Звездная символика в поэзии Николая Тряпкина

Подлинный поэт всегда стремится разработать собственную палитру художественных образов, создающих неповторимый внутренний мир произведения. Эти образы могут быть постоянными и продолжать какую-либо поэтическую традицию, а могут, напротив, вводить читателя в контекст совершенно новых исканий. Главное, что по силе звучания и неизменности авторского внимания к выбранной теме те или иные мотивы становятся определяющими и ключевыми – не только для конкретного лирического эпизода, но для всего творчества в целом.
В поэзии Николая Тряпкина одним из таких основных мотивов становится образ Космоса. Анализировать звездную символику в его творчестве – значит, говорить о всех стихотворениях, за редким исключением. Ни больше ни меньше. Лунный свет окутывает все земное бытие, а жаркое солнце – неизменно «стоит у раскрытых ворот». Сам лирический герой пребывает на «границе ойкумены», напрямую воспринимая небесные знаки. Его жизнь проходит под высоким небом, среди «многозвездных сфер», и любое, даже самое простое действие, обретает мифологическое, сакральное звучание. Переплетаясь с мотивами несказанного и сокровенного, космическая символика раскрывает новые грани русского характера – как в историческом контексте, так и в области личных исканий. В статье мы рассмотрим только некоторые из них.
Звезды напрямую связаны с творческим началом. Именно они вдохновляют творца, создателя поэтических произведений:
Сколько звезд на небе!
Сколько звезд!
Столько звезд у нас на мезонинах.
Про такое можно уж всерьез
Песни петь и складывать былин. [c. 115].
Со звездной символикой тесно сопряжено все древнее – былины, старинные песни, предания. Например, в других стихотворениях:
А звезды горят…
Старинные песни! Забытые руны!
Над кем же рокочут гуслярные струны?
О чем говорят? [c. 79-80]
Или в стихотворении «Идол»:
Орудие ль жрецов?
Иль бубен мирозданья?
И сотнями костров
Закружатся преданья [c.384].
Поэтический взгляд Н.Тряпкина направлен в прошлое, именно там, в глубине веков, он чувствует биение «изначального родника». Конфликт старого и нового, на первый взгляд, разрешается до очевидности просто. Поэт продолжает традиции еще начала 19 века, поколения 1830-40-х годов, которое пришло на смену писателям эпохи Просвещения, и увидело в культуре XVIII века «искусственность», «оторванность от национальных корней», «разрыв с народным мировоззрением». Так появился интерес к народным сказаниям и песням старины. Этот аксиологический сюжет оказался одним из самых стойких и определяющих в культуре: исторические реалии менялись, а вопрос продолжал звучать, обретая лишь новые нюансы.
Былины, старинные песни и небесные светила в художественном мире Тряпкина располагаются в одном измерении – в вечности. Все проходит, исчезает, и только они – неизменны. Созвездия – это и вечные скрижали земли, и огни вечности, которые возжигает Вселенная («Стихи о борьбе с религией»). «А мы только вечному Солнцу посмотрим в глаза», – говорит поэт в стихотворении «Знакомое поле…» С. 365 Обращают на себя внимание заглавные буквы. Космический мир воспринимается одушевленным, диалог между Солнцем и человеком происходит напрямую, без посредников, глаза в глаза. Так какой же тип вечности разворачивается в этих образах?
Ю.М.Лотман в статье «Русская культура послепетровской эпохи и христианская традиция» прослеживает взаимоотношения христианской и гуманистической традиции. «От Ренессанса до Просвещения складывалась концепция замены богочеловека человекобогом, обожествления прекрасной природной сущности человека, утверждения его предназначенности к земному счастью». Стремление к земному счастью, безусловно, присутствует в лирике Тряпкина:
О Господь! Всеблагий Иисус!
Воскреси наше счастье земное [c.348]. 
Однако сейчас нам важнее раскрыть вопрос соотношения земного и небесного царства, тип вечного начала в космических образах. Земное измерение может включать в себя не только нашу планету, но и просторы Вселенной: вечные звезды, солнце и луну. Космос – такой же тварный, реальный мир, а вовсе не синоним понятия «иное царство», небесного и невидимого по своей природе. Без этого уточнения невозможно грамотно выявить значение космической символики в поэзии Николая Тряпкина. Взгляд автора представляет, однако, не статичную завершенность, но меняется, чутко реагируя на временные рамки повествования. Он связан с психологией лирического героя, с особенностями его духовного становления. Рассмотрим, например, «Стихи о борьбе с религией».
Трепетное и любовное описание храма выполнено в лучших традициях русских поэтов – Клюева, Есенина, Рубцова, Кузнецова и др.
А за полем вечерним, расправив закатные крылья,
Византийское чудо сияло в багровой пыли.

Я любил эти главы, взлетевшие к высям
                безвестным,
И воскресные звоны, и свист неуемных стрижей.
Этот дедовский храм, украшавший всю нашу
                окрестность
И всю нашу юдоль освящавший короной своей!
Но далее Тряпкин пишет:
И все чудилось мне, что ступил я в предел
                Мирозданья
И что вечность сама возжигала огни предо мной.
…
Нет, не с Богом я был и не в храме стоял
                деревенском,
И душа замирала совсем под другим вольтажом.
Эти вещие гимны, летящие к высям вселенским!.. [c.441-442].
Особенности духовных переживаний лирического героя высвечивают иной, не христианский, тип религиозности. Вопрос евангельской любви и встречи с Христом здесь не стоит, ведь душа замирает «под другим вольтажом». Все сводится к эстетическому восприятию святыни, глубокому чувству красоты и скорби:
Я любил эти своды, взлетевшие к высям
                Безвестным,
И воскресные хоры, и гулы со всех ступеней… [c.443].
С другой стороны, разрушенный храм, вид сваленных риз, горчайшей пыли и запустения побуждает лирического героя к переосмыслению ситуации. В самом конце его голос меняется, что выражено даже на уровне интонации. В финальных строках происходит обращение не к абстрактным вселенским высям, но к конкретному, живому Богу:
Ты прости меня, Боже, за поздние эти порывы
И за этот мой горестный крик [c.443].
Лирическая ситуация развивается динамично, изменения затрагивают не только внешние, но и внутренние события, мир души. «Горчайшее семя», запавшее в сердце, дает свои восходы. Гуманистические принципы уступают место христианским.   
Редко у какого поэта можно наблюдать такое причудливое и оправданное соединение разных начал. Голос поэта разнообразен не только в области интонации и формы, но и в расставленных на содержании акцентах.
Характерно, что когда Н.Тряпкин обращается к переложению библейских сюжетов – небесные святила (тварные и земные по своей сути) тут же теряют свой непререкаемый статус вечных и неизменных:
Проходит все – и солнце, и трава,
И розы всех богов и Тамерланов [c.374].
Хотя этот стихотворный цикл и назван «Песнь песней», по своему содержанию он гораздо ближе к «Экклезиасту». История любви дана лишь намеком («И целуются двое / У моих же стогов»), зато мотив суетности, временности всего земного становится определяющим. Возможно, отсылка в названии к Песнь Песней Соломона предполагает ее толкование как сборника свадебных песен без единого сюжета. Не случайно темы Рождения и Смерти звучат здесь особенно ярко. – Именно такие, заглавные, буквы ставит Н.Тряпкин, восклицая затем:
О тайна среди тайн!
Небесные светила напрямую связаны с этой тайной:
И солнце вновь и вновь замкнет свое кольцо, 
   Замкнет свое кольцо.
И снова чей-то гроб поставят на крыльцо,
   Поставят на крыльцо [c.372].
Образ кольца предполагает замкнутость, повторяемость события. Наречия «вновь» и «снова» лишь усиливают это значение. Причем, встречаются они не только в цитированном отрывке – но девять раз на протяжении всего цикла. Так наглядно выражается мысль о «земной круговерти». Нагнетая тревожное ощущение бесконечной повторяемости, Тряпкин нередко уходит от привычных определений. Принято, например, говорить: «у последней черты». Он же пишет так:
У последнего круга
Никому не кричи [c.373].
Лейтмотив повторяемости, бесконечной смены поколений, произрастает из стихотворения Брюсова «Век за веком»: отсюда поэт взял две строки для эпиграфа. Во многом стихотворение Брюсова построено по тем же принципам. Повторяются наречии «снова» и «вновь»:
И снова все бело и тихо,
Лишь волки проходят как сон.
Или:
И снова безмолвно Микула
Взрезает им грудь бороздой.

Однако есть существенное отличие: повторяемость в стихотворении Брюсова ограничена образами земли. Человек здесь, прежде всего, хлебопашец. Весенние плуги – кожа земли – гречиха – лен – нивы – из таких деталей соткан поэтический сюжет. Даже пращуры – и те, приближены к земле, к почве. Они следят за работой сынов, «Ветлой наклоняясь с пригорка, / Туманом вставая с лугов».
Если «неизбежная тропа» Брюсова пролегает исключительно по земным просторам, то у Тряпкина она обретает планетарное звучание. У Брюсова – ни слова про солнце, звезды или Космос, тогда как в «Песнь песней» эти образы становятся ключевыми и выполняют разные функции. По принципу контраста Космос представлен безликим:
И ты пред Космосом безликим
Невольно сердцем предстаешь
И за стручком созревшей вики
О чем-то милом запоешь… [c.375].
Солнце – чаще всего живое, связанное с «таинством прошедших поколений»:
Эгей ты, солнце! Светоч наш и гений!..
Гнетут меня полынный дух времен
И таинства прошедших поколений [c.374].
А звезды – безмолвные хранители кладбищенского покоя:
И в ночи не однажды
Выхожу за погост,
Принимаю всю тяжесть
Каменеющих звезд [c.374].
Образы рифмуются со знаменитыми строками Лермонтова:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
Как и  поэзия Лермонтова, стихотворения Тряпкина наполнены мерцающим светом далеких планет. Их круговое движение побуждает лирического героя к размышлениям философского характера: о жизни и смерти. Но это не единственное сходство. Земная жизнь проходит под Божественным началом. (Этот момент также отсутствовал в стихотворении Брюсова). У Лермонтова – «Пустыня внемлет Богу», у Тряпкина:
Рождение и Смерть! Начало и Конец!
   Начало и Конец!
А между нами – Жизнь, Творенье и Творец.
   Творенье и Творец.
Обратим внимание, что Творение стоит на первом месте, Творец – на втором. Так вновь проступает гуманистическая идея человекобога.
В других стихотворениях звездные россыпи красочно «оформляют» загробный мир. Продолжая образный ряд духовных стихов про грешного человека, Николай Тряпкин так представляет сцену, предваряющую Страшный суд:
И в конце пути извечного
Люди грешные стоят.
А над ними своды Млечные –
Свечи жаркие горят.
Обращение к фольклорному образу грешного человека позволяет расширить лирическую ситуацию, встроить ее в систему всего мироздания. Понятие мироздания также встречается в творчестве поэта очень часто. «Устойчивый интерес к метафизике человеческого и божественного, к теме «человек и вселенная»» роднит лирику Тряпкина с традициями одической поэзии XVIII века, поданными сквозь призму поэзии Тютчева. Впрочем, преемственность закономерна.  Еще Ю.Н. Тынянов в статье «Вопрос о Тютчеве» указывал, что «Без XVIII века, без Державина историческая перспектива по отношению к Тютчеву не может быть верной». Подобные исторические перспективы в поэзии Тряпкина еще только предстоит проследить, это тема отдельного разговора. Пока же только приведем примеры «перетекания» художественных образов.
Строки Тютчева:
Уж звезды светлые взошли
И тяготеющий над нами
Небесный свод приподняли
Своими влажными главами -
Является, по мнению Тынянова, несомненной реализацией образа XVIII века: чела звезд. Николай Тряпкин развивает образ еще дальше и пишет «звездные ресницы»:
И на всемирной колеснице-
Ни я с тобой, ни ты со мной.
А там – на звездные ресницы
Ложится пепел роковой [c.393].
В этом же четверостишии наблюдается еще одно оживление традиционного образа XVIII века – колесница мирозданья. Сравним, у Тютчева:
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.
Исторические события находят яркое отражение в поэзии Николая Тряпкина. Его лирический герой – человек ХХ века со своим духовным поиском. При этом характер поиска проявляется двояко: с одной стороны, Тряпкин обращается к старинным песням, сказаниям, былинам, и свет вечных звезд подобен тонкому лучу гуслярной струны. С другой стороны, духовный опыт лирического героя вбирает в себя и гуманистические идеи с их человекобожием и поиском земного благополучия. Эти идеи могли проникнуть опосредовано, через советскую литературу – в свою очередь пропитанную гуманистическим идеалом. Христианское восприятие действительности также имеет место в творчестве Тряпкина. Образы небесных светил тесно связаны с темами рождения и смерти, с трепетной тайной мироздания. Но над всем эти есть еще и третье начало, божественное измерение. Творец, встречающий грешного человека – под разливом Млечного пути. Путь к этой встрече – сложен, неоднозначен, через искушения другими мелодиями и «вольтажами». Однако он есть, это путь. Не смотря на круговую модель, представленную во многих стихотворениях как в художественных образах, так и в композиции (так называемая закольцованность стихотворения) лирический герой ищет высшую правду и способ вырваться из «звездной спирали» материального мира. Все проходит, и земное счастье, в том числе. Но в конце пути  – молчаливая Вечность возжигает огни, вновь и вновь... Поэзия Николая Тряпкина об этом: о русском человеке, преодолевающем земное притяжение и устремляющемся в Вечность.

Опубликовано: Чернова А.Е. Звездная символика в поэзии Николая Тряпкина  // Неизбывный вертоград. Выпуск 2. Альманах, посвященный 100-летию со дня рождения Н.И. Тряпкина.  – М.: Издательские решения. 2019 . – 366 с. –  С.77 – 86.  ISBN 978-5-4496-1433-9,   ISBN  978-5-4496-1434-6