Встречи у книжной полки. Хруотланд и Роланд

     По телевизору поздно вечером шёл многосерийный фильм "Карл Великий". Я посмотрел очередную серию, где изображались события похода Карла в Испанию, и там совсем не похожий на будущего героя эпоса Роланда маркграф Хруотланд пал, окружённый отрядами коренных жителей-басков, обвинивших его в грабеже. Было над чем поразмыслить. Но едва я выключил телевизор, на книжной полке зашелестели страницы. Как- опять Андерсен? "Сказки и истории".
     - Просто ужас, ужас что такое! - послышалось чьё-то ворчание, и у стола оказался немолодой человек в строгом чёрном костюме и цилиндре. - Ну чего после этого стою я - советник юстиции Кнап? Полжизни верить всяким сказкам про средневековье, попасть в странную переделку с перемещением во времена короля Ганса, и теперь вот - этот Роланд...
     - Это возмутительно! - произнёс рядом другой голос, и рядом с советником юстиции оказалась девушка в чепчике и пелерине с претензией на последнюю парижскую моду что-нибудь так времён Реставрации. - Это - пасквиль! Как можно было опорочить то святое, на чём я воспитана по книгам отцовской библиотеки...
     - С кем имею честь встретиться? - спросил советник.
     - Матильда де ла Моль из романа Стендаля "Красное и чёрное", - представилась девушка.
     ("Я не ошибся" - подумалось мне).
     - А что это вы так горячо вступаетесь за Роланда? - поинтересовался Кнап.
     - Знаете, мсье, я с детства представляю себе настоящих героев по рыцарским романам, которые я любила дома тайно читать.
     - Я очень уважаю начитанных женщин и люблю с ними побеседовать. Знаете, мадемуазель де ла Моль, моя знакомая, которая живёт  в Копенгагене на Восточной улице, тоже любит читать, правда, в основном журналы...
     - Ах, мсье Кнап, я просо вне себя от возмущения! Чтобы чтимый во всей Франции герой мог оказаться каким-то разбойником и бесчестно разорять христиан, когда все знают о его подвигах в войне с маврами! Да где же тогда настоящие рыцари?
     И тут что-то зазвенело, и с полки соскочил высокого роста человек в потрёпанных - очевидно рыцарских? - доспехах.
     - Вы звали рыцарей? - закричал он. - Они здесь! Рыцарь Печального Образа Дон-Кихот Ламанчский.
     - Я уже, кажется, ничему не удивляюсь, - промолвил советник, качая головой. - Дон-Кихот! Ну как же, знаю я про ваши, с позволения сказать, подвиги...
     - Я вижу: надо помочь несчастной молодой донне! Вы засомневались в существовании рыцарей? Что вас огорчило, сударыня? Кто вас обидел? Я найду его и вступлю с ним в поединок!
     - Подождите, сеньор Дон-Кихот! Мы же ещё не узнали, в чём здесь дело! - раздался за спиной Дон-Кихота голос, и вперёд выступил коренастый человек в накидке и широкополой шляпе. - Вы ведь целый вечер рыскали по книгам в поисках ваших будущих подвигов и не слышали, на что обижается эта девица.
     - Правильно,Санчо! - ответил Дон-Кихот. - Сначала расскажите нам, о прекрасная донна, поподробнее, в чём дело.
     - Господа, моё сердце просто разрывается! - начала Матильда. Я всегда считала, что в истории нашей прекрасной Франции были великие примеры храбрости и благородства, примеры безудержной отваги! Таким примером всегда для меня был доблестный граф Роланд и другие рыцари из воинства императора Карла. Вы помните, мсье советник, как певец говорит о них устами самого Роланда:
         Не зря нас Карл оставил с войском тут;
         Не знает страха ни один француз,
         И двадцать тысяч их у нас в полку.
         Вассал сеньору служит своему.
         Он терпит зимний холод и жару,
         Кровь за него не жаль пролить ему.
         Копьем дадите вы отпор врагу.
         Я Дюрандаль, что Карл мне дал, возьму.
         Кто б ни владел им, если я паду,
         Пусть скажет, что покойник был не трус.
     - Мадемуазель Матильда, это - всего лишь поэзия, - ответил советник. Кто может уверенно доказать, что Роланд, Оливье и прочие герои "Песни о Роланде" вели себя именно так?
     - Ну, может быть, и не в точности так, - заколебалась Матильда, - но, по крайней мере, они были героями, павшими за Францию и за весь христианский мир.
     - Если в "Песни о Роланде" союзницей Карла названа Византия, то нельзя ручаться за достоверность чего бы то ни было в этой поэме. А то, знаете ли, довелось мне каким-то фантасмагорическим образом удовлетворить своё желание и попасть в эпоху короля Ганса, которая, знаете ли, казалась мне золотым веком...
     - Мсье советник, я не очень хорошо разбираюсь в истории Дании, - вставила Матильда. - Когда правил король Ганс?
     - Примерно тогда же, когда Людовик Одиннадцатый во Франции. И что же я вижу? Грязь, грубость, невежество - чёрт знает что! И это в пятнадцатом веке, а, уж извините, в восьмом...

    (Цикл "Встречи у книжной полки" остался лишь начатым, поскольку его не взяли в журнал печатать. При его возможной востребованности автор может его продолжить. Предполагались беседы литературных героев о "Божественной комедии", "Гамлете", "Новой Элоизе", "Фаусте" и т.д.)

      Продолжение (2025 г.)

  - А уж если вспомнить начало этой поэмы... Как там?
  Матильда припомнила:
  - Там говорится про Карла, про то, что он
        Провоевал семь лет в стране испанской.
        Весь этот горный край до моря занял,
        Взял приступом все города и замки,
        Поверг их стены и разрушил башни,
        Не сдали только Сарагосу мавры.
  - А ведь на самом деле франкское войско в Испании и дошло-то лишь до Сарагосы. За много лет удалось, уже после гибели Роланда, то есть Хруотланда, только отвоевать Испанскую марку - это самый северо-восток, до реки Эбро. Но недостоверность в этой поэме меркнет по сравнению с такими, например, позднейшими произведениями, как «Паломничестве Карла Великого в Иерусалим и Константинополь». И как представить себе, что Роланд мог в одно мгновение во время сражения сразить двадцать противников? Нет, мадемуазель, реальный Хруотланд, маркграф Бретонский, о котором, судя по всему, мало-то что известно, и рыцарь Роланд из поэмы - это не одно и то же.
  - Примерно как сказочный добрый король Дагобер и реальный полуварварский правитель из Меровингов? - И Матильда запела песенку:
Наш Дагобер - умел:
Он птичку поймать захотел!
А Элигий, тот,
Что святым слывёт,
Восклицает: "Вам
Ставить сети - срам!"
Король ему: "Да ну?,
Вот сам и поймай хоть одну!"
  - Ну, вы меня, кажется, поняли.
  - А вот ещё:
Король Пипин был очень мал,
Но выстроил дворец.
Из торта стены заказал,
А крыша — леденец.
  - И про все эти героические дела вдохновенно сочиняли бродячие жонглёры и прочие менестрели, певшие на пирах в замках... Ведь мы не знаем точно, кто сочинил "Песнь о Роланде". А как кончается эта поэма? Я запомнил, сударыня:
Минует день, и ночи мрак настал.
Король ложится в сводчатой палате.
Посланец бога, Гавриил-архангел,
К нему тогда спустился и сказал:
«Свои войска теперь ты собирай,
Идти ты должен в Биры дальний край,
Помочь царю Вивьену в Инфе-граде,
Язычники ведут его осаду.
К тебе из бед взывают христиане».
Вновь на войну идти не мило Карлу.
«О боже! — молвил он,— как жизнь трудна!»
Рвет бороду свою и горько плачет.
  А всё же признавали тогдашние менестрели, что жизнь - это не один героический галоп, сокрушающий врагов. Жить среди сплошных войн трудно. Сам Карл это говорит! Ему бы поспать, а опять - воюй во имя Христовой веры!
     - Нет, нечего нам спать! - воскликнул Дон-Кихот. - Нас всегда ждут на дорогах наших странствий подвиги.
  Рыцарь Печального Образа продолжал:
     - Что же касается Роланда, или Ротоландо, или Орландо, — в романах его называют и так и этак, — то я полагаю и утверждаю, что росту он был среднего, широк в плечах, слегка кривоног, смугл лицом, рыжебород, телом волосат, со взглядом грозным, скуп на слова, однако ж весьма учтив и благовоспитан.
     - Меня всегда впечатляло, - вставила Матильда, - как Роланд с Оливье и Турпеном одни сразились с четырехтысячной армией врага и победили. А как я переживала с юных лет предательство Ганелона, из-за которого Карл вовремя не пришёл на помощь Роланду, его сговор с мавром Марсилием! И как погибает Оливье, и как отдаёт душу Богу Турпен! И последние минуты самого Роланда:
Почуял граф — приходит смерть ему.
Холодный пот струится по челу.
Идет он под тенистую сосну,
Ложится на зеленую траву,
Свой меч и рог кладет себе на грудь.
К Испании лицо он повернул,
Чтоб было видно Карлу-королю,
Когда он с войском снова будет тут,
Что граф погиб, но победил в бою.
В грехах Роланд покаялся творцу,
Ему в залог перчатку протянул.
  И как потом Карл всё же отомстил маврам, вновь победил их и покарал Ганелона. И как оплакал Роланда, своего племянника, и всех погибших рыцарей! Неужели всё это выдумка?
     - А знаете, - заметил Кнап, - что среди сподвижников Карла Великого есть один, которого почитают у нас в Дании?
     - Как это может быть? Так далеко?
     - Представьте себе. У нас его называют Хольгер Датчанин. Позвольте зачитать, что о нём написал мой автор, Ханс Кристиан Андерсен.
      "Это старинный Кронборг. В его глубоком, мрачном подземелье, куда никто не заглядывает, сидит Хольгер Датчанин. Он весь закован в железо и сталь и подпирает голову могучими руками. Длинная борода его крепко приросла к мраморной доске стола. Он спит и видит во сне всё, что делается в Дании. Каждый сочельник является к нему ангел Господень и говорит, что всё виденное им во сне — правда и что он ещё может пока спать спокойно: Дании не угрожает никакая серьёзная опасность. А настань эта грозная минута — старый Хольгер Датчанин воспрянет, и мраморная доска стола треснет, когда он потянет свою бороду. Он выйдет на волю и так ударит мечом, что гром раздастся по всему свету".
     - Месье советник, - удивилась Матильда, - похвальны ваши патриотические чувства. Но причём же здесь Карл Великий? Этот рыцарь принадлежит вашей стране.
     - Только нашей? А кто такой Ожье?
     - Ожье Арденнский? Это же один из двенадцати пэров Карла Великого. Насколько я помню достославную поэму... Он там тоже сражался с сарацинами.
     - Так вот, произошла путаница, и в веке так тринадцатом "Ожье Арденнский" стали читать как "Ожье из Дании". Сначала у вас во Франции появились рыцарские романы о неком дане, служившем Шарлеманю, а потом, в шестнадцатом веке, хронист Хольгер сделал его сыном короля Гётрека, или Гудфреда, как его назвали по-немецки. Ожье стал тоже зваться Хольгером, представьте себе! И появились рассказы о хранителе замка Кронборг.
     - Я с превеликим интересом слушаю эту историю! - вставил Дон Кихот. - Стало быть, датчане захотели, чтобы их защищал доблестный рыцарь из достославных времён Карлоса. Как и я призывал в своих мыслях на помощь Сифара и других героев книг, которые я прочитал.
     - Господин мой, зачем опять у вас эти рыцари в голове? - сказал Санчо с укором. - Они все давно умерли, как и этот... Огье...
     - Легенды вообще имеют обыкновение распространяться всё дальше, - продолжал Кнап. - Уже после французских менестрелей двенадцатого века появились поэмы и романы, где Роланд, как популярный герой, как бывает, оброс неизвестными ранее страницами биографии, новыми соратниками и противниками, незнаемыми доселе маршрутами - вплоть до Китая! Есть писания о Роланде-оруженосце, ещё не ставшем рыцарем.
     - А потом, под небом Италии, появились и совсем сказочные поэмы о Роланде! И там уже воспевались не кровопролитные битвы, а соперничество изящных кавалеров!
Победа стоит похвалы всегда,
Хоть случаем, хоть тактикой дается,
А если многой кровью, то тогда
В крови утонет слава полководца.
   И рыцари даже могли попасть на Луну:
Иные долы, реки и пруды
Здесь, на Луне, и вовсе не как наши
Холмы, равнины, горные гряды;
Есть грады, замки, где всё полной чашей,
Такие здесь постройки и сады,
Что рыцарь на земле не видел краше;
Густы, привольны лунные леса,
Слышны там нимф-охотниц голоса.
  Это писал Лодовико Ариосто в своём "Неистовом Роланде", продолжив неоконченную поэму Боярдо "Влюблённый Роланд". Там правит бал любовь! Я особенно любила читать такие книги в библиотеке моего отца! - закончила Матильда.
  Дон-Кихот воскликнул:
     - Великий певец, славный Ариосто!
     - Вот зачем всякие поэты, писатели, мечтатели выдумывали и идеализировали Роланда и прочие тени ушедших времён?
     - Месье советник, а я осмелюсь высказать предположение. Тот человек, который заставил меня влюбиться в него и затем так неудачно кончил жизнь, не успев стать моим мужем, Жюльен Сорель, хранил у себя портрет императора Наполеона. "Ах, Наполеона сам Бог послал молодым французам!" - так он говорил. Мы выросли в блёклые и тёмные времена Реставрации Бурбонов, и многие мои соотечественники стали противопоставлять действительности время революции и Бонапарта. Не так ли и спустя века после Роланда стали считать его бескорыстным и отважным служителем веры Христовой - ведь в двенадцатом веке, когда появилась поэма, кругом были междоусобицы и мелкие страсти? А ещё тогда были крестовые походы - их тоже противопоставляли затхлой местной жизни, думая, что борьба за гроб Господень - дело благородных паладинов, воскрешающих великие устремления державы Шарлеманя?
     - Верьте, сударыня, что всё это было преувеличено. Как и я воображал рай на земле во временах короля Ганса...
   Тут Дон-Кихот встрепенулся:
     - А то ли бывало в старину! Выйдет рыцарь из лесу и, поднявшись на гору, спустится затем на дикий и пустынный берег бурного моря. Увидев там челнок без весел, паруса, мачты и снастей,   он бесстрашно прыгает в него и плывет, куда глаза глядят. Беспощадные волны бросают челнок к небу, низвергают в бездну, но рыцарь борется со свирепой бурей и вот нежданно-негаданно оказывается за три тысячи миль от родных мест. Там он выходит на далекую и неведомую землю, вступает в бой с могучими врагами, подвергается тысячам опасностей, испытывает тяжкие лишения, но преодолевает в конце концов все препятствия и совершает подвиги, достойные прославления в грядущих веках. Вся жизнь такого рыцаря проходила в трудах и битвах, среди неслыханных опасностей и лишений. А что мы видим теперь? Леность торжествует над усердием, праздность над трудом, порок над добродетелью, наглость над храбростью, хитрые изобретения над прямой военной доблестью, которая процветала в век странствующих рыцарей.
    - Во многом с вами согласна, Рыцарь Печального Образа! Праздность, хитрость и наглость - это я видела от сливок общества, молодых людей, ухаживавших за мной. И   как облегчение души - удалиться в фантазии о благородных людях былых времён! И хотелось самой быть Анджеликой, Брадамантой, Марфизой, да хотя бы Альдой из первой "Песни о Роланде"! Той Альдой, сестрой Оливье, которая умерла от горя без брата и суженого! Но, как ни удивительно, были такие примеры и на моих глазах - госпожа де Реналь ненамного пережила Жюльена, хотя тот и низко с ней поступил...
  -  Как знать, - проговорил Кнап, - может быть, рыцарство где-то и осталось в нас. Хотя бы в мечтах и в иллюзиях...
  -  Вольтер, если вы помните, говорил: "Если бы Бога не было, его надо было выдумать". Если и не было такого Роланда, как в поэзии, его надо было выдумать!
   Тут в разговор опять вмешался Рыцарь Печального Образа.
     - Нет, правда, скажите: кто целомудреннее и отважнее славного Амадиса Галльского? Кто благоразумнее Пальмерина Английского? Кто сговорчивее и уживчивее Тиранта Белого? Кто обходительнее Лизуарта Греческого? Кто получал и наносил больше ударов, чем дон Бельянис? Кто неустрашимее Периона Галльского, кто выдержал больше испытаний, чем Фелисмарт Гирканский, и кто прямодушнее Эспландиана? Кто удалее дона Сиронхила Фракийского? Кто смелее Родомонта? Кто предусмотрительнее царя Собрина? Кто дерзновенней Ринальда? Кто непобедимей Роланда? На этих книгах воспитаны те, кто несёт в себе черты настоящего рыцаря!
     - Я в этом не сомневаюсь, сеньор Дон-Кихот Ламанчский! - сказала Матильда. - А вы, сударь? - спросила она советника.
     - Ну, что мне на то сказать? Если идальго Дон-Кихот так считает, это, наверное, чего-нибудь да стоит. Конечно, рыцари тех веков, какими они, вероятно, были в действительности, покажутся нам весьма неотёсанными и грубыми. Конечно, о них сложены баснословные сказки. Но - это может вдохновлять, Главное, чтобы мечта не разбивалась о действительность.
     - Это прямо про меня, мсье Кнап. Конечно, этого хочется...

  ...И опять я вроде как проснулся. Собеседников за столом не было. Но со стороны книжных полок мне явственно слышался рассудительный голос:
     - Мне приходилось слушать рассказы всяких рыцарей об их необычайных подвигах. На мой взгляд, эта странная небылица была рассказана просто и прелестно; но я слушал ее впервые, а это совсем другое дело, — она и остальным, без сомнения, нравилась, пока не надоела.
  Я узнал. "Янки из книги Марка Твена, попавший ко двору короля Артура, это, конечно же, он".