Часть 4, гл. 3

               
                "И НИЧЕГО НЕТ ЛУЧШЕ РОК-Н-РОЛЛА!"
                /Сергей ПАСС/


 …Вечером ребята собирались долго, приходили по одному – по два, тихо, степенно, раскланивались на пороге и чинно, неспешно проникали в квартиру.

Женя представлял Киру с нескрываемой гордостью и восторгом: - Дочурка! Кирочка! С другом.

- Друг, между прочим, сын Джонатана Ди, того самого, да-да, вы не ошиблись, «Одинокого Крокодила»! – важно поясняла Кира и подмигивала Максу.

- Счастливый! Сразу – взрослую дочку заполучил, да ещё с женихом знатным!

- Ух ты, какая красавица – сразу жарко стало!

- Турбина, а ты скидывайся, - предложил Женя. – Как Бабай на «Орде». Помнишь?

- Кто ж не помнит!

- А не слабо?

- Слабо, слабо! Стесняюсь женщин. Всё же при нынешнем интиме…

- Бабай не постеснялся до яиц скинуться. А главный аутик и бровью не повёл, только слова переврал в очередной раз и проснулся на минутку.

- На такой сцене, блин!

- Сцена сценой, а разглядеть его все успели.

- Там иначе. Масштабы.

- А что – человек сам оттянулся и миллионам доставил радость, этакий нечаянный подарок! – встрял Кирюха. – Он же не козёл какой – музыкант в первую голову!

Друзья Жени и музыкантов, их девушки и жёны, поочерёдно кивали, кто-то целовал Киру в щёчку, кто-то жал руку. Глаза разные - добрые, удивлённые, весёлые, задумчивые, смешливые, печальные…

Высокий, крупный, холёный мужчина явно атлетического сложения, скрытого мешковатой джинсовой одеждой, сначала поцеловал руку Александре, потом подошёл к Кире вплотную, неспешно, разглядывая её пристально и чуть насмешливо.

- Женя хорошо тебя припрятал в фургоне, всем и невдомёк было, что он везёт такой драгоценный груз. Славно, что добрались без происшествий. Ну, как поживает Тот Свет, беглянка?

- Я не беглянка. Я – возвращенка. А это не есть извращенка, - Кира дёрнула плечом. Слишком уж он сверлит взглядом, много воображает о себе. И взгляд какой-то неуютный. Холодный. Бр-р-р…

- Остроумно. Хитрая девочка. И симпатичная.

Мужчина рассмеялся, взял Кирину руку и приложился красивым, чётко изваянным ртом. Губы едва не оставили ожог. Кира еле-еле удержалась, чтобы не вырвать руку. Этого ещё не хватало – будет здесь ухажёра изображать. Прозондировать бы твои мозги – вмиг забыл бы замашки супермена! Да увы… нельзя.

- Андрюша, проходи, не стой на пороге, - негромко сказала Александра за спиной Киры, и обняла девушку за плечи. Андрей неохотно оторвался от руки, улыбнулся кончиками губ и отошёл, прямой и сильный, как монолит. Кира почувствовала беспокойство Саши, сердце, бьющееся с перебоями – в чём дело?

- Волнуешься?

- Волнуюсь, Кира. Каждый концерт волнуюсь. Женя всегда новую программу на друзьях обкатывал, в акустике, выслушивал мнения, правил, если нужно, потом уже на зал выходил, и только после всего записывался. Сейчас всё сложнее. Пока Цензурионов, всех кучей, не пройдёшь, пока каждого не ублажишь в отдельности – дальше своего носа не выйдешь.

- Слышал новость? – Прямо с порога заявил Тарасик, возникнувший последним. – Подписали-таки, уроды, мать твою! С оговорками, но подписали!

- Кто же не слышал!

- А что такое? – заинтересовался Макс.

- Закон о собраниях. Запрещены. Больше трех в общественных местах после 11-ти не собираться. Остаётся всем изображать из себя влюблённых.

- Что, и квартирники подпадают?

- Ночные - в первую очередь. Вечерние – с вариациями, если не мешают соседям. И тусовки ночные клубные похерили – не все, но многие. В зависимости от категории.

- Абсурд. Ночь – личное дело каждого. Им бы еще и в постель залезть с фонариком, так или не так, блин. Ты по радио слышал?

- Нет, от тестя.

- Может, ещё поймут, что погорячились. Жить-то людям надо. Жить, а не гнить.

- Папа, это что же, наш концерт – как бы вне закона? Что за фигня?

- Именно что фигня. Да не бери в голову, обойдётся. Чем же тогда жить?

- Да запросто заложить может – кто угодно, хоть сосед.

- Наши соседи – просто супер-соседи, сами захаживают.

- Сегодня захаживают, а завтра отваживают.

- Что же теперь, идти в гости и трястись?

- А кто будет на категории делить?

Переговариваясь, с невесёлыми усмешками, музыканты и их гости разбредались по квартире, гости рассаживались, где придётся – кто на табуретках, кто на диване, кто прямо на полу, заполняя всё незанятое пространство, но оставляя свободной середину. Музыканты же примащивались в углу гостиной – быстро, деловито, привычно настраивались, ёрзали, устраиваясь поудобнее.

- И как же теперь Алекс Шмелёв? Где нектар соберёт? Как отбрешется, своих отобьёт? Ему теперь хуже всех придётся, старичков многих зарубили, кто не слинял вовремя.

- А что Шмель? Найдёт новеньких. Он ведь жёлтенький, легко западает на новенькое. Ох, ах, супер, гениально, слушайте все – поражайтесь. Потом - бац - глядишь – вроде как бы и забыл, гонять перестал. В чём дело? Ждёт новенького! И погнал дальше, он всю жизнь гонит так - от остановки к остановке, нигде не задерживаясь надолго.

- Новенькие новенькими, а мы в старики не записывались.

- А я думаю, что Шмель рубиться будет. Это он с виду тёплый и пушистый, а жало длиной с х… - весь туда перетёк.

- Тсс, дурень, тут дети!

- Дети – это когда уа-уа. Все остальные – продвинутые пользователи жизни, - встрял толстенький Гаврила.

- Нет, вспомни, когда ты последний раз у Шмеля звучал в «Скором» с новинками?

- Ну, месяца три назад…

(Кто-то в «Литературной правде», или – «Валентиновке», как её нарекли в народе, назвал Башмачникова «вечной Мачехой, пытающейся примерить хрустальную туфельку».
«Скорее, Золушкой, чью хрустальную туфельку примеряет Мачеха», - отпарировал Шмель в еженедельном чарте «Молодые ветра», и запустил в эфир, в рубрике «Новинки века», Башмачниковского «Простофилю», который через две недели взлетел на вершину чарта).

- Вот так. С последнего альбома – шиш. А там – все потенциальные хиты. Верите? Сейчас поверите. Ребята, с чего начинаем?

- С самого начала…

- Поехали!

- Стоп, кто-то ещё ломится! Андрюх, кого ещё мы забыли?

- А это сюрприз, не иначе!

Тарасик тщательно пялился в глазок.

- Открывай, не мучь человека!

- Шмель собственной персоной! Лёгок на помине!

Алекс, сияя своей белозубой акульей улыбкой, кивая налево и направо патлатой головой с нахлобученной по самые брови шапочкой-таблеткой с фольклорным орнаментом, зашёл и комнату и замахал руками: - Тихо, тихо, только без почестей! Сегодня чествуем Женю!

Протиснулся, куда смог, лично пожал руки музыкантам. Уселся прямо на пол, на перекинутую Костей диванную подушку.

- Ну, всё путём! Хорошо у вас, ребята. Не парьтесь из-за меня. Мне хорошо везде, всюду и по-всякому!

Кира с любопытством оглядела человека, который первым приметил Башмачникова и вывел в свет. Старше папы, а выглядит мальчишкой, и всячески это подчёркивает – масса металла на шее, на поясе, на запястьях. Блестящая, лакированная куртка. Смешная шапочка, которая не может укрыть непокорные черные волосы. Чёрный строгий свитер. Бородка под чёрта. Однако волны излучает  искренне дружелюбные, любопытство – на первом месте, просто изнемогает от нетерпения видеть, слушать, вникать. Такой точно не захлебнётся восторгом, скорее, утопит в нём остальных.
Поднял руки вверх успокаивающим жестом – мол, на меня не смотрите, действуйте! Пальцы – в стальных и серебряных фенечках и цепочках.

И тогда разом, без предупреждения обрушился нервный, тревожный, прыгающий ритм, басы загудели мрачно, напористо. Голос Евгения зазвучал отрывисто, хрипло, угрожающе, он постепенно нарастал к финалу – будто персонаж приближался к слушателю уверенными, ровными скачками.

От пугливой кучки до тупой громады –
Берегитесь, сучки, трепещите, гады!
Смелею с каждым часом, большей нет любови –
Искусать до мяса, прокусить до крови…

Мощный, жёсткий проигрыш, Женька взревел гавкающим басом, заулюлюкал и перешёл к следующему куплету.

…Что за наслажденье – нет у пасти сладу
С этим искушеньем. Трепещите, гады!

Гаврила Котов с удовольствием и очень натурально подвывал себе под нос.

…Не дождётесь случки – будут лишь укусы.
Трепещите, сучки, трепещите, трусы!

И закончилась вся эта сцена долгим, пронзительным воем обезумевшего пса под ревущий, шумовой саунд, в котором смешались крики боли, страха, гомон, визг и тот же жёсткий, «скачущий» ритм, доведённый по нарастающей до максимально возможного в небольшой квартире форте.

…Чем орёте громче – тем злее раздраженье.
Лишь ухвачусь за кончик – сожру без промедленья!

Слушатели поаплодировали, бурно, но тихонько и недолго. Главное, чтобы было понятно, что нравится. А шум создавать – излишне.

- Скоро уже и отвыкнем от громкой музыки и шумного восторга, - грустно заметил Тарасик. – Представляю себе «браво» и свист шёпотом – этак постепенно в мышей превратимся.

- Мышам, кстати, неплохо живётся. Пищи у себя в норке – «никто не услы-ы-шит!» - пропел Женя голосом Владимира Шахрина. – Представляем следующий номер. Веселись, народ! Оч-чень весёлая песенка!

Чтоб не гнуть на господина спину,
Он ушёл на войну и сгинул.
Всё, что от парня осталось –
Бетон, да землицы малость.

«Весёлая песенка» и впрямь звучала в мажоре, резко, почти в темпе военного марша. Но от голоса Женьки мурашки поползли у Киры по спине. Как же можно с такими настроениями здесь существовать?

Чтоб не гнить в болотной трясине,
Он ушёл через Дверь – и сгинул.
Остались стихи да гитара,
Да звон хмельного угара…

Отзвучали последние аккорды.

- А теперь, чтобы разбавить веселье, очень грустная песенка. Навеяна посещением картинной галереи и картиной Камилла Коро –  любимого Сашиного художника. Так и называется – «Вопросы без ответа». Картина она и есть картина, она, понимаешь ли, молчит. Да и сам художник нем, поскольку уже давно в Ином Мире. Остались картины – они говорящие. Сашенька, спасибо тебе за песню!

Где-то вдалеке забрезжил свет…
Это нам не показалось, нет?
То ли вечер это, то ль рассвет…
Ты, мой друг, не разгадаешь, нет?
Что-то солнце долго не встаёт.
Одинокий путник вновь бредёт –
Бездорожье это иль тропа?
К Богу, к чёрту, или – невпопад?..

Резко контрастируя с предыдущей песней, и, особенно, с самой первой, «собачьей»,  эта скупая, прозрачная музыка казалась размытой акварелью, звук слегка «плавал», усиливая ощущение нереальности, загадки. В финальном куплете голос постепенно затихал, словно удалялся, и кода – задушевное соло Владимира Собчика в тандеме с перкуссией – чудилась перезвоном далёких колоколов.

…Где-то за дорогой тает свет…
Жизнь нам показалась или нет?
То ли утро это, то ль закат…
Отблеск ада или свет лампад?

- Я сегодня счастлив, друзья. У меня нашлась дочка! Взрослая, самостоятельная, умная, красивая, чуткая, мой верный друг. Эта песня – для неё, наследницы чудес! Песня старая, но – возрождённая и перепетая наново.

«Наследница чудес»  едва не покраснела, смущённо заёрзала – ей вспомнились давнишние шутливые куплеты, посвящённые Миру Дины, забавные и проникнутые нежностью. Но новая песня оказалась иной, она была посвящена Кире новой, нынешней, оставившей Мир чудес ради непутёвой Земли и отца-музыканта, тщетно пытающегося забыть первую любовь…

«Девочка милая, сказка моя,
Что ж ты уныла, невесела?»
«Я невесёлая оттого,
Что выразить сложно словами
Меня губящее пламя»...

Женя пел по-настоящему нежно, но Кира с грустью констатировала, что возрастная перегрузка и стрессы повлияли на голос отца. «Налицо непорядок с голосовыми связками. А главное – чрезмерное курение! В этом всё зло! Почему рокеры считают курение необходимым атрибутом, особой удалью? Отец повествовал – даже с какой-то гордостью – как его любимые рок-музыканты позволяли себе выходить на сцену с сигаретой в зубах, и покуривать в музыкальные паузы. Нечем тут хвастаться! Гробят свой голосовой аппарат – и только».

…Девочка-вихрь, куда ж ты? Постой!
Мне не угнаться никак за тобой!
В небо взмываешь, ты в ночь улетаешь,
И на Млечной дороге
Миражом исчезаешь…

«Помнится, мама рассказывала, как Леолла излечивала Джонатана и его «песок в горле». Ах, мама, мама! Женя Башмачников так нуждался в тебе и в Леолле! Он отдал вам столько сил! А теперь – больно слышать, как он хрипит. Какая потеря для слушателей, сколько нюансов и полутонов утрачено!»

Словно в подтверждение мыслей Киры, Женя прокашлялся и похлопал себя по груди привычным жестом в поисках несуществующих сигарет, которые Саша перед любым концертом вытаскивала изо всех карманов и прятала далеко и надолго - до конца вечера или до возвращения домой.

- Поехали! – тихонько сказал он, и безо всяких предисловий ударил по струнам.

Кто графики строит, озабоченный ростом,
А кто – параллелями истории мается.
Не парьтесь, ребята, всё очень просто:
Времена – они всегда повторяются!..

Чувствовалось, что ему хочется орать во всю мочь и врубить усилители на всю катушку, но он вынужден был сдерживаться. Рваный и угарный ритм, панковская «грязь», хрип.

Кто гимны слагает, а кто – не желает,
Да только своё дерьмо не воняет…

«Интересно, а как это звучит на концерте? Неужто тоже вполголоса?» - Кира грустно покачала головой. – «И за это у них тоже наказывают?»

- Ну, вот так вот. Я вас не загрузил? – Женя оглядел присутствующих. – Да не грустите, песенка-то весёлая, как и вся наша жизнь рок-н-ролльная. Если не стебаться, то существовать тошно. Успокоились? Настраиваемся на лирику. – Он подкупающе улыбнулся. - А сейчас сюрприз. Андрей Воронов споёт свою песню, - произнёс Женя с таинственным видом, и Кира вздрогнула – такая вдруг робость засветилась в глазах Андрея, высокого, сильного, самоуверенного. - Он у нас нынче на альбоме засветился. Так что прошу любить и жаловать, а я лично поздравляю с дебютом. Кстати, открываю страшную тайну – сольник на подходе! – Женя подмигнул. – Итак, текст и музыка – Воронова, ну а всё остальное, как понимаете, совместными усилиями. Поехали?

- Добавить хочу, - подал голос Андрей, откладывая басы и беря из рук Жени восьмиструнку. – Песня посвящается… вернее, освящается Сашей Башмачниковой. Она вроде как наш ангел-хранитель. Для тебя, Сашенька. Ты единственный человек, который не похож ни на кого в этом Мире.

Александра странно сжалась и опустила глаза. Смущается? Кира ощутила внутри неё явственный болезненный укол, но кроме неё никто ничего не заметил. Что связывает Сашу и Воронова? Давняя любовь? Искушение залезть в память было велико, они находились не на Леолле со своими строгими законами этики, непонятными землянам, но Кира запретила себе самоуправство, до боли стиснула руки, внушая себе одно: нельзя, нельзя, нельзя…

Андрей пробежал по струнам гитары. Она вскрикнула раненой чайкой, забилась, застонала, запросила пощады. Тревожным, нервным ритмом отозвались ударные. Жёсткий голос Андрея зазвучал резко, надтреснуто, щемяще-грустно.

Кажется, лето в разгаре,
Почему же так зябко?
Разве мы – не красивая пара
Средь аллей бесконечного парка?

Голос взлетал и падал. Андрей больше не смотрел на Сашу, но Саша ощущала себя так, будто её публично раздели, оглядывают и ощупывают. Она ощущала его руки, его губы – наверное, он делает это специально, чтобы напомнить лишний раз о своём существовании, о своей власти над нею – напрасно, она и так помнит о ней каждый миг, и забывает лишь тогда, когда остаётся вдвоём с Женей. Ах, как же редко это случается и как она ждёт этих моментов! Сколько лет они вместе – а она по-прежнему чувствует себя рядом с мужем восторженной девочкой…

Ты теперь веселиться не можешь,
Заколдованная королева…
Леденеет от солнца кожа,
Слепят очи чужие напевы…

«Ты говорил, что я святая… Что меня не убудет от твоей любви. Я уже давно не святая, и от этого меня убыло, Андрей. Меня осталось так мало…» - думала Саша, и её горечь отзывалась хриплым аккордом в Кире, зажатой застывшими людьми со всех сторон.

…Только сила твоя – в слабости,
А в память подмешано зелье…

Андрей, несомненно, обладал некой брутальной энергетикой. А затаённая, сокрытая боль в самой глубине придавала ему обаяния. И в этом смысле он мог представлять собой серьёзную опасность для Жени, как соперник. Кира поёжилась: почему при таком темпераменте и несомненном таланте Андрей всё это время оставался в тени Жени? Здесь тоже какая-то загадка.

Кира смотрела на его сильные и чувственные пальцы, на ступни в щёгольских штиблетах, отбивающие ритм. Всё его тело ходило ходуном, отдаваясь ритму, мышцы лица подрагивали. Интересно, как он вёл себя на сцене, какой кайф получал, выплёскивая себя? И как это сочетается – раскованность на сцене и строгий самоконтроль в повседневности? Ведь Андрей – единственный в группе – не курил, выделяясь и здесь выдержкой и чистотой низкого грубоватого голоса.

Подтянутый и спортивный, Андрей выглядел много моложе Жени, хотя они и были одногодками: по всему, он следил за собой. Кира покачала головой: если Саша откликнулась на его призыв, если личность Андрея её загипнотизировала, её трудно будет осудить. Но Кира бы осудила.

Она поёжилась: как мало она ещё понимала в сильных чувствах! Ей было бы страшно погрузиться в чужой омут, до той непроглядной глубины, где наступает удушье.
 Кира отвела взгляд от Андрея. С братом было проще. И хотя Дин тоже не допускал чересчур глубоко в себя, он был слишком ироничен и откровенно циничен, чтобы его глубины пугали, и он был своим в доску, родным, привычным. Макс… К Максу не липло плохое. Макс был прозрачен и чист, настолько, что Кире было бы боязно касаться его души и мыслей, ненароком причинить боль.
А здесь – чужая бездна!

…Ты уходишь, уходишь, милая,
Убегаешь от неизбежности,
И не хватает отчаянной силы
Всей моей нерастраченной нежности!

Народ зааплодировал негромко. Андрей усмехнулся и шутливо склонил голову. Гипноз мгновенно рассеялся. Кира не могла уловить выражения его глаз, но напряжение вдруг, как-то само собой, рассосалось.
 
- Спасибо, Андрей. У тебя большое будущее. Говорю, ребята, без шуток – запомните это имя. Андрей Воронов. Будем пытаться издать, продвигать, так сказать – Алекс, это уже на твоей совести. А теперь следующая песня, старенькая. Разбавить муть. Как ни странно, тоже посвящается жене. Не чужой, своей собственной. Личному Ангелу-Хранителю.

Женя опять откашлялся, и Кира стиснула руки: «Папа, папа, с твоим горлом неполадки. Говорю тебе серьёзно – ещё немного, и тебе нельзя будет петь, голос сядет!»

В этом доме тишайшие розы - полюбуйся, порадуй!
А за порогом хлещут розги – да по голому заду!
В этом доме целуют руки – за порогом бьют по щекам.
И сменяет свирельные звуки дребезжащий бедлам.
В этом доме ласково скажут: «Не тушуйся, не пропадёшь!»
А за порогом, что ни день – то пропажа,
И всё заснежено, и всё – ложь...

Саша слушала и улыбалась. Эта песня была одной из её любимых. Этакий скупой, минорный рок, немного в духе «Телевизора».

Она уже знала весь новый альбом наизусть – ведь частенько она не спала, прислушиваясь к звукам за стеной, на кухне. Она знала всю последовательность, все этапы работы Жени над словом и звуком. Ну и, конечно, она первая слышала каждую песню – Женя трепетно относился к её мнению и дорожил им. Впрочем, Саша никогда его не критиковала – ведь она была самым преданным фаном!
 
- В заключение, все вместе, в поддержку Сергея Пасса, ребята, настоящую, рок-н-ролльную! Зажигай!

Мне говорят, что безалабернее моей жизни нет!
Мне говорят, что можно только на зелёный свет!
Мне говорят, что Бог всего один!
А я ору, что сам себе господин!
А я кричу, что лучшего нет прикола –
Чем забить на всё и жить рок-н-роллом!
Потому, что я спорщик, спорщик! Потому, что я спорщик, спорщик!

И все вполголоса хором повторяли: «Я спорщик, спорщик!»

Квартирник закончился овациями. Альбом обещал стать удачным и не самым худшим за всю музыкальную карьеру Жени. Но отыграть квартирник, несмотря на запреты, было нетрудно. Предстояло самое сложное и нервное: записаться.

Алекс по очереди жал руки каждому участнику квартирника.

- Скажем спасибо Небу и родному Правительству, что квартирники ещё существуют! Славное изобретение! Андрей приятно удивил. Долго же он скрывал свои таланты! И спасибо тебе, Женя, что остался верен себе, остаёшься таким солнечным – то есть, продолжаешь экспериментировать! Я непременно буду пробивать твой альбом!

- Спасибо, Аленький! А то Ганя заявил недавно, что я опопсовел в угоду Цензу. Мол, появились нотки – цитирую – «истерической сентиментальности» - что бы это значило, а?

- Скорее, ностальгические нотки, Женя, перекличка с ранним, чистым. Женя, название уже есть?

- Прикидочное. «Нежность».

- В наше время нежность актуальна. Если это не нежность удава или акулы.

- Тарасик эскиз для обложки сделал – это нечто! Будет сюрприз!

- А мне на ушко?

- Представь себе зелёный луг, холм, на холме – маленький Храм. И тропинка вверх по склону, на тропинке – человек. Один. Вернее, одинокий. А вокруг – каменные монстры. Это отчасти как иллюстрация к «Картине». Аналогичный сюжет для клипа имеется, Но, чую, не светит. Эти гопники после митинга на меня зуб имеют.

- Давай договоримся. Сначала прогоним у нас в «Своём», представлю, как обычно, на еженедельном обзоре. Уверен – пойдёт. Вспомни, сколько раз ты в чарт попадал – с каждым альбомом. Ты мне идею подал – сделаю темой «нежность». Приглашу вас на радио, вспомним архивные записи. Ты по-прежнему в «Снегирях», кажется?

- Был, - пробурчал Женя. – Перебрались к «Алисе» под крылышко. Вот поиграем ещё – и засядем за запись.

- Твоя стратегия не всегда срабатывает. Но, может, ты прав: концерты люди запоминают, если с выпуском не заладится – фаны помогут.

- Где они теперь, мои фаны, Алекс? Пусть лучше помогут перед Цензурионами отчитаться. На дверь покажут – и можешь устраиваться кочегаром. Вошёл Богом-Солнце, выполз муравьишкой. /Херлуф Бидструп/

- Женя, что за дела! Тебе ли это говорить!

- Я своё дело не брошу, Алекс, ты же знаешь. В защиту Серёжи публикация готова, митинг в ЦДКЖ состоится, подписи собраны. Хотя сам нарвался – панки нынче особенно немилы. Мог бы чуток обождать, не рвать горло на митингах. Не съели бы его за песню – да нет же, провозгласил свою перпендикулярность!

- Ну, а что бы от песни осталось?

- Что-нибудь да осталось бы. Её в чистом виде всё равно бы все узнали.

- А теперь все узнают то, что давно известно: что рокеры не пресмыкаются.

- Ты по-прежнему идеалист. Жень, прошу тебя. Твоя программа в обойме – не вылезай раньше времени, дай сперва прогнать по максимуму. Всё равно нынешнего колосса не опрокинуть, глиняные ноги свинцом залили. Знаешь, что это значит?

- Знаю. Что альбом зарубят, если я участвовать буду. А участвовать в митинге я буду!

- Жень, Серёжу отстоим. Обещаю. Альбом выпустим. В крайнем случае, все песни прогоним на «Своём». Когда оно подводило? Твои песни достойные, Женя, альбом на уровне! Когда-нибудь скажут, что в эпоху «Святого Валентина» Башмачник выпустил свой лучший альбом о нежности. Извини, мне пора улетать, пока Патрули не вырулили на улицы. Не падай духом, приятель, не вешай нос. Смотри, какая красота вокруг! Мир всё-таки прекрасен! Сашенька, целую ручки, ты у нас – вдохновительница целого направления в отечественной музыке! Уважаю и восхищаюсь! Андрей, хотелось бы тебя представить отдельно в чарте – ты позволишь? Соединим усилия! Пока, пока, пока!

Алекс Шмелёв убежал первым.  Потом ушли знакомые и друзья знакомых, а также представители фан-клуба. Расходились точно так же, как и собирались – по одному, неспешно, тихонько, раскланиваясь и расцеловываясь. Андрей уходил последним, после того, как тщательно упаковал свою гитару: он всё делал аккуратно и педантично.

Он вновь с порога изучающе оглядел Киру с ног до головы: - Вы меня не бойтесь, я не покушаюсь, просто предупредить хочу – будьте осторожнее на улице. Завтра забегу сфотографировать для документа, когда сделают – не знаю точно, постараемся за неделю управиться. И то временные – на месяц, как приезжим. А до того – тише воды, ниже травы. Вот так! – Он улыбнулся снова – без напряжения, просто, деловито. Откланялся – и исчез из квартиры. Было два часа ночи.

- Папа, а что случилось с Серёжей Пассом?

Женя помрачнел, снова похлопал себя по карманам, потом укоризненно оглянулся на Сашу – та стиснула губы и решительно покачала головой. Женя вздохнул.

- Серёга Пасс погорел на сингле. Одном-единственном! Выпустил в обход Ценза. И песенка без явной крамолы, нормальная панковая, рок-н-ролльная песенка, ты слышала, но – взъерепенился, попёр супротив паханата. Настырный. Всегда такой был. Допекло, что не в свои дела влезают, давят, власть демонстрируют, вот и устроил уличный концерт, и конечно – приписали недозволенный митинг. Лиха беда начало, теперь вот начинают валить все мыслимые и немыслимые грехи, нашли рыжего. Сказывают, что он цензуриону закатал: «Пока ты тут, в тылу, отсиживался, я в тоннеле твою задницу защищал!» Кто ж такое стерпит? А ведь Серёжку в своё время сам Сид Спирин  продюсировал. /Дмитрий Спирин-«Сид», «Тараканы»/ Теперь бьётся, как рыба об лёд, уже в диссидентах – спасает лишь, что старый. Вот так. Два митинга отстояли в защиту. Оба раза чуть к полицаям в скороварку не попали.

- Скороварку?

- Ну да, - неохотно пояснил Женя. – В одиночную камеру. Они так стоят, что солнышко камушки раскаляет куда как круче, чем в Египте - пирамиду.

- Серёга вообще не для этой страны, - вставил Костя. – Он слишком отвязный, насквозь «красный», в смысле – экстремал, самовольный, с норовом. Всегда гнул свою линию. Прилабуниваться не желал. Здесь такие не приживаются. Вот и доспорился.

- Ладно, детки-конфетки, давайте укладываться. Все разбежались, всем завтра на работу. Да-да, и я тоже подрабатываю, безграмотные опусы редактирую. Жёнушка устроила. Не пыльно, но противно, и платят мало.

Костя поспешно разложил раскладушку не в кухне, а в гостиной, поближе к тахте. От возбуждения оба молодых человека долго не могли уснуть, и всё пытались объясняться, наперебой обмениваясь знаниями о «фене». Пока Кира на них не цыкнула – она просто плавала в райском блаженстве, оказываясь в нормальной постели, и сон показался ей самым упоительным действом…