Перед рассветом

«Самый тёмный час – перед рассветом»
Пауло Коэльо «Алхимик»

        Ночь. Последняя свеча погасла. Непроглядная тьма воцарилась в маленькой квартирке на восьмом этаже и за её пределами – за немытым окнами без штор, окаймлёнными белым пластиком. Не видно звёзд. Не видно луны. Ничего не видно. Только перед глазами по-прежнему стоит пятно от совсем ещё недавно яркого огонька средь воска.
Вообще-то никакой объективной причины зажигать свечи не было. Свет в квартире был и даже работал, всё-таки не каменный век на дворе и даже не средневековье. Но со свечами почему-то было спокойнее, уютнее и как будто бы светлее и даже как бы теплее. А без них сразу стало холодно. И неуютно. И темно. И самое главное – неспокойно. Безусловно, он мог бы встать и зажечь парочку новых свечей, но остатки здравого смысла подсказывали, что уже давно пора бы спать: всё-таки несколько бессонных ночей подряд это вам не шутка.
Часы тикали. Когда-то ему нравилось это мерное «тик-так», теперь же раздражало. Казалось, что с каждым кротким щёлкающим шагом времени и без того до предела натянутые нервы пытались дотянуться куда-то ещё. Можно было бы часы выкинуть (почему-то менее агрессивное решение, например, перевесить их в другую комнату, чтобы не слышать, сейчас ему в голову не пришло, возможно, дело всё в тех же нервах), в конце концов, на дворе двадцать первый век и уж время всегда можно посмотреть на экране телефона или ноутбука. Но, во-первых, чтобы выкинуть часы, нужно встать, что крайне нежелательно, когда ты уже так хорошо устроился под тёплым мягким одеялом. Во-вторых, это всё-таки был подарок человека ещё совсем недавно близкого.
Часы были именными. Гравировка на блестящем корпусе гласила: «Марк Аврорус». Их подарила подруга детства на восемнадцатый день рождения, который был не так давно, всего-то пару месяцев назад.
Марк и Мария были знакомы со школьной скамьи, и казалось, ничто не могло их разлучить. Учась в младших классах, они вместе играли и проказничали и не давали взрослым спокойно жить. Мечтали, как вырастут и станут великими людьми: он врачом, а она известной пианисткой. Или супергероями. Или пианисткой и врачом-супергероями. В детстве возможно всё. После детства тоже возможно всё, только немного иначе.
 В средней школе тихий Марк впервые подрался: мальчишки-одноклассники обижали Марию, отнимая у неё то пенал, то рюкзак, то учебник. Она плакала, он старался её успокоить. После очередного раза решил, что нужны меры более решительные. Он не плакал, мужчина ведь, а она мазала его ссадины зелёнкой.
В старших классах вечерами Марк помогал Марии с химией, оценка по которой могла испортить ей аттестат, а после они пили чай, и она играла на пианино Шопена и Прокофьева. Музыкантом быть уже не хотела, но играла волшебно даже сложные произведения: многолетний опыт давал о себе знать. Мелодии завораживали, горячий чай успокаивал, и казалось, что между ними есть нерушимая невидимая связь.
 На день рождения пришла только Мария: у Марка не было других друзей или даже приятелей. Она принесла настенные часы с гравировкой в подарок и торт. Улыбнулась, убрала с глаз медно-рыжую прядь, выбившуюся из причёски, и сказала:
- Подумала, что пустые у тебя какие-то стены на съёмнике, - отдала подарок.
- Спасибо, - пробормотал в ответ и забрал квадратный свёрток с большим бантом, - проходи.
Мария вошла в комнату, поставила угощение на скверно накрытый стол и села на диван, закинув ногу на ногу.
- Ну? Как дела? Рассказывай, - тон оказался неожиданно безразличным и безучастным.
Марк сел рядом с ней. Они не просидели до поздней ночи, как это обычно бывало раньше. Холодно попрощались. Мария обещалась наведываться иногда. Она ушла и больше не возвращалась.
 Только написала в соцсети. Это было в понедельник. В первый год по окончанию школу Мария никуда не поступила. В своём сообщении она говорила о том, что ей предложили хорошую и престижную работу далеко отсюда, но не говорила какую и где. Зато она также писала о том, что не сможет больше приезжать в гости и что им лучше перестать считать друг друга друзьями, потому что они давно уже чужие друг другу люди. С чего вдруг они чужие, Марк так и не понял. Пытался выяснить. Оказалось, дело в том, что неделю не писал Марии вообще. Она решила, что не нужна ему больше. Марк объяснял ей, что всю неделю едва ли не ночевал в Университете, уверял, что она нужна ему. Тщетно. И глупо. Марк решил, что это лишь предлог и у Марии были какие-то другие причины, чтобы уйти, просто она не хотела или не могла о них сказать. Ведь не мог человек забыть множество прекрасных безвозвратно ушедших лет из-за одной глупой недельки!
На душе стало горько.
Часы тикали, отмеряя за часом час, а Марк всё ворочался без сна. Перевалило за полночь. Краем глаза он заметил чей-то силуэт. Кто-то стоял в комнате в воздушном шарфе из лёгкой ткани, как носит Мария! Марк подскочил, широко распахнутым глазами вгляделся в сумрак комнаты и понял: это не Мария. Это даже не человек. Это всего лишь вешалка, а на ней одежда, выглаженная и готовая, в отличие от своего владельца, к мероприятию – празднованию прихода весны в Университете на следующей неделе.  А за шарф он принял горсть ленточек, которых обязался принести на праздник. Горечь внезапно вернулась, став острее и непереносимее, чем раньше. Голова Марка упала обратно на подушку в мохнатой наволочке.
Где-то что-то с грохотом упало. Марк испуганно вздрогнул. Возможно, соседи сверху тоже не спали и что-то уронили, а, возможно, привычка сваливать посуду в кучу довела очередную тарелку или кружку до самоубийства. Только бы не кружка. Во-первых, пришлось бы покупать новую, так как эта была последней. Во-вторых, ощущения и воспоминания были так себе: совсем недавно в родном доме кружку разбила мать во время ссоры с отцом. Это было во вторник.
Университет находился в соседнем городе, поэтому Марк снимал квартиру и лишь изредка приезжал домой к родителям вне каникул. В тот день отменили последнюю пару. Решено было переночевать в родном доме, заодно навестить семью, он не был там уже около месяца.
Обстановка царила неожиданно напряжённая. Это ощущалось практически физически. Мать явно была больше удивлена, чем рада. Этот факт смутил и расстроил Марка. Она обняла сына и, сказав, что приготовит что-нибудь на ужин, ушла на кухню.
Мать звали Анной Викторовной. Она работала в библиотеке около десяти лет. По нраву своему была добра, но вспыльчива. Могла увидеть что-то, что ей не нравится и разозлиться, казалось бы, а на деле громко возмущалась несколько минут, самое большее – десяток минут, а затем успокаивалась и могла забыть даже, что её так рассердило или обидело. Родные знали эту маленькую особенность Анны Викторовны и привыкли не мешать ей злиться и высказывать всё, что она думает и воспринимать её тирады не слишком серьёзно и близко к сердцу: всё равно ведь вскоре успокоится.
 Отец к приезду Марка отнёсся довольно ровно. Пожал руку, поинтересовался, всё ли нормально в Университете и, получив утвердительный ответ, вернулся в свой домашний кабинет.
Ян Александрович, именно так звали отца Марка, работал много и постоянно. Он вечно был в делах, отчётах и бумагах. Эта работа приносила достаточно дохода семье, так что Анна Викторовна не протестовала. Домашние привыкли, что большую часть времени Ян Александрович проводил за письменным столом в комнате, специально выделенной и оборудованной для его работы. Он не любил, когда ему мешали и отвлекали его, в остальное же время был человеком спокойным и тихим, как камень.
Обычно, когда Марк приезжал домой, он помогал матери по хозяйству, чем может. Этот раз не стал исключением, он пошёл за ней на кухню, чтобы помочь с готовкой и посудой. Когда Марк взялся за нарезку овощей, Анна Викторовна, мывшая посуду, не вытерпела и начала выкладывать всё, что накопилось в её душе за это время:
- Хоть кто-то мне помогает! А то ведь и не дождёшься ни от кого! Думаешь, твой отец хоть раз что-то сделал по хозяйству? Где там! Даже посуду ни разу не помыл! Я вообще-то домохозяйкой не нанималась!
Такие упрёки он слышал от матери впервые. Кроме того они были пропитаны неподдельной злостью, той, что не проходит за несколько десятков минут или час. Марк обычно довольно легко в точности улавливал настроение других людей, потому на этот раз возмущения Анны Викторовны воспринял всерьёз.
Анна Викторовна меж тем не унималась. Она кричала нарочито громко, явно рассчитывая на то, что её услышит муж из своего кабинета:
- Он, видите ли, работает! А я чем, по его мнению, занимаюсь? Божьих коровок развожу, что ли?
Чем не угодили ей божьи коровки, вопрос, конечно, хороший.
Марк не знал, что сказать и как реагировать. Ян Александрович, не любивший, как уже было сказано, когда его отвлекают от работы, тем более таким образом, не заставил себя долго ждать. Громыхнула тяжёлая дверь кабинета, и он, разозлённый, вошёл на кухню.
- Да, я работаю! Я зарабатываю для всей нашей семьи, а в этом месяце работы особенно много! Ты даже никогда не говорила, что тебе нужно чем-то помочь!
- А почему всё обязательно нужно говорить? Неужели нельзя просто по-человечески помочь?
Скандал. Злость. Крики. Главный вопрос в таких случаях всегда один и тот же: почему люди просто не сядут и не поговорят друг с другом? Почему без криков и злости не обсудят проблему, не постараются понять друг друга и помочь друг другу? Вопрос этот, видимо, так и останется без ответа. По крайней мере, в ближайшее время точно. Кружка, бывшая в руках у Анны Викторовны, полетела на пол, разбившись на множество цветных осколков. Марк, как маленький испуганный ребёнок, не знал, что делать. Он не привык к настоящим ссорам или скандалам в семье и не знал, как их разрешить. Давно он не чувствовал себя таким беспомощным.
Уставший от этого чувства, горечи и бессонницы Марк решил почитать что-нибудь, чтобы отвлечься. Он привстал, уверенный, что на прикроватном столике лежал недочитанный сборник рассказов Макса Фрая. Однако обнаружил так только исписанную бумажку. Марк испугался, что бумажка – злосчастное послание, полученное от одногруппницы не так давно, но быстро понял, что это всего лишь его же заметка со списком дел на следующую неделю.
Записка пришла в среду. Вернее, не пришла, а была выдана прямиком в руки непосредственным отправителям в коридоре Университета. Девушку звали Роза. Она так быстро пробежала, практически пролетела, мимо и так ловко сунула маленькую скомканную цветную бумажку-стикер в руку Марка, что тот даже не успел понять, что именно произошло и когда это успело произойти. Удивлённый он развернул бумажку. Почерк был небрежным и корявым, писавшая явно торопилась. В цветной записочке Роза сообщала, что влюблена в Марка с начала учебного года и предлагала встретиться после занятий в уютной маленьком кафе, находившемся неподалёку от Университета, и там поговорить. Поговорить определённо стоило, потому что Марк толком даже не знал, кто такая эта Роза, а она явно была решительно настроена на отношения.
Марк пришёл на место встречи, как было сказано в записочке. Роза оказалась девушкой черноволосой, с цветной прядью в длинной чёлке, пирсингом в носу и огромными болотно-зелёными глазами. Она сидела за самым удалённым столиком, рассчитанным на двоих, и нарочито скучала, пряча за этой маской своё волнение и нетерпение. На столике стояла прозрачная пепельница, в ней лежал окурок, вокруг него валялись крохи пепла. Теперь Марк вспомнил, что действительно видел Розу в Университете на занятиях пару раз, но не более того. Он ли не обращал на неё внимания или она редко посещала занятия – неважно.
- Роза? – Уточнил он.
Разумеется, Роза. Она кивнула на пустой стул напротив себя. Марк приглашением не воспользовался. Ему стала неприятна эта девушка, он хотел поскорее объясниться, поставить точку в этой истории, не успевшей толком начаться, и уйти. Порой бывает, что человек тебе даже симпатичен, пока ты не видишь его, например, общаешься с ним или с ней исключительно по переписке или в интернете, а потом встречаешь этого человека по-настоящему, а он становится тебе противен. И ничего поделать с собой ты не можешь.
Марк честно и откровенно сказал Розе, что не испытывает к ней никаких чувств, что он даже не знает её, и не совсем честно и откровенно, что ему очень жаль. Реакция Розы была не такой, какую он мог ожидать. Она поднялась, неторопливо сняла со стула сумку, перекинула её через плечо, также неторопливо стул задвинула, спокойно и пристально посмотрела ему в глаза.
- Ты меня не знаешь, - обронила она. Это было почти в точности те слова, что сказал ей Марк, но смысл в них Роза вложила абсолютно иной.
Она ушла, одарив на прощанье новым пристальным взглядом, брошенным в обороте через плечо. Марк не видел, но чувствовал этот взгляд. Затем он облегчённо выдохнул, радуясь, что его поняли и что это странное происшествие ни во что не вылилось. Так думал Марк. По-другому считала Роза.
Следующая их встреча произошла уже через час. Роза стояла у двери квартиры Марка и ждала его. Сказать, что Марк был неприятно удивлён, значит, ничего не сказать. Поражало не только то, что девушка вновь зачем-то искала его, но и то, что она каким-то образом выяснила, где Марк живёт. Когда за тобой следят или выведывают у кого-то информацию о тебе, тем более такую личную, как место жительства, это, если не пугает, то шокирует. Марк остановился напротив Розы и молча ждал, что она ему скажет. Но Роза тоже хранила молчание, будто не она пришла к нему, а он к ней. Неизвестно, сколько бы ещё продолжалась эта молчаливая игра в гляделки, если бы Марк со вздохом не спросил:
- Я могу чем-то помочь? Тебе что-то нужно?
- Да, - ответила Роза, и Марк впервые услышал её голос. Роза говорила тихо и глухо, казалось, что она давным-давно простыла и осипла.
- Так в чём дело? – снова спросил Марк, потому что Роза снова замолчала.
- Я оставляла тебе записку. Ты мне нравишься. Правда, нравишься.
Роза вела себя странно. Даже разговаривала странно. Странная девушка, странная история. Обилие странного порой раздражает.
- Мы обсудили это около часа назад. Я тебя даже не знаю. Мне жаль, - он попытался пройти к двери, но Роза преградила путь.
- У тебя кто-то есть?
Марк вздохнул.
- Нет. Прос…
- Тогда ничего не мешает нам познакомиться. Ты узнаешь меня.
Возможно, если бы Роза с самого начала пошла другим путём, не подкидывала бы записок и не откровенничала бы в кафе, а просто подошла бы и по-человечески познакомилась, он согласился бы с ней пообщаться. Но история, как говорится, не знает сослагательного наклонения. Поведение Розы раздражало. Марк начал объясняться с ней более прямо и грубо.
- Нет. Слушай, ты мне не нравишься. 
Роза подошла ближе.
- Но ты сам говоришь, что ещё не знаешь меня. А как узнаешь, так я тебе понравлюсь.
- Роза, ты странная. Ты разузнала, где я живу и настаиваешь на отношениях, хотя я ясно дал тебе понять, что у меня нет к тебе никаких чувств. Твоё поведение отталкивает, ты мне совсем не нравишься.  Оставь меня в покое и никогда больше сюда не приходи. Я не хочу тебя знать.
Марк не знал, перегнул он палку или нет, но в глазах Розы он заметил слёзы. Она стояла на том же месте и беззвучно плакала. Слёзы стекали по щекам, размазывая тушь. На несколько секунд Марк заколебался. Он не знал, стоит ему прорваться в свою квартиру или остаться и как-то успокоить Розу.
Марк прошёл мимо. Он не хотел обижать Розу, но часто люди не властны над своими чувствами.
Четверг начинался на удивление неплохо. Было даже кое-что особенно радостное. А потом, после пар он совершенно случайно узнал, что Роза пыталась покончить с собой. Марк был абсолютно уверен, что он не единственная причина, хоть он и не знал даже приблизительно, что происходило в жизни Розы. Несмотря на это он чувствовал себя виноватым. Слава Богу, что она осталась жива.
Взгляд его натолкнулся на огромный книжный шкаф. Похожий стоял в кабинете, где Марк выступал со своей конкурсной работой. Это было в пятницу.
Марк учился в медицинском. Шёл по пути, что может привести его к работе врача, как он и мечтал в детстве. В университете далеко не все были зациклены исключительно на учёбе и будущей профессии. У студентов были свои увлечения. Молодые люди участвовали в различных кружках и организовывали их самостоятельно, собирали клубы по интересам, выпускали университетскую газету. Чтобы поддержать их желание всесторонне развиваться, Университет иногда проводил фестивали, выставки, спортивные соревнования и конкурсы. Были конкурсы и другого уровня: их проводил не Университет, а различные вышестоящие инстанции. Так в среду было объявлено, что в пятницу пройдёт литературный конкурс областного уровня. Нужно было написать рассказ или стихотворение и выразительно прочитать перед членами жюри. Марк участвовать не собирался. А потом вдруг за ночь написал поэму, которая так понравилась ему самому, что не терпелось представить её в пятницу. Желательно не только в пятницу на конкурсе, но и где-нибудь ещё.
Радостное ожидание и предвкушение триумфа не пошли ему на пользу. А, может быть, и наоборот. Так или иначе, невольно он начал представлять, как работы (уже много, а не одна, хотя остальные и существовали пока где-то даже не в уме), трогают сердца людей, доносят до них что-то новое, нашёптывают читателям удивительные истории, как люди готовы услышать, понять, восхититься и полюбить. Ведомый этой эйфорией, на следующий день, в четверг, на одной из пар, ещё до того, как он узнал о Розе, он прослушал всё, что было сказано, занятый новым рассказом. Марк решил отложить выкладку рассказов до пятницы. В то же время он уже дрожал от нетерпения. Написанные произведения были единственным, что не давало ему вогнаться в депрессию в виду событий последних дней. До того, как он узнал о попытке Розы покончить с жизнью. Это известие поразило его так, что казалось, остальное уже будет неважно. Тогда Марк вышел на знакомых Розы, поговорил с ними и убедился, что в дальнейшем с ней всё будет в порядке. Знакомые Розы, знавшие всю историю, просили Марка не винить себя. Они уверяли его, что он к произошедшему и вовсе не имеет никакого отношения, что, несмотря на то, как это выглядело, у Розы были другие причины и мотивы. Нельзя сказать, что после разговора Марк совсем успокоился. Ему стало немного легче, совсем чуть-чуть, но от чувства вины и грусти он не избавился.
Однако в пятницу на конкурс он неожиданно пришёл в состоянии радостного ожидания. Душа трепетала, уверенная, что сейчас, наконец, произойдёт что-то великолепное и прекрасное. Всё, ужасное, что случилось отошло на время на задний план. Тянули жребий. Марку выпал последний номер. Участников было немного, но ему всё равно казалось, что пройдут века, пока очередь дойдёт до него. За время ожидания к общему состоянию Марка прибавилось ещё и волнение, поэтому, когда настал его черёд, Марк поднялся с места весь мокрый, с трясущимися руками. Ватные ноги кое-как довели его до центра помещения, из которого следовало читать, стоя напротив стола членов жюри.
Марк не помнил, как прочитал. В целом ему казалось, что читал он пару вечностей, но довольно-таки хорошо.
Стояла мёртвая тишина. Всем предыдущим участникам зрители аплодировали. Жюри подчёркивало, что сделано хорошо, а что следовало бы подправить. Можно было бы обмануться, убедив себя, что произведение вышло настолько прекрасным, что остальные потеряли дар речи. Но почему-то в такие моменты ты всегда знаешь и понимаешь горькую правду: провал. Полный провал.
Один из членов жюри, тощий пожилой мужчина с седой бородой и в узких прямоугольных очках, прочистил горло и задумчиво спросил:
- Молодой человек, Вы когда-нибудь до этого писали?
- Нет…
- Что ж. Возможно, Вам следовало бы немножко попрактиковаться прежде, чем приходить сюда. Практика, молодой человек, практика! Великая вещь. Да…
Позже Марк слышал, как одногруппники перешёптывались, уверяя друг друга, что давно не видели большего позора и провала. Как это принято, неприятная новость очень скоро поросла сплетнями, и до некоторых стала доходить в совсем ином виде, нежели было на самом деле. Пошли толки, что члены жюри раскритиковали его в пух и прах, что председатель жюри открыто заявил, что в жизни ещё не слышал ничего хуже, что Марк плакал, будто маленький ребёнок. Иногда кажется, что студенты – люди взрослые, умные и интеллигентные. На самом же деле это не совсем так. Во-первых, далеко не все студенты – люди взрослые и интеллигентные. Во-вторых, даже, казалось бы, взрослые и интеллигентные, но всё ещё студенты, далеко не всегда ведут себя подобающим образом. Когда слухи обошли весь Университет, накатила волна откровенных и не очень насмешек со стороны некоторых студентов, которым, как очевидно, заняться больше было нечем.
Проблема была не только в провале и насмешках. Первый рассказ заронил зерно в душу Марка. Он начал сомневаться, хотя и не понял этого сразу. Марк хотел писать и больше не был уверен, что хочет быть врачом. Но что же делать, если на врача уже учишься, а писать не получается и, видимо, вряд ли когда-то получится? Люди отчего-то крайне редко воспринимают советы, связанные с практикой всерьёз. Самоедство взяло верх. Гоголь второй том «Мёртвых душ» сжёг. Марк жечь ноутбук не стал, только выкинул оба рассказа во всем хорошо знакомую «корзину», совсем пал духом и провёл очередную ночь без сна, мучимый сомнениями и неуверенностью в себе. Благо, что следующий день – выходной.
Занавесок на окне не было, поэтому периодически лунный свет мешал спать. Непонятно, откуда она вдруг вылезла этой тёмной ночью, но как назло она была ещё и полная огромная и омерзительно жёлтая, будто пародия на уже зашедшее солнце, ярко сиявшее вчера.
Погода действительно стояла великолепная. Точно как у Пушкина:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит…
Марк решил выбраться в парк. Свежий воздух, говорят, хорошо прочищает голову и успокаивает нервы. Это было вчера, а то есть, как уже говорилось чуть ранее, в субботу.
До ближайшего парка было слишком далеко, чтобы идти туда зимой пешком. Как бы ни была хороша картинка чудесного морозного дня, мёрзнуть всегда хочется в меру. Потому, одевшись потеплее и закутавшись в длинный широкий шарф так, что бы он закрывал рот и нос, Марк отправился к автобусной остановке.
Автобусы никогда не следуют расписанию, особенно тогда, когда ты спешишь. Это известно всем. Марк приготовился ждать долго и упорно, но так как сегодня он никуда не спешил, автобус, согласно законам Вселенной, появился с опозданием всего лишь в пятнадцать минут. Внутри оказалось довольно много людей, но свободное сидячее место всё же нашлось ближе к концу салона. Стянув шапку, Марк расположился там, нашёл в рюкзаке телефон и наушники, подключил, воткнул одну «капельку» в ухо, а другую оставил болтаться, всё равно она не работала, и включил «Замкнутый круг» Арии. Дороги завалило снегом, потому общественный транспорт ездил ещё медленнее, чем обычно. Хотя обычно нам кажется, что ехать медленнее уже невозможно. Если, конечно, это не маршрутка. Маршрутки законам общественного транспорта не подчиняются в принципе.
Ехали уже час, а уехали не так уж и далеко. Если бы не телефон в руках, на котором всегда можно посмотреть время и если бы Марк не был уверен в том, что прослушал уже двенадцать песен длительностью около пяти минут каждая, он бы ни за что не поверил. Вдруг он заметил пока неясное оживление в передней части салона. Мурашки пробежали по телу. Причиной тому точно был не холод. Это было предчувствие или понимание того, что произошло нечто ужасное. Буквально через несколько секунд автобус заполнили крики:
- Врача!
- Человеку плохо!
- Остановите автобус!
- Есть тут доктор?
- Вызывайте скорую!
- У неё обморок?
- Проверьте пульс!
- Да остановите же вы автобус! Уйдите с дороги! Водитель оглох там, что ли?
- Кто-нибудь вызвал скорую?
Марк поспешно сунул телефон в карман, схватил рюкзак, вскочил и на негнущихся ватных ногах, так же, как в пятницу к центру кабинета, пошёл на крики. Да, он ещё далеко не врач. Но проверить пульс явно сможет. И небольшая аптечка у него всегда при себе. Там обязан быть нашатырь.
У свалившейся на пол автобуса пожилой женщины собралась настоящая толпа. Все, кто был рядом, повскакивали со своих мест. Кто-то хотел и пытался помочь, а кому-то было просто любопытно. Одна особо бойкая полная дама припиралась с водителем:
- Как же вы не понимаете, - не успокаивалась дама, - тут человеку плохо! Надо уйти с дороги и где-то припарковаться! Необходимо остановить автобус!
- Да мы и так стоим, - выкрикнул какой-то «остряк» с последнего места, очевидно намекая на пробку, в которой они все застряли.
- Уважаемая, успокойтесь, пожалуйста, и сядьте! Все вы, вернитесь, пожалуйста, на места! – всё горячился водитель.
- Что значит «успокойтесь»? Сделайте же что-нибудь! У вас разве нет аптечки? У вас обязана быть дорожная аптечка или что-то вроде неё!
Марк прорывался сквозь толпу уверениями, что он «студент «меда», «учится на врача», у него «есть аптечка». Некоторые продолжали ворчать, но покорно пропускали его. Он наклонился к старушке. По телу вновь пробежали мурашки. Марк проверил пульс. Дважды. Трижды. Разными способами. Бесполезно.
Вокруг воцарилась абсолютная тишина. Замолкла даже бойкая дама, ругавшаяся с водителем. Казалось, все замерли в ожидании и боялись даже дышать, будто лишний вдох мог повлиять на судьбу несчастной.
- Пульса нет, - пробормотал Марк едва слышно, но все отчётливо услышали, что он сказал.
Вряд ли он мог чем-то помочь той женщине. Он не был виноват в её смерти, но не мог отделаться от ощущения, что причастен к произошедшему.
В парк не поехал. Пребывая в подобии шока, Марк не помнил, что было дальше, и как он вернулся домой. Он обнаружил себя ближе к вечеру на кухне, сидящим за столом и глядящим в одну точку, вероятно, уже несколько часов. Чужая смерть поразила его не меньше, чем смерть человека хорошо знакомого. Мысли были печальны и крутились вокруг одной темы – конца жизни.
В какой-то момент проснулась решимость привести себя в порядок. Марк вскипятил чайник, заварил чай и даже кинул в кружку тонкий кусочек лимона, сел обратно, дожидаясь, пока чай немного остынет. А потом забылся, снова ушёл в свои невесёлые мысли и просидел так уже до одиннадцати. Чай заледенел. Пить его не стал, выливать тоже. Ушёл в комнату, думал, что ляжет спать, но необычайно тёмная ночь за немытым окном нагнала жути. Казалось, что эта ночь с субботы на воскресенье – самая тёмная ночь, если не на свете, то в его жизни. Марк вытащил из ящика разноцветные свечи, тщательно расставил их, зажёг и лёг в кровать, накрывшись лоскутным одеялом, по простой привычке, что ночью полагается спать. Он следил за огоньками маленьких декоративных свечек. Их свет всегда успокаивал Марка.
Свечи погасли примерно через час. Зажигать их заново Марк не стал. Решил попробовать поспать. Много часов ворочался без сна, вспоминая поочерёдно события каждого дня печальной недели.
Марк в очередной раз перевернулся на другой бок и поправил одеяло. Пролежал так ещё примерно полчаса. Казалось, Марк, наконец, заснул впервые за несколько дней. В полусонном бреду, где не отличить правду от вымысла, он  видел Марию. Марк звал её по имени, но она не отзывалась и не оборачивалась. Он бежал за ней, уходящей куда-то вдаль, в непонятное, мутное, однотонное, расплывчатое место, но не мог догнать. Марк не мог даже приблизиться. Он бежал так быстро, как ещё никогда не бегал, но оставался на месте, а подруга детства спокойным мерным шагом отдалялась. Стало холодно. Он остался один. Вокруг было темно, но Марк различал какие-то бесформенные тени, мелькающие то тут, то там. Он побрёл в этой темноте наугад. Резкая боль пронзила его. Оказалось, Марк шёл босиком по осколкам, подозрительно похожим на зеркало, но он в них не отражался. Ступни кровоточили. Среди зеркальных осколков попался особо острый кусочек того, что недавно явно было до боли знакомой цветной кружкой. Осколок впился в пятку. Марк зачем-то сел в осколки. С трудом он вытащил застрявший и лёг. Ослепительно яркие лампы поочередно зажглись вокруг него. Рокочущий будто гром голос приказал:
- Читай!
Марк поднялся.
- Читай!
- Читать? Что читать? – голос сел, коленки затряслись.
-Как? Вам даже нечего читать? Зачем вы тогда пришли сюда?
Марк молчал.
- Зачем Вы пришли сюда? – также громогласно повторился вопрос.
- Я…не знаю…
- Помочь ей? – Марк снова увидел Марию, но она всё так же не поворачивалась к нему лицом и казалась совсем далёкой, - или им?
Он услышал громкие голоса родителей и вновь звук разбившейся кружки. Голоса не умолкали, но самих Анну и Яна Марк не видел. Он ничем не мог им помочь. Никому из них. Или мог? И разве нужна была его помощь Марии? Она решила уйти. А вдруг действительно была нужна?
- Снова сомневаешься? Всё ещё не знаешь? – неумолимо вёл свой допрос Голос, - а что насчёт неё? Может быть, Вы пришли спасти её?
Перед глазами промелькнул нечёткий силуэт. Марк не видел лица, но был уверен, что это та самая старушка, умершая в автобусе. Нет, ей он не мог помочь. Было слишком поздно. А что, если это не так?
- Было слишком поздно, - повторил его мысли Голос, - тогда, быть может, Вы пришли, чтобы любить её?
Столик. Пепельница. В пепельнице окурок. У столика стул. На стуле сидит Роза и пристально смотрит на него. Любит ли он Розу? Нет, не любит. Но, может быть, если бы он был помягче, она не попыталась бы покончить с собой? Он всё ещё не знал всех причин, но чувство вины загрызло его с новой силой.
- Сплошные сомнения, - подытожил Голос, - неужели нельзя просто ответить на вопрос? В который раз спрашиваю: зачем Вы сюда пришли? Лечить? Писать?
Марк молчал. Он не смотрел, но всё ещё видел их всех. Не слушал, но всё ещё слышал крики родителей и отзвуки Голоса, подобного грому всё ещё стояли у него в ушах и звучали в голове. Возвращались всё то неприятное, что он пережил за неделю, накатывало с новой силой: горечь и боль расставания, беспомощность новорожденного котёнка, неуверенность, растерянность, вина и скорбь по ушедшей жизни.
Каждый образ начал медленно таять, поростая блеклой тьмой. Это были те самые тени, что он видел в темноте. Тени медленно приближались, ослепительный свет начал меркнуть. Казалось, тени что-то нашёптывали.
  В душу закрался липкий страх, разросшийся до леденящего, сковывающего движения. На несколько ужасающих секунд, растянувшихся в вечность в уме, Марку показалось, что он парализован и действительно больше не может шевелиться.
А потом он вскочил, уронив на пол  и лоскутное одеяло и лохматую подушку, в считанные мгновения пересёк прихожую и кухню, с жутким грохотом захлопнув дверь в комнату, и выскочил на балкон. Отрезвляюще свежий лёгкий утренний ещё по-зимнему холодный воздух опалил лёгкие при вдохе. Он шумно выдохнул, затем снова также шумно втянул в себя ароматы обновившегося мира и, закрыв глаза, медленно поднял голову. Ещё слабый, но уже тёплый, широкий луч солнца тотчас же коснулся его бледного уставшего лица. Блеклые губы дёрнулись в нерешительной улыбке. Всё переживём. Со всем справимся. Перепрыгнем через все препятствия. Разрешим все сомнения. И всё пройдёт: и горечь, и беспомощность, и обиды, и даже немного утихнет чувство вины. За поражениями придут победы. Отступят тени. Потому что после непроглядной тьмы бесконечной ночи встаёт яркое солнце. Всегда. Неминуемо.
Он открыл глаза. Небо походило на бескрайний мокрый холст, на который неведомый художник случайно вылил все краски пастельных тонов, что только были у него под рукой: жёлтые и розовые, голубые и зеленоватые, лиловые и персиковые. В воздухе витало предчувствие счастья. Казалось, небеса сияли, и это сияние успокаивало душу. Луна ещё не ушла с неба, но уже стала белой, далёкой и блеклой, она больше не походила на солнечную пародию, свет её больше не казался мерзким до тошноты. Настоящее солнце уже стремилось всё выше и выше. Наступал рассвет. Неизвестно, скольких неспящих он застал так же, как застал Марка, но остаётся надеяться, что всех нуждавшихся в нём.