Стыдненько, но сытненько

Повесть

1
На начало декабря 1999 года в  некой  области с месторасположением  в срединной  полосе России были запланированы выборы главы администрации. То есть  губернатора. На Анатолия Викторовича, относительно молодого, сорокапятилетнего, перспективного экономиста,    поставила третья по популярности в области на то время партия «Демократический выбор России». В середине октября, в рамках общей избирательной кампании, Анатолий Викторович  отправился в один из наиболее  проблемных районов области, точнее, ее центр - городок Борисов. Выехал, разумеется, не один, а с кортежем:  представителями  прессы и телевизионщиками. Однако и тех и других было немного: выделенные на проведение избирательной кампании финансы были убогими, а сочувствующие демократам «богатенькие» еще стеснялись публично демонстрировать  свои, как правило, не очень честным путем добытые богатства.
Вообще,  тут надо отметить, энскую область всегда отличал, так называемый «дремучий»  консерватизм. При заварушках, сопровождающих переход власти от «помещиков и капиталистов» к власти «рабочих и крестьян»,  долго цеплялись за первых. Когда же вся страна дружно повернулась лицом к такому завлекательному, «сияющему»  яркими красками  Западу,  значительная часть жителей энской области вдруг проявила  строптивость,  осталась  верной уже, казалось бы, таким замаранным, доказавшим свою несостоятельность  заветам Ильича.  Впрочем, вышесказанное никакого прямого отношения к сюжету  повести не имеет. То, что произошло в границах «консервативной» энской области, могло произойти в любой, даже самой либеральной  точке  нашей необъятной Родины. Суть конфликта не в чем-то внешнем, а исключительно в том, что внутри.
Выехали в начале третьего, предполагали быть в  Борисове в пять, а оказались лишь в седьмом часу. Все от того, что пронесшийся этим утром по области ураган серьезно повредил мост через речку на пути их следования, пришлось искать объездную дорогу. Меж тем в самом Борисове по причине того же урагана возникли перебои с подачей электричества. Гостиница, где Анатолий Викторович и его команда должны были разместиться,  была обесточена. Словом, вся запланированная на этот вечер агитационная программа пошла коту под хвост. Кое-как обустроились, перекусили с дороги в гостиничном ресторане. Далее все разбрелись по выделенным им номерам в ожидании, когда вновь дадут свет.  Анатолий  Викторович освежился под душем, облачился в пижаму, лег на кровать поверх обрызганного каким-то грубым мужским одеколоном покрывала, пролежал около часа. Встал, бросил взгляд на часы:  еще нет и девяти.  Что делать?   Выйти и прогуляться по городу?..  Погода ненастная. Да и можно легко заблудиться без сопровождающего,  бродя темными улочками. Ложиться спать по-настоящему, а не понарошку?.. Пожалуй, еще рановато. Так и стоял, не зная, что ему делать, у окна с раздвинутой шторой, ничего по ту сторону окна не видя. Только какие-то блуждающие огоньки, словно по улице рыскали в поиске зазевавшейся добычи  стайки волков  с горящими глазами… Недостатком воображения Анатолий Викторович никогда не страдал.
Профессиональным политиком Анатолий Викторович никогда не был. Как, впрочем, не были и  массы аматеров,  ринувшихся в политику, едва пали «оковы тяжкие».  Примерно, с такими же (см чуть выше) горящими алчущими глазами. Подзуживаемые  жаждой быстрых, сулящих серьезные дивиденды перемен. При этом кто с добрыми, кто со злонамеренными целями. Дети революции. И кого только среди этой массы не было! Давайте вспомним. Да, попадались, будем объективны, приличные достойные люди, но хватало и разного рода авантюристов, а то, чего греха таить?- судя по их речам, поведению,  смахивающих  на сбежавших из  психлечебниц пациентов.  Анатолий Викторович, отдадим ему должное, скорее всего, подходил под категорию «приличных».
 Главную, пожалуй,  роль в том, что он оказался в числе претендующих на престол, сыграло то,  что еще в самые ранние «перестроечные» годы на местном телевидении  был запущен цикл образовательных передач. На них приглашались специалисты из разного рода областей науки и культуры. Однажды пригласили и молодого, но уже подающего надежды,  тогда еще только кандидата экономических наук, чтобы он популярно рассказал о каком-нибудь незаслуженно забытом или, тем паче, гонимом советском экономисте. Анатолий Викторович блестяще справился со своей задачей: поведал энской «продвинутой» аудитории об особенно  почитаемом им Александре Васильевиче Чаянове. И не только как о выдающемся экономисте, но и как о талантливом писателе-мистике, одна из повестей которого позднее якобы вдохновила Булгакова на написание им  романа  «Мастер и Маргарита». За этим приглашением последовали другие. А в уже в «постперестроечные», «лихие» девяностые  он стал ведущим очень рейтинговой вечерней  воскресной передачи «Хочу всё знать», на которую он уже сам приглашал тех, кого считал наиболее достойными такой чести, и которая не замыкалась на чисто образовательной тематике. Скорее, приближалась к просветительской, была рупором самых передовых «прорывных» идей. То есть, в какой-то мере, даже, возможно, не сознавая этого,  он был апологетом исподволь подрывающей устои «марксизма-ленинизма» идеологии.   
 Так и пришла, и  закрепилась за Анатолием Викторовичем известность. Он стал узнаваемым. Как иллюстрация: к нему могли подойти на улице, попросить у него автограф. И хотя в самые последние годы он переключился на преподавательскую деятельность, от телевидения отошел, о нем не забывали. Именно  этой его незатухающей популярностью и объясняется, отчего  энская демократическая общественность  сделала ему весьма лестное предложение заявить  свое право на занятие кресла главы администрации  от  ДВР.  Он же – не без  некоторых сомнений, колебаний (предложение побороться за губернаторство прозвучало для него , как гром с ясного неба),  – с этим предложением, в конечном итоге,  согласился. 
Чу! Кто-то постучался в дверь номера.
- Анатолий Викторович! К вам можно? –приятный доброжелательный женский голос.
Анатолий Викторович сразу догадался, кому принадлежит этот голос.  Заботливо встретившей их на въезде в город местной активистке от ДВР. Она же и проводила их  до гостиницы, помогла с размещением, питанием. Ее зовут… вспоминается… Тамарой Богдановной. Ей, кажется,  где-то немногим более сорока.  Довольно симпатичная, с хорошей фигурой. Заметно, что следит за собой.  Брюнетка. Судя и по внешности и по отчеству у нее какие-то украинские корни.
-Ну, как вы тут?.. – Тамара Богдановна уже после того, как войдет в номер. -Нормально?.. Скучаете, наверное?
-Да, есть немного, - охотно согласился Анатолий Викторович.
-А я хочу пригласить вас.  Маленькие такие посиделочки. В узком кругу.  Втроем. Вы, я, ваш Жорес … Если честно, не расслышала его отчество…
-Не смущайтесь, я и сам не сразу разобрался. Меня отчего-то так и тянет назвать его Евлампьевичем.   А на деле он Власьевич. Жорес Власьевич.
-Так вы с ним недавно познакомились?
-Буквально перед поездкой.
-Так вот, я хотела бы вас пригласить. Пока сидим, может, электричество дадут. Вот-вот обещают… Жорес Власьевич уже согласился. 
Анатолий Викторович немного подумал и… тоже согласился. Женщина искренне обрадовалась.
-Тогда переоденьтесь, - учитывая, что  Анатолий Викторович уже успел облачиться в пижаму. – Зайду за вами… минуток через пятнадцать. Управитесь за это время?
-Более чем.

2.   
Изолированная от общей ресторанной залы небольших размеров комнатка, видимо, рассчитанная специально для обслуживания VIP-персон. Но мебель самая скромная: стол, стулья, тумбочка под телевизор, музыкальный центр, посудная горка.  Одна достопримечательность: По центру стола  бронзовый, опирающийся на три когтистые лапы подсвечник. Может даже, и старинной работы. Если да, т.е. работы  действительно старинной, такому подсвечнику место было бы в каком-нибудь краеведческом музее. Зажженные свечи. Словом, обстановка суперромантическая. Средневеково - готическая. Особенно, если помнить о бродящих по неосвещенному ночному пустынному городку (чем не средневековье?) пощелкивающих зубами волках.
Стол уже сервирован на троих. Садись и приступай к трапезе. 
-Ну, вот! – явно довольная результатом проделанной, конечно же, по ее инициативе работы  Тамара Богдановна. – Чем, как говорится, богаты… Пожалуйста, не стесняйтесь. Анатолий Викторович…  Жорес  Власьевич… Рассаживайтесь. Будьте как дома.
И вот он – первый сюрприз!
Жорес Власьевич, хмурый, недовольный… спрашивается, чем?.. тем, что приглашают к щедрому столу?:
-Я не вижу своей минеральной воды… «Ессентуки»… - сердито,  обращаясь своим обрюзгшим лицом в сторону  сразу оробевшей Тамары Богдановны. – Я же вам говорил. Что из минералок пью только ессентуки. Номер шесть. От остальных у меня изжога.
-Да-да! – чуть-чуть растерявшаяся  Тамара Богдановна. – Пожалуйста, не волнуйтесь. Вы пока посидите. Я сейчас.
Тамара Богдановна за дверь, а Анатолий Викторович невольно подумал: «Ну, и дал же мне Бог попутчика!»
Да, прежде с этим человеком никогда не встречался, однако вовсе о нем не слышать не мог. Как-никак председатель областного правления Союза писателей России. Еще в бытность Анатолия Викторовича телеведущим ему навязывали этого человека в качестве гостя на передачи, на которых как-то затрагивались литературные темы. Анатолий Викторович деликатно от такого гостя отказывался. Существовало мнение, что этот человек многие годы заискивал перед прежними советскими властями. Будто кто-то из не особо «благонадежных» даже от него пострадал. Словом, он вызывал, скорее, чувство брезгливости. А в их компанию он затесался только из-за того, что завтра с утра намечается открытие памятной доски также писателю, но уже иного толка: пострадавшему от власти Советов, давным-давно  еще в пятидесятые годы эмигрировавшему. Но теперь на доме, где он когда-то родился, открывают памятную доску. Как же тут обойтись без главного писателя энской области?
Вначале робко постучалась, затем вошла молоденькая официантка с подносом. На подносе бутылка. Скорее всего, вожделенная Жоресом Власьевичем минералка «Ессентуки». Поставила бутылку на стол.
-Ну, вот! – взревел обрадованный Жорес Власьевич. Да, голос у него наподобие трубы иерихонской. – Можете ведь, когда захотите. Или, точнее, когда вас носом ткнут… - Но не прошло и пары секунд, когда его торжество вновь сменилось гневом. – Секундочку… Не-не, не  уходите. Опять двадцать пять!.. Посмотрите… Вы же читать умеете? Это же не шестерка. А я о чем просил?.. – Официантка стоит ни жива, ни мертва. – Что за чехарда?! Это же не может продолжаться до бесконечности. Помилуйте! Я же не фазана жареного с шампиньонами у вас получить хочу. Самого элементарного.
В кабинет вернулась Тамара Богдановна:
-Что опять не то?
– Это же не шестерка… Гляньте…  Или эта юная особа читать разучилась?
Нахмурившаяся, но продолжающая держать себя в руках Тамара Богдановна:
-Не ругайте ее. Это, скорее, моя вина. – Забрав злополучную бутылку со стола, передав ее официантке,  отвела официантку в сторону, что-то ей нашептала и отпустила.  Официантка за дверь, а Тамара Богдановна все еще распаляющемуся Жоресу Власьевичу.
- Сейчас принесет.
«Да, - Анатолий Викторович, еще раз мысленно комментируя только что происшедшее на его глазах. – Ну и какая же это свинья!.. И осадить, поставить на место… как-то не с руки. Намного старше меня. Пожалуй, в отцы годится». Да, сам Анатолий Викторович всегда был по своей природе крайне деликатен. Почти никогда не делал другим замечаний. Даже своим каким-то нерадивым или откровенно недостойно ведущим себя на лекциях студентам. Как крайний случай: мог что-то сказать, упрекнуть, но лишь наедине. Присутствие третьего в лице Тамары Богдановны ему мешало. С уходом официантки застолье не началось. Все как будто чего-то ждали. Какой-то, что ли разрядки. И она произошла! А инициатором ее стал опять неутомимый, не чинящийся, кажется, ни с кем и ни с чем Жорес Власьевич.
-Отчего, я заметил, у нее глаза заплаканные?
-У нее в семье большие неприятности, - неохотно, сквозь зубы, тем не менее откликнулась Тамара Богдановна.
-Что за неприятности?
-У нее младший брат на днях  из охотничьего ружья картечью в себя…  Не то завтра, не то послезавтра  хоронить будут.
-Что вы говорите? – Жорес Власьевич перекрестился. -  Упокой, Господи, душу его.
-Видимо, с девушкой своей не поладил? – осторожно спросил Анатолий Викторович.
- Да не было у него еще вообще никаких девушек! В том-то вся и беда…
-Тогда в чем причина? – продолжал интересоваться Анатолий Викторович.
-Стыдно стало.
-Да отчего стыдно-то? – в очередной раз проревел  Жорес Власьевич.
-Ну, как вам сказать?.. Он…  Как бы это?.. Словом, непотребством занимался. А кто-то  из взрослых это заметил… Стали посмеиваться над ним. Он не выдержал..
-А откуда у него ружье? Картечь, - Анатолий Викторович.
-У него отец заядлый охотник. Да он и сам…
-Сколько ему лет? – продолжил допрос Анатолий Викторович.
-Да совсем, можно сказать, ребенок.  Пятнадцатый.
-Да, - прокомментировал Анатолий Викторович, - это такой возраст…
-Собачий возраст, - согласился с Анатолием Викторович Жорес Власьевич.
Вернулась официантка. Молча прошла, ни на кого не глядя, с «каменным» лицом, поставила бутылку на стол.
-Спасибо, Любушка, - последовало от Тамары Богдановны.
Официантка уже собралась выйти, когда Жорес Власьевич остановил ее:
-Подожди…
  «Если он опять …с какой-нибудь ерундой, - промелькнуло в голове Анатолия Викторовича, - я, точно, больше не сдержусь. Скажу все, что о нем думаю. А там хоть трава не расти».
Но Жорес Власьевич,  хотя вновь удивил, однако на этот раз не хамством:
-Ты меня, внученька,  извини. Я старый толстый поганок. Любую пакость могу изрыгнуть… Хотелось бы это свое… скотское поведение как-то, что ли…  компенсировать…
-Любушка, я знаю,  большая любительница почитать, - заметила Тамара Богдановна.
-Да? Неужели? В наше время это большая редкость. Особенно среди молодежи. С удовольствием бы подарил какую-нибудь из своих книг. К сожалению… В последние годы очень мало печатаюсь. А старье предлагать не хочется никому. Оно мне самому противно.
-Может, мы ее отпустим? – гуманно предложил  Анатолий Викторович. Официантка, действительно, выглядела напуганной и «убитой». 
-Да, конечно! – Живо согласилась  Тамара Богдановна. И к официантке. – Пока у нас все есть. Можешь идти.

3.
После того, как, по выражению, Жореса Власьевича, «почали стол», то есть выпили по первой и закусили, Анатолий Викторович, бросив взгляд вверх,  поинтересовался:
- Лепнина?
- Да-да! Красивый потолок… - охотно отозвалась Тамара Богдановна. - Жаль, сейчас плохо видно.
- Богатый дом, - заметил Анатолий Викторович.
- Да. Девятнадцатый век.
-Он и прежде использовался, как гостиница?
- Нет. Здесь  семья купеческая проживала… Купцы Овчинниковы. Один из них был какое-то время городской головой. Вообще, Борисов в прошлом далеко не бедный город… Зато сейчас…После того, как прошел слух, что комбинат вот-вот закроют… А что же с нами? Люди волнуются.
-Да, я в курсе. Завтра будет встреча - обсудим.
- Да-да, обсудите, пожалуйста! – И повторила, хотя чуточку по-другому.  – Народ волнуется.
Анатолий Викторович, конечно же, следуя, видимо, усвоенной им по наследству привычке быть въедливым, вникать в каждую мелочь,  тщательно готовиться к любому публичному выступлению, уже многое успел узнать по прочитанным книгам об этом небольшом городке. О том, каким он был еще до того, как свершилось то, что совсем недавно называли «великой октябрьской революцией», а теперь называют «большевистским переворотом». Тихим, утопающим в зелени.  Заселенным мещанами и купечеством. Мещане занимались огородничеством, выращивали самые разнообразные овощи. Но в первую очередь прославились маринованными огурцами. Далее наступал черед борисовских купцов. Они успешно, с большой выгодой  для себя  торговали этими огурцами. И не только в Энске,  добирались со своим аппетитным товаром аж до Москвы и Петербурга. А в тридцатые годы уже уходящего в небытие столетия началась индустриализация, окончательно порешившая с маринованными огурцами (с купцами покончили раньше).  В пятидесятые был возведен  испытывающий в настоящее время серьезные проблемы глиноземный комбинат.
-Вы местная? – обратился Анатолий Викторович с вопросом к Тамаре Богдановне.
- Нет. Мы  с мужем из тех краев, где  Чернобыль. В пятидесяти с небольшим километрах… При нас и громыхнуло. Вот когда мне было по-настоящему страшно.  Тем более, что я на пятом месяце беременности тогда была.
- Как вы выходили из положенья?
- Вот тогда-то Борисов и всплыл. У  мужа здесь родственники. Огромное им спасибо. Пригласили нас пожить у них. С тех самых пор мы с мужем боринчанами стали.
- Да. Еще одно доказательство, как тесен этот мир, - философически отметил Анатолий Викторович. -  У моей матери подруга непосредственно в Чернобыле жила. Муж – ликвидатор.  В позапрошлом году его не стало.
Да, Анатолий Викторович и Тамара Богдановна ведут оживленную беседу. Зато как-то потух их «третий лишний», Жорес Власьевич. Вовсе не вступал в общую беседу. Даже какими-то короткими репликами не удостаивал. Зато охотно пил. Для этого монополизировал наполненную коньяком емкость. Закусывал, - на столе было, чем закусить, - но мало. Впрочем, что он сам, что Анатолий Викторович, уже довольно плотно поужинали, поэтому и елось так себе. Анатолий Викторович также  отдавал предпочтение питью: он налегал на наиболее угодную ему из того, чем сейчас располагал стол, показавшуюся ему весьма приличной по своим вкусовым данным мадеру. Тамара Богдановна пила, разумеется, меньше всех. Ее предпочтением был какой-то ликёр.
Так вот. Разговор велся исключительно между Анатолием Викторович и Тамарой Богдановной, но в какой-то момент Жорес Власьевич как будто пришел в себя. Вынырнул из небытия.
- А у меня из головы все не выходит этот…  парнишка, которого за самоудовлетворение до смерти застыдили.
- Да, - согласилась Тамара Богдановна, - прямо  дикость какая-то.
Анатолий же Викторович вновь отметился общим рассуждением:
- Самоубийства в среде подростков  не такое уж и редкое, к сожалению, явление.
Тамара Богдановна:
- А сколько несчастных девушек, когда их парни бросают, накладывают на себя руки!
-Стыд, - продолжал свои  философические обобщения Анатолий Викторович, - это то, что особенно отличает человека от животного. Назовите мне хоть одно стыдливое животное. Да, на определенные эмоции они способны…  Будь это, скажем, радость или огорчение.  Но только не стыд.  И буквально в это же самое время… Уверен, нет ни одного человека, который хоть раз в своей жизни не натворил что-то такое, отчего ему потом стало  стыдно. 
-Д-да, - не очень охотно, но вынуждена была, чтобы звучать в унисон с Анатолием Викторовичем, согласиться и Тамара Богдановна.
-Скажите, - поинтересовался Жорес Власьевич у Тамары Богдановны, - вы не знаете, как долго нам еще коротать время в этой темноте?
- К сожалению… ГЭС у нас старенькая. Власти уже много лет обещают  провести… постоянно забываю это слово… Какое-то новое…
- Апдейт, - помог ей  справиться с этим новым словом Анатолий Викторович. – По старинке: модернизация.
- Обещали все исправить к шести часам. Сейчас уже скоро девять…
-Понятно, - Жорес Власьевич горестно покачал головой. – А в постель  хлопаться еще рано. Вообще-то я сова. Ухожу в объятия Морфея не раньше часа ночи. Бродить в потемках по  городу, куда твоя нога прежде еще не ступала,  – еще неизвестно, чем это может закончиться.  У меня есть маленькое предложеньице. Надеюсь, оно вас тоже устроит.
-Вы о чем? – Анатолий Викторович сразу почувствовал в этом «предложеньице» какой-то подвох. Все, что исходило от этого человека, таким было сложившееся к этой минуте восприятие Анатолием Викторовичем данного субъекта, было изначально ядовито. Требовало особо осторожного с собой обращенья.
И ведь он, Анатолий Викторович, как в воду смотрел!
- Давайте устроим маленький стриптиз.
Первой, естественно, испугалась Тамара Богдановна:
- Что вы имеете в виду?
- Нет-нет, драгоценнейшая! Вовсе не то, о чем вы подумали. Стриптиз не в буквальном смысле. Пусть каждый из здесь сидящих найдет в себе силы  рассказать что-нибудь самое стыдное из того, что он уже успел за свою  жизнь натворить.
- Вы это… - Анатолий Викторович. - Вполне серьезно?
- А отчего это кажется вам таким невероятным?
-Масса «потому»… Во-первых, такого рода саморазоблачение потребует откровения… Мы настолько мало знаем друг друга!
- Вот и видно, молодой человек, насколько вы еще зеленый! Кто-то может прожить бок о бок с другим человеком всю жизнь, да так и не решится поделиться с ним самым отвратительным из того, что им было когда-нибудь сделано. Иное дело – случайный попутчик. Вспомните хотя бы «Крейцерову сонату».
- А вас как будто… аж даже распирает.
- Мне скоро подыхать… Так что же?.. Кроме меня … еще есть желающие?
- Нет-нет! – замахала руками Тамара Богдановна. - И не смотрите на меня так. Я ни за что не соглашусь.
Тогда Жорес Власьевич стал приставать к Анатолию Викторовичу:
-СлабО?
-Дело не в «слабО – не слабО». В отсутствии внутренней потребности. Вам отчего-то хочется… Значит, в вас что-то назрело. У меня нет. И у… - глядя на Тамару Богдановну.
-Да! – поспешила согласиться Тамара Богдановна. – Я тоже не испытываю.
-Выходит, я один?
-Выходит, да. Вам и карты в руки. Только не приставайте к другим.
-Пожалуйста, - поддержала Анатолия Викторовича Тамара Богдановна.
Жорес Власьевич еще налил себе, выпил, закусил:
- Да, преотличнейшие маринованные огурчики. Неужели еще из тех, купцов Огородниковых?
-Овчинниковых, - поправила его Тамара Богдановна.
-Да, чудные огурчики… Видите,  как бывает… Прах купца Ого… Простите, Овчинникова уже наверняка успел затеряться среди бодрых новостроек коммунизма, и «тропа народная» к нему давно заросла каким-нибудь чертополохом, а дело его живет. Я об огурцах…  Расскажу вам один случай… Конечно, он не единственный, за который мне сейчас стыдно. Но у этого… наиболее долговременные последствия. Они наложили, как принято выражаться, неизгладимый  отпечаток на всю мою последовавшую за этим поступком жизнь… Налагают и сейчас…  - Оборотившись лицом к  Тамаре Богдановне. -  Желательно бы проветриться.
Пока Тамара Богдановна опускала оконную фрамугу, Жорес Власьевич тщательно  отер свой рот, подбородок бумажной салфеткой.
-Вас не надует? – обратилась с заботливым вопросом Тамара Богдановна к Анатолию Викторовичу.
-Нет-нет! – успокоил ее Анатолий Викторович. – Я очень надежно экипирован.
Так оно и было. Жена перед тем, как Анатолию Викторовичу пуститься в дорогу, заставила его облачиться в теплое белье. Мера, которой Анатолий Викторович, пребывая в городе, обычно пренебрегал. Но любая более – менее дальняя поездка в такое, как сейчас,  время года сулит какие-то сюрпризы: резкое похолодание, нахождение в плохо протапливаемом помещении. Жена это заранее предвидела. Она заботилась о здоровье мужа даже больше, чем о своем. Так случилось и на этот раз. Поэтому он сейчас и сквозняка не боялся. Хотя ветер на улице, судя по производимому им шуму, заметно усилился.

 СТЫД ЖОРЕСА ВЛАСЬЕВИЧА
- Итак с вашего обоюдного согласия я начинаю… Очевидно, что мы пребываем в разных возрастных категориях. Вы почти ровесники, я где –то на поколение постарше. И все равно мы из одной советской утробы. У нас в чем-то общие родовые травмы. На этом предисловие заканчивается. Как говаривал когда-то мой старшина: «А теперь от общего к крайнему. Два наряда вне очереди за плохо подшитый подворотничок»…  Замечательный был старшина! Многому, царствие ему, - крестясь, - небесное, как не пропасть в этой жизни, меня научил… Я  ведь начинал свою трудовою биографию, как актер. Как-то захотелось попробовать себя в другом амплуа. Сочинил комедийку, построенную на  хорошо мне известном материале, то бишь на анекдотах из актерской жизни. Пьеска пошла гулять по областным и любительским театрам. Я немного жирку себе накопил. Гонору во мне прибавилось. Решил, что оставаться сереньким рядовым актером, мне теперь  не к лицу.  Словом,  актерство, не принесшее мне никаких лавров, по боку. Приложил усилия к тому, чтоб стать профессиональным   драматургом. Да не тут-то было! Кроме первой пьески, дальше все как-то серьезно  забуксовало. Началась тяжелая борьба между «продолжать искать себе местечко под новым солнышком»   или «вернуться в прежние опостылевшие актерские окопы». Первое  не давалось, мои новые творенья не вызывали ни у кого интереса, а между тем, учтите, мне было уже за тридцать. Семья. Дети. Я был в отчаянии… И в этот, едва не самый критичный для меня момент – звонок по межгороду. Звонил паренек. Мы с ним пару лет назад познакомились на так называемом «Семинаре молодых драматургов». У него положенье было даже отчаяннее, чем у меня. Его еще никто, ни один театр не поставил, а какая-то другая нормальная профессия, чем бы на хлеб зарабатывать,  у него отсутствовала вовсе.  Чем-то случайным промышлял в тайге. Он сам из-под Иркутска.  «Жорик…». Он не воспринимал моего имени Жорес. Говоря по правде, мне самому с этим именем было неуютно. Поэтому и насчет  Жорика не протестовал.  Так вот «Жорик, я  на Волхове. Меня тут крёстный к себе погостить пригласил. Подъезжай. Порыбачим. Я тебе кое-что почитаю». А я тогда еще в Петрозаводске жил и – хоть озеро рядом, - но рыбак из меня еще тот. Начал отнекиваться, но звонивший вцепился в меня, как репей. « Я тебе и дорогу туда и обратно оплачу”. “Ты что, разбогател?” “Да еще как! Орехов насшибал. Видимо-невидимо. Мужику одному оптом толканул. Теперь и сам Ротшильд мне позавидует. Приедешь?”
Здесь рассказчик поежился и обратился  к Тамаре Богдановне:
- Пожалуй, и хватит. Лучше закрыть…
 Речь шла о фрамуге. Пока Тамара Богдановна возилась с фрамугой, успел налить себе и выпить. Вернувшейся же от окна Тамаре Богдановне: «Мерси» Потом продолжил.
- Словом, он меня уломал… Как и обещал, встретил меня на железнодорожном вокзале в Новгороде.  Дальше автобусом. Доехали до какого-то поселочка на берегу реки. Там избушка на курьих ножках, а в избушке старичок-с-ноготок и бабка-ёжка. Это, выходит, родственники Санины… Да, его Саней звали, я об этом, кажется,  еще не сказал. Я старичку сразу, как в избу вошел, тут же поллитровку «Столичной». Такой между мной и Саней был уговор. Старичок обрадовался. И бабка  тоже. Бутылку заграбастали, и тут же куда-то с нею в обнимку слиняли. Я их долго потом не видел.  И вот мы остались с ним в одной крохотной комнатке. Один на один.
 Слышу: «Ты, должно быть, устал с дороги. Перекусить хочешь». Да, так оно и было, на самом деле. От перекуса я бы  не отказался. «Слушай, но у меня хоть шаром покати. Зато я хочу угостить тебя своей новой пьесой». Я возмутился:  «Да ты что!  С места в карьер?» И тут я вспомнил: «Послушай,  у меня там еще с полкурицы недоеденной. Уже попахивает, правда, но еще ничего. Авось, не отравимся.  И по стакарику. Идет?» «Не, Жорик.  По правде, по стакарику сейчас  не получится. Я и себя и тебя знаю.  Меня, точно,  развезет. Захочется еще. А мне так хочется, чтобы ты меня послушал!  Причем на трезвую голову…». «До утра-то может, в конце концов,  подождать? Не понимаю, куда ты лошадей гонишь?» «Не может. Если б только ты знал, ка-ак она тебя ждала. Дни, часы считала». «Кто “она”?»  «Пьеса моя». Говорит и уже вытаскивает на белый свет заурядненькую такую серую папочку с бечевочками.
Тут надо что отметить? Я, по правде, вообще не большой любитель читок. Знаете, когда собираются кружочком… Все, как один, пишущие… Каждый мнит себя, по меньшей мере, Вильямом Шекспиром. Приходится напрягаться, слушать чужую ерунду. Уже после второй-третьей страницы начинаешь бороться со сном. Вот и сейчас  был уверен, что такая борьба неизбежна. Особенно учитывая, что я провел в дороге, в общем вагоне, целую ночь. Мог бы и плацкартом, но, учитывая, что финансы на себя взяла приглашающая сторона, пожалел Санька. Каким бы Ротшильдом он сейчас и не представлялся.  В общем, намаялся. А тут еще и чужое слушать заставляют. В общем, я попытался было отбиться от этого удовольствия, но от Сани…та-акой напор. Чуть ли не до ссоры между нами дело дошло. И тогда я решил сдаться. Только осмелился спросить: «Надолго?». «Не! Всего-то шестьдесят страниц… Двухактовка. Часа на полтора… Максимум». Я загрустил еще больше. У меня еще была надежда на одноактовку. На семинаре у него сплошь одноактовки были. «О чем?» «Потерпи и узнаешь». Я с видом обреченного на смерть через повешение: «Ладно.  Валяй».
-Тут нужно предварительно сказать вот о чем… Напоминаю, что мы познакомились с Саней на семинаре, устраиваемой прежним министерством культуры эрэсэфэсэр… вечная ему память… - Жорес Власьевич перекрестился. – Таких семинаров для молодых… или относительно молодых, как ваш покорный слуга… и одаренных больше уже никто не устраивает. Никому из власть имущих это уже не нужно. Коммерческие курсы, допустим, какие-нибудь… Бизнес-симпозиумы и тому подобное . Где натаскивают молодежь, как удачнее делать деньги, этого добра навалом.   А обучать тому, как должно творить… высокое… как лучше достучаться до сердца зрителя, читателя...? «К чему вообще высокое? Лишняя трата денег»… Однако считайте, что это всего лишь брюзжание старого ретрограда. Почти выжившего из ума. Поедем дальше.
-Так вот. На семинарах, обычно устраивались  читки. Нормальная практика. Санек на тот семинар, на котором мы с ним познакомились,  привез какие-то таежные историйки. Так себе. Скорее байки в виде диалогов. А наставником у нас тогда был Иосиф Леонидович Прут… Вы такого уже не знаете.  А зря. Легендарная личность. Только недавно опочил. До девяносто шести лет  человек дожил. Царствие ему небесное, - Жорес Власьевич вновь перекрестился. -  Так тот за эти  байки  Санька и в хвост и в гриву. Хотя закончил Леонидыч на мажорной ноте.: «А потенциальчик, сибиряк, у тебя ой-ей-ей. Тебе еще настоящим только разродиться надо. Пока у тебя только сплошные выкидыши»… По правде говоря, я и сейчас… то есть, когда еще только начал слушать…. был уверен, что такого же типа байки понесутся,  но мне хватило только двух страниц, чтобы до меня дошло… «Черт возьми! До чего ж это здорово!»
На этом месте Жореса Власьевича как будто кто-то подхватил подмышки, настолько он стремительно встал со стула. А дальше еще, видимо, и подстегнул ремешком, пусть и не больно, все равно чувствительно. Иначе зачем бы Жоресу Власьевичу  вдруг заметаться по помещению, как крупному зверю  на манеже? Почти бегает – от стены к стене – и одновременно говорит:
-Не буду пересказывать сюжет. Да  сам сюжет, как правило, и не самое важное.  Место действия -  тут тоже ничего неожиданного – таёжный поселок. Или, как автор сам это  назвал: «заимок». Большущая не по-современному семья. От того, что еще из чудом выживших староверов. СтаршИм, причем обоим, уже за девяносто. Самые младшенькие, из тех, кто как-то во всем этом участвуют, еще совсем зеленые подросточки. Самое беспокойное среднее поколение… Жуткое кипение страстей. Буквально шекспировские страсти. И все удивительно жизненное. Чувствуется, не вымученное, не мозговое. Как будто Санек сам все это пережил. Возможно, так  оно, на самом деле, и было. Что он про себя и про свою родню написал. От того и волшебство такое. Ощущение правды. Дух захватывает. Слезы на глазах наворачиваются. В глотке першит… - Жорес Власьевич действительно  сжал пальцами свое горло.
-Может, вам стоит выпить? – предложила сердобольная, обеспокоенная этим состоянием рассказчика Тамара Богдановна.
На что Жорес Власьевич лишь отрицательно покачал головой, а чуть попозже, отчего-то шепотом, добавил:
-Сейчас пройдет.
Да, прошло. На процедуру восстановления у него ушло, примерно, две минуты. Уже справившись, вернулся за стол. После этого продолжил:
  -Когда же он кончил… какой, вы думаете, была моя реакция? 
  - Вы от вашего коллеги камня на камне не оставили, - заметил, не поднимая при этом отчего-то глаз, Анатолий Викторович.
  -Да? – удивился Жорес Власьевич. -  Эка!.. Да  вы, батенька мой, действительно,  не дурак.  Возможно, буду голосовать за вас. Нам умников во власти очень недостает. Почти сплошь одни дебилы. Однако… Насчет камня на камне это вы явно переборщили….Да, зависть. Чтоб ее! Еще никто не отменял. Я ведь как услышанное или увиденное оцениваю? По каким критериям? «Смогу я так или не смогу?» Когда «смогу», - легче на душе становится. Самому за письменный стол хочется. Когда «не смогу», - жизнь не в жизнь. Хочется забросить все к чертовой матери.  Слушая Саню, я осознавал: «Мне так не написать. Как бы я не пыжился. Мне Бог такого еще не подарил и едва ли когда-нибудь подарит»… Но и до того, что вы озвучили,  - насчет камня на камне, - я не дошел. Где-то получилось  серединка на половинку… Когда он кончил, я его сдержанно похвалил. Но не более того. Од ему петь никаких не стал. “Хорошего помаленьку”. Еще какие-то мелкие технические замечания. Типа: «Поработай над языком. Слишком много… специфических выражений». На что он мне: «У нас там так говорят». «Я понимаю, - урезониваю его, как старший младшего, - но если ты рассчитываешь, что твоя пьеса пойдет по стране, надо как-то стандартизировать. Чтобы зритель каждое твое слово понял». Удивился: «Ты так уверен, она может пойти по стране?» «Вполне это допускаю… Хотя, конечно, вовсе и не обязательно». На что у Сани рот до ушей, хоть ниточки пришей. Достало же его, видимо, когда на прошлом семинаре почем зря… его и в хвост и в гриву!  Сейчас любой позитив  ему в кайф. Это я так подумал, и вот и подтверждение тому: Саня пустился в откровения. «Слушай!.. Ну, ты даже не представляешь, из какой ямы ты меня вытащил! Я ведь с тех пор, как Леонидыч меня отлупил, жил как сам не свой.  Даже жениться хотел. Ей Богу! Подумал: «Рожденный ползать летать не может. Значит, буду ползать. Женюсь. Тайговать буду. Рыбу в Ангаре ловить. Как мои деды и прадеды. И на фиг мне сдался этот театр!» А теперь, конечно, уже нет. Теперь я ой-ей-ей… Слушай, где там у тебя твоя дохлая курица?.. «Полукурица. И не дохлая, а с запашком». «Слопаем... И по стакарику. Мы это заслужили». «Ты заслужил. Я –то что?» «Не, брат. Без тебя я бы ее больше никому не показал. Ты меня, можно сказать, на все четыре подковал…  Крылья, как этому… Пегасу… приделал. Жахнем, а потом смотаемся  на рыбалку». «Какая еще на фиг рыбалка? В своем уме? Погляди в окно. Тьма тьмущая». «Ничего. Не забывай, с кем имеешь дело. С человеком,  родившимся на Ангаре. Мы с тобой судачка изловим. Вернемся, поджарим. А потом, может, ты свое чего-нибудь прочтешь. Так и будем  до утра читать, слушать и хвалить друг дружку. Это жизнь!»
Есть такая порода людей. Их швыряет из крайности в крайность. Середины они не знают. Это проявляется во всем. От мелочей до крупного. В частности… Если брать этот случай… Санька легко было довести до состояния: “Я ничто”. После того… трехлетней давности семинара в Рузе… он жил в этом состоянии униженности, оплеванности, когда его пригвоздили… И вот… Я говорю ему: “Молодец!” И вот он уже мгновенно взлетел до седьмого неба. Ему уже и море по колено. “Я – все!  Я царь, я раб, я червь, я Бог”  И… “Как моей душеньке угодно, так тому и быть”. Да, есть такие люди. Их как на качелях: верх, низ. Короче, я уступил. Мы оделись, вышли из избушки… - Здесь рассказчик прервал свой рассказ, и, обращаясь к Татьяне Богдановне. -  Извините за нескромный вопрос… - Поднялся со стула, склонился над Тамарой Богдановной, что-то ей на ухо пошептал.  На что, несколько застигнутая врасплох  Тамара Богдановна:
   -Да-да! Конечно. На этаже… Я вас могу проводить.
   - О! Слишком много чести. Я сам. Только покажите направление.
    Тамара Богдановна провела  Жореса Власьевича до двери, отворила ее, показала. Жорес Власьевич  за дверь, а Тамара Богдановна вернулась  к столу. Уже после того, как вернулась, осторожно заметила:
    -По-моему… не очень симпатичный человек… А как вы считаете?
-Д-да… - Оживился как будто о чем-то сильно задумавшийся, находящийся сейчас в некоторой прострации  Анатолий Викторович. - Могу с вами согласиться. Однако войдите в его положение.  Очевидно, человек переживает какой-то серьезный кризис. Даже три! И все это одновременно. 
-Вы о чем?
-Рухнула система, в которой он привык жить.  Чувствовал себя в ней вполне комфортно.
- Какая система?
-Только ради иллюстрации… Еще по дороге пожаловался мне, что их писательскую организацию выгоняют из  роскошного дворца на проспекте Генерала Доватора, вынуждают переехать в бывшую сапожную мастерскую в Пантелеймоновском переулке. Хотел заручиться моей поддержкой на тот случай, если я выберусь, чтобы не выгоняли с насиженного.
- А два других?
- Кризис возраста…  И, может, вы обратили внимание…  Его признание… когда эта девочка… когда вы предложили, чтобы он подарил этой девочке  какую-то из его книжек. Какой была его реакция? Что давно не печатался, а все старое никому не интересно. Кризис творческий. По моему, он будет пострашнее всего остального. И все это сошлось в одной точке. Возможно, отсюда и некоторые странности  в его поведении.
- А как вы думаете, чем это может  закончиться?
- Его кризисы?
- Вообще... Вся эта история, которую он нам… Отчего ему до сих пор стыдно.
- На сей счет могу только строить какие-то догадки. Раз уже проскользнул мотив  зависти… Вспомните Моцарта и Сальери… Понимаете, о чем идет речь?
- Да конечно! Я читала. У Пушкина.
- С нашим, по-моему, примерно, такое же, когда встречает что-то настоящее, а не дутое… Логичнее всего было бы, если б он поступил ровно так же, как Сарьери с Моцартом. То есть каким-то образом этого Саню убил.
- Ну, что вы такое говорите?!..- одновременно испугалась и возмутилась Тамара Богдановна. -  Шутите, конечно.
- Да, конечно  – поспешил отречься от своего мрачного прогноза Анатолий Викторович. Хотя как-то не очень убедительно у него это отречение прозвучало.  - Извините. Разумеется, шучу. Наш коллега… При всех его кризисах… На такое не пойдет. Потому что убийство это уже не повод для  стыда. Это страшное преступленье.
- А тогда что?
- Надеюсь, скоро узнаем…
-И надо же было вам его с собой приглашать!  Он же вас терпеть не может. Это заметно.
-Д-да, мне его навязали…
- Чу! Кажется, возвращается…
- Он утоп! – Первое, что услышали от Жореса Власьевича, когда он вернется и сядет за стол. Пока Анатолий Викторович и Тамара Богдановна переваривали услышанное, ухватился за бутылку, наполнил свою стопку, выпил, закусил. - Да… Царствие ему небесное, - уже привычно перекрестился.  -  Вечная ему память. Он утонул.
- Вы о ком? – решила уточнить Тамара Богдановна.
- Разумеется, о моем коллеге… Вы же, наверное, еще не забыли, ради чего я затеял весь этот сыр-бор? Чтобы постепенно подвести вас к испытываемому мною стыду.
- Так подводите же, - отчего-то сердито бросил Анатолий Викторович, - а не кормите нас небылицами.
- Стараюсь, ваше будущее превосходительство, - из кожи лезу вон… В том, что утонул, ничего противоестественного. Учитывая, что мы оба были серьезно под газом. Плюс местная роза ветров и довольно быстрое течение… Повторяю: Волхов. Ночная рыбалка… Это что-то… Оказалось, Саня был ее большим, скажем так, адептом. Очень азартным. Нам долго не везло. Все какая-то мелочуга, а у нас задача – судак. Установка: не мелочиться. Наконец, что-то большое подплыло. У Сани нечто вроде остроги. Я держу в руке фонарь. Рыбу привлекает свет. Саня  мечет свою острогу, но промахивается, и, по инерции, летит в воду. Я на весла, но гребец из меня еще тот. Лодка тяжеленная. Точнее, даже не лодка - баркас. Пока разворачивал ее, Саню уже далековато от меня унесло. Его уже не видно, только кричит… Я на голос, вслепую, но куда там? Вскоре понял, что гребу наудачу. На авось. Саня тоже больше не кричит.  Видит Бог, я продолжал, выгребал и выгребал,  направлял суденышко  туда-сюда. Однако пришло время признаться, что Саню мне не спасти… Еще немного пройдусь, с вашего позволения. Ноги стал затекать… Не смертельно, но неприятно… Такое ощущение, будто у меня начинается  какая-то гангрена. – Поднялся из-за стола. Вновь, как уже было совсем недавно, зашагал по помещению. Но если прежде он отчаянно метался, как будто искал  выход, но вместо выхода натыкался на стену, то сейчас ходил ровно, мерным широким шагом. Как вышедший на хорошо знакомую охотничью тропу.   Ходит и говорит. - Да… племя младое, незнакомое… Радуйтесь тому, что вы еще относительно молоды. Хотя бы по сравнению со мной… Опущу все, что последовало дальше. Как меня мурыжили местные шерлокхолмсы. Им очень хотелось как-то пристегнуть меня к этому делу. Даже шантажировать начали. Не вышло. Во многом благодаря тому, что мой родственник  по матери был важным милиционером всесоюзного значения,  с самыми серьезными связями, я смог до него дозвониться.  Умолчу  и о том, как поучаствовал на следующий день в опознании. Да, его нашли, и мне пришлось пройти через это испытание.  Вернусь в комнатку, где Санек только накануне читал мне свой так ошарашивший меня… да, не побоюсь этого высокого слова… шедевр.  – На этом завершил свои экзерсисы с вышагиванием , видимо, самочувствие его ног улучшилось, что позволило Жоресу Власьевичу занять свое место за столом. - Время приближается к вечеру. Наблюдаю из окна, как бабка-ёжка, стоя посреди двора, что-то зачерпывает  из подола своей юбки, разбрасывает  вокруг себя, причитая при этом “Цыпа! Цыпа! Цыпа!” В башке у меня: “До чего ж крутой виражик!” Я о том, что случилось с Саньком накануне. Но ведь такое  может случиться с каждым из нас. Рассчитываешь, надеешься на что-то, получается все ровно шиворот навыворот. Захотелось  убедиться: “Да был ли? Мальчик-то. Не почудилось ли мне это все?” Я не о самом Саньке. Я о том, как он  читал, а я слушал, а меня продирала зависть, и мурашки   по коже. Попытался вспомнить, куда он мог девать свою папку. Заглянул туда… сюда… Папочка отыскалась на полу, под диваном. Не хило. Видимо, Санек положил ее на спинку дивана, а она воспользовалась тем, что между диваном и стеной был небольшой просвет: соскользнула. Подержал в руках, подумал: “Слишком ценная вещь, чтобы оставлять ее здесь. Этот его вечно бухой крёстный с почти не отстающей от него по части буханья подругой… Конечно, я могу им попытаться внушить, что эти листочки чего-то стоят. Но где гарантия, что до их проспиртованных мозгов мое внушенье дойдет? Не пойдет ли это на какую-нибудь, скажем, растопку?.. Я уже видел, как они мучились с их прадедовской железной печуркой. Не лучше ли взять эту папочку с собой? Уже из дома отправлю заказным письмом  ему… точнее, его родным в Иркутск. Адрес у меня сохранился. На оборотной стороне папочки. Так-то  будет надежнее”.
Уже ночью, в поезде, тусуясь в  таком же общем вагоне, в каком я добирался до Новгорода четыре дня назад, сквозь полусон, меня обожгла, прошила, от макушки до пяток… будто молния в меня попала… одна шальная идея… “А не… прикарманить ли мне?” Еще когда мы сидели с Саньком в лодке и ждали, надеялись, когда к нам на огонёк подплывет какой-нибудь здоровущий судачище, мы перебросились с ним насчет пьесы. Я тогда услышал от него, что я первый, кто узнал, чего он написал. Больше никому про это ни слова. И вот теперь… когда сотворившего ее больше не существует в этом нашем подлунном мире… Когда его душа… Нет, душа еще здесь. Будет маяться сорок дней, пока окончательно не улетит на небо. Но что душа? Она мне не страшна. Тогда что мне может помешать… присвоить эти странички себе?  “Она может стать моей… Она наверняка заинтересует театры… Годы безвременья закончатся. И безденежья тоже. Жене уже не придется просчитывать каждую копейку. А я смогу доставить себе удовольствие  накупить сыну всяческих сладостей” Короче… я так, в конечном итоге, и сделал. – Добравшись до этого места, неожиданно рявкнул. – Так точно, товарищ капитан!
-Вы о чем?- испуганная Тамара Богдановна.
-Пардон, мадам…  Вспомнилось… солдатское житье-бытье. Когда опять  набедокурю чего-нибудь, являюсь пред очи своего ротного. «Ну, что, опять нашкодил, рядовой Смирнов?»  А я ему, вытянувшись в струнку: «Так точно, товарищ капитан!»
-Вы хотя бы в следующий раз предупреждайте, - съязвил Анатолий Викторович.
Жорес Власьевич не обратил на это внимание, продолжил свое:
- Еще чуточку о том, как я претворил эту свою шкоду в жизнь… Еще  как-то поработал над текстом.  Пришлось внести кое-какие коррективы. Прежде всего, языковые, чтобы зрителю было понятней.  Испытал искушение перенести действие на нашу родную средне-европейскую почву, но тогда б я лишился самого главного – староверческой семьи. Всего их быта, так наглядно продемонстрированного Саньком.  Придумал, будто еще  совсем в зеленой молодости, в поисках длинного рубля, завербовался в промысловую артель. На сбор знаменитых кедровых орехов. Что меня разместили в доме староверов. Что я всем этим напитался. Я выглядел очень убедительным в своих россказнях. Мне поверили. Еще кое-какие малозначащие манипуляции  с отдельными персонажами. Но все это, разумеется, мелочи. Процентов на девяносто восемь эта пьеса все-таки была не моя… Что-то не слышу от вас возмущенных: «Ну, как вы могли?!»… А вот и мог. Даже имел определенное моральное право на это. Учитывая, что, если б не я… Думаете, ее еще кто-нибудь бы прочел? Даже, если бы я решился отправить ее в какой-нибудь театр… под его фамилией… Только чудо заставило бы кого-нибудь начать читать пьесу совершенно никому не известного автора. Да, я можно прямо сказать, вытащил ее из мусорной корзины. Благодаря только мне она получила толпы зрителей. Многие актеры сделали на ней потом свою карьеру. И все это заслуга моя… Да, моя! И он должен быть только благодарен мне за это… Да, Санек, - обращаясь в пространство, - я говорю о тебе. Надеюсь, ты меня сейчас слышишь… Если слышишь, дай нам какой-нибудь знак.
И надо ж было случиться  такому, что одна из до последнего момента послушно ведущих себя свечей потухла.
- О! Вот видите! – мгновенно подхватил эту тему Жорес Власьевич. -  Он здесь и он меня слышит. Спасибо тебе, Санёк. Благодаря нам – тебе и мне – твои герои получили известность. А некоторые из исполнителей даже удосужились стать лауреатами, а то и заслуженными артистами своих республик. Хвала нам за то, что мы с тобой сотворили это доброе дело. А что на афише нет твоей фамилии… Но ты-то, в том состоянии, в котором сейчас, отлично понимаешь истинную цену всей этой мишуры. Уверен, ты сейчас уже настолько мудр, что нисколечко не осуждаешь меня… А теперь, почтеннейшие,  я вынужден  на некоторое время еще раз вас покинуть. Ауф фидерзеен. - Здесь он встал, вышел из-за стола, и, ни слова не говоря, вышел за дверь. 
-Ужас какой-то! – озирающаяся  по сторонам Тамара Богдановна.
- Не волнуйтесь, его здесь нет… - Анатолий Викторович увещевающим голосом. - Вы ведь ищете этого бедного Санька?..  А если б даже и был, мы-то ничего ему плохого не сделали.
-Да, вы так думаете?.. Но с таким  спокойствием рассказывать… Будто это произошло не с ним.  Уверенный, что ему уже ничего за это не будет…
- Я бы все-таки отдал и какое-то должное этому человеку. Раз уж он решился на это… Никто его к столь запоздалому признанью не принуждал. Значит, ему самому за чем-то оно понадобилось.
- Вы  как будто его оправдываете.
- Ну, зачем же?.. Просто, повторюсь, осознавая, что сделанное им это большая гнусность,  отдаю ему и должное в плане того, что нашел в себе силы открыться. Вы знаете, далеко не всякий способен на такого рода поступок. Для этого нужно иметь какое-то мужество…   А мадера у вас просто супер. Не знаете, кто поставщик?
Тамару Богдановну, по-видимому, не сильно убедили доводы Анатолия Викторовича. По-прежнему уверена в том, что Жорес Власьевич не достоин ни малейшего снисхожденья, однако ж вступать в спор с таким авторитетным человеком, как Анатолий Викторович, разумеется не хочет.
- Н-нет, не могу сказать… - Это она о мадере. - Но, если вы хотите… я наведу справки.
- Я большой любитель этого вина. В какой-то мере даже знаток…То, чем вы угощаете меня… Едва ли прямо, без посредников,  с острова Мадейра, тем не менее…
- А я…знаете, о чем я только что подумала?.. Только не подумайте, что я хочу к вам как-то подольститься… Я подумала, насколько легче, справедливее было бы  нам жить, если бы в ней было побольше таких… приличных людей, как вы … неспособных на такое… И как можно меньше таких,  как этот прохиндей… писатель.
На что Анатолий Викторович, с улыбкой:
-Ну, боюсь, вы меня все же переоцениваете.
Прохиндея не было минут десять, вернулся с  наполненным графинчиком.
-  Что, господа? Небось, соскучились по мне? Признавайтесь… В любом случае, я в этом абсолютно уверен, обсасывали именно мои старческие косточки. Я угадал? 
-Да, - решил согласиться Анатолий Викторович, хотя, в действительности, было не совсем так. Как в случае с любым дурным, оно неизбежно занимает какое-то время наши умы, но от этой напасти  поскорее избавиться, как спешат избавиться ото всего нечистого, издающего неприятный запах.  Ровно то же произошло и с Анатолием  Викторовичем и Тамарой Богдановной. Да, так и было: начали «за упокой» (Жорес Власьевич), однако большую часть времени потратили все же  на разговоры «во здравие», то есть о разного рода житейских пустяках, не имеющих ничего общего с только что озвученными ужасами.
- Да, -  солгал Анатолий Викторович, - мы обсудили,  как эта… присвоенная вами рукопись  потом сказалась на вашей жизни... Вы же сами, кажется, начали  именно с этого. С  долгоиграющих последствий.
- Во-первых  «украденная", а не "присвоенная» рукопись вы хотите сказать? Зачем же это…обтекаемое:  «присвоенная»? Вы еще скажите «позаимствованная». Эх! Любите же вы и вам подобные… все как-то сглаживать… ретушировать… микшировать.  И тому подобное. Нет, чтобы  прямо… оглоблей по лбу. - На графинчик. -  Пользуйтесь. Шотландское виски. Еще за ужином заметил у соседей. Вдруг захотелось. Хоть стой, хоть падай. – Наполнил свою стопку, потом  к Анатолию Викторовичу.- Позвольте вашу…
Анатолий Викторович категорически отказался.
- Остаетесь верны своей португальской «ни богу свечка, ни черту кочерга»?  Я предпочитаю детище англосаксонских флибустьеров.  «Семнадцать человек на сундук мертвеца». Шибанет, так шибанет… - Оборотившись в сторону Тамары Богдановны. -  Хотя бы на пробу. Капельку.
Но Тамара Богдановна ожидаемо последовала примеру Анатолия Викторовича.
- Окей…  - Похоже, Жорес Власьевич ничуть не обиделся. - Больше мне достанется. – Выпил. - Жжет… Хорошо… Да, ваш запрос…  Вы знаете, дальше история стремительно развивалась, как по нотам. Ровно так, как я об этом и мечтал. Даже больше.  За пьесу  ухватилось сразу несколько театров. Один из них – аж академический… московский. От этого –то и дальше все покатилось, как по маслу. Ведущие критики похвалили. Один из них даже сделал сравненье с «Властью тьмы». Хотя, на самом деле, я бы назвал ее «Разрушенье светом». Сошлись на «Там в краю далеком». Словом, пьеса  дала мне реальнейшую путевку в жизнь. По ней сняли отличное кино. Прекрасные актеры… Не буду называть их фамилии, чтобы ненароком не вызвать у них какие-то отрицательные эмоции. Кино  получило какие-то премии. Даже международные. Я поездил по фестивалям. Таким вожделенным по тем временам! Да и сейчас, пожалуй.  Понавез из восточноевропейских столиц   довольно много разного рода ширпотреба. Мы с женою приоделись и приобулись. Я купил автомобиль  «Жигули» ВАЗ-2103. Про сына тоже не забыли… Но при этом еще случилось вот что… Все, написанное  уже лично мною, несмотря на все мои регалии, призы, звания и тому подобную шелуху так и оставалось мало востребованным. И если кому-то… по всей Руси великой… еще и известно моё фамилиё, так только как автора… Да, именно то, о чем вы подумали. «Ах, это тот самый, который написал…». Ничего другого в сознании людей не возникает.  Вот, собственно говоря, и вся моя относительно незамысловатая историйка. Ее убогий финал. Я ни о чем не умолчал. Рассказал честно все, как было. Заслужил свою скромную долю аплодисментов, - сам хлопает в ладони. Потом поднимается со стула, раскланивается, возвращается на стул. -   А теперь ваша, господин будущий наш губернатор, очередь.
На что Анатолий Викторович, несколько удивленно:
- Но мы, кажется,  так не договаривались.
- Ну, как же так?.. Я отлично помню. Не приснилось же мне? Вот и наша дама подтвердит…
- Подтвержу. Анатолий Викторович сразу заявил, что он в этом не участвует.
- Боже милостивый! В какую компанию я попал. Караул. Режут.
- Можете, как угодно, выделывать свои коленца, - продолжает урезонивать Жореса Власьевича Тамара Богдановна, - но так все на самом деле и было.
- А это, между прочим, уже преступный сговор. Не помню, правда, какая статья…
- Да Анатолий Викторович, если бы даже он захотел о чем-то рассказать… Он никогда не совершал ничего такого, отчего ему было бы потом стыдно.
-Ой ли! Сейчас со стула упаду.  Какая же, с вашей стороны, мадам, самонадеянность!..  Если это правда, таких людей, как он, надо сразу сажать в клетку, возить по весям страны, как когда-то возили Емельку Пугачева…
- Не судите по себе о других, - Тамара Богдановна не сбавляла в своем желании заступиться за Анатолия Викторовича. Тем более, что он сам защищаться не хотел. Скорее всего, считал, что  такому, как он, пускаться в такого рода перепалку просто неприлично.   
Тогда Жорес Власьевич вновь обратился напрямую к Анатолию Викторовичу:
- Вы-то отчего храните гордое молчание?..  Или полностью разделяете данную вам этой святой простотой  характеристику?.. Или… вам страшно?.. Склоняюсь ко второму. Вхожу в ваше положение. Вам неудобно. Однако согласитесь же… Оно… То, что вы когда-то натворили и чем  до сих пор ни с кем не поделились… Даже с самими вам близкими… Сохраняя это в себе. Оно же продолжает в вас свою разрушительную работу. Отравляя ваше  существование. Вряд ли при этом укрепляя вас. Намного скорее, вас постепенно разлагая…
Последнее выглядело уже, как брошенная в лицо перчатка. Это требовало какого-то ответа. Однако первый ответ прозвучал как-то примирительно. Очевидно, что Анатолию Викторовичу по-прежнему хотелось оставаться не вовлеченным:
- Однако… Ваша назойливость… Достойная гораздо лучшего применения.
Жореса Власьевича это не успокоило. Он по-прежнему рвался в бой.
- Повторю вопрос. Вам страшно?
За этим последовал еще один ответ Анатолия Викторовича. Его уже вполне можно было оценить, как контрвыпад. Он, безусловно, был рассчитан на то, чтобы  наступающий почувствовал себя, по меньшей мере, уколотым. Что противник, если бесконечно долго будет к нему приставать, может нанести домогающемуся чувствительную рану:
- Пытаясь понять, отчего вы так вцепились в меня… Мне кажется, страшно не столько мне, сколько вам. Вам тяжело оставаться в том,  в чем вы все эти годы находились и находитесь. В полном, прошу прощенья, дерьме... Вам хочется затянуть туда же  еще кого-нибудь. Чтоб было не так одиноко. 
И Жорес Власьевич живо, охотно подхватил на этот раз уже брошенную ему перчатку. Как будто только этого от Анатолия Викторовича и домогался:
- Ну, батенька, это уж слишком! Меня сейчас меньше всего беспокоит, что происходит со мной. Я уже прожил львиную долю своей жизни. Я уже, можно сказать, почти отмучился. Перед вами еще, по меньшей мере, половина выделенного вам куска вашей жизни… Мой вам отеческий совет. Сбросьте с себя хотя бы какую-то часть ноши, которой вы отягчили  вашу душу.
Анатолий Викторович продолжал, как мог,  отбиваться:
- Актером, актером вам лучше бы оставаться, а не браться за не свое. Вот ваше настоящее призвание!
- Маленькое усилие над собой… Докажите… в первую очередь, самому себе, что вы не тварь дрожащая и тому подобное. Что вы хотя бы над собой хозяин. И вольны совершать то, к чему вас призывает ваше внутреннее «Я», а не оглядываться на окружающее…
И тут у Анатолия Викторовича как будто сдали нервы.
-Вот пристали! – вскочил со стула. - Честное слово… - Кажется, еще чуть-чуть, и он заплачет. - Вцепились, как клещ.
- В самом деле, - вновь подключилась Тамара Богдановна. Видимо, ее, свойственное только пожившим женщинам  чутье подсказало ей, что Анатолий Викторович на грани пораженья. - Перестаньте, наконец! Вы же взрослый заслуженный человек… - «Заслуженный человек» относилось к Жоресу Власьевичу. - Инженер душ. А вы как последний распоясавшийся хулиган. Не полицию же, в конце концов, на вас вызывать…
И в этот же момент Анатолий Викторович сдался:
- Хорошо… Я согласен.
-Браво! – чувствующий себя победителем, Жорес Власьевич шумно захлопал в ладоши.
Однако не сдавалась возмущенная Тамара Богдановна:
- Анатолий Викторович… Ну, что вы? Ну, как так можно?.. Поддаетесь на провокации какого-то…
Но Анатолий Викторович к здравому голосу своей защитницы  уже не прислушивался:
- Единственно за тем, чтобы вы, наконец, от меня  отвязались… - Он имел в виду, разумеется, Жореса Власьевича.
И последняя попытка Тамары Богдановны, но обращенная на этот раз не к Анатолию Викторовичу, а к тому, кто принудил его к этой сдаче:
- Ну, совесть-то у вас есть? Сами… замазались до «не могу», и других хотите… той же гадостью мазнуть.  Но слушать вас все равно не стану. – Демонстративно прикрыла уши ладонями своих рук.

4.
 СТЫД АНАТОЛИЯ ВИКТОРОВИЧА

-Коли уж речь зашла о каком-то стыдном поступке… - начал, осторожно подбирая слова, Анатолий Викторович, - сразу вспоминаются разного рода детские промашки. Приносящие какие-то проблемы взрослым шалости. Что-то делаешь, говоришь, не осознавая, как это может отозваться. Но в детстве… да и в ранней юности, пожалуй, нами движут, вы согласитесь со мною, в основным заложенные в нас с рожденья инстинкты. Напомните, в каком возрасте уже наступает полная уголовная ответственность? У меня из головы вон.
- По нынешнему законодательству… - живо откликнулся Жорес Власьевич, - если убийство или изнасилование, можно загреметь и в четырнадцать. А так – с шестнадцати. А вам? Сколько вам было тогда лет?
- Это случилось на моей  свадьбе…
- Выходит, человеком вполне зрелым. Никаких надежд на снисхожденье суда.
- Все же попрошу вас… Вы и так уже много чего наговорили. Помолчите. Теперь говорить буду я. 
- Яволь! Я весь внимание.
- Ничего выдающегося из себя на тот момент я не представлял. На тот момент  всего лишь студент  четвертого курса  факультета экономики. С утра  выполнили все формальности в ЗАГСе,  а сама свадьба справлялась   в  банкетном зале  Дома профсоюзов на проспекте Ленина.
- Шикарное зданьице, - Жорес Власьевич, как и следовало ожидать, сразу же грубо нарушил данное им обещание держать рот закрытым. -  Когда-то резиденция дворянского собрания. И проспект был не Ленина, а Дворянский. Все! Дальше гробовое молчание.
- Откуда это? – продолжал в той же осторожной манере Анатолий Викторович. -  Почему именно в Доме профсоюзов… Вообще-то, ни я, ни мои ближайшие родственники никогда не относились к прослойке так называемой “советской номенклатуры”. Мой отец всего лишь рядовой врач. Гинеколог.  Даже никакой не заведующий никаким отделением. Мать закончила какое-то наискромнейшее медучилище. Младший медперсонал. Почти нянечка. Словом, жили очень скромно. Совсем иное дело – семья, в которую я вступал. Рита была моей сокурсницей, ее отец главный архитектор города. Мать, следовательно, моя теща, председатель городского отделенья ВЦСПС…
И очередное нарушение со стороны Жореса Власьевича:
- Парниша, это солидно… Пардон!  Но это же очень важно.  Вы замахнулись на приличную высоту. Но сразу же… Позвольте… Если весь ваш стыд заключается в том, что ваш брак был по коварному расчету, и вы сейчас в этом раскаиваетесь,   заранее предупреждаю: этот номер  не пройдет. Слишком мелко. И имеет тенденцию принимать характер повсеместности. Поищите в вашей биографии чего-нибудь другое. Наверняка отыщете.
- Нет-нет! Речь не о том. Никаких браков по расчету. Мы искренне нравились друг другу. Рита никогда не кичилась своим статусом. Даже, я бы сказал, скорее, стеснялась. И держалась и одевалась просто, стараясь ни чем не отличаться  от других. Меня же… тот факт, что у нее такие престижные родители, также, вы уж поверьте мне на слово,  меньше всего волновал. “Ну, богатые. Ну, влиятельные. Ну и что?” Однако волновало моих родных. В первую очередь, отца. Я-то, по молодости, по наивности, еще многого чего в жизни не замечал, не понимал. Отец  же, когда узнал,  ничуть не обрадовался. Даже чего-то испугался. И хотя у  нас с ним никогда не было каких-то особенных доверительных отношений… как-то не сложилось, я больше тяготел к матери…но  тут он решил со мной объясниться. “Ты даже не представляешь, в каком положении ты можешь оказаться” “В каком?” “Белой вороны. У них же всё своё. Свое представленье обо всем. Они живут в своем мирке. Со своими законами, своим представлением, что плохо, что хорошо. Тебе то и дело придется доказывать, что ты им не чужой, что ты им ровня”.  Да, мой отец был из вечных  фрондеров. Но я обычно не прислушивался к нему. Хотя опасение  оказаться в оперении белой вороны во мне самом было, но перед моими глазами маячил пример Риты. Да, мы с ней, вроде бы, из разных классов, но это же не помешало ей в меня влюбиться! А отец, вероятно, что-то в своей жизни такое испытал… на чем-то обжегся, и вот теперь по поговорке… дует на воду.
В этот момент кто-то деликатно постучал в дверь, а Тамара Богдановна, хотя и с, вроде бы, прикрытыми ушами, мгновенно услышала:
-Да! Кто там?
Робкая, как всегда, вошла официантка.
-Простите… Я только хотела узнать, горячее нужно будет подавать?
-Как? – Тамара Богдановна, обращаясь к сидящим за столом.
-А что за горячее? – поинтересовался Жорес Власьевич.
Официантка:
-Цыплята табака.
-Я пас.
-Я тоже, - поспешил откреститься от цыплят табака Анатолий Викторович. – Спасибо.
-Подожди, внученька, - Жорес Власьевич не дал официантке сразу уйти, - когда не стало твоего брата?
-Позавчера.
-А похороны?
-Послезавтра… И неожиданно, с трудом сдерживая слезы, поделилась с чужими ее, на эту минуту, видимо, самым больным.  – Его в церкви отпевать отказались.
Тамара Богдановна:
-Да ты что?!.. Да, в церкви тоже много дурней бывает.
-Дурень на дурне, - поспешил подтвердить Жорес Власьевич, -  и дурьем погоняет.
- Хочешь, - Тамара Богдановна, -   я еще поговорю насчет отпевания?  Но не с самим отцом, он вредный, я знаю, а с его попадьей.  Вот с ней у меня  неплохие отношения. И живут в двух шагах от нас.
- Да! Сделайте это, Тамара  Богдановна! Пожалуйста! Ну, как же человека без отпевания? Он же не на чужого руку поднял. Себя жизни лишил.
- Поговорю, поговорю. Сегодня же и поговорю.
Наконец, официантка ушла, а Анатолий Викторович не сразу, дав теме «без отпевания» как-то отойти в сторону, возобновил свой рассказ.
- Теперь вам должно быть понятно,  откуда  и Дом профсоюзов  с его огромным банкетным залом.  Большое количество приглашенных  гостей.  Все  по высшему разряду.
Мы сидим уже… приблизительно один  час. И тут  ко мне подходит  старший официант…
- Метрдотель  – поправил Жорес Власьевич. – Так правильнее. И благозвучнее.
- Наклонился и шепнул мне на ухо: “Извините. К вам как будто мама просится” Я: «Какая мама?»  “Ваша, насколько я ее понял,  мама. Она так говорит. Но она так выглядит… не очень прилично… Как быть?” Я пока ничего не могу понять. “Мама? Какая мама?” Я знаю, что отец с матерью сидят неподалеку от меня,  сбоку, нас разделяет пара-тройка приглашенных. Можно, конечно, подняться, пройти, осторожно, не привлекая внимания других, посоветоваться… Но я уже начинаю догадываться, в чем собака зарыта. И отца тревожить не хочется. Про мать вообще молчу. Зато Рита рядом:  “Что случилось?” А я молчу. Не знаю, что и ответить. Сижу, как будто набрал в рот воды. Лихорадочно соображаю … А теперь придется , как в старинных романах. Где много тайн. Изощренного коварства. Пылкой любви…  Самому сразу ничего на ум не приходит…
- Не ломайте голову, - Жорес Власьевич тут как тут.  -  Я вам помогу. Стефани-Фелисите Дюкре де Сент-Обен, графиня де Жанлис. Она же автор бесчисленного количества сентиментальных романов-бестселлеров… кажется восемнадцатого века. Подойдет?
- Та моя мать, которая сидела сейчас за столом… по левую от меня руку… была мне не родной. У меня была другая. Настоящая. И я знал об этом. Хотя вначале лишь смутно догадывался и лишь, когда мне стукнуло четырнадцать, не раньше, отец мне как-то … решился  и рассказал. Так вот,  в духе старинного романа, мне сейчас необходимо будет открыть одну старую, почти забытую и… можно сказать, заклятую страничку своей биографии…
Анатолий Викторович замолчал, как будто собираясь с духом, а Тамара  Богдановна участливо:
-Может, все-таки  лучше не стоит?
-Нет-нет! Отчего же? – поспешил возразить Анатолий Викторович. «Как это “не стоит”? Самое важное только начинается.
-Молодцом, парниша, - последовала реплика Жореса Власьевича.  – Назвался груздем, полезай в кузов.
Анатолий же Викторович, волнуясь заметно больше, чем, когда начал рассказ:
-Та моя мать, которая сидела сейчас за столом… по левую от меня руку… была мне не родной. У меня была другая. Настоящая. И я знал об этом. Хотя вначале лишь смутно догадывался и только, когда мне стукнуло четырнадцать, не раньше, отец мне как-то … решился  и рассказал. Теперь же… очень коротко, разумеется,  перескажу содержание этой странички…  Мой отец по профессии врач-гинеколог. Да, помню, я об этом уже… Во мне прежде, в мои более молодые годы, иногда возникал  этот вопрос, отчего он решил стать именно гинекологом, а… ну, не хирургом, например. В памяти сразу… целая плеяда прославленных хирургов, начиная с Пирогова…
-Я Амосова когда-то читала, - подхватила  Татьяна Богдановна. – Мне понравилось.
-А кто из вас помнит что-нибудь о каком-нибудь выдающемся гинекологе? Но я уже сказал вам, что между мною и отцом какие-то откровенные… задушевные разговоры всегда были большой редкостью, поэтому и вопрос этот  так и повис в воздухе. Его же  первым местом работы, сразу по окончании института, был абортарий… Ну, вы приблизительно можете себе представить, как все это выглядит… Я говорю даже не об обстановке, она может быть самой разной, многое зависит от местных особенностей. Я о самой сути этой ужасной процедуры. Планомерно, методично, день за днем совершаемый акт убийства. Уверен, нормальный человек не может на себе долго такое  выдержать. Не выдержал и отец. Сам еще совсем неопытный, молоденький. Скорее всего, очень ранимый. Какой-то несмываемый отпечаток на его психику, я думаю,  все это отложило…  Там, в этом абортарии, он и познакомился с  еще совсем  молоденькой.  Едва совершеннолетней. Тем не менее уже его пациентка… Не знаю, чем уж она так его к себе приворожила. Может, тем, что была из тех, кого называют «овощ молодой, но ранний». Он же… нескладный пентюх. С неизвестно откуда взявшимся комплексом мужской неполноценности… Да, я не раз в нем это подмечал… К тому же его поселили в общежитии, а она жила с матерью в собственном домике. Там и для него местечко нашлось. Через какое-то время его подруга забеременела, а ему пришло приглашение перебраться в более крупный город. Для работы в областной больнице. Я появился на свет, когда отца уже и след из Яулово простыл. Яулово это городок, где я потом на свет появился. Ни в какие узаконенные брачные отношения пара не вступала, и никаких твердых обещаний по этой части отец не давал… Повторюсь, я сам узнал об этом от него… потом… Мне было года четыре, когда мать… мою настоящую мать… уличили в воровстве. Она работала буфетчицей на автовокзале. Было ли на самом деле это воровство, или она стала жертвой какого-то заговора, ей пришлось отдуваться за махинации других, - ничего не могу  сказать. Ее осудили на пять лет, а я остался на руках хворой бабушки. Это определенно встряхнуло отца. В нем пробудилась совесть. Он к этому моменту уже вступил в брак с другой женщиной, она работала в той же больнице медсестрой. С ней объяснился, и они приняли решение забрать меня к себе. Мать, когда уже вернулась из колонии… А вернулась она не одна, а  с другим ребенком, которого, как в народе это называют, «нагуляла» еще там, в колонии, с кем-то из охранников…  Большого рвения вернуть меня к себе не проявила, ей, видимо, хватало и одной обузы,  а я сам ее фактически уже совсем не помнил. По ней ни капельки не скучал. Так и оборвалась связывающая нас ниточка.  Я о ней совсем забыл…
В этот же момент вспыхнула всеми огнями висящая прямо над столом люстра.
- Ну, наконец-то! – обрадовалась Тамара Богдановна.
Совсем иной была реакция Жореса Власьевича:
- Жаль. Стефани-Фелисите Дюкре де Сент-Обен, графиня де Жанлис может оставаться с нами только при свечах. Это светило - на люстру, -  ей прямо противопоказано.
Люстра как будто послушалась его: погасла, в помещение  вернулись прежние сумерки.
-Ну и отлично! – теперь уже обрадовался Жорес Власьевич. – Теперь можно продолжать.
-Помните, на чем я закончил? – решил уточнить Анатолий Викторович.
-Да, - откликнулась Тамара Богдановна, - к вам подошел старший официант…
-Метрдотель, - еще раз поправил Жорес Власьевич. – Сударыня… Вы  еще скажите «старший половой».
-Да, спасибо, - поблагодарил Анатолий Викторович. Только непонятно: Тамару ли Богдановну, или  Жореса Власьевича. - Он по-прежнему у меня за спиной. Дожидается, когда я что-то ему скажу. Рита также пока не получила от меня никакого объяснения. Я в положении хуже губернаторского. Наконец, выдавил из себя: “Давайте… Проведите меня к ней”. “Толя, ты куда?”- Рита успела схватить меня за руку. Меня это ее прикосновение в тот момент как будто обожгло, я вырвал свою руку: “Сиди! Я сейчас”… Мы быстро пошли. Метрдотель… - Жорес Власьевич мгновенно похвалил Анатолия Викторовича за послушание тем, что показал ему отогнутый большой палец,  - первым, я за ним. Сошли до первого этажа. Там, напротив гардероба, на диванчике, сидело… Говорю «сидело» от того, что в самые первые мгновенья мне показалось, что это какая-то большая, размером с невысокого человека, нелепая кукла. Или манекен.  Но кукла-манекен, когда увидела меня… еще спускающимся по лестнице… нерешительно поднялась  на ноги,  и я понял, что это никакая не кукла, а  человек. Женщина. Лет пятидесяти. Меня в ее облике вначале больше всего поразило то, что на ней было. Платье из лоснящегося, потертого, местами, как мне показалось, даже с проплешинами, пан-бархата (может, он был из  отжившего свой век театрального занавеса). В таких нарядах чаще всего щеголяют престарелые ресторанные певички. Огромное декольте. Дряблая шея, плечи с какими-то багровыми пятнами, - не то ожег, не то следы от незаживших укусов, а то, что ниже…ну, вы понимаете… сильно оголено. Подол почти метет по полу. Плюс огромные сережки-колеса, как у цыганок. Обведенные черной тушью глаза, размалеванный красной помадой рот. Арлекино. Но и это еще не все. От этой женщины исходит волна запахов: смесь нафталина и острых резких духов.  Хочется заткнуть нос. Женщине же хоть бы что (может, обоняние у ней уже притуплено?): улыбается своим окровавленным (так мне кажется), и, видимо, почти беззубым  ртом, протягивает мне букет… Должно быть, подобрала его на чьей-то свежей могиле.  Сужу об этом от того, что стебли как-то подозрительно коротко обломаны. Я знаю, так делается специально, чтобы поменьше соблазна у тех, кто бродит по кладбищам, обирает свежие могилы, а потом продает у входа на то же кладбище за бесценок. Что же я делаю? Машинально беру эти украденные у какого-то мертвеца цветы, дальше остолбенело стою, смотрю, а женщина что-то мне говорит… Как через слой ваты. “Какой же ты красивый! Тебя совсем не узнать”  Я по-прежнему, как говорится, ни в зуб ногой. Хорошо, не покидающему меня, стоящему чуть позади,  кажется, хватает мозгов, чтобы понять, хотя бы приблизительно, что со мной происходит. Деликатно берет меня под руку, отворит чуть в сторону. “Простите, за неделикатный вопрос… Вы уверены, что это ваша мать?» «Нет!.. Точнее, я пока не знаю». «Я к чему об этом?..  Мы могли бы накрыть ей отдельный стол. В служебке…Там все очень прилично.  Будьте уверены, она останется довольной». «А так можно?» «Конечно-конечно! Здесь это нормальная практика. Вы знаете, люди самые разные приходят. Иногда дотронуться до них неприятно, но тоже… заявляют, что они какие-то родственники. Скандал никому не нужен. Приходится как-то изворачиваться. Я предлагаю вам наилучший, как мне кажется, вариант. Не беспокойтесь.  Все будет, как надо»… И я согласился. Официант же, - Жорес Власьевич горестно взмахнул руками, - подошел к женщине. Предложил ей: «Идите за мной». Она, удивленная: «Зачем?»  «Мы  приглашаем вас за стол». Вопросительно  посмотрела на меня. Я ей, вроде бы, неловко кивнул  головой. Но женщину до конца это не успокоило. Задала вопрос: «А куда?». Ей: «Поскольку вы пришли с большим опозданьем,  почти к самому концу…» «Меня забыли пригласить. Я же буквально случайно узнала». «Я понимаю. Мы накроем вам отдельный стол». «А так тоже можно?». «Конечно! Иначе бы я вам не предлагал» Но женщину, по-видимому,  уже много раз обманывали,  если продолжала искать подтверждения, что и сейчас не обманут: вновь посмотрела на меня… Повторяю: я стоял чуть в стороне. «А он?» «Не беспокойтесь, он будет неподалеку от вас. Потерпите немного. Он подойдет к вам». «Да подойдет ли?..  Толюшка…» - сделала было попытку приблизиться ко мне. Я как-то машинально попятился, а  официант преградил ей рукою дорогу. – Вот этот мужик говорил,  ты подойдешь»…  Я спешу ее обнадежить: «Подойду, подойду».
Наконец, к моему облегчению, ее увели. Я же остался. С  компрометирующим меня букетом. Меня выручила стоящая неподалеку, видящая и слышащая все пожилая гардеробщица: “Дайте, я помогу!” Я охотно отдал ей букет.  «Простите, вы, действительно, ее сын? – слышу от гардеробщицы.- Она не ошиблась?»  Словом, почти повторилась вслед за официантом. И я ровно, как минутами раньше, ей честно признался, что точно не знаю. «Я спрашиваю потому, что не знаю, что делать с этим» - гардеробщица на  по-прежнему сиротливо стоящий на полу узелок. - Его нельзя тут оставлять». «А что вы предлагаете?»  «Пусть пока полежит у меня». Я с благодарностью принял предложение. «А могу я где-нибудь помыть руки?» Я боялся, что я мог их запачкать, пока держал подозрительного происхожденья букет. Гардеробщица: «Можете ко мне пройти. Там умывальник. Еще  и  мыльцем вас отоварю». Когда уже намыливал руки, мне пришло на ум: как  умывал  руки при известных обстоятельствах  Понтий Пилат.

5.
СТЫД АНАТОЛИЯ ВИКТОРОВИЧА (продолжение»
 -Итак, я  вернулся к свадебному столу…   «Что там?” – спросила Рита, когда я уже занял свое место за столом. “Так, - ответил я, – ничего особенного”.  «Ничего и ничего». Все опять пошло, как ни в чем ни бывало. Отец с матерью еще немного посидели и ушли. Это связано со здоровьем матери… Моей неродной матери…  Держал ли я при этом у себя в голове мысль о женщине, назвавшейся моей матерью, которую должны были сейчас якобы «хорошо» угощать? Да, держал. Не мог не держать. Был весь в напряжении. Прислушивался ко всем доносящимся из-за дверей залы звукам. Понятно, чего я боялся. Что ей надоест сидеть в одиночестве. Поймет, что ее в очередной раз надувают.  Как-то прорвется в зал и одним своим видом… даже ни слова не произнеся… нарушит все это застольное благополучие. Все это тщательно продуманное, срежиссированное,  отрепетированное торжество. Насколько мне было  известно, весьма недурно оплаченное. И  не из моего, и не из тощих карманов моих родителей, а из их… полных. А кто платит, тот и заказывает музыку. Такого дивертисмента , как моя  безобразно размалеванная якобы мать, они не заказывали.  И вдруг… в какой-то момент… до моих ушей донеслись отзвуки очевидно заранее не отрежиссированной, а возникшей  экспромтом   шумной словесной перепалки… Я, кажется, еще не сказал, что все происходило в разгар лета. Или сказал?
- Н-нет, - откликнулась Тамара Богдановна. - Я не помню.
А еще совсем недавно «доставший» их своей непрекращающейся  болтовней  Жорес Власьевич, кажется, и вовсе задремал. Уронил голову себе на грудь: глаз не видно. Грудь мерно дышит. Тамара Богдановна это «усекла», стала подавать Анатолию Викторовичу руками знаки, видимо, желая этим сказать: «Мучитель спит. Может, дальше не стоит?» Но Анатолий Викторович или ее не понял, или для него самого стало важным рассказать все, до конца.
- Да. Довольно поздний вечер, но день простоял жарким, и, чтоб не так душно, какие-то окна в зале были нараспашку. Спорили же внизу, на улице, прямо под окнами, у главного входа в дом. Особенно выделялся немного хрипловатый, но от этого не становящийся менее звучным…   голос. Меня тут же прошила догадка: “Это она!”  Видимо, с ней что-то делали. Или заставляли ее что-то делать. Видимо, не пускали, а она отчаянно сопротивлялась, настаивала на своем, и истошно орала на всю улицу. Я это запомнил. Это навсегда врезалось в мою память. Почти все. Слово в слово. «Грабли  убери… Последнее тебе китайское предупрежденье,  пока по-хорошему с тобой, убери! Или я тебе сейчас последние зенки выцарапаю! Там мой сын! Я его мать! Я его, родного сыночка,  в себе выносила, на этот свет с каким трудом  родила. Скоко кровушки моей из меня пролилось! Кто мне может это запретить? Ты, что ли? Ты? Да кто вы все такие  по сравненью со мной? Ни один  закон на свете не имеет права запретить родной матери навестить родного сына». Я сижу… Все это слушаю… Ни жив, ни мертв… Мое счастье, что гости были уже под парами, застолье длилось уже около двух часов, и почти никто не обращал внимание на эти вопли. «Ну, кричит там кто-то , пусть кричит. Мало ли , кто любит у нас покричать? На всякий чих, как говорится, не наздравствуешься».  Но я-то все отлично не только слышал, но и понимал… Я уже ни капельки не сомневался, что скандалила именно она, та, которая, если ей все-таки  поверить, меня «в себе выносила и с трудом на этот свет родила». Скорее всего, я так думаю, она засиделась за накрытым специально для нее столом в какой-то, как это было сказано, «служебке», ее, действительно, чем-то угостили, словом, будем называть все своими именами, вконец разными напитками оскотинили,. Но  она-то  рассчитывала, конечно,  не на это.  На то, что я к ней подойду. А раз меня не было,  вот и  результат…  Я представил себе, как она рвется, а ее грубо хватают… выворачивают ей руки…  Мне трудно передать сейчас словами все, что я за эти несколько минут испытал… Не дай Бог никому. Меня как будто рубанули чем-то острым… оно прошло сквозь меня… разрезало примерно напополам…И вот я сижу… бледный, истекающий пОтом, повторяю, стояла большая жара, а меня всего трясет. Это не озноб. Откуда ему взяться? Это  страх… что меня вот-вот разоблачат. Я как распавшийся на две половинки. Как перерезанный плугом червяк… Я в детстве наблюдал за такими. Мне было их жалко. Мог ли я себе тогда представить, что когда-нибудь, когда вырасту, сам стану таким! Одна из моих половинок – за то, чтобы я сейчас же бросился на выручку этой женщины, другая: “Замри! Не двигайся! Вопрос твоего, скорее всего, даже будущего. Как у тебя там  дальше будет по жизни складываться»… Припомнилось и отцово  “Будешь белой вороной”. «Поэтому, - это я уже сам себе, - оставайся там, где есть” Да, именно так все и было. Я ничего не преувеличиваю. Я подо всем  целиком подписываюсь. Так оно и было.
Тут в залу входит метрдотель…
Жореса Власьевича как будто шильцем ткнули: опамятовался, резко вскинул голову.
- Подходит ко мне. «Прошу прощенья… Мы сделали с вашей мамой все, что могли, но… к сожаленью… Она очень сильная, мужику не уступит. Наши не решаются применить силу, а милиция бездействует» Тут же  впервые встревожилась и моя новоиспеченная высокопоставленная теща.  Через весь стол: «Алексей! Ну, что там у вас, наконец, за секреты? Что, наконец, происходит? Можете объяснить?» Тот, к кому обращалась теща, оказался как бы между двух огней: и хозяйке нельзя соврать и меня – он же неглупый человек, все отлично понимает, - не хочет подставить. «Какая-то пьяная женщина»… «И что? Утихомирить никак нельзя?» «Евгения Ивановна, не беспокойтесь. Мы все сейчас уладим…» «Пожалуйста, Алексей. Очень тебя прошу. Нам тут не нужны  никакие скандалы».
И ровно в этот  момент со мной что-то произошло… Что-то кардинальное.  Не могу сказать, что именно. Этому можно посвятить много времени, подробному описанию, что происходило во мне. Я не стану. Если максимально коротко… Меня объял ужас. После того, что я услышал: «Она сильная. Мужику не уступит». «Это значит…» Я представил жуткую картину, как она пробивается, отталкивая, опрокидывая всех… Как она врывается в залу… Какой-то приступ безумия овладел мною. Я был, что называется, сам не свой. «Надо что-то срочно предпринять». Меня словно катапультой вышвырнуло из-за  стола. Я прокричал: «Я все улажу! Сам! Я сейчас!» Теща: «Анатолий! Оставь! Это не твое дело. Пусть этим займутся другие…» Но я уже выбегал из залы. Алексей едва за мной поспевал. Почти кубарем скатился по мраморной лестнице, кого-то по дороге задевая. На меня смотрели, как на сумасшедшего. Таким я тогда и был. К моменту, когда меня вышвырнуло  из дверей дома уже прямо на улицу, скандал ничуть не затих.
Первым делом отыскал глазами ее. Видимо, совсем недавно на город обрушился сильный  дождь, мы там, в зале, из-за общего шума, на это не обратили внимания, но почти сразу перед домом появилась свежая, еще не успевшая убраться в канализацию лужа. Раньше ее, точно, не было. Женщина стояла где-то посреди этой лужи. Видимо, ее туда загнали, а войти сами не хотели. Подол ее длиннющего платья плавал в воде. Вокруг лужи, по ее периметру, сразу несколько взбудораженных людей. Кто-то, видимо, принадлежал к челяди этого дома, они демонстрировали наибольшую псевдоактивность. «Псевдо» в том смысле, что пока только угрожали, но реально ничего не делали. Еще более пассивными выглядели  официальные стражи порядка, то есть те, на ком была милицейская форма. Я увидел стоящий у тротуара на противоположной стороне улицы милицейский уазик. Они как будто еще не пришли к окончательному решению, за кого им стоит заступаться, и поэтому, скорее, соблюдали нейтралитет, ждали какой-то команды. 
Я долго изъясняюсь, на деле же, чтобы разобраться в ситуации, мне хватило какой-то доли секунды. В ту же долю секунды женщина увидела меня и радостно закричала: “Вот же он! Мой сынок!” Крикнула и рванулась было, чтобы, наверное, обнять, схватить меня в охапку. Как ее величайшую добычу.  Все, кто только что боролись с нею,  дезориентированные моим появлением,  еще не представлявшие, видимо, на чьей я буду стороне, теперь ждали чего-то от меня. Какого-то указания. Я же… вместо того, чтобы помочь ей… чтобы выручить ее… Все та же моя граничащая с безумием  половина, которая вышвырнула меня из-за стола и заставила промчаться пулей… Я по-прежнему был в ее власти. Это она принудила меня, чтобы  я прокричал. Так громко, как только мог. И все это ради того, чтобы меня услышали… в первую очередь, те, кто находился в зале. Мною только что обретенный тесть. Мною только что обретенная теща. Запрудившие залу гости, девяносто процентов которых я видел впервые, и маловероятно, что встречу их по жизни еще раз. Но для меня  в тот момент было так важно оставаться с ними, быть частью их, а не этой жалкой, грязной женщины, которая, хотя и называла себя моей матерью, но… кто ж ее знает, так ли это, на самом деле? Кто мне сейчас докажет? Кто определит меру ее искренности, правдивости? Мне тоже знать все досконально было не дано. А раз так - гораздо лучше, легче, спокойнее прилюдно, громогласно, без обиняков, без двусмысленностей и недомолвок сразу отречься от нее. Отсечь, как отсекали прежде зараженные части тела. Отсечь и продолжить жить дальше. Я закричал: «Вы кто такая?  Я вас первый раз вижу! Отвяжитесь вы от меня!»  Она же на какое-то время опешила, как будто потеряла дар речи. Я от нее сразу сейчас  ничего не услышал, зато встрепенулась челядь. Как будто получили четкий приказ от хозяина. И даже глубина лужи, в которую они загнали их жертву, их больше не пугала: бесстрашно ступили в нее, вплотную осадили женщину. Ожили соблюдавшие до этой поры какой-то нейтралитет и служивые. Или получили цэу от начальства, или мое громогласное отречение прозвучало для них как сигнал охотничьего рожка: «Ату ее!»  Уже не по-любительски, как это делала домовая челядь, а по-свойски, профессионально, взяли женщину в клещи,  поволокли в их уазик. Она же, пока ее тащили, конечно же,  сопротивлялась, что-то бестолковое кричала, вырывалась. С нею не чинились: на моих глазах запихнули в кузов их машины. Скоренько увезли… Ее увезли, а я, как ни в чем не бывало, потный от только что перенесенного волнения, вибрирующий, кажется, каждой клеткой тела, но… чувствующий себя спасенным… почти победителем… Еще бы! Одолел какое-то огнедышащее, готовое слопать меня  чудовище… Словом, не испытывавшим ни малейших угрызений совести... настолько я был уверен тогда в своей моральной правоте,  я вернулся в залу.   
И лишь, когда все уже закончилось, когда настала пора расходиться… Меня впервые ужалило и мне впервые подумалось: «Что же я натворил?». Но лишь подумал,  не сделал ровно ни-че-го. Вот, собственно говоря, и все, что от меня требовалось… 
В этот же момент и в люстре и в канделябрах на стене зажегся показавшийся сразу после недавних сумерек ослепительным, заставивший всех на пару секунд зажмуриться  электрический свет.
-Слава Богу! - прокомментировала возвращение света Тамара  Богдановна. – Теперь-то уж, наверное, навсегда.
-Мда… - поддержал ее радость Жорес Власьевич. – «Да будет свет! – подумал  пожилой сосед, залезая на стремянку, чтобы поглазеть,  чем занимается живущая рядом молодая парочка…
Тамара Богдановна  со словами «Я скоро вернусь» поспешила покинуть кабинет, а Жорес Власьевич, видимо, обращаясь к  Анатолию Викторовичу:
- Однако  не переживайте. Себя  не корите.  Вы вели себя вполне… Ровно в заданных вам обстоятельствами рамках. Только представьте себе, что вы поступили бы иначе… Что вы позволили этой… даме вторгнуться в это советское высшее общество… Вряд ли бы вы баллотировались сейчас в губернаторы… А что с этой… дамой?.. Потом…
Анатолий Викторович как будто его не услышал.
-Мда, - продолжил комментировать Жорес Власьевич. – Погано… А закончил  уже единожды  прозвучавшим, исполненным  тем же  придурошным голосом. -  «Так точно, товарищ капитан!»

5.
«Эй-ей-ей!  Что же я натворил?! - первое, что прожгло мозг Анатолия Викторовича  на следующее утро. Стоило только проснуться, еще даже не успел, как следует,  открыть и протереть глаза, - вспомнил, что происходило накануне. - Что меня за язык тянуло?  Право же, не иначе, как сеанс какого-то гипноза. Или что-то типа микроба. А его инкубатор… рассадник его не кто иной, как этот… старый плагиатчик… сделавший себе карьеру на воровстве. Выплюнул его, пока, глазом не моргнув, рассказывал про свое преступленье, я подхватил…  Но как  теперь-то? Как быть. Встречаться, видеться с этими людьми.  Когда я уже посвятил их в свое падение… Да, «падение». Слово вполне адекватное. Передающее самую соль его жалкого трусливого поведения. Человек, скажем, принципиальный… человек более твердых моральных убеждений вышел бы из этой ситуации… ну, хоть как-то  иначе… подостойнее».
Впрочем, реакции плагиатчика он не боялся. «Мы с ним теперь как будто из одной касты… неприкасаемых. Как ни противно в этом признаться». Иная ситуация с Тамарой Богдановной. Эта женщина… С ее  уже сложившимся «паточно-пряничным» представлением о когда-то красиво рассуждающем на телеэкране, дающем мудрые наставления симпатичном ведущем…  Но она не создает впечатления  вздорной   склочницы или сплетницы.  Она, очевидно, женщина, а не баба. Будет бережно оберегать доверенную ей тайну, а самого Анатолия Викторовича, скорее всего, чисто по-женски, то есть с присущей истинной женщине  мудростью,  поймет и простит. А если иначе… Ну, тогда Анатолий Викторович вовсе не разбирается в людях. И, как руководителю… а ведь он стремится к этому… к тому, чтобы стать руководителем…  грош ему цена в базарный день.
-Анатолий Викторович! Подъем! – это она. Та, о ком Анатолий Викторович только что подумал.
Молодец! Проконтролировала, чтобы ее подопечные не залежались после вчерашнего, чтобы поднялись вовремя. В девять ноль-ноль.   На полдень  намечено первое из задуманных мероприятий: открытие памятной доски. На ее лице, в ее поведении, обращении с Анатолием Викторовичем никаких следов, отражений вчерашнего «стриптиза». Очень аккуратно, обстоятельно ввела в курс, чем, какими мероприятиями будет наполнен уже наступивший день. День очень насыщенный. Сразу после завтрака – на открытие памятной доски. Вернутся в гостиницу, пообедают. Далее, уже в начале шестого, Анатолию Викторовичу предстоит встреча с его избирателями во Дворце культуры, Жорес Власьеич – отправится на встречу с его читателями в главную городскую библиотеку. Завершиться должно походом в  якобы «знаменитый» краеведческий музей.
-Чем знаменитый? – осторожно, стараясь не обидеть Тамару Богдановну («Человек сомневается, стоит ли посещения этот музей»), поинтересовался Анатолий Викторович.
-Тем, что там есть несколько уникальных экспонатов. Я сейчас не буду о них… Вы же сами, я помню, в своих телепередачах говорили, как важно хранить память о прошлом. Без прошлого нет настоящего.
Непререкаемый аргумент. Анатолию Викторовичу не к лицу было бы его оспаривать.
Погода опять ненастная. Шлейф, тянущийся со дня предыдущего. «Едва ли  кто-то придет на эту доску  - подумал Анатолий Викторович. – Погода, и час относительно ранний.  (Суббота,  утружденные за неделю люди отлеживаются). Да и  кто из местных что-то вообще знает об этом эмигранте-писателе? Если только какие-то эрудиты. Их  в Борисове наверняка единицы». Еще немного смущает и раздражает присутствие того же Жореса Власьевича. Но это зло, которое на данном мероприятии отмене или изъятию не подлежит. Ему надлежит произнести «Слово о Писателе». Анатолию Викторовичу даже немного любопытно, что, какими словами, он может поведать присутствующим именно о настоящем, а не дутом» писателе, пользуясь классификацией, предложенной им же самим вчера. Правда,  на других примерах и по другому поводу. И «Переживает ли он, подобно мне,  от того, что  “сделал вчера добровольное признание”»? ». По внешнему виду, - едва ли».
Опасения Анатолия Викторовича, что народу придет чуть-чуть,   сбылись. От  силы  человек пятьдесят. Половина   - от местной борисовской  интеллигенции. Около десятка школьников-старшеклассников,  во главе с учительницей, скорее всего, литературы. С  пяток чисто случайно проходящих и задержавшихся зевак. И, наконец, парочка  приехавших в составе общей команды репортеров.
 По регламенту  первым должен  выступать со своим «Словом» Жорес  Власьевич. Уже, судя по тому, что происходило вчера, составивший себе психологический портрет этого человека, Анатолий Викторович и сегодня ожидал от него какой-то темпераментной, может даже, «пламенной» речи. Каким же было его разочарование! То была бледная тень вчерашнего Жореса Власьевича: вялый голос, почти постоянно опущенная голова: выступающий предпочитал пользоваться им уже накануне написанным.   А само Слово выглядело, как доклад, приуроченный к юбилейной дате какого-нибудь выдающегося партийного деятеля. Почти ни одного живого слова.   Его послушаешь и никогда не поймешь, отчего же этот человек, тот, делу сохранения памяти которого предназначалась эта доска, с вырезанными на ней датами рожденья и смерти,  предпочел жить и творить  в другой стране, среди другого народа и, самое, наверное, главное, под другими, более устраивающими его правителями. И последнее: атмосфера была перенасыщена  влажностью, а Жорес Власьевич пользовался очками. Стекла очков запотевали. Оратору периодически   приходилось очки снимать, а стекла протирать. Пока протирает, забывается предыдущее. Не удивительно, что его почти никто не слушал. Словом, писателю, памяти которого посвящалась эта доска, и здесь не повезло. 
Затем наступил черед выступать  Анатолию Викторовичу. Он намеревался поведать собравшимся о предполагаемых, если, конечно, он изберется, подвижках в культурной жизни Борисова, но, в первую очередь, о повышении нынешних нищенских зарплат учителям, врачам и тому подобное, но  ровно в момент, как он проникновенно произнес: «Дорогие мои…», с неба, как на зло,  посыпал крупный дождь. Значительная часть собравшихся сразу ретировалась,  оставшиеся, их можно было назвать «стоиками», обезопасились от дождя предусмотрительно взятыми зонтами. Анатолий Викторович стоял на невысоком крылечке у дома, но без навеса, дом был на реставрации, поэтому и укрыться негде. Тамара  Богдановна (да, конечно, она тоже здесь, его заботливо опекает) стала рядом с ним, развернула свой зонтик, но все это выглядело очень неуклюже. Анатолию Викторовичу, видящему, как мучаются собравшиеся его послушать, пришлось скомкать выступленье. Укоротил почти на половину, уложился в какие-то минут пять-семь минут. Собравшиеся, конечно, заметили  его уловку, но  остались ею только довольны. Едва Анатолий Викторович подвел черту под своим секвестрированным выступлением, дождь к этому моменту, еще более усилился, - начали расходиться. Так и не задав претенденту на губернаторское кресло ни одного вопроса. А разве не эту цель преследовали, когда задумывали это мероприятие? Максимальное общение с теми, кому еще только предстоит сделать выбор. Не сошлось. А между тем Анатолий Викторович рассчитывал на другое. Тщательно готовился, понимая, что интеллигенция это его главная надежда. Настроение у него самое  скверное, зато Тамара Богдановна держалась молодцом. Насколько это было в ее силах, старалась подбодрить приунывшего кандидата:
-Не вешайте носа! Вот увидите, мы все наверстаем на вашей встрече в ДК! Я узнавала, ожидается много народа. Людям интересно узнать, как им придется жить дальше. Я разговаривала с некоторыми. У них горят глаза. Буквально рвутся в бой… Мы сэкономили какое-то  время. Хотите, я  покажу  вам наш город, какие у нас красивые места…
Анатолий Викторович решительно отказался:
-Лучше вернуться в гостиницу. Полежу немного.
-Д-да, - согласилась Тамара Богдановна, - вы, действительно, неважно выглядите. Видимо, подействовало вчерашнее… Забудьте, Анатолий Викторович. Что было, то было. Лучше жить настоящим… А  пока полежите, потом подкрепитесь чем-то вкусненьким. Еще немного полежите. И в бой! Последний. Он трудный самый. Но это в песне. Вам будет намного легче».
Ох, устами бы этой женщины мед пить! «Пожалуй, если удастся задуманное, я действительно сяду в кресло губернатора, приглашу ее на какую-нибудь более-менее ответственную работу в администрации. Думаю, не откажется».   

6.
Ближе к вечеру погода разгулялась, тучки разошлись, выглянуло солнышко. Анатолию Викторовичу удалось полежать, даже чуть-чуть вздремнул. Наверное поэтому почувствовал себя намного бодрее. И ДК «За доблестный труд» встретил его многолюдьем. Особенно ощущаемым от того, что  помещение, где должна была состояться встреча, оказалось далеко не таким просторным, как предполагалось. Части пришедших на встречу даже не нашлось свободного места, пришлось тесниться меж рядами и у стен. Огрех, допущенный  местными активистами, в том числе, а, может, в первую очередь и Татьяной Богдановной.  Она ведь тут, кажется, главная. Да, только ее похвалил… Впрочем, она сама осознавала, что допустила оплошность, проморгала, начала оправдываться: «Мы добивались актового зала, нам обещали, но в последнюю минуту пришла информация, что едет  какая-то эстрадная группа из Воронежа. Пришлось уступить». 
Зато скученность  это явный плюс для телевизионщиков: картинка будет более впечатляющей. Потом в хронике не преминут отметить: «На встречу пришло почти все взрослое население Борисова». Посмотрят на заполненное помещение – и поверят. Анатолий Викторович, разумеется, тщательно подготовился к этой встрече. Как экономист-новатор, он имел собственное видение, каким в условиях дикого рынка должен быть этот  славный, но доведенный почти до отчаяния городок. А еще ему, безусловно, поможет его телевизионное относительно недавнее прошлое. Он, уже будучи здесь,  по тому, как ловил на себе взгляды, по тому, с какой почтительностью простые люди к нему обращались,  пришел к согревающему его самолюбие  выводу, что его до сих пор помнят и ему искренне симпатизируют. Разумеется, речь идет лишь о старшем поколении, от пятидесяти и далее,  молодежи он «до лампочки», какая-то эстрадная группа из Воронежа, конечно, им ближе и дороже, но ведь и на выборы-то преимущественно пойдет именно «старичье». Вот их-то как раз и должно впечатлить задуманное Анатолием Викторовичем «планов громадьё». Он-то и  укажет этому старичью  дорогу к их светлому будущему.
Первой все же взяла слово Тамара Богдановна: от имени оргкомитета поблагодарила всех, удостоивших это мероприятие своим посещением. Напомнила славную биографию кандидата. В частности, «Я вижу, здесь, в основной массе, собрались люди уже среднего поколенья. Большинству из нас  памятна популярная телепрограмма «Хочу все знать». Ее ведущим был  Анатолий Викторович.  Благодаря ему,  мы много узнали новенького. В том числе о том, что прежнее начальство от нас скрывало. Или, нисколечко не стесняясь, нам врало. До меня, например, впервые дошли масштабы  чернобыльской катастрофы. Как в реальности много людей от нее пострадало. Это  коснулась лично меня и моих близких. Но это лишь один пример из множества. Анатолий Викторович запал в наши сердца именно своим гражданским, не  побоюсь этого высокого слова, мужеством. Тем, что шел наперекор каким-то чересчур ретивым начальником, думающим, скорее, о своем благополучии, а не о правде. Все жалели, когда программа закрылась. Да, у всех это на памяти. Но нам повезло!  Сегодня Анатолий Викторович собственной персоной явился к нам».
После того, как отзвучали аплодисменты, наступила очередь выступить Анатолию Викторовичу. Он, как всегда, отлично подготовился. У него был четкий план, что делать, чтобы вытащить этот городок из ямы, в которой он сейчас находился. А виноватым в том, как жилось сейчас, был вовсе не он. Следовательно,  страха перед теми, кто сейчас с ожиданием смотрел на него, что их гнев выйдет из берегов и обрушится на него, он не испытывал. Его совесть была чиста.
- Здравствуйте, дорогие борисовчане… Кто-то меня поправляет, мол, «Надо говорить “борисовцы “». Мое ухо отчего-то больше ласкает первое. Поэтому, если вы не возражаете, я буду им и дальше пользоваться. Хотя, разумеется, не  это принципиально. Не то, как вас правильнее величать. Важно другое: как вам всем – и борисовчанам и борисовцам – при новом общественном укладе выживать.  У мудрых китайцев есть мудрая поговорка «Горе тем, кому приходится жить в эпоху перемен». Нас всех постигла участь жить в такую эпоху. А горе, о котором упоминается в той же поговорке, перед вами всеми налицо. Оно в отсутствии достойной зарплаты,  независимо от того, кем и где вы работаете. В  обесценивающихся пенсиях наших стариков. И, наверное, самый страшный бич. Я об  элементарном отсутствии хотя бы какой-то работы. Словом, нам есть, о чем поговорить…
В этом месте его речь была прервана кем-то из сидящих в задних рядах. Скорее всего, то была женщина, причем серьезно пожилая, иначе б не шепелявила: 
-Вначале рашкажи всем людям, не побоишь,  как ты ш родными матерями  обходиша, ни во что их не штавишь, а  потом можно и про вше оштальное! Ежели время на это оштанеца.
Анатолий Викторович не нашелся, чем ответить – совершенно нештатная ситуация, - ему на помощь пришла Тамара Богдановна.
-  А вы, простите, от имени кого? Кого вы здесь представляете?
- А от швоего имя ражве ж уже  и нельжа? Вше только, кого предштавляю?
- Вы кто?
- А ты у него шамого шпроши. Чего он-то помалкивает? Пусть при вшем чештном народе ответит.
Народ в зале, естественно, заволновался. Кто-то решил приструнить  возмутительницу спокойствия. « Да утихомирьте вы ее там!  Кто там поближе? Приняла дуреха. По тебе о нас плохое подумают».  Женщина не унималась:
- Я тебя шамого щаш утихомирю, шынок!  Шуньша токо… Перья иж тебя повыдергаю.
Наконец, выкарабкалась в узкий партерный  проход,  предстала перед всеми во всей красе.  Одноглазая  Баба-Яга. Одноглазая от того, что один глаз залеплен пластырем. С белыми, распущенными, длиннющими, доходящими до плеч космами:
-Ужнаешь, шынок?
Нет, конечно. Откуда Анатолий Викторович должен ее узнать? Он ее – то существо, которое явилось ему сейчас, - видит впервые. Хотя… догадка, конечно, уже осенила его. Догадка, от которой мурашки побежали у него по спине. «Неужели это она?» Возможно, о том же подумала и Тамара Богдановна, но ей-то проще выглядеть, как ни в чем не бывало.
- Простите, но вы нарушаете… Пожалуйста, или замолчите, или выйдите из зала.
- Щаш! Побежала!.. Не дождетешь. – Только осадила Тамару Богдановну, вновь набросилась на Анатолия Викторович. -  Чо молчишь? Воды в рот набрал… Где так тебя не оштановить. Или опять в нежнанку решил шо мной поиграца? Или шовсем  непохожей на ту, кто тебя, жашранца, пошледним молоком… вот отшудова..  – Расстегнула на себе кофту, на глазах у всех достала  из-под нее дряблую грудь, выложила поверх кофты. -  Шама вкушненького не шъем, вше тебе в рот запихаю. Чтоб только ты, гаденыш неблагодарный, жил, поживал, да добро наживал…
- Уберите, - приказала Тамара Богдановна. - Это неприлично.
- А от матерей от швоих откажываца только от того, что богатых платьев на шебя не напялила, это, по-твоему, прилично?
Народ в зале опять заволновался. Теперь симпатии разделились. Мужская половина требует, чтобы Баба-Яга убиралась, женская – скорее, ей сочувствует. В сложном положении оказывается и поднявшаяся на защиту Анатолия Викторовича Тамара Богдановна. По-прежнему инертным, выключившимся из игры выглядит Анатолий Викторович.
- Товарищи…  Пожалуйста…  - Тамара Богдановна делает все, что ей посильно. – Прошу успокоиться. Мы же не на базаре. Это общественное место. Какой-то порядок надо соблюдать? Уважаемая… Не знаю, кто вы, и  Анатолий Викторович этого не знает, но вы грубо  нарушаете. Если у вас есть какие-то личные претензии к Анатолию Викторовичу, - имейте терпение досидеть до конца. Подойдете. Вас никто…
- А ты жаткнись! Чо ты повшуду шуеша? В адвокаты, что ли, к нему нанялашь?  Пушть он хоть шловечко шкажет.
Наконец, Анатолий Викторович находит в себе силы ответить:
- Мне кажется… То, что вам советуют… Дождаться и поговорить со мной лично…  Это самое разумное.
- Нет уж! Шпашибо, шынок.Ты мне уже один раж такое же нашоветовал. Я тебе поверила. Я штреляная. Больше меня на ку-ку не купишь.
И Анатолий Викторович, кажется, на что-то решился. Оборотившись к Тамаре Богдановне:
- Как мне отсюда сойти?
-Что вы хотите?
-Сойти со сцены. Я подойду к ней.
- Не делайте этой глупости.
- Это не глупость, это моя обязанность.
- Но вы же не знаете на все сто, кто эта женщина. Не исключено,  что  какая-то аферистка. Ее могли подослать ваши конкуренты…
- Ну, о чем вы?!
Баба же Яга как будто держит ушки на макушке: кажется, все слышит и понимает:
-Шынок, не шлушай ты эту подлую бабу. Иди ко мне.
- Вы умный, Анатолий Викторович, - энергично сопротивляется Тамара Богдановна, - а ведете себя как малый ребенок. Я уже на  этих избирательных компаниях не одну собаку съела. Это их проделки, ваших конкурентов, я вас уверяю.
Баба-Яга также не унимается:
- Иди, иди, я тебя обниму. Как уже обнимала когда-то. Я ведь больше-то ничего от тебя не хочу. Ни денег, ничего. Чтоб только прижнал меня, а дальше живи, как хошь. Я тебе палки в колеша вштавлять не штану. Я тогда жа тебя и голошовать штану!
Центральной дверью в залу вошла небольшая команда из нескольких одинаково экипированных молодых людей. То ли местная охрана, то ли спецназ. Быстренько окружили нарушительницу. Но дальше этого дело не пошло. Может,не уверены, что им делать, поэтому и воздерживаются пока от решительных действий. Народ в зале, по большей части, сохранял при этом нейтралитет. Протестовала только Баба-Яга:
- Шынок! Нешто опять не жаштупиша?
  Тамара Богдановна, обращаясь к окружившим Бабу-Ягу:
  - Пожалуйста, удалите ее отсюда. Она нарушает порядок.
    Видимо, получив, таким образом, необходимый им сигнал, молодые люди пытаются силой вывести нарушительницу из залы. Вот когда, кажется, дала полную волю своему гневу Баба-Яга:
   - Эй! Шалаги!  Не штыдно так шо штарым  человеком? Погодите,  я шамому товарищу бывшему прежиденту  Боришу Николаичу пожалуюш!  Я жа него тоже когда-то голошовала. Он хоть и довел вшех до ручки, но добрый. Он жа народ. Ражбереца… А ты, - оборачиваясь, чтобы видеть по-прежнему стоящего беспомощно на авансцене Анатолия Викторовича.  - Ох, лучше б мне тогда тебя шовшем не рожать.  Лучше б мне тогда тебя прошто на  помойку выкинуть!
    Наконец, с бьющейся до последнего Бабой-Ягою справились. Больше ее не видно, и не слышно, а Анатолий Викторович, естественно, остался. С бешено бьющимся сердцем. Не представляющим, как ему дальше себя вести. «Покинуть сцену или продолжать выступление?» В очередной раз атмосферу более-менее разрядила Тамара Богдановна. Именно она обратилась к залу:
- Успокойтесь, товарищи… Это все  ложь. То, о чем заявляет эта бабушка. От начала и до конца. Никакая она Анатолию Викторовичу не мать.  Чистейшей воды аферистка. Она уже давно преследует Анатолия Викторовича. Один раз ее уже разоблачили. Но  ей все никак неймется. А теперь ее наняли те, кому не хочется, чтобы Анатолий Викторович стал нашим губернатором. Чтобы она облила его грязью. Анатолий же Викторович очень воспитанный человек. Не из тех, кто готов ввязаться в базарную перепалку. Начинать доказывать при всем народе, что он не верблюд. Похлопаемте, товарищи. Поддержим нашего дорогого гостя
Зал частично откликнулся на этот призыв, то есть кто-то, действительно, захлопал, хотя большинство пребывало в неопределенности. Тамара же Богдановна на этом не успокаивалась:
- Спасибо… А теперь вернемся к главному, ради чего мы все здесь собрались. Всех нас волнует, как мы будем жить. Какой может быть судьба нашего комбината. У Анатолия Викторовичам есть план, представление, как нам дальше двигаться. Кому-то из его врагов это не нравится. Анатолий Викторович, пожалуйста, продолжите ваше выступление.
-Если честно, - тихо признался своей защитнице Анатолий Викторович, - я забыл, на чем меня прервали. Может, напомните?

7.
Да, Анатолий Викторович был в разобранном состоянии и все же он сумел совладать с нервами, довел свое выступление до конца. Потом очень толково ответил на все вопросы. Сдержанный было по отношению к нему сразу после увода скандалистки, не очень внимательно слушающий его зал постепенно проникся к Анатолию Викторовичу прежним благорасположением и доверием. Конец его выступления сопровождался дружными аплодисментами, пожеланиями ему успеха. Бабы-Яги с ее разоблачениями как будто вовсе не было. После того, как основная масса людей разошлась, Тамара Богдановна поздравила Анатолия Викторовича:
- Мои поздравления! Все отлично. Вы держались на загляденье. Я ручаюсь, поддержка вам у нас гарантирована. 
- Куда ее  увезли? – Анатолия Викторовича, похоже, сейчас больше волновало другое.
- Скорее всего, в ближайшее РУВД.
- «Скорее всего». То есть с уверенностью  не знаете.
- Да. В РУВД. А куда иначе?
- Что с ней? Вам не трудно будет об этом узнать?
- Хорошо,  я узнаю.
- Когда? Нельзя ли прямо сейчас?
- Прямо едва ли.  Это может вам навредить. Это подольет масла в огонь.
Да, это Анатолий Викторович плутал сейчас, как известный ёжик в тумане, зато Тамара Богдановна удивляла своей выдержкой и благоразумием.
- А когда?
- Лучше всего действовать через моего родственника. Он работает в ГУВД.
- Когда?
- Немного попозже. Я с ним повидаюсь… Я вас понимаю, Анатолий Викторович, вам хочется поскорее, но это как раз тот случай, когда скоро пойдешь, беду нагонишь.  Жириновцы, например, уже наверняка пронюхали. Я их соглядатаев в зале уже рассмотрела. Они будут раздувать эту историю. Важно делать вид, что все это подстроено. Нас эта вся история касается меньше всего.
-Куда теперь? – Анатолий Викторович решил послушаться совета мудрой Тамары Богдановны. Тем более, что своих мыслей по поводу случившегося у него на этот момент не было.
-Краеведческий музей. Я вам уже говорила.
- Все-таки…  можно хотя бы без музея?
На что Тамара Богдановна ему, хотя и с сочувствием, но довольно жестко:
- Нет, Анатолий Викторович! Во-первых, вы не представляете, насколько вы обидите этим музейщиков! Прекрасный коллектив. И музей очень интересный. А люди  так тщательно к встрече с вами готовились!.. Во-вторых, в наших интересах придерживаться официальной программы. Любое отступление, и кто-то решит, что это вызвано этим инцидентом.
Кажется, впервые за всю проводящуюся уже более месяца избирательную кампанию Анатолий Викторович почувствовал себя каким-то подопытным животным. Не принадлежащим на все сто самому себе. Чисто человеческое чувство призывало его к одному, но другое, навязанное, общественное тянуло его в противоположную сторону. Может, впервые пожалел, что решился на эту авантюру. То есть его посягательство на губернаторское кресло. Однако отступать было уже поздно. Во-первых, не поймут. Во-вторых, осудят. Он станет посмешищем всего города. Его перспективы на будущее катастрофически сузятся.
« Что же я за человек за такой? – подумал, когда уже за компанию с Тамарой Богдановной отправился на машине в этот абсолютно не нужный ему музей. - Об этом… юродствующем… писателе-воре чего только не подумал! Какими только словами его про себя не обозвал! А что же такое… темное, страшное, непонятное наворочено во мне… самом?» Взять хотя бы этот шок… испуг… эту панику, пережитую им, когда до его ушей донесся  истошный вопль. Он буквально парализовал его, лишил языка, воли, самообладания. Когда  во мгновение ока… как будто через него  пропустили ток…  превратился буквально в кусок дрожащего мяса, который положили на раскаленную сковородку. «А между тем… окажись кто-то другой на моем месте, он бы наверняка повел себя как-то иначе». Кем бы на самом деле эта женщина  не была – реальной или придуманной, ему стоило бы обратиться к этой уже дряхлой беззубой, очевидно, нуждающейся  во многом несчастной  с какими-то ободряющими, утешающими  словами. Не послушался бы этой Тамары… Спустился бы со своих высот, подошел, приобнял.  Однако, что-то в себе не преодолел, не посмел… Есть в нем что-то ему неподвластное. Нет, не из категории «И всюду страсти роковые…». Со «страстями» все относительно понятно. Но есть что-то еще. Меленькое, гаденькое. Избегающее открытых пространств, яркого света. Прячущееся в мельчайших щелях. Время от времени больно жалящее…
Прием в музее был ожидаемо крайне радушным. Милые, добрые, интеллигентные до мозга костей женщины средних лет. Все, как одна, некрасивые. Для них появление такого «высокого» человека, каким им представлялся кандидат в было, видимо,  целым событием. Впрочем,   это было вполне ожидаемо. Неожиданным для Анатолия Викторовича было то, что встретил здесь еще раньше их появившегося в музее Жореса Власьевича. «Он-то тут зачем?»
-Это немножко моя вина, - призналась Тамара Богдановна, улучив момент, пока Жорес Власьевич ее не слышал,  - я вовсе не собиралась его приглашать. Но когда я невзначай ему проговорилась, что после экскурсии состоится еще маленький концерт, - он мгновенно загорелся. «Я тоже тряхну стариной!»
-В каком смысле? – не мог удержаться от вопроса Анатолий Викторович. – И какой, простите, концерт?
-Небольшой хор. Старинной песни. Прямо в помещении музея…  -  Обратив внимание на то, как Анатолий Викторович недовольно нахмурился. - Не волнуйтесь, выступление займет совсем немного времени.  В основном, это молодежь. Но они же и  ваши будущие избиратели, Анатолий Викторович. Да, их не так уж и много, но курочка по зернышку клюет. К тому же у них есть родственники, друзья, поклонники их таланта, а это уже довольно большой сегмент. Нужно этим пользоваться. Все в вашу копилку.
И музей, и хор были уже отсебятиной Тамары Богдановны. Согласно официальной программы сейчас у Анатолия Викторовича должно было быть «свободное время». Очевидно, она отрабатывала еще какую-то свою «домашнюю» программу. Какие при этом цели перед собой ставила? Одному Богу известно. Анатолий Викторович вправе был бы все это отвергнуть, но… после того, что она уже сделала для него… Как такое возможно?
Музей, куда их доставила машина,  располагался в чудном деревянном доме, по внешнему виду - старинный терем.
-На самом деле, он совсем не старинный, - предупредила Анатолия Викторовича Тамара Богдановна. – Всего лишь лет шесть назад, как построили и открыли,  а экспозицию со старого перевезли. Он уже на глазах разваливался. 
-На какие средства? – поинтересовался сидящий внутри Анатолия Викторовича экономист.
На что Тамара Богдановна произнесла с нескрываемым уважением:
-Евгений Сидорович Синельников. Самый богатый предприниматель в городе. Он на культуру не жалеет. Кстати говоря, вашу избирательную компанию у нас в городе тоже финансирует. Очень рассчитывает на вашу победу. От того, что вы тоже за культуру.
Снаружи – домик-пряник, а что внутри? Официально, должно быть, музей не более, чем районного значения, с соответствующим нищенским финансированием, но экспозиция на удивление богатая. Вся история края, начиная чуть ли не с доисторических времен и заканчивая концом 19ого века. У  Анатолия Викторовича  всегда был определенный интерес к истории. Будь он в другом настроении, наверняка  слушал бы с интересом, а так…  Блестяще эрудированная, волнующаяся, что ей доводится быть экскурсоводом у таких высокопоставленных гостей, директор музея, с внешностью приближающейся к пенсионному возрасту весталки,  рассказывает о чудом сохранившихся экспонатах из давным-давно канувшей в Лету кушнаренковской культуры («Ничего подобного больше нигде не встретите, даже в Ленинграде»), а у Анатолия Викторовича перед глазами – все та же сценка: как Баба-Яга поносит его на глазах у всех, а он не в состоянии ей ничего противопоставить. Кроме растерянности и страха.
Анатолий Викторович слушает заметно невнимательно, однако репутацию гостей спасает навязавшийся к  ним в  компанию Жорес Власьевич. Оказывается, он совсем неплохо ориентируется в истории. То и дело задает какие-то вопросы. Даже осмеливается вступать в какие-то дискуссии. И это замечательно! Не будь его,  прогулка по залам напоминала бы погребальное шествие.
Когда осмотр экспозиции уже подходил к концу, вернулась куда-то на время удалившаяся Тамара Богдановна. Подошла к стоящему чуть сбоку Анатолию Викторовичу (Жорес Власьевич в это же время  видом знатока обсуждал, когда мог существовать Муромский городок, центр первого независимого государства Поволжья).
-Куда вы пропали? – недовольным шепотом поинтересовался у Тамары Богдановны. Он уже чувствовал себя без нее, как без рук. Брошенным на произвол судьбы.
-Вы же просили меня узнать, как обстоят дела с той?..
Анатолий Викторович ее понял:
-И как?
-Я поговорила с родственником. Как и обещала. Хотя пока только по телефону.
-И что вы узнали?
- Во-первых, хочу вас успокоить. Ничего серьезного ей не угрожает. Только пару денечков посидит… Но для нее это обычная практика.
- Нельзя ли вообще… без этого?
- Анатолий Викторович, она же нарушала.
- В порядке исключения.
- Вы опять о том же! Хотите подставиться?
- Речь идет об элементарном  гуманизме…
- Еще раз. Раз мы взяли эту тактику в самом начале, надо ее придерживаться. А тактика эта: «Нас это не касается».  Лучше подумайте о себе. Если мы начнем сейчас какую-то кампанию за нее, неужели, вы думаете, это останется незамеченным? Только усилит подозренье, что между вами, действительно, что-то есть.
- Какие гарантии, что это все равно не станет широко известным?
- Она уже подписала бумагу, что она это все нафантазировала… Что-то типа шантажа, чтобы выманить у вас денежек.
-Но это же полная ерунда!..  Ее к этому принудили?
-Ну, не принудили, конечно. Объяснили, что и как. Чем, например, это может для нее закончиться.
- Чем?
- Тем, что будут шпынять ее… простите – «гонять»   каждый раз, когда увидят перед церковью с протянутой рукой. До сих пор этого не делали. Жалели.
- На что она вообще живет?.. Ей ведь, наверное, также положена какая-то пенсия.
- Ну, о чем вы? Какая у нее пенсия? Живет, в основном, на милостыню.
- Как она вообще в  Борисове оказалась? Ее местожительство было другое. Я родился в Яулово.
- Как оказалась - не могу ничего сказать. Наверное, по поговорке: «Рыба ищет, где глубже».  Но  мне она  попадается на глаза уже не первый раз. Значит, и живет здесь давно…
- Вы смогли бы навести справки, потом сообщить мне?
- Это я обещаю… Но не прямо сейчас. Надо, чтобы хотя бы немного улеглось… Скажите, а вы уверены, что эта женщина, действительно, именно то, за кого себя выдает? Ну, что она ваша мама? Я помню… из вашего вчерашнего… что полной уверенности у вас тогда не было. Она вас с самого начала не обманывала?
- Н-нет. Не обманывала…
Наверное, их сообщение продолжалось б и дальше, если б не подошедший к ним немножко возбужденный Жорес Власьевич.
-Муромский городок! Булгарское царство. Одиннадцатый- двенадцатый век. Совсем неподалеку отсюда. Мы обязательно уезжаем завтра?
-Да, - решительно заявил Анатолий Викторович, - обязательно. 
-Так вы послушаете хор? – поинтересовалась Тамара Богдановне. Судя по интонации и по выражению лица она бы предпочла, чтобы выступлению хора не препятствовало само пагубное, с ее точки зрения, присутствие Жореса Власьевича.
Но ее надежде не суждено было сбыться:
-Непременно  послушаю! Тем более, вы сказали, хористками будут молодые девушки…
-Молодые люди тоже.
-Как же я могу такое событие пропустить?
-И сами выступать будете?
-Ни капельки в этом не сомневайтесь. Под занавес. На закуску. После того, как девушки закончат. Или вы чего-то боитесь?
-Да Бог с вами! Хоть на руках хотите.
-Примерно, этим я и намерен  заняться.
-Тогда пройдите за мной…
Поднялись по витой лесенке на второй этаж. Здесь крохотный, уютный конференц-зал. С небольшой сценой, занавесом. Тамара Богдановна усадила гостей на мягкие стулья, попросила немного подождать:
-Еще не успели переодеться.
-Окей! – последовало от Жореса Власьевича. – Поджидать девушек… Пока они переодеваются. Что может быть приятнее и щекотнее? Я говорю про сердце… А как тут, простите, насчет туалета? Или удобства, как положено в старину, во дворе?
Тамара Богдановна объяснила.
-Не хотите составить мне компанию? – Жорес Власьевич, обращаясь к Анатолию Викторовичу.
Анатолий Викторович отказался.
-Господи! – взмолилась Тамара Богдановна, едва Жореса Власьевича след простыл. – Жду-не дождусь, когда больше не буду ни видеть, ни слышать его!.. А у меня к вам небольшая просьба… Когда занавес поднимется и вы их всех увидите… Обратите, пожалуйста, особенное внимание на третью девушку слева. Они будут в первом ряду. Это моя младшенькая… А вообще им всем очень трудно приходится. Все на голом энтузиазме. Ребята бьются, как рыба об лед, но их никто всерьез не воспринимает. Евгений Сидорович еще что-то делает, но для города, для области, в целом, - никому нет до них дела.
«Так вот, может, отчего она и все это мероприятие затеяла! – подумалось Анатолию Викторовичу нехорошо о Тамаре Богдановне. – Чтобы я  взял этих ребят под свое крылышко… Заодно и младшенькую свою показать». Да, так на мгновение подумалось, потом стыдно стало. «Человек не о себе – об общем, о молодых талантах заботится. Что ж в том, извините, плохого, если хватается за любую соломинку? Побольше б таких, как она»
Тамара Богдановна только – только пожаловалась на тернии, что больно жалят молодые таланты, опять за чем-то ушла, пообещав скоро вернуться. А вскоре  вернулся и Жорес Власьевич.
-Я  в курсе, - такими были его первые слова, когда плюхнулся на стул по соседству с Анатолием Викторовичем.
-Вы опять о чем?
-Об  этом неприятном вам инциденте, который произошел… Не подумаете ничего плохого о нашей  царице Тамаре. Она по всем правилам конспирации.  Меня ввели в курс дела мои же читатели. Да, неприятно, но это непреложный факт.  Это, знаете ли… особенно в таком крохотном городишке… как эпидемия.  К тому же ваша популярность. В Энске она ощущается не так, как в такого рода городках.  Она, я говорю о популярности,  не всегда бывает хороша. Часто, вы знаете, лучше инкогнито.
- Хорошо. Узнали. И что дальше?
-Прежде всего, мое вам сочувствие.
- Спасибо и… хотелось бы на этом закончить.
- Ну, напрасно вы так!..  Эк вас, извините, колбасит. Я имею в виду, как вы критически воспринимаете меня. Я же на  самом деле движим… Хм… «Движим»… Так еще говорят? По моему, да… Словом, я искренне переживаю за вас. Надо же было такому случиться! Подумать только! Всего лишь  вчера вы поведали нам про эту женщину, а уже сегодня она является сама. Собственной персоной. И весь городишка стоит на ушах…. Вас это не поражает? Такого рода синхронность. Невольно напрашивается: «Нет ли тут какого-нибудь… Демиурга?».. Вы понимаете, о ком я веду речь.   
- Послушайте… Не знаю, что движет вами, я скажу за себя… Да, вы правы… У вас хватает ума понять, что я… мягко выражаясь, не испытываю к вам никакой  симпатии.  Вы в наименьшей мере годитесь мне на роль доверительного собеседника. Особенно по такой щекотливой теме…
- Говорите, говорите! Не останавливайтесь… Вас слушать – одно удовольствие!  Давно не общался с человеком, так прекрасно владеющим грамотным русским языком. Все больше- сплошное похабство, издевательство над суффиксами, префиксами и  тому подобное… Но  почему же, вы решили, что я не гожусь? Со мной. Инженером человеческих душ… Вы знаете… поделюсь с вами собственным опытом… Очень часто очень много полезного о себе узнаешь именно от недругов, а не от закадычных дружочков… Тем более, что не такие уж мы с вами и «недруги». Нас многое объединяет… Сближает. Вы понимаете, что я имею в виду. Мы оба замараны.
- Вы ставите между нами знак равенства?
- Ставлю! Ставлю, не очень мною уважаемый Анатолий Викторович. Если по гамбургскому счету, мы с вами из одного теста… Никогда не знал, откуда взялся этот гамбургский счет. Все намеревался разузнать, однако что-то отвлекало… А употребил я этот счет только за тем, чтобы выглядеть таким же интеллигентным, как вы, - только произнес, - вынул  из внутреннего кармана пиджака стограммовый «мерзавчик». -  Пока, я надеюсь, за нами никто не наблюдает… -  Отвинтил  крышечку. -  Угощаю… Мое… Столь обожаемое мною. Шотландский виски… Да, заправился сегодня, с утра… Хлебните…Брезгуете? Ну, было бы предложено. – Сделал  пару глотков, завинтил крышечку,  вернул мерзавчик в тот же  пиджачный карман. -  Так вот… Из одного,  ваше будущее превосходительство.  Я опять же про тесто. Вы уж мне, старому и мудрому, поверьте. Только вы из теста интеллигентного, сдобного, а я   из посудомоечного, поскольку моя мать из посудомоек. Да, почти всю жизнь посудомойкой при ресторане. Зато каком! «Метрополь»… Однако сути дела это не меняет.
- Вы сказали все, что хотели?
- Еще не все. Хочу вас предупредить… Не рассчитывайте на то что эта женщина оставит вас в покое. Она еще будет вам  являться. По разным поводам и, возможно, даже под разными личинами. Особенно, когда вы состаритесь, примерно, до моего… Тот, чью славу я себе прикарманил, меня ведь тоже посещает. Хотя и не въявь, как это пока случается с вами, а во сне. Обстановка может быть самая разная, но содержание, примерно, одно. Он постоянно задает мне один и тот же вопрос: «Как тебе понравилось, что я написал?». А о том, что я с этим сделал – ни слова. Одно из двух: или до него еще не дошло, или коварно выжидает, когда я окончательно ослабну. Тогда-то он меня и добьет.
- Мне легче.
-Ой ли!  Вы так считаете?
- В отличие от вас…Я  все же ничего чужого себе не присваивал. Всем, чего я пока добился в этой жизни, я обязан исключительно себе…
- Да. И немножко вашим родственникам. Но за вами другое. Вы пожертвовали своей родной матерью,  так мало подходящей для того образа жизни, который вы добровольно выбрали для себя. Вас инстинктивно потянуло в элиту, а все остальное типа влюбленность, это производное, вы мне поверьте. Такого же рода мать… Она бы, как гиря на ногах… Вам вверх хочется… «А мне лета-ать охота».  Помните? А она тянет вас в преисподнюю. Не переживайте, ваше экселенце,  вы далеко не первый, и тем более не последний, кто пошел по этому скользкому пути. Прототипов  куча. Спокойно и уверенно смотрите в ваше, я не сомневаюсь,  светлое  будущее.
- Прошу вас… Раз и навсегда… Оставьте мое будущее в покое. Лучше займитесь своим
- С удовольствием бы… Если б оно у меня было.
К счастью, в этот момент вернулась Тамара Богдановна, с большим, обернутым целлофаном пакетом.  «Должно быть, цветы», - догадался Анатолий Викторович. «К счастью» от того, что продлись этот словесный пинг-понг и как знать? Не пришлось бы этим двум почтенным людям заканчивать свою дуэль каким-то более примитивным способом? Прибегая к помощи кулаков, зубов и других частей тела?
-Все! – Тамара Богдановна, разумеется,  села рядом с Анатолием Викторович. – Сейчас начнется… Вы еще помните…
-Да-да! Третья справа. В первом ряду.
-Слева, - поправила его Тамара Богдановна.
Занавес пополз вправо, влево, обнажилась сцена. На ней,  пожалуй,  пара десятков хористов. Впереди девушки, позади молодые люди. В соответствующих  костюмах: на девушках поневы, с повязками из шелковых ленточек на головах. На молодых людях рубахи-косоворотки. Сбоку, сидящий на стуле, баянист. Выступление началось.

8.
- Извините… - прошептал Анатолий Викторович на ухо Тамаре Богдановне. - Чувствую, мне будет тяжело… морально тяжело… находиться здесь  еще одну ночь. Это будет бессонная ночь… - Тамара Богдановна пока только молча слушала. -  Зная, что она здесь… Да еще не у себя, а за решеткой, а я ничем и никак не могу ей помочь.
-Что вы предлагаете? – также шепотом, наконец, ответила ему Тамара Богдановна.
-Сбегу. Не буду дожидаться утра. Выеду прямо сейчас… Водитель с нами?
-Д-да… Ждет нас в машине. Я приглашала его зайти, он отказался.
- Я ему скажу.
-А как же все остальные?.. Как наш?
- Я ему предложу. Не захочет, пусть добирается в общей группе. Место ему найдется.
-Давайте похлопаем, - предложила Тамара Богдановна.
Хор только что исполнил первую песню. Все, кто находился в зале, а, кроме высокопоставленных гостей, к этому моменту в ней собралось на удивленье  много гостей рядовых, в том числе музейщиков и, кажется, просто посторонних людей, - дружно и, судя по всему, ото всей души захлопали. Отдали должное старанию и мастерству исполнителей. Тамара Богдановна с Анатолием Викторовичем последовали их примеру. Но, кажется, громче всех это получилось у Жореса Власьевича. Аплодисментами не ограничился, громко прокричал: «Браво!»
Хор, ободренный этой похвалою, грянул  следующую песню.

                А сегодня мой милой
                Вдоль по улице прошел
                Вдоль по улице прошел
                Громко звонко просвистал
                Ворота тесовы отворяй…

- Если вы так решились…. - теперь первой зашептала Тамара Богдановна, - Вы не смогли бы заодно подвезти к Энску и меня?
 - Разумеется. Машина не очень вместительная, но вас она заберет. А что у вас за нужда?
- Моя самая близкая подруга. Она уже давно к вам переехала. Я буквально накануне  узнала, что она упала, сильно повредила ногу. Сейчас в больнице. Нога в гипсе. Она там одна. Без необходимых лекарств. Вы же знаете, какая обстановка сейчас в больницах… Ни медперсонала, ни лекарств.  У всех надо выклянчивать. Я хоть что-то из своих запасов ей привезу. Да и просто… Как моральная поддержка.
- Хорошо, хорошо. Считайте, мы договорились.
- Буду вам очень благодарна!.. Ну а теперь давайте послушаем. По-моему, отлично поют. Как никогда. Это они перед вами хотят отличиться.
Когда хор уже прекратит выступление, Тамара Богдановна вынет из пакета его содержимое. Да, догадка Анатолия Викторовича оказалась верна: букет роз. Тамара Богдановна передаст букет Анатолию Викторовичу:
- Пожалуйста… Вручите им… И если при этом что-то скажете, - они все будут на седьмом небе.
Анатолий Викторович, пока шел к сцене, лихорадочно соображал, кому из стоящих на сцене предпочтительнее отдать в руки этот букет. Девушке, стоящей третьей слева, то есть младшенькой Тамары Богдановны? Да,  самой Тамаре Богдановне, скорее всего,  это бы понравилось, но тогда он может как-то обидеть остальных. Пусть букет окажется в руках девушки, стоящей ровно посередине. Это будет означать, что  букет предназначен всем. Поднявшись на сцену, под аплодисменты всех находящихся в зале, вручив букет именно тому, кому им и было запланировано,  обратился к исполнителям   с речью, как его просила Тамара Богдановна:
- Спасибо. Мы тронуты. Вы поете от души. Успехов вам. Я знаю, вы относительно молодой начинающий коллектив. Вы делаете благородное дело. Приобщаете людей к культуре наших предков. Дорога к успеху всегда пролегает через трудности. Через их преодоление.  Если  ваш коллектив столкнется с какими-нибудь проблемами… понадобится какая-то помощь… и если у меня будут возможности, полномочия что-то хорошее для вас сделать, - можете всегда рассчитывать на меня. Сделаю все, что смогу.
-Товарищи, пожалуйста, не расходитесь! – Анатолий Викторович еще спускался со сцены,  под  громкие аплодисменты, когда услышал голос Тамары Богдановны. – Для вас приготовлен большой сюрприз. Наш дорогой гость… Еще один гость… Известный крупный писатель… Хочет чем-то нас всех порадовать. Каким-то собственным выступлением. 
Они разминулась по пути: один со сцены, другой ему навстречу.
-Вам  ни капельки не стыдно? – успел на ходу произнести Анатолий Викторович.
- А вам? – последовал молниеносный  ответ.
- Вначале… чтобы расставить точки над «И», - произнес уже взгромоздившийся на опустевшую сцену, после того, как кто-то из хористов скрылся через боковые кулисы, а кто-то предпочел занять места в зале и превратиться в зрителя.  – По традициям классического театра вначале выступает низкий жанр, он уступает место высокому. У нас  все шиворот навыворот. Не обессудьте. И никаких претензий к тем, кто замышлял этот концерт. Меня вначале вовсе не было. Я примазался. Экспромтом.  По нахалке. Начнем с того, что я никакой не крупный. Тамара  Богдановна, по щедрости души,  мне польстила. Я ей за это очень благодарен. Но, как выражался известный древнеримский бичеватель пороков всех мастей Марк Порций Катон: «Своего хватает, а чужого мне  не надобно»… И никакой опять же я не «известный». Писатель  Жэ Вэ Смирнов… Кому – нибудь… о чем-нибудь это ФИО говорит? – Зал ответил конфузливым молчанием. – А кому-нибудь из вас… из тех, кто постарше, приходилось видеть такое кино, как «В том краю далеком»?.. Только честно.
-Д-да, - неуверенно произнесла одна из посторонних женщин, видимо, просто заглянувшая «на огонек». – Кажется, да. Там еще пожилая Вера Петровна Марецкая снималась. Кажется, ее последний фильм.
-Да. Это так. Хотя,  последний или нет, этого я, извините, точно не знаю. Сам фильм вам понравился?
-Да. Смотрела с огромным удовольствием. Захватывающий фильм.
-Я имею к нему непосредственное отношение. – В зальце захлопали, однако, Жорес Власьевич энергичным взмахом руки остановил аплодисменты. - А теперь о том, с какой целью  я вылез на эту скромную цену… В  детстве  я бредил цирком. В молодости мечтал стать клоуном. В результате стал тем, кем я в настоящее время являюсь. Старой полудохлой развалиной. Но хоть и полудохлый,  хочу повеселить вас  некоторыми плодами, взращенными мною еще в   своей   студенческой молодости.  То, что я буду делать, называется  «пантомимой». Марсель Марсо. Мало кому из вас это имя  о чем-нибудь  говорит. А этот человек был какое-то время моим  духовным гуру. Начал, как должно в молодости,  с подражаний,  потом создал  свой репертуар. С ним делал неплохой чёс. В летнее время. По домам отдыха. Пионерлагерям. Это помогало моим брюкам держаться на животе. Я не превращался в ходячий скелет. А начну я, пожалуй, с пантомимы, которой я дал название: «Нетрезвый мужик пробует пройтись по натянутому над землей канату». Смотрите. И никому не говорите, что вы не видели.
-Я не смогу смотреть эту чепуху, - решительно заявил  Тамаре Богдановне Анатолий Викторович. – А вы?
-Я бы все-таки…немножечко  посмотрела… - виновато, как ребенок, отдающий себе отчет в том, что делает нехорошо, но… ну, не возможно же не уступить этому соблазну. – Любопытно все-таки.
-Как хотите, - совсем уж насупился, нахмурился Анатолий Викторович.
-Нет, я не так уж!.. – кажется, испугалась такой осуждающей реакции. – Я могу и…
- Да нет! Вы взрослый человек. Вам никто не вправе запретить… А я пока посижу. Может, прогуляюсь.
-Только далеко не отходите.
-Не волнуйтесь. Найдем друг друга, когда все это закончится.
В помещении, под крышей находиться не хотелось. Хотелось свежего воздуха, вольного, освежающего ветерка. Но, в первую очередь, переговорить с водителем на предмет того, что Анатолий Викторович принял решение незамедлительно, не дожидаясь утра, отправиться в Энск. Водитель уже порядочно в летах, за шестьдесят. Вся его трудовая жизнь, кажется, ушла на то, чтобы возить первых или вторых секретарей Энского обкома партии. Теперь возит персон рангом намного пониже. И машину ему доверили далеко не из первого ряда: дряхленький трехместный ЗИС-111. Также из автопарка бывших коммунистов. Некоторая его часть, самая непрезентабельная, после запрета деятельности КПСС перешла на баланс «Демократического движения России». («Бери, Боже, что нам негоже») На таких машинах прежде разъезжали, пожалуй, только обкомовские инструктора. Идея отправиться в дорогу в столь поздний час, скоро десять, такому заслуженному водителю, как их Николай Еремеевич,   может не понравиться. Отсюда и потребность с ним на эту тему  деликатно, то есть демократично поговорить.
В  самом музее водителя нигде не заметил. Вспомнил, что недавно говорила ему Тамара Богдановна: «Ждет нас в машине». Вышел из терема. Машина припаркована сразу у крылечка, однако в салоне машины никого. Анатолий Викторович отправился по наитию в сторону чудящейся сразу за густым кустарником крохотной речки. Анатолию Викторовичу называли имя этой речки, но он его сейчас не вспомнит. Да, Николай Еремеевич здесь, на берегу реки.  Сидит на чурбачке, с удочкой, смотрит внимательно на поплавок. Анатолий Викторович с места в карьер, даже не поинтересовавшись у рыболова, каков улов:
-Вы согласитесь отвезти нас в город прямо сейчас?
На что Николай Еремеевич, немного обдумав:
-Если скажу, что не согласен, вы с этим согласитесь? Оставите меня в покое?
Чуточку охлажденный этим резонным вопросом, Анатолий Викторович, также слегка подумав:
-Вы правы. Пожалуй… нет.
Продолжения этой темы не последовало, оба, видимо, сошлись на том, что ночная поездка неизбежна. Однако Анатолий Викторович не спешил расставаться с обрезавшим его своим здравомыслящим замечанием  водителем.
-Вы… видели, как забирали… эту женщину? Ваша машина, кажется, стояла ровно напротив входа в ДК.
Николай Еремеевич согласно кивнул головой.
-Как она себя вела?
-Спокойно.
-Неужели не сопротивлялась?
Николай Еремеевич покачал головой.
-До вас уже, наверное, дошли слухи?..
Николай Еремеевич опустил голову: знак того, что «Да. Дошли».
-И… если можно… ваше личное отношение к этому.
-Вам оно нужно?
-Скорее, да, чем нет, - не замечая этого, Анатолий Викторович стал подражать лаконичному стилю водителя.
-Не в свои сани не садись.
- А если она, действительно, является моей матерью?
-Не проблема. Знай свое место. И не рыпайся. А если действительно была, а потом перестала, значит, так ей и надо. Выходит, она это заслужила.
-Но я, согласитесь,  тоже некрасиво себя повел.
-А кто себя ведет красиво? Приведите хотя бы один пример… Но только не из кино, не из книг. Каждый думает только про себя и за себя. Своя рубашка ближе к телу. Так всегда было. И будет.
- Ну, это вы… уже слишком. Есть, например, примеры…  самопожертвования, наконец.  Когда отказываются от всего. Ради своих близких.
-Вот именно! «Близких»! А чужих?
-Все равно я с вами полностью согласиться не могу. Не все, допустим, такие, как я.
-А те, кто не такие, как вы, они с нами долго не живут. 
-Бог с вами, Николай Еремеевич!  - Анатолий Викторович все же привык к тому, чтобы последнее слово оставалось за ним. – Слишком у вас мрачный взгляд на жизнь. Должно быть, много чего за свою жизнь насмотрелись?
-И не говорите! И за жизнь и за службу.
Анатолий Викторович решил, что пора заканчивать с этим панибратством. Сейчас, под настроение,  наговорит много лишнего, того, что принято держать под спудом в себе, потом как ему общаться с этим человеком? А поездки с ним, пока идет кампания,  ему еще предстоят.
- Машина к походу готова?
- Заправиться по-новому надо. А так все готово.
И под конец то, с чего, может, следовало бы начать:
-А удочка у вас откуда?
-Всегда ее при себе держу. На такой случай, как сейчас.  Душу лечит.
Анатолий Викторович вернулся в терем, когда устроенное Жоресом Власьевичем представление еще продолжалось. Доносящийся из зальца дружный веселый хохот. Громкие, от души, не отрежиссированные аплодисменты. «Значит, что-то еще умеет этот человек? Еще на что-то хорошее способен. Невероятно! И это с таким грузом, который он постоянно изо дня в день, год за годом носит в себе. Как тут не вспомнить Федора Михайловича? Или не его самого, а одного из его героев.   “Широк человек. Я бы его сузил”?»  А вот, кажется, и финал»
Слышно, как Жорес Власьевич обращается к зрителям:
 -Понравилось?.. Только честно.
-Понравилось! Понравилось! Продолжайте! Что-нибудь еще!
- Продолжил бы, но… силенок уже… увы… Старость не в радость.  Придется закруглиться. О, если б только вы знали, какой комик во мне погибает!.. Уже почти погиб.

9.
За черту города выехали уже в начале двенадцатого. Жорес Власьевич, разумеется, с ними заодно. Плюхнулся в кресло рядом с водителем. Анатолий Викторович и Тамара Богдановна оккупировали «камчатку». Машина дряхлая, двигатель работает как будто из последних сил. Он же, двигатель, видимо, наделен  голосом: то кряхтит, словно перемогает какое-то недомоганье, то брюзжит, как будто его кто-то сильно обидел.  И так на протяжении всего пути. Поздний час, поэтому   шоссе, по которому они едут, пусто. И местность, по которой они передвигаются, пуста. Свет фар лишь на короткое время вырвет из темноты чахлый  придорожный подлесок, или бредущую вдоль дороги одинокую человеческую фигурку: согнутую спину, или чье-то лицо, отвернувшееся, чтобы уберечь глаза от слепящего света фар ладонью.
   Россия. Гуттаперчевая страна. Ну, если и не вся Россия, то хотя бы ее средняя полоса. «Гуттаперчевая»  от того, что кажется, - нет ей меры. Все вытягивается, вытягивается, и вытягивается. И так в любую сторону света. И речь идет не только о полосе – обо всем. Безразмерные события. В смысле: из огня да в полымя.  Не признающие границ мысли, чувства. Это у тех, кто эту страну населяет. Иногда, чего уж там скрывать? – ну, право же, -   такая же  безразмерная совесть. У кого, разумеется,  она еще в виде атавизма каким-то чудом сохранилась.  И все то жуткое, в чем мы постоянно варимся, уже кажется вполне терпимым. И даже достойным доброго слова. От того, что «Все, дорогой, познается в сравнении. А вот раньше… скажем, в эпоху, когда били кнутом, сажали на кол, выдирали ноздри…». Поневоле согласишься: «Жуть! Совсем не то, что сейчас. И кнутом давно не пользуются. И ноздри целы.  И впрямь благодать».
    И  машина мчится по гуттаперчевой стране, а  сзади, сбоку, впереди – тьма тьмущая. Ни просвета. Или, как говаривали прежде ямщики, веками претерпевавшиеся  к этой вытягивающейся и вытягивающейся  в бесконечном пространстве стране: «А не видно, барин. Ни зги. Хоть ты тресни!»
- Вы, как хотите, господа-товарищи, - донесся голос Жореса Власьевича, - но я почти глаз не сомкнул предыдущую ночь. Нервишки с годами стали пошаливать. Раньше – не то. Дамасская сталь. С вашего одобрям-с погружусь в объятия Морфея, а вам,  как будет угодно-с.
- Спокойной ночи, - «одобрил» Анатолий Викторович, - дорогой вы наш человек.
- Эх! Вашими бы пожеланиями, Анатолий сан Викторович… Не захотели поприсутствовать на моем бенефисе?.. Первый признак нарождающейся в вас чванливости. Но я не в обиде. 
Жорес Власьевич еще немного поворочался в своем кресте, устроился поудобнее. Прошло совсем немного и, кажется, судя по издаваемому его носоглоткой  ритмичному свисту, действительно заснул. На что Николай Еремеевич заметил:
-Хорошая у человека нервная система. Должно быть, с совестью все в порядке… Не возражаете,  я с наушниками поеду?
-Какими наушниками? – вначале не понял, о чем идет речь, Анатолий Викторович.
Водитель показал, что он имел в виду.
-Раньше никогда ими в дороге не пользовался. Внуки приучили. Меньше отвлекаешься на то, о чем иногда говорят пассажиры. Как говорится, меньше знаешь – лучше спишь.
-Давно это у вас?
-С перестройки.
-А прежде?
-Нет. Те, мои прежние пассажиры, умели держать язык за зубами. Это у них было в крови.
-Сюда вы ехали, вроде бы, без наушников.
-Еще не представлял, какие у меня пассажиры. Чего от них ждать.
-А теперь представляете, и решили, что с такими, как мы, безопаснее с наушниками?
-Береженого, как говорится, Бог бережет.
-Хорошо, - согласился Анатолий Викторович, вступать в дальнейшие дискуссии с этим загогулистым человеком у него вовсе пропало желание. Еще неизвестно, на что нарвешься,  - делайте, что хотите, только до дома нас благополучно довезите. Про себя подумал: «Так, может, действительно будет лучше. Для нас всех».
Какое-то время ехали молча, но в Анатолии Викторовиче сейчас  бродило много  разнородных вопросов. Некоторые из них требовали незамедлительного ответа. На них могла ответить только сидящая рядом с ним Татьяна Богдановна:
- Вы недавно задали мне  вопрос...
-Да? Какой вопрос?.. Напомните.
- Насчет подлинности или фальшивости этой… пристававшей ко мне женщины. Обманывает ли она меня или не обманывает? Я вам ответил, что нет. То есть, что не обманывает…
- Да! Вспомнила. Я еще подумала: «А как он так решил?» Но приставать к вам не стала.
- Я  рассказывал про узелок, доставшийся мне, после того, как  женщину насильно увезли… Я говорю о своей свадьбе…
-Да, я поняла. Это вы про вчерашнее. И что?
-Я потом в него заглянул… Кроме игрушек нашел еще и какую-то малышовую одежонку. Какое-то бельишко, короткие штанишки на лямочках. К подолу одной из маечек  пришита тряпичная бирка, на бирке когда-то зелеными, а теперь, скорее, бирюзового цвета уже выцветшими нитками-мулине вышито  имя. «Толик»… - Значит, зачем-то сохранила эту рухлядь? Она ей была дорога?
-Ну, наверное.
-И, значит, скорее всего, ей не помощи какой-то было нужно от меня… Хотя, и помощь, скорее всего, далеко бы не помешала…
-Вы слишком сильно убиваетесь всем этим, Анатолий Викторович. Вы сами, наверное, даже этого не замечаете. Как говорится, со стороны виднее. Вы даже заметно похудели. Всего-то за один день!.. Извините, что я вам говорю это все…
-Нет, ничего. Говорите.
-Конечно, если чисто по-человечески судить… все это выглядит действительно некрасивым… И что осуждаете себя сейчас, - тоже нормально…
-Но есть вещи, обстоятельства, которые выше нас?.. Мы сами себе не подвластны?.. Не придавайте значения, я реагирую на какие-то собственные мысли… Отвечаю самому себе.
-Ну, наверное, и так тоже… Меня ведь тоже, вы знаете, жизнь не особенно –то и баловала. Я тоже… Чем только мне не пришлось поступиться!
-Но вы каждый раз, наверное, как-то выходили из положения?  Я заметил, у вас довольно сильный характер.
-Д-да… - неуверенно согласилась Тамара Богдановна. – Как-то… почти всякий раз… изворачивалась… Но однажды не удалось… И это вечно со мной…. Хотите, я об этом  вам сейчас расскажу? Может, и вы за себя тогда успокоитесь.
-Хм… Вы как будто заразились от нас.
-Может, и от вас. Но я так давно это в себе ношу!.. В церковь я принципиально не хожу… Еще с детства. Когда один батюшка меня обманул. Я ему, дурочка, доверилась, а он накляузничал на меня. А потом родители меня выдрали… Другое дело, рассказать такому человеку, как вы. Вы не накляузничаете… Так вы готовы меня послушать?
- Если чувствуете, вам самой это необходимо…  Да, готов.
- Мне бы только не хотелось, чтобы этот меня услышал…
Разумеется, она имела в виду не водителя, на нем благословенные наушники, отгородившие его от опасного окружающего его сейчас мира, а Жорес Власьевич.
Анатолий Викторович негромко:
- Жорес Власьевич… Нет, спит. Говорите.

СТЫД ТАМАРЫ БОГДАНОВНЫ
Между нами говоря, я однолюбка. Я всегда была влюблена в мужа. У нас уже двое взрослых детей, но я, как влюбилась, когда мне пошел уже двадцать четвертый, примерно, также люблю до сих пор. Старшая дочь, она лишь ненамного меня тогдашней, когда я только познакомилась с Сережей, постарше… Сережа это мой муж… Так вот, она этого не понимает. Она уже живет по другим правилам.  Пока не замужем, но…Ну, вы меня понимаете. Я ее за это не порицаю, хотя внутри-то… С этим справиться не могу. Но я сейчас о другом. Так вот, дочь то и дело  подсмеивается надо мной. Называет меня «тургеневской барышней», хотя я уже давным-давно не барышня. Я жена, мать, хозяйка дома…  Вообще, для меня семья в жизни это самое главное. То, чем я стала сейчас… Забыла, как называется это слово… Когда женщина борется за свои права…
- Феминистка.
- Нет. Более старое. Им уже совсем не пользуются, а мне отчего-то нравится.
- Суфражистка?
- Да-да! То, что я стала типа суфражисткой, стала интересоваться политикой… Вот за вас сейчас так переживаю… Делаю, что в моих силах. Очень хочется, чтобы такой человек, как вы стал у нас главным. Хотя бы  в области. А там, смотришь, и дальше… А то, что я, как выражается моя старшенькая, в последнее время «сбрендила» на политике, связано с моим желанием добиться в этой жизни хоть какой-то справедливости.
- Вы говорите «в последнее время». А что, неужели в прежние годы с вами было иначе?
-  Да, вы знаете. Хотя, конечно, я всегда была, что называется, «общественницей», «активисткой»… Да, я помню, у нас с вами уже был об этом разговор… «Пионер – во всем пример». «Комсомольцы-добровольцы»… Но как-то все это было… Не по душе, а… «Партия сказала, комсомол ответил: “Есть!”» Чисто формально. Сейчас все-таки по другому. Больше внимания не к форме, а к содержанию. Согласитесь, что это так.
- Д-да. – неуверенно согласился Анатолий Викторович, - отчасти. 
- Можно, я задам вам вопрос? Как вы думаете, на чем строится прочная семья?
- Ну, там много разных факторов. На одновекторности, например, интересов.
- Для меня главное это супружеская верность. Есть верность – есть семья. И наоборот.
- Согласен, - ответ Анатолия Викторовича на этот раз был безапелляционен.
- Не знаю, откуда во мне это взялось. Не помню, чтобы кто-то из взрослых в меня это специально вдалбливал. Что жена и муж  должны сохранять верность друг другу Может, из книжек. Я в детские годы и потом довольно много читала. Или из кино.  Хотя вначале, конечно, они должны друг друга любить…  Мы встретились с Сережей, когда мне, повторяю, уже шел двадцать третий год. Я была симпатичной. Заводной. Всегда в каких-то компаниях. Многие парни держали на мне глаз, признавались и все такое. Мне не был люб никто. Поэтому дальше разговоров, обнимашек  дело никогда не заходило.  Подружки меня ненормальной считали, издевались, по-хорошему, разумеется, любя. «Что, принца на белом коне дожидаешься?» Я только отшучивалась, но, в целом-то, они говорили правду: мне не нужен был любой, я дожидалась кого-то… особенного. И я его, в конце концов, дождалась!.. Мы с ним на одном предприятии работали. Он инженером, я техником. У Сережи  еще до меня была семья, но развелся, как только узнал про измену жены. Она у него прощенья просила, он ни в какую. Словом, один раз уже обжегся. И очень болело это у него. Поэтому, первое, что я сделала, - поклялась, что не изменю ему ни с кем и ни под каким видом. Он мне поверил. Так мы и стали с ним мужем и женой. Два года жили не тужили, я ему первого ребенка, девочку, подарила. Чуть ли не до неба от счастья прыгал. А потом это проклятье на нас…  четвертый энергоблок.  Как жахнуло! И все у нас с ним полетело вверх тормашками… Я уже рассказывала, как мы в Борисове оказались. Добрые родственники пригласили. На «Глинозем» удачно устроились, причем так, чтоб работать в одну смену. Любовь между нами продолжалась, с годами не увядала, и надолго расставаться не хотелось. Сергей опять же инженером, я так же техником. В этом отношении ничего не изменилось. А вот с жильем было посложнее. На первые полгода у тех же родственников поселились. Но у них тоже не палаты каменные, нам неловко стало их притеснять, перебрались в общежитие от «Глинозема». Ничего особенно плохого про общежитие не скажу, но и хорошего, пожалуй, тоже. Было трудно, но мы терпели и не теряли надежду, что когда-нибудь у нас будет свое…собственное. И вот… Кажется, дотерпелись. Дождались… Нам, как передовикам, отдельную квартиру в новом еще только строящемся доме выделили… Как-то в обеденный перерыв я подхожу к столовой, а мне навстречу Осип Давыдович, ковыряет спичкой в зубах…
-Простите, вас перебью. А кто  этот Осип Давыдович?
- Видите ли… - на этом месте Тамара Богдановна чуточку замялась. - Тут надо сказать, что я к тому времени в партию вступила… Вы ведь тоже наверняка , были партийным… В смысле…
-  В смысле членом  КПСС? Да. Было такое.
- Вот видите! – как будто с облегчением. - Мы все прошли через это. Не знаю, что заставило вас, меня же… Чтобы побольше уверенности…
- Не объясняйте, не надо, я вас отлично понимаю. И стесняться этого не стоит. Ну, так и что же?
- А Осип Давыдович  в то время парторгом у нас был. Пожилой. Где-то даже за шестьдесят. Бывший военный. Как он к нам на «Глинозем»  попал, - ничего про это сказать не могу. Он мне: «Отстреляешься, заглянешь ко мне». Я ему: «Зачем? Что-то случилось?»  «Не сейчас. Зайдешь  и поговорим». Я так, как он сказал, и сделала. В смысле: после столовой отправилась к нему.
Тамара Богдановна умолкла. Очевидно, ей предстояло сейчас перейти к рассказу о том, что в ней самой еще не зажило. К чему прикасаться больно. Может, она уже и раскаивалась, что вообще решилась на этот рассказ. Но отступать было уже поздно. Хотя, конечно же, Анатолий Викторович вошел бы в ее положение, никаких подначек, понуканий с его стороны. Но ей, видимо, самой то, что к чему она сейчас подступила, было очень важным. Однако,  чтобы пойти на штурм, имело смысл еще подкопить какие-то силы. Анатолию же Викторовичу хватало выдержки и деликатности, чтобы этот период накопления длился ровно столько, сколько самой рассказчице было необходимо. Наконец, она решилась.
-В общем, я постучалась и вошла… Про обстановку. Ну, кабинет и кабинет, ничего выдающегося. Брежнев, конечно, на стене. Переходное знамя за стеклом. Какие-то вымпелы. Словом, все, на чем тогда вся наша страна держалась. На какой-то, простите… - видимо, затруднилась с поиском подходящего слова.
-Допустим, «на бутафории», - предложил свой вариант Анатолий Викторович.
-Да? – Тамара Богдановна как будто сомневалась.
-На всем фальшивом, потерявшем изначальный смысл.
-Да! – теперь уже уверенно согласилась Тамара Богдановна. – Значит, вошла я, а Осип Давыдович: «Дверь кто за тобой закрывать будет?» Я еще тогда чуточку удивилась, от того и запомнилось «Ну, что за важность, если дверь чуть-чуть не закрыта?» Ладно, до упора закрыла, а он ко мне с новой претензией: «Долгонько же ты обедаешь». Я ему: «Долгонько, Осип Давыдович,  от того, что на кухне полный бардак. Вы ведь в общую-то столовую не ходите. Вам отдельно готовят». «И что из того? Будешь на моем месте, тоже отдельно будешь от других». Мне бы на этом остановиться, а меня дальше понесло «Отделиться  от всех хотите. А вот Владимир Ильич»… Словом, такой вот между нами сложный разговор вдруг на пустом месте разгорелся. Он мне слово, а я ему два. Причем, страха во мне никакого, от того, что была железно уверена: «Правда – то  на моей стороне». Да и самого Осипа этого Давыдовича несколько лет знала. Ничего плохого про него. Простой. С народом поговорить может. Ежели что и спеть и сплясать заодно. В общем, никакого чванства. От того и я с ним сейчас так беззаботно веду… Вы еще не устали от меня?
Анатолий Викторович ей на это:
Анатолий Викторович ей на это:
-Да нет. Все нормально. Ну, и что же с вами этот Осип Давыдович потом сделал?
-Да… И так мы с ним какое-то время поспорили, он все же первым мне уступил: « Ну, ладно, девонька. Чего мы вообще к этим столовским делам прицепились? Я ж тебя для более крупного разговора пригласил». Я сразу подумала: «Какой между нами может быть крупный разговор?  Я человек мелкий. Мы по разным орбитам летаем». А вслух: «Вы это о чем?» Он мне: «Не о чем, а о ком. В смысле: о тебе». «А что я? Что со мной? Я работаю. Какие у  вас ко мне могут быть претензии?» Это я еще от предыдущей нашей размолвки, что на пищеблоке черт знает, какой беспорядок творится, как следует, еще не остыла. Он мне: «Претензии, девонька, можно найти всегда. Причем, к любому. Независимо от пола и положенья. Так что я бы на твоем месте так-то не хорохорился. Вел бы более прагматическую  политику». Я уже терпенье начала терять. « Да в чем дело-то, Осип Давыдович? Не тяните резину. Если знаете что-то, скажите прямо. Я ничего не боюсь». «Ничего она не боится. Молода ты еще, Тамара Батьковна. Еще пороху настоящего не нюхала. Отсюда и храбрость твоя». А я еще настоящей беды не почуяла. Я еще, можно сказать, на коне. Гну прежнюю линию. Мол, неправда, нюхала я уже порох. «Так что я натворила-то?» А он все со мной, как кошка с мышкой. Может, действительно, ему это удовольствие доставляло. Чтоб не сразу, а чтоб я еще подергалась у него. Как это называется?
-Вообще-то, это называется садизмом, - предположил Анатолий Викторович.
-Нет, садизм я знаю. Это недавно к нам пришло. Еще другое, простонародное. Ладно, не важно. Так вот. Я: «Что я натворила?» Он: «Ты бы лучше вначале пошарилась  у себя в голове. Может, все-таки вспомнишь чего-нибудь сама?» Я попыталась вспомнить… Ничего такого! Ну, с мужем ненадолго поссорились. Такое между нами редко бывало. Он голубятник решил завести, кто-то из его друзей в Кандалакшу решил поехать, побольше денег заработать, ему важно было этот голубятник кому-то сбагрить… простите, передать в хорошие руки. Я сразу против. Но можно ли про такое сказать, что «я натворила?» Мелкое семейное происшествие. Тут, наконец, Осип Давыдович как будто надо мною сжалился. « Ладно. Так уж и быть. Я тебе немного помогу. Когда ты в прошлый раз на картошке была… Вспомнила?» Да, была. Но что за событие? Такое сейчас сплошь и рядом. И не только со мной. Всеобщая, можно сказать, трудовая повинность. «И что там было?» Я, вспоминая… «Бригадиру пару замечаний сделала. Чтобы он наряды аккуратнее оформлял. А то настоящая филькина грамота. Ничего не разобрать. Так что в том плохого?»  « А такая фамилия, как… - тут Осип Давыдович посмотрел  на лежащую перед ним на столе бумажку, -   Дубрава? Тебе о чем-нибудь говорит?  Редкая фамилия».   «Вы о девочке из планового?» «Что ты о ней скажешь?»  Да, была в нашей бригаде совсем еще молоденькая девочка с такой фамилией. Еще молоко, как следует, на губах не обсохло. Слабенькая. Однако старалась, как могла. То и дело впросак попадала, но ее никто за это не корил. И так я все это Осипу Давыдовичу и изложила.  «А как насчет недовольства советской властью?» Я, как про это недовольство услышала, чуть со стула не свалилась. «Ну, какое недовольство? И не против советской власти. Просто пожаловалась. Что у них в доме настоящий лазарет. Все пожилые, ухаживать за ними некому. Она же сама  только что отбыла смену, субботу и воскресенье дома побыла, в понедельник опять в колхоз. Иначе пригрозили квартальной премии  лишить. По-вашему, это справедливо?» На что мне Осип Давыдович: «Ну, да, есть перегиб, с этим я согласен. Но какой твоя, как у молодой коммунистки, должна быть при этом реакция?.. Во-первых, разъяснить, что почем. Чтоб не ставить советскую власть под сомнение. Во-вторых. Когда б вернулась с колхоза, ко мне бы пришла. Рассказала, что почем. Я б ее начальника к себе вызвал. Взял бы  ее за грудки. Но ты же по-другому совсем пошла. Стала  ей поддакивать. Да еще при всех! При всем коллективе!»
Тут я стала Осипу Давыдовичу объяснять, мол, застолье было, по случаю дня рожденья одного из членов нашей бригады. Ну, выпили. Языки развязались. Еще теплилась во мне надежда, что Осип Давыдович войдет в мое положенье. Ну, он же добрый человек! Никогда никому явного вреда не делал. Да, надеялась, даже была почти в этом уверена, а получилось ровно наоборот. «Ты что, ребенок малый? Выпившей, видите ли,  она была. Ты глаза и уши партии. В любой ситуации должна быть начеку. Ты же пошла по совершенно диаметральному пути.  Вместо того, чтобы пресечь, еще и бензинчику решила подлить. Не вспомнишь, с какими речами ты там выступала?» А я, как назло, - не помню. Все тогда про что-то говорили. Я тоже. Но вспомнить конкретно, о чем - да, еще когда на тебя наседают, требуют… Словом, я растерялась. Сижу, молчу. А Осип Давыдович, как будто почуял, что моя оборона трещину дала, решил дать мне под дых. Заглянул еще в какую-то бумажку. По ней мне и прочел. «Это хуже, чем при крепостничестве. Там хоть община могла за человека заступиться, а наши профсоюзы, хотя это их первый долг,  пальцем  о палец не ударят, Потому что они все с потрохами купленные». 
Вспомнила я! Был такой разговор, и что-то такое, действительно, говорила. Только про профсоюзы, что они все купленные, я как будто такого не могла сказать. Сама в них какое-то время поработала.  Нет, не все купленные. Да и все остальное… Ничего уже в то время особенного. Многие так считали. Даже возмущались. Даже мой муж, каким бы спокойным он не был. Когда человека – иногда не просто человека – кандидата, доктора наук, - на ту же картошку, как крепостного,  гонят.  Словом, я молчу, а Осип Давыдович никак не унимается. «Девонька! Ты в своем уме? Какая, к черту, могла быть при помещике община? Кнут – да. Непокорных собаками могли затравить и все им с рук сходило.  Классиков марксизма-ленинизма тебе недостаточно? Того же,  скажем…- Тут он выходит из-за стола и к полке. Там брошюрки разные. Берет одну из них, сует мне. Я тупо читаю: «Фридрих Энгельс. «Происхожденье семьи, частной собственности и государства». « А еще неплохо, - Осип Давыдович  продолжает, - наших бы классиков типа Льва Толстого почитала. Узнала б тогда, почем был фунт лиха при помещиках». Я про себя решила: «Все. От греха подальше. Больше ему ни чуточку  не перечить. “Виновата и все тут “ А повинную голову, как известно, и меч не сечет». Так я и сделала. В смысле повинилась. Прошенья, как положено попросила. Пообещала, что больше ничего такого. Думала, он на этом и успокоится. Как бы не так!
«Ловкая какая! Что ж, ты думаешь? Повинилась передо мной… Пообещала… Думаешь, все на этом закончится?» Я свою пораженческую линию продолжаю гнуть, надежда на то, что клещ от меня на этом  отцепится, во мне не пропала: «Готова понести любое наказанье». «Это хорошо… А ты представляешь, какое тебе грозит наказанье?» Я решила на шутку это перевести: «Кнутом будут бить?» Но эта шутка мимо Осипа  Давыдовича пролетела. Наоборот, как мне стало казаться, чем дальше, тем злее на меня за что-то становился. « Если б только  кнутом… А квартиры лишиться… Тебе и это ни по чем? Ты и с этим согласишься?»
Тут во мне все дыбом… Чувствую, я тоже начинаю сердиться. «Как это?!.. Кто меня лишит?.. Из-за такой ерунды.  Уже все решено!»  « Все, девонька, да не все. Финальной точки еще не поставлено. Все на стадии согласования». А меня уже испуг не на шутку охватил. Чувствую, как коленки во мне начали дрожать. Лепечу: «Не может такого быть». Он же, видя, что я  окончательно тем, что я слышу, убита, начал мне как будто  искренне сочувствовать. Слышу, уже как будто через слой ваты: « Может, Тамара, может. Поскольку уже запрос на тебя из одного серьезного государственного органа поступил. Интересуются: «Что? Как? Откуда? Почему?» Много вопросов. .. И в первую очередь, думаешь, кому они адресованы?..  Мне. Как человеку давшему тебе рекомендацию. И как я должен на эти вопросы отвечать?» Я, уже из последних сил: «Но с квартирой-то это все равно никак не связано». « Как это?..  Ты что же думаешь, если б не была молодой коммунисткой, вам бы эту квартиру выделили?.. Свой клеветой на то, как обращаются с так называемыми «чернобыльцами». Уже одного этого было бы достаточно. Да, есть у нас на твоего мужа и  такая рода информация… Точнее, была. Однако терпели, закрывали глаза. Потому что работник хороший. Ну а теперь-то… У вас же на двоих уже целый букет преступлений! Больше закрывать не станут.  И как я должен при этом себя вести?... Покрывать и его и тебя?... Это ж за какие такие, извините, пряники?.. У меня своя семья есть. Я, в первую очередь, должен о ней заботиться, а не брать на поруку, таких как вы. Сегодня я закрою глаза на то, что вы творите, а завтра меня спросят: «А на каких это основаньям вы таким антисоветчикам бесплатную двухкомнатную квартиру выделили? Они нас грязью поливают, а мы им такие щедрые подарки делаем» Это, кстати, «пособничеством» называется. И за  это есть особая статья. Мне это на старости лет надо?»
Чувствую, я совсем на нуле. Добился он от меня своего. Перестала логически, что ли, соображать. Словом, запаниковала. А когда человеком овладевает паника, с ним можно, что угодно вытворять. Я: «Что же мне делать?.. Посоветуйте… К кому мне пойти?» Тут Осип Давыдович на пару минут задумался. Я сижу… ни жива, ни мертва… Наконец: «Эх!.. Чувствую, напрасно я это делаю… Но я же тебя еще и с положительной стороны знаю. Понимаю. Все эти ляпы от того, что окончательно еще не сформировалась. Не научилась, как следует, в этом мире ориентироваться. Отсюда и промахи все эти… Нет, за помощью больше ни к кому не ходи. В твоих интересах, чтобы как можно меньше посторонних в это дело было замешано. Иначе, как говорится, из искры… помнишь, что разгорается?.. Лучше как-то замять». «Подскажите, ради Бога, как». «Да не Бога ради, а что бы тебя, дуреху, из этого капкана вызволить».
Смотрю, как встает, выходит из-за стола, проходит к двери, запирает ее на ключ, возвращается к столу. Я еще отчего-то подумала: «Как в “Графе Монтекристо”»  Предосторожности все эти. Наверное, от того, что буквально на днях по телевизору показывали.  Слышу, опять же как будто через вату: « Как, спрашиваешь? А вот это мы сейчас с тобой и обсудим». Диванчик там сбоку небольшой стоял. Он сам первым в него хлопнулся, потом ладошкою… как будто собачку к себе пригласил. Я послушалась. Воля у меня уже была, повторяю, фактически на нуле. Я уже почти загипнотизированная была. Я только присела, он мне: «Я уже пожилой  человек, девонька… Но вот… хоть и пожилой…, а все одно… еще не выветрилось совсем из меня» Обнял меня за плечи. «Словом, еще хочется… Да и нравишься ты мне. Что-то в тебе такое, отчего во мне это самое… Конечно, я тоже многим при этом рискую, но… ради  такой, как ты… Можно и рискнуть». Я спрашиваю: «Как?» И тут стоит еще вот что сказать…
Да, какой бы  загипнотизированной я тогда не была, но полностью-то голову  все же еще не теряла. Отдавала себе отчет, о чем говорит этот человек… Чего у него там к его шестидесяти из него не выветрилось. Но меня в этот момент как будто на какое-то время   в ледяную прорубь опустили. Там и  пробыла какое-то время замороженной. И только секунд, пожалуй, десять прошло, как меня стало размораживать… И как будто два козла во мне своими башками сшибанулись… Только искры засверкали… Один козел – за, другой – против. И так они бились лоб в лоб еще с десяток секунд, когда я нашла в себе силы спросить: «И вы сможете оставить все, как есть?» «Да. Будет трудно,  но я сумею это сделать. У меня есть уверенность». «И квартиру от нас не отымут?» «Самой собой. Это в первую очередь.  И никакие доносы не помешают. Это я все возьму уже на себя. Прикрою так, что комар носа не подточит. Можешь быть в этом абсолютно уверенной». Я еще, дурочка, решила хоть какую-то гарантию получить. «А если вы обманете?» «Могу дать тебе типа расписки. Если  обману, тебе ничего не будет стоить меня утопить... Хочешь, прямо сейчас напишу?  Хочешь -  потом. Мне без разницы» «Вы меня… прямо здесь что ли хотите?» Чуть не свалился с дивана. «Ну, о чем ты? Честное слово! Чтобы прямо…» Вижу, испуганно смотрит  на портрет Брежнева. Он прямо перед нами висит. «При нем? Ты думай, про что ты говоришь. С ума совсем спятила». Словом, даже не на шутку на меня рассердился. Тогда я ему: «А как?» «Приедешь ко мне на эти выходные на дачу?..  Ждать тебя? Или как?»
Тамара Богдановна продолжила бы, конечно, и дальше, если б их машина резко не притормозила.
-Что там? – инстинктивно спросилось Анатолию Викторовичу. Забыл, что на голове их водителя наушники.
Водитель же снял наушники, потом полуобернувшись:
- Лежит кто-то. Прямо посреди дороги. Еще б капельку, точно бы наехал.
-Посмотрите.
-Естественно.
Водитель из машины, а наушники остались на сидении. В салоне зазвучала какая-то  популярная  мелодия. Видимо, она-то и разбудила Жореса Власьевича.
- Что?  Уже? Приехали?
- Спите, спите дальше, - откликнулся Анатолий Викторович. -  Еще далеко. – И вернувшемуся на свое сиденье водителю. – Что там?
- Вот именно «что». Мужичок какой-то. Похоже, что пьян. Я его с дороги стащил, под кустиком положил.
Водитель вернул наушники на голову. Машина опять побежала.
 Дорога… Дорога… Дорога… Ни конца ее не видать, ни начала. А хорошо бы… Как говорится, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. А так, как сейчас… Эх! Мочи нет. Поскорей бы. А тут еще Тамара Богдановна возобновила свой рассказ. Анатолий Викторович уже приблизительно понял, чем все это закончится. Больше бы ему и не надо. Но, видимо, «надо» самой рассказчице. Выпить чашу до дна, чего бы ей этого не стоило.
- Не могу описать, что тогда творилось в моей голове… Что-то похожее  случилось, когда 4ый энергоблок взорвался… Но тогда я была не одна. Рядом со мной был муж… Родственники… Весь наш городок. У всех была одна общая беда. Мы растерялись, но такой паники, как сейчас, во мне тогда, точно, не было. Но теперь совсем другая картина. Я с ужасом представила себе… Как рушатся все наши планы. Наши надежды. Все, что с великим трудом выстраивалось годами. Вообразила, как мы будем жить дальше… втроем… в одной тесной темной комнатенке. И никаких перспектив впереди. От того, что мы замаранные. Виноватые перед советской властью до самого последнего конца. Ужас охватил меня. Меня начало трясти, как осиновый листочек. И тогда я с трудом выдавила из себя : «Да. Ждите»… Я еще не раз ездила к нему на дачу. Он каждый раз придумывал какие-то поводы, а я уже была во всю эту гадость вовлечена. Я, как случайно попавшая в кучку навоза пчела… Так просто было не отлепиться. Однако свое слово  он сдержал. Из списка нас не исключили. Ключи…  Справили новоселье… До сих пор там. Хотя… было время… Говорю «было», потому что человек со всем смиряется, смирилась и я… Хотя, повторяю, «было»… когда мне становилось совсем тошно и я порывалась… Нет, не отказаться, это было бы уже слишком… а обменять это вещественное доказательство моего  позора. На что угодно, только другое. Не тут-то было! Мужу здесь очень понравилось. Да кому не понравится? Дом новый, но район не новостроек, уже обжитой. Со всеми удобствами. Садик, школа – все под боком. Зелени много. Для мужа особенно  то хорошо, что в паре сотен метров от нас – барахолка, где всегда можно отыскать так необходимые ему в его постоянных рукодельях какие-то железные штучки. Для него это ценность. Словом, только я заикнусь об обмене, он мгновенно в штыки. Сердится так, как не сердился на меня прежде никогда. Ничего не понимает: «Ну, объясни мне, дураку, чего тебе здесь не по нраву. Объяснишь по-человечески, может, и пойду тебе навстречу, а так… с бухты барахты…»  А я не могу. Как я могу это объяснить? Это же невозможно. Так мы с ним и жили… и живем… А знаете… что больше всего меня саму в этом моем… стыде… убивает?.. Когда все это случилось… и нам всем в торжественной обстановке, с оркестром, всем раздали ключи… и мы начали устраивать наше новое гнездышко… я узнала, что Осип Давыдович взял меня… на хапэ. Попросту говоря, подло обманул меня. Никаких письменных донесений на меня за мой «новый крепостной строй» в природе не существовало, просто кто-то ему про меня нашептал. И ни малейшей  угрозы, что нас могут выкинуть из списка. Все документы, со всеми подписями, штампами,  уже ушли по своему назначению. Дороги назад уже… гудбай. То есть… получается, что я продалась за воздух… Но это же не помешало мне и дальше… жить… работать… рядом с ними… среди них…  А еще через какое-то время я родила вторую дочку.  Скорее всего,  она… от него…  Вы ее только что видели. Поет. Ото всей души. Радуется. Я, глядя на нее, тоже радуюсь… Так мы и живем.
- Да, неплохая реплика под занавес: «Так мы и живем»… Жиденькие  аплодисменты, - это, разумеется, очнувшийся Жорес Власьевич.
Тамара Богдановна:
- Вы подслушивали!
- Имеющий, уважаемая, уши да слышит. А у меня отличный слух. Не переживайте. Я умею держать язык за зубами. Тем более, что пережитое вами, явление весьма распространенное. Или, как витиевато выражались дамы еще века предшествующего, «имеющее хождение быть».  Вы же, по своей, наверное, природной скромности, этого не знаете. Отсюда, и такие эмоции… Да, к величайшему сожаленью, так мы и живем.
Тамара же Богдановна с этим не согласилась:
- Я сейчас не о вас. Я только о себе.
- А я о себе. О вас. О нем. Обо всех.
- Вы, кажется, все же побывали в объятиях Морфея, - вступил  в эту маленькую дискуссию Анатолий Викторович, -  и воспрянули духом.  Поболтать зачесалось.
- Нет, почтеннейший. Поболтать? О чем? Кажется, и так все яснее ясного. Что без толку толочь воду в ступе? На одном только хотелось бы  заострить ваше внимание… Мы ведь, как бы не рвали на груди рубашки, все же  не поступим так, как поступил тот самый…  юноша… бледный  со взором горящим… с которого весь этот наш… хипеж … и начался. Нам, в отличие от него, слабО. Хотя то, что причинило ему этот стыд,  не идет ни в какое сравнение с нашим… - Крестится.- Мир его праху… Как с отпеваньем-то? .. Вы, помнится, чего-то обещали.
-Нет, - призналась Тамара Богдановна, - со всем, что свалилось на нас, не успела.
- Вы, блаженнейший, - вновь подал свой голос Анатолий Викторович, - за то, чтобы совершить коллективный суицид?  К чему вы призываете?
- Оставьте, ваше превосходительство… Я себя совсем ребенком помню… Присвоил на время поиграть чужую игрушку… Не успел попользоваться- был изобличен. Я тоже готов был броситься башкой вниз в ближайшем омуте… Но постепенно все это из тебя уходит. И бледность и взор горящий… Юноша быстро превращается в нормального свина. Девушка… Нет, про девушек ничего не будем. У них собственная шкала ценностей… Свин… У них тоже по-разному.  Кто-то бредит  Олимпом,  кто-то из кожи лезет вон, чтобы заработать себе еще одну звезду… Кому-то важнее всего, на скольких квадратных метрах он имеет счастье проживать…
- Не обобщайте. Говорите только о себе.
- Нет уж, милостивый государь. Буду говорить про всех, как бы вас от этого  не корежило. Я  должен был бы… и мог бы… не присваивать себе чужое. Но я сделал это. Вы, милорд, должны были бы при всем честном народе признать, кем вам приходится эта неприглядного вида и поведенья  женщина… и первый раз и, тем более, второй. Вы не сделали этого… Вы, почтеннейшая, должны были бы надавать пощечин этому животному, но вы не сделали этого. Кто же мы после всего этого?
- Пожалуйста… Прекратите, - это уже просьба Тамары Богдановны.
- Да. Достаточно, - поддержал ее Анатолий Викторович. -  А если вам так плохо… Считаете себя лично таким плохим… Скоро предстоит переезжать через реку. Довольно полноводная. Мы специально для вас остановимся на середине моста. Прыгайте. Вас никто не остановит.
- А ваша совесть, экселенце, похоже, еще не взыграла…
Анатолий Викторович, им уже, кажется, овладела злость:
-Дурачина вы старый!  Вот вы кто!
Водитель  притормозил машину.
-Что? – Анатолий Викторович. – Та самая… река?
- Переезд. Еще минут пять простоим. Я сбегаю на минутку, - выходит из машины, оставляя на своем сиденье наушники. Салон машины вновь огласила  бодрая, жизнерадостная популярная мелодия.
Жорес Власьевич, видимо, испытывая то же желание,  также покидает машину.   
- Не принимайте близко к сердцу… - Анатолий Викторович к остающейся с ним рядом Тамаре Богдановне. - Конечно, мы – каждый по-своему, замараны, но это, как когда-то говорилось, селяви. Если бы мы все, как один, вели себя, как ангелы небесны земле. Был бы рай на земле. К сожалению…
-Вы так думаете?.. Я тоже отчасти этим себя утешаю…  А отчего все-таки  с нами со всеми такое  происходит?
- Я не мудрец, Тамара Богдановна, чтобы ответить на этот вопрос… Я всего лишь на этот момент доктор экономических наук… Правда, одно маленькое уточнение. Вы сказали «со всеми происходит». Нет,  не со всеми.
-Вам приходилось когда-нибудь… с теми… с кем не происходит?
- Крайне редко… Их очень мало на земле. И, как правило,  они, к сожалению,  долго не живут.  Они не могут долго оставаться с нами.
Анатолий Викторович  не станет губернатором, займет хотя и почетное, но ничего ему не дающее третье место. После этого  полностью отойдет от политики и займется исключительно преподавательской деятельностью. В конечном итоге,  займет кресло  ректора Педагогического Университета. Тамара Богдановна… Вот уже скоро полтора года, как она   в третий раз стала бабушкой. В этот последний раз сыном благополучно разрешилась ее младшая дочь.  В общем-то и целом, с ней, то есть с трижды бабушкой Тамарой, вроде бы, все хорошо. Ни на что не жалуется. Нечто неординарное произойдет  лишь с Жоресом Власьевичем. Он скувырнется с подоконника его квартиры на пятом этаже. При остающихся  невыясненными обстоятельствах. Испустит дух  по дороге в областную больницу в возрасте почтенных семидесяти пяти лет.
Ну, а в общем-то… как уже было единожды оглашено Тамарой Богдановной : «Так  мы и живем». 
А разве это не так?









 
 
 
.