Пир победителя

«В этот знаменательный день… От лица благодарных потомков, ваших учеников… Непревзойдённые доблесть и мужество… Ваши имена золотыми буквами вписаны в историю... Беззаветная преданность Родине… Низкий вам поклон…»

Генерал слегка качнул головой вперёд и завершил поздравительную речь. Он встал, пока длились аплодисменты, немедленно раздалась команда «Товарищи офицеры!».
Генерал добродушно махнул рукой и вышел в боковую дверь, свита скользнула за ним.

Фуршетные столы стали быстро окружать толпы оживлённых людей, зазвучали весёлые голоса, громкие тосты…

Один из ветеранов как-то замешкался и оказался в стороне от всех. Он посмотрел вокруг, на спины толпящихся людей, постоял немного и прошёл в соседний пустой коридор.

Там было прохладно и торжественно, висели красивые плакаты, грамоты, фотографии, за стёклами стояли модели самолётов, танков, эсминцев…

– Подожду здесь, – сказал он себе, словно оправдываясь. – Зачем мешать?..

Через час он уже дважды осмотрел всю экспозицию. В зале продолжался праздничный банкет, шум оттуда нарастал, что-то звенело, несколько раз слышались крики «ура!»

Ветеран постоял, раздумывая, зачем-то ещё раз помял жёсткими пальцами конвертик, полученный на входе. Там лежала глянцевая открытка с изображением салюта. Расправил, положил в карман. Вежливо кивнул дежурному прапорщику, заглянувшему в коридор.

Прошёл ещё час. 
Незаметно для себя он вновь подошёл к небольшой фотографии, сделанной с вертолёта. Каменистая пустыня, несколько серых гор на горизонте… Укреплённый лагерь, десантная рота на построении…

В незаживающей памяти вспыхнуло всё, кроме названия местности, снятой военным корреспондентом. Даже про себя не выговорить было это проклятое слово.

Да, там были серые, безжизненные горы… Не синие, как у нас на Кавказе, а такие… И не страна это была. «Страна» – мирное слово, из географии, там живут и работают люди. А если каждый миг может раздаться последний твой звук… От подлетающей пули или мины… Не страна, а злое пространство, в котором было столько потерь, что оно перестало быть даже пространством, временем молодости, превратившись в провал, в яму памяти…

Там была жуткая перевёрнутая реальность. Не можешь заснуть, потому что слишком тихо. Жалеешь, что остался в сознании, потому что слишком больно. Убиваешь, чтобы остаться человеком. Гонишь мысли о доме, потому что они делают слабым… Чувствуешь врага прежде, чем видишь…

Но сколько мы совершили ошибок, пока опыт не пришёл… Как в том ущелье, когда в засаду попали… Камни плавились, всё как в аду… А пулемёт отказал… Нельзя, нельзя вспоминать, бессонница вернётся…

Мы же были освободителями… Хотели дать им будущее. Ведь сам видел, как местные дети бегали за армейским грузовиком-мусорщиком, подбирая выпадающие отбросы. И не ели, а пожирали их тут же, отнимая друг у друга… Нищета страшная… Женщина стоила полмешка муки… Мы защищали их от убийц, бандитов в лохмотьях, но с автоматами…

Чтобы народ построил свою жизнь, начал возделывать землю… Но всё равно мы были чужими. Ненависть такая повсюду… При передислокации приходилось даже собак с собой забирать, которые по гарнизону бегали. Местные их бы забили. Только потому, что от неверных пищу принимали…

За окнами стемнело. В стёклах отражался седой, аккуратно причёсанный старик, старающийся выпрямить спину, меньше опираться на трость. Даже в отражении было видно, что китель – изношенный, прозрачный от ветхости. Только блестят два ордена и шесть медалей.

Тех ещё времён китель… Хорошо, что нашли с женой зелёную футболку сына. Поддел её, чтобы не так просвечивало. А протез всё равно видно сквозь левый рукав.

Сколько ещё они будут там? Нужно потерпеть. Дома ведь меня ждёт супруга, сидит сейчас, наверное, у треснувшего окна, смотрит на улицу… Далеко видит по-прежнему, хоть и на год старше меня. Красавица. Волосы такие пышные, раньше – смоляные, как чёрное пламя, а сейчас седые совсем, но всё равно… Брови вразлёт, а глаза… Статная, гордая… Но хохотушка и ласковая. Настоящая казачка, счастье моё. И была, и всегда будет.

Три года за ней ухаживал, не дышал. А ведь тоже был ничего, всё-таки боевой лейтенант из спецгруппы «Гром»… Сильный был, отчаянный…

Часы показывали уже десять вечера. Он вспомнил, как перед входом в зал пожимал руки всем этим незнакомым людям… Смотрящим не в глаза, а куда-то в сторону… В новенькой парадной форме, дорогих гражданских костюмах. С гладкими, полными лицами.

Такое возникло нехорошее чувство… Как будто на коже правой руки – всё человеческое достоинство и оно… стирается с каждым прикосновением к чужим мягким ладоням.

Ничего. Для жены подожду. Для неё. Для себя никогда бы не пришёл в этот дворец сытых ублюдков. Какой же она была молодой... Когда ждали квартиру… Дали временное жильё, думали переехать потом, но так и не получилось… Страна распалась. Всё же крыша над головой.

Времена начались другие… В голове не помещалось, как так можно… Ведь нас чему учили? На политучёбе, помню, всё читали эту красную книгу, как её… «Начальный курс научного коммунизма». До сих пор помню, как конспектировал, готовился, чтобы в партию вступить… Наизусть требовали. Как там было написано? «Мы строим…
Справедливый строй, где все источники богатства польются полным потоком и осуществится великий принцип: от каждого – по способностям, каждому – по потребностям».

Вдруг двери распахнулись, люди стали выходить. По одному или в обнимку, компаниями… Вроде все вышли. А свет оставили… Люстра огромная, как в Большом театре.

Старый солдат дождался. Он вошёл в зал, неловко оглядываясь. Собрал в маленький пакетик нетронутый салат. На одном столе нашёл непочатую банку шпрот. Взял два целых бутерброда с ветчиной, апельсин, шоколадку. И вышел прочь.

У подъезда министерства он постоял, глядя полуслепыми глазами на весенний город. Во все стороны растекались яркие потоки машин. Горящий огнями проспект уплывал вдаль.