Вина и искупление - I

ВВЕДЕНИЕ

Вы видите, как книга называется на немецком языке: «Winniza - Schuld und Suehne». [Как и во многих других подобных случаях, приходится печатать «ue» вместо «u» с двумя точечками над этой буквой, так как «Проза.ру» немецкие умлауты (это ещё - «a» и «o» с двумя точечками над ними) не распечатывает, а заменяет загогулинкой; кстати, произносятся «двойники» так же, как и заменённые ими буквы.]
Я перевёл название как «Вина и искупление», можно было — как «Вина и возмездие (расплата, кара)» и даже как «Преступление и наказание», потому что всемирно известный роман Ф. Г. Достоевского в немецком варианте называется так же - «Schuld und Suehne». [Хочу заметить, что такой перевод на немецкий язык выглядит, наверное, не только для меня странным, потому что оба слова во всех русско-немецких словарях даются по-иному. Но  есть, как есть — и тут ничего не изменить.]

Теперь об этой небольшой книжице, которую я разыскал в Берлинской государственной библиотеке; в названии последней присутствуют также слова «Прусское культурное достояние (культурные ценности)» - см. коллаж. Вероятно, поэтому книгой можно пользоваться только в читальном зале (что при наличии отличного фотоаппарата в сотовом телефоне не является препятствием для её «выноса» из читального зала уже через десять минут). Тем более, что в книге всего-навсего 80 страниц.
Как видите, авторство книги нигде не указано. В библиотечной карточке год издания дан как «около 1943». 

Я решил её перевести на русский язык и предоставить для чтения по следующим основаниям.
Известно, что украинский общественно-политический деятель и журналист Аполлон  Трембовецкий (1913-1968) во время оккупации вермахтом Винницы пребывал в городе, много публиковался в газете «Вінніцькі вісті» (подробнее — тут: http://www.proza.ru/2016/08/31/65).
В статье о нём (см.: https://uk.wikipedia.org/wiki/Трембовецький_Аполлон_Павлович) сказано: «1943 року видав у Вінниці дві невеликі книжки про злочини НКВС — «Злочин у Вінниці» та «Чека, ГПУ та НКВД у Вінниці». 1994 року фрагменти першої книжки передруковано у виданні «Вінниця: Злочин без кари».»
В этом издании (Вінниця: злочин без кари Київ: Воскресіння. 1994 334 стр. - Редактори і упорядники тексту Є. Сверстюк, О. Скоп -  https://www.bookplusbook.com/books/view/17916), насколько я понял из оглавления (книги в моём распоряжении не было), представлены первые сообщения о раскопках секретных захоронений НКВД (автор, в укр. написании: «Аполон Трембовецький» и он же - под псевдонимом «Петро Павлович»). Ими заполнены только 40 страниц книги, остальные - около трёхсот -  представляют официальные материалы немецкой стороны, воспоминания свидетелей, дополнительные данные, пр. (см. коллаж): https://crafta.ua/lots/6537028775-vinnicya.

По всем признакам книга, с содержанием которой вы сможете сейчас ознакомиться, совпадает с упомянутыми выше книгами лишь по общей тематике.

И последнее, о чём хотелось бы упомянуть: о качестве перевода.
Выучив немецкий язык на шестом десятилетии жизни, я, конечно, не владею им так, как это положено профессиональному переводчику (в любом варианте: немецко-русского или русско-немецкого перевода). В данном случае к тому же речь идёт о так называемом обратном переводе. Не знаю точно, на каком языке (украинском или русском, последнее - сомнительно) была первоначально написана книга, но скорее всего я работал с немецким аналогом первоначального (?) украинского текста.

В научных (в частности, медицинских) переводах, которыми я занимался ещё в СССР (с различных языков на русский), можно и нужно переводить буквально. Научные тексты редко содержат какие-то художественные обороты, которым требуется подобрать что-то схожее по смыслу из языка, на который переводишь. А здесь мы имеем художественное произведение, частично основанное на документальных фактах, показаниях очевидцев, но также — и на чистом вымысле. Совершенно ясно, например, что автор не мог присутствовать на заседании в обкоме партии, с которого начинается повествование; и никто ему не решился бы сообщить детали происходившего там. И так далее.

В подобных случаях - при смеси художественного вымысла и фактического материала - перевод может быть двояким: либо ещё раз «охудожествлённым» (но уже на другом языке, со свойственными ему выражениями), либо приближающимся к буквальному (полностью буквальным не может быть никакой перевод, так как часто встречаются случаи отсутствия слов, равноценно отражающих понятия в обоих языках). Мой перевод — ближе ко второму варианту, хотя его точное соответствие первоначальному авторскому (украинскому) тексту остаётся неведомым, ибо таковой мною не обнаружен. Будь он найден (повторяю: скорее всего на украинском языке), русский перевод можно было бы сделать совершеннее. А вот этот так называемый обратный (или почти обратный, если оригинал — на украинском языке) перевод просто не может быть без изъяна.

Но главное я отметить ещё не решился — опасался, что вы определённо подумаете: это он написал в своё оправдание. Не так: ведь первое же, что я вам сообщил — это как раз то, что переводчик я «аматорского (любительского) уровня». А теперь добавлю: книга написана немецким языком просто примитивным стилем — и я сомневаюсь, что составлял эти обрывистые, часто непоследовательные предложения тот, для которого немецкий язык был Muttersprache – материнским (по-немецки), родным (по-русски) языком. Признаюсь, через коряво составленные им предложения мне в единичных случаях так и не удалось проскочить без спотыканий, которые вы заметите при чтении. Мне пришлось даже заменить немало слов на схожие, потому что переводчик (не исключается, однако, что сам  а в т о р  -  Н Е  н е м е ц  - решился написать на немецком языке!!) повторял одни и те же слова в соседних (или даже в  том же самом предложении) многократно.
Но смысл написанного всё же останется понятным.
А вот о содержании книги, о предполагаемом смысле её написания и издания мы поговорим после того, как у вас будет возможность прочитать её всю, полностью.

И последнее объяснение в моём затянувшемся введении.
Речь пойдёт об иллюстрациях из книги. Их — семнадцать, они разбросаны без какой-либо связи с текстом. Я их собрал (по очерёдности нахождения в книге) в четыре коллажа. Для публикации в «Прозе.ру», допускающей только одну картинку на произведение, мне пришлось разбить тест книги на четыре части.

А теперь - Перевод книги с немецкого на русский язык:

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Конференция ада.

Движутся большие автомобили. Бульвар Ленина грохочет и шумит от звуков моторов. Над большим партийным зданием развивается флаг. Его четыре этажа возвышаются над пёстрым скоплением низких будочек и домов, из которых состоит областной центр Винница. Винничане смотрят на это с гордостью и удовлетворением. Заметно, мол, что большие люди в Москве или в Харькове Винницу не забыли. Винница была важной и ощущала себя важной. Она была явно не только для винничан центром мира.

[Обком партии строился в 1935-1941 годах: https://uk.m.wikipedia.org/wiki/Рабін_Самуїл_Ісаакович.  По мнению краеведа А. Рыбалка, летом 1937-го года часть здания, о которой идёт речь, не была ещё готова для эксплуатации. Обком располагался тогда в здании, расположенном на углу тогдашних улиц Ленина и Дзержинского. - добавлено 09.08.2019. — Н. К.]

П. П. Левицкий, комиссар Винницкой области [речь идёт о первом секретаре обкома КП(б)У; в это время, с октября 1932-го до августа 1937-го года, сию должность занимал В. И. Чернявский (1893-1937, расстрелян) — Н. К.], взволнованно принимал знаменитых гостей. Они прибыли из столицы Украинской ССР Харькова [на самом деле, Харьков бы столицей УССР с 1919-го до 1934-го года — Н. К.], они прибыли также из сердца всех советских республик, из самой святой Москвы. Да ещё один присутствовал, перед которым замирали все сердца: он был, так значилось, посланником Кремля, он был представителем ужаснейшего человека во всём СССР, доверенным Ягоды. [И тут автор ошибается, так как Г. Г. Ягода (1891-1938, расстрелян) - первый «генеральный комиссар государственной безопасности» - был наркомом внутренних дел с июля 1934-го только  по сентябрь 1936-го года. А происходящее в здании обкома партии датируется - см. ниже - 7-м июня 1937-го года — Н. К.] Его звали Берия [Л. П. Берия (1899-1953, расстрелян) в то время работал ещё в Закавказье, а первым заместителем наркома внутренних дел (им был уже Н. И. Ежов — 1895-1940, расстрелян) Берия назначили только в августе 1938-го года — Н. К.]. Те, на кого он посмотрел, пугались.

Мужчины, которые поднялись в автомобили, некоторые раньше — даже в самолёты, различались. Те, кто были подчинёнными, остались уже в нижних служебных комнатах, изучали списки, слагали и вычитали цифры, подписывали протоколы, укладывали документы. Средние обособлялись в подкомиссиях. Восемь мужчин, ведомые Берией, вошли, наконец, в конференц-комнату областного комиссара.

Берия сразу же взял слово. «Товарищи», - начал он, - «перед самой посадкой моего самолёта окинул я взглядом землю подо мной. И что я увидел? Я увидел богатую, плодородную землю, я видел рабочих на полях, плоды на полях, упряжки на улицах, однако я видел также границы. Винницкая область граничит с территориями, которые сегодня принадлежат ещё врагам трудового народа — румынам. Знает товарищ Левицкий, к чему его это обстоятельство обязывает?»

Левицкий вскочил, вытащил из всех портфелей рукописи, быстро заговорил. Он имел данные НКВД, сообщения политруков, контрразведки. У него были цифры подозрительных, депортированных, расстрелянных. Города области были охраняемы лучше, чем где-либо. Каждая деревня к тому же имела свои колхозы и совхозы, свои коллективные и государственные хозяйства, так что и тут указания Сталина полностью и во всём были исполнены. Винницкая область будет стоять в первом ряду, если защита от врага станет задачей трудового народа. Она будет также впереди во время последнего штурма мировой революции.

Остальные шестеро молчали. Они смотрели на Берия. Берия кивал человеку около него. У того были бородка клинышком и пенсне, он называл себя Каган и прибыл также самолётом из Москвы. Некоторые слова он произносил по-украински.
«Есть сомнения», - сказал Каган, - «однако эти сомнения касаются не только Винницкой области. Если мы эти сомнения выражаем в Виннице, то прежде всего потому, что Винница как пограничная область находится в опасности.»

Кто-то забормотал, что слабая и едва вооружённая Румыния едва ли может быть опасной для могущественного СССР. Берия холодно посмотрел на него. Бормотавший схватил себя за горло и замолк.
«Мы поэтому решили для себя вмешаться», - продолжал Каган.
«Касается ли это вмешательство всей Украины», - хотел знать генерал Л. Н. Харитонов. Он был командующим района в Юго-Западном округе Красной Армии и считался одним из друзей маршала Тимошенко, который, в свою очередь, считался другом украинцев.
«Последние планы», - несколько мягче поставил его на место Берия, - «знает только товарищ Сталин.»
«Винница», - сказал Каган, - «будет пробным случаем».

Восьмеро молчали. Шесть из них напряжённо задумались. Определённо ожидалось от них что-то дьявольское, убийственное, уничтожающее. Для них адская профессия не была непривычной. Они были мастерами в своей профессии.

«Мы любим всех», - воспевал Каган, - «Украину - черноземную, плодородную страну, кормильцу трудящихся, источник силы Советского Союза. Мы любим также украинцев, мы же сами украинцы. Мы вспоминаем с гордостью старого героя Тараса Бульбу, мы помним наших земляков Гоголя и Пушкина, они тоже украинцы.

К сожалению однако, вклад Украины в революцию трудящихся не совсем так велик, как её вклад в культуру и снабжение продовольствием. В этом смысле говорил недавно товарищ Сталин некоторые осуждающие слова.

Левицкий напружинился. Он вскочил, сложился вместе, потом снова вскочил. «Всё подготовлено», - завизжал он, - «чтобы в моей области совершенствовать политическое воспитание. В области начинается большая акция, чтобы учение ленинизма вдолбить в голову уже грудным младенцам в колыбели. Дайте нам ещё несколько месяцев времени, товарищи, и вы будете поражены, каких мы достигнем результатов!»

Берия напрягся. Все втянули голову в плечи, и у самого Харитонова хрип застрял в горле. «Украинцы», - сказал Берия, - «имели не месяцы, а двадцать лет времени, чтобы учить ленинизм. Не учили они что ли?»
Все молчали. Каган торжествующе возразил: «Нет».
«Есть у кого-нибудь другое мнение?», - спросил вежливо и ободряюще Берия.

Но другие знали, что Берия никогда не был столь опасен, как когда он говорил вежливо и ободряюще. Их молчание было почти абсолютным.
«Я твёрдо убеждён», - сказал Берия, - «что вы все со мной единогласны в том, что двадцати лет оказалось недостаточным для превращения украинцев в ленинцев.» Он посмотрел на всех. Все кивали.

«Вывод, пожалуйста», - сказал Берия кратко.
«В ленинском государстве», - со своей стороны добавил Каган, - «нет места для антиленинцев. Беспощадно преследует союз трудящихся всех саботажников благополучия рабочего класса, неумолимо борется с врагами мировой революции. Что сделаю я с моим братом, если он предаст учение Ленина и Сталина?».
«Я сообщу о нём», - смело откликнулся рыжеволосый руководитель областного НКВД.
«И что сделаю я с моим народом, если он предаст учение нашего вождя?» Его пенсне сверкало безостановочно по кругу присутствующих, его губы были крепко сжаты, его бородка торчала, как бы сама по себе, обозлённо в воздухе.
Все молчали.
«Я ликвидирую это», - ответил Каган как бы себе.

В этом помещении сидели мужчины,  на совести которых были тысячи убийств — смягчённо принято было говорить о политических убийствах. Они были обучены любым преступлениям и были в любое время готовы к новым злодеяниям. Новые перспективы ужаснули однако и их. «Имеется сорок миллионов украинцев», - заметил сухо Харитонов.

Это было ключевое слово для невысокого Черемыха, областного статистика. «Согласно официальной советской статистике от 1935-го года, имеется 37,5 миллионов советских граждан, которые записаны украинцами», - начал он.
Берия нетерпеливым движением руки оборвал его на слове.
«Возможен», - сказал холодно и остро Каган, - «смертный приговор, независимо от того, 50 или 100 кг весит преступник. Вы сами, товарищи, весь народ считаете виновным; посему настигнет его судьба, если бы его даже 100 миллионов было.»

«Мы таким образом приняли решение о смерти народа», - заключил Харитонов деловито.
«Мы ещё ничего не решили», - успокоил Берия, - «мы будем решать. Впрочем, так как речь идёт не о народе, а о ленинизме, существует для нас народ не в его статистической, а особенно в его функциональной сущности. Чтобы народ из 40 миллионов ликвидировать», - он обратился улыбаясь и одновременно извиняюще к Кагану, - «я цитирую здесь только обобщающее слово товарища - для этого не требуется 40 миллионов патронов. Достаточно некие силы уничтожить, которые из 40 миллионов именно один народ сотворили. Я не хочу этим повторять никакие националистические фразы, но - только сказать, что нас задание не ужасает, так как мы имеем ключ к его преодолению.»

«Я понимаю», - сказал Левицкий, - «товарищу Берия требуются наши списки кулаков, всех прочих «важных» в городе и деревне, всех ненадёжных инженеров, как и тех, каковые хотя до сих пор не являются агентами нацистов и фашистов, но по своим наклонностям и происхождению в какой-то день ими могут стать...»

Берия покачал головой. Каган поправил комиссара своим быстрым, ровным, «смазанным» голосом. «Только в последних своих словах пришёл товарищ Левицкий к сущности дел и целей несколько ближе. Мы имеем один неподходящий народ. Мы имеем приказ: этот народ ликвидировать. Не в индивидуальности тех или иных личностей, а в индивидуальности (особенностях) народа суть; в этом смысле и по заданию марксизма такой народ надо уничтожить. Мы лучше понимали бы друг друга, если бы мы были фашистами; однако, чтобы победить фашистов, обязательно необходимо termini technici [terminus technicus - обозначает профессиональные действия при определённых обстоятельствах дела — Н. К.] фашизма знать и при необходимости с неизбежностью применять. Нацист сказал бы: мы должны уничтожить всё, что представляет собой нацию: вне зависимости от того, расистского, духовного или хозяйственного толка этот признак есть. Национальная жила проходит, как это доказали нацисты, через все слои. Мы должны поэтому для ликвидации нации как функции уничтожать не только бедняков, но и инженеров, учителей, попов. Очень мало, вообще, товарищи», - тут Каган взыскательно повернулся к Левицкому, - «касательно попов это случилось! Ещё имеются открытые богослужения в области! Улицы черны от попов и звон церковных колоколов вызывает боль в ушах!»

«Я уже распорядился», - поспешил Левицкий подстраховаться, - у меня есть списки ...»
Берия оборвал его на слове: «У нас есть списки, товарищ Левицкий.»
Левицкий побледнел. Страх пронзил его спинной мозг, прямо до штанов. Он знал до этих слов, что и он стоит в тех списках.
Каган продолжал: «У нас есть эти списки, они только обновлены. Через несколько секунд они будут здесь представлены. Они будут для Винницкой области содержать округлённо десять тысяч имён. С исчезновение их носителей исчезнут в Виннице контрреволюционные саботажи.»

«И что ещё исчезнет?», - пожелал знать Харитонов.

«Несколько пар сентиментальных пережитков», - сказал Каган, - «несколько пар лиц с плакатов, несколько пар народных помыслов [народных костюмов? - возможен и такой перевод — Н. К.]. Нескольким девушкам будет недоставать их танцоров. Мы не переоцениваем однако нацистское выражение "нация".»

Было 7-е июня 1937-го года. В Москве как раз прошёл первый показательный процесс большой «purge» (чистки - по-советски, но это английское слово обозначает «слабительное» — Н. К.), как это американцы называли, по-русски — большой чистки [Большого террора, «Ежовщины» — Н. К.]. Почти полностью исчезло первое окружение Сталина, от Тухачевского [М. Н. Тухачевский, маршал -1893-1937, расстрелян — Н. К.] до Радека [К. Б. Радек, партийный деятель - 1885-1939, убит в тюрьме — Н. К.]. Начался ужасный террор, страх и доносы охватили общественную жизнь. Что стоили при этом несколько тысяч мёртвых в отдалённом углу Украины? Что стоило в этом чудовищном государстве 53-х национальностей, народностей и племён, в котором имелось двенадцать различных алфавитов и свыше тридцати религий — что стоило, в конце-концов, исчезновение одной единственной нации?

Толковыми счетоводами в Кремле момент был выбран отличный. Франция находилась в союзе с Россией, Россия входила в Женевский союз народов [1920 - 1946; СССР присоединился к Лиге Наций, как называл эту международную организацию Кремль, в 1934-м году и в 1939-м году был из неё исключён — Н. К.], на демократическом Западе не было никого, кто решился бы с могущественным человеком в Кремле испортить отношения. Цивилизованный мир наблюдал ход событий страшной драмы мировой истории — и он будет молчать, даже если на башне из ужасов сверху появится ещё что-то страшное. Сейчас или никогда подходит уничтожить украинцев. Этим империалисты из Кремля освободятся от кошмаров, которые уже давно являются причиной их беспокойных сновидений.

Адская конференция в партийном здании Винницы дальше продолжалась недолго. Уже пришли товарищи секретари с готовыми списками, кандидаты на смерть были просеяны, проверены и окончательно признаны готовыми для бойни. Берия и Каган улетели; их ожидали на подобных конференциях в других частях Украины. Харитонов тоже ушёл; детали его не интересовали, в прочем умыл он руки в невиновности. Груз падал на Левицкого и Черемыха. Москва хитро поделила: на весах взвешивали здесь обоих, там [понимается: в Москве — Н. К.]  — украинцев области. Вышел итог не по московской воле — летели головы того и другого.

Угрозы смерти позади, угроза смерти впереди. Десять тысяч здоровых, сильных, жизнерадостных людей должны быть уничтожены. Из центра разнообразной, радостной, сочной жизни вырывало их безумное заблуждение функционеров НКВД, возникшее в один из июньских дней в Виннице: массовые убийства в Украине.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Последние дни.

Андрей Антонович Соловьёв приятно бродил по улицам Винницы. Он прибыл из Ситковец, где возглавлял филиал госбанка, и в областном центре у него было много служебных дел.
Он был в хорошем настроении. Хотя и читал в «Правде» и «Известиях» о своеобразных делах, которые возникли в Москве — но Москва была далеко. Здесь, в Винницкой области всё было лёгким, радостным, воздух был как шампанское и люди были братьями.

Андрей Антонович прошёл мимо Кафедрального собора. Надо ли не бога благодарить за этот день, за то, что все дела завершились хорошо, что контрольная проверка была снисходительной, а его начальник благосклонным? Не надо ли вообще за свою жизнь бога благодарить? Он зашёл в церковь. Внутри было как раз бракосочетание, много любопытных заполнили темноватое строение. В других местах они церкви закрыли, думал Андрей Антонович, разрушили, использовали их под гаражи, склады. Не у нас, думал Андрей Антонович, нам это они не сделают. Мы имеем особое положение. Мы легче, радостней, известно, что мы никому не приносим зла, потому  также не делают зло и нам.

[А. Рыбалка замечает, что Кафедральный собор в 1932-м году был закрыт — и там устроили склад резины. Так что в 1937-м году богослужения в этом соборе состояться не могли. — Н. К.]

Он оставался ещё в церкви, рассматривал красивые, пёстрые иконы, изящно вырезанные статуи святых. О бог, люди ничего не имели против большевизма. Эти Сталин, Молотов и как они там ещё зовутся были все деловитыми людьми, весьма усердными, желали лучшее для всех, жертвовали всем. Я не хотел бы быть батюшкой в Москве, уверял себя Андрей Антонович, я — нет. Небо озарит его, хотя он в своём гневе - который даже жесток - тут и там церкви разрушил.

Поп прошёл ещё раз по церкви, перекрестился перед алтарём. Андрей Антонович узнал его, это был некий Белецкий, бывший поп из Пелевы. «Ах, братушка», - сказал Соловьёв, - «как хорошо, что снова видим друг друга! Как прекрасно было свадебное торжество, которое ты провёл, как красива твоя церковь! Как прекрасна Божья жизнь, братушка!»

Поп обнял и расцеловал знакомого. И он обрадовался, встретив старого приятеля. Они шли довольные улицами вниз к реке и к Народному парку. Миловидные блондинистые девушки неслись им навстречу, многие приседали перед попом, другие откровенно направлялись к нему, целовали его правую руку. «Шельма», - пошутил Андрей Антонович, - « я знаю уже, почему ты стал попом.»

«Наши девушки», - приятно засмеялся Белецкий, - «дар божий, только - дар божий, который служащих богу почитает. Какой хороший, свободный тип людей вырастает однако на нашей землишке. Знали бы это мрачные господа в Кремле, давно оставили бы они их тёмные суеверия там, где им место, собственно, в аду.»

Андрей Антонович шутливо приложил палец ко рту. «Леонид Николаевич», - захихикал он, - «хорошо, что тебя не сатана или кто-то из НКВД слышит! Ты знаешь, дорогуша, что они там шуток не понимают, даже в Виннице — нет.»

Но Белецкий остался равнодушным. В последнее время всё стало лучше, и в сам НКВД божий дух вселился. И в доказательство этого остановился он на одном из мест в парке и начал петь религиозную песенку. Тотчас собрались дети и старые люди вокруг него, запели вместе с ним громко и душевно. Они развлекались снова. Белецкий смотрел на Соловьёва торжествующе: «Теперь никакого страха не надо иметь, братушка; страх притягивает дьявола.»

К общему сожалению, должны были они расстаться. Соловьёву надо было ещё раз в государственный банк. Они договорились на следующий раз, когда Соловьёв снова  будет иметь дела в Виннице. При расставании начал неожиданно Андрей Антонович плакать. Белецкий был удивлён. Всё было так хорошо, так гармонично; откуда слёзы? «Думаешь ты о прошлом или о будущем, братишка, посему ты плачешь?»

Но не из-за будущего захотелось Соловьёву плакать; каким иным оно должно быть, если не мирным, солнечным, гармоничным? «Я думаю о том, когда мы оба ещё в Пелеве были: я — учителем, ты — попом. Как часто бывали мы вместе! Нас любила вся деревенька. Потом изгнал нас скверный рок. Твою церковь закрыли, потому что она была обветшалой, и я должен был оставить свою профессию, так как заболел горлом. И вот теперь увидел я тебя снова, братушка, и снова вынуждены мы расстаться!».

На мгновение стали оба серьёзными, глядя друг на друга. Как ненадёжным было всё, как угрожало, как постоянно стояла жизнь вблизи смерти! Но потом зажатость исчезла, отзвучало [пророчество Кассандры] зловещее прорицание из бессознательного. В прежнем хорошем настроении вошёл Соловьёв в госбанк, чтобы получить от главного бухгалтера Бориса П. Джеванецкого утверждение полугодового отчёта.

Джеванецкий был тоже в хорошем настроении. «Мы сегодня закончим пораньше», - сообщил он, подмигивая. «Наш батюшка директор уехал в Харьков, и у меня уже сверх сотни переработанных часов! И захотелось мне в пригород, в Долинки; не пожелаете вы вместе со мной, братушка?».

Соловьёв спросил об отчёте. Джеванецкий успокоил его; всё вроде бы в порядке, а о том, что ещё не в порядке, поговорят они позже. Там, в пригороде, будет легче объясниться.
Андрей Антонович был изумлён.
Джеванецкий объяснил ему это. Он знал там одного арендатора сада, чьи деревья и кустарники - особо благословенны. Из-за этого имел он всегда некоторые количества плодов, превышающие необходимые количества поставок [государству], из которых он гнал вкуснейшие водочки. «Один стаканчик сливовой водочки, один стаканчик грушевой водочки, - что скажете Вы, братишка?».
Не «нет» сказал братишка.

Они шли, спускаясь к Долинкам. Здесь, в холмистом пригороде, чьи склоны были обращены к югу, тянулись бесчисленные фруктовые участки земли. У края одной из фруктовых плантаций они остановились. Здесь проживал в маленьком чистом домике рыночный сторож Афанасий Т. Скрепка, охранявший большие участки земли. Потребовалось многократно и настойчиво стучать, чтобы его выманить. «Гей», - кричал Джеванецкий, - «Афанасий Тимофеевич, я привёл с собой сюда тебе одно жаждущее горлышко. Выкладывай, что' ты пройдоха для себя скрытно нагнал!».

Скрепка лукаво усмехался. У него была затхлая маленькая кладовочка в его карликовом строении, с удушливым от многих папирос воздухом, протравленным острыми эссенциями. Здесь встретил Джеванецкий двух знакомых, которые уже почти полностью упились алкоголем: бухгалтера «Винэнерго» Василия И. Козака и художника Петра П. Кузмича. Последний был известной в Виннице личностью. Он рисовал самые красивые и самые пёстрые плакаты, он примирил винничан с жесточайшими требованиями большевизма: эти требования теперь были выражены в пёстрой и наивной манере, к которой приучил винничан Петр П. Кузмич. 

И Козак увлекался искусством. Он должен был бы стать художником, как он утверждал, если бы австрияки ему у Сана (Сяна) [приток Вислы, польско-украинская граница — Н. К.] не отстрелили правую руку вместе с предплечьем так, что под лопаткой у него остался только короткий обрубок. Теперь же, как и Макс Либерман [известный немецкий художник, 1847-1935 — Н. К.] так же без рук стал бы большим банкиром, вышел из Козака хороший бухгалтер, который способствует изобразительному искусству не кистью, а языком. На самом деле, Кузмичу были более необходимы темпераментные, а не профессионально-художнические высказывания инвалида, чтобы вообще быть в рабочем состоянии. Иначе лежал бы он днями на растрескавшемся диване его раскулаченного отца.

В этой весьма сердечной и всё-таки к большим мыслям склонявшейся атмосфере деловое между Соловьёвом и Джеванецким было очень быстро улажено и завершено. Затем запелось.  У Соловьёва прежде был красивый голос, он не должен был, собственно, петь: доктор запретил. Но кто знал так великолепно украинские мелодии?  Кто знал песни Буга и Днестра, напевы гуцулов и пастушьи песенки из карпатских лесов? Пили и пели, и круг увеличивался…

Сначала подсел к ним Пётр Ольховский, работник пекарни. Тот принёс Скрепке, по старому обычаю, свежий хлеб, за что, также по старому обычаю, ожидал чего-то против жажды. Певцы уже проголодались. «Заходи к нам, благословлённый», - кричали они Ольховскому, - «дай нам хлеб и соль, как это положено.» Скрепка подмигивал мужчинам. Ольховский передал им хлеб, который они проглотили. Он вынужден был принести ещё, и с того момента он принадлежал уже к их кругу, как будто он был им старым знакомым. 

Ольховского, между тем, как раз в этот день посетил его дядя, машинист Иван Павлович Годлевский из Жмеринки, который как водитель локомотива на пару дней прибыл на станцию Винница. Мог ли его дядя так долго стоять на улице и ожидать племянника? Естественно не мог — и Годлевский был восторженно подключён к компании. Становилось тесно. Но все находили в этом даже лучшее, и тем больше любили они один другого, и тем прекрасней была жизнь.

Как раз в это время в Виннице состоялась одна из обычных сельскохозяйственных выставок, и, опять же как обычно, в Винницу были делегированы различные рабочие из колхозов области или соседних областей. Так и Григорий М. Антоняк, шофёр одной из машинно-тракторных станций (МТС), привёз на своём тракторе пару колхозных работников в областной центр на выставку и теперь увозил эту группу домой. Но трактор, то ли из-за жары, то ли из-за плохого горючего, капризничал. Он остановился точно перед большой фруктовой плантацией и никак не удавалось его снова завести. Во время, когда Антоняк и трое его сопровождающих удивлённо взирали на чудовище, услышали они вдруг успокаивающее пение из домика Скрепки. Детское любопытство охватило их. Они перелезли через забор, украдкой пробрались ближе. Скрепка заметил их, гневно зашипел на них. Возник спор, перебранка, грозила потасовка. Голоса достигли ушей Соловьёва.

Он встал, приблизился к группе бранящихся. «О, ваши душеньки, братушки», - жаловался он, - что рассорило вас? Посмотрите на чудесную жизнь, на чудесный край, в котором мы растём, на чудесные капли, которые он нам родил. Входите, если есть желание! Каждый украинец — брат мой! И каждый брат сегодня — мой гость!»
У него оказался небольшой избыток в его кассе, который объяснить он не мог. Так как он получил уже утверждение отчёта его лучшим другом Джеванецким, пошёл этот избыток к чёрту!..

Помещение кладовой было, как уже указывалось, тесным. То, что четыре новых нашли себе место, нужно было благодарить обстоятельству, что некоторые прежние гости на основании неустойчивости уже лежали под столом. Так попал Антоняк в круг вместе с тремя его пассажирами, которых он основательно представил. Это был Франц Андривик, по происхождению из села Салика. Он был, так сказать, самый близкий коллега Скрепки, сторож сада в колхозе. И ещё — Алвин П. Михалавский, который происходил из Солохиара в Улановском районе. [Улановский район существовал в 1923-1962 годах, потом его территорию отнесли к Хмельницкому району — Н. К.]  И, наконец, Григорий Т. Павлюк из Петрикивки того же района. Один — колхозный рабочий, другой — колхозный крестьянин. Это были сильные, красивые личности, которые открытым взглядом смотрели на присутствующих и крепко жали им руки. Соловьёв приветствовал их крестьянской песней. Они тут же ответили подобным. Теперь увидел Скрепка свою ошибку и поднёс новые стаканчики его вкусных экстрактов.

Носы и глотки хвалили его магическое искусство. Но и дух и сердце должны они были похвалить. Ведь это было не так, что общество бессмысленно напилось. Это было в большей степени опьянением радости, упоением жизни, охватившим их. Тела не были, разумеется, больше полными господами всех мышц, руки хватали иногда мимо, ноги наступали в пустоту. Однако каждый точно знал, что он говорил и думал, это всё свершилось только как будто беззаботно, легко, по другую сторону будней в успокаивающем ритме. Это было состояние почти полного блаженства, отсутствия каких-либо желаний.

Андрею Антоновичу вспомнился вдруг, на груди его лучшего друга Джеванецкого, его  второй лучший друг Белецкий — и он потребовал Белецкого, чтобы его счастье стало окончательно полным. Так очутился и поп в этом кругу, братски объединившим все профессии, все слои украинского народа.
Гармония не могла быть красивее. Было для неё что-либо типа большевизма? Государственное насилие хотя вмешивалось справа и слева от них, убивало, похищало, экспроприировало, их самих однако пока не тронуло. Оттого забыли о нём они, не ненавидели его дальше, жили своей собственной, весёлой, наивной жизнью.

И так как они жили и другим жить давали, дали они и жить батюшке Сталину, за которого они иногда глоточек пропускали и его яростно хвалили, потому что он, как считается, - отец всех украинцев.

Чудесны день сумерничал в безоблачное голубое. И ещё одно недовольство почти возникло в компании. Собственно появился очень возбуждённый и пропотевший насквозь дорожный строитель Михаил Павлович Сидорук, чтобы доставить попа  к своему умирающему дяде. Но Соловьёв не отпускал своего самого любимого друга.
«Хочешь ты твоего бедного дядю так рано в ад послать?», - спросил он Сидорука. «Смотри, смерть должна подождать, пока поп придёт. Дай ему ещё пожить, твоему дядечке, дай ему ещё пару часиков этой красивой, чудесной жизни!». И он приказал налить лакомой сливовой и грушевой водочки этому брату тоже.

Без усталости обслуживал своих гостей Степка, сам весёлый кутила, бодрый певец. Двенадцать мужчин были его гостями, двенадцать друзей, вся гордость, вся сила Украины сконцентрировалось в известной мере в этой крохотной кладовочке. В полном размахе наслаждались они жизнью, не замечали их прочую стеснённость, угнетённость, принуждение к государственному порядку, тиранию большевизма.
В эти часы чувствовали они лишь одно: они жили.
И торчал здесь в компании тринадцатый: смерть.

[Когда я читал на немецком языке описание этого застолья, мне показалось, что автор сочинял этот раздел сразу же после чего-то схожего: поэтому оно, переведенное на русский язык, и выглядит так, словно сварганено кем-то хорошо подвыпившим.
В моём активе — десятки статей, в которых перевод с немецкого языка занимает много места. И вы знаете: я могу лучше. Но тут я спотыкался почти на каждом предложении — Н. К.]

Продолжение:  http://www.proza.ru/2019/08/08/370 .