Туда и обратно

                ПРОЛОГ (ПРЕДИСЛОВИЕ)
        Сколько я ни старался вспомнить, что произошло в то лето, у меня в памяти постоянно вставал образ моего друга-единомышленника, который, как в таких случаях говорят, «приказал долго жить». Поэтому мне пришлось проводить его буквально «в последний путь». С того времени уж минуло примерно десять лет.
       Поначалу он приходил ко мне в голову чуть не каждый день для того, чтобы поговорить о том, о чем мы обыкновенно говорили прежде, - о смысле жизни и прочих философских проблемах. Однако со временем его лицо и прежде всего голос стали посещать меня все реже и реже, пока совсем не исчезли. И даже произвольное усилие уже не могло извлечь его бесплотное присутствие из глубин моей памяти. Он навсегда отпустил меня,точнее, я отпустил его, найдя, наконец, в самом себе своего единственного собеседника, - alter ego.
       Так безмятежно протекали дни моей привычной жизни, к которой я относился философски, если брать обычное, бытовое словоупотребление этого далеко не бытового по своей сути оборота речи, для того, чтобы не мешать себе в занятии духовной работой. В обычной жизни все, что я ни делал, я делал автоматически, как это было заведено «со времен царя гороха». Мне нужно было мыслить, размышлять. Все прочее: тупая и пустая работа по обучению и воспитанию воспитанников,  неподдающихся оному испытанию, дом с его кругом невыносимых обязанностей, озабоченные близкие, удаленные друзья, назойливые приятели, равнодушные сослуживцы, проблемные соседи служило подспорьем размышлению и только в этом качестве имело смысл.
       Знаете ли, возможные читатели, размышление требует далеко не минимум свободного времени и максимум интеллектуальных усилий. Было бы странно, если бы вы естественно не спросили: «Это почему»? Попробую просто ответить на столь непростой вопрос. Человеку от природы не свойственно думать просто так. Он думает лишь тогда, когда не может не думать. Все остальное время он не думает. И нет никакой гарантии, что от вынужденных дум у него появятся мысли. Для чего же  тогда думать? Поэтому правильно делают люди, когда отлынивают от раздумий. Думы отнимают все силы у человека. Это так: когда человек задумается, ему уже не до дела, - вся сила ушла в думу. С думы мысли гладки. Взять хотя бы нашу Думу: чтобы они ни надумали, это можно уподобить тому, как гора родила мышь. Именно этим думы отличаются от мыслей. Мало думать, - нужно еще мыслить. А как это сделать, если для этого необходимы желание, умение и навык? Навык дает медитация. Умение – разум. Желание – отсутствие всех прочих желаний. Между тем человек есть существо желаний и страхов, которые не дают ему времени опомниться, наперебой предлагая свои услуги.
       К сожалению, человек живет не разумом, но чувством, к которому приходится приспосабливаться, прикидываясь здравомыслящим умом. Ум отличается от разума тем, что во всем видит свою пользу. То, в чем ум ее не видит, он находит вред и его избегает. Так вот этот самый ум и есть способность думать в качестве приспособления разума к человеческим желаниям, страхам и чувствам. От него нельзя ждать не то, что идей, но даже простых мыслей. Ум способен только на глупость. Почему? Ждать ответа на этот вопрос от умного человека глупо. Не для того он думает, умничает, чтобы заниматься таким бесполезным занятием, - выяснять заведомо глупое вопрошание. Как это так: умный человек, когда он умный, а таким он бывает всегда, иначе его не назвали бы умным, способен на глупость? Получается результат, прямо противоположный способу действия. Явное противоречие. Сразу хочется сказать: так думать неправильно. Думать правильно так: умный человек способен на ум. От чего же тогда бывает глупость? А она бывает? Еще как. Речь идет не об элементарных ошибках рассудка, когда люди принимают одно за другое, руководствуясь не умом, а своими чувствами, например, находясь в состоянии аффекта или пост-аффектной усталости, что выводит их из себя, а об иллюзиях разума.
       Естественное состояние человеческого разума – это иллюзия. Иллюзия является производной не избытка, а его недостатка, собственной недоразвитости. Человеку свойственно «витать в облаках», когда он думает. Поэтому он старается приземлить свои «мысли», точнее говоря, «глупости», чтобы извлечь из них хоть какой-то смысл. Пребывание человека в мире грез или желаний, порой страхов оставляет человеческий разум «вариться в собственном соку». Находясь в таком положении, разум является в качестве ума или разума в себе. Оборотной стороной такого положения разума становится его работа для иного, ему чужого. Здесь, на чужом, он застывает, останавливается. Тогда как в ином он может найти себя, но так чтобы себя найти и чужое освоить и присвоить, сделать своим. Если это случится, то можно уже быть не только в себе, но и для себя не только в себе, но и в ином и через иное самим собой.
       Никто не хочет или почти никто не хочет быть «ходячим разумом», жить только умом, ведь есть еще, вернее сказать, прежде всего, тело. Жизнь в этом мире телесная. Это плотская жизнь. Все прочее от лукавого, роль которого отведена уму. Поэтому человек не столько разумен, сколько хитроумен. У тела есть душа. Хотя люди говорят наоборот, что у души есть тело. Однако истина есть не то, что люди говорят, а то, что они делают. Делают же они телом. Именно это является истиной того, что они думают и говорят. Так устроен тот мир, в котором мы находимся. Поэтому и в размышлении истиной становится не то, о чем и что мы мыслим, а то к чему мы в ходе размышления приходим, как мы мыслим. Это, как сказал бы советский философ, «теоретическая или интеллектуальная практика».
       Так вот сам мой друг-единомышленник в свою бытность бесплотным духом оказался предметно пустым, сколько бы я ни размышлял о том, что с ним стало. Когда друг умер, он прекратил свое становление, оказался раз и навсегда ставшим таким, каким был. Размышление о смерти навело меня на безутешную мысль о том, что смерть лишает нас не только настоящего, но и будущего. Данте, обронив еще несколько веков назад фразу об аде: «Оставь надежду всяк сюда входящий», мне подсказал, что человек, умерев, не может не пройти мимо ада. Что такое ад? Это место, в котором нет места для будущего. В нем все от века уже прошло. Ад есть то настоящее, в котором нет будущего, но есть прошлое. Значит, умирая, человек возвращается сначала в свое прошлое, а затем, после смерти, идет в общее прошлое. Именно в то прошлое, в котором нет будущего. Все прошлые времена в нем слились в одно сплошное прошлое. Он есть ушедший в никуда, ибо прошлого без будущего уже нет.
       В аду имеет смысл только такое состояние времени, которое называется «никогда». Никогда ему не быть живым, становиться из прошлого настоящим в будущем. Это в аду. Но говорят, что есть еще и чистилище, а следом рай . Нельзя не задаться вопросом в таком раскладе/контексте о том, что такое чистилище? Оно есть настоящее заупокойного существования человека, граница между тем, что было адом и тем, что будет раем. В смерти обрывается нить жизни, нить ее желания. В аду, который древние называли «царством теней», царит призрачная жизнь без желаний, без желания самой жизни, ибо она вся иссякла, улетучилась в прошлом. Нет ни ее, ни того, кто желал бы жить. Это и есть нирвана как состояние субъекта без субъекта, состояние нулевого субъекта желания. Из нирванического ада невозможно вернуться в обычную плотскую жизнь. Будда завещал своим ученикам: «Будьте сами себе светильники». Что означает это завещание? Ничто иное, как то, что человек должен сжечь себя сам на огне желания, чтобы больше не страдать. Таким желанием может быть только желание смерти желания.
       Однако если смерть есть настоящая расплата за прошлую жизнь, то зачем необходимо чистилище? Оно нужно затем и для того, что не прошло, не ушло в прошлое ада. Уходит в ад только то, что стало, воплотилось, обрело себя в конечной форме материального. То, что заключено в эту форму, смертно. Сама форма вечная, а вот то, что с ней материально срослось, не вечно, временно, смертно. Что стало точкой такого роста? Это душа. Форма вечна. Тело смертно. А сама душа? Что она такое по отношению к форме? Форма как идея духа воплощения накладывается на материальное вещество и появляется вещь, тело, существо. Душа есть оттиск духа на теле. Со смерть тела стирается и оттиск. Правда, он способен сохранятся по аналогии в душевном общении в других оттисках, с которыми контактировал, пока они живы в качестве душ живых существ.
       Но как быть с тем, что еще не обрело своего воплощения? Для него необходимо освободить место от прошлых воплощений. Это место мы зовем чистилищем. Освобождение как развоплощение тонких остатков прошлого воплощения. Если все же кое-какие остатки остались, то возможно такое возвращение в наш мир, которое является производным от оставшегося остатка прежнего воплощения с уклоном либо в телесную (чувственную), либо душевную (чувствительную или решительную), либо духовную (интеллектуальную или интеллигибельную) направленность. Полное освобождение приводит к окончательно развоплощенному состоянию того, кто умер.
       В силу того, что на пределе крайности или противоположности сходятся, ад оборачивается раем, прошлое стирается будущим. Заупокойное, очищающее настоящее становится чертой стирания.
       Вот какие мысли меня посещали накануне неожиданной встречи с забытым прошлым. Но как говорят бывалые люди: «Не буди лиха, пока оно тихо». Не послушался я этого совета, за что и расплатился в полной мере. Прошлое пришло ко мне тогда, когда я, наконец, задумался о своем невеселом будущем. Каким оно будет? Об этом я стал размышлять, как только очнулся от сна без сновидений и пришел в себя.
       - Владеем ли мы будущим? - внезапно сказал я вслух и от собственного голоса невольно вздрогнул.
       - Как сказать, - услышал я знакомый голос из-за спины.
       От неожиданности у меня душа ушла в пятки, - в кабинете, где я уснул на тахте, никого не было. Не оборачиваясь, я весь похолодел от ужаса, - голос моего невидимого собеседника напомнил мне давно забытый голос моего друга-единомышленника.
       - Кто здесь? - только и мог я машинально спросить, страшась услышать что-нибудь в ответ.
       - Не бойся, - я тебя не обижу, - спокойно ответил мне голос моего покойного друга.
       Воодушевленный ровным, умеренным тоном голоса, я сделал над собой усилие и повернул свое оцепеневшее тело по направлению к нему. Как я и предполагал, за моей спиной стоял покойный друг и отстраненным взглядом взирал на мое застывшее в немом ужасе лицо.
       - Вот видишь, - я не представляю ни малейшей опасности для тебя, - ответил он не столько мне, сколько самому себе. На это указывал его взгляд, который заметив во мне препятствие, вернулся в себя и замер в ожидании моей реакции.
       - Так ты умер или нет? – мне ничего не оставалось делать, как спросить об этом уже десять лет назад  состоявшемся факте.
       - Как видишь, - неопределенно ответил он, оставаясь безучастным.
       - Как еще тебя понять? Ты что, по-прежнему живой? - в растерянности спросил я.
       - Не огорчайся. Нет, я не о том, что оставил тебя на десять лет без собеседника и друга. Как видишь, я не потерял за это время человеческой способности поддерживать разговор и адекватно реагировать на ситуацию. Мне самому неловко, что я послужил причиной твоей… как бы это сказать…
       - Говори откровенно.
       - Твоей… гм… твоей…
       - Растерянности? – мне пришлось подсказать ему наиболее приемлемое слово для описания моего состояния. В этот момент я, почему то, представил его в виде заезженной виниловой пластинки, постоянно возвращавшей иглу на прежнее место, - на одну и ту же сбитую дорожку.
       - Хороший образ для описания возвращения в этот мир с того света, - ответил мне, наконец, мой друг, которого, как и меня, звали Сергеем, с легким намеком на живое человеческое чувство. Это было чувство горькой усмешки. От нее у меня чуть отлегло от сердца. Но тревога не пропала. Она лишь свернулась клубком в глубине сердца.
       - Так ты можешь читать мысли?
       - Ну, это самое обычное дело в том мире.
       - Послушай, Сережа, - сказал я, поймав себя на мысли, что употребил несвойственное мне ласковое обращение к собеседнику, - проще предположить, что ты мне снишься, ведь я недавно только проснулся. А что, если я продолжаю видеть сон во сне?
       - Послушай, Сережа, - ответил мне тем же мой визави, - не находишь ли ты, что сон во сне, - это никак не проще того, что я читаю твои мысли? Сон во сне – не рефлексия ли самого сна? Его повторение, размножение на уровень выше? Сродни ей и телепатия, если под ней понимать не угадывание желаний и страхов обывателей, а путешествие по ходам мыслей мыслителей. Неужели сами мысли не наведут мыслителей на одни и те же знания, если они следуют по тем же самым ментальным дорожкам? Как ты считаешь:  не является ли телепатия такого рода размножением мыслей как особое состояние сознания?
       -  Узнаю высокий ум своего живого друга. Однако не могу не уточнить определение сущности телепатии. Она есть не столько особое состояние сознания, сколько особая работа сознания по привязке состояний сознания его различных агентов к предмету осознавания или предметному вниманию, при условии единства поля или сферы сознания, то есть того, что реальная структура сознания идентична у всех обладателей иного. При этом строение материального субстрата носителей сознания, проще говоря, их мозга, может быть разным. О чем это говорит? Только о том, что невозможно полностью свести работу сознания к механической, электрической и биохимической активности мозга без ущерба для самого сознания. И все же что тогда является носителем телепатической связи, если не слово, как в беседе или работе с текстом,  изобразительный или акустический образ и тому подобные посредники? Замечу, все эти средства коммуникации, хотя искусственны, культурны, все же материальны, имеют физическую представленность. Тогда как посредник телепатической связи, если я правильно понимаю, идеален, имеет лишь  ментальную выраженность. Конечно, если телепатию принимать за обмен мыслями, а не чувствами, пафосами, как можно понять из буквального перевода с древнегреческого языка на русский.
       Как можно передавать мысли на расстояние, если работа сознания у разных людей, даже у каждого в отдельности, предполагает опосредствование мыслей чувствами, желаниями, страхами, ожиданиями и всем прочим, имеющим разные алгоритмы, коды и схемы работы, а тем более ее результаты? Допустим работа, функция сознания та же сама у разных людей, например, занятых вычислением, но ее производная может быть разная, - одни получают правильный результат, а другие ошибаются. Как правильные найдут общий язык с теми, кто ошибается, и наоборот, как ошибочные поймут правильных, чтобы впредь не ошибаться?  Или, напротив, функции сознания разные, как в искусствах, но производная та же самая, - все восхищаются, понимают. 
       - Ты прав в том, что телепатия почти или совсем невозможна при условии отсутствия канала связи. Если он есть, то, чтобы получить на выходе тот же результат, что вводился на входе, можно следом переспросить, загрузить снова канал, его перепроверить, подготовиться к адекватному переводу. Сложнее будет связь, если она в ходе передачи меняется самим каналом, ходом беседы или восприятия, а тем более самим отправителем, быть может, невольно, в силу его развития или порчи. Но! Не унывай, - не все еще потеряно.   
        - Не это меня сейчас беспокоит. А твое неестественное появление. Его просто не может быть. Может быть, ты мне только привиделся?
       - Сергей! Зачем ты задаешь мне такой глупый вопрос? Если я тебе привиделся и являюсь призраком твоего сознания, то ты скоро сам найдешь на него вопрос без моей помощи.          
       -   А если ты не призрак моего сознания?
       - То уже я отвечу тебе на этот вопрос. Так мы будем ждать, пока ты разберешься со своим призраком, точнее призраком меня в твоем сознании?
       - Нет, я сдаюсь. Я устал от самого себя, а тем более от собственной мнительности. Ты можешь мне объяснить свое появление?
       - Давай закончим с телепатией, а потом перейдем к тому, для чего я здесь. Это намного труднее объяснить, а тем более тебе понять. Хорошо?
       - Согласен, - коротко сказал я с облегчением.
       - Начну без обиняков, - у меня мало времени. Телепатия возможна только в том случае, если пафос или патос, по-нашему чувство, равен уму, иначе говоря, является самим умом, разумом, который один на всех. Такое возможно только при одном условии, - тождестве сознания существа самосознанию ума, который действует во всех существах в той или иной, малой или большой мере и степени. Живой человек не является таким умом.
       - А, мертвый является?
       - Тем более мертвый. Ты что так переживаешь за смерть?
       - Как мне не переживать, если я еще живой? Вот ты уже не переживаешь.
       - Правильно. Я не переживаю. Но почему?
       - Потому что ты мертвый?
       - Нет, не потому что я мертвый, а потому что я не мертвый и не живой.
       - Как это? А, ты вот о чем… Значит, ты не мертвый и не живо-ой! Ты никакой. Тебя нет, и ты мне просто снишься.
       - Никак нет. Я есть. Но я ни живой, ни мертвый. Ты прав, когда сомневаешься, в том, что тот ли я, каким был живьем.
       - Но разве можно быть, существовать как существо, оставаясь или став мертвым? Ты существо?
       - Да, я существо, если называть существом того, кто разумеет.
       - Можно ли разуметь, не живя, не быть живым?
       - Что значит «быть живым»?
       - Быть живым – это быть живым! Неужели не понятно?
       - Мне не понятно. Я вот есть. Но я другой. Скажем так, чтобы тебе стало понятно, - я был живым, потом умер и в смерти возродился для существования. Я нахожусь в аду сейчас, разговаривая с тобой. Ад рядом. Ты просто его не видишь.
       - А рай? И что такое ад?
       - Стоп. Ты куда торопишься? Умереть? В ад? Подожди. Не будем волноваться и по порядку разберемся.
       Рай тут же. Для кого рай, а для кого ад. Рай и ад понятия, да и не только понятия, но, например, места, – вещь относительная.
       - Ты хочешь сказать, - это условности?
       - Ты сам подумай, - для чего я с тобой беседую?
       - Для того, чтобы найти ко мне подход, ведь я занимаюсь больше всего мышлением.
       - Вслух?
       - Да, нет, про себя, - я не идиот и не болтун. Постой, а может быть, тебе просто скучно в аду, не с кем там поговорить? Вот ты  взял и появился себе на радость…
       - И тебе на огорченье?
       - Я так не сказал.
       - Но так подумал.
       - Для того, чтобы догадаться об этом, не надо быть телепатом.
       - Конечно, достаточно быть наблюдательным человеком. Но я не об этом. Ад и рай – это ключи к понимаю того, зачем я появился и заговорил с тобой.
       - Так. Ты неспроста тут появился. Я догадался: для тебя существование после смерти стало адом. Эта жизнь по сравнению с ней покажется раем.
       - Тут ты не прав, Сергей. Но правда есть и у тебя. Она в ключевом слове «покажется». Вы смертные, но все еще живые, взаправду живете, но носитесь с тем, что не является живым, естественным, правдивым, а только кажется. Так кто же призрак, - я или ты?
       - Извини, но иллюзия больше сочетается с раем, чем с адом. У ада больше поводов для того, чтобы быть правдой. Не зря ведь в Библии сказано: мир лежит во зле. Зле – золе. Как в аду со злом? Есть ли там зола? Горите ли вы там, в вашем аду?
       - Горим. Пожар! Какая глупость. Ты прав с золой. Мы давно уже перегорели. Зло в том, что в аду живут, нет, существуют мертвые. В этом вся проблема. Здесь вы живые! А там, мы мертвые… Как мне бы хотелось быть мертвым и не знать того, что я умер. В таком случае я был бы в раю. Но я знаю, существую, сознавая, что я умер. Греки называли это место, откуда я прибыл, «Елисейскими полями». Они сплошь усеяны мертвыми, которые не знают, что мертвы. Они живут в раю. Я же рядом с ними знаю, что умер, и поэтому живу, вернее, существую в аду. Но не это меня угнетает. А то, что этому не будет конца и края.
       - Ты явился сюда, чтобы меня обрадовать этим известием? Большое спасибо за упокойную любезность. Ты ей меня утешил.
       - Это шутка?
       - Нет, это констатация. Я действительно рад тому, что тебя увидел. Как и рад тому, что не у всех смерть отнимает ум.
       - Зачем он там?
       - …
       - И что вот так действительно можно к нам попасть? А как же железный занавес смерти? Неужели представление не закрыто?
       - Как ты помнишь: пока есть наблюдатель, есть и то, что он наблюдает, пусть даже этим наблюдаемым является сам наблюдатель. Попасть к вам трудно, хотя бы потому, что о вас никто или почти никто, за малым исключением, не помнит. Они не видят вас. Правда, бывает, что кто-нибудь нечаянно на вас засмотрится. Вот это плохо: как только он или она, да не все ли равно, короче, оно обратит на вас внимание, так сразу знай, - пиши пропало. За тобой пришла смерть в образе внимательного наблюдателя. Его взгляд подобен взгляду горгоны Медузы. Взглянешь – окаменеешь. В таком случае у тебя есть единственная возможность, – не глядеть на внимательного наблюдателя, - чтобы не оказаться в аду, то бишь, в раю за порогом смерти.
       - Выходит, значит, ты пришел сюда за мной? – дрогнувшим от ужаса голосом спросил я своего безжалостного проводника в царство мертвых.            
       - Вот теперь самое время и мне пошутить. Но мне не до шуток. Я пришел не за тобой. Нет, точнее, не для того пришел. Взгляд горгоны Медузы – это взгляд живого трупа. Чем он живет в раю? Страхом смерти живого смертного.
       - Для чего же ты пришел? - спросил я голосом обреченного на муки смерти.
       - Мертвые за порогом смерти не знают, что они мертвые. Они бессознательно действуют по логике инстинкта жизни, которая цепко держится в останках их душ, которые посвященные называют «тонкими телами». Чтобы поддержать свою призрачную жизнь в ином мире, они питаются страхами смерти живых смертных. Если бы они узнали, что уже умерли, то такое превратное существование стало бы для них сущим адом.
       Такие же, как я, - к счастью, нас единицы, - знают, где они находятся. Я пришел тебя предупредить, что единственный способ, которым можно перешагнуть через ад и оказаться в настоящем раю, это уйти с головой в медитацию накануне смерти.  Если ты спасешься, то, может быть, потом попробуешь и нас, зрячих, спасти, если не от ада, то хотя бы от нашего ясного взгляда на человеческую комедию смерти. Вот мне не удалось перед самой смертью раствориться в духе.
       - Получается, за порогом смерти нет того, в существовании чего нас уверяет церковь?
       - Странно от тебя слышать о вере, ты же занят мышлением. Вместе они ужиться не могут: только мешаются под ногами друг друга. Вера несомненна, а мышление сомнительно. Когда вера сомневается, она изменяет самой себе со своим врагом, Когда же мышление увлекается утверждением и забывает в доказательствах об опровержении, то оно становится чрезмерно прямолинейным, что вредит его живости, искусной изобретательности и полноте реализации. Религия живет верой. Вера в ней все решает. Поэтом религиозный человек живет верой в свое спасение. Чем крепче вера, тем надежнее спасение. Вера укрепляется в испытании, в пытке человека голодом, жаждой, смирением.
       Наука же, а тем более то, что просвещенные люди зовут «философией», живет познанием. В нем она обретает свой смысл и предназначение. Чем больше человек интересуется познанием, тем лучше, точнее и эффективнее знание как его вывод.
       - Я с тобой согласен, только с небольшой поправкой: наука одержима знанием, а философия занята мудростью. Наука все упрощает, а философия все усложняет, мудрит. Вот эта мудрость и есть размышление. Философ не столько считает, измеряет, уточняет, как ученый, сколько рефлексирует, отражает, испаряет то, что в нем варится.
       - Можно ли так сказать: ученый ищет результат, его интересует, что сварилось, философ же занят варкой, сам варится как в собственном соку?
       - В этом есть смысл. Есть ли он в том, что внушают в церкви?
       - Есть. Ты можешь мне не верить, но я там был. Только то, что говорят и внушают в церкви, надо правильно истолковать. Посюсторонние толкователи толкуют не так, как есть, ибо у них нет опыта смерти, да к тому же они смотрят на это с точки зрения этой жизни, ведь другой у них нет.
       - А есть и другая жизнь, помимо той, которую ты уличил в смерти?
       - Я что впустую зря потратил время? Выходит, ты мне не поверил?
       - А как ты думал? Положим в том, что ты сказал, есть определенный смысл. Но все ли так? Я думаю, что нет. Ты не сказал главного.
       - Еще чего! Чего я не сказал?
       - Того, что было бы правдой.
         - Сергей, теперь я вижу, - ты ловкий малый. Тебя на мякине не проведешь. Хорошо. Поговорим о том же, что уровнем повыше будет.
       - Кстати, сколько их?
       - Какой ты хитрый. Сразу в дамки? Нет, так дела не делаются. Ты мне сломаешь всю игру.
       - Зачем она, раз речь идет о жизни?
       - О смерти. Речь идет о смерти. Как без игры в нее вписаться? Положим, и религия является такого рода игрой. Как ты сам понимаешь, Бог не в претензии на человека. Он допустил его существование. Чего же больше? Нет, человеку необходимо, чтобы Бог только о нем и думал, как будто человек есть центр мироздания и уж тем более Царства Божьего. Доктрина морального Бога, спасающего человека от греха, мне еще в вашей жизни не внушала большого доверия. Она явно выдумана человеком для человека, а не для Бога.
      Наша беседа уже продолжалась несколько часов. А у меня во рту с самого утра не было и маковой росинки. Мой друг заметил мое беспокойство и догадавшись, вернее, прочитав мои мысли, заметил: « Тебе не мешало немного подкрепиться». Я предложил ему разделить со мной завтрак. Но он ответил, что, мол, питается не тем, что мы привыкли кушать.
       - Так чем же вы питаетесь? Неужели…
       - Нет, не кровью и не человеческой плотью. Я не вампир и не каннибал. Хорошо же ты обо мне думаешь.
       - Ну, не дерьмом же?
       - Это как сказать. Нет, ты не понял. Конечно, не г... Впрочем…
       - Не понял. Подожди. Не хочешь ли ты сказать, что смерть есть отход жизни? В таком случае ад – это выгребная яма, из которой эта жизнь видится раем?
       - Если ты так говоришь, то мне нечего сказать.
       - Тогда ты питаешься святым духом? – спросил я с легкой иронией, про себя подумав, не мешало бы его пощупать, - а вдруг он и на самом деле состоит из одного духа без плоти и крови. Однако тут же отогнал от себя эту дерзкую мысль, подозревая его в дьявольской проницательности, - способности мыслить на расстояние, то есть, видеть насквозь
       - Еще скажи: райским светом. Многие за порогом смерти питаются человеческими страхами. Такие же, как я, питаются приятными воспоминаниями, своими несбывшимися надеждами и вашими обнадеживающими ожиданиями. Это помогает нам существовать в ином мире, в котором одиноко. Видишь ли, ад представляет собой выжженную пустыню, края которой не найти. Я пытался разведать, что находится за ней, но так и не смог от нее избавиться.
       - Тогда каким образом ты добрался до этого мира? Чудом что ли? И почему именно сейчас, а не вчера или завтра?      
       -  Я уже говорил, что между этим миром жизни и тем миром смерти граница прозрачна. Только ее незачем переходить: вам, чтобы продолжать жить, ведь вы только это и умеете делать, нам, чтобы не очнуться и не увидеть, куда мы попали. Границу перейти, - пара пустяков. Но никто или почти никто, за исключением, как например меня, таких, как я, ее инстинктивно не переступает, - себе дороже будет.
       - Но как же так: проще мертвым снова стать живыми, перейдя границу между жизнью и смертью, чем делать вид живых.
       -  Ты забываешь, что граница, несмотря на свою прозрачность, есть зазор между тем, что есть, и тем, чего нет. Противоположности взаимно отталкиваются друг от друга. Смерть делает их равным образом существующими, только одну противоположность определяет со знаком «плюс», а другую – со знаком «минус». То, что существует за порогом смерти, принимается живущими до ее порога за то, что следует за ней и является ее продолжением. Разубедить их мог бы только тот, кто вернулся бы назад в мир живых из мира мертвых. Но мы мертвы только с вашей точки зрения до порога смерти. За порогом мы живые, но не так, как вы. Наша жизнь не просто другая, чем ваша, она есть анти-жизнь. И все же эта анти-жизнь производна от вашей жизни, есть своего рода ее подражание, но со знаком «-». Это мы зависим от вас, а не вы от нас. Поэтому мы находимся в прошлом. А вы, наоборот, находитесь в будущем. Для нас время бежит вспять. Для вас мы в прошлом. Напротив, для нас вы в будущем. Тот, кто перейдет границу, тот остановит время, вернет его назад. Это возможно только тому, кто со смертью не потерял сознание самого себя. Такая потеря допускает существование за порогом смерти в качестве тени. Поэтому люди еще с незапамятных времен иной мир называли «царством теней». Я не тень самого себя. Поэтому ты видишь меня, а не мою тень. Но я пришел не туда, где следовало мне быть. И как ни парадоксально, мне можно быть здесь только в качестве незваного гостя.
       - Постой. Дай мне самому додуматься. Так получается, ты не тень, но именно поэтому можешь представляться лишь в виде тени самого себя в моем живом мире. Правильно?
       - Совершенно верно.
       - Так вот почему ты не можешь кушать. Но почему тогда ты говоришь? Если ты говоришь, значит, дышишь, а если дышишь, то живешь.
       - Да, я здесь дышу и живу, но не сам, а с твоей помощью. Сам я только сознаю.
       - Вот оно как Сережа. Но все равно мне не понятно.
       - Почему не понятно то? Именно поэтому я способен к телепатии. В вашем мире можно появиться чудом, т.е. не самостоятельно, но только с вашей помощью, вернее, с помощью вашего сознания.
       - Не хочешь ли ты сказать, что проник в мое сознание как ментальный паразит, представленный мной в бывшем твоем человеческом виде?
       - Знаешь, ты можешь вполне быть ученым. Но не является ли картина, которую ты сейчас нарисовал, излишне схематичной и упрощенной?
       - Что делать. Я не могу по другому, иначе не пойму или, в крайнем случае, не объясню хотя бы себе, если ты со мной не согласен.
       - Почему? С тобой можно кое в чем согласиться. Подумай сам, как можно проникнуть в мир жывых смертных из иного мира, - мира живых трупов. Опять же мы, в общем, трупы только для вас, - живых смертных. И потом мы уже не можем умереть.
       - Не можете умереть потому, что уже мертвы.
       - Сколько раз повторять тебе, - мы мертвы только для вас. Понимаешь или нет?! Жизнь не однообразна, она имеет много форм. Одной из таких форм является форма жизни в аду и раю.
       - Мне интересно знать, какие еще форм жизни существуют помимо наших. И второй вопрос: при переходе от одной форме жизни к другой следует ли становится паразитом сознания? – задавая эти вопросы моему другу, я невольно подумал, что действительно ли это «мой друг» теперь, и тут же прогнал ее, чтобы меня не уличили в недоверии.
       Но он либо сделал вид, что не прочитал мою мысль, либо не успел за ней угнаться. Сергей только уставился на меня с таким выражением, как будто ему в тягость начинать снова то, что он уже объяснил. Однако я с таким интересом ждал его ответа, что ему трудно было от отделаться от меня.
       - Ну, что ж, давай. Мне доподлинно известы лишь две формы жизни, о которых мы говорили. Если не считать событие представленности одного сознания в жизни другого сознания за третью форму жизни. Правда, ты ее по другому окрестил в качестве состояния сознания перехода между формами жизни.  Да, я слышал, что есть и такая форма жизни, как нейтральная, то есть, не живая, и не мертвая. Нечто напоминающее нирвану буддистов.
       - Она находится между двумя другими?
       - Между жизнью и смертью? Да, как сказать.
       - Не является ли то, что буддисты называют нирваной, пространством прилегания жизни к смерти?
       - Мне кажется такое место или состояние души лучше назвать другим буддистским термином «бардо» как то, что является ни жизнью, ни смертью, но границей между ними… нет, не так, а вот так: быть нечто помимо них или над ними. Кстати, ты можешь сам проверить. Ведь для нас, обладающих способностью чистого сознавания, возможно путешествие не только в мир живых, но и в мир мертвых. Если я могу быть вашим гостем, то и ты вполне сможешь быть таковым. Тебе достаточно только стать, как ты говоришь, «паразитом сознания», в данном случае уже меня. Ты хочешь отправиться в неведомое путешествие, которое мало кто, если вообще кто-либо еще совершал из живых смертных.
       - Вспомни Данте, - ответил я и внутренне содрогнулся от такой возможности. 
       Конечно, было бы интерсно оказаться там, где оказываются все после жизни. И все же это было рискованно. Сергею нечего было терять. Он и так был в мире мертвых. А вот я был еще живой и отказываться от жизни… ради того, чтобы узнать то, что находится за ней, тебя  ждет и непременно сбудится… да, вероятно это стоит того, чтобы рискнуть своей единственной жизнью для меня вот такого, какой я есть. Но здесь было еще что-то, похожее на недоверие к иному существу, которое, нет, не пыталось выдавать себя за человека, а просто вело себя таким образом. Вдруг «мой друг» здесь появился только для того, чтобы соблазнить меня неведомым будущим ради подмены: встать вместо меня снова живым?
       Тогда Сергей мне казался своего рода Вергилием – проводником в загробный адский мир. Давало о себе знать знакомство с «Божественной комедией» Данте Алигьери. Невольно я стал примерять на самого себя роль Данте в его «комедии». Но если есть проводник в ад, то почему следом не появится проводник в рай, уже моя Беатриче?
       Я догадывался, что не ко всему, что есть в моем сознании, он имеет доступ. Этот доступ становится затруднительным по мере усложнения осознания. Это с одной стороны.
       С  другой же стороны этот доступ не опускается ниже той черты, которая разделяет сознание с собствнно бессознательным. Чтобы не оказаться жертвой телепатии,  важно научиться скрывать от взгляда паразита сознания опасные мысли либо у него под самым боком, в его бессознательном, либо в своем бессознательном, либо, наконец, в том, что не может быть ничьим сознанием, что их всех превосходит, то есть, в суперэго.
       Было понятно, что Сергей обладает собственным сознанием и может влиять на сознание другого, в данном случае меня. Он вынужден был сказать мне о том, что «залез» в мое сознание, иначе не проник бы в наш мир живых смертных. Но это еще не значит, что он обладает сверхсознанием. Скорее всего у него есть способность ассоциировать чужое сознание. Другими словами, он может прививаться сбоку, устанавливать синтагматическую (соседскую) связь сознаний. Иное дело – это парадигмальная связь сознаний сверху через логос как высшую инстанцию мировой разумной жизни.   
       - Каким же образом оказаться в вашеи мире мертвых?
       - Нет ничего проще. Достаточно нам поменяться местами и тебе стать паразитом моего сознания. Вот для этого ты должен отключить свое сознание. Вспомни своего Данте. С чего началось его путешествие в загробный мир? С того, что он «оказался в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины». Что означают эти две терцины из «Комедии» Данте? Каков их аллегорический смысл? Не тот ли, что это сонное, ночное сознание или бессознательное. Утратив собственное сознание, можно оказаться на границе между жизнью и смертью.
    
                АКТ ПЕРВЫЙ: РАЙ ИЛИ АД
       Это последнее, что я помнил из сказанного. Внезапно мне стало дурно. Что-то внутри оборвалось. Мир перед глазами задрожал, закачался, завалился набок и опрокинулся. Следом я стал падать, не находя под собой опоры и буквально вкручиваясь в место падения. Перед моим мутным взором все завертелось и закружилось в безумной пляске. Падение стало ускоряться. Оно было таким быстрым, что у меня невольно возникло ощущение как моя душа, я сам вылетаю из собственного тела. Это я понял потому, что почувствовал, что ничего не вешу. Я камнем падал вниз. Мир, сквозь который я падал, встал передо мной сплошной стеной так, что я потерял не только массу тела, но и ощущение времени. Оно буквально остановилось. Все побекло, потускнело и покрылось серой пеленой. Сознание стало гаснуть, пока совсем не потухло.
       Не знаю, сколько прошло времени, в течении которого я был без сознания. Но теперь я находился в каком-то разноцветном мареве, проницаемым мерцающим свечением. Не видно было, откуда оно светит. Ощущение тошнотворного падения сменилось расслабляющим ощущением парения. Я до сих пор не чувствовал своего тела и словно сливался с окружающей меня неопределенной средой. У меня было такое впечатление, что я являюсь неким потоком струящегося воздуха, скользящего по незнакомому пространству. Единственное неудобство, которое здесь было, это ощущение одиночества, которое вызывало тревогу, но не ужасало, как если бы я находился один в пугающей сплошной темноте. Вдруг я услышал голос, который трудно было локализовать вне меня, так как он звучал внутри меня самого. да, и где был я, если не везде?
       - Не пугайся. Ты в предверии ада. Прав был Данте, написав: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Впереди нас ждет только то, что еще хуже. Здесь пребывают нерожденные души до своего воплощения. Тут же находятся те, кто не смог реализоваться в мире не по своей вине. Слышишь душевный шелест и стенания разочарованных?
       - Да. Не будем на них останавливаться. Как говорил Вергилий: «Взгляни – и мимо». Что нас ждет впереди?
       - Не пробуй буквально применять в качестве плана к реальному загробному миру мифо-поэтическую дантову «Божественную комедию». На самом деле в нем нет такой строгой иерархии, как в этой книге средневековья, склонного к составлению иерархических сумм. Мы с тобой будем встречать на своем пути жителей этого мира в том виде, как они себе его придставляют. В действительности адов столько, сколько его ночителей. У каждого свой ад. И все же за долгое время существования ада для людей в нем появился некоторый порядок, но только в общем виде. И еще, напомню тебе: многие в аду мнят, что они находятся в раю.
       - Что сейчас происходит вокруг нас? – благодушно спросил я своего проводника по аду.         
       - Не будь таким безмятежным. Я понимаю, что вам свойственно из одной крайности впадать в другую. Но здесь нельзя терять осторожность. Что до твоего вопроса, то вокруг тебя струятся души. Ты находишься в самом центре столпотворения душ, в их потоке. Дальше они разделяются: кто куда. Нам нужно спускаться ниже.
       - Где же Харон со своей лодкой?
       - Я твой Харон. Мое тело – эта лодка, плывущая по морю душ. На том берегу ты почувствуешь меня уже как себя. Здесь же ты еще не индивидуализировался в виде телесного образа.
       Выплыв из Леты - реки Забвения - и погрузившись в Стикс, - этот туман душ, - рано или поздно мы набрели на берег. Душевный туман стал медленно рассеваться, открывая нам безбрежное пространство становящихся форм. Как только мы сталкивались с ними, эти формы обретали свои ясные и отчетливые очертания и мир становлся узнаваемым в лице какого-либо существа. Я сразу заметил, что находил как раз такое лицо, которое уже предугадывал заранее. Об этом  спросил своего провожатого.
       - В этом нет ничего странного. Ведь в нашем мире душевное взаимопроникновение – реальный факт.
       - Но если все же есть некоторый порядок в расположении мест загробного мира, то на чем он основан?
       - Конечно, не на морали, как это было у средневековых духовидцев, а на самой онтологии. Загробный мир – это место не воздаяния за грехи, а следствия из того образа жизни тела, души и ума как советчика и направителя воли, который вел живой смертный. Мысли, чувства и действия являются причинами или мотивами, ведущими к последствиям. Плоды их деяний и являются определителями того, каким стал человек и останется в загробном мире, если не вернется обратно, чтобы закончить начатое, прерванное случаем, силой обстоятельств или чужой злой волей.
       Как ты знаешь есть последствия телесные, душевные и интеллектуальные как результаты действия воли. Человек, в принципе, свободен, но в средствах ограничен. Если он в жизни никому не мешал и вел себя ровно и спокойно, то в смерти он обретет вечный покой в загробном сне без сновидений. Если же он жил неровно, мешал другим и самому себе, то это могло быть потому, что он нарушал меру, злоупотреблял в получении благ, брал от жизни, как говорят в таком случае, «не по чину», не по своему положению и состоянию.
       При переводе на язык морали это будет означать наказание за грех или преступление самим грехом и преступлением, но в чрезмерном количестве  для тела. Так например, чревоугодник – едой и питьем, пока не подавится и не захлебнется в нечистотах, сладострастник в аду все время будет заниматься сексом, пока не иссохнет, скупой разорится, мот превратится в скрягу, выходящий из себя никогда в себя не вернется, унылый станет суетливым, властный – услужливым, сильный – слабым. Таковы последствия нарушения меры в обеспечении витальных или животных потребностей людей в желаниях воспроизводства себя и себе подобных, в жадности владения и господства, иначе говоря, в жажде имения и власти, и, наконец, в их страхах.   
       Качественное превращение с душой человека случается в загробном мире только при условии, что он еще при жизни перемешал полезное с приятным,  спутал средство с целью. То есть, пользовался тем, чем надо наслаждаться, и, наоборот, наслаждается тем, чем нужно пользоваться. В одном случае тот, кто пользу находит в наслаждениях, в результате получает вред. В другом же тот, кто наслаждение находит в пользе, в результате получает пользу. Потому что в первом случае польза используется в качестве средства для достижения удовольствия. Тогда как во втором случае наслаждение используется в качестве средства для достижения пользы. Первый случай является примером превращенной формы отношения к жизни. Он есть случай искуса, искушения, соблазна ради соблазна. А вот второй случай есть пример естественного отношения к жизни, когда соблазн используется не ради соблазна, что ведет к противоестественным формам выражения жизни, а ради пользы. Так например, врач подслащивает горькую пилюлю, чтобы ребенок выздоровел.
       И в том, и в другом случае используется ложь. Но в одном случае для спасения, а в другом случае для погибели.
       Так же обстоит дело и с насилием, но уже не в чистом виде господства, а в смешанном виде с ложью как обманом других или самообманом в качестве извлечения какой-то пользы либо для себя во вред другим, либо для других во вред себе. В результате нечистые, подменные, лживые средства ведут не к тем целям, которые признаются благими, но к прямо противоположным, злым. Ведь известно выражение: «Добро должно быть с кулаками». Ради добра надо сделать зло или, наоборот, ради зла нужно делать добро. Например, чтобы ленивый работал, нужно его заставить. Или, чтобы обмануть человека и «сесть ему на шею», нужно его задобрить. Такие, как говорят, «благие намерения» души не могут не вести человека в ад. Порой бывает так, что человек не ведает к чему ведут его доброхотные намерения. Но в результате их исполнения он оказывается в аду. Вот и все. Надеюсь, ты не устал меня слушать? – спросил он не только меня, но и самого себя, пробуя отдышаться.
       Я с удивительным для самого себя терпением слушал разглагольствования моего визави.
       - Нет, что ты. Впрочем, чтобы не врать, не выдавать желаемое за действительное и не путать средство с целью, как ты предостерегаешь, замечу: несмотря на то, что ты детально пояснил причины, определяющие последствия пребывания в загробном мире, мне не понятно, как быть с тем, что люди вынуждены становиться жертвами, подставляться под других ради их спасения? Ты сам надоумил меня на этот вопрос своим рассуждением.
       Мой поводырь по аду в недоумении уставился на меня невидящими глазами. Но затем в его глазах забрезжил огонек понимания.
       - Ах, ты об этом. В загробном мире, так же как и в этом, не избежать такой участи. Быть жертвой в порядке вещей в аду. Вот поэтому и говорят: «Оставь надежду вся сюда входящий». Мы все жертвы. Другое дело – делать это добровольно.
      - Хорошо, хотя в этом нет ничего хорошего. Вероятно именно поэтому ад есть ад, несмотря на то, как ты говорил прежде, многие в нем вилдят себя в раю. И все же…
       В это время к нам на берегу Стикса подошел один туземец преклонного возраста благородной европейской наружности и откровеенно, я даже сказал бы, просительно, предложил нам сделать ему больно, протягивая мне плетку. При этом он блаженно улыбался как какой-нибудь идиот, стягивая с себя ветхое тряпье, которое еле скрывало его изможденное долгим постом и скудной пищей тело, изуродованное к тому же не то непосильным трудом, не то жестоким обращением людей.
       - Вот видишь, - он уже спасен. Для него ад – рай, - насмешливо отметил мой проводник. 
       - В самом деле почему бы вам не сделать мне приятное, - соблазнительно проблеял благообразный старец, - что вам стоит, а старику – радость, - и подставил свою немощную кровоточащую спину, всю исполосованную плетью.
       Я машинально взял плеть в свою правую руку. Она оказалось довольно тяжелой, но с удобной ручкой, отполированной многократным употреблением в дело. На концах кожаных хвостов плетки свисали миниатюрные ржавые шипы.
       - Я уже смочил мой инструмент, чтобы он лучше работал, - деловито пояснил мне адский монах.
       До меня только теперь стало доходить сквозь шум в ушах, в шкуре кого мне предложили побывать. Роль чертового мучителя мне явно не подходила. От нее мне стало дурно. Я ждал всего от ада, но этого… Увольте.
       - Сергей, что за пошлая комедия? – спросил я в сердцах.
       - Да, ты как никогда прав: ад – это пошлая  трагикомедия, - добавил он от себя, разглаживая свои гуцульские усы.
       - Вот вы получите наслаждение от порки, а как же я?! – дрожащим от волнения голосом  спросил я странного старика.
       - Неужели вам самому не приятно доставить удовольствие старому человеку, - стал убеждать меня старый греховодник.
       И тут я своей шкурой, точнее, кожей названного друга почувствовал, что ад действительно отвратительное место, предназначенное для извращенцев всех пород и мастей.
       - Ничего-ничего, и ты привыкнешь. Здесь все рано или поздно привыкают к местным обычаям, - констатировал Сергей.
       Я не мог больше терпеть издевательств над моим моральным чувством, чертыхнулся про себя и повесив плеть на голое плечо старца, от него отвернулся, чтобы пойти по еле видимой в травяном ковре дороге вглубь адского континента в надежде (какая к черту надежда может быть в аду?!) на то, что мой проводник последует за мной. Но не тут то было. Меня остановил свист плети, тут же впившейся мне в само мое нутро и вывернувшей его наизнанку криком дикой боли. От сильного удара плетью я упал на колени. Но, собрав все мои силы,, разбежавшиеся от боли в разые стороны, охнув, с гневом повернулся к своему обидчику. И что я увидел? По-детски улыбающееся лицо старца.
       - Вот видишь, как тебя перекосило от удовольствия, - встретил он мой свирепый взгляд округлившихся от боли глаз, - возьми и отхлещи меня от всей души, - добавил он, доверчиво предложив мне плетку.
       - Да, пошел ты... – только и мог, что сказать я в ответ.
       Обстановку разрядил голос моего друга.
       - Слушай старче, когда я увижу Люцифера, то передам ему твою просьбу.
       - Не шутишь? – спросил с надеждой странный старик.
       - Нет. А теперь оставь нас в покое.
       - Ладно, так и быть. Но помни, ты мне обещал помощь Люцифера.
       - Ничего я тебе не обещал, кроме того, что передам ему твое желание.
       С этими словами мы ушли восвояси с берега Стикса.
       - Так это Стикс, а не Ахерон?
       - Какая тебе разница? И великие делают ошибки. Данте не исключение.
       Позади Стикса и перед нами растилалась раскаленная пустыня, над которой нестерпимо пылало красное светило.
       - Что это за звезда?
       -  Это звезда смерти.
       - Мы что попали в мир «Звездных войн» Лукаса?
       - Я ценю твой юмор, но он в данном месте не уместен. Это светило смерти подземного мира.
       - Так мы находимся под землей? Ад внутри Земли?
       - Так думали наши предки. Но это заблуждение. Подземный мир – метафора. Научно выражаясь, ад - это центр всемирного тяготения, «где, - как писал еще Данте, -  гнет всех грузов отовсюду слился». «Мировая скорбь» раскрутилась в виде ада, центр которого раскалился до предела. Там в центре находится мировая ось, которой мир пронзен, как яблоко червем – Люцифером. Он живет в центре ада.
       - Так Люцифер и есть Аид?
       - Это все имена-явления одной и той же сути.
       - Но как мы пойдем по раскаленному песку пустыни?
       И в самом деле перед нами растилался целый океан пустыни, от жара которой под раскаленным звездой смерти кирпичным небом ада горела кожа лица и рук, не прикрытых одеждой. Пустыня тягостно вздыхала, обдавая путников своим нестерпимо горячим воздухом, от которого заходилось сердце и выступала саднящая испарина на лице. Я весь покрылся кровавым потом и темная пелена опустилась на мои очи и помутила мой рассудок. Последнее, что я увидел, это были шевелящиеся части человеческих тел, то и дело выглядывающие из песка пустыни. Еле шевеля губами я прошептал: «Кто это там содрогается под красным как кровь песком»? В ответ мне показалось, что Сергей ответил: «Это те, кому все мало». 
       Мне показалось, что прошла вся вечность, прежде чем мой друг привел меня в чувство, обрызгав мое тело и лицо пахучей жидкостью из большой фляги, висевшей у него на поясе. От ее содержимого мне стало легче и жаркое дыхание пустыни ада показалось дуновением легкого морского ветерка.
       - Что это за жестокость?
       - Кровь младенцев. Как говорится: «клин клином вышибают». Подобное тяготеет к подобному, кровь к крови. 
       - Какая гадость.
       - Я пошутил и вижу ты не понял шутки. Это роса утреннего сознания. Ее собирают в часы рассветной медитации.
       - Мне трудно понять тебя. Я не привык смешивать буквальный язык реальности с метафорическим языком вымысла.
       - Привыкай, приспосабливайся к иной реальности загробного мира.
       Вдруг до нас дошел издалека какой-то гул. Я повернулся к нему лицом и обратился к другу.
       - Слушай, Сергей. Что там на горизонте гудит как рой комаров? Это тучи чего? Они какие то странные, - закручены в спираль.
       - Вот туда сейчас мы и направимся.
       - Но как?
       - Разумеется, не по раскаленному песку, а по воздуху с помощью духов здешней пустыни.
        В следующее мгновение мы поднялись чудом в воздух и полетели по направлению к горизонту, на котором сгущались тучи. Ветер свистел в ушах, лица опаляло мертвое светило. Это не я летел, это меня несли невидимые силы. Сам полет намертво сковал мои конечности, так что я не мог ими шевелить. Вскоре я увидел, что это были за тучи. Тучи людей столпотворились в небе. Они двигались потоком по спирали, постоянно меняющей свое положение над пустыней, то склоняющейся, то выпрямляющейся  и уходящей за край горизонта. Они спешили, наступая друг другу на пятки. 
       - Куда они спешат, что их влечет? – спросил я своего адского проводника, сопровождая вместе с ним чуть поодаль тучу людей.
       - Жажда удовольствий
       - Они что, сладострастники?
       - Не только. Все те, кто от страстей испытывает удовольствие. Помнишь тех кто копошился в песке. Так это те, кто испытывает неудовольствие от своих и чужих страстей.
       - Так почему они на месте не получают удовольствие?
       - Потому что в аду нет памяти – памяти удовлетворения. Вот они и порхают в вечных поисках его удовлетворения.
       От разговора нас отвлек внезапно открывшийся провал в пустыне. В него уходила спираль гедонистов. Мы последовали за ней и оказались в пропасти, на дне которой текла широкая река. Когда мы стали спускаться в пропасть, то к своему ужасу я обнаружил, что ее стены состоят из слежавшегося песка и человеческих тел, вздрагивающих от агонии наслаждения. Подлетев к воде, я увидел, что это вовсе не вода, а кипящий как кипяток поток крови, из которой залезая друг на друга тянутся люди на воздух. Но этот воздух был нечист. Его тошнотворный запах вызывал естественное желание закрыть ноздри рукой. Многие из утопающих были рассечены на части. Па поверхности бурлящей реки как в котелке на медленном огне варились человеческие органы и плавали телесные остатки: кишки с дерьмом, волосы, кожа и прочее.
       - Что это такое? – прокричал я сквозь шум реки и вой несчастных срывающимся от ужаса голосом своему проводнику.
       - Это то, что они заслужили, - насильники, убийцы, садисты.
       - Страшная участь, - констатировал я, удивляясь тому как вообще меня слышно в таком грохоте, усиленном дрожащими стенами адского ущелья.
       По мере  нашего полетного движения вперед расщелина ада расширилась и перед нами показалась долина, омываемая рекой убийц. Присматриваясь к тому, чем была усеяна долина, я стал расспрашивать своего собеседника.
       -  Скажи, мой друг, что падает с небес? – кошмар происходящего невольно заставил меня почувствовать свою душевную близость к моему спутнику и сказался в несвойственной мне склонности к возвышенным речам.
       - С неба падают тела убийц себя, - ответил мне равнодушно мой тезка, заметив, - они сыпятся оттуда как снопы искр.
       И действительно мимо нас пролетали как метеоры горящие тела самоубийц и бомбардировали землю, взрывая ее при падении. Сергей мне стал объяснять, что самоубийцы летят как мотыльки на небесный огонь адского светила и, обжигая крылья своих истерзанных душ, падают огненными камнями на землю.
       - Ты как то черство к ним относишься.
       - Да, возможно. Они это заслужили. Здесь не жалуют тех, кто сюда стремится. И без них здесь полно народа.
       - Что же нас ждет впереди?
       - Догадайся.
       - Да, что тут гадать: следуя дантовому путеводителю впереди нас ждут лукавые обманщики и вероломные предатели.
       - Так, да не так, - загадочно ответил мой собеседник, продолжая, - так всегда бывает когда гениальная интуиция встречается с тем, что есть на самом деле. Действительно впереди нас поджидают лгуны и неблагодарные отступники. Но как ты думаешь, что здесь не так? Учти, если ты не отгадаешь загадку, то останешься здесь навсегда.
       Ничего себе наказание. Однако увидев лукавый блеск в его глазах, я немного успокоился и задумался над тем, как понять его слова. Освоившись с грехом пополам со своим положением, в котором без малейших усилий летаю по воздуху силой духа или духов, я стал обдумывать свой ответ, каким бы странным не показалось со стороны мое поведение. Вероятно это был тот случай, который показывает, что человек ко всему привыкает.
       Мы вели речь о гадании и догадке. Что это такое вообще? Догадка имеет место быть при загадке. Догадавшись, мы гадаем так ли это, как в догадке. Если так, то мы разгадали загадку. Другими словами, сталкиваясь с проблемой, мы задаемся вопросом, как ее разрешить. Рано или поздно в зависимости от силы ума и осбтоятельств дела, а также счастливого случая, нас озаряет гипотеза, она же догадка, о том, что это такое и как с ним работать, разобраться. Гадая, подбирая к загадке ключи мы пробуем ее раскрыть, как закрытй на замок сундук. Если наша догадка адекватна загадке, то мы правильно подобрали ключ ее толкования, сняли с нее пробу. Открыв загадку, мы провели верную проверку догадки, на опыте показали ее соответствие тому, что есть, верифицировали, подтвердили ее, естественно, фальсифицировав, опровергнув все иные версии разгадки. Таков путь движения к истине реальности, к реальной истине. Но тут есть один казус. Если это так, то получается, что истина уже есть, и мы своим движением только приводим самих себя в аналогичное, адекватное истине положение. Важно лишь встать в нужное истине положение, занять правильную позицию относительно истины. Истинной она будет только в том случае, если мы сами будем истинны, правдивы. Вполне мы будем истинны, если только получим без обмана и самообмана ясный отчет об этом. Выходит, мы не производим истину, ее не выдумываем? Выходит так. Следовательно, истина нуждается в нас только относительно нас самих. Это мы нуждаемся в истине. Не самих себя мы в ней устанавливаем. Это она устанавливается в нас, приводит нас в естественное для нашего существование положение – истинное положение человеческих вещей.
       Держа это в голове, я стал думать о том, что нас ждет впереди. Ждет обман и самообман. Обман приводит к предательству, самобман – к предательству самого себя. Что за обман нас ждет? То, что живописно расписал в своей комедии Данте? Да, если мы доверимся ему. И рано или поздно придем уже к самообману. 
       И тут меня посетила простая мысль. А, не является ли обманом все то, что мы оставили позади себя? Не является ли сплошным обманом сам ад со всеми своими страшилками. Если это так, то что есть после смерти? Освобождение от мира, который порождает такие иллюзии, как например, иллюзию самоубйиства. Рзве можно убить самого себя, если ты есть иллюзия?

                АКТ ВТОРОЙ: ЧИСТИЛИЩЕ
       - Так что же получается? Каждый судит по себе и живет в таком мире, который ему кажется?
       - Ты правильно подумал. Таким является и ад. У каждого свой ад как мир иллюзий. Пиком развития такого ада является его предательство. Отказ от самообмана.
       - Но разве можно отказаться от того, чего на самом деле нет?
       - Нет. Ты как все торопыги торопишься, нарушаешь логику, последовательность событий загробной жизни. Давай следовать научной методе Декарта и не скакать с одного на другое. За адом как его заключительный этап следует чистилище. Что оно такое? – спросил меня мой провожатый, посмотрев мне прямо в глаза.
       - Чистилище есть чистилище, - бездумно ответил я.
       - Понятное дело, что мышление – трудный процесс, который до логического конца пройти почти невозможно, во всяком случае для большинства приматов.
       - Согласен. Как трудно не отключаться. Придется опять включать свои мозги. Итак, чистилище есть такое место, в котором происходит очищение, в данном случае сознания, от установленных в обычной жизни навыков и привыканий представления, переживания и выражения.
       Пока мы говорили произошла смена декораций. Мы опять стояли по колено в реке Лета. Она ласково струилась у нас между ногами и своим певучим журчанием успокаивала утомленные кошмарным впечатлением нервы. Но теперь все, что было перед нами, не расплывалось в некотором разноцветном мареве, но ясно и отчетливо принимало определенную форму и окраску. Перед самым носом на противоположном берегу узкой реки возвышалась величественная гора, заслоняя перед нами весь горизонт. Но как только я обернулся назад, то тут же стал терять указанную определенность взгляда. Внимание стало рассеиваться и откуда ни возьмись появилось былое чувство потерянности. Не то, что я потерял ощущение собственного тела, но я стал полым изнутри. Мой друг пришел мне на помощь и, схватив меня за плечи, как следует встряхнул. Ощущение реальности очищения сознания от дурмана забвения вновь ко мне вернулось.
       - Так снится мне гора Чистилища или нет? – спросил я своего друга.
       - Трудно прямо сказать. Во всяком случае я ее вижу как свои пять пальцев на правой руке.
       С этими словами он взял меня за руку и повел вброд через Лету. Перейдя реку, мы подошли к горе, оставив позади себя все свои страхи в надежде на спасение. Гора полого спускалась к берегу Леты. С ее подножья она вся просматривалась до самой ледяной корки на вершине. Ее опоясывала узкая тропа, которая от витка к витку становилась все круче. От того, что я задрал голову, у меня заломило шею и я опустил ее на правое плечо.
       - Так и не долго вывернуть шею, - предупредил меня Сергей. После минутной паузы он продолжил, - готов к восхождению?
       Мне не оставалось ничего делать, как кивнуть ему в знак согласия моей больной головой, отчего у меня в глазах запрыгали чертики. Осторожно помотав головой, я их с трудом остановил, и через минуту они исчезли. Откровенно говоря, мне не хотелось подниматься в гору. С другой стороны оставаться надолго  в этоv месте мне тоже не хотелось. Чтобы отвлечься от мучительной дилеммы я обратился с вопросом к проводнику.
       - Почему Данте еще до входа в ад видел гору пурготория, а я увидел ее только сейчас?
       - Ну, как ты не понимаешь. Оно и понятно, - ты не поэт, - заметил мой проводник, задев меня за живое. По знаку зодиака он был скорпион и при каждом случае любил жалить любого, представлявшего для него потенциальную опасность в качестве соперника. Затем он стал мне объяснять, - образ горы на входе понадобился поэту для того, чтобы наглядно передать инверсию движения в новом месте: то, что привычно видится близко, на самом деле там, где мы еще не были, находится далеко. Другой, загробный мир кажется близким, но реально до него далеко.
       Мы, наконец, подошли к тому, что нас действительно отделяет от иного мира пространством иллюзии, которое люди привычно называют адом.
       Минуту помолчав, он коротко сказал: «Пошли». Я подчинился его приказу. Не могу сказать, что Лета, избавив меня от кошмарных видений ада, вооружила достаточным запасом сил для покорения вершины чистилища. Благо, мы поднимались медленно в гору, имея время для беседы.
       - Как ты понял уже, чистилище составляет с адом в геометрическом аспекте вытянутый ромб из двух конусов с одним основанием и двумя противопложными вершинами. В ад мы нисходим по кругу, а в чистилище, наоборот, поднимаемся по кругу к вершине. Соответственно, обратно пропорционально располагаются те состояния, в которых мы бываем по пути нисхождения и восхождения. К тому же при этом в аду все расходится и замыкается, застывает в своей ставшей форме из-за того, что время останавливается на вечно преходящем настоящем, а в чистилище пребывает в постоянном становлении превращения.
       - Я это уже понял на себе. Так высшая точка ада – это предательство по отношению к самому себе в виде представления и признания себя богом. Так как противоположности на пределе сходятся гордыня оборачивается сомнением в самом существовании себя.
       - Ну, и что же ты существуешь?
       - Да. существую как паразит твоего сознания в загробном мире. Я паразитирую на тебе, представляя себя существующим отдельно от тебя. Такое заемное, зависимое существование не может не вызвать такое состояние сознания как зависть. Как можно с ним бороться? Проще простого подумать о том, что все есть иллюзия, если центр представления всего сам иллюзорен как независимая величина.
       - Так. И что дальше?
       - Дальше? Пожалуйста. Признание иллюзорности приводит к агрессии, насилию, ибо все иллюзорное претендует на реальность, а потому мешает жить, вызывая раздражительность и гнев. Дальше все по наклонной плоскости последовательного овеществления состояний сознания. За насилием приходит уныние от лицезрения поруганных святынь и разрушенных идолов служения. От уныния прямая дорога к двусмысленности своего положения в потоке становления: по мере того, как ты тратишься, ты крепче цепляешься за самого себя. Ты чувствуешь себя живым. Так от духовных грехов ты переходишь к душевным недугам, а от них к своим физическим недостаткам. Ты поставлен в такие условия, что сам начинаешь с ними бороться. Если поначалу в чистилище ты ощущал сободу от гнетущей тяжести ада, то по ходу очищения ты связываешь себя тем, что остается от сора и плевел.
       - Ты хочешь сказать, что рай – это хранилище или сокровищница рациональных зерен сознания?
       - Вроде так.
       - Нет, не вроде, а именно выходит так.
       Занятый беседой со своим другом я не заметил, как мы оказались на самой вершине чистилища.
       - Да, никак не ожидал я от тебя такой прыти. Не часто здесь бывает скорое прохождение пути в один присест.
       Здесь я тебя оставлю.
       - Жалко. А я к тебе привык.
       - Как говорил наш общий знакомый, – помнишь нашего заведующего?
       - Как же не помнить.
       - Так вот, жалко бывает у пчелки, а здесь душа. Посиди здесь. Рано или поздно к тебе кто-нибудь спустится. Прощай, друг.
       Только хотел я проститься с ним, как от него и след простыл. Он то исчез, а вот мое тело осталось при мне. Значит, никакой я не паразит сознания или перестал быть таковым.
 
                АКТ ТРЕТИЙ: РАЙ
       Долго или коротко, но на меня спустился благотворный сон. Во сне я продолжал беседу со своим другом. Вот что мне запомнилось.
       - Если ад есть повторение повторения, то чистилище - повторение без повторения. Оно есть превращение, творческое преображение в воображении, дающее нам опыт жизни, - нашел я искомые слова.
       - Здесь, в чистилище мотиватором такого творечского преображения выступает любовь, которая как естественное влечение к своему находит в нем иное, связывая разнородное как центростремительная сила. Напротив, в аду любовь уже к самому себе отвергает иное как центробежная сила, заставляя противоположные начала концентрироваться на периферии, то есть, на связывает однородное, развязывая разнородное. Тем самым любовь исключающая превращается в ненависть, извращает саму себя. Наоборот, любовь очищающая восстанавливает нарушенное ненавистью соперничества тел единство человеческих душ. Правильно я истолковал твою мысль о повторении без повторения как воспроизводстве в одном и том же иного?   
       - Да, в творческом акте мы меняемся в лучшую сторону потому, что нечто, находящееся во всем, является в нем разным, допуская возможность их гармонического или согласного сосуществования, без ущерба каждого, без необходимости приносить себя в жертву общему делу. Так необходимое действует в человеке,  а не вне его как принуждающая его сила обстоятельств. Это необходимое и есть сущность душевной свободы, а не насильственной зависимости или привчной привязанности, - необходимость самой свободы.
       Это у меня осталось в памяти, когда я очнулся в земном раю на вершине горы чистилища. Именно здесь в согласии с природным окружением, где никто никому не мешал, я почувствовал, что истина может пониматься не благодаря доказательству и рассуждению, но силой самой симпатии вещей друг к другу прямым образом.
       Вдруг, ни с того, ни с сего, мне стали лезти в голову мысли о смерти. Скандал, да и только, в таком святом месте! Как можно-с?! И все же…
       Смерть склоняется с адом, жизнь склоняется с раем. Между ними пропасть. Что это за пропасть? Пропасть всего всякого или ничего из всего? Вот именно. Между тем жизнь заканчивается смертью. Наряду с этим жизнь начинается смертью. Но это уже другая жизнь. Вот именно другая, - жизнь в смерти. Есть еще жизнь другого, который приходит на смену ушедшему. Куда ушедшему? В никуда или в ад, а может в рай?
       Если по правде, по инстинкту говорить, смерть, как и жизнь, - вещь физиологическая, живая, существительная. Она и бытовая, и бытийная. Сродни ей сон. Смерть инстинктивно переживается, чувствуется ее приближение. Но, как и сон, она чужая. Жизнь ближе: она своя. Смерть дальше: она чужая. Так и сон. Редко когда он свой. Чаще он чужой. Трудно сказать: я вижу сны, но они не мои, это чужие сны. Причем, при сне, чужой свой, - это ты сам. Так и смерть, - своя жизни, но чужая. Она своя чужая. Так человеку говорят: ты чужой. Мой, но чужой.
       То, что смерть бытовая, означает, что она обычна, регулярна. К ней приводят многие, повторяющиеся в нашей жизни действия. В этом ее физиологическая подробность. Интимность смерти в том, что она рядом поджидает и делает тебя чужим. Она заразна: прицепится – не отвяжешься.
       Вместе с тем смерть бытийна. Она есть факт отчужденного существования. В этом качестве она бескачественна, бесчувственна, безвкусна и бесцветна, безответна. К ней нельзя прикоснуться, ибо прикасание смерти есть событие отъема всех наших чувств. В этом смысле есть глубокая неправда экзистенциалистов, которые попытались ее приватизировать, сделать своим приватным делом. Они подменили саму смерть своим иллюзорным переживанием. Для них она  интимна до физиологичности. Но сама эта физиологичность головная, надуманная. Они идут от мысли и ее переживают, а не саму реальность смерти. Как впрочем, и жизни тоже.
       Смерть антиномична. Она одновременно есть и нет. Трудно ее поймать. Она постоянно ускользает, прикидывается чем то другим. Ее нет – ты есть. Она есть- тебя нет В том то и дело, что ты есть, когда она есть, но уже другой. Другой не в смысле существа, но вещи. Ты существуешь, но не живешь. Стал вещью в смерти как некий факт существования смерти. Она твоя смерть, но ты уже не тот, не сам собой. А почему? Потому что она отнимает у тебя тебя, жизнь в собственном виде. Она другая, чем ты о ней думаешь. Она настоящая как факт, событие твоей жизни. Она все ходит, ходит кругами вокруг тебя. Круги все сужаются, душат тебя, ты задыхаешься и умираешь. Дух отлетает – смерть приходит. В смерти нет ничего с небольшой, минимальной, ничтожной оговоркой, - кроме самой смерти. Смерть ничтожна. Но она все убивает, ничтожит, отрицает.
       Для чего необходима ее работа по разрушению жизни? Не для смерти, а для жизни, новой жизни. В этом смысле она вспомогательна, а не существенна, и есть орудие замещения старого новым в жизни. Дух здесь же пребывает. Он просто переходит от одного у другому. Этот переход и есть смерть. Он сам мгновенен, моментален. Mеmento mori. Смерть моментальна, жизнь вечна. Вечна благодаря моментальности. Моментальна благодаря вечности. Смерть есть мгновение вечности. Жизнь есть вечность мгновения. Это какая жизнь есть вечность мгновения? Разумеется, жизнь смерти, то, что она есть. Если  жизнь есть смерть, то она и есть вечность мгновения. Но мгновение не вечно. Поэтому есть не только жизнь, но и смерть. Но именно поэтому жизнь не вечна, если она вместе со смертью. Это так, если смерть есть мгновение вечности.
       Вот таким образом смерть, как и жизнь физиологична. Только это физиология не натуральная, а отвлеченная. Натурально же говоря, смерть вроде грязи. Поэтому ад есть то место, где грязно. А где грязно? Конечно, в ж…пе. Где ты оказался? У … в ж…пе. Чтобы не быть в аду, надо очиститься. Очищение есть чистилище. Когда очистился, оказался в чистоте, - в раю. Местом рая оказывается голова. Путь из ж..пы в голову идет через сердце. В голове ясно, когда она не в ж…пе, а на сердце легко. Все мы, когда умираем, оказываемся в аду. Другое дело, что мы там делаем. Если наломали дров в жизни, то расхлебываем д…рьмо в ж…пе. Если жили без последствий, то сразу попали в рай. Научите так жить. К содалению, жить так, без последствий, невозможно. Значит, надо жить так, чтобы последствия по преимуществу были разрешимые, благотворные. Тогда пребывание, заключение в аду будет условным, а чистилище номинальным, но реальным существование в раю. Надежда на рай реальна в чистилище. Она не реальна в аду. Поэтому, оставь надежду, в ад входящий. Не надейся, до глубин ада дойди, тогда, может быть, заслужишь прощение. От ада нам не избавиться, и не надейтесь. Эта жизнь есть ад не точный, а приблизительный. Да, и не жизнь это настоящая, а только приблизительная, то есть такая, которая нас приближает к аду. От него никуда не деться, ибо он и есть то, куда мы попадаем, - в никуда. Поэтому избавление от ада возможно только для тех, кто вовсе и не жил реально. А кто реально пожил, интенсивно, будет реально гореть в аду.      
       Смысл ада и рая в том, что загробный мир, как и мир до гроба, имеет два способа существования: живой и мертвый. Только в нашем мире до гробовой доски акцент ставится на живом моменте. Иначе в загробном мире, в котором акцентиируется момент смерти, ибо в него попадают через смерть. Тогда как в нашмир, который можно назвать «земным», попадают через жизнь. Так вот, кто реально не жил, реально и не умер, и только по-нарошку, на словах, условно, оказался в загробном мире. О таких, как было сказано, нечего жалеть, - «взгляни – и мимо проходи». Напрасны ожиданья. Те, же кто занимался в жизни отрицанием, окажутся на своем месте в аду. Иные, занятые утверждением, созиданием, в том числе и себя, ноне в ущерб другихи за их счет, обретут себя в раю, испытав себя в аду. Это запкономерно и справедливо. Они заслуживают ад, но как лишь преходящий момент их загробной жизни. Ведь все должно быть по справедливости. По той же справедливости, кто здесь, в миру, устроил себе рай, будет гореть в аду. Иные возмутятся: как же так, увасне сходится, - неравновесный счет. Значит, за конечные страдания – бесконечные радости, наоборот, за конечные радости - бесконечные страдания? Так не пойдет. Нет, дорогие, богатыеи успешные, именно так и про(ис)ходит. Так действует обратно пропорциональная логика.
       Рай как «царство духа» трансцендентен миру лишь абстрактно. Реально он ему имманентен. В идеале мир духовен. Это и есть мир духа. Но в нем можно быть уже в этой жизни. Правда, только на время. Как, впрочем, и в аду. Навечно быть в аду или раю можно только в том смысле, что страдание и радость на пределе отнимают у нас чувство времени. Таковыми чувства бывают только в загробном мире. Всякие чувства имеют свою границу, свой предел.
       Разумеется, есть и запредельное. Но оно имеет сверхчувственный характер. Это вотчина уже не души, не душевного тела, но духа, тела духовного. Рай и ад остаются в круге, в границах, в пределах мира души, мировой души. Они ее состояния, в которых она индивидуируется или воплощается, что то же самое, как мы собственно. Есть запредельное. Как в нем оказаться? Никак, ибо для нас оно смертельно. Через него мы проходим как через смерть моментом, но не можем в нем задержаться на время, а тем более навсегда. Запредельное не есть неопределенное, хаос, меон. Нет, оно есть укон, само ничто. Доступно нам ничто только как самоотрицание. Понимание беспредельного как вечного становленпия или вечной жизни тривиально и глупо, просто бессмысленно. Но все встает на свое место, становится уместным, осмысленным, если беспредельное понимается как ничто. В таком понимании нет пресловутого человеческого субъективизма, экзистенциального или трагикомического трепетания или умильной сердечной привязанности. Да, жалко без любви,страха и трепета. Так оставайся в кругу конечной жизни с ее райской любовью и адской ненавистью.  Но есть реальное трагическое чувство жизни без ненависти и сострадания. Каонечно, оно запредельно и неведомо человеку. Что ему с ним делать? Ничего.
       «Что за мысли посещают смертного в земном раю, - сказал с про себя. Кстати, другого рая не было и до сих пор нет, ибо он может быть только если все в нем окажутся. Но есть еще и ад. И он далеко не рай, даже земной. Разумеется, земной рай «земной» условно, ибо был не в прошлом, а есть в сознании человека, живущего в настоящем.Так что, есть рай и ад вместе с тем, что их разделяет как чистое и грязное, существуют вместе с нами, а не помимо нас и вне нас. Точнее, они не в нас, это мы в них пребываем: условно в этой жизни, безусловно в жизни загробной.
       Тут появляется еще один вопрос: Совпадают ли друг с другом время и вечность: Если вечность – это время без разрыва прошлого с будущим, когда прошлое еще есть и будущее уже есть, то есть, они есть настоящее, или просто есть, то нет, ибо время есть уже и еще срыв, разрыв, прерывность, ущербность, недостаток, дисконтинуум, а не один континуум, непрерывность, полнота, достаток. Так как время предполагает единство космоса с хаосом, предела с беспределом. Беспредел чреват смешением.
       Таким смешением является земной рай и загробный мир в целом. Такова и смерть. Она смешивает карты жизни, карты бытия. Ей не может закончиться жизнь. Жизнь продолжается, чтобы размешать эти карты, расставить их в определенном порядке жизненной истории. Поэтому наша жизнь не заканчивается смертью. Она продолжается, обновляется. Из смерти мы выходим обновленными. Смерть для нас трагична в этой жизни. Иная жизнь может быть для нас и здесь, и там, неведомо где и когда. Но здесь или там, она опять встает на старт и чледом выходит на финишную прямую из-за поворота жизненного пути.
       Для нас, ставших, затруднительно понять и принять новую страницу нашей жизни. Но это та же книга, вечная книга жизни нашего Я, которая продолжается на новой странице. Перелист – это и есть смерть, провал, пробел, черта, дефис в его существовании. Для чего он нужен? Для перемены. Перемена необходима не только в школе, но и в жизни, как отдохновение от трудов. Иначе одна усталость, уныние, скука, вечная смерть. Нет, смерть не вечность, она мгновение. В новой жизни мы ее не будем помнить. В этой жизни мы ее не знаем. Мы знаем только то, к чему она приводит жизнь здесь и теперь, - к исчезновению. После нее остается пустота в мире и душе. Почему? Потому что с духом ушла жизнь отсюда и сейчас. Но дух везде и всегда. То, что исчезло и кто исчез, действует уже в другом месте и времени. К сожалению, для нас он покоится в пустоте. Но, к счастью, для нас мы не исчезнем. Само исчезновение мы не застанем, Мы перелистнем страницу, ибо эта страница есть мы и мы ее читаем тогда, когда пишем.
       Дети, еще становящиеся жить, этого не знают. Они счастливы своим незнанием, неопытностью. Знание жизни, ее опыт делает их несчастными. Такова жизнь. Без опыта, без знания она не может быть человеческой. Но она и не ангельская, и не демоническая. Она животная, живая, точнее, просто живая, и все.
       В раю, в вечности нельзя раздельно думать, говорить и делать, вспоминать, представлять и воображать, ибо такое разделение возможно только во времени. В вечности совершаются совершенные движения по кругу. Все кружится вокруг всего, включая и себя, не поворачиваясь задом, лицом к лицу. Расширяясь, сужается, сужаясь, расширяется. Расширение сознания означает его концентрацию. Уходя в сознание, выходишь в космос. Здесь нет места размышлению посредством понятий. Знаешь прямо представляя. То, что видишь, то и есть то, что есть, а не выдумывается или кажется. Оно незабвенно. Там нет усталости, сна, скуки. Все это есть только во времени. Там не огорчаются, не плачут. Но и не смеются, не насмехаются, не иронизируют. Там ровно дышат и в меру счастливы. Не болеют, не надеются, не боятся, не страдают.
       Чем дальше от рая, тем от всего свободнее, чем ближе к раю, тем плотнее со всем. Однако плотность здесь другая, чем в аду. В аду она является давлением всего на одного. В раю сплоченность означает взаимопроникновенность все со всем. Там нет ничего чужого. Там все свое родное. Там благоприятная среда жизни. Жизнь живет не за счет жизни через смерть, а на счет жизни через жизнь. В вечном раю нет индивидуалистов, как нет и коллективистов. Там вообще нет пробелмы человека и общества, ибо там разумное существо есть общество, а общество есть разумное существо, одно во всех и все в одном. Понять нам это трудно потому, что мы так не живем, так жить не можем. Другое место и другое время, да и вообще не время, а вечность как время всех времен целиком сразу.       
       Интересно, читатель, хотел бы ты жить там на самом деле, если тебе там не будет места и времени? К вечности нельзя приспособиться.
               

                ЭПИЛОГ (ПОСЛЕСЛОВИЕ)
       Смерть – это не жизнь, а ее противоположность. Чем можно охарактеризовать смерть? Ну, во-первых, такими признаками, которые противоположны признакам жизни. Так жизнь характеризуется обменом веществом, энергией и информацией со средой. Вместе с тем, она цельна и циклична, периодически повторяема, закономерна, самовоспроизводяща. Жизнь существует телесно в виде относительно независимо существующих друг от друга конечных сущих. Смерть никак не обменивается  со средой жизни веществом, энергией и информацией. Она фрагментарна, контингентна, не способна к самопорождению. Смерть не существует в виде телесных сущих. В единственном числе Она есть случай исчезновения телесного сущего или существа в силу невозможности действия указанных признаков. Уже из этого бедного по содержанию сравнения видно, что жизнь и смерть неравнозначны в том смысле, что жизнь есть причина смерти, а смерть есть ее следствие. Сама смерть не способна породить ни себя, ни тем более жизнь. Но без нее невозможна другая и новая жизнь. Поэтому смерть инструментальна, служебна. Жизнь ее использует для продолжения себя в новом виде.
       В этом контексте смерть есть итог умирания. Умирание еще является жизнью, но вот смерть… Трудно назвать ее жизнью. Поэтому вернее назвать переходом  от прошлой жизни к новой жизни смерть, а не умирание. Но меньше определенности с тем, что такое «новая жизнь». Можно сказать, что она есть то, переходом к чему является смерть. Смерть является переходом в том смысле, что ей заканчивается жизнь. А без конца одной жизни невозможно начало другой жизни в этом мире.
       Но как быть с миром иным? Если в этом мире существо умирает до того, как оно дает начало жизни новому существу, в котором биологически продолжается их род существ, то она не выполнило своей биологической программной задачи, и поэтому его существование биологически бессмысленно, пусто. Именно эта биологическая задача является основополагающей даже для существ, склонных к зачаточной разумной жизни, как например, для людей. Все остальное, вроде смысла их индивидуального существования, выступает в качестве побочного эффекта работы всеобщей биологической машины воспроизводства особого (родового) выражения, в данном случае социального, в отдельно взятом организме. То есть, аргументом существования здесь выступает жизнь (биология), а ее производной – социальность. Второй производной аргумента существования является человеческая индивидуальность. Полнотой выражения жизни в социальном роде в качестве (виде) индивидуума является персональность или личность. Так вот, личный смысл жизни человека есть эффективное следствие развития родовой (социальной) жизни. Этот смысл трагичен, ибо, как правило, человек не успевает реализовать в своей жизни собственный личностный потенциал. Но даже не это так трагично, как то, что реализовав указанный потенциал, человек жаждет личного бессмертия в силе не столько того, что он партикулярен, то есть, является частью социального целого, а потому стремиться остаться с ним на все время его существования, сколько того, что сам он есть целое в одном-единственном экземпляре.
       Выходит, если в это мире человек смертен, то как он может исполнить полноту личностного смысла? Только в предположении, что его личная жизнь здесь не заканчивается, но продолжается в ином мире. Его не удовлетворяет жизнь в этом мире в превращенном виде памяти в сознании других людей или в виде артефакта как овеществленном воплощении своей личности. В таком виде он служебен и не самостоятелен, - не он живет, а им живут. Для персонального способа существования этого недостаточно.  Вот в чем трагичность человеческого удела. Поэтому не случайно человек жаждет, ищет личного, а не родового или видового бессмертия. Разумеется, если он успел стать личностью. Если же не успел, не смог или не захотел, то удовлетворился тем, что воспроизвелся в своих детях и оставил по себе хорошую или дурную память, возможно осуществленную в виде каких-то памятников, архивов, произведений, в конце концов, простых вещей, переданных по наследству потомкам.
       Жажда личным образом остаться в этой или иной жизни до сих пор подвигает людей заниматься творчеством, например, размышлять об этом. В полном виде остаться в этом мире не удастся. Именно эта ущербность человеческого существования в бесчеловечном мире заставляет людей лично искать иной жизни, иного мира. Если не удается его отыскать, то хотя бы можно попробовать в этом мире жить иной жизнью, чем живет большинство остальных людей.
       Есть ли шанс отыскать иной мир хотя бы одному человеку, достигшему личного уровня развития, точнее, совершенствования, как исключению из правил для их подтверждения? Вероятно, есть. Но будет ли иной мир благоприятен для него? Вот в чем вопрос. Может ли быть этот иной мир миром лично его и возможно ли в нем бессмертное существование? Сколько много вопросов, и ни на один из них нет прямого и точного ответа. Ответы все предположительные и приблизительные.
       Что если в ином мире ему будет хуже, чем в этом. Не явится ли тогда смерть как прекращение личной жизни наилучшим выходом из затруднительного положения? Или может быть человек окажется в ином мире, но он уже будет иным, соответствующим иному миру. То, в чем тогда смысл его иного существования по отношению к прошлому существованию? Этот смысл становится минимальным, при условии, что иное здесь относительно, а не абсолютно. Оно не может быть сплошь абсолютно, ибо никакое существо не может быть абсолютным, иначе оно не существо. Допустим, что оно одно, но тогда оно уже не существо, но сущность многих или в пределе всех существ, распределенная (дистрибутированная) в них в разном количестве, качестве, мере, пропорции и степени. Поэтому нет смысла в существовании одного бога, но есть смысл существования духа в качестве сущности различных существ: духовных (богов, ангелов, демонов и пр.), душевных (людей) и телесных (животные, грибы и растения). Дух сущий, но не существо. Только он вечен как дыхание жизни. Все иное конечно и смертно. Другой вопрос возможно ли трансформироваться из одного рода существ в другие, продлевая так свое существование. Ведь циклы жизни разных существ различны: одни живут дольше других, - это нам известно из близкого знакомства с телесной и психической формой жизни.
       Итак, вечная личная жизнь, в принципе, невозможна. Она просто бессмысленна в этом качестве. Но возможно ли тогда сохранение жизни при трансмутации/трансформации из одной формы жизни в другую? Да, возможно, ведь мы не только трансмутируем из телесной жизни в психическую, но и прмо сосуществуем в них как люди. Почему бы невозможна трансформация человека из жизни душевно-телесной в  духовную жизнь. Я уж не говорю о том, чтобы одновременно жить телесно, душевно и духовно. Такая трансформация возможна, но не для человека, а для духовного существа. И то, как определенная регрессия, ущербность в степени полноты существования. Когда она возможна? Только в случае необходимости инволюции такого существа с какой то целью. Для чего например? Разумеется, не для того, чтобы в нем найти смысл своего существования. Нет смысла в том, чтобы добровольно стремиться к  несовершенству вместо совершенства. Это неразумно. Духовное тогда духовно, когда оно разумно, - иначе в чем тогда смысл? В противном случае это полная бессмыслица. Инверсия смысла может иметь место только как момент его утверждения. Так моментом бытия является не-бытие.
       Поэтому возможно воплощение духовного существа в психическое, но не ради самого воплощения, а ради чего-то другого, например, спасения оного. Вот такой случае и следует иметь в виду при размышлении о продлении жизни человеку в ином мире ил хотя бы в этом, на время, но уже в ином качестве, в соприсутствии с духовным существом. Нельзя не задаться вопросом: «Зачем это надо духовному существу»? Так для чего собственно он воплощается? Ответ, как ни странно, прост: «Затем, чтобы реализоваться не только в высшем, лучшем, но и в худшем, низшем, а именно телесном варианте для полноты представленности и существования. Они стремятся установиться как в малом, так и в большом, и в максимуме, и в минимуме. И все почему? Потому что универсум развивается, и все в нем связано со всем. Духи то появляются духом, но не из духа, а из того, что есть в наличие помимо духов. Они есть результат совершенствования. Но кого? Разумеется, низших (душевных) существ, которые развиваются еще из более низких (телесных).  Поэтому трагедия человека как существа среднего (душевного) уровня может частично разрешиться через участие духовного существа в его жизни, если не в полном (живом) виде, то хотя в культурной форме творчества. Духовные существа соприсутствуют в нашей жизни, в нашем сознании через мысли (идеи), представления (перцепты), переживания (аффекты).