Матвейка. Из цикла Дед Тихон и другие. Сказ второй

                Матвейка. Из цикла Дед Тихон и другие. Сказ второй
                Сказка для не самых маленьких.
   Дело для вечера было дивное. Вы можете сказать: "Эка невидаль! Ну ходит человек третий час около пруда. Может, он думу какую думает?" Так ведь это смотря какой человек!
   Вокруг пруда, заложив руки за спину, совещаясь сам с собой, ходил знатный крутовский огородник Пахом Прокопыч. Вот и Карпыч, постоянный житель этого самого пруда, вокруг которого Прокопыч круги нарезал, явно был в недоумении и молча дивился происходящему.
   Пруд, а точнее тропа вокруг него, любовно ухоженная ногами местных жителей, были постоянным местом прогулок жителей острова Крутого. Но не всех, не всех, а особенно того же Прокопыча. Потому-то Карпыч, он же местный Водяной, и пребывал в недоумении.
   Пахом был заядлым потомственным трудоголиком. Крестьяне или там колхозники ежели шибко не пьют, почитай все такие. И местом его, Пахома, постоянного бытования обычно был собственный огород, причём один из самых больших и образцово показательных в деревне.
   К пруду он ходил редко, да и то чаще по делу: водоросли там у Водяного взять на удобрения или встретиться с кем, чтобы далеко от своего огорода не уходить. Берёг он для труда каждую минутку. Воду же на готовку брал из ближайшего ручья с названием Светлый. А на полив - из старой канавы, которая после воссоединения Карпыча с местной Берегиней - русалкой, стало быть, углублённая и расширенная, теперь гордо именовалась "Каналом любви". Его всем миром строили, чтоб Берегиня к Водяному перебралась. Она и перебралась, но зачастила в "командировки", "на задания" в большие воды и дальние заводи.

   Карпыч ещё какое-то время продолжал обоснованно недоумевать, так как шло и уже проходило время вечернего полива. Устав крутить головой и хвостом, он не утерпел:
- Эй! Э-эй! - окликнул он Прокопыча. А тот, образно говоря, от неожиданности встал как вкопанный и, очнувшись, воззрился на Водяного так, будто в первый раз его увидел. Затем всё же признал и, продираясь из обуревавших его мыслей, как-то несуразно откликнулся:
- А, это ты...
Водяной оглядел пруд, показательно посмотрелся в воду на своё отражение и спросил:
- А кому б ещё-то?
Прокопыч, продолжая врастать в действительность, предположил:
- Ну... Берегиня...
Карпыч помрачнел:
- Нету её тута. В командировке она. В ко-ман-ди-ров-ке.
Прокопыч посочувствовал:
- Сохнете поди друг по дружке?
Водяной, "оттаяв", пошутил:
- Мы как-бы мокнем обычно, а так да, скучаем.
Пахом Прокопыч вдруг запечалился, что для него было не что чтобы необычно, а почти немыслимо, и ошарашил Карпыча откровением:
- А моя любовь сохнеть...

   Карпыч давай было радоваться: сохнет - любит, значит!
- А ты по ней? И как зовут зазнобу-то?
Прокопыч как-то странно на него посмотрел и со вздохом ответил:
- Селекцией её зовут, любовь мою.
Карпыч одобрил:
- Красивое имя! Звучное. Поздравляю!
А Селекция, это от Селены, луны то бишь? Она у тебя, выходит, луноликая? Да?
Прокопыч хмыкнул и махнул рукой:
- Да ты не понял о селекции. Это - моё стремление к лучшему что ли...
- Что же тут не понять? Вон моя, можно сказать, лучшая с обеих сторон половина, усвистала, то есть уплыла на задание. Знаешь, как я к ней стремлюсь?!
- Да ну тебя, Карпыч! Опять ничего не понял. Селекция - моё увлечение!
Карпыч осуждающе покачал головой:
- Эх, ты! Она, может, к тебе всем сердцем, всеми плавниками, а ты - увлечение...
- Да он не о женщинах! - раздалось рядом. Тихон, а кто же еще мог, кроме местного миротворца-домового, привлечённого набиравшей обороты полемикой, оказаться рядом.
- А о ком? - очень удивился Водяной.
   Тут надо сказать, что Карпыч ввиду особых гастрономических пристрастий был редким исключением, не знавшем о страсти Прокопыча. Ну возится человек в огороде - что ж с того? Пахом же, родившись где-то на заре советской власти, в краях, богатых на урожай огурцов и, обыкновенно для этих широт, вечнозелёных помидор, страстно эти самые помидоры любил! Нет, не есть, хотя и это, конечно, но в умеренных количествах, а любил он их выращивать. И даже вывел свой собственный сорт, успевающий-таки вызреть и налиться прям-таки маковым цветом. И не в теплице какой-нибудь, а на самом что ни на есть свежайшем воздухе в открытом всем ветрам грунте!
 
   Справедливости ради надо отметить, что предки его тоже были не лыком шиты и помидорчики кушать любили зрелыми. Только случалось это иногда чуть ли не к зиме. Поскольку собранный осенний урожай незрелых помидор помещали в валенки, и там они дозревали до кондиции, набирая цвет и свежими украшая стол к самому Новому году.
Но таких, как у Прокопыча ни тогда, ни сейчас больше ни у кого не вырастало. А уж и рассаду брали, и всё как он скажет делали - ан нет! Идеально они вызревали только у него на грядках. Может, всё в той же любви дело было?
- Так что? - спросил Карпыч после разъяснения - это помидоры что ли сохнут?
- Оне... - горестно подтвердил Пахом Прокопыч и даже ссутулился.
- Ну-ну - Тихон сочувственно поглядел на поникшего огородника и предложил:
- Пойдём, глянем что ли? А ты, Карпыч, обожди нас пока тут. Мы тебе потом всё расскажем.
Тот усмехнулся:
- Да куды ж я денусь?
Тихон с Прокопычем проследовали на помидорную плантацию.

   - Вот, гляди! - Прокопыч указал на грядки.
Домовой, присев на корточки, стал разглядывать плоды и сначала никакого урона сельскому хозяйству не обнаружил. Помидоры вроде как обычно были сочными и налитыми.
- Да ты ниже глянь! - посоветовал Прокопыч. Он раздвинул ветви, бывшие поближе к земле, и там некоторые плоды выглядели и впрямь непрезентабельно. Были они какими-то сморщенными и пожухлыми.
- Может зараза какая? - выдвинул предположение домовой.
- Да откуда? - Прокопыч даже возмутился - я тут всё таким ядрёным чесночным рассолом опрыскиваю, что потом при засолке хоть чесноку не добавляй! Тут не только зараза какая, тут жук импортный не выдержит.
Тихон не знал, что ту ещё и сказать.
- Слушай! А с Наумычем ты советовался?
- Ну... - засмущался Пахом.
- Понятно - Тихон усмехнулся в усы. У Пахома с Наумом Наумычем было что-то вроде социалистического соревнования на звание самого крутого, в смысле крутовского, огородника. Не то чтобы ревность, скорее спортивный интерес. И показывать то, что могло бы позволить заподозрить друг дружку в профнепригодности им было зазорно, что ли...
- А может ведунью нашу позвать?
- Ягусю-то?
Прокопыч засомневался:
- Ягуся, она всё больше по травам спец - а потом, словно на что-то решившись, видно переборов в себе профессиональные амбиции, сказал:
- Да чего уж там! Зовём обоих. Только это... Давай ты за Наумом, а я за Ягусей. А то как-то не это...
- Да ладно уж! Понимаю.
   
   И через полчаса, хотя идти-то всего два шага, но то да сё... Хозяйство опять же. Консилиум собрали. В него, консилиум этот, окромя признанных специалистов, затесался один из бывших купцов, ныне тоже подвизающийся на огородной ниве. Звали его Лука Лукич, так себе, конечно, советничек, но для кворума и недавно вычитанного в старой занесённой ветром газете плюрализма, взяли с собой и его, приступив к досмотру помидор.
  Ягуся, сорвав два безвременно увядших "яблока любви", один плод отдала Науму, другой, поднеся к самому носу, повертела так и эдак и сообщила:
- Тута вон дырочки какие-то махонькие.
Наум подошёл к вопросу основательно. Он достал из кармана штанов непонятно как там помещавшееся здоровенное увеличительное стекло на бронзовой ручке, ворча при этом в бороду:
- Дырочки, дырочки... - И осмотрев свой экземпляр изрёк:
- Отверстия тут. Два и раз, два еще. Четыре стало быть.
- Тля, наверное - встрял Лукич.
- Сам ты - тля, наверное! - вскинулся Прокопыч. - Нету у меня тли! Иди вон и ищи в своём огороде! Правда ей там жрать нечего будет.
- Ну тише вы, тише! - урезонил их домовой.
Лука, уязвлённый в лучших намерениях, умолк, а Наум, подытоживая изыскания, пояснил Луке:
- Тля, она обычно листья гложет, а тут какая ни есть кожура.
- Может, червяк какой? - Выдвинула новую версию Ягуся.
Наум, закусив ус, размышлял вслух:
- Аккуратный какой-то червяк получается... Можно сказать, педантичный - продолжил он, взяв рассматриваемый ранее Ягусе плод
- Смотрите-ка! И на этом и на том по четыре всё же скажем отверстия. Да еще на одинаковых сверху и снизу расстояниях.
- Может, гусеница - опять было вклинился Лукич.
- И гусениц у меня нету!! - взъярился дед Пахом, но видя поднесённый Тихоном к губам палец стих всё же пробурчав - а черви только дождевые – а они полезные.

Для чистоты эксперимента, принесённым Прокопычем ножом, томаты разрезали. Вскрытие показало наличие отсутствия каких-либо червяков! А Наум заметил, что отверстия ко всему прочему глухие, не сквозные, значит. Мякоть в них при всём при этом была целая, а вот сок - как будто выжат весь.
Тихон высказал наблюдение, что похожие проколы бывают ежели двузубой вилкой проколоть - были, дескать, в барском хозяйстве такие столовые принадлежности. Вот ежели этакой в помидоры пару раз тыкнуть, примерно так бы и выглядело.

   Наум продолжил идею, дополнив, что тогда это должны быть две вилки. Причём разные: нижние-то отверстия, если от черешка сверху смотреть, на меньшем друг от друга расстоянии находятся, чем верхние.
- Таак... - протянул Прокопыч - Бар у нас нету, а вот купцы бывшие есть и, что характерно, тоже пара.
Все подозрительно посмотрели на Лукича, так как знали, что с Прокопычем он и его сотоварищ и единомышленник Денис Денисович, ежели и не в контрах, то уж точно не в приятельствах. И, кстати, чего этот Лукич с ними попёрся, спрашивается! Может, поглумиться над людями?
- Не, не , не! - замахал Лукич обеими руками, отмахиваясь от подозрений - не при чём мы! Как есть правда! Выгодой могу поклясться! Да и помидоры мы у тебя, Пахомушка, тоже покупаем, аль вымениваем там. Зачем нам себе вредить то?
Что правда, то правда, Пахомовы помидоры в деревне любили все. Бывало, даже ему самому их еле хватало.
- Даже не знаю, что и думать, - сказала Ягуся. И тут встрепенулся Тихон:
- Слушай, Пахом, а давно ли такая напасть?
Прокопыч думал недолго:
- Дык, заприметил я это третьего дня как. Плоды, что тогда такими вот обнаружил в компост определил. Не пропадать же добру! И значения-то поначалу этому не придал. Мало ли что? Всяко бывало. А на второй день глядь, еще таких несколько. Я и их в компост, конечно, но забеспокоился, потому как непонятно. Дважды чесночным рассолом полил, нынче поутру - сразу сюда. А тут нате вот опять! Ну и пошёл к пруду думу думать.

Тихон оглядел всех и спросил:
- Кажется мне одному или всё же выходит, что эти ды... Эээ... Отверстия по ночам появляются.
Пахом почесал голову всей пятернёй:
- Я их и не разглядел - мелкие больно. Но получаются, что точно ночью.
- То есть... - Тихон против обыкновения поднёс палец не к губам, а торжественно воздел вверх. - По-лу-ча-ет-ся погрызун этот ночной! А сейчас у нас что? - Народ поглядел на небо. Там всходила полная Луна , серебром окрашивая всё вокруг.
- А давайте-ка тут рядышком заляжем, да и поглядим, кто это нам тут урожаи портит - предложил Тихон.
И залегли.

   Лукич, залегший подальше от Прокопыча и поближе к Науму, стал того убеждать, что раз это не червяк, то уж точно гусеница.
- Да вряд ли - тихо ответил тот. Лукич не унимался:
- Ну если не гусеница, то кто?
Лежавшая рядом Ягуся ему зловеще сообщила, что дед Пихто. Тот обиженно пробубнил:
- Нет у нас таких. Ягуся пообещала:
- Не уймёшься – появятся!
- А ну, тихо! - прошептал Домовой. 
Наступили тишина. А чуть погодя заслышалось какое-то шебуршение. К помидорам явно что-то ползло. Неуёмный Лукич подобрался к Пахому и зашептал тому в самое ухо:
- Вон, вон, с того краю. Точно же гусеница ползёт! Здоровая!
И впрямь, меж помидорных кустов извивалось что-то гибкое.
"Засадный полк" рассредоточился и стал окружать супостата. Даже обычно робкий в таких делах Лукич, проникшись охотничьим азартом, шёл со всеми, пригнувшись и растопырив руки. Нечто заметалось в окружении. И тут споткнувшийся Лукич рухнул на что-то вякнувшее и поднимаясь радостно заорал:
- Поймал, поймал! Что я вам говорил, гусеница это! Я её за хвост держу! И приподнял добычу повыше. В руках и впрямь извивался хвост дико оравшего на весу мелкого кота.
Кот извернулся и цапнул Лукича за держащую его руку. Тот взвизгнул и выпустил кошачий хвост. Владелец оного, брякнувшись на землю, собрался было дать дёру, но тут его уже за шкирку перехватил Прокопыч и со словами  "попался, который кусался", представив его на всеобщее обозрение грозно спросил:
- Шкодим значит?
Котейка, перестав трепыхаться, обречённо повис и поджал уши.
- Ненашенский - сказал Наум. И все загалдели от дошедшего до их сознания факта произошедшего.

  Остров крутой - где все они жили - как бы выпадал из реальности бытия. Единственными, кто извне попадал туда, обычно были птицы и не шибко крупные рыбы. Людей же или вообще кого не появлялось уже давненько. Попасть на остров могли, и бывало всё же попадали. Но пожившим здесь с острова уже ни хода, ни лёта не было. Не пускал туман.
А тут вот кот. Можно сказать, обычная мелкая домашняя скотинка. Малость странный какой-то, но всё же кот.
Своих-то котов в деревне хватало. Собак вот - что странно, не было. Был волчонок, прозванный Волчком. Да он и не собака вроде! Или уж не совсем собака. Коты же здешние являлись почти что полноправными членами общества. В прямом смысле легендарными котами: кот Баюн, кот Люб, Учёный кот, да и другие тоже были ой как не просты. К тому ж могли, в большинстве своём, внятно изъясняться.
А этот серый какой-то, заморенный, замурзанный... И причём здесь, спрашивается, помидоры?

   Наум, оглядев пойманного и в целом признав его неопасным, сжалился над ним и попросил Прокопыча:
- Пусти ты животинку, куда ему деваться? Жалко же за шкирку-то бессловесную тварюшку. - И взял котейку на руки. Погладил мозолистой рукой, почесал за ушком, приговаривая: "киса, киса". Кот зажмурился от удовольствия и промурчал:
- Мя-гуу-и-по-ррразговаррривать...
Наум вздрогнул от неожиданности и выронил кота. Тот как им, положено, шмякнулся на все четыре лапы, но не убежал, а сел, аккуратно обернув вокруг лапок на диво пушистый хвост и, задрав вверх морду, стал внимательно рассматривать обступивший его народ.
- Ну, - подступилась к нему Ягуся - раз можешь говорить – давай! Помидоры твоей морды дело? Почто томатики портил?
Кот нахохлился и пробурчал:
- И ничего и не портил, а жажду утолял. Жалко вам что ли?
- У тебя что, мелкий, похмелье что ли?  - посочувствовал ему было Лукич, но его со словами " не лезь в педагогику!" оттёр Прокопыч и пояснил усатому:
- Мне не жалко, но и без спросу же нехорошо. И учти, мохнатый, я всё это готов расценивать как акт вандализма по отношению к агрокультурному наследию.
Лукич же съязвил:
- Тоже мне, Макаренко. Омбудсмен кошачий нашёлся.
Прокопыч, не обращая на него внимания, продолжил:
- Может, у тебя по молодости страсть к разрушению?
Кот взъерошился и чуть ли не прошипел:
- По какой-такой молодости? Нашли тоже малолетку невоспитанного!
- Нда... - сказал Пахом. - Похоже быстро мы не разберемся.
Выволок из-под ближнего навеса чурбаки и, предложив всем рассаживаться, обернулся к коту:
- Ну, аксакал ты наш, рассказывай, только по-порядку: фамилия, имя, отчество.
А тот, вдруг встав на задние лапы, подбоченился и заявил:

- Позвольте представиться: Барсиков Матвей Кузьмич!
- Ух ты! - посасывая укушенный, как выяснилось, Матвеем Кузьмичом палец восхитился Лукич. - Да ты с родословной, значит!
- А то! - Матвейка, снова встав на четыре лапы, выгнув спину и вздыбив шерсть, рокочущим дискантом поведал. - Мы свой род ведём от гордых барсов!
- Горных, наверное? - уточнил Наумыч.
- И горных и гордых! - подтвердил отпрыск знатного семейства кошачьих. - Меня вот назвали в честь одного из предков - дикого кота Матвея.
Тут удивилась Ягуся:
- Так он же вроде лесным был?
Матвей, скромно пожав плечиками, пояснил:
- Ну, тесно нам было, в горах-то. И дедушку, как вы, наверное, поняли, назвали как раз в честь тех самых барсов.
- Да-а - дед Тихон поцокал языком - глядишь ка ты, какие знатные мужи в твоём роду были!
- Это что! - раздуваясь от гордости и становясь похожим на пушистый колобок, продолжил тот - вы ещё о бабушке моей не знаете! Хотя, наверное, слышали. Её ж вся Россия знает!
- Это кто же? - подивилась своему неведению ведунья.
- Ну как же! - аж поперхнулся котик - напоминаю: папу моего Кузьмой звали, а бабушка моя - это его мама.
Прокопыч вслух произвёл расчёты:
- Так. Папа, значит, Кузьма, а бабушка, значит, мама Кузьмы, выходит. А-а-а… Ну про эту слышали. Видеть не видели, а слышали часто.
Матвей понизил голос и прошептал:
- А вот видеть её как раз и не стоит. Слыхали поди, что страшнее кошки зверя нет! Так это про неё.
Дед Наум крякнул:
- Да ты, мил друг, совсем нас застращал роднёй своей! Всё. Все прониклись уже. Давай уж дальше рассказывай.
- Да, да - поддержал его Лукич. - Поняли мы, в кого такая мелочь пузатая кусачей уродилась.
Матвей немного сдулся и проворчал:
- Мелочь, мелочь... Это, промежду прочим, тоже часть трагедии всей моей жизни.
- Да сколько же тебе? - изумился Прокопыч. - По виду, так всей жизни и года не наберётся.
- Ну да, - Матвейка совсем сник - счастливой-то жизни, считай, что и не наберётся. А так-то с четверть века точно  будет. Я поначалу считать не умел, а как научился, кой-чего сопоставил. Думаю, поболе четверти.
- Тю-ю, - Лукич сложил губы трубочкой - да ты пацан совсем! Недоросль.
- Эт, чё это? - Матвейка надулся, на этот раз уже от обиды. Да так, что свалявшаяся шерсть распушилась, а уши сошлись кончиками.
- Хватит кошатиться! Тьфу, собачиться! Ну, вы поняли, - не выдержал Тихон и не сдержавшись выругался - Блин! - Всё же смягчив оное, поправился - Блинчик... с творогом. Да-с... Хорошо. И всё же, четверть века - это всё же двадцать пять годиков. - Он окинул его взглядом:
 - Чегой-то не сходится. Давай-ка, дружок, теперь ещё раз с самого начала и по-порядку. По по-ряд-ку. Но с подробностями. Да не томи, а то светлеть скоро начнёт, а мы тут и не спамши и не ужинавши.

   Тот возобновил рассказ:
- Родился я в славном древнем городе Суздале.
Лукич зашептал на ухо Науму:
- И род у него гордый, и город у него славный, и... - и вдруг замычал. А Ягуся ему ласково так:
- Лукоша! Солнышко ты наше... волчье. Помолчи ужо. И не пытайся встрять. Я тут тебе подсобила малость с терпелкой-то: уста замкнула. Скоро пройдёт. А коли ещё вякнешь чего или рыпнешься, вааще как пень с глазами сидеть без движения  будешь. И что характерно, внима-а-а-тельно слушать. И не перебивать всех так-перетак! Ты, мохнатик, это, продолжай, продолжай, без излишней лирики и по-существу.

- Значит по-существу, - продолжил кот, боязливо косясь, на ободряюще улыбающуюся ему Ягусю:
- Народился я в Суздале. Тут кошкам и почёт и уважение, культ почти, как в древнем Египте. Город-то купеческий, а где купцы - там лавки, да амбары.  А где амбары, там мыши. Как тут без кошек! И, само собой, им за это благодарность великая за сохранение добра хозяйского. Правда, после этой, как там, хренолюции? Про неё прадед мой рассказывал. Жить поплоше стало. Суздаль тогда был районным центром, и культурами там тогда больше сельскохозяйственными занимались. Война потом. Тогда наше племя даже на крыс охотилось. Потом правда ничего, прилично жили. А через какое-то время, это уже батя рассказывал, будто бы какой-то буржуй заморский растолковал нашим хозявам, что тут-мол памятников культуры видимо-невидимо, и что с неё, энтой культуры, деньги лопатой соскребать можно.

   Архитектуры тут - это да. Шагу ни шагни, одна на другой - полно её. Что есть, то есть. Словом, отреставрировали всё, что смогли, нашлись же энтузиасты! Запустили туристов. Цельный комплекс для них отгрохали! ГТКа! Мы его промеж собой зовём Главный Терем Кормёжки. Потому как туристы там - всё поесть, да поспать, а на ниве культуры они всё больше в центре Суздаля шастают. Дак вот построили эту гэтэку и даже цельную улицу в городе для тех, кто ее строил, отгрохали. Ну как в городе, скорее на выселках, её и на картах-то туристических почитай что и нету. Советская называется. Это наверное в честь того, кто посоветовал её строить. Но вот кто так улицы строит? Мы, коты, конечно, и по запаху чего надо и кого надо найдём. А людям как? Улица, она же вдоль должна, а тут всё вокруг и вперемешку. Я раз ради интереса, когда считать учился, один дом, не помню за каким номером сыскать пытался, так все лапы стоптал. Пока бегал, со всеми местными кошками и собаками, которые нас и не трогают, перезнакомился. Но это к слову. Туристов-то там нет. Мы туда от них, от туристов этих, отдыхать ходим. Ну и на свидания, конечно. А сам я раньше жил обычно в центре. То тут, то там, но всё неподалёку от улицы имени вождя мирового пролетариата. Вот пролетариат этот почитай со всего миру и, что не характерно, вперемешку с буржуями, к нам и понаехал. Вы уж извиняйте, но  с подробностями и без лирики тут никак не получается - покаялся он слушателям.
   Народ выразился в том духе, что ладно мол, краевед, вещай далее.
   - Так вот. - продолжил тот, - как комплекс-то выстроили и пролетарии с буржуями понаехали, мы туда ходить повадились. Нам-то что? Мы же за классовое равенство, чтоб всем по миске сметаны и по тёплому коврику.
   Те туристы, что приехали особенно издалёка, с голодухи-то сначала всего понакупят, а там же, в ГТКе, ещё и кормёжка трёхразовая. Ну и мы тут как тут! С собаками, конечно, делиться приходилось, но мы же не звери!
   Мама моя была олицетворением счастья - натуральной трёхшерстной кошкой, серо-бело-рыжей. Ей особенно много перепадало - всем же к счастью приобщиться хочется! У неё даже постоянных хозяев не было. Жила сама по себе в своё удовольствие. Меня вот вырастила, это уж потом люди добрые подобрали. Я хоро-о-ошенький в детстве был. Беленький, пушистенький...
- Ты же серый, вроде? - не выдержал обретший голос Лукич. - Заговариваешься, да?
- Сейчас серый, да. Но я как раз к этому и подхожу...

- Напала на меня как-то мышь!
- Постой, постой, - поразился Тихон - какая мышь, кто на кого напал?
- Бо-о-ольшая... - Сделал огромные глаз котик.
- Из засады что ли? - спросил Наум.
- Да нет, просто сверху спикировала.
Наум кхекнул:
- Это что же у вас за мыши такие, пикирующие? И насколько большая?
- Ну, по весу почти с меня будет, а в размахе крыльев с метр, наверное будет, я не разглядел.
Все ахнули.
- Крыльев? - спросил Прокопыч. - Она что же, летучая была?
- Ага. И летучая, зараза, и кусучая. Как тяпнет меня!
- А ты? - поинтересовалась Ягуся.
- Ну и я её. Так и пошло: она - меня, я - её. Потом сцепились и давай по земле кататься. Ничего, вничью отбился.
- А мышь? - не отставала Ягуся.
- А мышь ушла. Улетела, то есть. А напоследок мышильда эта как зыркнет на меня буркалами своими краснючими!
- Ну, ничего. Я был хоть и малой ещё, да с соседскими котами цапаться доводилось. А там и покрупнее этой шушеры летучей попадались. И не так, случалось, перепадало. Тут же не шибко и пострадал. Испугался, конечно, поначалу. Ну-ка, на тебе, сверху да зубами в шею. Отлежался малость, покусы зализал, забывать уж стал произошедшее. И вдруг началось! Сижу как-то себе на крыше, на луну любуюсь, песню пою... И сознаю вдруг, что пою не своим голосом. Нет, голосом, конечно, своим, но вот звуки какие-то непонятные. Да и не звуки уже, а слова. Не наши, свойские, не кошачьи. А вроде людских. Слышу их и вроде как понимаю, что, дескать... Ой,мррроз, мрроз, не мрррозь миняуу. И дальше всё в том же духе. Ой, мамочки. думаю, какой мороз? Весна на дворе! И тут меня взаправду такой мороз пробрал, аж шерсть на макушке зашевелилась. Сижу размышляю: и коня у меня нету... Или есть уже? Вон, мороз-то, может и конь тоже? Да нету его! Ни белогривого, никакого нету.
   Это уж потом вспомнил. что в гэтэке, в которую не раз покушать ходил, звуки эти частенько слышал, да видать запомнил как-то. Тут еще в глазах всё помутилось, туман какой-то розовый образовался. Потом изображение появилось... Цветное!!! С крыши чуть не рухнул, пока слезал. И домой со всех лап! Бегу, думаю – съел, наверное, что-то не то, молочком бы надо отпиться. Может, полегче станет. А домой не пущают. Чья ты, мол, кисонька? Иди к себе домой. А я где, спрашивается? Ломлюсь в дверь, меня же ногой, правда аккуратно отпихивают, и дверь перед носом закрывают. Будто и не их я. Э, думаю, не только у меня умопомрачнение. Эпидемия, должно быть, вирус какой-нибудь. Потоптался у двери... Светло-коричневой. Бррр... Муторно и внутри и на душе. Пошёл, куда лапы несут. Морду вниз опустил. Машинально лапами перебираю и понимаю, что-то не то. Лапы свои вижу, а они серые! Ладно, зрение стало цветным, но лапы-то как из белых в серые, тут же не спутаешь! Успокаиваю себя, ночью все кошки серые, чем я хуже? И до меня доходит: ночь-то ночью, но луна же полная! Светлёхонько! Ох меня и пробрало! Аж на всех четырёх подскочил сразу. Ринулся куда-то, в глазах опять туман розовый. Влетел в чей-то огород, запутался в кустах и тут меня кто-то шмяк по носу! Я его хвать зубами! А мне в рот текёт чего-то. Проморгался, гляжу, я оказывается в помидор вцепился. Облизываюсь, а вкус-то понррравился, мочи нету. Ну и присосался к одному, другому, третьему, аж пузико раздуло. Но попустило. Туман рассеялся, морду не сводит, а то будто бы зубам во рту тесно было. И когти землю не царапают. На лапы поглядел - мать моя, Василиса Мурлыковна, а лапы-то, будто ржавчиной осыпаны! Да что там, вся шерсть такая! Всё, кумекаю, приехали. Про кошачьи питомники слышал, но чтобы там психиатрическую помощь оказывали - это вряд ли. Скорее бешеным посчитать могут. Самому в ветеринарку идти сдаваться?  Ну уж дудки! Что я рыжий, что ли. Ах да, теперь рыжий. Но всё равно, нет и нет. Нельзя впадать в отчаяние. Укусил себя за хвост - больно-то как! Начал логическую цепочку выстраивать: чувствую - значит живой. Вроде как мыслю, и будто бы говорю уже. Где наша не пропадала! Нет, без этого, пожалуй, обойдёмся. Ничего не болит, есть вот только хочется зверски. Надо бы эти помидоры чем-то закусить. Перетерпел до утра, а там и туристы выручили колбаской свежей.
  Раз домой не пускают, стал к кочевой жизни привыкать понемногу. А вот расти перестал. Мне же тогда году ещё не было, когда стряслось всё это. А так, ничего себе, и более того, всё для себя! Отъелся на туристских харчах и хоть росточку невеликого, всё же на кота стал похож. Ну, почти похож. Да и поиграться с кем всё же тянуло. Потом разговоры людские понимать научился. Занятный они народ, люди! Про одно и то же один другому одно скажет, другому - третье, а третьему - не пойми чего. Занятно. С местными кошками стало скучно совсем. Всё мяу, да мяу... Малоинформативный диалог. Даже на кошачьем. У них же все мысли: чего бы поесть, да как бы потомством обзавестись. Шипят ещё некоторые - территорию делят. Прям как дети! С людьми и поинтереснее, и поприятнее. Они и погладят и поиграют, за у-у-ушком почешут. Присноровился, в общем, к новой жизни. Даже стал по гостям путешествовать. Бывает, сгребёт меня в охапку ребятёнок какой и  к себе домой притащит. Там накормят, конечно. Бывало, что и жить оставляли. Но жить у новых хозяев каждый раз приходилось только до следующего полнолуния. А то как окрас поменяется - кто меня признает?
   
   С помидорами поначалу был просто кошмар - я ж теперь без них и не мог вовсе. Помрачения начинались. С конца июня по сентябрь ещё ничего. Проберёшься потихоньку в какой-нибудь парник, примешь на душу с пол литра соку и живи себе спокойно месяц дальше. Мне ж без соку этого  в полнолуние ну совсем никак! Зубы, правда, уже не так выпирают, с когтями теми вообще всё нормально. Вот цвет, тот раз в месяц меняется.  С белого на серый, с серого на рыжий и так по кругу. Причём ровно в первый час полнолуния. А в первый-то раз трижды за ночь поменялся!
   Я приспособился. Загодя, за день, два соком напиваюсь - и ничего, ни тумана, ни ошалелости. А без этого труба. Точнее трубой, это я про хвост, он об эту пору перпендикулярно спине встаёт. К луне его что ли тянет?
Как-то раз поприжало в зиму. Ну не было возможности помидоры надыбать. Уж как маялся, как маялся, на людей и прочих не кидался, конечно, но пока жажду не утолил дня четыре с поднятым хвостом бегал. А он вниз ни в какую! Так вот и спал. Та ещё, наверное, картинка. Хорошо, с некоторых пор томатный сок в картонных коробках продавать стали. Это в холода часто выручало. Проберёшься в магазин, затрёшься меж стеллажей, а ночью прокусил одну-другую коробочку и пей в волю! Пробовал зимние помидоры тепличные - без толку. Никакого эффекта! У них ни цвета ни запаха, один голый колер. Как настоящие прям! Но вы не подумайте, я всем пользовался не за просто так! У меня всё как у людей. Этот, как его, баррртер, называется. Обмен, вроде как. Мыши обычные, пешеходные которые, они теперь меня за версту чуют и бегут прижав уши. Вот магазинам таким образом урон компенсировал - мышей выводил. Они от моего запаха потом долго не заводились. А в парниках кротов гонял, землицу маленько когтями рыхлил. Мы ж с понятием, каждый труд должен быть оплачен!

- То-то я гляжу землица у меня на грядках вроде не такая была! - Это Прокопыч подтвердил слова Матвея. - Только слушай, тебе же вроде одного разу соку напиваться хватает, а ко мне почто третий день шастаешь! А?
Матвейка замялся:
- Ну, так-то оно да, но уж больно они у Вас вкусные!
Все рассмеялись.
- Хотя,конечно, всяко приходилось. Бывало из дома где приютили вовремя не выберешься - так что хошь делай! Раз даже солёные помидоры из банки лапой доставал, а меня застукали... Да-а, интересно было бы за людьми понаблюдать, как они на это смотрят. Мне-то куда деваться, знай, сок из помидор высасываю. Слава кошачьей праматери, они потом решили, что меня кто-то валерьянкой напоил, а то потом пытались ещё угощать. А они ж солёные! Ну, а летом без проблем, правда у нас там больше огурцы в почёте. Даже цельный праздник есть - День Огурца. Не поверите: международный! Многому я у людей научился за два десятка с гаком лет. Только мучил меня дефицит общения.

   Телевизор, конечно, смотреть интересно. Но и поговорить ведь хочется. Умею же! А могут ведь и не понять...

   Как-то раз не сдержался и в одной семье стал, значит, хозяину отвечать. Он напился, гад, и стал меня спрашивать, уважаю ли я его. Ну, я ему и говорю:
- За что же это, скотина ты такая, мне тебя уважать? Колбаски у тебя на Пасху не выпросишь. Пнуть норовишь.
  Он зажмурился и лицом посерел, я нырк под стол. А не было меня, померещилось! Мужик, правда, потом заикаться стал... Но пить бросил! С тех пор зарекся я с людьми разговаривать. Неблагодарное, скажу я вам, это дело - правду говорить. Читать стал учиться. Сперва по вывескам, плакатам там всяким, потом даже в библиотеку пристроился. Все уйдут на ночь, а ты читай себе! Пир для души - и только! Читать вот приходилось то, что на нижних полках - на верхних-то несподлапно было. Вытащить-то можно - а назад-то как? Три раза как цвет менял, по-новой к ним пристраивался, на четвертый поостерегся - ну-ка чего заподозрят.

- Так как же тебя сюда-то занесло? - спросил Матвея Тихон.
- Как занесло - не знаю, а как сподобило - расскажу.
   Шел я как-то в наш знаменитый музей деревянного зодчества. У меня там тётя Прасковья работает главным специалистом по мышам, на полном довольствии! Музей хоть и федеральный, но мышам это до лампочки, хоть Фарадея, хоть Ильича. Им, мышам-то, директор али там федеральный инспектор - никто не указ. Нету на них кроме нас управы. Вот иду я, значит, к тёте - надо же тётю проведывать, они от этого молодеют!
  Жил тогда ближе к Пушкарской слободе, поэтому пошёл через главный мост. К музею еще и деревянный мостик есть, через речку нашу Каменку, но мне было ближе через главный. Он улицу Ленина как бы на части делит. Раньше улица эта звалась с одного конца Пинаиха, с другого Ярославская, а посередь вообще Московская. Революция всех уравняла! Теперь вот у нас одна улица - одна дорога, Ленинская! Да неважно. Иду, в общем, а на мосту перекоп. Тролли его, мост этот, ушатали.
- Какие тролли? - удивилась Ягуся.
- Да всякие, и местные, и неместные. Слушатели засомневались. Не было у нас, вроде, троллей-то? Они ж на Западе где-то живут. Матвей усмехнулся:
- У нас раньше много кто нЕ жил. Теперь вот зАжили. А некоторые вообще знаете какие теперь зажиточные стали!
   А тролли - те, что под мостом, вроде как живые. Это которые теперь местные. Они сами мелкие и пакостят по мелочи. А вот проезжие - те вообще как зомби, неживые. Я таких по телевизору видел. Прутся напролом. Их еще троллерами зовут. Вот на этих мостов не напасешься. В общем, пошел мостик трещинками. Пошли его чинить. У нас починка - дело нескорое. С починами - это да! Почитай, году не проходит без нового почина.
   Словом, ни проехать, ни пройти. Короче, мост закрыли. Что делать? Кто виноват - ясно, тролли. А кто же еще? Но делать-то что? Гляжу - народ под мост сворачивает. Я как все - я за народом! А там тоже мостик, плавучий, как черепаха Тортила, только длинная. Все идут - и я пошел! Иду, на виды любуюсь. А прям из-под моста - тролль!
Матвей насупился:
- Да ладно, - засомневался Лукич - тролль! Бобр, поди! -
- Бобры там, конечно, тоже бывают. Но стал бы я бобра пугаться? Ну, крыска водоплавучая, большая, конечно, но ведь мирная. Что ж я, тролля от бобра не отличу? А тролля да, напугался. В воду, с испугу оступившись, шлепнулся. Перил-то не было. И с хвостом под воду ушел. Все, думаю, сходил к тёте. Мысли в голове крутятся - тону ведь! Понимаю, что мыслями тут не поможешь, давай хвостом крутить. Выныриваю, выныриваю - вынырнул. Только уже вот тутачки, а не там, в тине весь по уши, барахтаюсь. Плавать-то я умею. Ну, как плавать - по-кошачьи. Нет, не по-собачьи, нашли тоже спаниеля. А меня кто-то из воды вытаскивает. Смотрю - тётенька. Нет, не моя, чужая тётенька. Но тоже очень красивая. С длинными, до... под водой не видно было, но о-о-очень длинными волосами. Ладошкой мне мордочку от тины вытирает и умиляется. Ой, говорит, котик морской! Повертела так и эдак и вздохнула с сожалением - нет, дескать, и этот сухопутный! Да как наподдаст мне хвостом! Представляете, у нее хвост был - как у рыбы! Мягкий, надо сказать, хвост. А все одно обидно - что я ей, шарик пинг-понговый?
- Хвост у нее был, есть и будет - сказала ему Ягуся. - Русалка она, Берегиней кличут. Ты ей лучше спасибо скажи, спасла она тебя. Там, у берега, знаешь, как топко?
- Скажу, чего уж.
- Скажи, скажи! Или вон через Карпыча передай, если не застанешь.
- Какого-такого КарпачА?
- Не Карпача, а Кар-пы-ча. Отчество у него такое. Ты что ж, Водяного нашего не видел? И это... Ты с отчеством-то поосторожнее. Обидится - рыбки потом не допросишься.
- Ладно, - пообещал котик, и продолжил:
- Лечу... Кусты... Чащоба...И дед какой-то замшелый весь. Я его спрашиваю: к людям куда идти? Он же в сторону куда-то тычет пальцем. Мало, что себе не за спину. Тудыть-мол. И всё дальше. Глазами лупает и молчит, как пень. Еще и улыбается. Пошел. Дошел до оврага. Глубо-о-окого! Там на краю еще один хрыч стоит, близнец первого. Я ему: скажите, пожалуйста, как попасть в цивилизацию? Тот тоже направил, тудыть его... Что делать? Понимаю, что нечисто тут, но побрел. Уперся в болотину. Там, на коряге, представляете - еще один и точно такой же! Всё, думаю, обложили. Но дорогу узнать пытаюсь. Слушай, говорю, дед, я тебя человеческим языком спрашиваю - куда идти к людям? Он тоже: тудыть вон! И пальчиком тык! И все с улыбочкой. Я в противоположную сторону развернулся и через все буераки, напрямки, напролом! А темно уж... Канаву какую-то перемахнул и в огороде оказался. А сверху луна полная, помидоры перед самым носом. Ну и нашло на меня затмение-то.
- Что ж ты народу-то не показался?
- Покажешься тут! Вы в курсе, что у вас тут драконы водятся и ещё не пойми кто?
- Ну, - Наум многозначительно посмотрел на кота, - не водятся, а водится. Один он у нас. И не со всеми, положим, водится то. С купцами, вон, - он кивнул в сторону Лукича, - не всякий раз. Да и чего его бояться? Он же мирный!
    Лукич взъерепенился, вскочил и стал свою купеческую честь отстаивать.
- А чего он, Дракоша ваш, от выгодного дела отказывается? Он хоть мелковатый, но дракон же! А драконы, они что? Они золото чують! Что ему, жалко, что ли? Погулять малость, носом в землю потыкаться. Нам что? Нам многого не надо. Мы не жадные. Да и неоткуда тут многому-то взяться. А он - что я, говорит, вам пёс какой - землю нюхать? Сами вон и вынюхивайте.
   У Матвея от восторга заблестели глаза и он заявил:
- Знаете, я серебро могу чувствовать... Лапами. Даже ежели оно в метре от меня будет. Подушечки на лапах как-то щиплет и покалывает.
- Кииисонька, - расплылся в улыбке Лукич, - пойдем к нам жить. Мы тебя одной только колбаской кормить станем. Вот тебе наше купеческое слово.
- Ну-ну, - осадил того Тихон, - неча молодежь от светлых идеалов колбасой сманивать. Ишь, прохиндей! Не слушай его, Матвей! Знаем мы уже их купеческое слово. Слышали. С него станется тебя этой всего одной только колбаской весь год кормить. Мееелко так ее нарезав.
   Лукич обиженно засопел:
- А ежели он и не найдет ничего, что теперь - разориться?
- Да уймись ты! - взяв того за хлястик и усадив на место произнес Наум. - Ты сам, котя, давай приглядись, с кем жить, с кем дружить. У нас тута все: и люди, и не только - мирные.
- Мииирные! - Матвей глянул в сторону Прокопыча. - Этот вон тоже мирный, а с лопатой не расстается. Весь день ходит с ней, как пограничник с ружжом! Как углядел, что помидора его мной поедена, так осерчал! Знаете, какое у него лицо было? Зверское!
- Да не тронул бы я тебя, - пробурчал Прокопыч. - А лицо - оно у меня от забот такое, суровым кажется. Чего к другим не сбёг-то?
- Сбегал. У всех помидоры попробовал - не то что-то, кислят. А ваши слаадкие! Правда, на второй день подступился к вашим, кусь было - и чуть не заорал! Лапами рот зажал, а там свербит ужас как! Решил - всё, отравили. Потом расчухал - чеснок, я его тоже очень не очень. Сбегал к ручью, прополоскал ротик. Оттёр помидорчики хвостом как следует и продолжил дегустацию. А в лес бежать - нет уж, увольте. Там такая дедовщина водится! Мо-о-ожно, я с вами тут, а?
    И он понурил голову, которую тут же ласково погладила Ягуся, приговаривая:
- И лесу нашего не бойся, не трое их, дедов-то. Один он! Лесовичок это. Тудыткой его и кличут. Одичал малость, с медведями-то.
- Ой, - прижал уши Матвейка, - там что, и медведи есть?
- Есть, - озорно подмигнула Ягуся. - Но тоже мирные. Познакомишься ишшо.
   Тудытка наш - он без леса долго не может. Корни его там. В деревню на полчасика забежит, в неделю раз, а то и месяц. И сидит опять у себя в лесу, как сыч... Скучает по грибникам да туристам. Где их сейчас наберешься? Нетути. С пути сбивать - это у него от природы натура такая. Пока ты с лесом не подружишься, он тебя по нему кружить будет. Так-то он у нас тоже добрый... Бедолага.
   Кот фыркнул:
- Бедолага он! А я тогда кто после всего этого?
- Кхе! - погладил его Наум. - Мы тебя пока знаем только как беспризорника и мелкого искусителя чужих помидоров. Да не тушуйся ты! Знаем, поняли, инстинкт это у тебя. Этот, как его... Во! Условный рефлекс! Ты, Ягуся, как главный спец по вЕдомому и невЕдомому, что скажешь?

   Ягуся выдвинула диагноз.
- У этого пушистика, по всему видать, не-до-ме-та-мор-фо-за!
- Ух ты! – восхитился было Матвей. - А это что?
- А то, лапочка, что тяпнула тебя не простая мышь, а оборотень-вампир.
- Дак и я его того, тоже тяпнул, и не раз.
   Ягуся усмехнулась:
- Ну, вряд ли он после того молочко лакать будет. Тебе же кровушку сосать предстояло, кабы ты на помидоры не нарвался. Да и то, что ты вампирьей крови попробовал, куснув его, тоже свою роль, видать, сыграло. Из этого вместе с помидорами что-то вроде антидота получилось - противоядия, по-простому. Где-то там чего-то переклинило на фоне твоих нервозных потрясений и тебя, голубчик, вместо крови на соке томатном зациклило. Видишь. Зрение цветное обрел? Зубки вон на полнолуние растут. Цвет шкурки меняешь. Это, наверное, матушкины гены проснулись. Говорил, она у тебя трехшерстной была? Занятно. Кошки-то мужска полу трехцветными, вроде, не бывают? Но ты ж в один цвет перекидываешься. Зато тепереча ты и зимой, и летом, и куда как почаще разным цветом. Серебро, опять же, чуешь, хоть и не корежит тебя с него, как силу нечистую, а щиплет токмо. Что симптоматичненько, чесноку тоже не переносишь.
- Дак я и раньше чеснок не жаловал, - засомневался котя. И от неожиданной догадки обмер, округлив глаза, шепча при этом дрожащим голосом - так что же я теперь - вампир???
   Все выжидательно затихли. И в этой тишине услышали тоненькое подвывание. Посмотрели в ту сторону и увидели - Лукич, бледный, как мел, сведя глаза к переносице, держит перед самым носом укушенный днесь Матвеем палец и очумело на него смотрит, поскуливая с подвываниями. Повисла гнетущая пауза, которую разрядил дед Наум, трагическим голосом промолвивший:
- Всё, Пахомушка, хана твоим помидорчикам. На этого уж точно не напасешься. А ежели он еще и шерсть менять начнет, да хвост у него вырастет, у-у-у!
   Лукич грохнулся в обморок. Ягуся, укоризненно покачав головой  приводя купца в чувство, пожурила:
- Ты, Наумыч, все ж думай, с кем шуткуешь. У ентих-то вместо чувства юмора арифмометр денежный встроенный. Ишшо душевно покалечишь нам прогрессивного члена общества.
- Че это ты в нем прогрессивного нашла? - поинтересовался Наум.
   Ягуся торжественно сообщила:
- Торговля - она движитель прогресса, люди-то бают. Да и нам без ихних закидонов жить станет скучно.
   К Матвею подошел Тихон, и котик сквозь слезы прохныкал:
- Что же теперь со мной будет?
- А что? - спросил домовой. - Ты за эти годы ведь с другими котами дрался?
- Бывало,- ответил он.
- Кусаться приходилось?
- Случалось такое.
- И как коты эти потом? На людей бросались?
- Нет, вроде.
- От, значит, и не передаются эти твои побочные эффекты. правильно Ягуся сказала, как есть не-до-ме-та-мор-фо-за. Может, пройдет ещесовсем.
- Так я останусь?
- Да куды ж ты теперь денешься с подводной-то лодки? Острова нашего, стало быть. Конечно, останешься, - окончательно успокоил его Тихон. - Иди вон, тебя у  соседской избы профильный комитет по братской встрече дожидается. А мы пойдем, вздремнуть хоть часок, утро уже.
   Матвей поглядел, куда указал домовой. И увидел этот братский комитет, состоящий из одних котов.
   Коты были разные. И по шерсти, и по комплекции. Один так вообще в очках был, а другой с гуслями. Они чинно расположились на завалинке дома, стоящего следующим по ряду. Кто-то сидел, вылизывая лапку, кто-то просто лежал, жмурясь на всходящее из-за леса солнышко. Матвейка вздохнул и неуверенной походкой пошел знакомиться с новыми братьями по шерсти, и не дай кто бы то ни было против оной.

   Первым ему представился очень вальяжный кот:
   - Меня Мартыном зовут. Ну, иногда Мартиком, если заслужу.
Второй, что с гуслями, оказался Баюн. Третий, в очках, назвался Доктором, а четвертый, который, вроде, чего-то жевал, сказался Любом!
   - А меня Матвеем кличут, - отрекомендовался котик.
   - Ну, - добродушно пробасил Баюн, - на Матвея ты, приятель, как-то не тянешь.
   - Это почему же? - захорохорился Матвей. - Маленький, да?
   - Дело не в габаритах. Хотя да, маловат ты, что есть, то есть. Матвей - это кто-то солидный, важный, что ли. Ну-ка, прими важный вид.
   Матвей напыжился и встопорщил усы. Коты на это, стараясь проявить деликатность, кто закряхтел, кто закхекал, но смех сдержали. Мартын только заливисто замявкал, но хоть отвернулся. Матвей опустил усы и уменьшился до прежних форм.
   - И как же меня теперь? - жалостливо спросил он.
   Баюн предложил:
   - А давай Матвейкой. Имя, можно сказать, почти прежнее, но не такое помпезное.
   Баюн подпер подбородок толстенным хвостом и продолжил:
   - Имя - оно должно суть отражать. Ты вон какой бойкий да озорной. Матвейкой тебе быть самое оно.
   - А вот ваше имя что отражает? - все же решил поартачиться котик. - Бай-байканье?
   - Не без этого, - и не подумал обижаться на подначку тот, разъясняя:
   - Баюн - от слова баять, говорить, значит. Это и отражает суть. Кот Баюн - кот-рассказчик, или сказитель. В старину-то сказы под гусли сказывали. Вот они - гусли, вот он - я. Бессонница будет - зови, могу и убаюкать.
   - Понятно, - понимая свою моральную неправоту, потупился котик. Но, собравшись с духом, спросил, - А вы?
   Другие коты тоже стали комментировать свои имена. Доктор, достав откуда-то здоровенную рукописную книгу, открыл ее в начале и начал читать:
   - Лета такого-то поближе к осени состоялся потоп местного значения, и образовался остров, которому дали имя Крутой, по названию деревни, стоящей в тем месте издавна и на взгорье, что явствует из ее названия. Вот, - протер он хвостом очки и закрыл лапописную, как теперь выяснилось, книгу. - Я тута летопись веду, за что и получил от народа, так сказать, ученую степень. Доктором прозвали за заслуги перед обществом. Ученые-то они, обычно, все сплошь доктора. Вот и я теперь Доктор, а покороче - Дока. А так, - кот разоткровенничался, - отродясь меня Васькой звали. Но у нас еще один есть, и тоже Вася. Он хоть и зрелый кот, но баловали его в детстве, заигрался. С тех пор все и играет, то с мухами, то с бабочками, а нету - так с хвостом, лишь бы поиграть. Так его не Васькой, а Игруном кличут, или Игрулей. Вот, чтобы путаницы не было, которого из Васек зовут и кому на зов поспешать, мы и зовемся по-разному. Я - Дока, он - Игруля. Токо ты с него пример не бери. Нам и одного такого шалопая за глаза... Обчеству трудовые резервы нужны, преемственность поколений. Спартак - чемпион! Э-э-э, о чем это я? Увлекся маненько, - Дока замялся и замолчал.
   - А вы, дяденька, чего траву жуете? - обратился Матвей к Любу. - Вы вегетарианец, да?
   Люб улыбнулся ему, впрочем, не разжимая губ и не выпуская стебельки. При том все же внятно объяснил:
   - Положено мне. Это не совсем трава. Трава, конечно, но в данном случае она еще символ любви. Видишь, тут два листика видом сердечки напоминают. Вот они как бы символы. Два листика - два любящих сердца, а я что-то вроде древнеримского Купидона, проводник любви...
   Мартын, что для него необычно, скромно отворачивал морду, хотя и он, все же, рассказал:
   - Мое имя - оно натуру характеризует. Да чего уж там, - махнул он хвостом, - находит на меня по весне. Все вот как-то держат себя в лапах, а я лезу на первую что рядом крышу и пою. Каждый год как март - у меня запой. Э-э-э... запей... Нет, запев, вот. Пою, словом, до самозабвения. От крыши не отодрать. Вот и Мартын поэтому. И потом, меня бабулечки местные особенно любят. Есть во мне что-то такое... лирическое. Сам-то ты что надумал? Давай, мы тебя Плодожориком назовем? А сокращенно Жориком, или Жорой?
   - Нетушки, - засмеялся шутке котик. - Пусть уж буду Матвейкой. Мне, в общем-то, и самому нравится. Может, и до Матвея когда дорасту.

   - Вот и слава Котофеичу! - Баюн потер лапы одну о другую. - У кого жить думаешь? Или как привык, сам по себе? Тут есть где и одному устроиться.
   - Од-но-му... - протянул Матвейка. - Один-то я нажился. Одиноко это. А у кого можно? И кто такой Котофеич?
   - Ко-то-фе-е-вич - это наш доброкот. Фей кошачий. Он всем добрым котам помогает, а злых наказывает. Может, и увидишь его еще. Так-то он нечасто появляется, - разъяснил Баюн. - А жить? Да у всех можно. Чай, не объешь. Места тебе немного надо. Я вон у Ягуси живу, Дока у Наумыча, Мартын чаще в женском обществе, Люб обычно у главной нашей бабулечки, а то и у других иногда заночует. Тут у нас без ревности. Игруля вон у какого дома играет, там его и накормят, и спать половичок постелят. Он же как мультфильмы - смотри на него да веселись. Вот ему все и рады. А ты уж давай сам решай, где тебе сподлапней.
   - Я подумаю, - пообещал Матвейка. - И вот еще. Скажите-ка мне, любезные, доброкоты, куда это меня в целом занесло? Дедушка Тихон про какую-то лодку рассказывал. Ваш остров, он что - как у Жюль Верна - Наутилус плавает? Такое бывает, я читал.
   - Нет, дружочек, не Наутилус, - Дока постучал когтем по корешку своей летописи. - Хотя в каком-то роде... помнишь, я тебе из книги начало читал? Так то не сказка, а самая что ни на есть взаправдашная быль. Вот Баюн с нами туточки, какая же он сказка? Быль, как ни глянь. Да и Люб тоже. Сам-то я самоучка, как Кулибин, но правду блюду, как есть...
   - А есть тута у нас локальная природная аномалия. И автономия от всего остального мира. Сюда-то кроме Дракоши уж поболе как с полста лет никого крупнее утки не залетало. Раньше-то хоть гуси были. А невидаль всякая, дак кому, может и невидаль, а так - ну, водяной, ну, домовой, леший, опять же... Раньше им от всех хорониться приходилось, а как поприжало обстоятельствами  - так вот здесь и впрямь как в одной лодке, все вместе гребем в светлое будущее. Ты не робей, паря, со временем тоже втянешься, главное - не торопись, выбери себе дело по душе. К делу-то оно само всё приложится, ей-ей.
   - Де-е-ело? - озадачился котик. - Я-я-я мышей ловить умею!
   - Ага, на живца, - поддакнул Мартын. - Слышали мы тут, как ты про летучую мышь рассказывал.
   - Что же не подошли? - будто бы даже обиделся Матвейка. - Могли бы и солидарность кошачью проявить.
   В их пикировку вмешался Баюн, погрозив Мартыну хвостом:
   - Ты, Матвейка, пойми: уклад у нас тут матри-патри-архальный. Полная демократия, круто замешанная на домострое. Почти что коммунизм плюс натуральное хозяйство. Даже эти... одного ты видел, Лукич который, вносят, хотя, порой, и тащут, что плохо лежит, посильный вклад в развитие нашего сообщества... Да-с. У нас тут не шибко забалуешь, чуть что - Вече, как в Новгороде Великом. Общее решение и никаких отщепенцев. Некуда им отщепляться-то отсель. А то, что не подошли и не оказали моральной поддержки, наш, в настоящий момент, серый брат, так не кошачье это дело - старшим указывать. Так, подсказать иногда ненавязчиво, исподволь. А насчет мышей - так нету их в деревне, почитай. Одна вон, один... остался, мышь.
   Дока вон с Ягусей опыт какой-то ставили, снадобье новое варили. От запаха того снадобья все мыши и ушли... В лес ушли. Там их Тудытка в лесных переквалифицировал и обратно не пущает. Тоже мне, пастух мышиный, понимаешь. А тот, что остался, он немного со странностями - ему его мышиная мать сказку про какую-то Нарнию рассказывала, какого-то тамошнего мыша. Он раздухарился, живет теперь у нас, как сыр в масле катается, или наоборот, масло на сыре. Почитай что на шею сел и ножки свесил. К нему из нас, котов, теперь очередь поиграть. А он из нас, вроде как, себе партнеров на бой выбирает. Шустрый - не угонишься. А загонишь в угол, так он тебе еще того гляди хвостом промеж ушей засветить может. Бо-о-орзый - спасу нету! И не тронь его - мыньшенство ведь. Уйдет совсем, так с кем играть-то? По-нашему, по-кошачьи. Традиции тоже как-то надо поддерживать. Так и живем, друг другу помогаем, и ты давай, вливайся в коллектив.
 
   - Даже не знаю, мышей мало, в лес за ними, что ли, идти?
   - Не советую, - сказал Мартын. - Тудытка агрессии не потерпит. И там ведь это, кроме медведей еще и зайцы есть. Особенно любимец его - За-а-аинька. Та еще мышь-переросток! Лесовик нам иногда квоты выделяет, тоже строго по очереди на отлов заблудших мышонков и возврат их в лоно семьи. Какая ни есть для инстинкта отдушина. Ты не горюй, придумаем чё-нибудь.
   - Но де-е-ело же! - протянул Матвейка.
   На что, откашлявшись, ответил уже Баюн:
   - Ты пойми, дело всей жизни тоже разным бывает. Наше кошачье дело - не только мышей ловить, это даже не вторично уже. Наше дело - людям приносить радость. Ты вон какой миленький... Не ерошься, миленький-миленький! Тебя же всем и каждому погладить хочется...приласкать... Человек - он когда кошку гладит, сам добреет. Думаешь, это не дело? Сам сколько детям, что тебя домой притаскивали, с собой радости принес?
   Матвейка пригорюнился:
   - Радости... Скажете тоже. На месяц всего той радости. Знаете, как они горевали, когда мне сбегать приходилось?
   Баюн выпятил нижнюю губу, подумал и ответил:
   - Посмотри на это диалектически. С другой стороны, значит. Да, горестно ребенку с другом расстаться, так он потом, может, друзей ценить научится.
   - Да-а?! - Матвейка поднял на Баюна блестящие от слезинок глаза. Тот лапой утёр ему мордашку и подтвердил:
   - Точно тебе говорю.
   - Ну, тогда хорошо, наверное.
   - То-то, брат. Ты сам еще не догадываешься, какой в тебе талант спит.
   - Что же, тогда, пока как-нибудь без дела у вас тут поживу.
   - Без дела не останешься, помяни мое слово.
   - Пра-авда? - Матвейка совсем успокоился и с решительным видом сообщил - Я тогда пока кладовщиком буду.
   - Кем? - недоуменно спросил его Баюн.
   - Клады искать буду.
   - А, кладоискателем! Тоже хорошо. Дело, конечно, непредсказуемое и нерегулярно прибыльное, но если повезет... Ладно, Матвейка, смотри - разошлись уже все, - зевнул, деликатно прикрыв рот лапой Баюн. - Пойдем сегодня ко мне с Ягусей. Она добрая, у меня там с вечера сметанка осталась, по ночному холодку должно не скисло еще. Ты после помидоров сметанку-то можешь кушать?
   Матвейка серьезно пообещал, что может и до, и после, и отдельно. И они пошли устраиваться на ночлег.

   Как ни мягко и тепло было на лоскутном коврике, да еще на теплой печке, где неподалеку уже вовсю мурчал Баюн, Матвейка долго не могу заснуть. Всё думы одолевали. Ему тут, по правде, сразу понравилось. Он и ерепенился-то больше для виду, чтобы не уронить свою честь в глазах общественности. Где вот, спрашивается, с кошками еще по-людски разговаривают? А уж кормят, поят... Благодать просто. И дело он найдет себе, непременно, достойное! Клады - это пусть, скорее, хобби будет. Да и не на каждом шагу они спрятаны. Надо дума-ать... Дума-а... Ду-у-у... И он сам не понял, как заснул.
  И снился ему Суздаль, город мастеров и теремов. Речка Каменка, мост через нее, уже отремонтированный. И музей, деревянный. Там у главного входа почему-то на задних лапах стояла его тётя Прасковья. Тётя грозила ему коготком и приговаривала: смотри, Матюша, не проспи свово таланту.

09.08.2019 Суздаль

Конец второго сказа

Продолжение следует.