Ранняя Ната. Становление

(о  Нате Сучковой)
Однажды  я  зашла в  редакцию «Русского Севера, и Наташа  Файзова дала мне пачку  стихов. Дома я их почитала и ахнула. Там были строчки на незнакомом  мне языке - сбивчивый  ритм, половина слов улетела, остались  возгласы. «Ого, ничего  себе», - подумала я и  стала спешно искать мостик. По  адресу выходило,  что нужен район Бывалово, и я попросила нашего поэта Донца зайти, отнести  записку. Он честно сходил, и  скоро автор засветился  на  литобъединении «Ступени». Автор  был  худенький  и ясноглазый, с именем Наташа Сучкова, студентка юракдемии  второго  курса. Стихи подбросила в редакцию ее подруга. На лито  вела себя активно, читала своего много. О других говорила мало. На все вопросы отвечала так: «Стихи это речь пьяных влюбленных».Но когда приходилось  выступать,  соглашалась, и публика ее принимала хорошо… Например, на вечере  в общежитии 19  училища, в общежитии педуниверситета…
Она была  эпатажная девушка. На торжественном вечере в  Русском Доме, когда в зале  сидели представители Союза писателей  России, она вышла на  сцену в шарфе и джинсах, на каблуках. Они читала  «пусть трахнут меня  два пьяных негра, посмотрим, какая я поэтесса» (цитата не точная).Публика зашумела,заволновась, Владимир  Кудрявцев в  роли вдущего что-то объяснял Василию Белову.Это был  вызов. А в центре «Чайка», где в1998 году презентовалась ее книжка, дежурная потребовала вымыть  полы в зале и героиня  вечера в  длинном зеленом бархатном платье пошла  махать шваброй .Не знаю, поняла ли дежкурная, на что ей намекали. Это тоже был  вызов. Но когда случилась акция «Захоронение  глиняных  табличек», снова  идея  Сучковой, мы   вырыли яму  у  «Русского дома» и побросали туда рукописи и дискеты в знак протеста, что нас не печатали. Нарду тогда  сбежалось много.
В  девяностых годах в  Володе  появились платные  альманахи и сборники  из Рязани и Новокузнецка. Многие там печатались, и я тоже, ведь без публикаций нет читателей. Однако Сучкова платные публикации презирала. Она, кстати, обратила  внимание на  сборник  «Дверца», куда вошли стихи и проза   участников  лито  «Ступени», выпущенный на подшипниковом  заводе в 1991  (в честь выпуска 20летия  подшипника). Да. Некоторых сборник убедил.
Идея критика Фаустова – для работы лито  мы выпускали пресс-релизы лито. Одна-две странички А4 формата, куда входили обсуждаемые тексты. Их расхватывали свои. Десяток экземпляров получал на руки автор. Удобная вещь для выступлений, можно было дать  публике. К тому же  это было зеркало новых  сочинений. У Сучковой  Прес-релизы и выходили  довольно  часто:
ПР № 4 Наталья Сучкова “Ланолиновый блюз”(поэма), ПР № 20 Наталья Сучкова “Нежнейшая пытка”(стихотворения), ПР № 30 Наталья Сучкова “Размахивай руками”, проза (август 1997 г.) ПР № 32 Наталья  Сучкова “Камень-Рыба-Облако”(стих, 17 сентябрь 97,), ПР 68  Ната Сучкова  КОРЫ рассказ…
 Во -первых, писала она сразу  много. Во-вторых, и стихи, и прозу. Стихи перевешивали. Прозу  писать бросила, и напрасно. Пресс-релизы  стремились  стать книгами. Да, она была неприлично, до  вызова талантливой. Очевидный  факт.
После 25-летия  лито, которое с шумом было отпраздновано в Картинной галерее в 1992 (там было много чего, конечно, прекрасное выступление Сучковой,это удельная  песня, подробнее – в статье ФФ или Феномен  Фаустова) появился стих Сучковой:
А прийти - не приду, но любить тебя буду
До того, как губы сомкну в полусмешке,
И крикливому вдруг замолчавшему люду:
До свидания, птица моя пересмешник!
До свиданья, мой ангел, в сиреневых венах!
Я жалею тебя - ведь тебе оставаться,
А еще я жалею последних и первых,
А себя не жалею - мне больше, чем двадцать.
Посему - быть тому, что захочет случиться,
Посему я тону на пароме сознания,
До свиданья, моя не летавшая птица!
Да не сбудется это вовеки свиданье!
Потому ли, что дом мой - не эта скворешня,
Потому ли, что мир неумен и вчерашен,
Потому ли, что птица моя пересмешник,
Я люблю тебя так, что все это не важно.

В  нем  была дрожь предчувствий и прощание с  несбывшимся. В нем  была бесстрашная молодость и внезапная мудрость прозрения. Сучкова никогда  не была  ученицей, она  была цельным автором, которого понять-то сложно, не то что  учить .Ее можно было токо  слушать. Речь  пьяных  влюбленных.

Стихи ранней Сучковой пеереписывали от руки. На лито ей  уже  посвящали  стихи и поэмы. Они с Архиповым и разговаривали – то она читала стих, то он  читал стих ей  в  ответ. Мне  известны посвящения  ей пера  Ахрхипова, Елсукова, Наугольного. Фаустов,  прочитав ее  поэму «Камень-рыба-облако», позвонил в двенадцать ночи – сказать, что поэма  гениальна. Надежда Крйс переводила эту поэму на  немецкий  язык. Авангардный музыкант Вади Смит сделал музыкальный  вариант поэмы «Ланолиновый блюз».
Сначала большинство текстов были короткими. Потом стали разрастаться в длинные. Одно из таких  "Морская  болезнь".Конечно, стихи не стоит пересказывать, но я делала такие попытки, чтобы понять…Подстрочник: «Морская болезнь -  земная  обида».
«Морская болезнь» - сие произведение Наты Сучковой стоит несколько особняком от ее боле известных вещей, в частности, от «Ланолинового блюза», от «Камня-Рыбы-Облака», по которым написаны многочисленные комментарии. Горячая и сбивчивая интонация стихов и поэм автора здесь сохраняется, но природа этой горячности несколько иная. Если перейти в режим подстрочника, то выявится некое расхождение между текстом и подтекстом.
«Здравствуй, обида! Я - твоя падчерица /Дочка приемная, не родная» ... Дочь обиды родная - означает обиду, возведенную в закон. Падчерица обиды - значит, не привыкшая обижаться, великодушная. И здесь не хотела пачкаться (обижаться), но попала в самую хлябь (обиды).
«Плюйте в глаза мне...» - можете меня наказывать, презирать, хотя тому нет повода - как бы говорит лирическая героиня. «Плюйте в глаза мне, но я их не сдвинула/ Этих китов в основании мира» - полное отрицание вины. Однако муки нешуточные - «Вспоротой пашнею,/Свекольной кашею» ощущает себя обиженная сторона. И - неожиданно желает «обидчикам» веселого нового года. Она может наказать только своим уходом:
«Пусть будет выпито/За ваше самое!/Пусть будет выткано/От вас по савану!» -пейте, я умираю.
Оцепенение обиды настолько велико, что с губ вот-вот сорвется проклятие. Следя за выстрелами строчек, замечаем, что они сгущаются в некоего «мальчика, гнилого и правильного», то есть растет накал - обида становится более конкретной. Внешнее уродство, неумение говорить («Хруны скоблить, заикаться заинькой»), близкая гибель без продолжения («постель - могилой») - это не что иное, как проклятие. Почему тогда «Все же не прокляты»?
Откуда эта нелогичность в потоке гнева?
«...Я тебя проклинала/Так же неистово, как любила».
Поразительно просто. Обида - оборотная сторона любви.
Героиня лирического откровения зовет стать не человеком, выдрой, чтобы освободиться от переполняющей горечи и муки, уговаривает, что умереть не страшно, уговаривает не только объект обожания, но и саму обиду, тем самым, ее материализуя и одухотворяя одновременно:
«Умри моя ненависть,/Умри со мной». Заклинание действует как вне, так и внутри. Энергия гнева преобразуется в баюкающую и утешающую силу. Сумасшедшее воображение вырывает обиженную из страшной среды, чтобы перенести в близкую ей и более спокойную - в море, описание которого редкостно по деталям и по красоте слога.

«Пусть скрипят якоря, /Янтари горят,/Заклинаю тебя -/Не ходи в моря!» И морская огромная солено-горькая суть - она не для всех, «не блуди морями будить меня». Только для избранных.
Так обида, ее рождение и смерть, ее устрашающе-материальный образ способны стать толчком для шага в искусство. Так возникает много раз повторяющийся и вечно неожиданный взлет в область не-материальную, над-бытийную. Так описан сор, затем стихи, которые из него выросли. И технология, и результат. Так героиня становится выше пожирающей ее обиды, автор же - чуть выше и мудрее себя прежнего...
Одна из особенностей литературного стиля  ранней Сучковой – косвенная  речь. Роман Пелевина «Чапаев и Пустота» содержит в себе прямое указание, как достичь успеха в описании любовной сцены: говорите   о чем угодно, кружите вокруг, расходитесь кругами и чем дальше, тем явственнее будет то, что вы хотите сказать. Но не говорите об этом прямо. Та же мысль возникает при чтении рассматриваемых стихов Н. Сучковой:
«То иллюзорность понимая,
То к иллюзорности припав,
Не подходите слишком близко,
Не заводите разговора,
Не сбейте ритм ее дыханья,
Не теребите за рукав».
Это можно рассматривать как ключ. Едва коснувшись главного, автор тут же уходит в детали:
«Полумагом и полубогом
Он казался мне, но потом
Платье мялось и было жарко…»
Стихи Сучковой оглушительны, даже если произносятся шепотом.
Их читаешь глазами, а они действуют исподволь, обрушиваются тебе на плечи – «только сзади, прошу тебя сзади, со спины – мне не выдержать глаз». В них с силой проявился эффект косвенной речи, когда обо всем говорится не прямо, а как бы вокруг, и задетое воображение читателя начинает работать – не сразу, с некоторым опозданием, но все же достраивает неполную, притягательную картину. Хочется догадаться дальше того, что написано.
Автор избегает слова «люблю», такого, казалось бы, неизбежного в  любовной  лирике. « Я так вас, Марина… А впрочем, забудьте». И это тоже один из эффектов косвенной речи.
Внешний мир для тех, кого описывает автор – это среда часто враждебная, выталкивающая:
«Из всех, кто нас с тобою видел,
Двое сразу встали, обидев.
Остальные погодя,
Смысла в словах не найдя…»
«Мы и дальше пытаемся жить,
Когда очень хочется выть…»
«Вологда, вот как ты? Так мне и надо!
Волоком, волоком гонит и тащит!»
«Вологда-Вологда, что же неласкова,
Что не любишь ты, что же не веришь?»
«…Кто с тобой делит тычки и насмешки?»
От этого внешнего обжигающего и раздражающего мира происходит довольно быстрый поворот внутрь себя. Люди в большинстве своем у Сучковой «…переходят зачем-то на ты, когда можно встать и уйти… распрямляются в полную стать, когда можно просто молчать…».  «Мы кричать не будем – воспитанные люди». От внешнего мира автор и читатель стремительно перемещаются внутрь, от среды – к человеку. Кружение в среде приводит к главному…
Стихи Сучковой – «анатомия любви», стенограмма чувств, сотрясающих душу. Внутреннего в них гораздо больше, чем внешнего. Внешнее – как отзвук детской игры, обернувшейся «дырочкой в виске», нешуточной потерей – это, возможно, война. Вслух не произносится. Опять завуалировано. Реки и мосты в стихах о Цветаевой – это тоже мир внешний, но и он нужен, чтобы выразить отношение – «лбов чужих мосты», «я ищу Марину не под тем мостом». О чем ни шла бы речь – о концерте, театре, о продаже творога, о похоронах рояля, о море, о больничном перекуре, о луплении палкой ковра, общих вагонах или вокзалах – все это лишь средство, лишь фон, на котором вспыхивают протуберанцы эмоций. Чем подробней детали, тем больше накал чувств.  Это высокая планка, уровень, исключающий просто описательность.
На первый взгляд ритмика стихов  Сучковой слишком сложная: в «Ланолиновом блюзе» внутри каждой части происходит смена ритма. Это разнообразие идет от полноты, от переполнения, оно зависит от смены настроения, всегда является его продолжением. В трагическом «Блюзе» появляются частушечные интонации, когда героиня маскируется под торговку творогом.… Но этот эпизод так многозначителен! Это попытка уйти, спрятаться от боли, все, что угодно, только не говорить, чем ранена…
Любопытен эксперимент в «Витражах» - там нет ни ритмики, ни рифмы, это своего рода поэтические осколки. Однако выхваченные из жизни образы косвенно говорят о самой рассказчице. Ритмовые сбои не всегда оправданы, но они подчеркивают интеллектуальность и нервность поэтической речи.
Одно из самых сложных, ярких и эмоционально сильных произведений Сучковой – «Ланолиновый блюз». Не случайны здесь названия нот, аккорды, которыми пересыпаны стихотворные строки, упоминания сопрано, вальсов, сонат, ноктюрнов, не случайны Глинка, Бах, Шопен, не случайно возникает драматический стих «Похороны рояля». Потому что нет музыки – нет возможности дышать, летать, парить. А, по словам Шекспира, музыка питает любовь.
Стихи Сучковой – это буквально груды драгоценных камней: «серебра и халцедона», «изумленного изумруда», «холодного перламутра», «черных  стекол яшмы», «сверкающей запонкой, светом бенгальским», «аметисто-фиалкового скерцо», «статуэтка из розовой кости», «опаловой капли», «жемчуга к ногам», есть такие сравнения – «мрамор височный», «венозно-рубиновая гроздь», «капали бальными свечами хрустальными», «кисточки янтарных четок», «зеленым вздрогнув нервно, хрусталь глотает свет», «брызнет бисер из-под ресниц»… Камни, минералы, бисер, стекло, серебро – это застывшая, отлитая в твердость красота, холодная, вечная, не зависящая ни от каких эмоций. В ней заключен свет немеркнущий, когда все кругом зыбкость и тьма, в ней есть утешение, когда кругом боль и потери.
Образы волос сопровождают читателя чуть ли не на каждой странице: «в волосы вплеталась и медузами стекленела…», «будешь Москвою-рекой волосы рвать-изводиться», «эти волосы как буря, что ты будешь делать с ними», «ореховые пряди, испачканные хной», «…целует седина», «где Ваши волосы, волосы - пой, слышу по голосу: этот не мой», «под колесницами тех черноволосых наездниц», «ломкие пальцы гладили просо волос», «чьи ему волосы сыпать в ладони и гладить?»…
Это первое, что возникает при эмоциональном перехлесте – волосы, их текучесть и упругий шелест, они знак несомненного и близкого контакта, они сама живость и жизнь. Волосы и камни – живоприродные, ни с чем не сравнимые образы, они играют главную роль в хаосе и сумятице – они самое настоящее и простое. Таким образом, не говоря о себе, описывая музыку, камни, волосы, автор раскрывает перед нами нечто сокровенное о себе. Наконец, круги постепенно сужаются, и даже самые косвенные признаки приводят к самой сути. Автор приходит к себе.
Эффект косвенной речи, привычка говорить «вокруг да около» оттеняет отрывки, где, несмотря на пережитые потери, автор пытается внутренне над ними встать. Рефрен «как же мне плохо», растерянность, полный отказ от намеков непостижимо переходит в противоположность: от просьбы «дай» - к простому «возьми»: «Я буду стеречь твой сон. Я буду хорошим псом…»(из «ЛБ»).
«Встань со мной вровень.
 Я тебя стою» (из «Марины»).
«Я маленький сонет
Забытого поэта…»(из «Гостя»).
Возникает протест против потери – память и причастность:
«Солью серебряной скована,
Не шелохнется трава.
Будет тебе нынче холодно
Спать под травой, татарва».
«Взять и остаться здесь
В поисках верной души…
- В этой глуши? Не смеши».
Таким образом, еще одна форма косвенной речи – ирония и самоирония, - читается здесь как попытка снять накал своего признания, «не говорить красиво». Но она не нейтрализует, а лишь оттеняет чистоту самого настоящего признания.

 Много раз я  читала поэму  «Камень – Рыба—Облако»(сокращенно – КРО). И родились комментарии. Не статья, всего лишь комментарии, я их разделила на темы.
Среда
Среда, в которую попадают герои ранних произведений Наты Сучковой, всегда была враждебна. Говорилось об этом при рассмотрении, например, ее "Ланолинового блюза", к которому все время приходится обращаться как к точке отсчета. Среда душила, препятствовала, истязала тех, кто в нее попадал. Это в равной степени можно отнести и к среде природной, и к людям с их чувствами и настроениями, то есть среде психологической. КРО разворачивает перед читателем картину совсем иную. Смотрите - "поэмы гор написаны для меня". Ощущает автор свою исключительность - "чтобы мне написать другое"... Но вопреки ожидаемому сосредоточению внимания на своем исключительном, неповторимом эго, все существо автора устремлено не внутрь, а вовне, дабы окружающей средой проникнуться, пропитаться. Если раньше происходило отторжение, теперь - растворение.
Среда в поэме КРО и конкретна, и воображаема одновременно. Известная в Вологде гора Маура с ее шелестом и молчаливой добротой географически определима и ее можно узнать - холмы, камни, луна - а она на Мауре слишком большая и яркая - мимо течет река Шексна, поэтому много воды и рыбы. С одной стороны, это просто возвышение недалеко от Кириллова, а с другой - символ матери-природы, в которой все заключено - и тведь, и хлябь, и живность. Это среда настолько естественная. простая, и даже рождает мысли о среде запредельной, о затопленной Праге, о возможной жизни своей даже там, где так страшно, о бедной "секретутке в бюро труда". Потому что здесь слишком хорошо, незаслуженно хорошо, спокойно... И написано так, что действительно веришь "описанию этой мнимой травы", шероховатости гриба с пузатой ножкой, узору вереска и ущелий...
Среда осязаема в КРО, потому что состоит не из отдельных камней, воды, рыб, неба, а все это переживается как единое целое и переходит друг в друга. Есть камни, которые гладят руки и воды, воды омывают глыбы, воды сами напоминают "христопраз и аквамарин", то есть камень, в водах стоят рыбы, их "мудрость утекает в песок" к камням, а с камней прыгают в день двое, и с ними воображение перелетает в воздух, а еще оно перелетает с луной, которая "сама рыба, только по пояс и вниз головой". Луна тоже многолика, она как бы рыба, "стоянье в воде нежней тысячекратности прикосновений", то есть живая, и "яичный желток в черном студне июля", то есть сама среда. Здесь все связано и всякая среда - образ. Причем среда эта с каждым шагом, с каждым погружением становится проницаемее и легче.
Есть поверье - Маура накрыта, точно куполом, особой атмосферой святых мест, связанных с Кирилло-Белозерским монастырем... Удивительно настраивают и лечат эти места душу человека. С чем придешь, то и получишь от матушки-горы. И если требовала душа автора гармонии, то первое, что получила - то самое ощущение гармонического покоя. Да и как может быть иначе? Гладить камни руками и укрепляться в вере - это почти молитва, может быть, безмолвная.

Лица
Поэма КРО написана от первого лица, она начинается с "Я" дерзко, без подходов и в лоб, где автор декларирует свое право на свободу писаний и описаний. И слышится в этом отзвук неясного спора, смутный протест и решимость - пишу как хочу. Но дальше автор исчезает и перевоплощается в свое беспокойное перо, летящее над Маурой и изучающее ее среду. Что такое? Почему, открыв рот, шокированный читатель тут же его закрывает и обнаруживает автора только в финале - " я тоже рыба, только с кровью чуть горячей воды". Потому что здесь проявляется известный нам эффект косвенной речи, когда человек впрямую ни о чем не говорит, а действует исподволь, расходится кругами, оперирует намеками. Может, следствие удара, боль, может особенная игра. Оглядывая эпическое великолепие природы, человек поневоле вынужден осознать свое место. Что он такое - "с суетою вечной сердечной мышцы"? Ведь именно эта сердечная мышца заставляет его источать слезы, через них соединяться с библейской водою " в бесконечном этом круговороте." То есть быть каплей, частью, песчинкой этого чудесного мира. Собственно "Я" в поэме скрыто, раскрыто через отношение к другим, к окружающему. И нигде никакого негатива. И это тоже лепит среду самой поэмы, среду психологическую.
Когда идет описание "кожи, золотой печати", которую изучают "точно фрески, росписи и панно", явственно слышится любование другим человеком. Есть адресат у этого монолога - Вы. "Вы" встречается всего два раза. "На тропе с огромным лохматым зверем,/ Повстречав которого вздрогнешь: Вы". Встреча с чем-то, в чем угадано ВЫ. Оно и леденит кровь, и ставится неизмеримо выше, чем Я. Ну и второй раз - "Как я Вас да без Вас люблю..." Можно перевести как нежный зов и плач в разлуке. Тут уже понятно - монолог диктуется не чем иным как любовью, хотя не она в центре описания, но она явный источник неукротимой энергии, света, жажды познания. Она и цель, и начало всему, о чем мы здесь читали. И подтверждение - огромность лица, по которому пробираются "по рву рта". Очеловечивание природы бывало в литературе, это можно назвать термином С. Фаустова - антропоника, но здесь, наоборот, человек как гора... Восприятие Гулливера глазами лилипута? Эффект мауристики - видеть в любимом лице черты горы Мауры, которая всех на груди держит. Огромность "ВЫ" и служебность "Я" опровергает обвинения по адресу Сучковой в эгоизме и эгоцентризме. Для нее "Я" всего лишь инструмент для познания мира.

Загадки
Загадка первая. Есть фразы в поэме, толкование которых бесконечно. Зашифрованный вопль или жалоба. Жизненный повод, давший толчок для создания стиха. Намек на единственность момента, который сам по себе мелок, но став (без "ши") фактом поэмы, перешел в разряд вечности. Одна из них - уже упоминаемая фраза "Повстречав которого вздрогнешь: Вы". Невольный дискомфорт от стоящих рядом ТЫ и ВЫ сменяется тихим удивлением: Божественное. ВЫ может быть жутким? Читателю предоставляется возможность выбрать что-то из десятков и сотен толкований.
Загадка вторая.
"Те двое не прыгнули в день ото лба.

Плыли. Два с гривами. Белым по синему."
Первая строчка - лубочная парочка на рву рта, о которой шла речь в начале поэмы. Вторая строчка - явно не люди, облака. Что это, реальные люди, перешедшие их физической ипостаси в духовную, сиречь, души? Ответ умещается в том пробеле, который отделяет первую строчку от второй. Что кроется в этом пробеле, неизвестно. Создается впечатление, что главное содержание поэмы - в ее пробелах. В том, о чем умалчивается, чтобы далее вести речь о другом, косвенно имеющем отношение к сути. Если это развитие эффекта косвенной речи, то браво, еще одна высота. Если непосильность взятой на себя задачи, то увы. Хотя судить обрывистую поэтическую речь по законам правописания смешно, и поскольку загадок не убывает в стихах Н. Сучковой, можно счесть это приметой Среды, ее стилем. И гордиться каждой новой разгадкой.

***
Выход еще одного сборника стал замтным  в Вологде  в конце  90х– это «Ваесуав». Три соавтора, одна из них Ната Сучкова
У них больше различий,  чем  сходств.  Но они точно  классическое  трио  - Пьеро, Коломбина, Арлекин, - трио, в  котором никто не  повторяет  друг  друга, но каждый  чем-то необходим для  других.Возможно, Вандышев  силой печали в большей  степени Пьеро, чем Авербух, Авербух в  силу своей ироничности - чуть больше Арлекин, чем Вандышев. Сучкова, пожалуй, более серьезна, чем  Коломбина, но столь же чувственна.
Волна  чувства порождает язык, в  котором  слова  как бы  отступают на второй план, и это объясняет их внезапность,  остроту и  свежесть. В стихах присутствует  ирония. Темное и  светлое все  время в  борьбе, потому что такова двойственная природа  мира. Стихотворные всплески несут негатив, но зато есть и поиск  идеала, который  материализуется в  женском облике:"Вода  струится", "Танцует в  пламени костра" Ж. Вандышева, "Лара" Н. Сучковой, "Женщина  белаяи черная", "Уже  другая" Я. Авербуха.
Так или  иначе молодые  авторы определяют свое отношение к  Создателю сущего. И это не  формальное обращение, не  заискивание, а ощущение важности того, что еще  вчера  не  замечалось, а  сегодня  осознается и просветляет.
"Быть может, что нас обманули,
И нет никого на небе,
Или же тот, кто так долго
Следил за нами оттуда,
Теперь давно уже умер? -
Сестра испугалась: «Накличешь
Беду ты на нас обоих».
Так у Н. Сучковой в диалоге Лары  и ее сестры видна сшибка двух мировосприятий, от неверия одной умирает другая.
"Мы так  порознь с тобой, но вместе
Одного превозносим Бога" - пишет Я. Авербух, утверждая  те же самые  ценности.
Это  часть положительного, глубоко оптимистичного  императива, который заложен  во всех  трех  авторах. В чем это выражается, кроме  темы любви и  Бога? А  хотя  бы в том, что искренность, непосредственность и пыл изложения раскрывают нам не только  авторское "Я", но  и  многое  другое, понимание родины, например.У Вандышева это теплое ностальгическое "Домой", или даже шире - Земля, у Сучковой -  "дом  мой - не эта  скворешня",  а дом  как морская  среда, которая первичнее  земли, у Авербуха - через эмигрантскую ностальгию к простоте учебника: "Там  высокие облака. / Россия. Разлука. Река."
Для Н. Сучковой, выпустившей к тому  времени  две  сольные  книжки "Ланолиновый  блюз" и "Нежнейшая  пытка" в  стиле нервных любовных фонтанов, эта  книжка - освоение новой, неторопливой-повествовательной интонации (новое "Я"). Ее «Лара» неожиданный  подход к  теме любви, не только  человеческой, но и  божественной. Когда  облике  чужака перед Ларой проступает лик божественный, это страшно волнует. Лексика такая протая, прозрачная.Так что волна - это движение. И если мысленно продлить ее бег, окажется что перед нами не просто  взятые наугад стихи,  но "авангард земли  вологодской".

**

Из хроники Тамары  Сизовой, публикация  в газете  «Насон-город», 1997
 НОВИЗНА  ЛАНБЛЮЗА
Презентация книжки “Ланолиновый блюз” состоялась летом  в  Детском  музыкальном театре. Начало было академичным  до зевоты. Юная поэтессочка, обозначенная в  афишке как Наталья  Сучкова, была хрупка и трогательна в своем волнении, но ее имя ничего мне не говорило. А сколько  помпы! Ведущая  вечера  Г. Щекина, открывшая ее как автора, рассыпалась в  похвалах по ее  адресу.
Однако  речь  шла о  книге  стихов, а стихи  все не могли зазвучать. По сцене  ходили люди, почему-то все в  черном, да еще на  черном  фоне - похороны  какие-то. Один из них, поэт Архипов, даже  и речь говорил   траурную - мол, поэтесса  Сучкова это  звезда, ослепившая  нас сиянием. Полноте, какое  сияние. С ним не согласилась  Е.Волкова из газеты “Вологодский подшипник”, которая публиковала Сучкову, и , кстати, одна-единственная воспринимала  происходившее как  праздник:  много  шутила и смешила других.
Выступала  сама   поэтесса, читала  стихи, не вошедшие в  книгу. Она оказалась студенткой  юридической  академии. Стихи показались неправильными, как  лепет ребенка, и в то  же  время  привлекательными.  По рядам  ходили   листочки со стихами Сучковой,  Пресс-релиз литобъединения № 20. Я  всмотрелась в текст и не напрасно. Новый  голос, так  никто не пишет.
Выступали  соавторы книги “Ланолиновый блюз” - критик  Фаустов и художница Тайганова. Критик Фаустов  написал послесловие к  стихам столь наукообразное, что  оно  пригодилось бы  для  толстого  журнала, а не для этой тонкой  книжки.  Автор  для него - только повод для  собственных  интеллектуальных экзерсисов.   Что касается художницы, то ее признание  таково: “Иногда человеку  требуется душевная  милостыня,  нематериальный подарок - “дайте!”. А  что дать, он и не  знает. Моя  работа для  книжки  и была  таким подарком.”
Все бы  это ничего, но пока  говорили о  книге, саму  книгу  только  показывали  со  сцены. А  продавали ее и подписывали  автографы  уже после вечера. Сделай  организаторы  наоборот, в  зале  нашлись бы  и другие  желающие выступить!
Устные  выступления  перемежались фортепьянной музыкой  в исполнении Вади Смита. Это  усиливало  претенциозный  академизм  встречи, и не очень-то вязалось  с легкой  поэзией Сучковой.  Гораздо  уместнее прозвучала песня  под гитару на  стихи  презентантки. Хотя Г. Щекина всегда и всех поет  одинаково, все же здесь ее “домашнее” исполнение было кстати.

Вечер, посвященный  премьере книги “Ланолиновый  блюз”, состоял из  двух частей - литературной и  музыкальной. В музыкальной  части прозвучала  композиция Вади  Смита на  стихи  Натальи Сучковой, но  не по этой, а по следующей  книге, “которая  еще  не вышла”. Это смелое  заявление  завершилось настоящей  вакханалией саксофона, электрогитары, синтезатора и голоса солистки. Смелый  эксперимент, ничего не скажешь. Как  человек  обязательный, я  дотерпела все  до конца, хотя  половина  зрителей спешно покинула  театр.  Задумано интересно, однако жаль, что голос  актера, читавшего стихи,  не  был  слышен в  зале.
Начало встречи вышло строгим и чопорным, а  финал - слишком  анархическим. Как  будто  две  чужие  стихии  сошлись, не сливаясь. Те, кто интересовался  словом, не хотели шума, а те, кто пришли ради этого музавангарда, не хотели ничего  знать о  стихах.
В публике  звучали очень разные  отзывы:” Нет, они сами не понимают, что пишут. Такая  заумь!” - “Ну что вы, это здорово, единство в книге  разных  жанров, хоть на Антибукера посылай.” - “В Вологде только одна поэтесса -Татьяна Бычкова”. -”А зачем  же  вы  пришли?” - “Чтобы  убедиться.”
А действительно, убеждаешься: это еще  одна  тусовка, где литераторы и музыканты составляют  узкий  круг, где  все знают  друг друга.  Да, у  Смита он  один, у Щекиной  другой. Фантастическим образом они  пересеклись, но надолго ли? Известно, что Смит- автор уже нескольких композиций на  литературные темы. Не претендует ли он на роль этакого вологодского Павла  Кашина, посвятившего первый  альбом “Жизнь” любимым  книгам?
Такие эксперименты не всем нравятся, и я, будучи консеватором, ушла с вечера  возмущенная. А молодежь восторгалась. В новизне всегда есть шок.   

***


Публикация в  журнале «Мезон» за ноябрь  2000. «Ната Сучкова,  вологжанка, 24  года, выпускница Московской юридической  академии. Работает юристм. Публиковалась в областной  периодике. Автор поэтических сборников «Ланолиновый блюз», «Нежнейшая пытка», «Ван-су-ав»(Вандышев-Сучкова-Авербух), «Пять поэм». Член Союза российских писателей. Издатель вологодского журнала  «Стрекоза»(альманах-индикатор).
В мае 2000 года на конгрессе ПЕН-центра в  Москве состоялось награждение лауреатов Пушкинской премии. Премия  учреждена Альфредом Тепфером и никогда не присуждалась за отдельное  произведение, всякий раз – за  общую  картину жизни, за  книги и за общественное служение, и за  личностную  позицию. Главная премия  присуждена  Юрию Мамлееву, две стипендии – Григорию Пасько и Ната  Сучковой. Стипендия предназначена для  поездки в  Германию для  творческих контактов и сотрудничества. Сучкова  будет  читать стихи студентам  Гамбургского университета».

Если посмотреть  библиографию Наты  Сучковой годами позже, мы  перечисленных книг не увидим. Они как  бы исчезли, на их место  встали другие – «Лирический герой», «Деревенская  проза», «Ход вещей», «Продленка»… Видимо. она стыдится  ранних книжек  как  самиздата, хотя в свое время они ей очень пригодились. Но для меня как свидетеля  шагов самиздат дороже. Это вехи становления. Дальнейший творческий путь вел поэтессу к выработке стиля,   к славе. К тому времени, когда все  уже  устроялось.
Заметки о ранней Сучкой могут быть интересны  исследователям, любитеям литературы, но имхо, более глубокие истины и догадки  о  творчестве Н.С. принадлежат перу  критика Сергея  Фаустова. Это статья «Анализ блюза» как  фрагмент книги Сучковой  «Ланолиновый  блюз» и вошедшая в его книгу «Харизма  вологодской  литературы». А  также стаья  «Жернова любви» из  книги «Гипотеза поэзии». Статьи можно найти на  странице С. Фаустова  На Прозе  .РУ.Хорошее исследование принадлежит перу  Романа  Арсеньева (Красильникова), однажды опубликованное в журнале  «Свеча».