Приобщение

     Вы знаете, что такое «маз-ган»?  Если не знаете, значит, вы точно никогда не бывали в Израиле. Здесь про мазганы знают все с первого же дня, даже туристы. Мазган,  вообще-то, – это наш спаситель от  сухой пустынной или приморской – влажной  жары Земли Обетованной. Но этот же  мазган   в руках темпераментного  и недоброго человека за рулём, вполне способен превратиться в  злобного холодного  убийцу. На все наши просьбы хоть чуточку уменьшить холод, водитель никак не реагировал всю дорогу.
 - Мама,  ну дай мне хоть полотенце – закутаться – взмолилась  я, выходя  из  автобуса,   возле хайфского  желтого пляжа «Дадо»,  стуча всеми  30-ю зубами  (последняя «мудрость» у меня еще не прорезалась). И вдруг услышала:
- Как же тебя надо согревать, если ты мерзнешь на такой жаре?
   Вопрос этот исходил от  высокого по моим меркам  молодого человека с детскими зелеными глазами. 
  - В море! – ответила я дерзко, и кинулась бегом через пески  туда, где   выбеленные у береговой кромки  пузырчатые  валы вздымались и с чудесным шумом нападали на берег.
    Молодой человек бросился  за мной, и я была рада по двум причинам: во-первых -  потому что я – пигалица -  могла приглянуться не мальчику, а уже вполне взрослому, судя по виду, мужчине,  а во вторых – потому, что я не ошиблась в своём предположении, что он таки за мной побежит…
    Плавать в этом море было невозможно. Почти вся  береговая линия была покрыта цепью запрещающих  черных флажков. Только напротив спасательных будок одинокие красные тряпочки, развеваясь, открывали слабую  возможность соприкосновения с морской стихией для немногих сумасшедших, вроде нас.
     Море  раз за разом с грохотом выкидывало нас на берег, а потом обманчиво отступало вглубь, чтобы уже через несколько секунд коварно  обрушиться с новой неистовой силой  – и так до полного счастья и полной потери сил…     А мы   опять и опять бессмысленно  боролись с  тёплыми и белёсыми волнами, сбивавшими нас с ног  и  даже умудрившимися пару раз перевернуть меня   вверх тормашками, но потом, когда  они отступали,  мы снова заходили в солёное морское чрево до тех самых пор, пока нас не атаковала следующая волна… Так продолжалось долго. На часы никто не смотрел. Какие там часы!

   Когда вдоволь навоевавшись,  мы, глупо  улыбаясь, пошли к душам - тут же, прямо посреди пляжа, -  оказалось, что у нас повсюду песок -  и на теле, и в волосах, и под купальником.
   - Там, в раздевалке есть хороший закрытый душ, тебе надо туда.  - сказал Илюша заботливо. Мы в море успели уже друг другу представиться.
  - А ты? – обращаться к взрослому на «ты» было явной наглостью с моей стороны.
  - А я и здесь могу, ты только отвернись… - как бы не заметил он этой наглости…
Потом  он у меня пропал из виду. Потому что я наконец-то нашла свою маму, сидевшую как обычно, в шляпе и в шезлонге.   Мы с ней  ели фрукты и мороженное, совершая наш обычный пляжный ритуал. Я предложила маме пойти со мной  к морю – но это бурная и мутная вода почему-то совершенно её не волновала и не соблазняла.
 
      Только потом, уже в автобусе, Илюша  остановился возле нашего сидения.
- Ася,  – сказал он. – Я не хочу тебя потерять насовсем.
- И я не хочу – почти прошептала я, в надежде, что сидящая рядом мама не услышит.
- У меня есть ручка, но нет бумаги…- посетовал Илюша.
   А я протянула ему свою руку, и он написал на тыльной стороне моей ладони свой телефонный номер. Домашний. Мобильников ни у него, ни у меня еще не было. 
   
                II
 
  В воскресенье утром мы  сидели у меня в квартире. Мама ушла в клуб учить иврит. А мы кайфовали как раз  от возможности свободно говорить по-русски,  и пили чай с вареньем.
  - Сколько тебе лет? – спросил он тревожно, продолжая сиять зелеными глазами.
  - Через неделю будет шестнадцать.
  - Жаль, – сказал он тихо, будто сам себе. – Ничего нам  с тобой нельзя.
  - А чего бы ты хотел? – изобразила я невинную глупость.
  - Неважно, этого всё равно нельзя. – Его голос звучал грустно и убеждённо.
  - А тебе сколько?
  - Мне уже 26…

    Я прекрасно знала, о чём он говорил. Этой темой была пропитана вся атмосфера в нашей «пнимие» – так в Израиле называют интернаты. У меня  там была полная возможность приобщиться к этой теме не только теоретически. И не раз, и не два… Но там я   боялась, что мой секрет немедленно станет всеобщим достоянием, что надо мной посмеются,  что злые интернатские мальчики  начнут меня  передавать… как бы это сказать поприличней… из рук в руки и из постели в постель… Наконец - что я забеременею и меня просто выгонят за аморальное поведение  из пнимии, и тогда обо всём, конечно же, узнает мама… Я такое видела. Такое на моих глазах уже  происходило с  другими  глупыми и неосторожными девочками.
  С Илюшей мне  было не страшно.
 - Через неделю будет уже можно, – тихо, но тоже  убеждённо сказала ему я.
- С чего ты взяла? Шестнадцать – это еще не восемнадцать…
- Есть такое понятие – возраст согласия – объяснила умудренная опытом я. –  даже если кто-то узнает, я могу  сказать, что сама на всё  согласилась…
    Я подвинула свою табуретку к его стулу и положила руку к нему на шею. Его затылок был приятно выбрит. Он одёрнулся…
- Ты чего? – удивилась я.
- Не надо  будить моего зверя сейчас,  – как бы извиняясь и притушив свои зелёные фонари, сказал Илюша. - Через неделю, так через неделю… Еще не известно, что твой папа скажет по этому поводу.
- Ничего не скажет, потому что его нет и никогда не было…
- А разве так бывает?
- Как видишь, бывает… скажи лучше, что же мы  будем делать сейчас? – это я так ловко перевела разговор на другую тему.
- Ты читать по-русски умеешь?
- Конечно, - обиделась я. - Я девушка начитанная.
- А я очень люблю, когда мне читают вслух. Что ты можешь почитать?
- Сейчас я читаю новеллы  Стефана Цвейга.
- Я не знаю, кто это… Можешь и  мне это  почитать?…

   Вы не поверите. Это продолжалось неделю. Я сидела на диване    в бязевом оранжевом сарафане, по-турецки скрестив ноги и с книгой новелл   на них,  и в запой вслух читала  «Письмо незнакомки». А Илюша, сидевший  на табуретке у стола, внимал ему тоже  вдохновенно, со светящимися интересом глазами, из которых время от времени вытекала ничем не останавливаемая слеза.

     Приходил  он ко мне  по утрам, когда мама, надев свою  соломенную шляпу и туфли 35-го размера на каблучке, уходила  учить иврит.  Мазгана у нас еще не было, поэтому  моему чтению вслух аккомпанировал только монотонный шум вентилятора, хоть как-то пытавшегося разогнать июльский жар.  Мы с Илюшей  не только читали: еще мы варили каши,  и резали салаты из сырых овощей к обеду. Во всём этом опыта ни  у меня, ни у него не было, поэтому почти  каждый шаг сверялся с толстой знаменитой поваренной книгой «О вкусной и здоровой пище» и сопровождался многочисленными  сомнениями и шутками.
     Мы оба   знали, что через неделю Это должно случиться. И морально готовились к Этому, как к какому-то священнодействию. И в то же время об  Этом мы  не говорили. Словно боялись словами спугнуть   самое заветное, запретное и тайно  желанное для нас обоих. Так, наверное, внутренне готовится  религиозная невеста к своей  первой брачной ночи.


                III

    Мой День рождения  праздновали в субботу. Илюшу я  не позвала из страха вызвать ненужные обсуждения  моих немногочисленных  родственников. Они, как  всегда, за столом вспоминали общее прошлое и пили израильское красное вино за моё здоровье. А главное – ели   много вкусной, наготовленной мамой еды и восторгались тем как я тут последнее время   расцветаю. Зато я  не ела  и не пила почти ничего, и  с моих щек не сходил свекольный румянец из-за жары и из-за мыслей о завтрашнем дне …………  
    Вам, конечно же, хочется узнать, как именно  всё это произошло.
А я об этом не хочу рассказывать. И не помню вообще. Было очень больно и очень много крови.

     Правда, Илюша честно меня предупреждал, что  ничего   не умеет и понятия не имеет, как это всё.... Он  даже предложил отложить Это на  завтра, а сегодня   просто почитать еще какую-нибудь новеллу того же Цвейга – «Жгучую тайну» или «Страх». Но я ответила, что так не честно и  что уговор есть уговор…   
     После всего он ушел потрясенный и совершенно раздавленный. И пропал куда-то. Его не было и день, и два, и три… Я понимала, что ему очень стыдно. Но моя боль уже прошла. Запачканную простыню и покрывало с маминой кровати я отстирала в холодной воде с уксусом. Мама вопросов не задавала. Она, вероятно,  подумала  о  чем-то совсем другом, ну и ладно, меня это вполне устраивало…
   
    В четверг простыня уже высохла, и мне показалось, что  Илюша вполне   мог бы  и появиться.  Он никак не производил впечатления циника, которому после первого раза девушка перестаёт быть интересной. Тут явно было что-то другое…  И  я  ему позвонила сама.    Мне ответил  очень интеллигентный женский голос:
- Илюша, тут какая-то девочка. Ты хочешь с ней поговорить?
И потом его – едва  слышный:
- Да, скажи ей,  чтоб подождала…
-Что случилось? Куда ты пропал?.. Почему?.. – я почти кричала в трубку, колотя его своими вопросами.
- Послушай… Я это… Не могу сейчас выйти… Я… не здоров…
- Почему? Что с тобой случилось? –  мои вопросы стали  растерянными.
- Я сам так решил. Решил – сделал. Я – взрослый  мужчина, и уже имею право сам решить – и сделать. – Мне показалось, что эти слова он говорил с вызовом и  не для меня – я  ведь, в общем-то, никогда в этом и не сомневалась… 
- Что? Что ты сделал?
- Ну, я, как говорится, это… Стал настоящим евреем. Вот.
- Ты сделал  обрезание? Ты решил наказать своего «зверя»? – почти прошептала я.
- Да…  Почему только у тебя боль и кровь? Это нечестно, –  выдохнул он. – Ну, конечно,   не я сам резал. Тут в синагоге добрые люди подсказали, к кому надо пойти …
    Мне стало его ужасно жалко.
- Можно тебя хоть  проведать?
- Можно. Но тут мама…
-  А почему я должна бояться твоей мамы?   Это  же  не я всё это  наделала… Давай адрес.

     Мама, Белла Соломоновна была в точности такая, кокой я её представила себе  по голосу: рыжеватая, с забранными заколкой почти на самой макушке  пышными и почти не поседевшими волосами. Из-за очков на меня смотрели Илюшины зелёные глаза, но только, без его  радостного блеска. И сколько  подозрения  и недоверия было в этих глазах! И мазган в этой квартире работал на полную мощность, как в том морском автобусе. Живому человеку можно было легко  там замерзнуть.
 
  - Так это вы – та самая Ася?  Ну, ладно, проходите… – процедила  она без особого энтузиазма,  после того как просканировала  меня, как сказали бы теперь, сверху до низу.

   Илюша вышел мне навстречу. Он был очень смешной, бледный и заросший  в мамином голубом   штапельном халатике с ромашками и оборкой по подолу.
-  Не могу я. Совсем не могу   еще даже шорты надеть, - таким  извиняющимся голосом заговорил он, что  я чуть не расплакалась…

    Вместо этого сразу спросила по-деловому:
- Что же  мы будем теперь с тобой делать?
- Читать, конечно, что же ещё?  - ответил, слабо улыбаясь, Илюша. – Вон у нас тут книг сколько, за сто лет не перечитаешь!
  Да,  чего-чего, а недостатка  в книгах  в  этой квартире точно не было. Полки от пола – и  почти до потолка, а там - и подписные издания разных цветов и оттенков, и  отдельные тома,    И еще картины…

-  Что же мы будем  читать? «Письмо незнакомки» мы, вроде как, закончили…
- Давай Чехова. Я  люблю, когда мама мне  читает вслух его рассказы…
 
      Мама читает вслух?...  Меня так и подмывало спросить, читает ли хоть что-нибудь с этих полок он сам, но почему-то от этого вопроса я удержалась.   Вот он –томик  рассказов Чехова – прямо над его тахтой. Даже искать не надо.
  Я читала ему «Ионыча» вслух, а он лежал на боку и слушал. Но мои мысли были  больше сосредоточены на том, какой Илюша бледный и заросший,  и о том, сколько времени будет теперь заживать его раненный «зверь»… Поэтому, если вы спросите меня сегодня, о чем  повествует Чехов в рассказе «Ионыч», я вам точно не смогу  рассказать… Боюсь,что  и он тогда  думал не об Ионыче....


                IV

    И опять – ни ответа, ни привета целых два дня. В субботу вечером я звоню.
- Илюша, ты как?
- Я – ничего уже гораздо лучше.
- Что-то с Беллой Соломоновной?
- Нет, мама тоже здорова…
- Что же тогда случилось? У тебя тон, как будто кто-то умер.
- Мама сказала: Чтобы я этой малолетки больше не видела… – в  голосе – слёзы.
- Ну сказала, так сказала. Не переживай… Она меня не  увидит.
    
    Это я так говорю. А у самой одна щека покраснела так,  будто мне мокрой ладонью изо всех сил оплеуху залепили. Кладу трубку.
     Пытаюсь себя успокоить: всё равно я через две недели уезжаю в пнимию. Теперь всё по-другому. Теперь я всё уже про Это знаю, и эта тема меня больше не интересует. Во всяком случае, до замужества.  Пусть другие этим занимаются. Мне Этого «удовольствия» с одного раза хватило. А просто так можно будет  – пофлиртовать, поболтать, потанцевать…  Я найду с кем.   Симпатичные  мальчики есть даже в моём классе…

     В воскресенье утром звонок в дверь. На пороге Белла Соломоновна. Я в полном смятении:
- Вы же  сами сказали, что не хотите меня больше видеть…
- Да. Я сказала. А он мне ответил, что если я запрещаю вам встречаться, то он повесится. И он таки  повесится, можете в этом не сомневаться.
- Он что, дебил?!!
- Ну конечно, он дебил. А  ты что, этого еще  не поняла? Он даже учился здесь в специальной школе... Так ты пойдешь к нему? Мне сейчас нужно бежать  на работу, а я боюсь его оставлять…
   Я пойду. Конечно же я пойду. Я побегу, полечу… повторяя, всю дорогу дурацкие строчки какой-то частушки: «Полюбила я дебила, всё, что было, позабыла…»
 
   Застаю Илюшу с  открытой дверью и тарелкой салата в руках.
- Привет! Ну что, будем книжки читать?
- Будем. – Он поставил тарелку на стол и взял мои руки своими руками. - Будем. Ты – моя книжка. И я тебя буду читать…
 - А я – тебя… - только успеваю произнести я, и мы  с ним будто-бы снова  оказываемся в бурном море, где волны накатывают одна за другой,  то волоча нас за собой, то переворачивая вверх тормашками, то выбрасывая на берег. И я не вижу в этом   море ничего и никого, только время от времени передо мной  сияют зеленые и счастливые фонари Илюшиных глаз… 
   
                V

    Мы продолжали  встречаться по утрам в будни. Обе мамы были в отлучке и ни о чем не догадывались. Или делали вид, что не догадываются.  И каждая встреча превращала этот день в нереальный праздник душ и тел… И не было никаких обид, и не было никаких выяснений, планов и обещаний. Ничего, кроме радости, смешанной со страхом и солью грядущей великой и неизбежной разлуки…
    
  Я уехала в свою "пнимию", и в автобусе, увозившем меня в центр страны, продолжала петь глупую свою частушку: «Я дебила полюбила, позабыла всё, что было»… И сама себя чувствовала дебильной и счастливой.
 
     Когда я пришла к нему в последний раз и уже была готова привычно броситься ему на шею, он неожиданно отвёл мои руки.
     -Сегодня я хочу, чтоб ты мне почитала Пушкина.
     - Пушкина? - изумилась я... - Что именно?
     - "Сказку о царе Салтане" Три девицы под окном...
   Удивительное дело, почти всю эту сказку он фактически  знал на память. И произносил ее строки вместе со мной...
     - Мама не хочет мне этого читать,- как бы извиняясь сказал он, когда мы закончили. - Она говорит, что это для маленьких. Разве это для маленьких?

      «Позабыть» всё это казалось нереальным,  И тем не менее,  примерно через месяц я умудрилась снова влюбиться, но не в одноклассника, а в нашего нового воспитателя Диму, студента-филолога 26 лет с рыжеватыми усиками, и - вы не поверите – с хитрыми зелёными глазами…
 
       И только в начале  следующих летних каникул, я  решилась позвонить своему Илюше. Голос Беллы Соломоновны был на удивление приветливым и даже каким-то торжественным:

- Асенька,девочка моя дорогая! Ты не представляешь, как я тебе благодарна! После встречи с тобой Илюшка так переменился! Он перестал так болезненно стесняться девушек. Он почти  перестал вообще  бояться людей,  а  на хануку* познакомился здесь  с одной американской студенткой, внучкой Киры Моисеевны. Она приехала сюда, чтобы навестить  бабушку…
 
     Белла Соломоновна умолкла на пару секунд, видимо, сама переваривая свой рассказ.
- А она читает по-русски, эта американка? - поинтересовалась я.
- Николь - очень хорошая девушка. Из хорошей и полноценной – она подчеркнула это слово, – еврейской семьи. Она не читает по русски,но немножко говорит. Думаю, Илюше этого будет достаточно Между прочим, она была очень рада, что он тоже настоящий – она почеркнула это слово, – еврей. Так что не напрасно он, бедняжка делал это… обрезание. Вот. А весной, он оформил визу и  улетел вслед за ней – в её эту... Вирджинию.  Кажется, дело у них с Николечкой  идёт на лад, (тьфу –тьфу!) и, если всё будет благополучно, я через два месяца  тоже  полечу туда – на  их свадьбу…

   Она сделала паузу, давая мне переварить, и сама,одновременно со мной, переваривая опрокинутую на меня информацию… И поскольку я хранила молчание – продолжила:
 -  Я надеюсь,Ася, что ты на него не в обиде! Тебе же еще в любом  случае рано выходить замуж! А Илюшеньке пора бы, пора бы  уже жениться…
    Слушать дальше мне было не интересно.  И я больше  просто не могла её слушать.

   Нет-нет, конечно же, я не в обиде… На что я могла обижаться? Я даже не спросила, блестит ли у неё под косой месяц и горит ли во лбу звезда. Я набралась сил и пожелала им всем большого человеческого счастья. И мне даже показалось в тот момент,  что я им действительно от всего сердца этого желала…