Красный Берег

                Посвящается всем жертвам нацизма
                и обычной жестокости человеческой души

                Белоруссия, деревня Красный Берег, 1941,
                оккупированная территория

В маленьком классе деревенской школы шёл урок. Обычный урок арифметики: пожилой учитель Александр Григорьевич, как обычно, писал мелом на чёрной крашеной доске арифметические задачки для своих ребятишек. Только вот обычно уроки в четвёртом «А» классе проходили весело. Но теперь всё изменилось. Совсем недавно – в июне – началась война.
Что такое война? Многие ребята задавали этот вопрос пожилому учителю тогда, двадцать второго июня, когда взрослые выбегали из своих домов, слыша по радио это страшное слово. Дети не знали, чего ждать и чего бояться. Для ребят «война» так и оставалась просто чем-то, чего надо бояться так, как боятся Кощея Бессмертного, слушая сказки у горящей печки. Но в отличие от четвероклассников, Александр Григорьевич, седой, слегка сутуловатый учитель с добрыми серыми глазами, знал, что на самом деле есть война…
На фронт почти сразу ушли все мужчины и юноши – все, кто мог держать в руках оружие. Остались только женщины, дети и старики. Прошло совсем немного времени – и вскоре война пришла и в Красный Берег. Дети увидели сами, кто принёс им войну.
Фашисты вошли в деревню без боя – некому было защищать стариков и детей. Солдаты в серой форме говорили на непонятном языке, веселились, пьянствовали и делали всё, что хотели. В первую ночь немцы врывались в дома, избивали стариков и женщин, уносили с собой всё, что могли унести. Тех, у кого находили красный советский партбилет, выводили и расстреливали прямо во дворе своего дома.
Наутро следующего дня фашисты согнали всех жителей деревни на площадку перед домом председателя колхоза. Капитан вермахта Ульрих Тауб – немецкий офицер в строгой выглаженной тёмно-серой форме, круглых очках и с железным крестом у чёрного воротника – объявил, что деревня переходит под его контроль. Два солдата с короткими автоматами вывели из деревянного дома председателя. Кузьму Петровича, плечистого кудрявого мужчину, которого уважала вся деревня, было не узнать: белая рубашка на нём была порвана и испачкана грязью, под правым глазом виднелся большой кровоподтёк, а у свежей раны на лбу запеклась кровь. Немец в круглых очках подошёл к председателю, презрительно окинул его надменным взглядом и задал какой-то вопрос. Кузьма Петрович рассмеялся громко и плюнул фашисту в лицо. Тогда офицер прокричал что-то по-немецки, резко выхватил из кобуры пистолет и выстрелил в председателя…
Так и дети тоже узнали, что такое война.
И всё же школьный учитель Александр Григорьевич как обычно первого сентября начал новый учебный год для своих четвероклашек. Александр, будучи до революции православным священником, верил, что детям будет легче, если они будут вместе в это трудное время – вместе друг с другом и со своим учителем. Ведь кто-то из ребят остался совсем один…
Сейчас шёл урок арифметики. Пожилой учитель писал скрипучим мелом на чёрной доске арифметические примеры, но думал он о другом.
Витя, светловолосый голубоглазый мальчишка со смешными веснушками на носу, сидел, опустив голову, на третьей парте в ряду у старого окна. Александр Григорьевич жалел этого мальчишку больше остальных детей. Десятилетний Витя потерял всех своих родных: его мать умерла три года назад, отец ушёл на фронт. А сестру недавно забрали немцы.
В тот день в деревню приехала большая крытая брезентом грузовая машина с медицинским крестом на бело-красном фоне. У детей из второго и третьего классов немецкие врачи взяли кровь на какой-то анализ. Когда анализы были готовы, женщина из медицинской службы СС – очевидно, главная здесь – скомандовала солдатам: «Всех с первой группой крови – в машину. Остальных детей обследуем в следующий раз». Нескольких семи- и восьмилетних мальчишек и девчонок фашисты забрали прямо из школьных классов. Среди них была и Маша – сестра Вити.
У четвёртого «А» в это время тоже шёл урок. Витя увидел из окна, как немцы выводят из школы ребят и сажают их в машину с крестом. Мальчик выскочил на улицу и попытался подбежать к сестре, которую солдат в каске и с автоматом уже подсаживал в кузов грузовика.
- Маша! Маша! – громко кричал мальчишка, бежав, спотыкаясь, к немецкому грузовику. – Не трогайте её! Куда?..
До машины Витя не добежал – один из солдат схватил его за шиворот и кинул на землю. Мальчик упал, ударившись лбом о камень, но попытался подняться, сквозь слёзы крича имя сестры. Тогда солдат громко проорал что-то по-немецки и изо всех сил ударил Витю прикладом по спине. Мальчишка снова упал лицом в пыль, чувствуя сильную боль: фашист наступил ему сапогом на спину, намертво прижав к земле.
Так Машу увезли – и Витя остался совсем один. Александр Григорьевич забрал парнишку к себе. Учитель, как мог, старался разговорить Витю, но тот почти всё время молчал. О чём думал и что переживал маленький одинокий человек – знал только один Бог…
- Так, ребята, - произнёс Александр Григорьевич. – Завтра будет проверочная работа. На первый урок никому не опаздывать.
Неожиданно деревянная дверь в класс распахнулась от резкого удара. Несколько сидящих за партами девочек вздрогнули от неожиданности. Вошли двое: немецкий солдат с автоматом и бывший местный бездельник Степан. Последний, как только пришли немцы, нацепил на себя старый чёрный пиджак и попросился в полицаи.
- Дядя Саша, - надменно произнёс Степан, изо всех сил стараясь вывернуться так, чтобы учитель видел повязку полицая на рукаве пиджака. – Господин капитан приказал привести тебя к нему. Беседовать с тобой будет. 
- Я ещё не закончил урок, - тихо, но уверенно ответил Александр Григорьевич.
Степан замялся, но, желая казаться значительным, повысил голос.
- Господина капитана, да и меня, это не волнует. Пойдём по-хорошему.
В подтверждение слов полицая солдат нетерпеливо махнул автоматом:
- Шнеля!
Видя, что дети напуганы, учитель кивнул.
- Спокойно, ребята. Тамара Петровна проведёт у вас грамматику. Завтра готовьтесь к проверочной. – Александр посмотрел на немца и полицая. – Я иду.


Учителя привели к дому, где разместился капитан вермахта Тауб. Полицай Степан открыл скрипучую деревянную дверь и пропустил вперёд Александра Григорьевича. Учитель вошёл в избу. За столом сидел сам Тауб – офицер в круглых очках и с железным крестом у чёрного воротника. Рядом с капитаном стоял офицер помладше – широкоплечий и высокий оберлейтенант вермахта, которому на вид было не более двадцати пяти. На поясе младшего офицера справа были закреплены ножны с небольшим кортиком – такой Александр видел у немца впервые.
Капитан с железным крестом взмахом руки велел солдату и полицаю выйти. Те подчинились.
- Мартин, будешь переводить, - не поднимая взгляда, по-немецки обратился капитан к стоящему рядом оберлейтенанту. – Пусть сядет. Скажи ему, что я – капитан Ульрих Тауб, комендант деревни.
Оберлейтенант не успел ничего произнести – услышав слова капитана, русский учитель сел на стоящую у деревянного стола табуретку и ответил Таубу на немецком:
- Я понял Вас, герр капитан.
- Говоришь по-немецки? – несколько удивился старший офицер, внимательно посмотрев на пожилого седого русского поверх очков.
- Воевал в первую Германскую, в четырнадцатом. В Австрии, - ответил учитель.
- А, старый противник, - с полуулыбкой отреагировал капитан, откинувшись на спинку стула. – Но твоё произношение – почти без акцента. Разведчик?
- Нет, служил я простым солдатом. До войны изучал языки в семинарии, - ответил Александр.
Стоящий у стола оберлейтенант Мартин Клаус сложил руки на груди и ухмыльнулся:
- Так ты поп, что ли?
- Священник, - тихо ответил Александр Григорьевич. – До революции был священником.
- Конечно, - продолжал ухмыляться оберлейтенант. – Теперь ты учитель. Кто же позволит тебе служить в церкви? Коммунисты?
- Тише, Мартин, - поднял руку Тауб. – Александр, я позвал Вас, чтобы поговорить. Насколько Вам известно, староста Вашей деревни отказался с нами сотрудничать. Потому – по закону военного времени – он был казнён. Это, однако, крайняя мера. Насилие для нас – не самоцель. Считаю нужным пояснить истинную причину наших действий – и политику Великого Рейха.
Капитан окинул старика оценивающим взглядом. Учитель молчал.
- Наша миссия здесь – на территории Белоруссии – освобождение населения, порабощённого советской властью, - продолжал капитан Тауб. – Вы, Александр, как человек образованный, должны понимать это со всей ясностью. Русский коммунизм поработил белорусов, украинцев и десятки других народов, лишив их права на выбор своего исторического пути. И сейчас мы, армия Великого Германского Рейха, вняв призыву нашего фюрера, предлагаем вам освобождение от красного рабства. Но нам нужно также, чтобы вы были лояльны к новому порядку. Тем, кто согласится на сотрудничество с нами, мы обещаем достойную жизнь. А тем, кто станет сопротивляться… - Офицер встал из-за стола. – Впрочем, Вы всё видели сами. Поймите меня правильно: я не хочу на Вас давить. Знаю, в деревне все Вас уважают. Александр, нам необходима Ваша помощь. Поговорите с сельчанами. Убедите их в том, что мы не враги белорусскому народу. Мы – враги советской власти, поработившей народ Белоруссии и Украины. Короче говоря, я предлагаю Вам провести беседу на сельском сходе. Думаю, священнику поговорить со своей паствой несложно.
Старик сидел, опустив голову.
- Вы можете подумать, если хотите, святой отец, - мягко произнёс капитан, подходя к Александру справа. – Только недолго.
Русский учитель посмотрел на ухмыляющегося молодого оберлейтенанта, а потом – на Тауба, ответив ему.
- Герр капитан, я не могу сделать то, что Вы требуете.
Ухмылка на лице стоящего у стола младшего офицера сменилась выражением явной агрессии. Капитан Тауб медленно обошёл сзади сидящего на табуретке Александра и, наклонившись, тихим, но напряжённым голосом спросил у русского:
- Почему, святой отец?
- Потому что вы принесли на эту землю боль и смерть, - ответил бывший священник.
Офицер в очках медленно выпрямился и, заложив руки за спину,  сделал два шага к оберлейтенанту.
- Неужели, святой отец, - со злостью процедил Тауб, - неужели одна проповедь может иметь для тебя большую ценность, чем вся твоя жизнь? Я не требую ничего невозможного – просто убеди своих односельчан не сопротивляться. Даю тебе ещё один шанс. Соглашайся.
Пожилой учитель молчал.
- Не упрямься, поп, - насмешливо произнёс оберлейтенант Мартин Клаус. – И не надо злоупотреблять великодушием господина капитана. В отличие от него, я могу пустить тебе пулю в лоб прямо здесь и сейчас. Ну же, прими решение, старик!
Александр Григорьевич поднял глаза и внимательно посмотрел на угрожающего ему молодого нациста.
- На всё воля Божья, - ответил бывший священник.
Капитан Тауб сделал один резкий шаг к столу и, что было силы, ударил по нему кулаком:
- «Воля Божья»?! Воля Бога?! – проорал старший офицер. – Какого Бога?! Какого Бога, скажи мне, поп в отставке?!
- Бога Единого, - коротко ответил Александр.
Капитан сел на свой стул.
- Что ж. Хорошо, - продолжил Тауб спокойно, как ни в чём не бывало поправив очки. – Скажи мне, отец Александр: Бог существует, по-твоему, только по той причине, что ты в него веришь? Или есть иные, более веские причины того, что Он действительно существует?
- Да, герр капитан, - ответил сельский учитель. – Будучи священником, я видел чудеса. Много чудес.
Оберлейтенант Клаус зло ухмыльнулся.
- Ты узрел, как Он обращает воду в вино или оживляет мёртвых? – насмешливо задал вопрос капитан Тауб.
- Нет, - серьёзно ответил Александр. – Я видел, как рождается ребёнок. Видел, как вор отдаёт награбленное. Видел, как раскаивается убийца. Это – настоящие чудеса, творимые Им.
Неожиданно оберлейтенант выхватил из своей кобуры пистолет.
- Последним узренным тобой чудом будет пуля, которая вышибет твои фанатичные мозги! – почти крикнул Клаус.
- Тихо! – оборвал подчинённого капитан. – Я веду допрос, оберлейтенант Клаус.
Младший офицер нехотя кивнул и спрятал оружие обратно в кобуру.
- Святой отец, - продолжил капитан Тауб. – Давайте поговорим с Вами как здравомыслящие люди. Вы человек в возрасте и застали то время, когда коммунисты ещё не успели сжечь все неугодные им книги. Вы учились в духовной семинарии. Читали ли Вы труды великого философа Фридриха Ницше? Напомню Вам, что этот великий германский гений доказал одну простую вещь: Бог умер.
- Такова была вера этого безбожника, - ответил уверенно священник. – Он сам уверовал в своё безумие. Я сочувствую Ницше, герр капитан.
Тауб внимательно посмотрел на допрашиваемого, потом вздохнул и произнёс:
- Вас, святой отец, исправит только могила. Что ж. Сейчас Вы можете идти. Мы ещё побеседуем с Вами. Позже.
Под удивлённым взглядом младшего офицера русский встал с табуретки и вышел.
- Но герр капитан?.. – с растерянным возмущением начал было Клаус.
- Молчать и слушать меня, - резко поднялся со стула старший офицер. – Оберлейтенант Мартин Клаус. Вам необходимо понять одно: я снисходителен к Вам только по той причине, что ты, Мартин, мой племянник. Но и это не даёт тебе права перебивать старшего по званию офицера. Ты меня понял, оберлейтенант?
- Да, герр капитан, - опешил молодой подчинённый. – Прости, дядя. Но этот русский поп просто вывел меня из себя. Вдобавок ты его отпустил. Пойми – он опаснее всех коммунистов и партизан вместе взятых. Воевал. Знает немецкий. Вдобавок этот святоша учит детей в школе. Чему он там поучает маленьких русских поросят? Верить в Бога? Ненавидеть нас? Ненавидеть фюрера?
- Что предлагаешь, Мартин? – спросил Тауб, снова садясь за стол.
- Священника необходимо немедленно казнить, - с уверенностью ответил Клаус.
Капитан взглянул на оберлейтенанта и усмехнулся:
- Ты слишком молод и горяч, племянник. Его нельзя просто взять и расстрелять. Если советского председателя кто-то да недолюбливал, то священника уважают в деревне практически все. Я разговаривал с полицаями из местных. Никто про школьного учителя ни слова плохого не сказал. А если его взять и убрать – будут волнения. У нас здесь пока очень мало сил. И если начнутся действительно серьёзные беспорядки – мы потерпим поражение. Как минимум нам необходимо дождаться, пока в деревню прибудет отряд СС гауптштурмфюрера Краузе. Тогда у нас будет достаточно сил для любого противодействия и местным, и партизанам. Помни, племянник: чтобы одержать победу, необходимо мыслить стратегически. А этого попа пока оставь в покое. Что касается твоих опасений насчёт его преподавания в школе: пусть на его уроках постоянно присутствует какой-нибудь штабс-ефрейтор и контролирует, чтобы учитель не вёл никакой пропаганды против нас. Приказ понятен, оберлейтенант?
- Так точно, - ответил Клаус. - Что это за страна, где за каждую вшивую деревеньку надо бороться, как за крепость. Проклятые варвары…


Сидя за столом, капитан вермахта Ульрих Тауб писал. Это было письмо. И то, о чём он писал, касалось только двоих.
«Здравствуй, дорогая Марта. Пишет тебе твой Ульрих. Прежде всего, хотел бы в ответном твоём письме узнать, как твоё здоровье и как тебе живётся в Кёльне. В прошлом письме от тебя были только общие фразы, имеющие цель, очевидно, лишь успокоить меня. Пойми, моя любимая супруга, я очень беспокоюсь за тебя. В Вене – и в Австрии вообще – сейчас беспокойно. Знаю, что Вена – твой дом, и сожалею, что вынужден был заставить тебя уехать в Германию. Но в Австрии гестаповцы устроили чистки, в том числе среди людей, абсолютно преданных Рейху и фюреру. Я всегда был верен своей стране. Но в Вене у меня много личных врагов, которые могут оклеветать и меня, и тебя заодно. Потому я и решил защитить тебя, на время перевезя в Кёльн. Там у меня есть друзья, которые при необходимости смогут уберечь тебя, моя дорогая супруга, от гестаповских ищеек. Надеюсь, ты разделяешь мою обеспокоенность.
Дорогая Марта, я очень сожалею, что в эти трудные дни не могу быть рядом с тобою. Моя Родина призвала меня снова. Я – воин, и обязан служить своей Родине: Великой Германии и Рейху. Как и тогда, в 1914-м, я внял призыву своей страны и направился защищать её интересы на фронте.
Прости меня, любимая, что не сказал тебе лично об одной важной вещи. Когда ты разговаривала с моим другом – майором-медиком Кольбе – он сообщил тебе неправду касательно состояния моего здоровья. Если помнишь, ты просила Кольбе выписать для медицинской комиссии справку о том, что я не годен для военной службы по причине полученной мной в 1916-м контузии. Кольбе сказал тебе тогда, что состояние моего здоровья не препятствует моей службе на фронте. Он солгал. Он солгал тебе – по моей просьбе. На самом деле доктор мог легко выписать мне справку об увольнении в запас по состоянию здоровья. Но я не смог, Марта. Прости, моя дорогая Марта, но – я нужен моей стране и не могу отсиживаться в тылу, когда другие воины Рейха проливают кровь во имя славы Германии. Я – солдат, и моё место – на фронте. Если можешь, прости меня.
Я снова на войне, милая Марта. Мы в России. Воюем с красной заразой. Каждый день фронт продвигается на несколько километров вглубь этой страны. Однако… Хочу предупредить тебя, любимая, что мои сокровенные мысли предназначены только для тебя – и ни для кого иного. Просто меня стали терзать сомнения, которых раньше не было. Эти русские дерутся как сумасшедшие. Они умирают так безрассудно, будто уверены, что в следующую минуту воскреснут и снова ринутся в бой против нас. Таких варваров я не видел нигде и никогда.
Мы сейчас стоим в одной маленькой белорусской деревушке. Поддерживать порядок здесь крайне сложно. Местный староста даже под угрозой смерти отказался подчиниться. Когда перед ним щёлкнул затвор пистолета – он смеялся, как безумный… Именно тогда я впервые усомнился в том, что мы правильно поступили, вторгнувшись в Россию. Нет, милая Марта, я верю в гений фюрера, но… Но я сомневаюсь…».
От письма капитана Тауба отвлёк стук в дверь. Ульрих торопливо сложил лист бумаги вдвое и положил неоконченное письмо в ящик стола.
- Войдите.
Дверь избы со скрипом открылась и в помещение вошла высокая женщина в тёмно-серой форме СС. На погонах и уголке пилотки эсэсовки выделялся тёмно-синий цвет: отличительный знак медицинской службы СС. Белокурая голубоглазая медичка подняла правую руку в приветствии.
- Хайль Гитлер!
- Хайль Гитлер, - ответил капитан Тауб. – Отряд гауптштурмфюрера Краузе уже в деревне, фрау?
- Никак нет, герр капитан, - учтиво произнесла эсэсовка. – Позвольте представиться: штандартенюнкер СС Грета Шварцман, медицинская служба. Я и пятеро моих подчинённых прибыли в деревню ранее корпуса Краузе.
На лице Тауба появилось удивление.
- Присаживайтесь, фрау Шварцман, - капитан жестом пригласил штандартенюнкера СС присесть за стол. – Кое-что припоминаю. Если не ошибаюсь, Вы уже приезжали в эту деревню несколько дней назад с командой своих медиков. Я в тот день выезжал в штаб фронта, потому мы разминулись. Так с какой целью Вы и ваши люди прибыли в деревню, фрау?
Эсэсовка села за рабочий стол с другой стороны от места Тауба.
- У нас достаточно специфическая задача, герр капитан, - ответила женщина. – Наши передовые части на линии фронта терпят большой урон. В том числе много раненых с большой потерей крови. Доноров не хватает.
- И Вы планируете найти этих доноров здесь? Хотите принудить русских сдавать кровь для солдат Рейха? – задумчиво спросил Тауб. – Видите ли, ситуация в деревне нестабильна. Если ещё и принудить жителей к сдаче крови…
- Мы возьмём кровь у тех, кого можно особо и не спрашивать, - ответила, недобро усмехнувшись, фрау Шварцман. – У детей.
Тауб снял очки и с сомнением взглянул на эсэсовку.
- Считаете это необходимым, фрау?
- Разумеется, - уверенно ответила нацистка. – Это приказ, который мне надлежит выполнять. Если у Вас есть основания мне не доверять, герр Тауб, Вы можете связаться с господином Краузе, и он подтвердит…
- Нет, - учтиво перебил собеседницу офицер, надевая круглые очки, - нет, фрау. В этом нет необходимости. Выполняйте Ваш приказ.
- Благодарю, герр капитан, - эсэсовка встала и сделала пару шагов в сторону выхода.
- Постойте, фрау Шварцман, - остановил её Тауб. – В чём именно будет состоять Ваша деятельность?
- Для начала мы обследуем местных детей семи-одиннадцати лет на группу крови. Лица с первой группой крови – универсальные доноры, то есть их кровь подходит для переливания всем остальным людям – с любой групповой принадлежностью. Детей с первой группой мы и отберём для взятия крови.
- Понятно, - задумчиво произнёс капитан. – Ещё один вопрос, фрау Грета. Много ли крови можно взять у ребёнка? Я не медик, конечно, но… У ребёнка крови, кажется, не так уж много, чтобы…
Стоящая у двери женщина в эсэсовской форме холодно улыбнулась.
- Обычно мы забираем всю кровь. До последней капли. Пусть хотя бы так эти люди второго сорта послужат Великому Рейху.


Сегодня уроки Александра Григорьевича проходили в присутствии младшего немецкого офицера – штабс-ефрейтора. В начале первого урока широколицый усатый немец принёс небольшой портрет какого-то незнакомого детям человека с маленькими усиками и зачёсанными налево жидкими волосами. Солдат встал на стул и повесил портрет на гвоздь над классной доской.
- Переведи своим поросятам: это Адольф Гитлер, наш фюрер, - сказал штабс-ефрейтор учителю, с гордой улыбкой тыкая пальцем в изображение. – Пусть знают, кто принёс им свободу!
Только после этого немец разрешил начать урок.
Александр Григорьевич старался вести занятия с ребятами как раньше, но это было трудно: немецкий надзиратель постоянно сидел на стуле у входа в класс, положив ноги в сапогах на первую парту и что-то нажёвывая. Потом штабс-ефрейтор раздобыл ещё и полбутылки самогона.
На середине третьего урока захмелевший фашист заявил, что ему надоели занятия.
- Какая у вас тут скукотища! А ну-ка, герр учитель, пусть твои щенки сделают что-нибудь стоящее… Во! – Немец сбросил ноги в сапогах на пол и встал. – Пусть они хором повторяют: «Я люблю Германию». Ну, щенки, давайте хором: «Я люблю Германию», «Я люблю Германию»!
Не желая перечить пьяному фашисту, Александр Григорьевич решил выполнить его прихоть.
- Ребята, повторяйте все вместе: «Их либе Дойчланд»…
- Их либе Дойчланд, - хором произнесли дети.
- Ещё давай! – крикнул по-немецки штабс-ефрейтор. – Громче!
Дети ещё несколько раз повторили непонятную для них фразу. Немец рассмеялся, размахивая руками как дирижёр.
- У меня собственный хор поросят! Ха-ха! Ха-ха…
Потом улыбка вдруг исчезла с его пьяной физиономии. Очевидно, штабс-ефрейтор увидел, что бутылка с самогоном опустела.
- Всё равно скучно с вами… Я сейчас… Ждать меня здесь!.. Хор поросят… Чёрт бы вас…
Фашист, шатаясь, вышел из класса. Дети молчали.
- Спокойно, ребята, - попытался успокоить учеников Александр. – Он не будет тут всё время. Ничего страшного не случится…
Неожиданно Витя, сидевший за третьей партой, встал со своего места и подошёл к доске.
- Витя… - непонимающе произнёс учитель.
Белобрысый мальчишка быстро встал на стоявший перед классной доской стул и сорвал рукой портрет Гитлера со стены. Фотография фюрера в простой рамке упала на пол.
- Витя! Нет! – крикнул учитель, поднимая портрет с пола.
Александр снял мальчика со стула, встал на стул сам и быстро повесил рамку на гвоздь. Но учитель не сразу заметил, что при падении из рамки выпало и разбилось стекло…
Дверь распахнулась, и в класс ввалился пьяный штабс-ефрейтор с полной бутылкой самогона в руке. Наступив сапогом на осколки стекла, немец поднял голову и посмотрел на портрет Гитлера.
- Вы чего – уронили?! - нахмурился усатый фашист, ставя бутылку на пол. – Ну, сейчас… Уронить фюрера… Я сейчас позову оберлейтенанта! Он вам покажет… покажет!.. Стадо свиней…
Немец снова вышел.
Александр Григорьевич опустился на корточки перед учеником и крепко взял Витю за плечи.
- Витя, смотри на меня, - строго сказал учитель. – Если офицер спросит тебя о портрете, скажешь, что он висел криво и я хотел его поправить. Понял? Скажешь, что я. Ты меня понял?!
- Ненавижу… - тихо прошептал мальчик, опустив голову. – Ненавижу их…
- Нет! Нельзя! Нельзя ненавидеть, слышишь? – учитель почти тряхнул Витю за плечи. – Нужно молиться и верить! Ненавидеть – нельзя!
- Нет…
Дверь снова распахнулась, и в учебный класс вошёл оберлейтенант Мартин Клаус, а вслед за ним – выпивший усатый надзиратель.
- Вот, герр оберлейтенант, - заплетающимся языком промямлил штабс-ефрейтор, указывая на осколки стекла на полу. – Рамку разбили…
- Вижу, - ответил офицер с кортиком и бросил усатому пренебрежительно: – А ты, пьянь, пшёл вон отсюда. Сам разберусь.
- Слушаюсь…
Попятившись, надзиратель покинул класс.
- Ну, - Клаус присел на корточки и посмотрел с улыбкой на стоящего у доски светловолосого мальчишку. – Это ведь ты сделал?
- Нет, - ответил офицеру по-немецки Александр, сделав шаг вперёд. – Это я, герр оберлейтенант: хотел поправить портрет, но он сорвался…
Молодой нацист зло взглянул на старика-учителя.
- Ты за дурака меня держишь, поп? – процедил Клаус. – Ты пастве своей сказки рассказывать будешь! А мне тут всё понятно.
Оберлейтенант посмотрел снова на Витю и начал говорить с ним по-русски.
- Это ты хотел сорвать фото, мальчик?
- Нет, - тихо ответил Витя, не глядя на немца. – Я хотел поправить…
- Врёшь, - вздохнул Клаус. – Боишься просто. Потому врёшь.
- Не вру, - шмыгнул носом паренёк. – Не вру. Их либе Дойчланд…
- Что ты сказал? – удивлённо спросил оберлейтенант по-русски. – Повтори.
- Их либе Дойчланд…
Фашист рассмеялся, похлопав Витю по плечу.
- Молодец! Вот, - обратился он к классу, - пример берите! Мальчик любит Германию. Молодец! Конфету хочешь?
- Нет, - тихо ответил Витя, не поднимая глаз.
- Нет? – удивился оберлейтенант. – А чего хочешь?
Мальчик посмотрел на офицера.
- Хочу знать, где Маша…
- Маша? А кто эта Маша? – спросил с интересом немец.
- Моя сестра. Её на машине с крестом увезли…
- А, - кивнул Клаус, поправив фуражку. – Медики, значит, увезли. Что же. Жалко – ничем не могу помочь. Нет больше твоей Маши.
Витя посмотрел на фашиста. По покрасневшим щекам мальчика потекли слёзы.
- Мне знакомый врач рассказал, - продолжил Клаус нейтральным тоном. – У твоей сестры возьмут кровь, чтобы отдать её нашим раненым солдатам. Врач сказал, как он это сделает. Твою сестру подвесят подмышки, потом сделают несколько надрезов на пятках. И станут ждать, пока вся кровь не вытечет. Так что сестру ты больше не увидишь. Но её кровь нужна Германии. А ты же любишь Германию?..
Класс молчал. Лицо Вити вдруг стало мертвенно бледным. Мальчик моргнул. Из глаз его выкатилась одна-единственная слеза.
- А как я могу быть нужен Германии? – тихо спросил у немца Витя.
Оберлейтенант рассмеялся.
- А ты нравишься мне, мальчик! Нравишься… Проси, чего хочешь.
Витя заметил, что к поясу оберлейтенанта прикреплены ножны с коротким кортиком.
- Можно подержать? – спросил вдруг мальчишка.
- Кортик? – переспросил немец. – Он наградной. Это подарок моего отца. Он тоже был солдатом. Героем. Подержать хочешь? Ну, такому хорошему мальчику могу и разрешить…
Оберлейтенант достал блестящий двадцатисантиметровый клинок из ножен и протянул его Вите.
- Держи аккуратно только.
Витя осторожно взял кортик за рукоятку и посмотрел на блестящее лезвие.
- Их либе Дойчланд, - тихо прошептал мальчик.
- Ну, довольно. Посмотрел и хватит, - сказал Клаус, протягивая руку, чтобы забрать клинок. Офицер взялся за край рукоятки кортика – но с удивлением понял, что русский мальчишка не отпускает эфес.
Мартин посмотрел на мальчика: лицо Вити было мертвенно-бледным, а глаза полны ярости.
- Что?..
Оберлейтенант не успел договорить – светловолосый мальчишка неожиданно что было силы схватился за рукоятку кортика ещё и левой рукой и с силой направил лезвие прямо в грудь немецкого офицера. Резкое движение детских рук – и острый клинок вошёл в сердце оберлейтенанта вермахта.
Девочки из класса вскрикнули.
Ошеломлённый смертельно раненый офицер круглыми от удивления глазами посмотрел на вошедший ему в сердце кортик, а потом – на искажённое ненавистью лицо маленького мальчика.
- Будь ты… проклят… - поперхнувшись кровью, прошептал Клаус.
Немец захрипел и, закрыв глаза, стал медленно оседать вниз, а потом камнем рухнул на деревянный пол. Кортик остался в руке мальчика.
Оправившись от шока, Александр подбежал к неподвижно застывшему Вите.
- Что же ты наделал? Что ты натворил?.. – тихо произнёс седой учитель. – Сядь. Сядь на место. Когда придут немцы – все скажете, что это сделал я. Поняли?
Но Витя не успел сесть. В класс вернулся усатый штабс-ефрейтор:
- Герр оберлейтенант, разрешите…
Пьяный немец увидел лежащего на полу оберлейтенанта Клауса и стоящего рядом мальчишку с веснушками, который держал в руке окровавленный кортик. Моментально протрезвевший штабс-ефрейтор попятился назад.
- Стоять на месте! – заикаясь, немец поднял автомат, с торопливой растерянностью передёрнув затвор.
Дети испуганно попрятались под парты. Александр схватил Витю и завёл себе за спину, ожидая, что немец будет стрелять.
Фашист, однако, продолжил пятиться назад, пока не споткнулся о порог. Тогда штабс-ефрейтор буквально вылетел из класса и побежал по коридору.
Учитель выхватил из рук мальчика окровавленный кортик.


Через минуту в класс быстрым шагом вошёл капитан Тауб.
- Мартин, - офицер остановился как вкопанный, увидев на полу тело оберлейтенанта Клауса. – Мартин… Мартин!
Капитан упал на колени перед убитым племянником.
- Мартин! Как же так?..
Затем Тауб поднял глаза и взглядом, полным ярости, посмотрел на учителя и дрожащего за его спиной светловолосого мальчишку.
- Кто? Кто… это сделал? – офицер резко поднялся с пола. – Кто?!
- Я! – почти крикнул седой учитель. – Я! Это я, капитан.
Тауб выхватил из кобуры пистолет и приставил его ко лбу Александра.
- Молись своему Богу, поп…
Дети закричали. Витя крепче схватился за руку учителя.
- Не надо, - едва слышно прошептал Александр. – Не надо.
Тауб зло оскалился.
- Что, святой отец, - произнёс капитан сквозь стиснутые зубы, - святые тоже боятся умирать? А я думал, они рады встретиться со своим обожаемым Богом в Царствии Его…
Александр тяжело сглотнул и закрыл глаза.
- Не надо, - прошептал учитель. - Не здесь. Только не здесь… 
Немец побагровел от злости.
- «Не здесь»? «Не здесь»?! Не хочешь, чтобы это дети видели?.. Будь ты проклят, священник! – проревел капитан. – Даже сейчас ты заботишься о своих щенках! Будь ты проклят!..
В класс опасливо заглянул усатый штабс-ефрейтор.
- Герр Тауб, герр капитан… - пролепетал надзиратель. – Это мальчишка. Этот мальчишка…
Дрожащей рукой штабс-ефрейтор указал на Витю, стоящего за спиной старого учителя, ко лбу которого был приставлен пистолет.
Капитан Тауб изменился в лице и удивлённо посмотрел на маленького мальчика, прячущегося за спиной старика.
Опустив пистолет, офицер медленно, одной левой рукой вывел несопротивляющегося Витю из-за спины Александра.
- Ты умрёшь, - тихо проговорил капитан Тауб, посмотрев на мальчишку.
Потом фашист вдруг резко взмахнул рукой и с силой ударил наотмашь Витю по лицу. Мальчик упал на пол, не проронив ни звука.
- Вы все умрёте, - со злостью выдохнул капитан, яростно оглядев класс, и, повернувшись, крикнул в сторону коридора. – Лейтенант!


Через несколько минут немцы согнали всех жителей на окраину деревни, к старому сараю. Старики и женщины с ужасом увидели, как солдаты ведут к ним двадцать ребятишек и старика-учителя.
Резким широким шагом рядом с ними шёл капитан Ульрих Тауб.
- Боже святый, - прошептала одна из женщин в толпе сельчан. – Детишек-то за что?..
Немецкий офицер резко остановился перед стоящими в кольце автоматчиков жителями деревни и заложил руки за спину. Взмахом руки капитан приказал вывести вперёд десятилетнего белобрысого мальчишку с веснушками. Один из солдат грубо вытолкнул Витю вперёд.
- Этот мальчишка, - громко произнёс капитан Тауб, - посмел поднять руку на германского офицера. Потому он и все его одноклассники будут казнены. Прапорщик!
Капитан кивнул в сторону детей из четвёртого «А». Прапорщик скомандовал – и пятеро солдат построились в ряд перед напуганными детьми и стали передёргивать затворы автоматов. В толпе послышались возмущённые крики и женский плач.
- Стой! – оттолкнув стоявшего рядом солдата, Александр сделал два шага к капитану. Солдат схватил старика за пиджак, но Тауб остановил подчинённого: 
- Отставить!
Капитан медленно подошёл к Александру, не разжимая рук, сцепленных за спиной. Смерив учителя тяжёлым взглядом, немец произнёс:
- Что касается тебя, священник. Ты будешь жить. Я тебя не трону. Слово офицера. Вернись на место.
Старик стоял неподвижно.
- Убей меня вместо них, - тихо сказал Александр по-немецки, глядя в глаза Таубу. – Убей меня. Только оставь детей в покое.
Капитан не мигая смотрел в лицо русского старика. Потом немец опустил взгляд.
- Они все умрут – всё равно. Вернись на место.
Голос Тауба – к удивлению Александра – сейчас звучал почти как просьба.
- Отпусти детей, - тихо произнёс бывший священник.
Капитан вдруг резко поднял правую руку и со всей силы наотмашь ударил старика по лицу.
- Вернуться на место! – прокричал разъярённый фашист. – Сейчас же!
Покачнувшись от удара, Александр медленно выпрямился. Сутуловатый учитель продолжал стоять на месте, глядя на капитана вермахта. Тауб со злостью втянул носом воздух.
В следующий миг офицер ударил старика кулаком в живот. Александр упал на колени.
- Не испытывай моё терпение, святой отец, – процедил капитан. – Вернись на место.
- За что старика бьёшь, сволочь?! – прокричал какой-то мужчина из толпы сельчан, немедленно получив удар прикладом от стоящего рядом автоматчика.
К удивлению Тауба, Александр Григорьевич медленно поднялся с колен и сейчас снова стоял перед ним, глядя прямо в глаза.
- Так, значит? – яростно произнёс капитан. – Библейский сюжет? Хочешь пожертвовать собой ради ближних, как твой любимый Христос-Спаситель? У меня для тебя нет креста. Но, если ты готов, святоша, - как насчёт огня?..
Тауб подозвал к себе прапорщика и отдал ему какие-то распоряжения. Через полминуты к капитану подбежал солдат с бензиновым огнемётом.
- Старика и мальчишку – к сараю! – приказал капитан Тауб.
Александра и Витю завели в старый полуразваленный сарай, у которого почти не было крыши. Солдат толкнул мальчика, и тот упал. Второй солдат обмотал испуганного бледного Витю прочной цепью вокруг пояса, а концы цепи крепко прибил скобой к торчавшей из земли деревянной доске.
- Что ты делаешь? – прошептал с ужасом Александр, взглянув на неподвижно стоящего капитана. – Оставь его. Он ребёнок…
Фашист ухмыльнулся, сверкнув линзами круглых очков.
- Этот ребёнок уже обагрил свои руки кровью. Ты, священник, помнишь шестую заповедь: «Не убивай»? Думаешь, этот мальчишка не должен искупить свою вину?
- Убей меня вместо него! – прокричал старик. – Возьми меня!
Капитан продолжал ухмыляться.
- Мальчишка умрёт. Но если ты, священник, готов пожертвовать своей жизнью ради спасения других своих поросят, - кивнул Тауб, - так уж и быть. Я дам тебе шанс, возможность выбирать. Я дам тебе такое право – раз твой Бог не дал тебе выбора.
Один из солдат достал вторую цепь, но капитан остановил его.
- Условия таковы, святой отец, - произнёс офицер. – Этот мальчишка всё равно умрёт. Ты будешь рядом с ним – но без цепей. Дверь будет открыта. Ты сможешь выйти, старик. Если ты пробудешь с мальчишкой хотя бы три минуты – и не выйдешь из сарая раньше – я не трону твой класс. Однако, - ухмыльнулся фашист, поправив железный крест у воротника, - даю голову на отсечение, что ты не сможешь. Не сможешь.
Александр смотрел на немецкого офицера. Тауб чувствовал, что выражение лица русского старика ему непонятно. Морщинистое лицо учителя не выражало страха. «Не понимаю, не понимаю», - крутилось в голове Тауба.
- Обещай, что пощадишь детей, если я не выйду отсюда, - тихо произнёс старик. – Обещай, капитан.
Тауб перестал ухмыляться.
- Клянусь честью офицера, старик, - бросил капитан и направился к выходу, через который уже вышли оба солдата.
У двери сарая Тауб вдруг обернулся и внимательно взглянул на Александра.
- Скажи, что хочешь сказать, - произнёс сухо фашист.
Сгорбившийся старик-учитель посмотрел вниз, потом на капитана и ответил:
- Пусть Господь помилует твою душу. Ибо не ведаешь, что творишь.
Фашист поправил очки, потом со вздохом взглянул на старика и прикованного к земле мальчика.
- Жду тебя снаружи, святой отец.
Капитан быстрым шагом вышел из сарая и махнул стоящему снаружи огнемётчику:
- Поджигай!
Солдат направил дуло огнемёта к стене сарая и окатил деревянные доски огнём.

Седой старик подбежал к сидящему на земле мальчику и попытался освободить его от цепи. Тщетно. Жёсткий металл плотно стягивал туловище ребёнка.
- Дядя Саша, развяжи… - испуганно прошептал Витя.
- Сейчас, Витенька, родной, сейчас…
Александр пытался выдернуть металлическое звено, крепившее цепь к скобе, но металл не поддавался.
- Мне страшно… Помоги… - по веснушчатому лицу мальчика текли слёзы.
Дёрнув металлические звенья, старик с ужасом осознал, что не сможет справиться с цепью.
Неожиданно полуразваленную правую стену старого сарая окатила волна пламени снаружи. Сухие доски быстро занялись. Витя вскрикнул от страха.
Александр подбежал к горящей стене, но с ужасом понял, что тушить пламя нечем.
- Дядя Саша, помоги! – плача, кричал ребёнок. – Помоги!
Огонь быстро охватывал две соседние стены и доски на крыше.
- Помилуй нас… Помилуй… - шепча молитву, седой старик сел на землю рядом с прикованным мальчиком и накинул на него свой старый пиджак.
В сарае стало жарко. Мальчик рыдал и звал на помощь маму и папу. Александр крепко обнял испуганного Витю.
- Не бойся, - прошептал старик, гладя ребёнка по непослушным волосам. – Господь не оставит…
- Ненавижу… - сквозь слёзы выдохнул мальчик. – Ненавижу! Ненавижу их…
Сарай заполнился дымом, режущим глаза.
- Нельзя, - борясь с кашлем, прохрипел Александр, прижимая к себе ребёнка. – Нельзя… Нельзя ненавидеть. Надо верить…
- Ненавижу, ненавижу…
Старик расстегнул свою рубаху и сорвал с шеи простой металлический крест. Дрожащей рукой Александр вложил крестик в мокрую ладошку мальчика. Витя сжал ладонь с крестом.
- Нет, Витя. Надо верить. Молись со мной. Помнишь, как я тебя учил: молитва, когда страшно и плохо? Помнишь? – пытался как можно спокойнее говорить старый учитель. – Помнишь?..
Мальчик часто дышал, задыхаясь от слёз и горячего дыма.
- «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…», - начал шептать старик, обняв ребёнка.
Мальчик дрожал, прижимаясь к Александру всем телом.
- «…Не убоишися от страха нощнаго, - тихо продолжил Витя молитву, - от стрелы летящия во дни… Падёт от страны твоея тысяща, и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши…»
Огонь трещал вокруг старика и ребёнка, сидящих на горячей земле и молящихся вместе.
- «…Не приидёт к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих…»
Старик молился, но голос мальчика и его дыхание становилось всё слабее.
- «…На руках возьмут тя, да некогда преткнеши о камень ногу твою…»
Старик молился, чувствуя, как тело мальчика обмякло. Александр закрыл глаза. Дышать было уже нечем. Прижав к себе Витю из последних сил, священник окончил свою молитву.
- «Воззовёт ко Мне, и услышу его: с ним есть в скорби… и явлю ему спасение Моё…».

Капитан Тауб неподвижно стоял перед объятым пламенем старым сараем. За его спиной плакали деревенские женщины, простирая к небу руки.
Офицер посмотрел на часы. «Пять минут. Уже пять минут… Выходи же, старик. Достаточно. Почему ты не выходишь? На тебе нет цепей…».
В десяти шагах от капитана стояли пятеро солдат, прапорщик, лейтенант и огнемётчик. Немцы о чём-то переговаривались и смеялись.
- Почему не выходишь, старик? - прошептал Тауб, - почему?.. Я должен знать: почему? во имя чего?..
Неожиданно капитан развернулся к солдатам и прокричал:
- Солдаты! Вытащить их оттуда! Быстро!
Поражённые немцы опешили.
- Но, герр капитан, сарай горит… - пролепетал один из солдат.
- Выполнять! – проорал офицер, выхватив из кобуры пистолет. – Выполнять!!
Трое солдат окатили друг друга водой из вёдер и побежали к пылающему сараю. Один немец держал в руке тяжёлый молоток, которым прибивал цепь, сковавшую приговорённого русского мальчика.
Капитан ошарашено смотрел вслед солдатам. На лице фашиста застыли ужас и смятение.
Через минуту закашлявшиеся немцы выволокли из горящего сарая старика и мальчика, положив их на траву. Подбежавшие с вёдрами лейтенант и прапорщик облили русских водой.
Трясущимся шагом капитан Тауб подошёл к неподвижному телу Александра и неуверенно наклонился. Глаза старика были закрыты, а лицо спокойно. Он не дышал.
- Не понимаю… - прошептал Ульрих, встав на одно колено. Коснувшись рукой груди русского, немец не почувствовал биения сердца. Александр был мёртв.
- Зачем? – продолжал вопрошать капитан. – Зачем? Во имя чего? Во имя чего, чёрт тебя подери, священник?!
Тауб схватил тело старика за грудки.
- Во имя чего?! – уже кричал офицер, - почему ты не сказал мне?! Я должен знать… Не понимаю… Не понимаю!
Все вокруг – и сельчане, и немцы – замолчали и удивлённо наблюдали за немецким офицером, склонившимся над телом русского старика.
Наконец, к капитану медленно подошли лейтенант, двое солдат и эсэсовка Шварцман.
- Герр капитан? – с беспокойством произнесла медичка из СС. – Вам нехорошо?..
Тауб резко взглянул на врача и приказал:
- Осмотри мальчишку. Быстро.
Не осмелившись перечить, Шварцман подошла к неподвижно лежащему на траве светловолосому мальчику. Наклонившись, эсэсовка удивлённо произнесла:
- Он дышит…
- Что?
Капитан резко поднялся и подошёл к Шварцман, склонившейся над русским мальчиком. Капитан коснулся рукой груди ребёнка, резко поднялся и крикнул стоящим поодаль солдатам:
- Двое! Быстро его в лазарет!
Секунду поколебавшись, двое солдат вермахта всё же подняли Витю с земли и понесли к госпиталю.
- Что Вы?.. – растерянно произнесла фрау Шварцман. – Герр капитан? Что Вы делаете?..
Тяжело дыша, Тауб подошёл к медичке почти вплотную и властно произнёс:
- Ребёнок должен жить. И ты выходишь этого мальчишку, поняла меня? Это приказ. Поняла?
Напуганная эсэсовка, покосившись вниз, заметила, что капитан всё ещё держит в правой руке пистолет. Глядя в безумные глаза Тауба, Шварцман, испуганно моргнув, кивнула.
- Так точно, герр капитан…
- Иди, - бросил офицер, взмахнув пистолетом. – Иди!
Медичка развернулась и поспешила за солдатами, забравшими ребёнка.
Капитан вермахта, тяжело дыша, резко посмотрел на лежащего на траве русского священника, потом развернулся и ушёл прочь.


На столе в избе Ульриха Тауба горела свеча.
Капитан писал.
«Милая Марта, прости, если мои строки причинят тебе боль. Я не хотел, никогда не хотел видеть слёз на твоих глазах. Сейчас я прошу у тебя прощения в этом письме. Потому что не смогу сделать этого, глядя тебе в глаза, милая моя Марта.
Вчера я убил человека. Русского старика-учителя. Бывшего священника. Я не хотел.
Один русский мальчишка убил моего племянника Мартина. Я приказал сжечь ребёнка в старом сарае. И этот безумный старик – будь он проклят! – пошёл в огонь вместе с мальчишкой.
Видит Господь – я не хотел смерти этого священника. Этот человек не заслуживал смерти – но он пошёл ей навстречу, не колеблясь ни секунды. Я поражён и сломлен…
Прости меня, Марта. Не осталось больше ничего, чем я могу оправдать себя. Я не ведал, что творил. Я всегда гордился тем, что я – воин. Я жил этим. Но теперь я – всего лишь палач.
Мы больше не увидимся с тобой, любовь моя. Помни меня таким, каким я был в день нашей первой встречи: простым пареньком, подарившим тебе букет белых полевых цветов. Я буду помнить тебя такой же, какой ты была в тот наш первый вечер: прекрасной незнакомкой с волосами цвета льна… Увы. Всё ушло безвозвратно. И от меня уже ничего не осталось.
Прости меня, если сможешь, моя родная Марта.
Прости.
Любящий тебя всегда – твой Ульрих».
Капитан вложил лист исписанной бумаги в плотный конверт и заклеил его.   
В дверь постучали.
- Войдите.
В избу вошёл молодой унтер-офицер и вытянул правую руку в приветствии.
- Хайль Гитлер!
- Проходи, Пауль, - произнёс сидящий за столом капитан. – У меня есть для тебя два важных поручения.
- Слушаю, герр капитан, - ответил стоящий по струнке коротко стриженый светловолосый унтер-офицер, которому на вид было не более девятнадцати лет.
Тауб встал из-за стола и подошёл к юноше.
- Вольно, - тихо сказал капитан. - Пауль, ты всегда был верен мне. Но сейчас я прошу тебя верить мне как никогда ранее. О поручениях, которые ты сейчас получишь, ты не должен будешь сообщать никому и никогда. Даже под угрозой смерти. Никому – и никогда. Понятно?
- Так точно, герр капитан, - чётко ответил несколько удивлённый унтер-офицер.
- Хорошо. Тогда слушай. Первое, - Тауб подошёл к столу, взял плотный конверт из пергаментной бумаги и протянул его Паулю. - Нужно доставить это письмо в штаб почтовой службы СС и передать лично унтерштурмфюреру Генриху Линденбергу. Чтобы ты понимал, Пауль, я буду искренен с тобой. Линденберг – мой старый друг. Он сможет переправить это письмо адресату без проверки гестаповцев. А мне требуется именно это – чтобы письмо не попало в чужие руки. Ясно?
- Так точно, - ответил Пауль.
- И второе, - продолжил капитан. – В лазарете под присмотром медиков из СС находится русский мальчик. Через два часа, когда будет переполох, - при этих словах Тауба на лице молодого унтер-офицера появилась растерянность, - медикам будет не до него. Ты должен будешь незаметно вывезти мальчишку из лазарета в лес и оставить там. Ты меня понял?
- Герр капитан… - растерянно прошептал молодой парень.
- Я прошу тебя верить мне, Пауль, - спокойно произнёс Тауб. – Так надо. Сделаешь?
Паренёк вначале растерянно посмотрел на капитана, но потом с уверенностью кивнул.
- Так точно, герр капитан. Я верю  Вам.
- Хорошо, - ответил Тауб. – Вывезешь мальчика в лес. Недалеко. Мне нужно, чтобы его нашли русские партизаны. Потом отвезёшь письмо в штаб почты СС, лично Линденбергу.
- Так точно, герр капитан.
Унтер-офицер взял письмо и вышел.
Капитан проводил подчинённого взглядом. Потом Тауб подошёл к углу избы, где на небольшой косой полочке из дерева стояла православная икона. Со старого полотна на немецкого офицера взирал печальный лик Богородицы. Её руки с тонкими пальцами были у сердца. Капитан подошёл ещё ближе к иконе и пригляделся поверх круглых очков. Ульрих заметил то, чего не видел раньше. К сердцу Богоматери были направлены семь острых лезвий, похожих на рапиры. И руки Богородицы касались остриёв лезвий, как бы останавливая их.
Тауб быстро подошёл к письменному столу, взял с него спички, торопливо вернулся к иконе, чиркнул одной и зажёг стоявшую перед Богородицей восковую свечу.
В колеблющемся свете свечи капитан с трудом прочитал надпись в низу иконы, сделанную старославянским шрифтом.
 - «Пресвятая Богородица-Семистрельница», - с трудом прошептал по-русски Тауб.
Пламя свечи отражалось на металлическом окладе иконы. Немец стоял неподвижно и, не отводя глаз, смотрел на лик Матери Бога и на направленные к её сердцу острые стрелы…
В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в избу вошла медичка-эсэсовка Грета Шварцман.
- Вы вызывали, герр капитан?
Увидев стоящего перед иконой Тауба, немка несколько опешила.
- Герр Тауб, с Вами всё в порядке?
- Вы принесли список, о котором я говорил? – не оборачиваясь, спросил капитан.
- Так точно, - ответила эсэсовка. – Список с результатами анализов крови детей из класса этого священника. Но я не понимаю, зачем?..
Тауб развернулся.
- Фрау Грета, - резко распорядился капитан. - Сейчас Вы перепишите этот список. Исправите группу крови тем, кто должен быть направлен на взятие крови. Первую группу – на какую-нибудь другую. Вам ясно?
- Нет, не ясно, герр капитан, - возмущённо ответила Шварцман. – Это подлог! И вообще: я не обязана выполнять приказы офицеров вермахта. А учитывая последние события, у меня возникли сомнения в Вашей адекватности…
Ульрих Тауб не дал эсэсовке договорить. Капитан подошёл к Грете почти вплотную и, выдернув у неё из рук список, положил его на стол.
- Я – комендант деревни, фрау штандартенюнкер, - тихо, но властно произнёс Тауб, - и Вы будете выполнять мои приказы. Сейчас – немедленно исправьте список.
Растерянная медичка села за стол и изменила записи результатов анализов крови детей из четвёртого «А». Потом эсэсовка резко встала.
Тауб снова стоял у иконы с горящей перед ней свечой, спиной к немке.
- Документ оставьте на столе, - бесцветным голосом приказал офицер.
- Герр капитан, - с возмущением выдохнула Шварцман, поправив пилотку. – Мало того, что Вы приказали мне выхаживать русского мальчишку, который убил Вашего же племянника. Теперь Вы вынудили меня фальсифицировать результаты анализов – с целью, очевидно, избавить этих русских щенков от дачи крови. Считаю, что Вы либо больны, либо… Я буду вынуждена немедленно доложить о Вашем странном поведении гауптштурмфюреру Краузе.
Тауб обернулся.
- Увы, фрау, этого не случится.
- Что?..
Медичка попятилась назад, увидев, что в правой руке капитан держит пистолет.
- Герр капитан, - растерянно пролепетала эсэсовка, попятившись назад. – Осторожнее… Давайте поговорим, хорошо? Думаю, Вы просто запутались… плохо себя чувствуете… и… и не совсем понимаете…
Капитан с безразличным видом посмотрел на напуганную немку.
- Нет, фрау, - качнул головой Тауб. – Понимаю. Теперь – понимаю. Теперь я понял то, чего Вам уже не суждено понять. Я сожалею…
При этих словах капитан вермахта резко вскинул пистолет.
- Нет!! - немка ринулась к двери.
Капитан выстрелил. Сражённая пулей в спину эсэсовка Шварцман резко вскинула вверх руки и рухнула на пол.
Тауб спокойно опустил пистолет и посмотрел на убитую им женщину. Потом медленно повернулся к иконе.
Глядя на яркий свет горящей свечи и скорбный лик Богородицы, немецкий офицер перезарядил оружие.
- Ты был прав, святой отец, - тихо произнёс Тауб. – Бог – есть.
Медленно приставив ещё дымящееся дуло пистолета к виску, фашист спустил курок.
Подёрнутая пламенем выстрела, свеча погасла.



                Белоруссия, мемориальный         
                комплекс «Красный Берег», 2007

Прохладный ветер проносился над недавно открытым мемориалом детям, погибшим в фашистском концлагере у деревни Красный Берег. Несколько дней назад на открытии мемориального комплекса было много людей: журналистов, официальных лиц, солдат, ветеранов и детей. Но сейчас не было ни души.
В тишине, неподвижно, подняв тонкие руки к небу, стояла бронзовая фигура девочки. На лице её навеки застыл страх от беззащитности и обречённости. Поодаль располагалась двадцать одна пустая школьная парта из белого камня и чёрная классная доска. Школьный класс, в котором никогда не будет ни уроков, ни детей. Парты, за которые не сядет никто. Никто и никогда. И лишь ветер нарушал покой каменного монумента памяти.
Подъехала старенькая белая «волга» и остановилась недалеко от мемориала. В машине были трое: парень, девушка и старик. Водитель – молодой темноволосый парень в чёрной одежде православного монаха-послушника – заглушил мотор и повернулся к сидящему на заднем сидении пожилому священнику.
- Отец Александр, я провожу Вас? Здесь просто ближе на машине подъезжать нельзя.
- Нет, Алёша, - ответил седой как лунь священник с длинной прямой бородой. В выцветших, голубых когда-то глазах старика читалась трудно скрываемая им грусть.
- Деда Саша, - спросила сидящая на переднем пассажирском сидении молоденькая девушка с каштановыми вьющимися волосами. - Мне тоже в машине остаться?
Старик-священник вздохнул.
- Да, Инночка, - ответил отец Александр, - побудь здесь с Алёшей, родная. Я скоро вернусь, хорошо?
Старик открыл дверь и медленно, опираясь на трость, вышел из машины.
- Деда, долго не стой! Ветер! – крикнула из окна вслед дедушке Инна.
Священник, улыбнувшись, кивнул и медленно направился к мемориалу.
- Лёш, извини, что выдернула тебя, - сказала девушка, повернувшись к иноку. – Просто дед последние дни сам не свой. Так загорелся сюда приехать.
- Ничего страшного, Инна, всегда рад помочь, - ответил Алексей, глядя вслед старому священнику. – Слушай, отец Александр тоже родом из Красного Берега? Он был здесь, когда фашисты… тут такое творили?
- Да, - с грустью ответила Инна. – Ему было лет десять, не больше. Он здесь всех родных потерял. Но только, - девушка повернулась к монаху, - учти: ничего у него не спрашивай. Он никому не рассказывает, что здесь с ним произошло тогда. Ты знаешь моего деда – добрее и отзывчивее человека не найдёшь. Но, когда разговор заходит о Красном Береге, он замолкает надолго. Мы с родителями давно это заметили и уже не пытаемся с ним об этом говорить.
- Ну, а ты, - спросил Алексей, опираясь на руль, - ты что-нибудь знаешь?
- Да, - качнула головой Инна. – Кое-что. Родная сестрёнка дедушки погибла в концлагере в сорок первом. Там, на мемориальной плите, есть и её имя. Её Машей звали, она ещё младше деда Саши тогда была. Да и вообще… Дедушку по паспорту зовут Виктором, но он не любит, когда его так называют. Александр – имя, данное при крещении, но его и домашние все зовут Александром: дядя Саша, деда Саша… А несколько дней назад он по телевизору увидел репортаж об открытии мемориала детям, погибшим в концлагере у Красного Берега. Беспокойным с тех пор стал, задумчивым, грустным. Но на открытие ехать почему-то отказался. Взял с меня обещание, что я свожу его позже. То есть сегодня.
Инок Алексей вздохнул.
- Инна, послушай… Не знаю, как сказать. Отец Александр живёт с этим столько лет. Попробуй с ним поговорить. У тебя должно получиться – ты для него родной человек. Он так страдает. Помоги ему. Он расскажет – и станет легче…
Инна молчала, видя через окно автомобиля, как дедушка, медленно дойдя до мемориального комплекса, осторожно присел на край одной из каменных школьных парт.
- Нет, - произнесла девушка, не глядя на собеседника. – Легче не станет. Дедушка однажды сказал, по другому поводу, правда: «Есть боль, которую способно вынести только одно сердце»… И он живёт с этим.

Седоволосый старик в рясе сидел на холодном мраморе монументальной школьной парты и смотрел на воздетые к хмурому небу тонкие руки девочки, навеки застывшей в тёмной бронзе. Священник сидел неподвижно, словно боясь нарушить покой памяти. Памяти тех, кто остался в Красном Береге навсегда.
Перед глазами старика проплывали воспоминания того, что, казалось, происходило вчера. Урок в родном четвёртом «А» классе старой школы; сестра Маша, которую немецкий солдат подсаживает в машину с крестом; безразлично-ненавидящий взгляд немецкого капитана в круглых очках; жестокая ухмылка на лице молодого фашиста-оберлейтенанта… И конечно, доброе морщинистое лицо и серые глаза учителя – дяди Саши – прикрывшего его, маленького мальчика Витю, от жестокого огня в старом пустом сарае… Тогда, в сорок первом. Старый священник помнил и молитву, которую он вместе с дядей Сашей шептал тогда, плача от страха перед смертью…
Старик чувствовал невыносимую боль, не дававшую вдохнуть. Слёзы текли по сухим, испещрённым глубокими морщинами щекам священника.
- Прости меня, дядя Саша… Я так виноват перед тобой… Так виноват…
Неожиданно Александру показалось, что рядом с памятником девочке кто-то стоит. Старик-священник удивлённо повернул голову и моргнул, пытаясь прогнать с глаз слёзы. Александр пригляделся - и с удивлением узнал фигуру человека, которого не видел шестьдесят шесть лет. Рядом с бронзовой девочкой, чуть сгорбленный, стоял его школьный учитель – дядя Саша – и смотрел на седобородого старика своим таким тёплым взглядом серых глаз.
Священник, шатаясь, встал с каменной парты.
- Дядя Саша… Дядя Саша!
Забыв о трости, старик в рясе, превозмогая боль в ногах, быстро сделал несколько шагов к фигуре своего учителя.
- Дядя Саша! – почти кричал старик, задыхаясь от слёз и ковыляя по каменным плитам. – Постой… Не уходи. Постой! Прости меня… Прости!..
Стоящий неподвижно человек с добрыми серыми глазами опустил голову и развернулся. Сделав шаг в сторону по покрытой чахлой травой земле, фигура учителя растворилась в прохладном воздухе.
- Нет… Нет! Постой! – кричал священник, пытаясь догнать своего учителя. – Не уходи!..
Седой заплаканный старик доплёл до места, где стоял Александр Григорьевич и, обессиленный, опустился на колени в траву.
- Прости меня, дядя Саша… - шептал старик сквозь слёзы, - прости… Как я виноват… как виноват…
Невыносимая боль сжимала его грудь – сжимала намного больнее, чем та цепь, которой он был прикован к земле, проговорённый к смерти тогда, в сорок первом.
- Прости меня…
И вдруг среди зелёной травы плачущий священник заметил что-то блестящее. Замолчав, старик протянул трясущуюся сухую руку…

Сидящие в машине Алексей и Инна увидели, что отец Александр вдруг резко поднялся с мраморной парты, за которой до этого спокойно сидел, и, что было силы, пустился к памятнику девочке.
- Боже мой… - прошептала Инна. – Что-то случилось… Бежим! Скорее!..
Монах и девушка выскочили из машины и подбежали к старику в рясе, который уже стоял на коленях в траве.
- Дедушка! – крикнула Инна, схватив рыдающего старика за плечи. – Что с тобой? Тебе плохо? Тебе больно?
Старик плакал навзрыд, но на лице его была улыбка облегчения.
- Нет… Нет, - шептал сквозь слёзы седой старик. – Нет. Мне не больно. Теперь не больно. Не больно…
В дрожащей руке старый священник сжимал простой нательный крестик.


     V/                16 июня – 7 ноября 2010