Голодный, небось, чадушка

Донская казачка и её чадушки. Фото начала ХХ века.

***

   ЕЩЁ ОДИН УНИКАЛЬНЫЙ МАРКЕР ФЁДОРА КРЮКОВА


   У лингвиста и фольклориста Фёдора Буслаева в работе «Об эпических выражениях украинской поэзии» (1850 г.) есть такая строка с фрагментом казацкой песни:

   «Идет молодец шатается, мать его спрашивает: Ты зачем так, мое ЧАДУШКО, напиваешься? До сырой-то земли все приклоняешься…».

   Как правило, словом «чадушко» родители обращаются к своим детям, хотя бывает употребление и в повествовательном тексте. Нельзя сказать, что это ласкательное слово в литературе очень популярно — с 1850 года и до сегодняшнего дня оно было написано числом в пределах всего одной сотни. И при этом на Фёдора Крюкова приходится 50 (!) употреблений. Первый раз это слово у него прозвучало в рассказе «Тоска» (1893 г.):

   «А мама плакала, глядя на него, и говорила: — Да ты бы повнимательнее, чадушка, читал-то…».

   Обращаю внимание, что вместо окончания «-о» (естественного и для древнерусского звательного падежа и для украинской мовы) в тексте «-а». Это донское слово («чадушка» в именительном падеже зафиксировано в «Большом толковом словаре донского казачества») не встречается в произведениях русских писателей. Исключений только два — малая проза Крюкова и «Тихий Дон». У Крюкова с окончанием «-а» 37 случаев (!), с «-о» — 4, а остальное в падежах единственного и множественного числа.

   Во всех других произведениях, приписываемых Шолохову (включая «Донские рассказы», обе книги «Поднятой целины» и пр.), это слово отсутствует. Но зато отыскивается в «Тихом Доне» — 1 раз «чадушко» и 4 раза именно в крюковском варианте: «чадушка» (!)

   А теперь посмотрим на контекст, в котором встречается это слово в романе и в малой прозе Крюкова:

   «Мать заплакала, целуя завшивевшую голову Петра, но сейчас же оторвалась от него.
 
 — ЧАДУШКА МОЯ! Жалкий мой, молочка-то кисленького положить? Да ты иди, садись, щи охолонуть. ГОЛОДНЫЙ, НЕБОСЬ? (ТД: 6, XIII, 115).

   Итак, величая сына чадушкой, мать плачет и в крюковской «Тоске» и в ТД, а в «Офицерше» (1912 г.) мать смотрит на фото сына:
 
   «— ЧАДУШКА МОЯ… офицерик молодой!.. — радостно всхлипывая, говорила Филипповна».

   Но вот у Крюкова совсем близкое к «Тихому Дону» не только по контексту, но и по конструкции «голодный, небось»:
 
   «— Ну что, сыночек, здоров ли? Разговейся, мой болезный, вот от ребят гостинчики. ГОЛОДНЫЙ НЕБОСЬ, ЧАДУШКА? Уточку вот резали…» (Мать, 1910 г.).


PS
Уже после публикации увидел, что в обеих фразах с "голодный, небось" есть такая интонационная параллель — "жалкий мой"/"мой болезный".