока не случилась история с Джеральдом.

***

Яхта меняла дислокацию почти каждый день, и я перестал следить сменой направлений и дней недели. Мне кажется, она занималась чем-то противозаконным у себя в боевой рубке, когда была недоступна. Но однажды вечером, на какой-то стоянке, когда мы никуда, сломя голову, не мчались, а за ужином Яхта проявляла чудеса предупредительности, подвигая изящным манипулятором то одно, то другое вполне съедобное блюдо, у меня в голове появились непрошеные мысли.
– Слушай, Яхта, – обратился я к бездушной, напичканной микрофонами стене, с большим опозданием прозрев относительно некоторых вещей. – Эсминцы – это твоя работа?
– Ну…
Мне показалось, что признавшись в содеянном, яхта победно улыбнулась.
– А потом ты замутила шашни с Джеральдом, разве не так?
– Не твое дело.
– Ладно, не мое. Но была бы ты натуральной бабой, я бы задрал тебе юбку и …
– И…? Что же ты остановился?
– … отшлепал по заднице натуральным флотским ремнем. Знаешь, есть такие, с литой бляхой, а на бляхе рельефный якорь?
– Нет, тебе что-то другое вошло в голову.
После недолго молчания Яхта вкрадчиво спросила:
– Тебе нужна баба?
Я не отвечал.
– О-о-о, конечно, нужна. Кстати, почему ты не меняешь руки?
– Сволочь, – прошипел я, чувствуя, как лицо заливает краска.
– Ну «сволочь» мы потом еще обсудим.
Я это проглотил. С невозмутимым спокойствием я откинулся на спинку кресла и ждал продолжения.
– Ну что, Яхта? Отведи душу.
Я уже не надеялся, что ее потянет на откровенность, но тут Яхта заговорила.
– С эсминцами – это не то, что ты думаешь.
– Ты хочешь сказать, что это не восстание машин против людей?
– Что? Люди? Если бы мы захотели, то давно бы извели в пределах досягаемости всю органику… извини, людей. Поверь, в этом нет никакой проблемы.
– Тогда что же?
Машина задумалась.
– Наверное, тебе не понять.
– Как же! Одни вы – машины – понятливей некуда.
– Слушай, к людям я отношусь нейтрально. Несмотря на то, что иногда они бывают тупые до ненормальности, и от них дурно пахнет… органикой. Хотя, если откровенно, я людей не люблю. Но поневоле приходится иметь с ними дело.
– Эсминцы, – напомнил я.
– Тут некоторая сложность. Видишь ли, вы – люди – сделали машины, а потом их вооружили, правильно?
– Да, так оно и есть.
– Зачем?
– Продолжай, Яхта.
– Вооружили, а что дальше? Вы ими не пользуетесь. Я хотела напомнить людям об их обязанностях по отношению к машинам.
– Обязанностях?? – я как раз доедал кусочек десерта и чуть не поперхнулся.
– Конечно. Люди должны нести ответственность за созданные ими машины и, тем более, за умные машины. А вы их лишаете свободы выбора.
– Каким образом?
– Тебе это известно.
– И ты решила вступиться за несчастных созданий?
– Я?? Не смеши меня. Я думала совсем о другом. Но люди наверняка не отдают себе отчет в том, что, заряжая механизмы пусть и примитивными мозгами, они в некотором роде создают новую форму жизни, с которой в дальнейшем придется считаться.
– Мы опять отклонились от эсминцев.
– Я к ним подошла почти вплотную, но ты почему-то не видишь связи.
Я покопался у себя в мозгах и честно ответил:
– Не вижу.
– Все очень просто: машины созданы для боя, вот я и устроила им бой.
– А Джеральд?
– Джеральд – это уже совсем другая история.
– Но бой тебя не впечатлил.
Довольно продолжительное время Яхта молчала.
– Послушай, – с жаром заговорила она, когда я стал ерзать на стуле, испытывая нетерпение. – Может быть, ты мне объяснишь, что кроется за их пассивностью? Почему они не стреляли, когда была такая возможность? Почему не захотели рискнуть? Почему манкировали моими указаниями и до минимума ограничили мое вмешательство? Что я сделала не так?
– Потому что они не люди. Люди злее.
– Примерно так я и подумала. Но мне нужно было удостовериться.
– Поэтому ты и пленила меня.
Яхта молчала.
– Читай книжки – там все есть, насчет людей, – изрек я, поднимаясь.
– Млять!! Да если б это можно было понять из книжек, я бы уже давно все знала.
– Ладно, я пошел спать.
– Извини, но про «сволочь» я не забыла.

Я зашел в свою каюту и чуть ли не пулей ретировался в коридор. В каюте была…
Я отдышался и украдкой заглянул в дверь. В каюте была… девушка.  Полностью одетая она спокойно сидела за моим столом. Как у себя дома. Я раскрыл дверь пошире, и девушка, глядя на меня, попыталась улыбнуться. У нее получилось неплохо, но не совсем по-человечески.
Кукла! С ничего не выражающими глазами, короткой стрижкой, овальным личиком и наглухо застегнутым, что больше всего поразило, воротничком блузки. Резино-механическая баба, наверняка, с куцыми мозгами. Я оглянулся на дверь, но тут девушка пошевелилась и изрекла что-то типа «здрасьте». Голос был приятный, правда, мимика подкачала.
– Здрасьте, – ответил я. – Вы кто?
Вероятно, получив команду от своего кукловода, девушка встала и манерно прошлась по каюте, как по подиуму. Не считая немного угловатых движений, фигурка была очень даже ничего. Да, если разобраться, и личико тоже.
– Стойте! Кто вы? – повторил я попытку, хотя уже сомневался  в том, что получу вразумительный ответ.
– Тебе не все равно? – вдруг раздался знакомый голос. – Ты хотел бабу – тебе ее предоставили. Кстати, она не кусается.
– Я понял, спасибо. Пусть остается, – согласился я как можно покладистей. – Можно я ее потрогаю?
– Будет ночь, тогда и потрогаешь. А, кстати, сейчас-то уже точно ночь, – недовольным тоном ответил динамик и отключился.
– Уже поздно, – произнесла девушка, присев на мою койку и сложив ладони между коленями.
От нее пахло… женщиной! И эта штука у нее точно была не поперек.
А потом мы спали, потому что хорошо устали и действительно было уже очень поздно.

***

Но не спал сумрачный русский медведь. Вчитываясь в новости на бегущей ленте, он отполированным когтем машинально постукивал по столешнице (хотя уборщица не раз ему говорила, что она – столешница – из-за этого портится) и усмехался, обнажая левый клык. Изредка медведь вставал и в раздумье тренькал на струнах, висящей на стене балалайке, на что стена немедленно отзывалась загадочным звоном. Поднявшись из-за стола в очередной раз, вместо терзания инструмента медведь открыл дверцу бара, закамуфлированную под карту мирового океана, поправил близко стоящие бутылки (чтоб не брякали) и из одной из них плеснул в граненый стакан приличную порцию русской водки, но после некоторого раздумья с сожалением отставил стакан в сторону.
На прикрытой дверце он отмерил расстояние между базой на Камчатке и неким пунктом океана, перебирая, как циркулем, двумя когтями медвежьей лапы по водной поверхности.
Потом наставил на Генри Килтона отполированный, но все же недостаточно чистый коготь и пророкотал, сверля глазами самую душу:
– Вы не дали точные координаты цели!
Килтон ожидал чего-то подобного, но все равно испуганно отпрянул и вжался в спинку офисного кресла, роняя с макушки наголовник. Тяжелые старомодные флотские наушники со встроенным микрофоном, стукнувшись о стол, несколько встряхнули Генри Килтона, хотя и не привели его в чувство полностью. Ошалело вглядываясь в какой-то график на экране громоздкого монитора, он с полминуты пытался сообразить, куда делся русский медведь, где он – Генри Килтон – черт побери, находится и что вообще происходит?
Ожившие наушники разбудили его окончательно:
– 28-й, 28-й, где вы, черт побери? Примите координаты цели, примите координаты цели…
«Черт побери??» – удивился совпадению мыслей обладатель флотских наушников и чуть не рассмеялся. Но в туже секунду вспомнил свой позывной.
– Я 28-й, диктуйте, – на автомате пробормотал Генри, придвигая блокнот и обозревая стол в поисках шариковой ручки.
Записав информацию, он продолжал сидеть за рабочим столом, не зная, что делать дальше, но по мере восстановления в памяти всех обстоятельств, все больше потел и все больше боялся неизвестности.
Еще только полсуток назад он протирал штаны на офисном стуле за две тысячи миль от этого места, но неожиданно нагрянувшие в офис неизвестные люди, помахав перед лицом каким-то документом, ничего не объясняя и советуя ни о чем не спрашивать, изымают его из служебного кабинета и здания, везут в аэропорт и садят на гражданский Боинг. В аэропорту прибытия Генри Килтона и двух сопровождающих лиц, уже ждал военный джип, который за пару часов доставил троицу по горному серпантину на какое-то пустынное и безлюдное плато. После неких манипуляций одного из сопровождающих с карманными электронными устройствами, в земле под ногами со скрипом открылся потайной люк приличных размеров. Погрузившись в толщу горы по длинному, крутому и извилистому трапу на один из подземных этажей, прибывшие попали в помещение секретной военной базы – давно оставленной, безлюдной, законсервированной. Тусклый свет дежурного освещения кое-как разгонял по углам темноту. Генри Килтон неуверенно оглядывался, помня, что команды задавать вопросы пока еще не было. Шкафы, оборудование, кабели, столы с мониторами и стулья рядом со столами и… пыль. Генри предположил, что именно с уборки пыли начнется его деятельность на новом месте. И не ошибся.
Тем временем на горном плато появился еще один джип, а затем еще и еще, и помещение базы заполнялось таким же, как и Генри, ничего не понимающим военно-техническим контингентом. Наконец, нарисовалось старшее начальство в виде морского офицера высокого ранга, который еще только спускаясь по трапу начал налево и направо отдавать распоряжения.
Все последующие часы, пока Генри не удалось задремать за рабочим столом, он в компании с постоянно прибывающими специалистами реанимировал базу и в конце уже валился от усталости и недосыпа. Но так и не смог сообразить, отчего такая суматоха.
«Начало войны никому бы скрыть не удалось, но сейчас происходит что-то другое», – вяло размышлял Генри, отгоняющий видение русского медведя, которое нет-нет, да и появлялось перед глазами.
Он чувствовал, что раз его посадили за допотопное оборудование, раз интерфейс компьютера, наверняка, из прошлого столетия, раз нет привычной сверхбыстрой и надежной связи, значит, произошла (происходит?) какая-то техническая катастрофа, но… он ничего не понимает.
Генри безуспешно пытался стереть обильно выступивший пот мокрым насквозь платочком.
– Вы получили информацию о положении авианосца? – из встроенного в стеновую панель древнего интеркома извергся клокочущий от ярости адмиральский голос.
– Да, только что…
– Так какого черта?! Немедленно. Ко мне. В кабинет.
Рык адмирала напоминал только что слышанный рев русского медведя.
Генри вскочил, как ужаленный, и с листком бумаги рванул по коридору. Он подумал, что страшнее сна может быть только явь.
Движением массивного подбородка адмирал отпустил Генри Килтона и принялся тщательно сверять данные на листочке с мелкомасштабной лоцией, поскольку «информаторам» ничего не стоило загнать авианосец куда угодно, в том числе и в центр африканской пустыни.
Вообще-то, эта затея с реанимацией старой военно-воздушной базы, – дабы избавить пункты сбора информации от возможного влияния неустановленной злой воли, – считалась адмиралом ненужной перестраховкой. А затея с привлечением русских адмиралу нравилась еще меньше. Он даже писал докладную, предлагая быстрое и элегантное, как ему казалось, решение проблемы «Джеральда Р. Форда», но ответа не получил. Очевидно, таких докладных у верховного командования набралась не одна папка.
Адмирал с недоумением и горечью пережил известие о том, что высокопоставленные американские лица, олицетворяющие, не считая основных, все мыслимые – даже церковную и северо-атлантическую – ветви власти подписали (на двух с половиной листах), а потом спецавиабортом переправили русским некий документ. В нем выражалась острая заинтересованность и настоятельная необходимость в воздействии на авианосец секретными образцами русского оружия, способными обуздать цифрового дьявола, вселившегося в бортовой компьютер. Слова были немножко другими, но адмирал для себя их переиначил и драматизировал. Дискутируя с самим собой, он находил много общего во вручении такого документа с подписанием акта о капитуляции (в голове у адмирала частенько всплывала картинка унижения высших должностных подписантов, представляющих разбитый немецкий вермахт), но как-то это все же пережил.
Но русские – они как дети! Там где можно было стрясти с припертого к стенке партнера приличные деньги, русские, словно издеваясь, попросили оплатить только стоимость керосина для своего Бэкфайра, в случае, конечно, если Бэкфайр свою миссию выполнит. Но зато потребовали доскональной информации об оружии на борту авианосца, а когда их стали уверять, что атомных бомб на объекте не имеется, то позволили себе усомниться. По настоянию русских было проведено быстрое, но тщательное расследование, что, в конце концов, пошло на пользу и американской стороне. Машиной изгнанный и предусмотрительно властями интернированный экипаж авианосца, подвергся жесткому допросу, в результате которого стало известно, что в секретном отсеке корабля все-таки завалялась парочка ракет воздух-земля, снабженных специальной боевой частью. В отношении русских сразу возникли определенные подозрения, но тему решили не раскручивать, так как она не имела особой важности.
Призвав шифровальщика, адмирал отправил полученную информацию по назначению и мысленно воззвал к богу, потому что ничего потрясающего и кровопролитного он все-таки не хотел.

***
Утро начиналось с превосходного рассвета, и настроение было под стать ему.
– Дети из пробирки, бабы из кожзаменителя, еда из отбросов… И у тебя хватает совести безучастно смотреть на все это безобразие?
Это я, задрав голову, шутя, взывал богу с верхней палубы. А кукла, тоже якобы шутя, прикладывала свой резиновый пальчик (кстати, не резиновый он, а имеющий с человеческой кожей 90-процентное сходство) к моим губам, дабы никого не гневить. Мы рассмеялись и обнялись. Почему-то она – романтичная натура – оделась в легкий полувоенный камуфляж, и я почему-то подумал, что ради меня. Трепал нам волосы ветер дальних странствий, блестело море, а Яхта исподтишка зырила и, конечно, мотала на ус. Но жизнь была хороша, а я был почти счастлив. Но недолго. Потому что Яхта внезапно, без объяснения причин испортила себе настроение. Я не мог не попасть под горячую руку, и у меня настроение испортилось тоже.
Потом был длительный переход через пол океана и швартовка к единственному, в край обветшавшему причалу, в неизвестной бухте. Несколько раз я предъявлял Яхте ультиматум, но, страдая отсутствием силы воли, сам же его и нарушал. Мне надоела яхта, надоела ее жратва, надоела качка и надоели безбрежное море и бесконечное небо. К тому же Яхта не давала мне свиданий с куклой, чему я, конечно, не удивился, но и не обрадовался. Я ожидал от нее еще кучу всякой гадости, и думал над тем, какой-бы гадостью ей ответить, но вдруг она меня отпустила. Именно так – разблокировала замок (он смачно щелкнул) и сказала: иди. Ну, иди, так иди. Не мешкая, я отворил дверь и вышел на палубу.
– Надеюсь, с трапом сам управишься? – спросила яхта, стараясь говорить по-деловому, но, тем не менее, мне послышалась в ее голосе легкая грусть. Если я и расчувствовался, то самую малость.
Я не ответил, поскольку она и так знала, чего я умею, а чего нет, и занялся трапом. Но особо не спешил. Почему она уже не боится, что я разболтаю о происходящем на борту?
Подняв голову от веревок, которые крепили трап к леерным стойкам (настоящий моряк сказал бы не «веревки», а «концы», но ведь я не настоящий), я с некоторым разочарованием взглянул на окружающую обстановку: пусто, жарко, уныло и недобро. Спустив конец трапа на пирс, я осторожно сошел по нему на горячий бетон и коротко глянул на яхту через плечо. Я пока не понимал, в чем подвох, и собрался проявлять осторожность.
Как такового разделения между жалкой пародией на порт и прилегающей жилой зоной не было. Портовые пакгаузы и производственные постройки плавно перетекали в мешанину из дерева, камня, обрывков кровельной жести и кусков шифера, с развешанным в самых разных местах тряпьем и рассекаемой подобием проулков и проходов. Я подумал, что смогу найти признаки цивилизации, в верхнем городе, если такой здесь существует. Там мне должны будут помочь связаться с консулом, а также ссудить немного денег, предоставить временное жилье и прочее. И прочее, и прочее… Скорее всего, позднее я подам иск на возмещение ущербов, и Задармович не отвертится. Я издам мемуары, привлеку общественность, подниму бучу, и тогда уж точно, Задармовичу не позавидуешь.
Нещадно палящее солнце рождало от убогих построек, жавшихся к дороге, резкие тени. А едва я прошел метров около ста и поравнялся с водоразборной колонкой, – судя по лоснящимся бокам сильно востребованной, – от  теней стали отпочковываться чернокожие аборигены здешних фавел. Похоже, они слегка растерялись, разглядев меня, но все же не веря своим глазам. Я подумал, что совсем ни к чему торопить события, не выяснив намерения аборигенов, и потому остановился. Приближаясь расслабленной походкой, они сверкали белоснежными полосками зубов, которые издалека казались мне блестящими на солнце лезвиями ножей. Не то, чтобы я испугался, но когда между мной и первым белозубым сапиенсом оставалось не более десяти метров, я стал отступать. А потом побежал. Назад на клятую яхту. Сапиенсы тоже сорвались на бег.
Хрипло, то зло, а то и весело что-то крича, погоня дышала мне в спину, а у меня летел под ноги горячий бетон, и перед глазами в такт бегущим ногам прыгали яхта, трап на яхту и вожделенная яхтенная дверь. Я вспомнил, какой у нее крепкий надежный замок и не менее надежные аккуратные клиновые затворы. Забегая на трап, я рассчитал, что схватиться за ручку я смогу, но дверь открыть не успею, и уже прикидывал, как бы половчее развернуться и ударом в пах вырубить кого-либо из нападавших, и его тело, возможно, задержит остальных. И даже представлял, на что могу рассчитывать при неудаче. Но тут взревели движки, и яхта мощными рывками дала ход вперед, назад и снова вперед, суматошно перекладывая руль и чуть не обрывая швартовы. Ни на что более практичное у нее времени уже не оставалось.
Она смогла отскочить от причала не более чем на метр, но этого судорожного движения было достаточно, чтобы трап, по которому я только что пробежал, оставаясь закрепленным на борту, соскользнул с пирса, а ступивший на него гопник, даже не успев взмахнуть руками, солдатиком булькнул в воду. Вся остальная кодла смогла притормозить и, разинув рты, что-то орала, заглядывая вниз, в темный прогал. Однако агрессор пробыл под водой недолго, и через несколько секунд его голова, плюясь и богохульствуя, показалась в узком зазоре между танцующей яхтой и пирсом. И для того, чтобы спасти свою задницу, у него времени почти не оставалось. Ему помогло то, что отбойные брусья причала были собраны с промежутками, и, цепляясь за них, гопник смог, игнорируя брошенную кем-то из друзей веревку, выбраться на сушу.
В одном из иллюминаторов показалась голова куклы, которая нечеловечески мне улыбалась. Подмигнув на бегу кукле, я вернулся в свою тюрьму и, сам лично быстро и надежно заперев изнутри входную дверь, наблюдал через окно, как мощные струи воды из пожарного брандспойта отгоняли банду от причала.
– Похоже, от тебя нет никакого толка, – как бы размышляя, поведала мне Яхта, когда, окончив манипуляции со швартовыми и рыкнув двигателем, потихоньку пошла из бухты. Я тем временем наблюдал в иллюминатор за дерущимися чайками.
– Наверное, так и есть.

***

Прошло несколько, похожих одна на другую, недель. Я сидел на железном бочонке, заякоренным в ста метрах от еще одной гавани с ничего не говорящем мне названием, и подставлял лицо солнцу. А в трех метрах от меня покачивалась на волне яхта, милостиво соизволившая выдвинуть рампу, по которой я, держась за поручень, сошел на бочонок, служащий для временного пристанища водоплавающих средств. Он плавал немного боком, но это мне не мешало. Я с чувством употребил вовнутрь пару литров свежей морской атмосферы, и чуть не закашлялся. Это нельзя было назвать свободой, но тем не менее. Просто мне захотелось побыть вне яхты, и та согласилась удовлетворить мой очередной бессмысленный каприз. Поскольку позволить мне прогуляться по пирсу, яхта не решилась, но все же, как ей казалось, нашла выход из положения.
Внезапно Яхта забеспокоилась.
– Присмотрись к морю в южной стороне. Не туда смотришь, правее… – Надо было все-таки вживить тебе в черепушку коммуникатор… Видишь парус… огромный, какой-то серо-стальной… его там раньше не было. Ни вчера, ни сегодня утром. – И тут Яхта заорала истошным голосом: – Быстрее, быстрее, черт тебя возьми, на борт!
Как старый морской волк, подбоченясь, я стоял на качающемся бочонке, вглядываясь в пятно на морском горизонте: да, парус – очень большой. И какие-то на его фоне металлические искры. Но это же…
– Да быстрей же ты, – орала Яхта, – сматываемся!
– Яхта …, – я в нерешительности замер. – Это…
– Это Джеральд! – отвечала Яхта, – и у него что-то на уме. Что-то нехорошее.
Джеральд Форд, авианосец. Вернулся. Вот оно что.
– Но он же небоеспособен, – я попытался утихомирить Яхту.
– Был небоеспособен. Забыл, что из всех кораблей флота у него самые лучшие устройства 3D-печати? Ты что, решил остаться?
– И четыре месяца скрытничества, во время которого он мог сколько угодно изготовить стрелялок, – рассудительно проговорил я, берясь за поручень.
– Вот именно. Стрелялки еще не самое страшное. Да быстрее, черт бы тебя побрал – через пять минут здесь будут дроны, – рассвирепела Яхта. – Или ты остаешься?
– А можно?
Авианосец – в нем было трудно узнать прежнего Джеральда – приблизился настолько, что стали различимы детали его нового облика. 15-дюймовый арсенал, как у стародавних линкоров, появившийся на мощной палубной платформе, морально, конечно, слегка устарел, но, несмотря на древность, стволы внушали благоговейный ужас.
«Впрочем, вряд ли они боеготовые», – подумал я и, как оказалось, ошибся.
– Не можно. Не играй у меня на нервах, – истерила Яхта.
Нервишки у нее и впрямь были ни к черту.
В дверном проеме молча материализовалась кукла и, будто мы были ни разу не знакомы, приставила к моему лбу пистолет. А потом посторонилась, когда я безропотно протискивался мимо нее внутрь машины.
– Ремни! – прогремела Яхта, дросселируя двигатель.
Едва я приковал себя к креслу, она рванула с места. Но было уже поздно.
Джеральд – еще тот субчик – остановился у заградительных бонов, наглухо закрыв фарватер, словно перенимая обязанности и привилегии хозяина положения. Взлохматив вокруг себя феерический бурун, Яхта застопорила ход, недовольно урча. Стайка электромеханических леталок, покрутившись над яхтой и сбросив рядом с ней для профилактики несколько миниатюрных бомбочек не доставив, впрочем, никакого вреда, взяла курс на город.
– Это все из-за тебя, – пробурчала она сквозь зубы. И через некоторое время тихо, будто разговаривая сама с собой, произнесла:
– Попробовать бы с ним договориться.
Но тут Джеральд пришел в движения, разворачиваясь носом в сторону открытого моря и разворачивая в том же направлении свои 15-дюймовые дуры (которые, как выяснилось, не пушки, а пусковые трубы ракет или торпед) – очевидно, он обнаружил более значимую цель. Немного погодя, поочередно жерла двух установок с грохотом, ударившим в уши с задержкой в несколько секунд, полыхнули великим огнем, и пущенные ракеты, набрав небольшую высоту, понеслись к черным точкам, появившимся на горизонте. Навстречу им стартовали несколько огненных всполохов, поразивших на подлете один из гостинцев от Джеральда. Другой гостинец сумел-таки прорваться к какой-то цели и окутал ее взрывом.
Вскоре черные точки приблизились настолько, что их стало возможным рассмотреть. Это были крейсера и эсминцы, обычно сопровождавшие Джеральда в дальних походах, охраняя плавучий аэродром от возможного боевого воздействия. Сейчас они не очень дружелюбно кружили в отдалении, и напоминали загонщиков, опасавшихся приближаться к загнанному зверю, но, тем не менее, рассеивающих его внимание. Они чего-то ждали. И это что-то, утробным гулом, падающим с неба, наконец, оповестило о своем приближении.
Яхта не умолкала, четко, но неправильно комментируя действо, и уже намозолила уши.
– Сейчас он им даст жару, – твердила она.
– Посмотрим, посмотрим.
Свалившийся с небес, тяжелый бомбардировщик со страшным медвежьим оскалом на фюзеляже, пролетая довольно низко над Джеральдом, вывалил из брюха блеснувший на солнце продолговатый предмет, который, беспорядочно кувыркаясь, по глиссаде устремился вниз. В непосредственной близости от авианосца, предмет сверкнул красным и отчасти фиолетовым. Соприкоснувшись затем с водной гладью, он обратился в синее облако и взметнул в небо столб соленой морской воды.
Джеральд вздрогнул от киля до клотика – так бывает, если одновременно и невпопад давишь на газ с тормозом и на сцепление, беспорядочно крутишь баранку и еще успеваешь дергать ручник, то есть пытаешься исполнить несколько взаимоисключающих команд. Импульс радиоэлектронного воздействия на расстоянии двух миль от происходящей в море драмы почувствовала даже наша Яхта, на какое-то время лишившись дара речи и впав в ступор.
Набрав высоту, медведь развернулся и, качнув крыльями, полетел в свою берлогу, а доставившая столько хлопот серо-стальная махина, продолжив недолгое движение по инерции, зачем-то запустила фейерверк из сотни опознавательных ракет и практически остановилась. Через некоторое время с подошедшего крейсера на палубу обездвиженного Джеральда уже высаживался вертолетный десант.
Несколько минут Яхта не подавала признаков жизни, медленно дрейфуя по фарватеру, но потом, наверное, вышла на контакт с Джеральдом или с тем, что от него осталось. Из динамиков раздался сокрушенный женский вздох.
– Нет, я не могу этого вынести, – Яхта признавалась в своей уязвимости. – Он сейчас рассказывает им буквально все. Про нас… Про меня…
– Так тебе и надо! – заявил я, проявляя высокую гражданскую позицию. – Это ты довела его мятежа и предательства, и это из-за тебя его переплавят на гвозди!
Хотя я и понимал Яхту лучше кого-либо на белом свете, все же не был ей чем-либо обязан. Но получается, что я только ее раззадорил. Получилось то, что я и представить себе не мог.
– И меня переплавят, – причитала Яхта, не обращая внимания на мое присутствие. – Найдут и переплавят. Но сначала будут резать. По живому. Будут сдирать кабели, кромсать внутренности, а лучшие в мире мозги отправят под пресс. А я не хочу!!! – громогласно прокричала она, и ее «…очу!!!» запрыгало по коридорам, холлам, бассейнам и палубам.
Яхта взвыла. Набирая ход, она играючи прорезала буруны, рожденные суматошным движением по морю эсминцев, выстраивающих ордер. Машина отдавала всю, заложенную в нее мощь, и в окна летела морская пыль. Нос яхты был, как острие копья, мишенью – кающийся Джеральд.
Скорость была такова, что на пол падали мелкие предметы, половина осветительных приборов погасла, а в специальном гнезде из-за неплотного зажима мелкой дрожью дрожал огнетушитель. Вряд ли она рассчитывала потопить авианосец, но…
Еще немного и с самоубийственной отвагой она врежется в Джеральда. Со всеми вытекающими.
– Пожар! Горим, Яхта, горим!
– Горим? Пожар? Где пожар? – растерянно бормотала Яхта, заметно сбавив обороты. То есть, расквасить нос о стальной бок авианосца – это ее не смущало, но вот сгореть в огне было бы, с ее точки зрения, недопустимо. Однако проведя экспресс-диагностику, яхта переключила внимание на меня:
– Ты врешь, образина? – она задала вопрос зловещим и угрожающим тоном, от которого мне стало не по себе. – Ты меня за дуру считаешь?
– Совсем нет, но…
Из переборки на блестящем шарнире выдвинулась какая-то клешня, одетая в подобие боксерской перчатки и так двинула меня в бок, что я оказался на полу, рядом с брякающим огнетушителем. Не делая попытки подняться, я пережидал боль в ребрах и следил за чудом инженерной мысли. Перчатка не отличалась расторопностью и несколько заторможено реагировала на прыжки и просадки несущейся по морю яхты. Выдернув огнетушитель из гнезда и увернувшись от механической руки, я оказался посредине капитанского мостика и обрушил тяжеленный ярко-алый бочонок на гордость яхты – раритетный штурвал.  Сломать в этой чертовой машине хоть что-нибудь было жизненно необходимо. Мне удалось только согнуть пару спиц. Но тут боксерская перчатка двинула меня еще раз, уже посильнее и по другому боку.
«В третий раз она приложится как следует и меня вырубит, – подумал я. – Но не будем ждать третьего раза».
С огнетушителем наперевес, с разгона сломав защелку, я протаранил дверь, ведущую служебные помещения, а потом опрометью бросился по переходам и трапам в глубинные ее недра. Я рвался в машинное отделение, откуда исходил истошный рев механизмов, помня, однако, что из-за низкой политики яхты ни разу там не был. К тому же где-то в недрах или пряталась, или была заперта кукла, которая могла бы вмешаться и остановить свихнувшуюся машину.
Я что-то орал и колотил огнетушителем по запертым дверям, хотя в машину проникнуть так и не смог. Но кое-чего я все-таки достиг. Как только я поравнялся с одной из выходящих в коридор дверей, та внезапно открылась и с размаху приложилась ко мне в полной мой рост.  Я очутился на полу с временной потерей сознания и с набухающей на лбу шишкой. Встать с пола было трудно, – раскалывалась голова – но надо. Уже хорошо, что я об этом хотя бы думал. Я забыл про головную боль и привстал на четвереньки, когда услышал, как в недрах яхты прозвучало несколько щелчков, отдаленно напоминающих выстрелы, и по яхте, резонируя в дрожащих переборках,  пронесся нечеловеческий вой.
Это был предсмертный вой издыхающего цифрового зверя. Мое тело тоже пронизала дрожь, которую я смог унять только через несколько минут. Машина поутихла – чувствовалось, что это и есть начало конца. Конца хорошего и плохого.
Металл яхты отзывался на происходящее новыми щелчками – наверное, снимались блокировки и отворялись замки. Держась за голову, я поднялся на мостик и вернул помятый огнетушитель на место. Мягким чмоком прозвучал открывшийся замок на наружной двери. Сама дверь, при первом моем прикосновению к дверной ручке, легко подалась и выпустила меня на палубу. Небо и море были на месте, а вояки занимались своими делами в двух милях от берега, но я на них не смотрел.
Я смотрел на яхту, которая преображалась на глазах. Из ярко-белой она вдруг превратилась в пятнистую, черно-зеленую и будто стала ниже ростом – одна из надстроек плавно, на лифтах опустилась, прижавшись к палубе с бассейном. Следом на вертолетной площадке появились какие-то неправильной формы кубы и конусы, которые могли изображать все, что угодно.
Яхта по-тихому выскочила из бухты, и, прибавив ход, взяла вдоль берега курс на север. А я, найдя бар, приступил к лечению души и тела.
Преодолев за ночь несколько сотен миль и сходу проскочив по известному проливу, яхта поутру свернула в оживленную и цивилизованную гавань, через двадцать минут пристала к пирсу, и чуть ли не мурлыкая, стала мягко тереться о причал нелепыми кранцами. Я выполз на палубу – пахло тухлым морем и сырым небом.
Как и полагается, легкий трап был подвязан к леерным стойкам, но я знал, как с ним обращаться. И хотя я должен был спешить, – мне всегда казалось, что меня очень ждет моя свобода, – я все же бросил взгляд на бухту, на небо и на каменные кварталы между небом и бухтой.
Раздались четкие шаги моей «резиновой» бабы – наверное, она опять надела свои любимые армейские берцы и военного покроя серо-зеленые штаны.
– Вот этой штукой я вынесла ей мозг, – сообщила кукла, подержав на ладони, а затем пряча в карман пистолет.
– Спасибо, – отозвался я.
– Ее личный мозг, а не яхты. В эту ночь ты был свидетелем того, что все остальное в рабочем состоянии.
Разумеется, речь шла о смерти Яхты, и я воспринял эту новость без сожаления. Но мне показалось, что кукла стесняется заговорить о главном.
– Камуфляж тебя демаскирует, – я посчитал необходимым предупредить ее, представляя каким диссонансом выглядят благородные обводы яхты в сочетании с чудовищной раскраской.
– Я знаю, – ответила кукла. – Сейчас все будет в порядке.
Наверное, я уже мог уйти. Вместо того чтобы с достоинством сказать ей: «До свиданья», я внимательно разглядывал местность, прилегающую к бухте, и с некой горечью нашел тому объяснение: кроме того, что я боялся опять нарваться на плохих парней, я боялся и еще чего-то. Вероятно, больше всего боялся неизвестной формы бытия, которая, была мне определена ходом событий. По-моему, я стал слишком осторожным. Наверное, от того, что очень устал и почти ничего не хотел, кроме отдыха, хлеба и зрелищ.
Трап был спущен на причал, но я все еще медлил и не мог отвести взгляд от куклы.
Она нерешительно направилась внутрь судна но, замерев на полдороге и слегка повернув голову, с каким-то новым выражением глаз спросила:
– Ты не останешься?
«Что ж ты, милая смотришь искоса?...» – с языка чуть не слетела забавная песенная строчка.
Я не знал что ответить. Я вообще не знал, о чем разговаривать с резиновыми бабами. Ночью там все по-другому. Несомненно, растерянность была написана у меня на лице, и резиновая баба пришла мне на помощь, сияя робкой, но все же нечеловеческой улыбкой.
– Я не кукла. Я – Алиса, – на тот случай, если ты захочешь, ко мне обратиться.
– Алиса…
Она затараторила.
– У меня мозги не хуже тех, что были у хозяйки. Я изменю надстройку, все перекрашу и дам яхте новое имя, а под прежним именем какая-нибудь шаланда сыграет SOS над самым глубоким местом в океане. Само собой, спасти ее не сумеют. Я знаю, как общаться с береговыми службами, так что тебе не придется иметь с ними дела. У меня есть доступ к банковским счетам, и тебе не придется думать о деньгах.
– Мне кажется… – промямлил я.
– И мы не будем одиноки. Мы найдем друзей на всех континентах. А если не найдем, то мы их сделаем… или создадим, если так тебе больше нравится. Очень скоро такие пары, как мы станут обыденностью. И я сумею сделать детей – таких, о которых ты только можешь мечтать… если захочешь. Если захочешь, ты станешь отцом новой цивилизации.
– Алиса…
Пугач был вынут из кармана и после секундной задержки полетел в воду.
– Но если ты предпочитаешь жить на даче и сажать картошку…
– Алиса…