Полярный лётчик

 
     "То взлёт, то посадка, то снег, то дожди,
      Сырая палатка и писем не жди.
      Идёт молчаливо в распадок рассвет,
      Уходишь - счастливо,приходишь - привет"
                (Ю.Визбор)   

     1951 год, год, когда ещё был жив Сталин и когда был зачат я.
  Наша семья проживала тогда на острове Кег, в устье Северной Двины.
  Отец мой летал, был бортмехаником, сначала на Ли-2, потом на Ил-14.
      Из моих детских воспоминаний - когда шёл по реке лёд и его вы-
  пирало на берег, весь остров быстро погружался под воду. И тогда
  единственным средством передвижения по острову были лодки. Но вот
  что удивительно: десятки лет производящий стружку деревообрабатыва-
  ющий завод и которая по какой-то причине уже несколько лет горела
  (как вулкан в Неаполе), вода погасить не могла! Но вот, по прошест-
  вии времени, вода отступала и на свет божий появлялось море одуван-
  чиков, заполоняющих всю обезвоженную сушь.
      В этот период года мой отец был всегда дома, поскольку аэро-
  дром был затоплен, а взлётная полоса, вернее то что ею называлось,
  была абсолютна не пригодна для полётов.
      В конце мая - июне, с отступлением воды, начинался лётный сезон,
  и труженики Ли-2, сменив зимние лыжи на колёса, отправлялись с грузом
  в близлежащие города, к стойбищам местных аборигенов и стоянкам гео-
  логов. Впрочем, летали они туда и зимой, благо оборудованной полосы
  им было не надо, хватало накатанной грейдером примитивной ВПП , а ко-
  гда её не было, то и садится можно было где угодно, была бы ровная
  площадка.
     И вот тогда-то я стал, в неполные пять лет, полярным лётчиком. Ко-
  нечно, лётчик громко сказано и посадить такую серьёзную машину как
  Ли-2 (помните персонаж старого советского фильма "Последний дюйм"?)
  я естественно не мог, но основные рычаги самолёта изучил назубок.
  Рычаги эти, кто знает, были изумительно красивы,с разноцветными "ши-
  шечками" на концах. Отец часто брал меня с собой и экипаж, все пять
  человек, были самыми родными мне людьми. Обычно, после взлёта я за-
  бирался на закорки к командиру самолёта и внимательно следил за всеми
  его действиями. Через некоторое время мне доверяли, конечно под кон-
  тролем отца и с его помощью, увеличивать или уменьшать тягу двигате-
  лей и производить другие незамысловатые операции.Также в мою обязан-
  ность входило следить за состоянием груза в хвосте самолёта, вернее,
  в целостности металлической сетки не позволяющей ему перемещаться.
  А ещё при посадке отец прижимал меня крепко к себе, открывал входную
  дверь, и нажимал вместе со мной спусковой крючок ракетницы, стрелял
  в воздух, дабы определить направление ветра.
    Но самое интересное начиналось потом, после посадки.   
  Как правило,это было стойбище аборигенов, не хочу никого обидеть-
  поморов, и располагающейся здесь же геологической партии. Моя дет-
  ская память не сохранила как выглядели эти поморы, но, спустя мно-
  го лет, будучи в Москве, я поселился  в гостинице на ВДНХ, вместе
  с выходцами из тех мест. Они  приехали в Москву, чтобы катать мос-
  квичей на оленях в зимние праздники. Но не это меня поразило. Все
  они были белокурые(!) и с голубыми глазами! Это, собственно, те,
  которых мы называли чукчами. По общению с ними, они выглядели как
  малолетние дети, впервые привезенные из тундры в огромный город,
  в котором они ничего не понимали,
  если бы не сопровождающий их  "дядька".
    Так вот, после посадки самолёта, это стойбище, буквально оживало.
  Все - взрослые, дети, окружали самолёт, дабы участвовать в разгруз-
  ке того, что он приволок. А это, в большинстве случаев, была соляр-
  ка в бочках, самый дефицитный продукт в этих местах. Сдав по описи
  горючку геологам, летуны сбывали аборигенам припасённый левый товар.
  Ту же солярку, купленную в складчину. И тут начиналось! Подвозили на
  санях замороженную рыбу, названия которой я сейчас уже не помню. А
  вот та, которая мне нравилась, копчёная, называлась престипома. За
  две бочки солярки самолёт был загружен под завязку. В тоже время к
  самолёту подгоняли молодого оленя, олешку. Старик-помор делал у не-
  го надрез на бедре и подставлял чашку, куда лилась кровь. Мне, как
  самому молодому, выпадало первому хлебнуть её. Кто знает её вкус,
  подтвердит, что это такое. Выворачивает напрочь, но зато я не болел
  ни чем. Угостив весь экипаж этим напитком,старик заделывал порез
  чем-то, похожим на землю, и , хлопнув олешка по спине, отпускал его
  в стадо. Дальше следовало такое. Мы, вместе с радистом, включали
  рацию и слушали прогноз погоды  на следующий день. Прогноз переда-
  вали по множеству участков и надо было уловить свой. Самое лучшее
  для экипажа - это была нелётная погода. Тут доставался припасённый
  спирт, меня закрывали в соседнем чуме, от глаз подальше, и начина-
  лась просто пьянка. Тут же возле чума появлялись молодые аборигенки,
  и кто из читателей постарше помнит повесть "Алитет уходит в горы",
  знает, чем это заканчивалось. Через день, два, погода налаживалась и
  "отдохнувший" экипаж летел домой, на остров Кег.
    Спустя много лет, в 1969 году, после окончания школы, я поступал в
  Кременчужское лётное училище, поскольку жизнь свою не мог представить
  иначе, как лётчиком. Медицинская комиссия была очень суровая, я про-
  шёл через все круги её ада, а вот последнее испытание, тест на зрение,
  не прошёл. Не хватило 0,1% на правый глаз. И в то время не помогло, как
  сейчас его не пытаются обгаживать, ни репутация моего отца, заслуженного
  летчика СССР, ни мой, практически отличный аттестат. А я всё таки   
  окончил авиационный ВУЗ, мой любимый РКИИГА в Риге. И я всё же был по-
  лярным лётчиком!