Жизнь психолога наизнанку

1. МОСТИК.
Если в вашем мире нет полутонов, то нет и сомнений, нет невнятных ответов на вопросы, нет колебаний в принятии решений. Нет лишних людей, они отсеиваются сами собой. Нет манипуляций, потому что вас невозможно в них втянуть. Но и нет игры, нет магии и волшебства недосказанности. Нет обмана, но и нет волнительного предвкушения, нет томления и ожидания. Все четко и ясно, все предсказуемо. Вы защищены от боли: вам никто не сможет ее причинить, потому что вы видите людей насквозь. Но в этом мире больше нет эмоций, и кажется, что больше нет жизни.
Душа спасается сном, а в тот момент, когда она вновь просыпается, ей хочется провалиться обратно. Так все однотипно и так печально.
Душа заперта. Темная фигура ходит по кругу, перемещаясь по замкнутой территории, свет уже давно погас. А он был?
Если в вашем мире все просто, конкретно и нет ничего лишнего, то нет шагов вправо и влево, нет места для ошибки и нет прощения. Понять другого человека с его несовершенствами можно лишь тогда, когда принимаешь это в других. Простить можно тогда, когда даешь право на ошибку. Но права на ошибку нет, и прощения тоже. Внутренний тиран несокрушим и к самому себе: ты не можешь оступиться, не можешь быть неправ, не можешь быть слабым, не разрешаешь себе быть мягким и отступать от принятых решений.
Полное отсутствие сострадания к себе и некая безжалостность, которая оттачивает до идеала измотанное нутро, порождают множество психологических защит. Вокруг молниеносно принятых решений сроится ограда оправданий: это было правильно, так было нужно, это был единственный верный выход! Вокруг ушедших из жизни людей строится стена: это люди были неправы, поэтому «так им и надо». Вокруг собственной души строится точно такой же железный забор: мне не нужна такая любовь, не нужно ко мне так относиться, я такого не заслуживаю!
За стенами, оградами и заборами скрывается душа с ее потребностью любить. Эта потребность - не эгоистическая, не плотская, не алчная. Эта потребность заключается также и в том, чтобы дарить свою любовь. Сегодня она это поняла; поняла впервые, и она плачет.
Любовь – это энергия, люди обмениваются энергией в течение всей жизни, а если остановить этот обмен энергией, то человек погибнет, как затухает перегоревшая лампочка, которая никогда больше не сможет дарить свет.
Вокруг души, которая хочет любить и быть любимой, разрастаются кустарники. Теперь страданий и ходьбы по кругу не видно: а раз не видно, то как будто этого и нет. Это успокаивает, но совсем ненадолго. Душа хочет вырваться наружу, но когда она перескакивает эти заборы и кусты, перебирается сквозь ограды, карабкается на стены и со стоном падает вниз, изнеможенная этой утомительной дорогой, она обнаруживает, что теперь путь к той жизни преграждает ров.
Глубокий, темный ров, в нем клокочет жидкость, дна не видно, что-то протяжно воет. Ров. Он образовался сам? Может, его выдул непрерывный холодный ветер, способный даже ворочать камни и катить булыжники? Может, его появление спровоцировали ливни, которые шли долго-долго, пока душа пряталась? Но, так или иначе, душе придется теперь еще и преодолевать этот путь, ведь мир не статичен. Он откликается на перемены, внутреннее изменение влечет за собой внешнее. И вот, на краю рва с бурлящей водой, сидит, пригорюнившись, душа: она всматривается вдаль, возможно, где-то там есть бревна, доски, из них можно сколотить плот или проделать мостик?... 

2. СОЛНЕЧНЫЕ ЛУЧИ НА ЯЗЫКЕ.
Темно.
Вокруг темно, я кричу, но крик застывает в воздухе, как замерзшая капля, и обрушивается с оглушительным грохотом. Видимо, сталкиваясь в этой темноте с ничем, пустотой, он обретает форму точно такой же пустоты, и ему ничего больше не остаётся, кроме как рухнуть вниз.
Пусто.
Мне очень хочется плакать. Внутри когтистая кошка дерет лапами мягкую ткань, раздирает и без того слабую, не до конца ожившую плоть.
Так выглядит душа, потерявшая самость. Так выглядит мука слияния. Тело, оторванное от источника питания, горит, как на вертеле, денно и нощно, пока не отупеет от боли и не упадет камнем вниз. Если этому камню повезет, то он покроется пылью, на него ветер нанесет почву, крупицы сухой и холодной земли. Отчаянное, пустое небо выльется на него потоками, а потом вырастут семена, которые принес все тот же шальной помощник-ветер, и тогда можно будет с уверенностью сказать: камень оживет.
Он переплетется липкой вьющейся травой, покроется корнями и листьями, и вот уже, глядя на него, не скажешь, что этому камню было так больно, так невыносимо, что он обрушился вниз, в никуда. Хорошо, если камень зацветёт; так случается далеко не всегда: вот кто-то подхватит его на лету, так и не дав ему обрушиться вниз, стукнуться о самое дно. И самое лучшее, что может случиться с ним, так это повторение, слияние, отрыв от источника питания и истошный вопль. Таков мир человека, который пережил травму.
Прикасаясь ежедневно к невесомым, обожжённым душам с подпалинами, в обычной жизни редко позволяющим подойти к себе близко, даже на расстояние вытянутой руки, я чувствую и понимаю их. Иногда вижу во сне и плачу. Иногда во сне ко мне приходят их дети. Для меня работа с душой, в отличие от многих известных психотерапевтов нашего большого города, не похожа на конвейер. И уж точно, как популярные герои книг, я не страдаю манией величия.  Я не приписываю себе божественные черты, не усаживаю себя на трон. Если я когда-то вскарабкаюсь на гору Олимпа и посмотрю на мир вокруг свысока – то гоните меня прочь их моего кабинета. И уж точно, я не отношусь к тем, у кого есть право учить жизни других.
Каждый день я вытаскиваю из ямы травматиков, которые потом успешно с разбегу запрыгивают обратно; я протягиваю руку запутавшимся родителям, которые из-за слоя дорожной пыли на веках и красноты глаз не могут разглядеть истинное лицо своего ребёнка. Дорога семейной жизни так далека и утомительна, люди на ней травмируются, падают, встают и идут дальше.
Каждый день я наблюдаю, как дети выбираются из болота домашнего насилия, но руки заботливых родителей подталкивают их обратно, чтобы снова назначить их жертвами палача.
Каждый день я смотрю на то, как чья-то растоптанная душа оживает, словно бабочка, давно позабывшая, где ее кокон, позабывшая о том, как она из него выбралась, что у нее есть на это силы, и всегда были даны ей по праву рождения. Мои бабочки расправляют крылья и взлетают. Некоторые из них упорно мчатся на огонь. Некоторые возвращаются в кокон. А самые смелые, тех, кого, несомненно, большинство, режут крылом соленый воздух, несутся ввысь, в облака, пробуют лучи солнца на вкус. Я так живу, и я не могу по-другому.

3. МЕДВЕДЬ.
Ма-лун-ма… Ми-ан-ма… Ма-лан-ма.
Я открыла глаза, рассеялись следы только что увиденного, яркого сна, тень же еще осталась на подушке и теплилась там, а в голове крутилось имя странного, удивительного животного.
То была лань, внешне напоминающая дикое, пугливое создание, притом внутри себя очень уверенное, грациозное. Самым необыкновенным в ее образе были картонные витиеватые рога, расположенные на верхней части ее головы и переходящие на спину… Да, определенно, Ми-ан-ма была женского пола (скорее всего, ее звали так, но все же - не точно). Воздушные, невесомые, картонные рога. Рога-крылья, рога-полумесяцы, рога-ветви затейливого кустарника…
Сумасшедший мир моего сна выплеснулся наружу и, хотя я обещала себе записывать самые необычные сны, в этот раз снова забыла, понеслась в ванную, чистить зубы и умываться, а затем на кухню, заваривать кофе. Сон не был записан. Ми-ан-ма осталась.
До ее появления я спасалась бегством от бурого медведя, в ужасе забравшись на дерево. Дерево оказалось раскидистым, возможно, это был дуб, но я не могу сказать стопроцентно – сон рассеялся, оставив мне место для фантазий. В моем сне пахло морем и хвоей. Море было где-то рядом, а хвойный аромат источал тот лес, в котором я взобралась на ветку дерева. Разъяренный медведь прополз мимо, куда-то вверх, так и не найдя меня. В голове пронеслось: «Еще есть дочь».
Моя дочь, по предположению, тоже была где-то неподалеку от меня в тот момент. Чувствовалось ее присутствие, и, пока я провожала взглядом уползающего вверх медведя, поймала себя  на мысли, что дочери придется спасаться самостоятельно.
Эти мысли не были тревожными, не вызвали у меня приступы паники за ребенка, не вызвали ничего, кроме спокойной констатации факта. В моем сне я была уверена, что дочь вполне способна обхитрить бурого медведя, рычащего и ползущего наверх в поисках добычи, роняющего слюну из острозубой пасти. Обхитрить так же ловко, как смогла и я.
Эти мысли об уверенности в своей дочери и в себе (обхитрить зверя все же удалось), сопровождали меня все утро по пути на работу. Шквальный ветер срывал и разматывал шарфы, по-хозяйски залетал в шуршащие пакеты, нагло овладевал всем имеющимся там пространством как-то так, на пару минут, а потом стихал. Ненадолго.
Сонник:
«Медведь – двоякий символ, а потому одновременно является олицетворением силы и зла, жестокости, грубости. Образ медведя, возникший в сновидении, может быть вызван отложившимися в Вашем подсознании следующих народных выражений: «Медведь всю зиму лапу сосет» или «И медведя плясать учат».

Первое выражение всегда приходит на ум, когда в реальной жизни мы встречаемся с запасливым до жадности человеком, второе выражение мы вспоминаем в том случае, когда стараемся научить чему-то нерадивого человека.
Расшифровывая образ медведя, появившийся в Вашем сне, нельзя забывать и такие народные мудрости: «Медвежья услуга» и «Делить шкуру неубитого медведя». Порой именно эти известные выражения служат ключом для расшифровки сновидения.

Притвориться во сне мертвым для того, чтобы Вас не съел медведь, – знак того, что в реальной жизни Вы очень сообразительный человек, а потому с легкостью выходите из любых, самых сложных ситуаций.
Сражаться во сне с медведем – знак того, что в скором времени Вы столкнетесь с ужасной несправедливостью. Возможно, такой сон говорит о том, что Ваш враг намного сильнее Вас, а потому он может серьезно навредить Вам.
Если Вам удалось победить медведя, то, благодаря своей сноровке и сообразительности, Вам удастся одержать победу над Вашим врагом. Если же медведь одержал над Вами верх, то в реальной жизни Вы еще долго не сможете помешать козням Вашего врага, а потому Вам следует быть осторожнее.»
Мне всегда следовало быть осторожнее с моими медведями. Так или иначе,  позаботься должен каждый о себе сам. Сначала нужно вынуть кислородную маску и надеть на себя. Затем на ребенка. Только так. Я училась этому много лет назад и, хотя мне порой приходилось оправдываться, надевать кислородные маски всем подряд, а хуже того – тем, кто об этом не просит (об этом даже вспоминать стыдно – но было  и такое в моей жизни!), я все же научилась надевать кислородную маску себе. Да, научилась.
Это очень странное ощущение, скажу вам. Это сначала выглядит в своих собственных глазах как страшный эгоизм. Непозволительно! Ужасно! Как посмела? Где это видано?
Тени моих «медведей» разбегаются прочь, я сама расталкиваю их в стороны, и во мне просыпается злость: «Да, я другая, я не такая, как вы. Вам может это не нравиться! Ваше дело!»
Вообще нет ничего более бесполезного, чем жить всю жизнь в клетке с медведем. Продолжать верить, что он станет добрым. Полюбит тебя так же искренне, как ты его.  Бесполезно кормить медведя сладостями и ждать, что он станет ручной, а еще – перестанет кусать тебя: ведь отдав ему все последнее, отдав все свои конфеты, все припасы сахара, меда, двадцать пять банок сгущенки, он не перестанет кусать тебя, он все равно будет жаждать твоей крови. В тот момент, когда ты будешь готов его пристрелить, или почти свихнешься, ты поймешь, что это – дикий зверь. Он - не хороший и не плохой, но он:
1) Дикий.
2) Не умеет любить.
Ты никогда не узнаешь, любил ли тебя он: по-своему, как любят звери, или по-другому, по-человечьи, но не мог сказать об этом, потому что не было возможности. Звери не разговаривают. Но… Все-таки…
Ты иногда ложишься спать и, отгоняя мысли о медведе, он приходит к тебе во сне. И последнее, о чем ты думаешь перед сном, это:
«… Если бы он умел любить, то делал бы это как-то по-своему, по-звериному. Например, создавал бы тебе в клетке столь невыносимые условия, чтобы ты начала сама становиться таким же диким и озлобленным зверем, а все для чего? Чтобы ты выжила в лесу».
Примерно такой была моя история.

4. МОЛЧАНИЕ.
… Папа всегда молчал.
Его рот, сжатый в тонкую линию, выражал презрение ко всему, что происходило вокруг. Чаще всего это были дети: я и моя забавная маленькая сестра Катька. По крайней мере, так казалось мне, и я не понимала, почему он молчал.
Ведь он мог говорить! У него была работа, куда он ходил каждый день: уходил рано утром, а приходил поздно ночью, когда за окном уже сгущались сумерки, и пели сверчки в огороде. Я все думала, как он может не есть весь день? Ведь в четыре года тебе не приходит в голову, что люди могут где-то обедать и ужинать, кроме как дома.
Он для меня был чем-то вроде безмолвно-презрительного сверхчеловека, который много работает и не ест. Это было забавно до какого-то времени, пока не появилась в поле зрения моя двоюродная сестра Маня.
С самого раннего детства я очень сильно и по-детски (а это значит, еще острее) завидовала ей: у нее нос прямой, а у меня – курносый, у нее волосы прямые, а у меня – кучерявые, она не носит очки… И самое главное, папа! Он брал ее на руки, подбрасывал, целовал в воздухе и называл котенком. Я мучилась вопросом, почему ее папа такой ласковый, а мой – молчит. «Может, потому что она младше? Точно - все, теперь все сходится», - удовлетворенно вздыхала я. Маня вырастет, и никто никогда ее больше не обнимет, не подбросит в воздух под радостные всплески и умилительные вздохи бабушек-тетушек, и никакого «котенка» больше не будет.
Мне исполнилось пять, шесть, семь, затем восемь, девять… Росла и Катька. Маня по-прежнему оставалась для своего папы котенком, которого он нежно обнимает, берет на руки, целует в щечку. Нас с Катькой это обошло стороной.

5. АВТОБУС.
Однажды моя машина надолго застряла в ремонте, и мне пришлось на некоторое время пересесть на городской транспорт.
Шум и душный воздух наполнил кабину автобуса.
Музыка. Громкая, она была явно затянувшимся звонком телефона. А может, кто-то включил плеер, на всю, тут, в автобусе? Ребенок?
Прямо на меня, в упор, смотрели озорные зеленые глаза. Девочка лет восьми (хозяйка плеера), судя по всему, что-то затевала. На ней были меховые наушники от холода, изрядно затертые, некогда голубые, в тон курточке. Спутанные светлые волосы, торчащие из-под наушников, делали ее чем-то похожей на обезьянку.
Следом за ней показался мальчик, очевидно – брат девочки, малыш лет пяти. Темно-зеленая курточка была распахнута, оранжевая шапочка съехала набекрень. По правую и левую сторону от дверей находились стеклянные перегородки. Автобус тронулся, и мальчик сделал шаг назад. Он занял место за левой перегородкой и оттуда показывал язык, улыбаясь во весь рост. Девочка-обезьянка уже стояла за правой и хитро подмигивала. Хохоча, они менялись местами, перемещались по салону, уже изрядно опустевшему, и лишь лица людей, печальных, равнодушных ко всему после своей работы, отвлекали меня от наблюдения за детьми. Я смотрела на этих потухших людей, и мне хотелось спросить их: «Почему вы не улыбаетесь?».
Мне показалось, что это не девочка-обезьянка и ее брат, а я и Катька, только много–много лет назад.

6. ПАРУС.
Невероятно сложным выдался тот год, когда я ушла в свободное плаванье. Я хотела покорить дальние просторы, но моя природная нетерпеливость вышла мне боком. Препятствием для долгого плавания стал ненадежный каркас парусника.
Иногда кажется, что вот он, тот самый момент! Другого не будет: сейчас или никогда! Уж лучше любой ценой, но сейчас, чем постепенно, неторопясь, идти к цели, теряя вкус от победы, пережевывая ее, как пресный хлеб, принимая ее, словно нечто само собой разумеющееся, без права на восторг.
Многие другие люди строили корабли с высокими мачтами, просторными каютами, широкими дощатыми палубами. Однако я сколотила свой парусник сама, как могла, да и махнула в море.
Первые три-четыре месяца море обволакивало молочной пенкой тумана по утрам. Царил штиль. «Так хорошо быть не может, думала я»,  – не знаю, чьи это были мысли, мои собственные, или мысли того ребенка внутри меня, который до сих пор не верит, что заслуживает счастья и ждет подвох. В обеденное время, под теплыми лучами солнца я загорала, лениво дрейфуя в ласковых порывах соленого ветра.
Спокойное плавание постепенно вселило в меня чувство удовлетворения своими успехами, гордости собой: я считала себя смелой. Или мне так хотелось в это верить? Каждый день я ловила рыбу. Перед отплытием я обзавелась всем необходимым: у меня были ведра на случай дождя для сбора пресной воды; у меня был спасательный круг, блокнот и карандаш, чтобы писать иногда то, что покажется мне важным.
Шло время. Вкус рыбы начал приедаться. Очарование желто-розовых закатов, как будто кто-то ложечкой смешивает сливочный крем и вишневое варенье, стало привычным. Я просыпалась со вкусом соли на губах, вкусом неизбежности перемен.
Когда мое крошечное судно вошло в зону ветров, водоворотов, нависающих суровых грозовых туч, я обнаружила течь.
Мне казалось, что если я заткну ее тряпкой, то все наладится. Я тщетно совала ледяными руками в дыру все, что попадалось под руки: свои вещи, простыни... Изорванные ветром рубашки и свитера, которые заметно потрепались, все шло в ход.
Крупные капли срывались с неба, словно стараясь укусить. Меня постепенно покидало самообладание, началась дрожь и паника. Мои мысли смешались в одно непередаваемое серое нечто и, понимая всю плачевность, я решила принять этот удар, ведь выбора все равно не было.
Волны взбесились. Они хлестали по бокам моего судна, словно желая проломить доски, я  отчаянно цеплялась за бортики, соскальзывая. Парусник носило по темно-зеленой воде, как щепку, а мое тело откидывало из стороны в сторону, яростно швыряло. Это нечто, с чем я столкнулась впервые. Нечто вокруг. Воплощение силы стихий. Мощь ветра, несокрушимость моря. По сути, человек лишь мнит себя важным, сильным, полным власти над всем, происходящим в его жизни, пока он на берегу. Он думает, что от него зависит его успех, благополучие, его жизнь и даже смерть. Так он думает, пока он сыт и находится под своей крышей, в тепле и уюте. Столкнувшись лицом к лицу с силой природы, он понимает свою ничтожность. Вот - урок, который преподнес мне шторм. Смерч ломал доски и рвал остатки паруса, а я думала о том, что все это определенно чем-то закончится. Не сейчас, так завтра. Мои мысли будто вытекли и потянулись прозрачной струйкой в воздухе: есть мысли, есть тело. Мысли и эмоции – это не тело. Есть я. Есть мои мысли. Это разделение, как ни странно, придало мне сил.
Даже потрясенная порывами ветра я не переставала думать о доме и о родных, о людях, которые мне дороги, которых я любила: о тех, кто знал об этом, и о тех, кто не знал. Я мысленно отправляла им послание о  своих чувствах. Это была смесь надежды и отчаяния. Когда очередная волна подкинула судно и почти полностью опрокинула его, я рискнула. Мой парусник был мне очень дорог как воспоминание, как нечто, во что я вложила свои силы. Но когда речь идет о том, чтобы спастись, нет места для сентиментальностей.
Я в последний раз оглянулась назад, на мокрые разбросанные вещи, обломанные доски, залитые дождем, на раскачивающуюся мачту, и прыгнула в воду.
Тишина... Темно. Дальше я не помню ничего. Это так долго… Или наоборот, одно мгновение пронеслось!
Кажется, я проснулась…

7. КРОВЬ.
Как? Как это случилось? За что? В голове неслись вопросы один за одним.
Только что было темно, теперь во рту был вкус крови, и еще темные пятна на полу напоминали о произошедшем. Голова кружилась, так, что нагнувшись к полу, она чуть не упала.
Глаза застилала пелена слез, которые стекали вниз, прямо на рану. Губа была разбита, от соли рана начинала щипать. Пошатнувшись, она  сделала шаг назад и прислонилась к стенке. Закрыла глаза.
Сквозь шум в ушах она почувствовала какое-то постороннее движение в квартире. Шаги удалялись. Потом громко стукнула оконная рама, ударившись о стену, грубая брань и пьяный мат ввернули ее к реальности. Коля. Что он делает?
Она помнила только одно… его друзья играли в карты. Было вино. Много вина, похабных шуток и брани. Ничто не предвещало ссоры, только Толян, не выплевывая давно затухший окурок, что-то цинично комментировал, посмеиваясь, весь вечер.
Ей совсем не хотелось пить. Не потому, что она была ярой противницей алкоголя. Бывало и такое, что скрывать. Но именно сейчас, сегодня, ей этого не хотелось. Коле нужно было рано вставать на работу, а Сашке – в садик. И к тому же, она ни капли не доверяла  тем, кто пришел сегодня, и кроме Толяна, она никого и не знала.
Она подошла к окну. Тело била дрожь, но не от холода, а от того, что она, наконец, начала осознавать все, что произошло. Шутка. Пустяк. Мелочь. Брань. Толчок. Шутка. Битый стакан…
Она попросила всех уйти. И Коля, кажется, все понял. Только молчал, поглядывая на нее, как она выпроваживает «гостей», да так и стоял, пошатываясь на ровном месте. Когда уходил Толян, последним из всех, Коля схватил куртку и, попадая ногой не в свой ботинок, начал порываться за всеми.
- Уже полчетвертого ночи, тебе скоро на работу.
Уговорила. Щелкнул замок…
И все потемнело.
Эти перепады настроения в пьяном угаре были всегда, но раньше ни разу он не поднимал на нее руку. Потом… Испепеляющий страх. Бросило в жар и в холод.
Она пыталась увернуться, но он догнал. Удар. Оторванный рукав беспомощно болтался. Забежала в кухню. Со второго раза он вынес дверь, стекло с грохотом полетело в дребезги.  За окном была глухая тишина, как и в подъезде. Ждать помощи было не от кого. Бороться с его яростью нужно было одной. Слева в ящике хранились ножи. Острый нож… И нет проблем. Она тут же одумалась, а что, если он – ее… Слушая его рев и бой кулаками в дверь, она, вжавшись в стену, молилась лишь  об одном. Чтобы Сашка не вышел из детской. Не было слез. Она схватила табуретку и приготовилась ждать…
Сейчас же, наблюдая черную пустоту в окно, она прислушалась: тишина. Метнулась к входной двери и закрыла на щеколду и цепь. В окне лишь были слышны трели сверчков. После того, как он спрыгнул со второго этажа, она засомневалась на миг, остался ли он цел: вдруг вернется и убьет их всех. Сам по себе прыжок … Безумие.
Часто дыша, она начала возвращаться к реальности. Издалека послышались странные звуки. Сашка, трехлетний малыш, сидел на полу , возле кровати, и тихо плакал. Она щелкнула ночник и подбежала. Увидев мамино лицо, он заревел еще громче. Не шел на руки, отвернулся и начал кататься оп полу.  Впервые за три года она не понимала, как успокоить его от истерики… Только гладила по голове и приговаривала:
- С мамой все хорошо, Сашенька. Все в порядке…
Позже, спустя месяц, два, больше, она с ужасом будет вспоминать эту ночь. Но тогда, когда Саша начал успокаиваться, наконец она испытала самое настоящее счастье. Ее ребенок почти не плакал, а Коля… Он уже сделал свой выбор. И она знала, что больше его не будет здесь. Никогда.
Только сердце бешено стучало, когда она изо всех сил подбирала слова, чтобы утешить ребенка.

8. ЧУЖОЙ.
Этот город стал совсем чужим.
Холодным, как будто сейчас – не декабрь, а в тысячу раз хуже.
Одиночество сильнее холода. Боль сильнее ветра.
Даже та боль, которую никто не услышит.
Ей не хватало воздуха: того жесткого, морозного, полного мелкого, хаотично летящего снега, зимнего воздуха. Легкие переполняло чувство вины и беспомощности. Так всегда бывает, когда кого-то теряешь.
Ей вот-вот, только пять минут назад казалось, что все в прошлом, что все стало пустым и мелким, не имеющим никакого значения по сравнению с тем, что ждет впереди. Он разомкнул свои объятья и просто чмокнул ее на прощание, как он делал всегда. Это стало привычным. Он никогда не целовал ее страстными, жгучими поцелуями, и она на какое-то время поверила, что так тоже бывает, когда кого-то любишь.
Это стало совсем привычным. Быть рядом, дышать им и никогда не знать до конца, где он сейчас в своих мыслях, чей образ перед его глазами, и кто стал его вдохновением. Она – не стала. Это было уже совсем не страшно и не больно осознавать, это вошло в привычку, как каждый день разгадывать, какого цвета станет небо, и каким запахом повеет от листвы в тот вечер, когда его образ станет таким далеким.
Она перестала считать дни, когда закончится осень и потом – зима. Ей стало неважно, гроза или молния озарит сегодняшнее ночное небо. Каждый раз, выбегая на улицу и подставляя лицо дождю, она жмурилась и представляла его улыбку.
Ту улыбку, которую она боялась, берегла и хотела сохранить в памяти навсегда.

9. ПОЛОВИНА ЛЕТА
Неожиданно прошла половина лета. Когда это случилось? Его хочется ухватить за хвост, поймать, как легкий солнечный зайчик, потрогать, как облако. Мы очень ждали волшебства, скрипучего снега, новогоднего запаха хвои и света от зажженных елочных огней. Потом непременно ждали лета. Моря, прозрачного опьяняющего тепла, которое кружит голову и солью посыпает горячие камни.
Моя первая встреча с морем была незабываемой. Мне было 12, у меня был махровый розовый купальник (да-да, именно махровый, из-за чего он всегда оставался мокрым, стоило мне лишь раз окунуться, и я покрывалась гусиной кожей от ветра). Мама, я и брат. Дядя с тетей и их двое детишек. Семеро счастливчиков. Мы жили в четырехместном домике в глухом селе на берегу, по утрам мама с тетей жарили ароматные янтарные гренки с хрустящей корочкой. Во взбитое яйцо с солью обмакивали кусочек белого хлеба и отправляли его на сковородку. Вкуснее в жизни ничего не пробовала, это чистая правда. Мой двоюродный брат Рома ел их с вареньем, и я не могла понять, как можно сочетать соленое со сладким?
По вечерам мы, дети, вчетвером отправлялись на пляж, искали дохлых рапанов, источающих омерзительный запах, в надежде, что назавтра высушим их на солнце и  вонь исчезнет. Вонь не исчезала. Помню, что с упоением играли в пиратов на воображаемом бревне, плавающем в море отшельником.
Это поистине была волшебная встреча с морем. После, к моему удивлению, такие моменты стали все меньше радовать, иногда я ловила себя на мысли: «Что я тут делаю?» На море становилось с каждым годом все скучнее и жарче. Камешки в волнах шипучей пены больше не обладали той магической силой.
Вскоре, спустя несколько лет, в предвкушении Нового года я впервые почувствовала, что происходит что-то не то. Куда-то исчезла тайна, ушла вера в Деда Мороза (хотя, по правде сказать, я верила в него почти до конца школы). Подготовка подарков, блюд, нарядов и развлечений стала обычной.
Невозможно удержать ничего в этой жизни: это открытие поразило меня, как молния! Я долго не могла понять, куда испаряется первое впечатление и очарование новизны, чья-то любовь, предвкушение праздника, вдохновение. Это все не подвластно нам, как и чувство приближающейся тайны, прикосновения к волшебству. А то, что неподвластно, тем мы не можем управлять.
Нам хочется продлить этот момент, растянуть его до бесконечности, как жвачку, которую дети наматывают на палец. Но многие забывают, что для того, чтобы она растягивалась, она должна быть безвкусной, пережеванной и утратившей свой цвет.

10. СПУСТЯ НЕДЕЛЮ
Ростов встретил меня так, как надо. Небо разговаривало со мной облаками. Поля протягивали навстречу спелые колосья пшеницы, крупные цветы подсолнечника  здоровались со мной, словно подмигивая. Неведомая сила взбивала венчиком холодную пену из облаков. Небо швыряло мне в окна насмешливые фигуры, как будто спрашивая, разгадаю ли я их?

Не знаю, верите ли вы в то, что природа разговаривает с нами на своем неведомом человеку языке? Или все это - лишь богатство воображения?
Я села в свой маленький "Опель" и покатила по трассе, прохладный воздух наполнял лёгкие, голова слегка кружилась от недостатка сна. Подъем в 3.30 утра, чтобы улететь в 8, это настоящее испытание!.. Следы бессонной ночи постепенно улетали в форточку, я с жадностью заглатывала новые, свежие мысли, эмоции переполняли меня, навстречу ветру хотелось кричать: "Ура! Я вернулась!"

Небо приковывало к себе взгляд, я не могла оторваться, зачарованная этим утренним живописным пейзажем. Я вдыхала воздух перемен с улыбкой и чувствовала, что родной город ждёт меня. Он рад встрече со мной так же, как и я, это - непередаваемо, и это - счастье.
Мы все ищем то место, где нас всегда любят и ждут, где нас примут в любом состоянии: будь ты вдребезги пьян или выиграл в лотерею, разводишься или у тебя повышение по службе, поссорился с близким другом или помирился. То место, где всегда рады тебе.
Далеко не каждый может похвастаться тем, что это место – родительский дом. Тот, кто знает, что это не так, несмотря ни на что хранит мечту о родительском доме, где его любят всей душой, греет ее в сердце.
Воображаемый дом мы носим с собой, как мечту, оберегаем, надеемся на то, что это возможно, и иногда подселяем в него жильцов, забавы ради или на пробу: может, ты чувствуешь, что у тебя появляется родственная душа? И никто никогда не понимал тебя так прежде? Может, это тот, кто кажется тебе образцом доброты и смирения с людскими пороками?
Новые жильцы приходят в Воображаемый дом. Этот дом прекрасен, в нем все совершенно, пока не случается то, что должно случиться однажды. Жильцы покидают его: и ты понимаешь, что так будет снова и снова. Так может, это просто жизнь? И идеального дома не надо, есть тот, что есть? Нет того, кто поймет тебя от начала до конца, а если и поймет, то это может закончиться в любой момент.
Нет идеальных семей, друзей, жен и мужей, родителей. Возможно, именно сейчас пришло время навестить их.

11. СКОРАЯ ПОМОЩЬ
Люди очень обостренно все чувствуют в момент несчастья. Остро нуждаются в вас. И очень быстро остывают.
-Поговори со мной! Меня бросили.
-Давай увидимся, я потерял работу!
-Посиди со мной, я в разводе.
-Приходи в гости, я одинок и несчастен.
-Помоги, меня выгнали из дома.
Я живу на свете немало лет и так и не перестала удивляться, что люди остро нуждаются в эпизодической дружбе в момент беды, и резко пропадают после исчезновения этой самой беды. Да, знаю, что это закономерно, что это частое явление. Но все равно удивляюсь. Не впадаю в эти эмоции безрассудно, не теряю контроль над собой, но все равно удивляюсь.
Что ты чувствуешь, когда тобой попользовались и исчезли? Смесь горькой досады, ледяного разочарования и ветерок дежавю. Каждому жить с тем, что он натворил. И возможно, среди множества человеческих бед – это ничтожная малость. Но все равно в глубине души греется надежда на что-то человеческое. Что потребность в тебе - не от острой боли, а от чего-то другого, например, тебя ценят за то, что ты есть. В тебе нуждаются. Не с целью насытиться энергией и сбежать. А в тебе просто нуждаются.
Каждому так отчаянно хочется чувствовать себя нужным, что он цепляется за эту возможность, не отвергая вновь пришедшего скитальца, а протягивая руку помощи. «Что есть доброта?» - спросите вы, если не можешь помочь тому, кому плохо? Без надежды на что-то взамен, без иллюзии близости. Ты просто позволяешь этому случиться, как ручей позволяет путнику напиться водой.
Но почему же исчезают люди? Испуганно, встрепенувшись, несутся со всех ног, как ошпаренные, куда подальше, лишь бы не увидеть тебя снова. Они боятся самих себя. Ты уходишь из их жизни, унося с собой частичку старой истории, забираешь боль, страх, прячешь их за деревянными дверцами купе, за остывшей клавиатурой ноутбука.
Каждый хочет навсегда от этого избавиться: от воспоминания, что когда-то ты был жалок и одинок, а от этого – сам себе противен; от послевкусия ночных откровений, обычно они похожи на остывшую чайную заварку и ментоловые сигареты; от прозрачности очевидных и жестоких фактов.
Лучше сделать вид, что этого не было, а тот, кто к этому причастен, тот тоже пусть проходит мимо, пройди и ты мимо, друг.

12. КОРЗИНА БЕЗ РУЧЕК
В одном крупном супермаркете нашего города есть корзина без ручек. То есть как - без ручек? С  ручками, конечно. Она имеет черную пластмассовую ручку справа и ручку слева, которые частично закреплены сбоку, но стоит лишь невнимательному покупателю схватить ее второпях, так она сразу и показывает свою истинную сущность. Однажды таким покупателем оказалась и я: вокруг суетились уставшие, измотанные тяжелой рабочей неделей люди, каждый смотрел исключительно в свою сторону, и кажется, не заметил бы самого Господа Бога, президента или родного брата, пройди он рядом. Я была одной из них, по душевному состоянию как выполосканная, измочаленная и скрученная тряпка, в мечтах моих было лишь одно: скорее дойти до дома.
Мы встретились: я и она. Корпус у корзины был красный, как и у десятка корзин под ней, как и у десятка корзин в соседнем ряду, так что внешне все они были очень похожи. Корзина без ручки и детский психолог. Две души, два одиночества. Сначала я схватила ее и осторожно поставила обратно с досадным: «Ой, блин!» Но затем мой взгляд возвращался к ней снова и снова. Я смотрела, как мускулистый парень в футболке выбирал корзину из соседнего ряда. Смотрела ей вслед, когда сама сделала то же самое, схватила обычную, несломанную тару и зашагала к полке с едой. Вы не поверите, но в какой-то момент мне показалось, что я предала ее. Я не разглядела в ней то, что половина заклепок еще целы, и ведь она совсем еще ничего, стоит лишь немного поработать мастеру. А будет ли мастер? Кому это надо? Может, ее просто вышвырнут на свалку, туда, куда выбрасывают просроченные продукты, сгнившие фрукты, мясо, которое перележало свой срок годности и невыносимо воняет, а сверху заботливая бабушка - уборщица посыплет ее мелкой крошкой стоптанной земли и фантиков из торгового зала. Мне стало так жаль…
В какой-то момент, я уверена, корзина вздрагивала он прикосновения чьих-то уставших рук. Она ждала чуда: она ждала, что ее тоже выберут! Она знала, что она не такая, как все, но ведь когда-то она была ого-ого! Так что же, нет ручки, и все, ее нужно игнорировать? Мимо нее надо проходить, не замечая?
Левая стопка корзин расходилась значительно быстрее, чем правая. Ведь правую возглавляла она, корзина без ручки. Она как бы всем своим видом показывала уставшим посетителям на вопиющее несовершенство мира. «Подо мной десятки корзин, все они нормальные, но наверху стою именно я!» Да, и поэтому они все вам не пригодятся ни сегодня, ни завтра. Да, наверху буду я. Мое тело будет дрожать каждый раз, когда вы ко мне притронетесь, в надежде, что вы сможете меня выбрать. Все-таки сможете? Когда-нибудь… Ведь правда?
2018-2019г.