Vita Vulgaris 2. Новейшая история. Часть III

1. ОПЯТЬ КВАРТИРНЫЙ ВОПРОС

После отъезда сестры я занялась поиском квартиры для золовки. Оказалось, что в ближнем Подмосковье за такие деньги найти что-то подходящее практически невозможно. Я расширила поиск. Мы с Антошкой даже в Клин ездили, где нам предложили «хорошую большую комнату в коммуналке», хозяйка которой нарисовала нам радужную перспективу:

- В соседней комнате живёт одинокая старушка. Когда она умрёт, вы сможете её площадь занять.

Неужели эта женщина застряла в советском времени, когда соседи по коммунальной квартире могли претендовать на освободившуюся площадь?

- Кто ж нам эту комнату бесплатно даст? – недоумённо спросила я. – Государство?

- Зачем государство? У соседки комната приватизирована, и она хочет её завещать тому, кто за ней будет ухаживать.

От такого заманчивого предложения я отказалась, резонно полагая, что у старушки могут найтись беззаветно и глубоко в душе любящие её родственники, с которыми потом Танька замучается по судам таскаться. Да и от Москвы далековато.
   
Возвращаясь на электричке домой, я в очередной раз подумала о народной мудрости про бесплатный сыр в мышеловке и железе, которое следует ковать, не отходя от кассы. Ах, если бы Татьяна в восемьдесят шестом году не отказалась от обмена – жила бы теперь в центре Москвы!

Под стук колёс мои мысли плавно перешли от Танькиных проблем к собственным. Ведь не откажись моя мама переехать вместе с нами, жили бы они сейчас в двухкомнатной квартире в Москве. Ясно же, что их старость на мне, а значит, рано или поздно встанет вопрос о том, чтобы перетащить их поближе к себе. И что я при таких ценах смогу им купить?!

Я злилась на маму. Тем более что недавно масла в огонь подлила её старинная подруга, которая в телефонном разговоре сказала: «Твоя мама говорит, что ты их бросила». Я тогда от негодования чуть не задохнулась: «Тётя Тамара! Ведь она сначала согласилась переезжать, а потом наотрез отказалась. Вы себе представить не можете, как я её уговаривала, а она ни в какую! В конце концов, я её спросила: ты не будешь потом говорить, что я вас бросила? Она ответила, что нет. А теперь!».

Дома Лёша встретил меня словами:

- У меня две новости.

- Хорошие? – спросила я.

- Похоже, что да, - ответил он. - Послезавтра прилетает твой отец. Его пригласили на свадьбу.

- Какую?

- Не знаю. Какого-то его внучатого племянника, который живёт где-то в Подмосковье – не помню.

- А-а-а. Понятно. Это, наверное, сын папиной племянницы Веры. Я с ней не знакома. А вторая новость?

- Шурикина Настя…

- Она уже не Шурикина, - прервала я мужа.

- Это в данном случае не имеет значения. Так вот: звонил Шурик и сказал, что Настя собирается продавать однокомнатную квартиру в селе, которая ей от бабушки досталась. Своим она продаст за девять тысяч.

- В селе?! Хату что ли? Вернее избу?

- Он сказал, что в панельном доме со всеми удобствами. Это вроде бывший совхоз недалеко от Солнечногорска. Позвони по этому номеру, Настя тебе всё подробно расскажет.

Когда прилетел отец, я решила обсудить с ним вопрос их переселения, и объяснить ему, на что они с мамой могут рассчитывать.

- Папа, вы собираетесь поближе к нам перебираться? – спросила я.

- Мы переедем в Москву, только если будем жить здесь, - ответил мне отец.

- Где здесь?

- Здесь. У вас, - сказал папа.

 - Ну нет! – воскликнула я.

Этот возглас вырвался у меня непроизвольно, и получилось грубо. Обижать отца я не хотела, тем более что было ясно как день, что папа был просто ретранслятором маминой идеи. Однако опять тесниться в одной квартире с родителями в мои планы не входило.

- Папа, пойми, мне уже скоро пятьдесят, а мы только-только начали жить отдельно, - сказала я чуть не плача, так мне себя, несчастную, в этот момент стало жалко.

- Ладно, дочка, - примирительно сказал отец, - нам и там хорошо.

***

Настину квартиру я посмотрела, и она мне понравилась – в смысле понравилась за такие деньги. Как мне рассказала Настя, раньше директором совхоза был немец, благодаря которому люди в нём жили хорошо. В посёлке был клуб, несколько пятиэтажек, продовольственный магазин и даже кондитерский цех, который раньше славился своей продукцией из свежего совхозного сырья. После того, как директор умер, все жители надеялись, что дело отца продолжит его сын – такой же честный трудяга. Однако им прислали какого-то отставника, который беспробудно пил и развалил хозяйство за пару лет. Ну а потом перестройка – и совхоза не стало.

Я позвонила Татьяне и подробно описала квартиру с привязкой к местности. Особенно мне понравилось, что к посёлку вплотную примыкал лес, в котором, по словам местных жителей, было много грибов.

- А как туда добираться? – спросила Татьяна.

- На электричке до Солнечногорска, а со станции идёт автобус. Минут десять, не больше, - ответила я. – Тань, по-моему, мы ничего лучше не найдём.

- Я согласна. У меня на квартиру уже есть покупатели, только с ними надо договориться, чтобы они заплатили мне авансом, пока я договор купли-продажи не оформлю.

- Ну, давай действуй, и приезжай с деньгами, - сказала я.

***
 
Жанна, как и обещала, прилетела в марте и пробыла у нас четыре дня. Как всегда мы говорили о чём угодно, только не о болезни. Однако перед отлётом в Израиль сестра эту табуированную тему хотя и косвенно, но затронула.

- Мила, тётя Зоя просится к тебе. Она не хочет оставаться одна. Возьмёшь?

Эти слова для меня прозвучали как сестрино завещание.

- Возьму, - ответила я без запинки, хотя, если честно, до этого разговора о судьбе тёти Зои не задумывалась, а ведь она, потеряв мужа в первые дни войны, всю свою жизнь посвятила нашей семье.


2. "ЭКСЦЕСС"

После того, как нашлась квартира для Татьяны, я вздохнула с облегчением. Теперь можно было приступить к осуществлению давно лелеемой мечты: соткать сюжетный гобелен, эскиз которого у меня был уже готов, правда, в голове.

Я представила себе лежащую на лужайке грустную женщину в широкополой шляпе и с увядшим цветком в руке. На бедре у женщины сидит птица, которая свила на нём гнездо и уже отложила яйца. А она всё ждёт и ждёт…    

Я нарисовала эскиз, увеличила его до размеров будущего гобелена, то есть сделала картон, насновала на раму нитки, разложила на столе пряжу и, сев на диван, в течение нескольких минут предавалась проживанию самого потрясающего чувства: предвкушению творческого процесса создания будущего шедевра.

Ко мне подошёл Антон и спросил:

- Опять ткать будешь?

- Что значит – опять? Я уже сто лет не ткала. Вот придумала сюжет – если получится, будет клёво.

- А-а-а, - неопределённо ответил Антон.

Это означало, что сыну вовсе не интересно, что я собираюсь ткать. Он, как и его технарь отец, от моего увлечения был далёк. Я поняла, что сын хочет мне что-то сказать, но не решается.

- У тебя какая-то проблема? – спросила я его.

- Да нет, - ответил он, потом помялся и продолжил: - Мама, я хочу совершить эксцесс.

- Что за эксцесс? – спросила я, вспомнив его «лампочную» эпопею, и подумав, что теперь он хочет осчастливить лампами дневного света соседний подъезд.

- Я тебе сказать не могу, - ответил Антошка.

- Ну, сынок, тогда я не знаю, чем тебе помочь.

В это время зазвонил телефон. Антон снял трубку.

- Мама, это тебя.

Звонили из «Альфы» и предложили срочный перевод, за который обещали заплатить по двойному тарифу. Я, конечно, согласилась, хотя без обычного энтузиазма – уж больно мне хотелось начать свой гобелен.

Хозяин конторы Александр Павлович, передавая мне текст оригинала, сказал:

- Это материалы к американскому фильму «Святой». Описание эпизодов, которые будут сниматься в Москве. 

- А какой срок?

- К завтрашнему утру.

- Ничего себе!

- Ты справишься, - махнул рукой Александр Павлович. – Беги уже. Время – деньги.

Текст представлял собой таблицу, в которой кратко описывались эпизоды, используемый в каждом из них реквизит, место съёмки, оборудование и прочие технические детали. В довершение ко всему описание изобиловало сокращениями и киношным сленгом. Пришлось помучиться, потому что с кинопроизводством я была незнакома, а  специального словаря у меня не было. (Кстати, Интернета, в котором можно найти всё, тогда тоже не было).

К утру я чувствовала себя, да, пожалуй, и выглядела, как пьяный таракан, но работу завершила. Правда, полной уверенности в качестве перевода у меня не было. Однако московские эпизоды сняли и претензий не предъявили – значит справилась.

Не успела я, отоспавшись, приступить к гобелену, как меня опять прервали. Позвонил Шурик.

- Мила, ты можешь принять у себя двух поляков? Они завтра будут в Москве проездом.

- Каких поляков? – удивилась я.

- Марабу попросил меня их встретить и проводить. Они летят в Алма-Ату. Там их сын вместе с Марабу в посольстве работает, - объяснил мне Шурик и поспешил добавить: - Без ночёвки – утром прилетают, а улетают поздно вечером. Просто они у тебя перекантуются. Накорми их своими оладушками.

- Ладно, привози. Накормлю я твоих поляков, - согласилась я, зная, что Шурик никогда бы не отказал своему другу Марату, а я никогда бы не отказала Шурику.

Я знала, что Марат устроился работать в американское посольство водителем, а Шурик мне рассказал, что этот поляк впоследствии помог ему занять там какую-то хозяйственную должность.

Похоже, что с приёмом поляков я справилась хорошо, потому что на следующий день после их отъезда позвонил Марат и сказал:

- Рафал с супругой дзенкуют тебя бардзо (очень благодарят). Они были в восторге от тёплого приёма и твоих оладий.

- Всегда к вашим услугам, - ответила я шутя.

Проводив поляков, я позвонила в «Альфу» и попросила пока переводов мне не предлагать.

- Что так? – поинтересовался Александр Павлович.

- Буду очень занята, - ответила я.

Расчистив таким образом «поляну», я погрузилась в работу над гобеленом. Ткала около месяца с таким увлечением, как в первый раз, когда двухлетний Антошка бегал вокруг меня кругами, приставал со своими вопросами, а я слушала его в пол уха и говорила: «Отойди, не мешай!». И на этот раз Антошка опять что-то говорил мне про эксцесс, но я в его проблему не вникала. Протянув последнюю нить, я отошла от рамы и, любуясь новоиспечённой дамой, так и не дождавшейся своего возлюбленного, воскликнула:

- Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!

Услышав меня, Антон спросил:

- Ты чего, мама?! Какой Пушкин?

- Антон, посмотри, как здорово получилось! - обратилась я к сыну, ведь свою радость надо было с кем-то разделить. – Тебе нравится?

- Ага, - ответил сын, мельком взглянув на мою даму, а потом добавил: - Мама, если честно, я в этом ничего не понимаю.

Я невольно вздохнула: в родном доме и оценить некому.

- Ты на меня обижаешься? – с тревогой в голосе спросил Антошка.

- Да нет! – поспешила я его успокоить. – Ты вовсе не обязан в этом разбираться. Ты же на меня не обижаешься за то, что я в высшей математике не петрю. Кстати, Антон, - решила я перевести разговор на другую тему, - мне кажется, я знаю, какой эксцесс ты хочешь совершить.

- Какой?

- Ты хочешь девушке подарить цветы.

- Точно, - удручённо ответил Антон и даже не удивился, что я догадалась.

- Она с тобой учится?

- Нет, в нашем корпусе книги продаёт.

- Ну, так подари. В чём проблема?

- Я стесняюсь.

Чисто детский сад! Впрочем, я в шестнадцать лет тоже была безответно и безнадёжно влюблена в одноклассника Витю Попова, который на меня внимания не обращал, потому что объектом его тайного воздыхания была моя подруга Ляля. Мы с Витей «страдали» поодиночке и молча. Однако в то время (с его более строгим воспитанием) я принадлежала к большинству мальчиков и девочек, которые успевали проходить стадию романтической влюблённости прежде, чем потерять невинность. Сверстники же моего сына были гораздо раскованнее, и на их фоне Антошка выглядел несовременно. (Это не старушечье брюзжание по поводу падения нравов, а констатация факта).

- Даже не знаю, Антон, чем тебе помочь, - сказала я. – Просто надо решиться, ведь не съест же тебя девушка за цветы. 

На следующее утро Антон купил букет бледно-розовых и сиреневых гиацинтов и показал его мне:

- Ну как, мама? Пойдёт?

- Пойдёт. Красивые, - ответила я и вдруг с грустью подумала, что Алёша мне на свиданиях цветов не дарил.

Вечером сын вернулся с занятий явно в плохом настроении. Даже не просто в плохом – он чуть не плакал.

- Что, сынок, - спросила я, - не понравились девушке твои гиацинты?

- Она их бросила мне в лицо, - ответил сын.

Вот так. Девушка Антошку не съела – она просто выплюнула его, не попробовав. Неужели у неё не хватило ума отказать Антону в более мягкой форме?! Мне было жалко сына до слёз. Я попыталась смягчит последствия неудачного «эксцесса». 

- Антошка, она просто дура, - сказала я, - так нормальные девушки не поступают. Даже если ты ей не понравился, бросать цветы в лицо – это свинство.

- А как она должна была поступить? – спросил несчастный Антон.

- Ну могла бы сказать, что у неё уже есть парень, или она замужем и цветы от тебя принять не может.

Позже, когда Антон немного отошёл от потрясения, он рассказал мне подробности своего «эксцесса». Оказывается, он довольно долго маячил на почтительном расстоянии от стола с книгами, за которым стояла девушка, и не решался к ней приблизиться. А когда всё-таки подошёл, она спросила его с раздражением: «Что Вам нужно?».

Закончил свою печальную повесть Антон так:

- Я, мама, ткнул пальцем в какие-то книги и сказал: «Вот это и это», а потом протянул ей цветы и сказал: «И это». Она букет взяла и в морду мне кинула.

- Понимаешь, Антон, - сказала я сыну, - если бы ты не ходил перед ней по кругу, а сразу же подошёл, она бы так не поступила. Ты её своей неуверенностью не привлёк, а наоборот оттолкнул.

- Я по кругу не ходил. Я за колонной стоял и два раза мимо неё прошёл, - уточнил Антон.

- Ты мой буквалист! «Ходить по кругу» я использовала в переносном смысле.   

При этом я с большой осторожностью приобняла сына. Почему с осторожностью? Потому что знала – Антошка вполне мог такого «контактного» проявления сочувствия и любви не принять и резко отпрянуть. На этот раз сын моему прикосновению противиться не стал.    

- А знаешь, мама, я ведь целый месяц ходил по кругу, - со вздохом сказал он.

Я тоже вздохнула, только мысленно: девушки неуверенных не любят.               

Осуждать обидчицу за то, что у неё не хватило ума (молодая ещё), такта и выдержки, чтобы не нанести моему сыну психологическую травму с отдалёнными последствиями, я не могла. Она принадлежала к тому самому внешнему миру, который изменить нельзя и который не брал на себя обязательств беречь и лелеять психическое благополучие Антона.

Недаром Антошка, когда ему ещё и трёх лет не было, выдал фразу, которая оказалась для него пророческой: «Жизнь тяжела, трудна. Не хочу быть рОдиным, роди меня обратно».

Несмотря на все эти переживания, Антошка сдал выпускные экзамены на подготовительных курсах и поступил на очное отделение ВМК.


3. ВЫСОКИЕ ОТНОШЕНИЯ

В июне приехала золовка с деньгами. В предвкушении скорого переезда она была в приподнятом настроении. Я повезла её в посёлок, чтобы показать квартиру, войдя в которую, Танька изменилась в лице. Не знаю, чего она ожидала от стандартной малогабаритки с шестиметровой кухней и совмещёнными удобствами.

Говорить о том, что на её деньги лучшего не найти, я не стала, да она и сама это понимала, потому что сказала:

- Ладно, будем оформлять.   

На следующий день они с Настей поехали в Солнечногорск, где должны были оформить договор купли-продажи, но вернулись несолоно хлебавши. Областные власти решили, что иностранцам продавать квартиры нельзя.

- Вот идиоты! – не выдержала я, возмущённая законотворческим зудом областных чиновников, которые явно превышали свои полномочия. - Мнят себя выше конституции! А ты говорила, что у тебя муж российский гражданин?
 
- Да сказала я! А они всё равно отказали, потому что у меня, видишь ли, нет московской прописки!

- Ну, так звони Виктору. Думаю, что ради покупки квартиры он тебя пропишет.

- Я так и собираюсь сделать.

О высоких отношениях Татьяны со своим законным супругом и отцом её ребёнка я уже писала. Ёж (так она и все её подруги его называли) был почти на четверть века старше неё и очень жено-  и свободолюбив, поэтому предпочитал гостевой брак и Таньку в свою московскую квартиру не прописывал.

Если после неудачи с договором Татьяна ещё держалась, то, пообщавшись с Виктором, впала в истерику. Прописывать её на свою жилплощадь он категорически отказался, несмотря на то, что она клятвенно обещала ему выписаться сразу же после покупки квартиры.

- Не понимаю, чего он боится? - недоумевала я. – Ведь ты на его площадь не претендуешь.

- Потому что он козёл! – рыдая и размазывая слёзы и сопли по лицу, выпалила Танька.

- Не знала, что ежи бывают козлами, - попыталась я вывести золовку из истерики, но она на мою шутку отреагировала новым приступом неудержимого рёва.

- Ладно, Таня, успокойся, мы что-нибудь придумаем.

- Что-о-о-о?!

- Ну, например, предложи ему купить квартиру на своё имя и прописать в ней вас с Иркой.  Скажи, что ты ему доверяешь.

Татьяна рыдать прекратила и уже почти спокойно сказала:

- А это идея.

- Надеюсь, ты ему действительно доверяешь? - на всякий случай спросила я.

- Конечно, доверяю. Он хоть и осёл упрямый, но не сволочь, - ответила Танька. - Я ему завтра позвоню, а то у меня никаких сил на разговор с ним не осталось.

Ослокозлоёж на этот вариант согласился, правда сказал, что собирается в длительную командировку в Приамурье и вернётся только в октябре. Татьяна в очередной раз расстроилась:

- Ну вот опять! Ирке в сентябре в школу идти, а мы будем переездом заниматься.

- Пусть он на меня доверенность на покупку квартиры напишет, - предложила я золовке.

Так и сделали. Виктор оформил на меня доверенность и улетел в командировку. Татьяна оставила мне деньги и уехала в Сумы собирать вещи. Я, проводив золовку, позвонила Насте, и мы договорились встретиться в Солнечногорске для осуществления многострадальной сделки.

Оказалось, что продажу квартиры должна была одобрить районная администрация. Дядечка, ведавший этими вопросами, долго и с недоверчивым видом изучал Настины документы и мою доверенность. 

- А где паспорт Виктора Ивановича Наштакова?

- Какой паспорт? – удивилась я. – Вот же его доверенность на совершение сделки.

- Нужен его паспорт, - строго ответил дядечка.

«Вот козёл!», подумала я, и, тяжело вздохнув, начала ему втолковывать, что поскольку гражданин Наштаков улетел в командировку, он не мог оставить мне свой паспорт, а нотариально оформил доверенность, по которой я обладаю правом совершить следку от его имени.

Чиновник понял, что сморозил глупость, и сделку одобрил, правда, с таким видом, как будто только обстоятельства непреодолимой силы заставили его оторвать от своего сердца Настину квартиру.   

Вечером я позвонила Татьяне.

- Мы с Иркой приедем, сразу же после того, как я отправлю контейнер, - сказала она.

- Ясное дело – не будете же вы спать на полу, и есть руками, - ответила я.

Окрылённая успешным завершением сделки я поехала к тёте Наде, которой давно обещала побелить потолок на кухне.

Новость о том, что Татьяна скоро переедет к нам, обрадовала её несказанно. Она всплеснула руками и воскликнула:

- Милочка, как славно! Теперь мы все будем вместе!

Потом без всякого перехода она глубоко вздохнула, и её глаза наполнились слезами.

- Жалко, что Мишенька до этого не дожил, ведь Танюша была нам как дочка. Ну ничего, скоро и я там буду.

- Ну уж нет, тётя Надя! Мне без вас будет скучно. С кем я буду в канасту играть? – сказала я и обняла её за плечи.

Волшебное слово «канаста» моментально вернуло ей обычную весёлость, и она, лукаво улыбнувшись, спросила:

- А сегодня поиграем?

- Поиграем, - ответила я, - вот побелю потолок, и поиграем.

От предвкушения приятного вечера щёчки у тёти Нади зарумянились, и она засуетилась.

- Давай тогда начнём.

По большому счёту Надежда Владимировна (жена сводного брата моей свекрови) не была мне даже седьмой водой на киселе, но я относилась к ней как к близкой родственнице и считала своим долгом опекать её в одинокой старости. Нет, не так. Долг предполагает некую обязанность, а мне общение с тётей Надей было в радость, потому что она была человеком, с которым хорошо, тепло и уютно.

 
4. РАЗНЫЕ КУЛЬТУРЫ

Если честно, в то время общения мне явно не хватало. Шурик, с которым мы могли  воргузить (его словечко) ночами напролёт (я уже писала, как мы однажды, до утра спорили о случайности и закономерности), бывал у нас редко, а Эдик отбыл за границу. Вот почему для меня настоящими именинами сердца оказалось знакомство с Йеном и Бэкки. А произошло это так:

Как-то позвонил Шурик и сказал:

- Мила, у меня к тебе дело по квартирному вопросу.

- Не пугай меня, Шурик!

- Да нет! Ничего покупать не надо. Марабу просил подыскать в Москве квартиру в аренду.

- А-а-а, ну это проще. Он переезжать собирается? 

- Да нет. Это для его сотрудницы из американского посольства. Она за бойфрендом в Москву перебирается.

- Так они американцы?

- Ну да. Её зовут Бэкки, а его Йен Макгрегор. Кстати, Марат сказал, что он немного говорит по-русски. Запиши его телефон.

Я позвонила Йену, и он мне сказал, что для Бэкки нужно найти  «two bedroom appartment» - трёхкомнатную квартиру по-нашему. Никаких особых требований он не выдвинул.

Подходящий, на мой взгляд, вариант я нашла быстро. Хозяева сдавали свою трёшку только иностранцам за валюту. Запросили 800 долларов в месяц. Я договорилась с Йеном, что мы встретимся на «Тимирязевской» и пойдём смотреть квартиру.

На место встречи в вестибюле метро я приехала за десять минут до условленного времени и в оговоренной одежде – мы ведь с Йеном знакомы были только по телефону. Ждать мне пришлось долго, почти час. Наконец, из первого вагона, идущего из центра, вышел мужчина, в котором я сразу же признала Йена, хотя внешность свою он мне не описывал.

Этот молодой человек со светло-русой бородкой и густой шевелюрой, зачёсанной назад, был одет, я бы сказала, своеобразно. На нём были белые шорты и светлая сорочка – это ещё куда ни шло, хотя футболка была бы более кстати. Но больше всего меня удивили его дорогие кожаные туфли и чёрные носки, из-за чего он выглядел так, как будто по рассеянности вместо положенных брюк напялил на себя попавшиеся под руку шорты и никакого диссонанса в одежде не заметил. В довершение всего в руке у него был портфель, который с шортами тоже никак не вязался.

Мы встретились глазами, и я помахала рукой. Йен ответил широкой улыбкой и сказал по-русски:

- Привьет, Мила.

- Hi (привет), - ответила я, и мы обменялись рукопожатием.

- Мила, говорьи со мной по-русски, я хочу тренировать свой язык, - сказал Йен.

- О’кей, - ответила я «по-русски».

Предполагаемая квартира Бэкки находилось от метро недалеко. Когда мы подошли к дому, Йен посмотрел на часы и сказал:

- Thirteen minutes (Тринадцать минут). 

Квартиру он обследовал тщательно: даже прощупал матрац на широкой кровати и сыграл на пианино какую-то пьеску.

- Дополнительный бонус, - сказала я, кивнув на пианино, как будто специально подыскивала апартаменты с музыкальным инструментом.

- Что такое «дополнитиелити...»? – спросил Йен, так и не выговорив это трудно произносимое слово до конца.

- Extra, – ответила я.

- Oh, yes! Это хорошо, - согласился Йен.

Несмотря на то, что Йен по-русски изъяснялся с трудом, пересыпая свою речь английскими словами и вопросами, правильно ли он говорит, по дороге к метро я успела узнать о нём много интересного. Он оказался не американским, а британским подданным с шотландскими корнями, рождённым в Канаде. По профессии был репортёром и работал на бибиси. Русский решил выучить после того, как во Франции посмотрел фильм Тарковского «Андрей Рублёв». После этих слов я прониклась к нему уважением. 

Бэкки должна была прилететь через три дня, и Йен попросил меня её встретить и отвезти в новое жилище, сославшись на то, что именно на это время у него назначено интервью с защитником животных.

- Хорошо, - согласилась я, - потренирую свой английский. 

Подружка Йена оказалась невысокой, я бы даже сказала приземистой, коротко стриженой натуральной блондинкой без следов косметики. На вид ей было от тридцати пяти до сорока лет. Одета она была по-дорожному: футболка, джинсы, кроссовки. Короче – простая американская баба.

Простой Бэкки оказалась и в общении, поэтому приятельские отношения между нами установились практически сразу. Наше знакомство мы углубили за чаем с пирожными, купленными по дороге. Бэкки поинтересовалась моим семейным положением, а я свою новую подружку спросила, давно ли она знакома с Йеном.

- Мы встретились в Куала-Лумпуре два года назад, - ответила Бэкки.

- А это где? Я имею в виду – какая страна?

***

«Не дворянская наука – география». (Фонвизин. «Недоросль»)

***

- Это Малайзия, - просветила меня Бэкки.

- А-а-а.

- Я увидела его в пабе у стойки. Он мне сразу понравился.
 
- А разве в Малайзии есть пабы? – удивилась я. – Вроде бы это мусульманская страна.

- Есть. Для иностранцев, - ответила Бэкки и продолжила: - Я к нему подошла и сказала: меня зовут Бэкки, и я хочу с тобой познакомиться.
.
«Да, - подумала я, - в вопросе равенства полов американцы нас явно опережают. Возможно, наши девушки из платья бы вылезли, чтобы привлечь внимание понравившегося мужчины, но такую тактику знакомства «без политесов» вряд ли бы применили».

На следующий день позвонил Йен и сказал:

- Мила, я записал интервью на видео. Поможешь мне его расшифровать?

- Ну, приходи, - согласилась я. - Расшифруем и распечатаем. У нас есть принтер.

- Хорошо, - обрадовался Йен, - продиктуй мне адрес.

Когда мы сели за работу, Йен признался:

- Если этот человек отвечал на мои вопросы коротко, я его понимал. Но когда он говорил много слов, я растеривался. Он говорил очень быстро. Все русские говорят быстро. Это, потому, что у вас слова слишком длинные.

Я рассмеялась.

- Ну, Йен, я не думаю, что причина в этом. На родном языке все говорят быстро. Это скорее от темперамента зависит. Или эмоций. Хотя, ты прав. У нас много длинных слов. Например, «человеконенавистничество».

Похоже, что мой пример произвёл на Йена сильное впечатление, потому что он перешёл на двуязычие:

- Что?! Как?! What does it mean? (Что это значит?)

- Misanthropy.

- Wow!

Так я впервые услышала возглас, который со временем практически полностью вытеснил наше родное «ого!».

Мы приступили к расшифровке интервью. Мне показалось, что Йен добивался получения  нужных ему ответов, а его собеседник никак на «провокацию» не поддавался. Выглядела их беседа примерно так:

«Йен: - Вы говорите, что проблема защиты животных в вашей стране не решается?

- Собеседник: - Ну я не могу сказать, что совсем ничего не делается.   

Йен: - Но делается крайне мало?

Собеседник: - Я бы так не сказал. Что-то у нас получается. Проблема в деньгах…

Йен: - Значит, государство на защиту животных деньги не выделяет?

Собеседник: - Ну не совсем так…».

Защитник животных, конечно, лукавил, заявляя, что эта животрепещущая проблема у нас хоть как-то решается (не хотел, наверное, позорить страну перед Западом), однако помню, что я подумала о другом: «Эх, Йен, нам бы ваши проблемы!».

Тогда в стране каждую зиму весь Дальний восток замерзал без отопления, люди по полгода не получали зарплату, и шахтёры стучали касками на Горбатом мосту. Мне приходилось даже читать, что некоторые наши граждане, совершенно не заботясь о братьях наших меньших, поедали появившийся на прилавках импортный собачий корм, который гарантировал им густую и блестящую шерсть.

Впрочем, своё мнение об интервью я оставила при себе, в конце концов, Йен просто добросовестно выполнял задание редакции.

Через пару дней позвонила Бэкки.

- Mila, weekend is the time to socialize (выходные – время для общения), - сказала она и добавила, что они с Йеном приглашают меня прогуляться по Арбату.

Место прогулки меня не удивило, ведь в то время Арбат был, пожалуй, единственной пешеходной улицей в Москве и пользовался популярностью у иностранцев. Когда мы встретились, Йен предложил посидеть на открытой веранде кафе. Мы пили пиво и болтали о том о сём. В общем – sociolized.

Вдруг Бэкки, которая сидела лицом к улице, указывая на одну из прогуливающихся девушек, спросила меня (буду писать сразу по-русски):

- Мила, эта девушка проститутка?

Я оглянулась, окинула девушку оценивающим взглядом и решила, что на жрицу любви она не тянет.

- Думаю, нет.

- А эта – проститутка? А та?

- С чего ты так решила, Бэкки? – удивилась я.

Йен пришёл мне на помощь.

- Бэкки, это обычные русские девушки, - сказал он, - просто они так одеваются.

Йен был прав: по-видимому, Бэкки смутил дешёвый «шик», принятый на вооружение многими нашими женщинами в девяностые годы, у которых после тотального дефицита снесло крышу от турецкого ширпотреба.

Мы продолжали заинтересованно разглядывать гуляющих. Вдруг Йен воскликнул:

- Смотрите! Это Брынцалов!

***

Владимир Алексеевич Брынцалов (род. 23 ноября 1946) — российский предприниматель, владелец фармацевтической компании ЗАО «Брынцалов-А». В 1995—2003 годах был депутатом Государственной Думы России второго и третьего созывов. В 1996 году баллотировался на пост президента России, заняв последнее место. Неоднократный фигурант уголовных дел, обвинялся в подделке лекарств и алкоголя, уклонении от уплаты налогов, мошенничестве, незаконном строительстве. (Википедия)

***

Мимо нашей веранды прогулочным шагом проследовала колоритная компания: сам Брынцалов, его фигуристая жена в широкополой шляпе и на высоких шпильках, а также двое совсем маленьких детей. Семья была вся в белом – с ног до головы. За ними следовали молодые люди в чёрных костюмах и при галстуках. Вероятно, охрана. Народ разглядывал их с нескрываемым любопытством. Похоже, что Брынцалову это нравилось.

- Я брал у него интервью в его замке, - сказал Йен, – и видел, как его дети кушали. Представляете – огромный зал весь в золоте. Дети сидят каждый за отдельным столом, у каждого стола стоит гувернантка, а перед ними два телевизора. Отдельный для каждого!

Да-а-а, российский нувориш явно произвёл на Йена неизгладимое впечатление.
   
В другой раз Йен пригласил нас в недавно открывшийся паб «16 тонн». В пивном баре я оказалась впервые в жизни. Мы пили пиво под негромкую музыку небольшого оркестра, что мне очень понравилось, потому что в советских ресторанах публику было принято оглушать децибелами. Народу было немного. Йен обратил моё внимание на двоих мужчин, которые сидели за столиком рядом друг с другом и о чём-то живо беседовали.

- Мила, это геи? – спросил он.

- С чего ты взял? – удивилась я, потому что не обнаружила в облике молодых парней ничего такого, что могло бы указывать на их наклонности.

Впрочем, что я могла обнаружить, если ни разу в жизни гомосексуалистов не видела?

- Посмотри, - объяснил мне Йен своё подозрение, - один положил руку на плечо другого.

- Ну и что?! Может быть они просто друзья.

Йен недоверчиво покачал головой:

- У нас не принято, чтобы просто друзья осуществляли контакт телом.

- Телесный контакт, - поправила я Йена.

- Да-да, правильно, телесный контакт.

(В скобках замечу, что со мной Йен предпочитал говорить по-русски, но всегда для Бэкки переводил нашу беседу на английский).

Забавно, что никогда ранее о «контактах телом» между людьми одного пола я не задумывалась. У меня автоматически не возникало (да и сейчас не возникает) задней мысли, когда, скажем, два мужика, обнявшись за плечи, идут по улице и проникновенно, правда, в разнобой поют «клён ты мой опавший».    

- Знаешь, Йен, для нас телесный контакт между мужчинами – необязательно признак их нестандартной ориентации, - сказала я.

- У нас разные культуры.

Я с Йеном согласилась и, рассмеявшись, сказала:

- Вот почему для Бэкки все русские девушки – проститутки, а для тебя эти мужики голубые.

Пока мы болтали, попивая пиво, оркестр заиграл весёлую мелодию.

- Давайте потанцуем, - предложила я.

- В пабе танцевать не принято, - сказал Йен.

- Ну и что? Нас же за это не выгонят.

- Не выгонят, - согласился Йен, и обратился к Бэкки: - Пойдём?

Бэкки танцевать отказалась, сославшись на то, что у неё болит косточка на правой ноге, а мы с Йеном вышли на небольшое оперативное пространство перед оркестром и оттянулись по полной. Во время танца я перехватила взгляд одного из музыкантов. Он мне улыбнулся и подмигнул: молодцы, мол, зажигайте.

Когда, запыхавшись, мы вернулись за столик, Бэкки сказала, что публика была в восторге.

- Me too (Я тоже), - добавила она.

Отдышавшись, Йен сказал:

- Ты, Мила, очень русская.

- В каком смысле? – спросила я.

- Без границ, - ответил Йен.

- Культуры разные, - подвела я итог наших «антропологических изысканий».

В пабе мы засиделись до закрытия. Перед уходом я подошла к оркестрантам, поблагодарила их за хорошую музыку и спросила:

- А почему вы «Шестнадцать тонн» не играете? Надо же название бара оправдывать.

Похоже, что они меня не поняли, потому что один из них спросил:

- Какие шестнадцать тонн?!

- Разве вы не знаете, что есть такая песня? Её Поль Робсон исполняет.

Оказалось, что молодые ребята об этой песне моей юности даже не слышали. Они предложили мне её напеть, но я отказалась:

- К сожалению, у меня ни слуха, ни голоса. А песня великолепная.

Мы вышли на улицу, и Йен поймал такси.

По дороге домой я поняла, что наклюкалась изрядно: у меня довольно сильно кружилась голова, но поскольку из неё напрочь улетучились все мои семейные тревоги и заботы о родственниках и друзьях родственников, я чувствовала себя необыкновенно счастливой.

- Бэкки, Йен, вы подарили мне такой чудесный вечер! – сказала я и в приливе любви ко всему сущему (или пьяном угаре?) широко развела руки, как будто хотела заключить в объятия весь мир.

Йен, который сидел рядом с водителем, обернулся, поймал мою руку и поднёс её к губам.

Наутро я вспомнила этот «телесный контакт» и подумала: наверное, это несколько кружек «двойного чёрного» заставили сдержанного англичанина расширить границы того, что дозволено в его культуре.


5. ЕДЕМ В ОТПУСК

В середине июля Татьяна с дочкой прибыли в Москву. Они привезли с собой любимую Иркину кошку Машу, которая на следующий день разродилась тремя котятами. 

Меня Танькина большая «семья» ничуть не стесняла, а вот за Антошку и Алёшу, у которых была аллергия на кошачью шерсть, я беспокоилась. Поселив гостей в Антошкиной спальне, я попросила Ирку котят из комнаты не выносить.

- А Машке выходить можно? – спросила Ирина.

- В туалет можно. Я на кухне для неё коробку с песком поставила, - ответила я.

Вроде бы обошлось. Мужчины мои сморкались, но умеренно. Правда, невезучему Лёше от кошки Маши всё-таки досталось. И не только от неё.

Как-то вечером в дверь позвонили.

- Алёша, ты там рядом, открой, - крикнула я из кухни. – Это, наверное, Людка. 

Муж открыл дверь. На пороге стояла соседка с четвёртого этажа Зина со своей любимой таксой Мулькой, которая, опередив хозяйку, вбежала в квартиру. В это время Иришка выглянула из своей комнаты полюбопытствовать – кто это пришёл. Кошка Маша выскочила в коридор и с шипением набросилась на Мульку, посчитав её потенциальной угрозой для своих котят. Соседка Зина завопила:

- Уберите кошку!!

Алёша подхватил Машку на руки, но она вывернулась из его рук и, выполнив  в воздухе двойное сальто назад, приземлилась на таксу, впившись когтями в её спину. Зина подхватила визжащую Мульку на руки и выскочила из квартиры со словами проклятий в адрес «этой бешеной твари».

Я захлопнула за ней дверь и обернулась. Передо мной стоял ничего не понимающий муж с окровавленными руками и пятнами крови на майке. Маша исцарапала ему не только руки, но и грудь. Пока я на кухне обрабатывала пострадавшему раны, в дверь опять позвонили. На этот раз это была Люда, которая с порога спросила:

- Мила, что у вас тут произошло. Я в подъезде с Зиной столкнулась – она на вас жалуется.

- На нас?!

- Ну да. Говорит, что ваша кошка чуть её Мульку не убила, а у Лёши руки дырявые – не мог её удержать.

- Ничего себе! Я же ещё и виноват! – не выдержал такого поклёпа мой обычно неразговорчивый супруг.   

***

Контейнер пришёл в конце июля. Мы всей семьёй, включая Шурика, разгрузили его в Солнечном и расставили мебель, однако Татьяна переезжать в свою новую квартиру не торопилась – ей и у нас было хорошо. Меня с Антошкой её присутствие не напрягало – даже весело было: часто вечерами мы втроём резались в "Кинга". Однако Алёша не был большим любителем шумных компаний, и я видела, что он ходит хмурый – то ли чем-то озабочен, то ли недоволен.

- Лёша, что-то не так? – спросила я его. – Тебя утомила наша компания?

- Я просто устал. В августе у меня отпуск. Мы поедем в Крым. Для моей кожи нужно солнце и солёная вода. 

Большого энтузиазма по поводу поездки в Крым я не испытала. Во-первых, для меня валяться на пляже – слишком однообразное времяпрепровождение (надо попросить Йена произнести это слово), а во-вторых, семейный отдых – это те же яйца, что и дома, только в профиль. Я представила себе, как Алёша методично и молча будет поправлять здоровье, а я целых две недели умирать от скуки. Что будет делать Антошка, предугадать сложно. Скорее всего, начнёт доставать меня перемалыванием деталей своего неудачного «эксцесса». Он ведь большой любитель «пилить опилки».      

Вот почему от Алёшиного предложения (выраженного, правда, в форме утверждения) я попыталась отбояриться.

- Слушай, поезжай туда один, а мы дома отдохнём.

- Антошке перед учёбой отдых на море тоже необходим. Я поеду только с вами, либо вообще не поеду, - сказал муж и удалился.

Это уже было не предложение, а ультиматум, или точнее, шантаж: Алёша поставил на карту своё здоровье, поэтому выбора у меня не оставалось, и через не хочу я согласилась...

(Продолжение следует)