Часть 4, гл. 7

               
                «НОЧЬ РОЖДАЕТ ЗВУКИ ДИКИЕ И ЗЛЫЕ.
                СОЖЖЁННЫХ НЕРВОВ МУКИ В ЩЕПОТОЧКЕ ЗОЛЫ...»

Кира не смогла выдержать взаперти и одного дня. Тревога и тоска по отцу были сильнее и острее. От телевизора с его ура-патриотическими, однообразными программами брала тоска.

…Кира сбежала от Тарасика в любимое время - на рассвете - следом за неугомонным, неуёмным Максом. Макс должен был прошмыгнуть первым, разведывая дорогу. Они договорились встретиться с ним на углу старого тепличного хозяйства, теперь медленно и неуклонно приходящего в упадок: одну половину парка вырубили, другую загадили строительным мусором, понастроили коммерческих павильонов. Самое место для тайной встречи.

Холодный промозглый город, вернее, один из его старейших районов, казался угрюмым, недружелюбным, подозрительным. Да и сама Земля мнилась зловещим и жестоким монстром. Однако она добралась до цветочного магазинчика без помех. На старой площади красовался картонный холмик. Ещё сутки назад его не было. Либо какой-то склад или магазин тайком вывалил сюда тару, чтобы не раскошеливаться на вывоз, либо – очередная протестная акция, глупая, грустная, небезопасная и абсолютно бесполезная.

Кира затаилась за новейшей горой мусора: только что, перед ней, гигантский мусоровоз вывалил на бывшую площадь Героев-десантников новую порцию картонных и металлических коробок и ящиков. Мусоровоз вихлял из стороны в сторону, словно за рулём сидел пьяный, но Кира видела, что там сидит парнишка лет шестнадцати, едва справляющийся с управлением. Некоторые коробки были закупорены. Кира вгляделась – странно, они заполнены чем-то плотным.

Сзади взревела другая машина, и Кира метнулась в сторону. Раздолбанная легковушка врезалась в кучу и запылала.

В тот же миг на Киру сбоку налетел некто высокий и плечистый в тёмном балахоне, схватил за руку, рванул и потащил прочь от кучи. Они едва успели пересечь пустынную улицу и вломиться в лесопарк, как сзади рвануло, и сразу же вслед за этим взревела патрульная машина. Кира успела обернуться – в куче мусора рвались снаряды, грохот стоял невообразимый, пламя бушевало, пожирая картон. Но тут же её спутник рухнул на землю, повалив её, и покатился, вынуждая Киру катиться в одной сцепке с ним. Кира не успела глазом моргнуть, как они оказались у погнутой ограды вокруг давно заброшенной территории тепличного хозяйства. Её нежданный и непрошеный спаситель нырнул в пролом, не выпуская её руки, и Кира невольно подчинилась. Они бежали, пригнувшись меж разросшихся кустов и стеклянно-черепичных груд, к далёкому и неопределённому строению, похожему на баню. А вой за их спиной не умолкал и не стихал.

- Ну, чего прицепился? – наконец выдохнула она, – подумаешь, ещё одна диверсия. Что, я их не видела, что ли? А от полиции и сама бы ушла.

- Не ушла бы, – глухо ответил спутник и приоткрыл капюшон. Кира вгляделась – и охнула.

- Андрей, в чём дело? Уж если сейчас облава будет, лучше домой…

- Не лучше. Не надо домой. – Андрей болезненно сморщился, и она только теперь обратила внимание, что его надбровье и щёку украшает свежий гигантский синяк, а бровь рассечена, и кровь давно запеклась.

- Как это – не надо домой?

- В вашем доме обыски. Тебя заберут сразу. У них наводка. Я за тобой гнался, почти что от самого дома.

Кира схватила его за плечи, затрясла: - Ты что-то знаешь? Конкретное?

- Ничего конкретного. Но тебе туда не стоит. Ты вовремя убралась.

- Прекрасно. Замечательно. Теперь я окончательно убедилась, что мне нужно домой.

- Стой! – громким шёпотом заорал Андрей, но Кира уже рванулась прочь от него.

Они снова бежали друг за другом, только теперь Кира убегала, а Андрей её догонял. Они сделали изрядный крюк и подобрались к дому с обратной стороны, со стороны лесопарка и гаражей, затаились за металлическим боком с облупившейся краской. У подъезда царила суматоха и невнятное мельтешение. Сысковики частенько наезжали ранним утром и выволакивали людей из тёплой постели – традиция с давними, почётными корнями. «Времена повторяются…»

Потом раздался истошный крик, и Кира похолодела: это был крик Александры. Толпа раздалась, и Кира увидела, что Александра рыдает на груди у бледного Константина, а невзрачные, одинаковые молодые люди в штатском уводят прочь от неё, подталкивая в спину, Евгения Григорьевича Башмачникова, гордого рокера-подпольщика. Евгений шёл, спотыкаясь, рубашка на  плече, обращённом к Кире, была красной от крови – правой ладонью он зажимал разбитое лицо.

Испуганный Костя изо всех сил сжимал мать, не давая ей упасть или броситься следом.

- Папа! – едва не вскрикнула Кира, но широкая ладонь Андрея быстро зажала ей рот.

- Терпи, сестричка, терпи.

- Ты знаешь, кто мог подставить?

- Знаю. Но об этом не сейчас.

- Кто? Говори сию минуту, иначе вытрясу!

- Котов Гаврик.
 
- Ты уверен? Его не было на вчерашних посиделках. Но это ничего не значит.

- Я просто знаю – и точка. Потом объясню.

- Но кому какое дело, что мы встречаемся и общаемся друг с другом? Просто разговариваем? Кому это мешает?

- Всем. Была воля, и сверх воли, теперь – полицейский участок и тюремный дворик.

Сзади неслышно подошёл Макс, обнял обоих.

- Что же теперь нам делать? Кира – пришлая, я – перебежчик. Мы в розыске!

- Прежде всего, увезти Александру и Костика. Не дать им вернуться домой. Когда все уберутся. Пока ещё сысковики не знают, что именно Кира пришлая, и что она – дочь Башмачникова. Но в квартире наверняка «жучки».

Кира ненавидела этих всех, толпой баранов сгрудившихся поодаль, хотя понимала, что они тут не при чём. Любой может стать жертвой. Всё-таки их соседи были порядочными людьми – и Гороховы, и Семакины, и вольный художник Говорков, захаживавший в гости на «квартирные» концерты, все они терпели по ночам звон гитар, гул синтезатора, содрогание стенки от басов и дружный смех, сизый сигаретный дым из вытяжек и в холле.

Это было рискованно, но Кира не могла удержаться, и послала вслед отцу импульс любви, исцеления и одну-единственную установочную формулу: «Держись! Я тебя вытащу!»

Когда толпа разошлась, Кира, Макс и Андрей юркнули к дому и догнали Александру с Константином у двери в квартиру. Александра уже не плакала, только под глазами залегли круги. Она зябко куталась в старый махровый халатик, её ноги в синих прожилках вен покрылись мурашками от холода.

Увидев Андрея, она оскалилась, неожиданно с яростью вцепилась в его рубашку, затрясла: - Ты же обещал, обещал, что никто ничего не узнает! Ты обещал! За что? – слёзы вновь полились из её глаз.

- Тихо, тихо, поговорим дома - говорил Андрей, обнимая её за плечи и заглядывая в её глаза. – Не надо нервничать, кричать, не привлекай соседей к детям, всё будет хорошо, - они вошли в квартиру. – Тихо, моя хорошая, душенька…

Он вёл себя уверенно, как хозяин, и Саша понемногу успокаивалась. Зато Киру всё больше беспокоило нечто смутное и трудноопределимое. «Моя хорошая, моя душа…» Андрей влюблён в Сашу. Почему бы и нет. Это нормально. Но, похоже, их связывает нечто большее. Что? Что он обещал Саше? Кто и что должен узнать?

Дверь в квартиру закрыли на все запоры, хотя большого смысла в этом не было. Все собрались на кухне. Первым делом Андрей обошёл квартиру с тщательным обыском, высматривая «жучки». Ему удалось обнаружить пару, и он деловито, со знанием дела, их ликвидировал.

- Теперь долго нам тут нельзя находиться, во всяком случае, до утра – точно, – с глухим смешком сказал он. – Предлагаю отсидеться у меня. Соберите самые необходимые вещи.

Костя тут же бросился искать на антресолях дорожную сумку Жени.

- Думаешь, у Тарасика нельзя?

- Тарасик уже натерпелся с нами.

- У Андрея безопаснее.

- Почему? Думаю, что наоборот.

- Не настаиваю, боитесь – не надо. Я только предложил. Но Саше и Косте, в самом деле, у меня было бы лучше. Меня не станут тревожить. Пока.

- Теперь неизвестно, что на работе будет, - глухо сказала Саша, со стоном усаживаясь на табурет. Она на время успокоилась, усталость темнила милое лицо, сохранившее девичью чистоту и живость.

- А что может быть на работе?

- Кирочка, кто же захочет иметь сотрудником жену диссидента?

- Ты же десять лет в журнале!

- Кого это трогает? – вмешался Костя. Он нервно теребил ворот свитера красивыми, длинными пальцами. Очки сползли на нос. – Думаю, мне тоже навешают. Придётся к бабушке под Саратов, картошку окучивать.

- Куда его теперь?

- Кто ж их знает… Он даже чаю не успел выпить. Только в коридор покурить вышел – и звонок…

Александра снова уткнулась головой в грудь Кости, худенькие плечики её дрожали.

- Они что-нибудь объясняли? Что они говорили?

- Поступил сигнал о том, что Башмачников Е. А. ведёт подрывную работу, готовит заговор. Проводит подпольные собрания. Это Женя-то!

- А чей сигнал, чей? Соседский?

- Нет. Они не сказали, но не соседский. Ну не могли они, Кирочка, у всех – дети маленькие!

- В наше время никому веры нет, - заметил мрачный Андрей. – Сегодня – сосед, завтра – претендент на квартиру. Как распознаешь, может, его давно зависть гложет. Это Кира – мастер мысли угадывать.

- Да чему завидовать, Андрюша? Мы что, живём богаче других? На Фордах катаемся, дача на гектар? Богаче этих самых, партийный и идейных, и нету. Женю даже на гастроли не всегда отпускали. Только по квартирникам, по старым знакомым, да – в области. Если бы год назад не отказался от Европы, жили бы по-человечески. Только ему эта уродина  ближе.

- Потише вы, Александра, пожалейте сына.

- Да, кстати… - встрял Макс и гордо выложил из пакета на стол буханку чёрного хлеба и пачку «Юбилейного» печенья.

- Макс, откуда у тебя хлеб?

Макс хитро подмигнул: - Какая разница? Спасают деловые навыки прежней вольной жизни. Эх, и чего я с тобой связался? Жил себе и жил, и жил неплохо, надо сказать. Хотел – громил авто, хотел – взрывал склады, хотел – в метро отсиживался. И никогда не дрожал за шкуру: знал, что могу продать её недёшево. Например, подорвать вместе с жабами и клопами.

- Давайте обсудим ситуацию, - предложил Андрей. – Саша, накапать тебе корвалол?

- Не нужно, - вскинулась Саша. – Мне на работу. Буду, как пьяная.

- Не будешь. Стресс нейтрализует.

- Может, не надо сегодня ходить? Я побуду с тобой.

- Надо, Кирочка. Завтра – последний день перед выходом. Могут быть срочные изменения. Информация. Что-то о Жене. Они же любят это – возьмут известного человека, а потом всего изгадят в прессе: вымажут смолой, обваляют перьями - и выставят пугалом.

- Что тут обсуждать? – буркнул Костя.

- Да есть, что обсудить. Как с Котовым поступать? Собирать ребят у вас нельзя. С вас довольно. И так теперь станут на допросы вызывать.

- Что нас допрашивать? Какие враги среди музыкантов? Отца обязаны отпустить. Подумаешь, собирались поболтать, музыку поиграть…

- Ничего они не обязаны. Они нас считают обязанными. Среди музыкантов самые-то и враги: их же все слышат, даже за бугром. А козёл отпущения для показательного нужен. Вот и Женька подвернулся кстати: закон вышел – а он тут же на него наплевал: устроил ночной квартирник, собирал подписи для митинга. Попробовать если связаться с Группой Поддержки?

Группу Поддержки возглавлял Гуля Зверев. Им удалось – не без помощи Шмеля - кое-кого отбить, кое-кого вызволить, кое-кого наказать, но после нескольких акций они сами ходили по лезвию ножа.

- Смерть предателю? Или смерть цивилизации?

- Какая на фиг цивилизация – столько лет пятимся назад, к середине двадцатого. Кира, ты что молчишь?

Все взгляды настороженно обратились к ней. Кира обвела собравшихся печальными, серьёзными глазами.

- Во-первых, Андрей, объясни своё мнение относительно Котова.

- Его вызывали в сыск. Королёк видел, как он заходил туда. И вышел только через два часа, довольно бодренький.

Все замолчали, подавленные. Гаврилу Котова, старого холостяка с детски невинными глазами, многие недолюбливали. Он был какой-то маленький, пронырливый, жадноватый, обожал порезвиться «на дурнячка» (за чужой счёт) - а если был вынужден нести гостинец, то сам же его и съедал. К игре он не приступал, пока не отобедывал. Его кормили и терпели – при всём зажимистом норове ухватистого мужичка, Гаврюха оставался своим. Во время выступления он разительно менялся, ибо оставался великолепным клавишником в последней команде Перпетуума-Башмачникова, и выдавал ожидаемый и обещанный драйв, чувство и мастерство и ещё сверх того. И все недостатки Котовской натуры не давали права делать скороспелые выводы о его вине, объяснять личными качествами скверные деяния. У кого нет недостатков? Все мы в некоторой степени сволочи.

- Это ещё ни о чём не говорит. Я должна сама в этом убедиться. Посмотреть ему в глаза.

- Нереально.

- Вполне реально. Пригласи его в гости.

- Заподозрит. Не придёт. Давайте лучше, как обычно наши собираются – в Кузинском подвале. Тут – никакого подвоха. Если, конечно, раньше не сбежит.

- Сделай аккуратно. Как ни в чём не бывало. Скажи, я созываю, экстренно. И имей в виду. Пока сама не проверю – не позволю обвинять.

- Ну, а во-вторых?

- Есть у меня одна идея. Единственная. Других – нет. Башмачниковым нужно уходить.

- То есть… - Костя растерянно снял очки, пожевал дужку.

- Ты понял правильно. Уйти в Иномирье.

- Ты предлагаешь бросить отца? – Константин уронил очки, нагнулся, едва не наступил на них, но Макс его опередил, очки были спасены.

- Кто говорит слово «бросить»? Разве я для этого сюда прибыла?

- Легко сказать. Все Двери контролируются. Вольных Хакеров перестреляли. Если отца отвезут в Лефортово – это кранты! Как узнаем?

- Как все узнают. Пойду в отделение. Не могут не сказать. Обязаны. Я жена, - сказала Александра.

- Тебя просто не пустят.

- Другие тоже ходят, пороги обивают.

- До поры. Саша, тебе не стоит самой, - сказал Андрей. – Мы с ребятами всё разузнаем. Соединимся с Алексом. Не впервой. Есть каналы, ты же знаешь - у Георгия отца так забирали. Главное, чтобы бабок хватило. Они нынче зажимистые. Ничем не проймёшь. Всё им мало.

- Спасибо, Андрюша, но это моё дело.

- Башмачников – дело общее. Он не сам по себе. Он – уже истории принадлежит.

- Андрей прав, - вмешалась Кира. – Саша, тебе лучше поберечь себя. Не мелькай пока что лишний раз. Костя, тебе тоже лучше в институт отправиться. А вечером, если договоримся, встречаемся в подвале. Или у Тарасика. Созвонимся. Постарайся разузнать, это сэкономит мои силы. Андрюша, ты проводишь Александру до работы?

Пока Саша собиралась, Кира поймала Андрея в прихожей за рукав.

- Ну, ты объяснишь мне, что происходит? Не дожидайся, пока я буду пытать!

Андрей усмехнулся.

- Не буду дожидаться. Но всё равно ты не сделаешь этого, даже если захочешь.

- Это почему же?

- Опасно, - Андрей пожал плечами. – Услышат. Думаешь, если отсиделась у Тарасика, всё заглохло?

- Ты уходишь от ответа.

- Уже возвращаюсь. Вообще не пойму, какого фига заявилась в наш гадюшник? По всей Земле вылавливают инмирцев. Землян заедает, что их вытурили из Всемирного Сообщества, заклеймили, хотя именно они дали жизнь Инмиру. Обидно, чёрт, оскорбительно, несправедливо, незаслуженно!

- Опять увиливаешь? – мягко напомнила Кира, начиная терять терпение, а это было небезопасно для противника.

- Всё просто и непросто. У меня два родственника в Сыске. Плохой и хороший. Думаешь, откуда я ксивы достаю? И информацию об «усопших» в Сыске? Так что если человек за родных отвечает, то я – предатель и враг.

- Он, этот родственник плохой, что, знает обо всём?

- Догадывается.

- Знает, Андрей, знает, а не догадывается.

- Уговорила. Знает. Родной брат. Любимый. Пока ещё сознаёт, что родной, и обязан мне многим. В частности, жизнью. А мне Башмачниковы небезразличны. Александра в частности. Уяснила? И закончили на этом допрос.

- С чего же ты взял, что донёс Котов? Ему это невыгодно. Он работает у Жени, и любит свою жизнь. Больше похоже на тебя, Андрей. Ты имеешь виды на Сашу, тебе это куда как на руку. Получишь и Сашу, и место Башмачникова в этой жизни. Почему нет – ты пишешь песни и наверняка считаешь себя способным на лидерство в этой области. Да, даже наверняка способен. Что скажешь? Посмотри мне в глаза, прямо, попробуй доказать обратное!

Кира даже не подозревала, насколько близка к истине.

Но Андрей взглянул в её пронзительные, острые глаза без боязни и сомнения, спокойно и грустно.

И Кира не увидела ничего, не обнаружила никаких метаний, трепета и дрожи от ледяных иголочек страха, пронизывающих насквозь. Только горечь, боль, безнадёжность и усталость. И надежда на то, что удача, наконец, улыбнётся ему.

- Ты имеешь право так думать, - наконец медленно произнёс он. – Надеюсь, ты нашла то, что искала. Подтверждение своей гипотезе – да? – кончики его губ болезненно дёрнулись. – Ты во многом права. Да, я давно занимаюсь творчеством, мечтаю выпустить первый сольник – его появление столько раз срывалось по причинам, от меня не зависящим – обстановка такая, нездоровая. Да, у Котова нет видимых причин. Кроме той, что он ухаживает за сестрой Мацкого, районного Цензуриона, и мечтает влиться в высшее общество. Да, кроме преданного и любимого брата, у меня племянник из провинции в милицаях. Алчный подонок, ради денег даже родной Сыск и отца предаст. Собственно, он так и делает, продавая налево и направо всевозможные документы. Остановиться не может. Пока не наворовался вволю, доносить не станет – его самого тут же и прищучат. Кстати, он не знает, для кого я просил очередные удостоверения. Проверить, конечно, может – но их уже столько разошлось. И ещё в одном ты права. Да, я люблю Сашу. Давно и отчаянно. Да, я предлагал ей бросить всё к чертям и уехать со мной – была возможность слинять в Германию. Там порядок и покой. Но, как видишь, воз и ныне там. А то, что Женю забрали, по столь смехотворным причинам, может быть обустроено для того, чтобы поймать тебя на «живца» - тебе не пришло это в голову? Подумай.

Кира опешила. Если её проницательность и доверчивость можно было обмануть – то лишь так, напором и откровенностью: зачастую правду легко спутать с ложью. И Кира не нашлась, что ответить.

- Мы готовы, - тихо сказала Саша, появляясь с Костей в прихожей. – Хотя не представляю, как смогу прожить этот день…

Они расходились угрюмые, озабоченные, тревожные.

Дикая несправедливость, вернее, неправедность произошедшего, в душе ещё не переросла в непоправимость. Всё ещё питала надежда, что это не всерьёз, какой-то сумасшедший сон, который должен окончиться.

Всего два месяца – а Кира устала. Устала от своей нелегальности, вечного маскарада, устала обременять собою родных в их отвратительной реальности, устала без конца выискивать в толпе опасность для себя и Макса, обходить её, обегать, сторониться, прятаться, затаиваться и выжидать. Устала ежедневно думать, а сколько останется у отца на еду после сегодняшнего обеда? Макс вообще стеснялся съесть лишний кусок. Так не могло долго продолжаться.

Раньше Кира думала, что заживёт счастливо с отцом, его молодой женой и братом, что она тоже вольётся в беззаботную, бесшабашную, безалаберную жизнь музыканта, возможно, присоединится к его команде. Никто не знал, что она пытается писать стихи и мечтает положить их на музыку.

Но реальность уничтожила радужные мечты и надежды. Долгожданная Земля, прекрасная, далёкая родина, которой она не знала, оказалась чудовищем, алчущих крови и смерти. Домашним зверем, в котором вдруг проснулся инстинкт охоты. Всколыхнулась обида, проснулись имперские амбиции: «Как это так – я дала жизнь Иномирью, а мне – под зад коленом? Не бывать этому! Иномирье по праву принадлежит мне! Не желаете открыться – ворвусь, завоюю, колонизирую!»

Свободная, терпимая Америка, кичащаяся своей демократией, была поглощена анархией. А Россию, напротив, снова утянуло на дно прошлое: она сдалась на милость тоталитаризму без единого выстрела и вздоха.

Возможность и право любого гражданина уйти, стать свободным в Инмире, стала для Америки радостью, и эта радость развалила её. А для России стала угрозой, и, напротив, сплотила её, чтобы она могла планомерно разрабатывать проекты завоевания Иномирья. Об этом не рассказывал ни Джи, ни мама, ни далаянские Оракулы. Это Кире пришлось постигать самой.

Кира осталась дома. Она не стала зондировать Пространство в поисках отца. Хотя сердце болело нещадно и проваливалось в пустоту при мысли, что с ним могут сделать и как ему плохо. Она дождётся известий от Андрея о том, где отец, какие будут обвинения – обычные, стандартные формулировки, или придумается что-то новенькое, особенное. Силы потребуется много: проникнуть к нему, вытащить, перенести в укромное место, затем открыть Дверь и перенести всех разом. Куда – она ещё толком не знала. Как получится. На сколько хватит сил.  А пока она приготовит обед. Скромный. Евгений ещё не получил за последний клубный концерт. Она сама, лично сходит за гонораром. Не могут не дать. Ребята честно отработали.

Костя вернулся домой внезапно: просто съездил туда и обратно. Сел за фортепьяно, обрушил на клавиши безысходность и гнев. Взвинченный, с тоской в глазах. Кира прочла по ним всё, можно было не спрашивать. Его вызвал декан и, пряча близорукие глаза, смущённо, запинаясь, под прицелом жёсткого взгляда Партийца, главы ОПиК, Отдела Пропаганды и Культуры, понёс полную чушь. Он бормотал, что «Костя замечательный музыкант, с большим будущим, и поэтому ему лучшая дорога – в детскую музыкальную школу, с которой можно вполне начать замечательную карьеру и даже достичь завидного положения директора, а вот исполнительская деятельность – область слишком сложная в отношении политики, и каждый музыкант – под прицелом иноземных агентов, и выезд всё равно проблематичен, особенно для… для…»

Тут он запнулся, долго не мог подобрать нужного слова и, наконец, заставил себя вырулить на финишную прямую: «… для человека с неустойчивыми внутриполитическими взглядами».

Короче, Косте предложили покинуть музыкальное училище, без диплома, но с «корочкой» о неполном.

- Даже мой диплом победителя в 3-м молодёжном конкурсе Чайковского зажмотили, гады, «попозже зайдите, видите ли, не оформили ещё как надо»! Уроды! Змеюки! Скрючило и переклинило всех от страха!

Потом позвонил Муся Гальцев и, запинаясь и пытаясь выражаться витиевато, но понятно, сообщил, что встретил и забрал Александру в «известные пенаты, родину Шевченко».

Кира и Костя подхватили заготовленный баул и с нелепыми, непомерными предосторожностями, отнюдь не показавшимися нелепыми и непомерными, отчалили по знакомому адресу.

Оказалось, что Александру тоже отпустили до обеда, но не потому, что её уволили – в отделе разрешили уйти раньше, чтобы не попадаться на глаза редактору и его замполиту. Муся, Женькин экс-клавишник, теперь обременённый семьёй и одышкой по случаю чрезмерного веса, соединился опять-таки с многострадальным Тарасиком и лично доставил Сашу в условленное место.

И теперь она в полном отупении и апатии сидела на стуле в кухне Тарасика, и вспоминала свою кухню, ту самую кухню, что была столько лет средоточием самой жизни. Живой, не закомплексованной, бьющей ключом и полной самых радужных надежд, самых впечатляющих побед, самых интересных встреч и увлекательных разговоров. Да и все прочие кухни тех квартир, куда люди приглашали Женю для концерта, где кричали бис, целовали, одаривали теплом и любовью.

Она сидела неподвижно, а сердце колотилось бешено и непростительно больно.

- Погоди, Саша, обещаю, мы победим! – уверяла Кира. – Я ведь не просто так сюда явилась. Думаешь, на Землю легко попасть? Вас ведь отгородили второй Стеной от Инмира, словно диких зверей в цирке решёткой – от зрителей. Вас боятся. Вы – под запретом. Сюда не каждый может забраться. А я вот – постаралась.

- У тебя есть план? – Александра подняла к ней красное, заплаканное лицо. – Ребята узнавали – он в Лефортове. Это хуже, чем за две стены. С утра пойду занимать очередь. Или лучше с ночи?

…До самого вечера они тщетно пытались услышать что-то по радио и увидеть по телевизору. Шли обычные бестолковые шоу и несмешные юмористические программы.  Вперемежку с Лубянкинским сериалом, которому не было конца и края. Как и великим подвигам и свершениям сысковиков прошлого, настоящего и будущего, спасающих Землю от нашествия нечисти разного рода. Они называли себя Новыми Коммунистами и «дзержинцами», Сыскное Правление было равнозначно ЧК. «Времена – они возвращаются». Прославлялись идеи Ленина и Сталина. Но…

«Теории хороши теоретически», - размышляла вслух Кира. – «Теоретически они идеальны. И никто не думает, что их воплощают «реальные пацаны»...

Несколько дней в её голове звучал Чиж – «Вот пуля просвистела, в грудь попала мне, спасся я в степи на лихом коне, но саблею меня комиссар достал…» И так далее. Она сейчас прочувствовала её особенно. «Сколько нас таких уходило в лес!» Ключевая фраза. Стоит только поставить себя на место героя, когда ты только что вернулся домой после войны, отчаянно желая мира, но пришел комиссар и добил. Что бы ты делал, если бы тебя «комиссары в пыльных шлемах» внаглую обокрали – как бы ты к ним относился? Радовался и гордился? Сейчас войны нет. Но люди почему-то сбегают в Инмир, стремясь к идеалу. И отчаянно сопротивляются, когда на них набрасывают лассо и натягивают вожжи. И вольно или невольно – в Инмир вытягиваются те же проблемы, страхи и вопросы.

Кира не хотела терять иллюзии, но они потихоньку просачивались сквозь пальцы.

- Вот-вот. У людей как? – откликался Костя. - Вышел во властные структуры, победил «врагов» – и сразу умнее других, и власть надо всеми, что хочу – то и ворочу. Чисто человеческое качество. У всех в загашнике сидит. Получилось – вылезло. Нет возможностей – не вылезло. Но вылезло бы почти у любого, выбейся он во власть. Как же с нами строить идеальное? Утопию? На каждую утопию находится антиутопия.

…Радио удручало не меньше. «Государственная попса» в полном объёме, многочисленные «переблейки», плюс редкие вкрапления настоящей музыки – попадались самые нейтральные песни «старичков», которые уже давно отпели самое острое и нелицеприятное и запомнились наизусть. Того же Гоши Зуева (кто бы мог подумать, что он нынче возглавляет группу Мстителей!), даже что-то из лирического Шевчука и «Кино» в архивных разделах, Ивана Демьяна или Земфиры. Ди-джеи словно сговорились. Ни слова о Евгении Башмачникове. Словно такого и не существовало. Но Саша твёрдо была намерена продежурить у радиоприёмника – чтобы на рассвете отправиться в путь к изолятору.

- Саша, обещай мне, что дождёшься меня, - сказала Кира, ласково заглядывая в милые, усталые глаза. – Нам с Костей надо отлучиться, с ребятами поговорить. Посоветоваться. Мы скоро вернёмся… Макс, на тебя ответственность.

- Ты можешь не беспокоиться, Кирочка. Со мною всё в порядке, я – человек резиновый, многие удары могу выдержать. Пока Женя жив – и я жива. Пока есть надежда – я надеюсь. Меня Женя приучил к этому. Он сильный – и нежный. Он жизнь любит, Кирочка. Очень любит! Он всё пытался разорваться – и здесь половина его жизни, с любимой музыкой, слушателями, музыкантами, его талант, который нашёл приложение. И там, у вас, тоже половина жизни: твоя мама и ты. Потом я появилась, и он перестал разрываться, Костя родился. Мы были очень счастливы, пока… пока Новое Президентство не завелось, словно таракан за обоями. Так что ты не беспокойся. Я буду слушать радио – должен же Шмель на «Своём» знак подать. Буду вспоминать о хорошем. Молиться стану. Идите. И… берегите друг друга. Я вас очень ждать буду.

Скрепя сердце, Кира обняла Сашу, которая была старше её всего лишь на двенадцать лет. Скрепя сердце, открыла дверь. Она не имела права её оставлять, да ещё на чужой квартире. «Макс, головой отвечаешь!» - прошептала она в прихожей Максу, и они с Костей вышли в вечер.