Искусство склеивания разбитой чашки

На рекламной фотографии отель расположен прямо на берегу моря.
Покрытый мелким желтым песком, с уютными, но очень дорогими пляжными креслами и соломенными зонтиками берег моря на самом деле отделялся от отеля оживленной дорогой, и типичным приморским рестораном, из которого по вечерам доносились шум и гам, запах пережаренных в масле рыбопродуктов, пиццы, чего-то еще.
Чтобы все это узнать, нужно было приехать сюда, и поселиться в номере с напрасной переплатой за вид на море, ибо балкон оказался недоступным из-за вечно курящих соседей.

Я закрываю соломенной шляпой лицо, и густо покрываю кремом от загара открытые части тела.
Жара сменяется сильным ветром, и потому постояльцы отеля только для взрослых сгрудились у стены, отгораживающей небольшой бассейн от асфальтной дороги, сдвинув лежаки-кресла так близко, что отовсюду слышен миндальный запах популярной солнцезащитной косметики.
Рядом со мной вытянул натруженные с выпуклыми венами ноги худощавый высокий мужчина. Он запрокинул голову, подставляя открытому солнцу заметно покрасневшую грудь, покрытую седыми волосами,
Из усилителя под крышей доносится треск, рок, металл, назойливое завывание.
- Добро пожаловать в клуб дурацкой музыки, - повернувшись к присевшему на соседний лежак круглолицему парню, одетому в пятнистый костюм защитного цвета, говорит мой сосед.
Парень отложил в сторону костыли, и, достав из пачки сигарету, промычал что-то.
- Пожалуйста, не надо! – Я смотрю на него в упор, и повторяю с некоторой настойчивостью в голосе, - не выношу дыма, у меня аллергия!
Никакой аллергии у меня нет, это я придумала, чтобы выглядело убедительней, когда прошу людей не курить рядом. В прошлой жизни мне приходилось вдыхать эту вонь в таких объемах, что теперь чувствую отвращение. Долгие часы в насквозь прокуренных, тесных, без окон, тюремных помещениях, с прикрученной к грязному столу плоской металлической пепельницей, в которой всегда горбились скрюченные окурки, выслушивала клиентов, писала им жалобы в густом смраде курева. Если удавалось, то в ожидании, пока конвой приведет «заказанного» мной заключенного, выгребала содержимое пепельницы куском хрустящей белой бумаги, и относила в ближайшую мусорную корзинку у стола дежурного по коридору. Зловоние курева, в вперемешку с едким запахом пота, страха, и заношенной одежды сразу подбираются приступом тошноты, если кто-то закурит поблизости.
Парень послушно прячет незажжённую сигарету обратно в пачку. – Ок.
- Спасибо! Извините.
- Ничего.
 Тому, кто понимает в прелестях акцента, и правильности  английского языка, слушать его - истинное наслаждение,
- Вы из Англии? – спрашиваю я мужчину после того, как парень отошел к краю бассейна, и, устроившись в кресло за низким стеклянным столиком, наконец закурил.
- О, простите, я не представился. Меня зовут Джон. Из Шотландии.
- Что вы думаете о брексите?
- С самого начала, когда еще проводили референдум о вступлении в ЕС, я был против, я голосовал против и тогда, и на последнем референдуме, и буду против, если они опять надумают проводить.
Только подумать, сейчас они хотят принимать Албанию, это просто шутка, и ничего другого, кроме шутки. Там такая коррупция, что с этим не справиться. И в Испании коррупция. Я живу здесь уже несколько лет, и знаю, что за взятку можно получить все.
- Живете здесь?
- Да, в основном в зимнее время. Купил квартиру в Пальме.
- А что же вы делаете в отеле?
- Привез на отдых сына подруги. Квартира на третьем этаже, без лифта. А Тим несколько лет назад попал в страшную аварию на мотоцикле. Его долго спасали, оперировали много раз, и теперь у него нет ноги, и руки, и в голове сверху, - Джон постучал себя по темечку, - вставлена металлическая пластина. Ему тяжело забираться на третий этаж, так что я привез его на неделю в этот отель, тут лестниц нет.
- Мать Тима не приехала?
- Нет. У нее вернисаж.
- Она художник?
- Вообще-то она всю жизнь проработала дантистом, но после пенсии занялась искусством. Это была мечта ее жизни - учиться рисовать, но отец не разрешил, из-за денег. Она подчинилась, и всю жизнь делала не то, что нравится. А когда вышла на пенсию, наконец посвятила себя любимому занятию. Теперь рисует, и проводит выставки, и мастерскую открыла. У нее есть сайт…

И, когда на следующий день я подсаживаюсь к сидящему у бассейна Тиму, то разговор завязывается как-то очень просто, сам собой.
-  Спасибо, что отошел.
- Да ничего, моя мама тоже не любит, когда я курю. Я и не курю при ней. А сюда приехал, и вот закурил.
Тим работает социальным терапевтом, ходит по тюрьмам, и беседует с заключенными, убеждая их в том, что наркотики до добра не доводят.
- Как дела, Тим! – приветствую я его, привычно устроившегося в кресле с сигаретой, когда на следующее утро, встав пораньше, мы направляемся на экскурсию.
- Грэйт! (отлично, англ.)

Мини автобус везет немногочисленную группу представителей скандинавских стран на другую сторону острова. Тяжелые тучи заволокли небо, отчего окружающие пейзажи кажутся мрачноватыми. Высокий нескладный парень в форменной футболке то и дело обращается в микрофон высоким кокетливым голосом, предваряя каждую фразу фальшивым приветствием «Друзья мои!»
- Друзья мои! Эта счастливая возможность ехать сегодня с вами экскурсоводом оплачена спонсором, фабрикой по производству изделий из овечьей шерсти. Туда мы и направимся в первую очередь. Там нас ждет знакомство с изделиями и оплаченный спонсором обед.
Среди захламленных улиц, с торчащими из-за забора сухими стеблями выгоревших на солнце растений, в сером цементном здании возникла дверь, и тут же стала поглощать потянувшуюся в нее цепочку безрадостных туристов.
Словно в общественной столовой: стены выкрашены в белый цвет, рядами выстроены столики, покрытые разовыми скатертями. На каждом открытая бутылка красного вина местного производства, повязанная белой салфеткой у горлышка, как пионер галстуком. Тонкие пластиковые стаканчики, вжавшись один в другой, перевернуты донышком вверх.
У торцовой стены громоздится демонстрационная кровать, и пустой стол.
- Начнем с обеда!
Экскурсовод раздал треугольные пластиковые коробки с бесцветными и безвкусными бутербродами.
- Угощайтесь!
Появилась высокая, мускулистая девушка, и принялась ловко изображать прелести отдыха на подушках и матрасах, изготовленных на фабрике, сопровождая все заученными историями, которые проговаривала четко, хорошо поставленным голосом. Она то легко падала на кровать, и задирала ноги из-под одеяла, призывая присутствующих вспомнить как неудобно спать под синтетическими одеялами, то вздымала над головой, и поворачивала так, чтобы всем было видно плакатное изображение огромного членистоногого жука, точной копии многократно увеличенного изображения под микроскопом тех самых бактерий, которые совсем не видны, но которые, по ее образному заверению, просто пируют в наших постелях, когда мы невинно спим.
- Только не под одеялом из овечьей шерсти! Нет! Вот почему для здоровья лучше… и так далее.
Публике уже была представлена история о том, что она, профессиональная актриса, так влюбилась в это занятие, что несколько лет назад покинула родную Швецию, и переехала сюда.
- Поднимите руки, кто уже спал на матрасах их овечьей шерсти!
Пару человек подняли руки.
- Хорошо! Теперь я приглашу кого-нибудь попробовать этот матрас. Ну вот вы, например.
Небольшого роста сухощавый мужчина в светлых шортах и сандалиях, одетых на высоко поднятые темные носки, подошел к высокому матрасу, и послушно лег на спину.
Долго так лежать, однако, не смог, природа заявила о себе поднятием неловкого бугорка, отчего пришлось повернуть на бок, спиной к зрителям.
Повисла неудобная пауза, нашлась лишь девушка – демонстратор,
- Ну как, отлично, правда ведь?
- Правда, - как больной врачу подтвердил лежащий.
После часа убедительного внушения, напившись кислого вина, почти все купили дорогостоящие изделия спонсора, оформив необходимые договора доставки. Не охваченными остались только мы, и двое парней, путешествующие парой. Девушка - демонстратор подсела на корточках к нашему столику.
- Мне кажется, я вас уже видела раньше. Вы тут были в прошлом году?
Дежурная фраза выдавала ее планы.
- Нет, мы тут впервые.
В это время за соседним столиком разворачивалось щемящее представление обожания и преданности. Соломенная блондинка неопределенного возраста, достав из сумочки электробритву, принялась заботливо брить голову своего мужа, ласково обдувая и похлопывая свежевыбритую лысину.
Глубоко опрокинувшись на спинку стула, он любезно позволял ей делать это.
Так любят собак или кошек, игрушку – прижималку, с которой ребенок не расстается даже во время сна, так любят матери своих первенцев, долгожданных, рожденных в любви. И стимулом такой животной любви служит возможность ее опрокидывания на того, кто не сопротивляется, и даже рад оказаться под магическим воздействием этих ласк, целиком приемля, растворится в них, стать тем, кем тебя видят, круглым и чистеньким пупсом.
С крепкими, загорелыми лодыжками, как у рояля ножки, в шортах и майке, из-под которой видны, большие, с татуировками руки, - он протяжно, тонким детским голосом на протяжении всего путешествия зевал, смачно грыз заусеницы, поворачивая у рта короткопалую широкую руку, смаковал данность.
Не часто встретишь столь идеально сложенный жизнью пазл. Она любила его со всей своей не вычерпанной страстью, потребностью кого-то обихаживать, нежить и баловать, а он, нуждающийся в ком-то, кто может так холить и лелеять, благодушно принимал ее порывы.
По завершении материальной части экскурсии, объединились с другой группой, прибывшей в более просторном автобусе, направляемся теперь к культурным ценностям, в тот самый край, где Шопен и Жорж Санд провели свою знаменитую зиму на Майорке, оставив многочисленные доказательства в виде сувениров в местных лавочках, переведенные на иностранные языки книжки под одноименным названием, активно перелистываемые туристами, но, в основном оставляемые на том же месте по причине высокой цены, или невысокого интереса к написанному.
Словом, автобус медленно ползет вверх по узким, извивающимся над обрывами дорогам, от чего замирает сердце. Экскурсоводы, соединившись с группами, оказывается и живут вместе. Дополняя друг друга удачными и не очень шутками, громко рапортуют в микрофон о цели и месте нашего пребывания, и, наконец переходят к рекламе. В этот раз предлагаются местные кремы и гель Алое Вера.
-  Почему такие дорогие?
- Потому, что экологические.
Хорошо, что у нас не оказалось наличных денег, а то бы я непременно купила.
Но только дома поняла, какая молодец, что не сделала этого, в ближайшей аптеке в разы дешевле и, думаю, качественнее. Хотя пообещала нашему гиду снять положенную сумму евро в банкомате, делать это решительно не стала, как только увидела красочный фасад незнакомого банка прямо напротив того места, где мы устроились за неубранными столиками пить отвратительный, как оказалось, кофе. А почему пили эту дрянь?  По настоятельной рекомендации того же гида.
Так что мы квиты. Он нам порекомендовал препаршивый кофе, а мы кремы не купили.
Пупс тоже не купил, но он и не обещал, зато с большим удовольствием, и не тушуясь недоумению поглядывающих на него мужчин, без особого интереса передававших рекламную продукцию дальше в салон, покрывал гелем Алоэ Вера и лысину, и мощную шею, и тупое огромное лицо, ограниченное как суповая чаша маленькими закручивающимися ушками. После того, как натерся весь, вернул экскурсоводам скрюченный тюбик, сдал тару.
Возвращались в тишине. Удрученный выдавленными кремами экскурсовод больше не называл нас друзьями.
К тому же, пупс потребовал, чтобы его подвезли прямо к отелю, и долго тыкал в бумажку с латинским названием, и смятую карту. Бессловесному и доброму водителю пришлось выписывать опасные виражи по тесным улочкам с односторонним движением небольшого населенного пункта. «Пока!», - перекинул через украшенное татуировкой в виде колючей проволоки загоревшее плечо уходящий пупс, хотя полагалось бы, внемля вежливому комментарию экскурсовода о небольших доходах водителей, и единственном их сезонном заработке, оставить небольшие чаевые, ну хоть несколько монет.
Чаевые здесь хоть и не официально, но приняты. Даже хозяин магазина изделий из золота устами русскоговорящей продавщицы доносит до желающих сфотографировать оригинальные экспонаты, что он не против, но оставьте в таком случае один евро.

Вернулись поздно, и, подходя к отелю, не обнаружили Тима на его обычном месте. Лишь, как обычно, за стеклянной стеной у входа в отель раскладывали преферанс три пиковые дамы. Они, казалось, покидали этот столик только для завтрака и ужина.
Надменные, густо накрашенные старухи, словно в немом кино, с таким же непроницаемым видом вручили они водителю свои громадные чемоданы, покидая отель.
Аккуратно одетый в свежую белую рубашку водитель прилежно затолкав багаж, бегом вернулся на место, чтобы по загроможденным транспортом улочкам выкручивать огромный свой автобус, пробираясь от отеля к отелю в разогретый жарким солнцем аэропорт.
Долгая очередь на регистрацию в сопровождении огромной черной собаки, послушно выполняющей команды хозяина. Домой полетим в одном самолете: и собака в просторной серой клетке, и хозяин ее, с женой и сыном, и мы.
Собака тоже будет вспоминать прогулки по набережной по вечерам, и купание в море, на специально отгороженном пляже, и разных других собак, повстречавшихся в этом путешествии.

Тим и Джон уехали в свою Шотландию, и, как всегда в таких случаях, на месте недавних курортных знакомств образовалась временная пустота.
В ожидании, пока солнце переместится к стене, старик в белой кепке с козырьком, с опухшим животом, согнув в коленях тонкие ножки, перетаскивает с места на место два лежака, наконец найдя им место, перекрыв вход в бассейн.
- Простите сэр, как можно вежливей говорю я, - подвиньте чуток ваш лежак, чтобы не блокировать выход.
- Не понимаю, что ты говоришь!
Прекрасно, впрочем, понял, так же, как и я его датский.
Вытянув руки, как стюардессы в самолете, я продемонстрировала выход.
Закивал головой, похихикивая, и что-то ответил теперь уже соседям, которые активно принялись объяснять ему на своем языке.
- Ты можешь и там заходить! – (оказывается он знает английский!) - И показал на противоположную сторону бассейна.
При этом, видимо из уважения к землякам, отодвинул лежак на пару сантиметров.
- Ну что? Теперь лучше?
- Разумеется!
То, как я это произнесла, отойдя в сторону, сразу же воздвигло меж нами непробиваемую стену, породив брезгливое чувство неприязни. Ну и зря. А ведь могли бы вести долгие неторопливые беседы о том, о сем, как у вас, как у нас, по-приятельски коротать время.

Датский мой пришлось тренировать так или иначе. Это как говорить на шведском только с набитым горячей картошкой ртом. В виду болезни шведскоговорящего представителя турбюро, нас сопровождала датская девушка, и она так трещала, что даже Пэр ничего не понял.

Пэр очень добрый. Он заботится о том, чтобы со мной все было в порядке. Каждый раз, уходя на встречу с тренером по поиску работы, я крепко обнимаю его у порога, и он говорит мне оберегающую от злых духов мантру: «Осторожно! Смотри, чтобы они тебя на работу не устроили!»

Так было и в этот раз, и ничего не предвещало неудачи.
Брякнувшим дверным звонком, отмечающим каждого вошедшего, длинный коридор вывел к спрятанному в глубине небольшому пространству, где два старых обшарпанных стола сервированы пластиковыми тарелочками с парочкой надкушенных дешевых печений. Над всем этим царит гнетущий запах тоски, бедности и страдания, присущий подобного рода социальным заведениям.
Из духоты приоткрывшейся двери шмыгнула в темноту согбенная фигура темнокожего парня, и растворилась, как тень.
С потухшими взорами, покорно вливаясь в поток интеграции, вновь прибывшие в страну, и длительное время безработные граждане отбывают здесь положенное время в комнатах со старыми компьютерами, прослушивая типичные для подобных контор курсы, точно как указано в затертой бумажке, втиснутой в пластиковый файл, которую тут же подсунула мне под нос Аника, худенькая женщина в очках, нервно передвигающая закрученный вокруг шеи зеленый платок над зеленом же обтягивающем ее худобу платье. Три разноцветные линии располагались параллельно одна другой. На первой линии жирным шрифтом выведены незамысловатые цифры 30, 90 и 4.
Аника ткнула карандашом в число 30, очевидно, для наглядности ее объяснения, если вдруг я на слух не воспринимаю счет.
- Так, вот, мы будем встречаться 30 минут каждую неделю, чтобы говорить.
- О чем?
- О том, как вести себя на интервью, или о тебе, я ведь должна знать тебя больше. Кстати, у тебя есть СV?
- Я же выслала его на твой электронный адрес, вместе с информационным письмом.
Пальцы Аники затрещали по клавишам ноутбука. - Да, точно, нашла, но у меня не было времени посмотреть. Ок!
- Я знаю, как вести себя на интервью, это не то, что я ищу.
- Многие так считают, - в голосе Аники зазвучала обида. - Но нам надо шаг за шагом двигаться по программе. Вот 90 – это количество дней.
А 4 – это часов, когда ты будешь присутствовать на курсах.
- На каких курсах?
- Ну, сейчас посмотрим, какие курсы мы можем предложить. Вот курс по улучшению памяти.
Лицо ее фальшиво засветилось, словно вспомнила что-то очень приятное:
- Ты видела передачу «Идол»? Там победил человек, - она назвала имя, - который запомнил число Пи.
- Число Пи - не надо.
- Ну хорошо. Тогда вот веб-дизайн, как создавать веб-страницу. Это тебе как раз подойдет.
- У меня есть веб-страница, мне хватит.
- На курсах ты сможешь встречаться с другими людьми, такими же безработными, как ты, это социально! – подхватил инициативу Патрик, все это время тихо наблюдающий из угла комнаты за нашей содержательной беседой. (Ничего, если Патрик поприсутствует? Он практикант).
- Да не хочу я встречаться с безработными, есть у меня с кем встречаться, я в разных организациях состою.
- Ну вот курс по пользованию компьютером, как работать в программах Word, EXCEL...
- Я работаю в этих программах, обучалась раньше.
Раздражение Аники нарастало, но она еще сдерживала себя.
- Английский?
- Я знаю английский. И еще четыре языка. - Назвала каких.
Аника вскочила со стула.
- Так, хватит. Бюро по трудоустройству прислало нам заявку. Мы должны работать. Это общее правило, а не хочешь, тогда это нарушение правил. Я просто возьму, и сама тебя определю, куда считаю нужным.
- Но это же не тюрьма, - возразила я. - Я взрослый человек. И ты не можешь взять и засунуть меня в какой-то курс, который мне совсем не нужен, лишь бы убивать время.
- Так! Мне нужно выпить кофе!
Края зеленой косынки топорщились острыми уголками у нее за ухом, очки блестели лихорадочным блеском. Аника выскочила из кабинета, лязгнув дверью, и все это время, пока отсутствовала, со мной общался практикант Патрик.
Он с грустинкой в голосе рассказал, что и сам был целый год безработным, а до этого работал в банке. Одутловатое и помятое лицо выдавало всю несправедливость прошлой жизни.
- В Швеции такая система, - со знанием дела проговорил он, - как игра, кто попадет тот и выиграл, а для этого нужны навыки, чтобы играть спектакль во время интервью, и …
- Но я не хочу играть спектакли на интервью. Зачем мне это?
- Ты же безработная.
- Ну и что.
Аника вернулась вдохновленной. Теперь она решительнее и увереннее взяла быка за рога, знала, куда вырулить из этого тупика, видимо, успела посоветоваться с шефом.
- Так, продолжим! А что ты ожидала, - ножки стула, взвизгнув, процарапали пол. - Как ты попала сюда?
- Посмотрела список на сайте, и позвонила вашему шефу - Агнете, она сказала: «Приходи! Мы поможем!» Вот я и пришла. Думала, что здесь индивидуальный подход, образование какое-нибудь – экономист, или администратор. Но то, что у вас есть, мне не подходит.
- Ну, тогда мы прекратим сейчас, и ты сообщи в бюро по трудоустройству, что ты отказалась. Тебя лишат пособия на две недели.
- Почему это? В чем моя вина? Ведь это не значит, что я не хочу. Или что я плохая. Или ты плохая. Просто мне не подходит.
- У нас три звезды. (система оценки уровня услуг). Мы лучшая команда коучей.
- Я видела.
- Все. Закончим. Удачи.
- До свидания.
Я стала снимать пальто и сумку.
- Спасибо, - сказал мне по-русски Патрик.
- Ты знаешь русский?
- Я знаю по одному слову по-русски, по-арабски.
- По-арабски я не могу.
Закрыла за собой дверь, и поскорее вышла прочь. Солнце плеснуло в лицо свежестью жизни. Глубокий вздох, выдох, еще раз, еще... Какая радость просто дышать свежим воздухом! Обратно прошла пешком, переворачивая в сознании происшедшее. От одной только мысли, что придется еще хоть раз посетить это заведение, - начинали трястись руки, и тяжелело в груди. Нужно теперь звонить в бюро по трудоустройству, объяснить ситуацию. Только бы не заставили…
И вдруг, словно в утешение, в сознании возникает картина, как необходимое завершение полноты восприятия ситуации, некий взгляд извне, улыбка чеширского кота, так сказать, сюжет, подсмотренный в интернете: поднятый над ванной черный холеный кот, которого, против его воли купают, окуная в воду, человеческим голосом кричит: «На х..й! На х..й!»
Какая удачная интонация!
Больше я их никогда не видела, ни Анику, ни Патрика, и надеюсь не увижу.

Легко и с сочувствием меня переместили к другим коучам, в современную, расположенную в фешенебельном районе, светлую, современную контору с бесплатным кофе из автомата в распахнутой приемной, с карамельками в рекламных обертках, которые я горстями набирала в карманы, и приносила Пэру. Еженедельная встреча по расписанию с закрепленной за мной добродушной ухоженной женщиной.
Я послушно приходила и получала полчаса трепа о выгуле собачки, которую дочка доверила ей, уезжая в отпуск, или историю прибытия в наш город драгоценностей ее бабушки. А потом, наскоро узнав, как мои дела, она судорожно фиксировала каждое слово, чтобы составить необходимый рапорт о проделанной работе. Мы мирно существовали таким образом почти пять месяцев, я знала, что никакой работы она мне не найдет, она знала, что я знаю, - мы получали свое месячное вознаграждение, и оставались на местах. Тихо, спокойно, без надрыва и стресса. Жизнь бурлила за рамками этих коротких встреч, нацеленных на общий результат.

Между делом я организовала там правовой семинар для слушателей курсов, и так успешно его провела, что получила предложение вести его постоянно. Но бесплатно. Это, наверно, и насторожило бюро по трудоустройству, и мне мягко посоветовали изменить контору.

Робот-Роберт заглатывает библиотечные книжки. Положишь ему в открытую пасть прочитанный томик Мураками, он его раз, и заглотнул. «Квитанция нужна?» «Да!»
Выдал квитанцию. Но так просто к нему не попадешь.
У входа в библиотеку на самодельном сиденье из ящиков и одеял сидит, скрестив ноги, одетая в пестрые одежды толстая тетка. На груди картонная табличка, крупными буквами по-шведски написан текст «Помогите материально…». Я быстро проникаю в дверь, так что в спину доносится требовательное Хееей, (привет по-шведски), такое же требовательное, как и от сидящего у входа в супермаркет под светлым зонтиком по причине мелкого дождя круглолицего молодого парня, постепенно растущего вширь за годы его тут сидения, приодевшегося в новенькие кроссовки, джинсы и куртку, и научившегося окликать тех, кто не оборачивается на протяжное и взывающее «Хеееей!», еще и  настойчивым «Урршектаа!», (извините (шв.), присущее местной культуре обращение. Люди, в большинстве своем, проходят мимо, некоторые останавливаются, и что там происходит меду ними, - не знаю, я занята своими мыслями.

Почему я каждый раз попадаю в какую-то камарилью с этими коучами? Три раза назначали, и три раза отменяли по телефонному звонку в последнюю минуту, по явно надуманным поводам.
Врали самозабвенно. Понимали, что не верю, но продолжали играть в эту игру, которая начинала уже тяготить, поскольку нужно было принимать решение и извлекать себя из этой ситуации, за которую бюро по трудоустройству платит немалые деньги из карманов налогоплательщиков этим «тренерам», держащим меня теперь двумя пальцами за нос, завораживающе приговаривая: «Все будет хорошо! Все будет очень хорошо!»

Мне они совсем не нужны, но я обязана взаимодействовать с ними в течении назначенного срока, иначе не получу пособие.
И вот теперь, как только подходит дата очередной встречи, мой организм активно сопротивляется, - то голова болит, то в груди колет, то кровь из носу, словом, все, что угодно, только бы не идти. Психосоматика в чистом виде.
Шагая по мощеной камнями улице, пыталась оценить первые впечатления. Опыт, полученный в другой стране, в другое время, подсказывал «Мошенники!»

Офис, а вернее небольшая комната на восьмом этаже. Приемная общая для многих других неясных компаний, с вечно закрытыми дверями, и сотрудниками в белых рубашках, и укороченных брюках с виднеющимися голыми косточками ног. Непонятное ощущение провинциальности, откуда бы?

Вопреки ожиданиям, меня встретил сам начальник заведения, - высокий, несколько обрюзгший к своим пятидесяти с небольшим годам мужчина, с желтыми волосами, в коротких красных шортах, и несвежей белой майке. Дополняла наряд чёрная квадратная сумка на длинном ремне через плечо. Вообще-то я пришла на встречу с Миной. Может он просто на обед направляется, и решил поздороваться со мной? Помахала рукой: «Привет! На обед собрался?»
- Нет, пришел посмотреть тут ли ты.
И подмигнул мне левым глазом.
- Я здесь!
Небольшая пауза, замешкался.
- Ну, тогда пойдём.
Вероятно, поменял решение на ходу. Предполагалось, что вместе выйдем из здания, а иначе зачем было закрывать на замок комнату в двух метрах от приемной, и выходить с вещами?
Открыл дверь, освободился от сумки.

Голые белые стены, пара конторских стульев, полка для бумаг, и тумбочка. Словно стащили сюда кое-какую нехитрую мебель для антуража. Так в выставленном на продажу доме меблируют чем попало пустые комнаты, чтобы не казалось слишком уж пусто и безжизненно. Вместо компьютера большой кнопочный телефон на пустом столе. В приоткрытое окно доносится треск и шум активно развернувшейся стройки. Загородки, грузовики, ямы. Вдоль стены кассы социального страхования выстроилась длинная очередь мигрантов.
Расположились друг против друга в конторских креслах. Опять неловкая пауза.
Он закрыл окно, чтобы не мешал шум, но стало так душно, что пришлось достать платочек, и отирать лицо.
- А кондиционера тут нет?
- Нет. Ну, как дела?
И подмигнул.
Последовала серия пустых высказываний, - а как ты ехала сюда, а где ты живешь, а где я живу, и прочее словоблудие.
Время от времени в самых неожиданных ситуациях он подмигивал, что выводило меня из состояния равновесия до тех пор, пока я поняла, что у него это нервный тик.
- Жарко сегодня. Я вот собрался купаться, и назвал городской пляж. А ты ездишь купаться?
Звучало так, словно это приглашение поехать вместе, но я молчала.
Для усиления эффекта он подкатил совсем близко на своем мобильном стуле, и, подмигивая невпопад, уперся голыми круглыми коленями в мои колени.
Старалась не выдавать испуга: «Может случайно?» Почему-то обрадовалась мысли, что одета в брюки. Поняв, что я напряглась, и меня передернуло, он отъехал назад, и продолжил разговор о пляже, купании, и прочем, никак не относящемся к моему трудоустройству. Ситуация зависла.
«Не посмеет больше».
Но он, помедлив, повторил маневр с коленями, и теперь это уже вызвало отчаянный приступ страха.
Его я не боялась. Пугала неожиданность, не была готова к такому повороту событий. Надо бы уйти, но обязательная встреча, пособие... Он опять окатился, чтобы предпринять последнюю, решительную попытку, подмигивая, лепетал неточные слова, терялся в ситуации, то предлагая пойти вместе, на что я сходу отвечала, что у меня свои планы, пойду по магазинам, то ему срочно понадобилось купить новые плавки, ведь сейчас распродажи…
«А вдруг и впрямь увяжется, что тогда делать?»
Продолжая описывать красоты пляжа, и великолепие погоды, он подбирался все ближе в своем кресле …
Неприязнь и отупение усугублялись еще и тем, что раньше он уверенно обещал трудоустроить меня на очень привлекательную работу.
- А что с Миной? Почему ее нет?
- Мина? Она вчера была, и ждала тебя, а ты не пришла, – в голосе его прозвучали нотки досады.
- Но ведь кто-то позвонил от вас, и сказал не приходить.
- Правда? Тебе кто-то звонил? - подняв окончание фразы, старательно изобразил удивление.
 «А то ты не знаешь!?»
- Ну вот же! - Я ткнула в отпечатавшийся в моем мобильнике телефон.
- Да! Точно! Это Хокан! У нас тут проверка вчера была, приезжали из бюро по трудоустройству, мы отменили все встречи.
Звонивший мне (Хокан?) излагал совсем другую версию, якобы их срочно вызвали куда-то, и они всем офисом уезжают, уже в дороге, и завтра я обязательно увижу Мину, и она мне все-все поможет решить с работой.
- Почему Мина не звонит мне, и не отвечает на письма? Проще ведь напрямую договориться о встрече?
- Понимаешь, у нее все время болеют дети. Они такие ужасные! Давай, я сейчас ей позвоню. Она просила, чтобы я с ней связался, когда ты придешь.
И принялся тыкать в черную панель огромного настольного телефона, агрессивно щерившегося всеми своими кнопками. Он явно нервничал. Телефон давал сбой за сбоем. В это время в лежащей у меня на коленях сумочке вздрагивал вибрационным сигналом мой телефон с отключённым на веря встречи звуком. Когда, выйдя из офиса, я включила его, оказалось, что все это время он звонил мне?!
- Что такое?! – сокрушался он, - наверно дети там. У неё такие ужасные дети!
- У тебя есть дети? –  с горечью за всех обиженных детей спросила я.
- Да, сыну уже 32 года!
Наконец Мина сама дозвонилась ему на мобильник, и несказанно обрадовалась, что может говорить со мной: «Конечно! Обязательно! Приходи в понедельник в одиннадцать! До встречи! Приятных выходных!»
В каком-то затуманенном сознании, прежде чем уйти, механически достала из сумочки книгу, обещала раньше, не нести же обратно.
- Вот, моя книга.
- О! Как здорово! Спасибо огромное! Я сразу же буду читать! Мы все будем ее читать! И Мина, и Хокан!
И веером пролистал страницы.
Он прошел вслед за мной до лифта, и, когда открылась дверь, нажал кнопку первого этажа:
- Ну, пока! Ты умеешь пользоваться лифтом?
И подмигнул.

По дороге домой зашла в овощной магазин. Долго перестукиваясь с арбузом, выбирая наиболее спелый в полуразобранной коробке, выставленной у самого входа: «К празднику вам, дорогие покупатели». Хотя никакого праздника нет.
Пузатые зеленые арбузы пестрели желтыми пятнами, и гулко отзывались на мои шлепки, внезапно вернув ощущения, давно, кажется, забытые, отложенные где-то в укромном уголке памяти. 
«Звонкий арбуз, бум-бум!» 
Такой же погожий день, центр Минска. Небольшая группа, в основном женщины, мы стоим вдоль главного проспекта с портретами пропавших политиков, предъявляя их, и наше беспокойство прохожим, но, важнее всего власти, ибо акция не санкционирована, и нас, как обычно, ждут последствия, разгон и задержания специально подготовленными для этого сотрудниками Отдела Милиции Особо Назначения (ОМОН). Мы к этому готовы.
Но то, что пришлось пережить, окунуло душу в холод, лишив самообладания. Ономовцы, смыкаясь в плотную цепь, начали оттеснять нас в сторону широких цементных ступеней, уводящих вниз, в подземелье метро. Провал, приближаясь к которому спиной, я содрогалась от мысли, что ведь совсем недавно в Минске, возвращаясь с концерта, погибли и остались искалеченными сотни людей, вот так же свалившихся в толчее и натиске в лестничный прем метрополитена.
Вокруг меня беспомощно толкались и пытались вырваться загнанные в западню, но плотная стена непроницаема. Докричаться, достучаться невозможно. Шаг за шагом немая, страшная сила придвигает нас к пропасти, молча, не реагируя на крики «Что вы делаете, остановитесь, мы же свалимся туда!». Вот тогда-то, зажав в кулаках все свое отчаянье, я принялась колотить в огромный, похожий на арбуз живот милиционера, обтянутый серой рубашкой, и слышала гулкие звуки, доносящиеся от моих шлепков «Бум-бум, звонкий арбуз».
Ручка сумочки оторвалась, и болталась где-то сбоку. Одной рукой я прижимала к груди порванную сумку, а другой неистово колотила от беспомощности, унижения, безнадежности, и поражения.

Злоба? Нет, скорее сопротивление, желание справедливости, отчаянное стремление к переменам владели мной. Я не свалилась тогда в эту яму. Но и перемены наступили совсем не такие, каких ожидала. И решение, долго вызревавшее изнутри, однажды прорвалось внезапным порывом, как будто сжатая спираль, взметнувшись, выбросила меня далеко вверх, в неизвестность, в пустоту, в пространство.

Сквозь ряды металлических вешалок с колышущимися блузками и ночными рубашками, платьями, брюками, и прочим неизвестного происхождения гардеробным содержимым, вывешенным для продажи тут же на центральной площади города, прошла в старинный собор. Там прохлада и покой. И можно посидеть, размышляя в тишине.
Ведь услышать замолчавшие надолго самые тонкие струны души можно лишь в глубокой тишине. Бог говорит с нами посредством наших чувств.
Прислушиваться и понимать, почему именно со мной, именно сейчас, именно это…
Тишина необходима для осмысления, внутреннего движения и роста, которые и есть суть.
Смены событий, и перемещения в пространстве лишь производные от движений внутренних. Происходящие события не случайны, и не стихийны. Они управляемы из глубины сознания, из тайника души, посылающего сигналы теми же рычагами или возникающими желаниями, сомнениями, уверенностью в принятии решения. Это очень увлекательный мир, сулящий множество перемен и открытий, но и требующий огромной работы над собой, освобождения от суетного, навязанного извне,
В моей прошлой жизни я была преуспевающим адвокатом, и выполняя все, чего ожидали от меня другие, крутилась в бешенном ритме раскручиваемой не мной воронки, наслаждаясь «полетом и движением», до того момента, пока поняла, что ели не вырвусь сейчас, то вылечу куда-то в пустоту. А вернее, интуитивно почувствовала это. Метаться в порывах ветра сиюминутности, спотыкаясь о низкие кочки, и не замечать высоты гор, света солнца, ясности неба, - это ли не самая страшная ошибка, способная привести к потере своего пути, осознать который способен лишь движущийся, падающий и встающий человек.

Настоящая жизнь – свобода, полет, бесконечность.
Словно перепуганная большая птица, годами сидевшая в красивой клетке, оказавшись наконец на вершине скалы – «Лети на волю!»
Но страх не дает развернуть крылья, неуверенность, неумение, боязнь взмахнуть, и взмыть в небеса…
«Лети, не оглядывайся!»

«Я туда не хочу, а они не вернутся оттуда…» - поет мой друг Миша, он бард, и вторит ему другой, и тоже бард, и тоже Миша «…Госпожа моя, Ностальгия, отпусти меня восвояси!»
Писали еще в Минске, а потом уехали.  Мы – поколение уехавших. Мы все уехали еще там, в предчувствиях, в мыслях своих. Оставалось только совершить последний, самый главный рывок. И я совершила.

Вырвалась и поместила себя в тихую гавань раздумий так же, как многие из соотечественников, оказавшиеся (по своей ли воле?) в непривычных обстоятельствах, брошенные выживать.
Изгоняемые, выметаемые как ветром из родной страны, оседали в чужой Европе,  и уговаривали себя, что правильно сделали, ибо там невозможно было оставаться. Но ведь и тут не то, потому и Бунин маялся, писал. А те, кто стали «ветром», причиной, ненавистны так же, как и то, что совершили, приняв революцию зла, уничтожившую истинную Россию, ее интеллигенцию, науку, отбросив страну на самый низ социальной лестницы, с изъятием из души народа лучшего, и заполнив эту пустоту мразью. Те, кто славили и воспевали, наряжались птицами, - они не птицы, они ряженные. 
Не все. Безусловно! Конечно!
Раневская не уехала, попрощавшись с семьей, покинувшей после революции Россию, осталась, и голодала, и мучилась, и играла второстепенные роли, хотя достойна главных, ведь гениальная, потому и помнится, что осталась русской?
Но Ростропович и Вишневская уехали, и остались русскими навсегда.
Ибо состояние остановки равно пропаже, забвению, исчезновению.
Если человек не может жить в атмосфере несправедливости, то это уже совсем друга степень существования. Дух свободен, в любой ситуации, в любой стране. Но свобода затем и дается, чтобы выбрать, и идти своим путем.
У кого выбор - у того и страдание.
Люди, способные опереться на духовное начало, на нравственность, талант, веру в Бога – непобедимы, несгибаемы, никакая физическая сила не сможет одолеть духовную, тот самый стержень, который и есть основа.
Словно ваганты – путешественники, паломники, менестрели, вроде бы в стороне от общества, воде бы в оппозиции, не активной, интеллектуальной.

В тишину врезались громкие голоса. Вошедшие мужчина и женщина оживленно обсуждали что-то. Мужчина принялся объяснять архитектурные особенности собора, следующая за ним женщина с безразличием выслушивала это. Громким голосом он докладывал, что обозначает форма алтаря, оглушительно перемещался с места на место, и продолжал о форме колонны. Экскурсия в пустом соборе. Мое присутствие не в счет. Секулярному обществу присуще отношение к собору, как месту для концертов, время от времени венчаний, или отпеваний, а не для молитвы, разговора с Богом… Поэтому мое тут нахождение для них нечто вроде временного отдыха в прохладном месте, где можно ноги вытянуть, и фэйсбук полистать. А потому и ведут себя соответственно.
Терпение, терпение…
- Вы не могли бы говорить чуть тише, это все-таки, церковь.
Недоуменно посмотрели на меня, на миг опешив.
Женщина что-то сказала, я не поняла что.
- Мы сейчас уйдем. – сообщил мужчина.
И двинулись к выходу.
Но она не иссякла. Остановившись в проходе, напротив меня, злобно извергла:
- Ну что, тихо теперь? И ты стихни!
И ушли.
Сейчас сочиню продолжение, они ведь герои моих историй, это поможет...
Вот они перешли через маленький мостик, и направились в сторону старого города. Их уже не видно. Исчезли из моего сознания навсегда.
Мысли имеют обыкновение становиться реальностью.
Действительность очень живо реагирует на наши мысли, и каким-то невероятно ловким способом подсовывает нам то, о чем напряженно думается.
Возможно, мы и сами выискиваем в окружающем мире те болевые точки, на которые отзывается и реагирует сознание. Или движимы теми самыми невидимыми рычагами изнутри?
Так что, например, между мной и Вселенной установился некий уникальный диалог относительно поиска работы. Не то, чтобы я уж очень хотела работать, но положение обязывает. С некоторых пор я безработная. И, словно в подтверждение моих мыслей, все происходящее медленно и натужно поворачивается скрипящим колесом с трескучим рефреном «Ра – бо – та, ра- бо – та….» Даже оперный театр, как назло, включился в эту катавасию, хотя, казалось бы, ему-то что, он-то тут каким боком? 
Но вот извлекается из исторических глубины опера, премьера которой состоялось в 1869 году в Мюнхене, и широко рекламируется прямо здесь, и прямо сейчас. Билеты, конечно, сразу распроданы. Световая реклама переливается всеми цветами радуги «Золото Рейна».
Самая короткая из четырех, длящихся в общей сложности пятнадцать часов, эта продолжается всего два с половиной часа, без перерыва.
Оставим в стороне нравственное отношение к Вагнеру, сейчас не об этом. Тут важен философский замысел. Идея освобождения себя и остальных от проклятия денег, чтобы вырваться к общечеловеческому, к духовному.
Главный герой – карлик Альберих, отвергнув любовь, завладевает кольцом, и становится несчастным. И только избавившись от кольца, он свободен от   проклятия.
Мораль: золото не делает людей счастливыми, напротив, убивает их. А нищета возвеличивает.
Исполнители подобраны впечатляюще убедительно.
Роль золота играет худенькая фигурка с угловатыми плечиками, покрытая золотистой краской. Живое воплощение презренного метала.
А главный герой чрезвычайно похож на Маркса.
Уродливый карлик выбегает на сцену. Глаза округлены, широкая борода и кудрявые серые волосы растрепаны, он взволнован и возбужден. Он пренебрёг любовью, чтобы владеть золотом Рейна, он предпочел богатство. Красный фон задника сцены отлично дополняет сюжет, словно выталкивает прямо в сознание зрителю связь с образом величайшего философа-манифестанта.
И зеркальностью отражения мифа о власти богатства, которое требует отказа от любви, - сам Маркс счастливый муж и многодетный отец, хотя живет в бедности.
Не странно ли, что они и родились, и жили, и творили примерно в одно и тоже время, практически в одном пространстве Вагнер и Маркс. И тема одинаковая: власть денег.
Завершается все символично. По крутящейся сцене плывут разноцветные пластмассовые лейки, стульчики, столик, горшки, прочая утварь, радужная карусель.
По замыслу режиссера, искусство должно опираться на бытовые детали, и на современную жизнь. Поэтому боги одеты как рабочие, в желтые жилеты и белые каски, что очень символично в свете событий во Франции, и напоминает о проблемах польских строителей, работающих на многочисленных шведских стройках. Недавно одна молодая мама с ребенком из какого-то маленького польского городка жаловалась автору телевизионного сюжета, что хотелось бы, чтобы ребенок с отцом рос, а приходится ему ездить в Швецию работать. Вагнер про это даже не догадывался, когда писал оперу, а вот режиссер нас умело приблизил к проблеме, заодно и усилил эффект всеми возможными театральными средствами.

Самым неожиданным образом мне еще предстоит столкнуться лицом к лицу и с Марксом, и с режиссером, в ближайшее время, в антракте очередного концерта в том же оперном театре, как раз, когда я обдумывала несвязный рассказ ведущей о гомосексуальности Чайковского, который, якобы всю жизнь боролся со своей ориентацией. Откуда такие сведения? И зачем? В первом отделении прозвучала всего одна ария из Евгения Онегина. И хотелось думать о музыке, об исполнении…
Прямо напротив меня стоял Маркс, мы как бы пили вместе. То есть Маркс, как ему и полагалось, пил с режиссером, решительно снявшим с него брюки по ходу действия в «Золоте Рейна», и бросившим на пол со спущенными трусами. Но теперь они мирно потягивали что-то из тонких стаканчиков, а я пила чистую воду, выставляемую в антракте в высоких с вытянутым горлышком графинах. И в этом тоже проявление задуманного. Ведь некий невидимый режиссер, он все время среди нас, он рядом. И то, что сегодня он публично снимает с кого-то штаны, совсем не значит, что он нам не друг, или хуже того, враг, он просто играет свою роль во всем происходящем, как и я, и ты, и мы все… Так стоит ли отчаиваться, ведь если взглянуть на ситуацию несколько с иной точки зрения, то, возможно, станет понятен замысел, и все обязательно кончится хорошо. А если нет, то значит мы еще в процессе развития действия, но антракт уже скоро.
Во втором акте оркестр под управлением женщины-дирижера сыграл четвертую симфонию Чайковского, как оказалось, мало похожую на музыку этого обговоренного композитора. Наверное, чтобы понимать его музыку надо понимать русскую душу. А кто сможет это сделать лучше самих же русских. Нынче в театре звучит много русской речи, публика особенная, но вот приглушили свет, зазвучали скрипки, и зал засиял то тут, то там экранами мобильников. Рядом со мной мужчина в полосатой майке с коротким рукавом насвистывает в такт звучавшими темам русских песен. Ой- люли - люли…!
Концерт окончен. Поскорее направляемся в сторону выхода, пытаясь сохранить послевкусие музыки, нещадно перебиваемое топотом и свистом. Публика отчаянно топает, и свистит оркестру, - такая традиция выражать восторг. А почему оркестр молча принимает все это, с улыбочками? Пусть бы тоже топали и свистели в ответ. И ведущую в центр поставить, и женщину -дирижера. Это же все о музыке Чайковского, о чувствах, о переживаниях.

За стенами театра, у памятника королю расположились палатки с рыночным ассортиментом, и на углу площади под широким палестинским флагом две растрепанные седовласые общественницы в выцветших одеждах собирают подписи под петицией в защиту палестинцев. Движение в центре города внезапно перекрыли. По главному проспекту с плакатами и речевками движется демонстрация крайне левых за свободу забастовок. Акция без предварительного уведомления властей, поэтому образовался временный затор на пересечении основных маршрутов общественного транспорта. Пешеходы с любопытством взирают на демонстрантов, или направляются к ближайшим остановкам действующих маршрутов.

Субботний вечер. Никаких, связанных с работой сообщений в выходные дни отправлять не принято. А тут вдруг это, да еще в таком тоне?!
Ты должна обязательно прийти, тогда-то, явка острого обязательна и прочее. Но ведь это я все время приходила, а ее не было в офисе. С этого и начала при встрече, ответом на вопрос «Все ли хорошо». Мина затараторила в ответ,-  это не она, это Ларс.
Потом и Ларс возник собственной персоной, словно сошел с картин Ван Эйка. Худощавый, с непонятным выпирающим животиком, обтянутым клетчатой рубашкой, с редким пушком на лысой голове, поздоровался за руку и пригласил сесть. Я опустилась в кресло около какой-то девушки-китаянки. Напротив, повесив голову, горевала женщина в красном платке, с лицом, преисполненным страдания. Трудно чувствовать себя комфортно, не понимая языка, а она не понимала. Двое мужчин восточной наружности активно наливали в чайные чашки кофе из термоса. Их подбодряли сидящие за столом, смущенные и озабоченные товарищи. Ларс нарисовал на доске черным жирным фломастером профиль с вопросом в центре головы, сбоку умещалось изображение торчащего факела в виде свечи. Завершал этот показательный сюжет неровный круг, разделённый на сегменты, со словами «работа», «здоровье», «семья» и т.д.
- Я работаю уже сорок лет, - сказал он, - и я устал. Поэтому буду говорить не как все, а на основе когнитивной терапии. Вот вы сейчас чувствуете себя неуверенно, не знаете как жить дальше, что делать, депрессия, разочарование, - и ткнул в картинку с пустой головой.
- Нет, – возразила я. - Я так себя не чувствую.
- Значит, ты чувствуешь себя счастливой. – Не дожидаясь ответа, побыстрее продолжил, - но у человека есть в жизни и здоровье, и работа, -  и показал на картинку с сегментами.
- Мы не понимаем, что ты говоришь. – переспросил, отодвинув пустую чашку, надтреснутый голос в конце стола. Говори громче!
То есть «говори понятнее».
Ларс продолжил в своей манере, обращаясь только ко мне.
- Так бывает. Человек чувствует себя потерянным.
Я резко поднялась со стула, и прямиком направилась к двери
- Простите, это не для мня.
В комнате Мины над тарелкой с конфетами сидела какая-то крупная женщина с густо накрашенными глазами. Волооко глянув, она тут же почуяла, что лучше передать эстафету разговора.
- Зачем мне это?
- Я знаю… конечно… ты не должна, - зачастила Мина. -Ты можешь подождать пару минут?
 Я могла.
В прохладном коридоре на столике в углу зачитанные детективы, оставляемые в этой любительской библиотеке для всех желающих.
К столику подсел шеф, так и не искупавшийся вместе со мной в прошлый раз, и на вопрос как дела принялся подробно рассказывать о предстоящем в конце неделе переезде и размене квартиры.
- Женщинам нужно пространство, понимаешь!
Вероятно, это глубоко продуманная фраза возникла не сама собой, а в результате долгих дискуссий с той, с кем теперь разъезжаются.
- Но мы все равно останемся вместе, просто разъедемся.
- Все к лучшему! -  попыталась утешить его я.
Мина возникла за спиной уходящей волоокой женщины, и позвала меня.
Она присела к новенькому компьютеру, появившемуся в этой еще недавно пустой комнате, и принялась строчить сообщения в чате каким-то своим знакомым, с вопросом «есть ли у них место практикантки для такой умной, и замечательной женщины, как я».
Телефон вначале вздрогнул потом залился сигналом. Звонила какая-то Мона, она опаздывала.
- Приходи когда сможешь! – Мина отложила телефон и продолжая писать, при этом я корректировала текст «не вернуться, а продолжить», и все такое.
Да-да! - радостно кивала Мина. - Я так рада что ты здесь!
Она запихивала себе в рот куски белой ватрушки, и подталкивала их пальцами. Куски вываливались на клавиатуру, и она, поворачиваясь ко мне, извиняясь, смеясь, - голодная!
- Да ешь ты на здоровье!
Опять зазвонил телефон. В трубке раздался плачущий голос ребенка.
- Когда ты придешь, мама?
- Скоро придет старший брат, всего три часа!
- Четыре! - послышалось в трубке.
- Три с половиной! Ну хочешь, я бабушку попрошу побыть с тобой?
- Нет. Она такая скучная!
- Хочешь папу попрошу?
 - А что он тут будет делать?
- Я приду только в пол пятого.
- Приходи раньше!
 - Не могу, я работаю, у меня туту женщина. Пока! Потом позвоню! Лав ю! (люблю тебя, англ.)
- Сколько ему?
- 12.
- Пусть бы с тобой тут сидел, жалко ведь.
- Да, но иногда человек должен испытывать разочарование, не так ли?!
В дверь постучали. Вошла одетая во все черное, с закрытым лицом женщина, видны были лишь глаза в узкой щелочке и тонкие пальцы в прорезях черных перчаток. В духоте повис резкий запах парфюма.
С порога она принялась убеждать, что в пятницу не может, уезжает, а в понедельник она не знает.
- Ну хорошо, Мона, позвони, когда приедешь! Всего тебе хорошего!
И они крепко и радостно обнялись, при этом Мона, кивнув в мою сторону, спросила, не я ли руководитель проекта?
- Нет! - смеясь ответила Мина.
Наверно, вот так и надо: не маячить тут по часам, а приходи, когда можешь, а не хочешь - не приходи, и они не придут, свобода и равенство.
Мина так же радостно обняла меня перед уходом, и, выйдя из здания на залитую солнцем улицу, я с ужасом учуяла удушающий запах парфюма, исходящий от моей блузки. Всю дорогу мне казалось, что люди косятся на меня из-за этого ужасного запаха, и первым делом, войдя домой, сдернула, наконец с себя блузку, и повесила ее на балконе, пусть проветривается.

Об этом совсем скоро мне предстоит рассказывать, прикрывая ладонью нос, словно отгораживаясь от преследующего запаха, куратору в бюро по трудоустройству. И она, кутаясь в старый, серой шерсти кардиган, то и дело будет с нажимом повторять: «Как же так! Ведь она по телефону так восхищалась тобой, с таким восторгом сообщила, что они берут тебя на работу, для них большая честь «взять тебя на борт»! Я даже своему шефу пересказала, и он… Ничего не понимаю!»
Но история, даже очень личная, пусть и столь недавняя, для того и существует, чтобы, взглянув со стороны, как-бы оглянувшись, не пожалеть себя, а попытаться понять действительность.
- Составь дома список бюро, где бы ты хотела практиковать, и я напишу туда.
Небольшое интернет-исследование, и список  из десяти контор пополнил базу данных, но впредь не понадобился. Вместо Мины на встречу пришел Ларс, отныне мой новый «тренер», и сразу же предложил написать небольшое сочинение (примерно на лист), на тему «Путь к карьере». Круто повернув оглоблю, он письменно связался с Церковью: «…будем искать место работы с обездоленными, раздавать им бесплатные завтраки, помогать страждущим!» Ну хорошо. Помогать, так помогать. Только из этого опять ничего не вышло, - в Церкви не оказалось вакансий, или бюджета, словом, возник тупик, вывести из которого меня взялась гибкая, восточной красоты девушка,  с большими болтающимися серьгами их под копны смолистых кудряшек.
- Пойдем, - приветственно протянула она руку, - меня зовут…
Я даже не расслышала как, полагая, что она ошиблась, ведь ждала-то не ее, а Ларса, и время назначено.
- Ларс занят. Поэтому я буду разговаривать с тобой.
- О чем? - вопрос прозвучал грубо.
- О чем хочешь. Главное, чтобы ты была довольна. Я тут вторую неделю работаю.
- Мне не о чем разговаривать с тобой.
- Не хочешь? - разочарованно переспросила она. - Ну ладно, я сейчас…
Через несколько минут вернулась вместе с Ларсом, пригласили меня пройти в комнату. Расселись вокруг небольшого круглого стола.
- Да, нам понятно твое удивление, - мотнув головой проговорила девушка, и серьги ее, качнувшись, зазвенели. - Но все будет хорошо, мы тебе обязательно поможем!
- Я так не думаю!
Кривая усмешка отсекла любую возможность продолжения предложенной ими игры.
- Вы вообще-то не боитесь, что я возьму, да и опишу все это?               
И коротко повторила череду несбывшихся надежд и разочарований последних двух месяцев. В тишине громко шлепали, разлетаюсь и лопаясь, радужные влажные пузыри: плямс, плямс…
Ларс притих, он сосредоточенно искал выход из неприятной ситуации. Спасительнее всего, как известно, долгие разговоры. И принялся монотонно рассказывать о любви ко всему человечеству, к новоприбывшим мигрантам, о дальнем родстве со шведским королем, и особенно, о том, какое светлое будущее впереди у этой компании, которая расширяется и разветвляется за счет проданной  хозяином машины (спортивный Феррари), и квартиры, чтобы вложить все деньги в развитие предприятия.
- А где же он теперь ночует? - искренне удивилась я.
Но Ларс меня не слышал. Он говорил нервно и много, и так путано, что уже перестала ему верить. Обматывал словесной ватой проговоренную мной готовность действовать, упаковывал это в толстый слой забалтывания, оттягивал время, чтобы обдумать как поступить дальше.
- Мы вот уже и новую сотрудницу взяли, - и кивнул в сторону девушки, назвав ее сложное имя, - она мне накануне прислала смс, написала, что плохо себя чувствует без работы, вот мы ее и взяли.
- Ну, так и меня возьмите! Я тоже смс пришлю.
Девушке пришлось повторить ему эту ценную мысль, ибо он ничего не слышал, продолжая говорить, заполняя паузу.
- Она говорит, чтобы мы взяли ее на работу!
Ларс умолк, но рот так и остался открытым.
- А что… да… может быть… Это вполне… Я поговорю с хозяином...
Так и возникла эта интересная идея моего трудоустройства. А потом мы с жаром, не вставая с места ровно час сорок минут обсуждали: а так вот, или это я могу, и так, и эдак… Девушка восхищалась. Ларс самозабвенно делится информацией об археологических раскопках, об исследованиях какой-то его тетушки о том, что древние шведы были чернокожими с голубыми глазами. Словом, мы замутили такой душевный разговор, от которого в конце концов опустошило нутро, и пересохло во рту. Тепло обняв меня на прощание, девушка спросила: не записать ли на листочек время следующей встречи?
- Нет, ей не надо! - ответил за меня Ларс.
Он успел оценить мою пунктуальность и самоотдачу.
Через неделю Мина, в сопровождении той же девушки, сообщила мне, что, переговорив обо всем, решено взять меня на работу лектором, нести культуру в массы, так сказать. Мне нужно только написать более детальный план, и через несколько дней прийти для уточнения деталей, и подписания контракта. В десять утра.
Я сначала даже не поняла о чем это. А когда поняла, то ощутила, словно бы на меня упало ведро с красной краской, и от этой душной красоты расплакалась. Мы обнимались в счастливом порыве, все втроем, захлебывались словами:
- Я могу!
- Я помогу!
- Ты такая хорошая!
- Выпей дома бокал вина, и напиши план! - сказала на прощание Мина.
- До встречи!
Пока дошла домой, была уже пьяная от нахлынувших чувств. Послала сообщение Пэру: «Меня взяли на работу!» И он тут же ответил: «Поздравляю! Очень рад!» Дома открыла замолчавшее надолго пианино, смахнув с него пыль, и принялась, не попадая в ноты, играть давно забытые мелодии. Соседка потом меня хвалила. Но ей простительно: у нее четыре гитары, руки в татуировках, и вообще, она скоро выходит замуж.
Время до ожидаемой встречи заполнялось активным обдумыванием рабочего плана, корректировкой его, оттачиваем деталей. Страницы исписанного текста разрастались, и складывались в удачный проект.
Я сообщила в бюро по трудоустройству.
Дальнейшее как во сне…
Лил проливной дождь. Одевшись соответственно моменту, тщательно обдумав каждую деталь, сложила в большой замшевый портфель, и без того тяжелый, многочисленные статьи и фотографии из личного архива, живописующие мои заслуги, и мою прошлую жизнь, и, сквозь льющейся с небес потоки воды, пришла в назначенное время в офис.
Из кресла, на спинке которого висел мой мокрый плащ, хорошо было видно большие круглые часы. Ни к десяти, ни значительно позже никто на встречу со мной не пришел…
- А ты с ними договаривалась? - пожалела меня секретарша в приемной.
- Да. И бюро по трудоустройству в курсе. (Нехороше предчувствие нависло тишиной)
- Я посмотрю еще раз.
Она вернулась очень скоро.
- Нет. Их нет. Но я сообщу, что ты приходила.
Даже не огорчилась. Простилась, и легко вышла на воздух. По дороге зашла еще в какой-то магазин, купила что-то, не вспомнить что.
Девушка с незапоминающимся именем позвонила через час, и сообщила на автоответчик, что они все заболели, их в офисе не будет. Увидимся!
Масштаб коварства прояснился позже, наедине с собой, ударом в сознание, настигшей болью.
Хотелось глубоко вздохнуть, но как ни старалась набрать воздух в легкие, все время не хватало кислорода. Подобно рыбе, вынырнувшей из воды, хватала ртом: еще, еще.
- Они тебе больше ничего не сообщали? - недоумевающе спросила куратор в бюро по трудоустройству.
- Нет. Ничего.
Привычное утешение: это - опыт! Будет лучше!

Находясь в эпицентре событий и развивающейся ситуации, очень сложно понимать суть происходящего.
Иногда захлестывают обиды, разочарования, почему со мной? Как же так? Ведь все могло бы быть иначе. Ан нет. Не могло.
И понимается это лишь потом, когда научишься правильно воспринимать все, что происходило в судьбе, любую радостную перемену, но важнее всего, каждую неудачу, каждую потерю.
И, оглядываясь назад, понимаешь, что ведом Высшей силой, умело выстраивающей путь к самому главному, своему. И потери на этом пути важнее обретений, и удача именно в том, что не случилось, не вышло, проиграл.
Ведь все, что произошло следом – прямое тому доказательство.
Ибо ровный и гармоничный фон - это не красота. Красота всеобъемлюща, она в мелких деталях, неровностях, оттенках. Она выстраивает свои уникальные картины для каждого, в зависимости от умения оценивать, и сохранять все это.
Древнее японское искусство кинцуги, например, учит почитанию красоты изъянов, обращено к возможности по-иному взглянуть на поврежденную, сломанную вещь, ну, скажем, чашку, и увидеть в этом уникальную особенность, своеобразнее предмета, у которого есть своя тайна, красота с точностью сложенных и склеенных осколков. Трещины и грани скрепления покрываются золотистой краской, чтобы подчеркнуть изысканность обвивающей чашку тоненькой изломанной золотистой сеточки, и ценность самого предмета, где каждый осколок наделен своей собственной историей, за что его нужно особенно любить.

Личная история каждого, не просто чередование событий, а искусство сложения этих частей в общую форму, тот самый путь, который проделывает человек к совершенству через разломы и падения, через разрушение к созиданию.
И важно понимание той внутренней силы, которая движет в сложной ситуации. Откуда зарождается она, каковы ее источники, и как трансформируется эта энергия в добро или зло?
Каждый проходит этот путь по-своему, стремясь ли к духовному росту, или предаваясь суете внешних обстоятельств. Оттого и содержание разное, и форма, и ощущение наполненности и красоты.

На каком-то далеком рубеже мы опять соединимся все вместе, осознав свою уникальность, национальную принадлежность, неповторимость свою, но и необходимость быть, выживать, существовать только разом, единым материком, с общими корнями.
Там, в тишине собора, откуда вышли с шумом и враждой, осталось то, без чего никуда не деться, и что еще предстоит постигать - многогранность величия в каждом мгновении жизни.