Уничтожение психически больных в войну 6

      СПАСЁННЫЙ (отрывок из книги "Спойте им, соловьи")

      После отравления тела отвозили на кладбище, затем стали сваливать в морге, набивали чуть не до потолка. Только позже, не справляясь с огромной массой умерщвлённых, стали скидывать в бомбоубежища.

     Молодой организм обычно засыпает быстро, только не в те коварные дни. Гладкова Шура лежала в постели, но сон никак не шёл. Думала о муже, воюющем сейчас на фронте. В отдельной комнатке спали двухлетняя дочка Галя и сын Славик.
Дверь в морге приоткрыта, поскрипывает на ветру. Шура прислушивалась к мёртвой тишине за стеной и считала, сколько уже погубила жизней. В их отделении, где она работала, было почти девяносто больных. За три дня обошли почти половину отделений, а их тридцать…

     Вдруг послышался какой-то шорох, затем кто-то поскрёбся в дверь. Замерла на месте, боясь двигаться, казалось, что волосы зашевелились на голове, ее всю трясло. Но нет, снова тихо. Подумала, что звук почудился. И…  шорох повторился. Преодолевая страх, выглянула и обмерла: на ступеньках недвижно лежал человек в одних кальсонах. Мысли заметались одна страшнее другой. Подбросили мёртвого? Зачем? Дополз и здесь, на пороге, умер? То, что это один из отравленных, сомнений не возникало. А если ещё живой?

Шура огляделась – никого, и стала тащить человека в кухню. Хотя он сильно истощал, под рёбрами – впалый живот, но затащить, оказалось, не так просто. Росточком она не вышла - всего метр с половиною, но так - крепенькая, выносливая. Закрыв дверь, поднесла керосиновую лампу к заострившемуся лицу страдальца, пытаясь понять – жив ли. И вдруг, как озарение: надо спасать! Спасать! Потом разберётся, напрасно ли… Сколько душ загублено и упустить малейший шанс? Она стала скидывать с вешалки одежду, укрывать тело. Потрогала его щёки – как лёд. Приложила горячие ладони плотнее в надежде отогреть. Нет, бесполезно. Нужно греть пятки. Подложила человеку тряпок под голову, кинулась к плите. Там всегда стояла горячая вода. Схватила кастрюльку, отлила в миску, смочила тряпку. Приложив к босым, побелевшим ступням, замерла в ожидании. Как ей хотелось, чтобы он оказался жив! Стала горячей тряпкой тереть ему пятки, тормошить, приговаривая:
- Ну, давай, очнись! Жить надо, жить!

     И он очнулся. Открыл глаза и сначала смотрел в одну точку. Варе он показался знакомым, и она засуетилась ещё больше, скинула на него своё одеяло с постели, укрыла ноги.
- Живой, слава те, Господи. Ничего, печечка горячая, сейчас согреешься.
Наконец, мужчина стал шевелиться, произнёс сухими губами:
- Сестра, пить…

Варя поила его из кружки тёплой водой, радуясь, что самим провидением тот послан сюда, чтобы, возможно, хоть одна жизнь была спасена её руками.
Прошло ещё какое-то время, пока мужчина заговорил. Оказалось, его завалило трупами в морге.
- Между ними сначала тепло было… потом замёрз, – он говорил сквозь клацающие зубы, - нас вчера травили…

– Знаю, знаю… Не говори об этом... Ничего, не бойся. Всё уже обошлось, ты не погиб, и слава Богу. Там больше нет живых? Может, кто шевелился или стонал?
– Не, там тихо. Я бы с собой привёл…
– Да ты взбирайся на стул. Усаживайся, – она помогла ослабевшему мужчине сесть. Когда он присел, при тусклом свете рассмотрел лицо женщины.
    – Я тебя знаю…  Меня всегда посылали на работу с бригадой, бабы приносили еду из дому, кормили. Жив остался. А ты… ты вчера толкала в меня суп, я узнал тебя…

      Варя замерла на месте, не могла сдвинуться. Их взгляды встретились. Прошёл длинный час, а, может, несколько секунд, прежде чем прозвучало тихое «прости». И снова ни звука. Только отвели глаза.
– А что мне оставалось делать? – вдруг взвился женский голос. – Самой лечь под дулом автомата?
– Никто тебя не винит… Если выживу, уйду на фронт. Буду один биться, убивать стану фрицев. Не посмотрю, что какой-то молодой или калека. Они нас не пожалели…, да ты об том не тушуйся, мы ж понимаем, даром, что психи.
Проснулся четырёхлетний сынишка, вышел на голоса и захныкал.

- Спи, Славочка, иди спи… Нет, погоди, тут по-другому… Вишь, сынок, дяденька приполз к нам, живой. Не выкинем же теперь его на улицу! Ты перебирайся на мою постель, и Галечку перенесу, а он ляжет в чулане. Не то немцы утром заглянут и найдут дядю.
       Славе не хотелось отдавать свою постельку, но ослушаться маму не смел. Пришлось ложиться в кухне, где разместился топчан матери, прямо рядом с плитой и столом, за которым сидел пришелец.

– Почему тебя не взяла отрава? – спросила Шура, поправляя непослушную прядку непокрытых волос.
– Я сначала понаблюдал. То, что травят нас, сразу было понятно. Борька Конюхов попытался вызвать рвоту, так ему вторую порцию насильно влили. Тогда я скоренько поел и лёг в дальнюю палату. Там прямо под одеялом вырвал всё под подушку. Замучился, правда, не идёт, хоть ты лопни. Всё горло себе продавил пальцами.

       И вдруг повеселевший спасённый попросил:
– Есть хочу! «Прости» ей... Найдётся чего-нибудь? А прощать Бог будет.
– Сейчас я тебя покормлю, миленький мой. Вот, каша молочная пшеничная, вот яйца, сырые, правда. Хочешь, супу разогрею? Хлеб бери, кушай...  Кушай, и я с тобой.
       Они стали есть, и у Шуры потекли слёзы, прямо в миску с тёплой кашей.
Следующей ночью бывший пациент больницы, одетый в одежду мужа, покинул морг в неизвестном направлении.