Жизнь с умом или жить умом

                ПРОЛОГ
       Как трудно жить с умом тому, кто только иногда, как исключение из общего правила жизни, бывает с ним в ладах. Таков наш герой, которому трудно управиться со своим умом. Ведь что значит управиться, как не справиться, укротить свой ум, поставить его на место под стать героической натуре.
       Натура у нашего героя была широкая. Ум пользовался этим, чтобы не потерять своей свободы. Он чувствовал себя на своем месте уже в самом имени героя, которого отец назвал в честь Платона «Аристоклом». По этому поводу у папы Аристокла, Анатолия Ивановича, случился с его мамой, Еленой Юрьевной, небольшой конфликт. Елена Юрьевна желала назвать своего сына именем героического деда, убитого на Курской дуге в далеком 1943 г. Но Анатолий Иванович, будучи человеком мирным, полагал, что время героев войны прошло. Пришло время не бороться за жизнь, а мирно строить мир во всем мире. Это было логично. Видимо, Анатолий Иванович был в душе идеалист или, как в наше время говорили, романтик, раз назвал своего первенца собственным именем первого идеалиста Платона.
       Как человек идейный отец Аристокла думал, что герои давным-давно покинули общественное сознание. Им на смену пришли мыслители, понимавшие, как он думал, то, что править должна не отвага, а ум, который аккумулирован в мыслителе. Правда, по мере взросления своего сына Анатолий Иванович все больше и больше разочаровывался в своем романтизме. Причиной горького разочарования было неумение людей жить по мирному в мире. До него стала доходить незамысловатая мысль, что люди неисправимы. Их не переделаешь, потому что как только начнешь умничать, жизнь непременно его укоротит. Поэтому Анатолий Иванович решил взять тайм-аут, пока его сын не подрастет.  Единственным утешением разочарованного романтика стала надежда на то, что когда Аристокл повзрослеет, люди, может быть, поумнеют. Стремление заставить или уговорить их быть такими не приводит ни к чему хорошему.
       Да, чуть не забыл, фамилия у Анатолия Ивановича была соответствующая его задумчивому характеру – «Смыслов». Наверное, эта фамилия и явилась причиной философского направления мыслей отца нашего героя, предопределившая судьбу сына.
 
                СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО АРИСТОКЛА
       Скажу сразу без долгих околичностей: единственным светлым пятном в детстве Аристокла было то, что сам он никак не подозревал, что носит имя не абы кого, а самого Платона. Родители Аристокла привыкли к  его имени, ожидая, что рано или поздно о нем пойдет добрая слава в полном соответствии со значением собственного имени.
       Если не считать фамилии, за которую друзья прозвали Аристокла просто «Смыслом», детство у нашего героя было обычным, как у большинства мальчишек, живущих в мирное время. Может быть, кто-нибудь не знает, но я открою страшную тайну: самое обычное и есть самое счастливое. Только однажды Елена Юрьевна, услышав как ее сына называют «Славой», закатила своему мужу истерику.
       - У других детей имена как имена, а у нашего мало того, что фамилия несуразная, не как у нормальных людей, вроде «Петрова» или «Иванова», но и имя, прости господи. И все это из-за тебя, ненормальный, - стала она обвинять своего мужа.
       - Имя что ни на есть нормальное. По-нашему «Слава». А фамилии мы не выбираем, они нас выбирают.
       - Знаю я, что выбирают, а что не выбирают. Что русских имен не хватает? Надо же было взять твоему отцу фамилию «Смыслов». И здесь решил отметиться, что умнее всех. Не только вы самые умные.
       - Не надо мне напоминать о моем происхождении. Я и так помню, что без роду без племени.
       - Да, я не против вас... Зачем ты то назвал нашего сына Аристоклом? Если ты хотел его назвать необычным именем, назвал бы «Бульдозером» или «Госстрахом», чтобы все знали, чей он сын. Тоже мне, философ.
      - Сколько раз я тебе объяснял, что мой отец оказался в детдоме без всякого понятия не только о фамилии, но и о своем имени. Именно там ему дали фамилию «Смыслов», не потому что он самый умный, а потому что он любил повторять вопрос: «В смысле»? Что до имени нашего сына, то оно благородного происхождения.
       - А ты знаешь, что Аристокла обзывают во дворе «Смыслом»?
       - Ты не слышала еще, как других обзывают. Вспомни хотя бы себя. А так само прозвище заставит его думать прежде, чем что-то делать.
       Однако в жизни было не все так умно устроено, как хотелось отцу Аристокла. Друзья Аристокла, да и он сам, придавали совсем другое значение именам и фамилиям, коверкая их для забавы. Но в любой забаве есть смысл не только развлечения, но и обыгрывания той роли, которую навязывает тебе окружение в соответствии с твоим характером. Характер у Аристокла был задумчивый, как у его второго, негероического деда.
      Пока имя и фамилия ждали своего героя, Аристокл сидел с бабушкой, ходил в детский сад, потом в школу, наконец, пошел в университет.
       Ученые занятия в старших классах заставили Аристокла задуматься, куда же он пойдет учиться дальше. То, что он дальше будет учиться, было ясно. Иначе, зачем он интересуется наукой? Правда, о его интересе учителя почти не догадывались. Причиной такого странного неведения было то, что Аристокл не делал из своего увлечения события и не ставил никого о том в известность. Только один Анатолий Иванович знал о тайной страсти Аристокла к наукам. Он его понимал, ибо сам был научным работником, как, кстати, и его жена, которая тяготилась своей принадлежностью к оному занятию и выговаривала своему мужу, что он так ничего и не добился на научном поприще, защитив только кандидатскую диссертацию. А вот она не только стала доктором физико-математических наук, но и добилась известности как уважаемый коллегами профессор.
       - Ну и что, что добилась? А что я имею? Теперь это ничего не стоит, - сокрушалась она. Но потом себя успокаивала, пеняя мужу, что он и этого не добился, приговаривая, - Не дай бог, чтобы в семье появился еще один ученый дармоед, - имея в виду, разумеется, мужа.
       В семье еще была дочь Татьяна. Но она была красавица, поэтому наука ей ничем не угрожала. Татьяну ждало счастливое будущее, благосклонное к тем, кто, как все, борется за свое счастье.
        Ее же брат не подозревал еще, какое будущее ожидает его. Конечно, он понимал, что его родители ученые, что и их друзья ученые, и друзья друзей тоже ученые. Вот только немногочисленные друзья Аристокла не были учеными, да оставшаяся одна в живых бабушка со стороны отца не была ученой. Вот он у них и спрашивал уклончиво совета, куда, в какую профессию идти. То, что говорила его мама, он слышал неоднократно. То, о чем молчал его отец, он понимал без слов. Правда, друг его отца, Борис Борисович, который был биологом по образованию и философом, нет, не по призванию, а по работе над вопросами естествознания, не советовал ему идти в философы с такой фамилией и именем.
       - Анатолий, Аристокл умный мальчик. Но ты представь себе, что его вызвали к доске на семинаре: «На основной вопрос философии будет отвечать Аристокл Смыслов». Ты понял? Он будет ходячим анекдотом на факультете. О нем будут говорить: «А вы знаете, у нас учится сам Платон по фамилии Смыслов». Так что я не советую туда идти. На физмат, химфак, биофак или филологический, почему бы нет?
       - Как ты сам думаешь, Аристокл?
       - Никак. Он никак не думает. Он думает о науке, а не об учебе. Ему нет разницы, о какой науке думать. Ему все интересно. Вот это и заставляет меня задуматься над тем, куда ему пойти.
       - Арист (так звали близкие и друзья отца), что ты молчишь? У тебя есть мнение о том, чем именно ты будешь заниматься в университете? – спросил отец сына.
       - Нет, меня интересует не мнение, а знание. Впрочем, мне все равно. Борис Борисович, а чем мнение отличается от знания?
       - Ты меня спрашиваешь об этом как ученого или философа?
        - Я спрашиваю вас, Борис Борисович, как человека, который занимается познанием.
       - Научным познанием?
       - А есть еще другое?
       - Как ученый я бы сказал, что нет, есть еще мнение. Но как философ я бы ответил, что есть еще философское познание.
       - Да, но тогда, по-вашему, философия тоже наука. Но я так понимаю, что философия необычная наука. В ней главное не знание, а мышление.
       - Правильно, философия наука. Для меня она такая же наука, как и другие.
       - То есть, она ничем от них не отличается?
       - Отличается, отличается. Она отлична от других наук своим предметом.
       - И что у нее за предмет?
       - Ты его уже сам назвал.
       - Мышление?
       - Да, мышление. Но не мышление мыслит, как думают доморощенные мыслители. Философия как наука занимается познанием мышления. Поэтому имеет своим результатом не мысли, а знания. Мысли в ней, так же как и в любой другой науке, есть не цель, а средство познания.
       - Так вот что вы, Борис Борисович, понимаете под философией.
       - А ты, Арист, понимаешь, что-то другое?
       - Для того, чтобы понимать, надо быть человеком, сведущим в предмете, в данном случае в мышлении. Я же занимаюсь познанием. Это намного проще, если располагаешь хорошей памятью.
       - Арист, как тебя понимать? – вступил в разговор отец.
       - Разве я могу понять, как меня понять? Я даже не ученый. У меня нет знания предмета, если это философия. У меня есть предположение, что философия есть занятие человека, увлеченного самой мыслью. Также и наука есть занятие человека, увлеченного знанием.
       - Твои друзья тоже идут учиться в университет? – неожиданно спросил Борис Борисович.
       - Мы еще об этом не говорили. Про себя могу сказать, что мне не интересно учиться в школе. Мне вообще неинтересно учиться. Мне интересно заниматься исследованием, думать и переживать то, что я думаю и знаю. Именно так я понимаю науку: как исследование, а не учение.
       - Ты правильно понимаешь науку. Но она сложная штука. Чтобы наука стала доступнее человеку, ее надо изучать, учиться тому, как ей заниматься.
       - Борис Борисович, у меня к вам два вопроса.
       - Я тебя слушаю.
       - Первый: неужели школы мало, для того, чтобы говорить о науке, а не заниматься наукой? Я думал, что в университете преподаватели и студенты уже занимаются наукой, а не учат ее. Мне что, как только я приду в университет, нужно будет учить науку? И второй вопрос: разве я не учусь тому, как заниматься наукой, когда исследую предмет науки, например, в математике число и его функции, в астрофизике исчисляемые законы развития Вселенной, в биохимии  законы развития жизни с точки зрения химического строения материи и прочее?
       - Аристокл, не торопись. Университет – это тоже школа, только высшая. И там учить нужно не меньше, а больше, чем в школе. Только в университете тебя не заставляют учиться, как в школе, потому что университет дает не обязательное образование, а свободное. Не хочешь, не учись. Такова судьба студента как начинающего ученого. На первых курсах университет дает расширенную базу данных для изучения, а не просто буквального запоминания, как в школе. К тому же в школе ты узнаешь обо всем понемногу. А вот в университете узнаешь все о немногом или много об одном.
         - О чем у тебя был второй вопрос? – неожиданно вклинился в разговор Анатолий Иванович
         - О том, что по ходу исследования я учусь, как правильно заниматься наукой.
       - Понятно. Это в философии называется «следовать логике развития самого предмета исследования». Ну, с этим у тебя, в общем, нет проблем с пониманием, с оговоркой, что ты будешь учиться с другими студентами, которые не обязательно с таким пониманием пришли учиться. Вот это необходимо им подробно растолковать.
       - Еще один вопрос можно?
       - Пожалуйста. А потом я сам задам тебе вопрос, - это будет справедливо. Договорились?
       - Конечно. Я вам, наверное, уже надоел со своими вопросами.
       - Я уже к ним привык. Бывало, твой отец не даст соврать, столько наслушаешься вопросов за день на занятиях, что не знаешь, как на них ответить.
       - А вы адресуйте их самим студентам и ставьте им оценки не за то, что они повторяют вас, а за то, что они для себя открыли.
       - Я и стараюсь этим заниматься с ними. Однако в последнее время таких студентов, которые имеют склонность спрашивать по предмету занятия, становится все меньше. О чем ты хотел меня спросить?
       - О том, почему тогда университет называется университетом, если он дает не общее, универсальное, а только специальное образование или, как вы выразились, все о немногом?
       - Ты меня не понял. Университет продолжает традицию школы давать образование. Только это уже не общее для всех, а всестороннее для тебя лично с углублением в предмет исследования по твоему выбору.
       - Я это понял. И все же я вижу проблему. Здесь не может не возникнуть противоречие между всеобщим или универсальным образованием и узкой специализацией.
       - Теперь уже, как раньше, например, в эпоху Просвещения, нам не достигнуть равной специализации для каждого студента и преподавателя по всем областям и направлениям научного исследования природы, общества и человека. Слишком высок, глубок и широк уровень нашего знания применительно к отдельно взятому человеку. Современная наука доступна сейчас целиком только всему, универсальному научному сообществу. Членов этого сообщества ты как раз и встречаешь в университете.  Для того, чтобы удовлетворить твое желание все знать, необходимо родиться, как минимум, в XVIII в. А это, как ты знаешь, невозможно. Узкая специализация – это объективная тенденция развития познания вообще и в частности научного познания.
       - А может ли удовлетворить такое желание философия?
       - Мы договорились, что после ответа, я задам тебе вопрос.
       - Хорошо. Я постараюсь на него ответить, насколько это будет в моих силах.
       - Вопрос простой: почему ты не задал его, как и другие вопросы, Анатолию Ивановичу?
       - Почему, я их задавал и приблизительно знал, что услышу. Но папа занимается космологией. Он наукой как предметом не занимается. Вы же, Борис Борисович, занимаетесь еще и самой наукой, ее философскими вопросами.
       - Понятно. Значит, тебя интересует то, что скажет ученый философ. Ты спросил о том, удовлетворяет ли желание в универсальном знании философия? Могу сказать, как я понимаю, что нет, не удовлетворяет, если под универсальным знанием понимать знание обо всем.
       - Но ведь философия имеет своим предметом всеобщее? Получается, что философы занимаются тем, что никогда не будут знать?   
       - Да, философы занимаются всеобщим, но это всеобщее не есть все. Из всего они берут всему общее единое, с которым связывают мыслимое. Ведь единое дается нам только в мысли. Теперь ты понимаешь, что имеют в виду философы, когда говорят об универсальном знании. Они понимают, что все знать нельзя. Тогда что можно знать? Знать в том, что в познании равным образом присуще всякому знанию. Что это? Само знание, его сущность. Философия дает универсальное знание не обо всем, а об одном, - о самом знании, о том, что это такое и для чего оно нужно человеку. Вот для чего тебе надо все знать. Ты об этом уже задумывался?
       - Да, об этом мы вчера говорили с папой.
       - Вот видишь. И к чему вы пришли?
       - К тому, что все знать просто невозможно. Можно знать только то, что нужно в жизни для того, чтобы быть человеком.
       - Правильно.
       - Правильно то правильно. Но что значит быть человеком?
       - Это значит быть самим собой.
       - А что так без знания, мы не есть сами?
       - Есть. Но такой самостью отличается любое существующее, например, камень или муравей. Человек же еще ищет признание, которого может добиться, только если будет делать нечто лучше других. Тогда они будут в нем нуждаться.
       - Неужели все можно и нужно сводить к прагматике жизни? И это говорите вы, философ!
       - Нельзя забывать о реальной, наличной жизни среди себе подобных, увлекаясь отвлеченными идеями и абстрактными знаниями.
       - Вы, сказали красиво то, что безобразно твердят учителя в школе. И это все?
       - А что ты хочешь? Тебе что мало получить признание среди тех людей, которых ты уважаешь за то, что у них есть то, к чему ты стремишься?
       - Конечно, мало. Я не гонюсь за признанием. Мне интереснее узнать, а не получить или дать другому.
       - Узнаю юношеский максимализм.
       - Борис Борисович, это не возрастное. Я просто хочу знать.
       - Для чего знать?
       - Для того, чтобы знать больше того, что я знаю. Так я думал прежде. Но недавно я задумался над этим. Я думаю и узнаю не для того, чтобы извлечь из знания пользу. Может быть, я хочу не знать, а разуметь, просто думать. Знание, если есть мысль, появится само собой из мысли.
       - Какое знание? Абстрактное?
       - Почему только абстрактное, и конкретное тоже.   
       - Измыслить можно. Но это будет абстракция по поводу чего-то эмпирически реального, данного тебе прежде в опыте. Однако будет ли мысль реальна по своему объективному содержанию, а то она рискует стать фантомом, субъективным представлением несуществующего в действительности объекта. Надо понимать, что реальной может стать в действительном мире только такая мысль, которая имеет не только аспект субъективного выражения и переживания, но и объективного содержания.
       - Борис Борисович, вы хотите сказать, что реальной может быть мысль только о материальном объекте?
      - Я хотел сказать то, что сказал. А вот твой вопрос содержит уже интерпретацию этого, причем интерпретацию неточную и неверную, недостоверную. Я сказал о том, что реальной мыслью может быть мысль содержательная по своей форме как понятие, в котором определена сущность не обязательно материального предмета, имеющего субъективный и объективный аспекты в качестве предмета интенции моего ума. Ты меня понял?
       - Значит, вы полагаете, что посредством мысли, по ассоциации и в логическом порядке в форме понятия связанной с другими воплощениями моего ума, я способен сообщаться с сущностью интендированного мною предмета?
       - Аристокл, кто тебя научил так говорить?! Ты говоришь как выпускник философского факультета! Очень хорошо. Тогда зачем тебе на него идти?
       - Борис, но он так же, как философствует, и вычисляет как математик и описывает и объясняет физические явления как физик. Так что ему не нужно высшее образование?
       - Да, и выражает свои мысли и чувства не хуже выпускника филологического факультета. Скажу тебе, не думал я, что выбор профессии такая трудная задача. А ты сам то, Аристокл, к чему больше расположен? К вычислению, описанию, объяснению, наконец, к размышлению?
       - Из перечисленного вами, Борис Борисович, мне равным образом все интересно. Но волнует меня больше размышление.
       - Ты хочешь сказать, что стихия чистого мышления ассоциируется у тебя со стихией чистого чувства?
       - Вот здесь-то для меня и скрывается проблема. С чистым ли чувством у меня ассоциируется чистая мысль?
       - Это очень интересно. Ну, тогда Толя, я думаю, что Аристу прямая дорога на философский факультет. Только твое увлечение размышлением нисколько не помешает тому, чтобы дальше параллельно заниматься точными, естественными и гуманитарными науками, если у тебя есть склонность к ним.
       Вот какой разговор состоялся у Аристокла с другом его отца, «ученым философом» Борисом Борисовичем. После разговора наш юный философ не мог не размышлять. О чем же он думал? Как ни странно о самой философии, и в частности о том, что такое всеобщее или универсальное именно для него. Он думал так: «Для меня всеобщее является в мысли в качестве уже особенного. Хотя о нем я могу думать как о всеобщем. Но, думая о всеобщем, я его конкретизирую и представляю как особенное того всеобщего, которое в действительности есть. Но что оно есть: абсолютная идея, дух, материя? Следует думать более определенно, чем прежде, ведь сама мысль развивается в таком порядке: от менее определенного к более определенному абстрактному, через связь определенностей как последовательность опосредствований к уже конкретному конечному воплощению в мысли конечного еще не духа, но его логического образа.
       Если понимать дух в сущности как действительность или единство моментов сущности и его существования, то он есть живое в мысли движение к пределу мыслимости. Естественно возникает вопрос: в чем заключается этот предел? В том, что мысль будет биться вечно в самой себе как стихия чистого мышления в себе и для себя в качестве самотождественного самосознающего самомышления. Этим она ограничивается. Она ограничивается самой собой, содержа в себе и для себя, в мысли и для мысли свое бытие. Но здесь скрыто самопротиворечие. Самостановление себя собой, логически здесь продемонстрированное, снимает в себе свое иное, но само иное не может не быть в ином, чем мысль, ведь есть не только то, что есть, но и другое, то, что не-есть оно само. Иначе выражаясь, дух предполагает материю, бытие - не-бытие. Причем не только ноуменальную материю духа или не-бытие как момент становления бытия бытием уже конкретным, бытием определенным качеством, ограниченным мерой своей количественной определенности.
       Если дух есть сущая жизнь  в себе и для себя, то есть, движение к себе как саморазвитие, то необходим переход от одной ступени или уровня своего развития к другому. Причем этот переход предполагает снятие прошлого этапа развития в новом. А это снятие есть не только сохранение в новом старого как настоящее единство будущего с прошлым, то есть, того прошлого, которое проходит так, как приходит в настоящее под именем «будущее», но и уничтожение прошлого, то есть того, что прошло и его никогда уже не будет. Другими словами, есть не только то прошлое, которое прошло, но есть и то, будущее, которым это прошлое стало. Его в будущем уже не будет. Как будущего его нет. Это смерть? Смерть есть то, чего больше не будет. Не будет больше, а будет меньше? Это вопрос. Наверное, здесь важно не сравнение, а наличие того же самого. Такого же самого не будет, но будет нечто подобное. Части могут быть, но целого уже не будет, ибо целое есть единство или связь всех частей без остатка. Некоторые части не могут не быть утеряны, если распалось целое на части. Эти части могут быть частями другого целого.
       Следовательно, существует материя как некоторая неопределенность в качестве стихии новой сборки, существует не-бытие не как бытие только чего-то другого, существует смерть не просто как момент перехода от одного уровня развития духа к другому. Материя не есть иллюзия, как и не-бытие и смерть. Можно использовать понятие материи не как понятие объективной реальности вообще, а как понятие того, что есть, но есть нечто неопределенное, необъективированное в реальности и не данное в субъективированном переживании.
       Но не это меня теперь волнует, а то, что я назвал смертью. Мы смертны. Мы полностью умрем? Этот вопрос есть вопрос не о смерти всех или не всех, о том, что есть не только смертные, но есть и бессмертные, а о том, что весь ли я умру или нет. И как на него ответить? Умру ли Я как мое Я и умрут ли другие Я как их Я, а если не умрут, то признают ли друг друга, узнают ли потом после смерти?
       Лучше отвечать на все эти вопросы в логической последовательности, для ясности, чтобы из одного ответа следовал другой ответ и так до логического конца. Во-первых, являюсь ли я моим Я или я есть не только то, что я имею? А может быть, то Я, которое я полагаю своим, наоборот, меня имеет в виду? Но давай, я говорю себе, рассуждать здраво. Иметь – это есть? Нет. А какое между ними отношение? Отношение чего? Части и целого? Или аргумента и функции? А может быть субстанции и атрибута или акциденции? Или субъекта и предиката? Отвечать на эти вопросы имеет смысл только при условии допущения существования у каждого человека души как того, что я назвал «моим Я», так как немыслимо существование только одного человека. Другое дело развито ли у всех людей их Я и достаточно ли им времени для такого развития, чтобы иметь хотя бы сознание своего Я или самосознание?
       Я не думаю, что я есть субстанция, а мое Я есть атрибут меня и тем более акциденция. Так можно было рассуждать, если полагать, что  я есть одно во многом как минимум в двух атрибутах: души и тела. Если это так, то душа как мое Я остается, а тело исчезает после смерти. Но возникает вопрос: «Где остается душа»? Не в теле точно, ибо его уже нет. То, что от него осталось, стало материалом для существования других сущих. Тогда где душа и на какое время? В духе? Но он везде и всегда, вечно.
      Выходит, наша душа после смерти возвращается обратно в дух, воплощением которого она была в теле, то есть, развоплощается. Она может снова воплотиться в иную телесную оболочку. Если это произойдет, то в новой жизни как она будет связана с близкими, которые ей дали жизнь в этом мире в прошлом рождении? Никак? Ответ на это  вопрос зависит от того, какой характер имеет эта связь между родителями и детьми. Если родители зачинают и рождают не только тело, но и душу, то и они, и их дети после смерти исчезают полностью, ибо родители не духи и не могут жить сами по себе везде и всегда. Значит, если я, уточню, конечная субстанция, то меня так же, как и всех, зачали и родили в качестве тела, в которое бог при зачатии вдохнул душу. Так, в общем, утверждается в доктрине веры моих предков. Но тогда разрывается связь между мной и моими  близкими. Так мы родные по душе или по телу, или по телу и душе, ведь душа в теле? Вне тела она в духе. Значит, в духе моя душа сообщается с душой моих близких. Но в духе нет воплощения. Как же в нем мы находим друг друга, как отличаем своих близких от чужих? Никак. В духе нет своих и чужих, все в духе близкие. Но это только в духе в развоплощенном состоянии. В новом воплощении мы близки уже другим, то есть, тем, кто дал нам свою плоть или кому мы ее дали.
       Что же получается? Горе потери близких. Их души не умрут, но ни я, ни они меня не узнают в качестве именно меня, а не другого. Поэтому чтобы снять жалость мою к самому себе и моим близким на Востоке признается иллюзорное существование моего и всякого Я. В духе индивидуальные души (атмы) растворяются и становятся собственно единым духом. Я - это иллюзия, но не только чистого ума, а всей жизни в данном воплощении. Развоплощенное состояние души – это истина, воплощенное – заблуждение. Если хорошее заблуждение или ложь во спасение, то это Я счастливого существа: бога, полубога, брахмана. Если плохое заблуждение или ложь для погибели, то это Я несчастного существа, униженного и оскорбленного своим рождением в образе жизни и представления бедняка, больного, старика, умирающего, животного, растения, камня и пр. Почему? Потому что для возвращения в чистое состояние единения с духом мне придется проходить весь путь моего восхождения. А это мучительно трудно и долго. Или истиной является единство истины и лжи как истина истины и лжи?
       Теперь представим, что я и мое Я находимся в отношении целого и части. Что из этого следует? То, что я со смертью разрушается, а мое Я остается прежним? Конечно, нет, ведь исчезает само целое, а его часть – мое Я – тоже перестает быть самим собой, то есть, моей частью. Ведь она есть часть целого, а если нет целого, то, разумеется, нет и его части. Если, наоборот, я есть часть Я, то это уже не мое Я, а  Я абсолюта или абсолютное Я. Только в этом случае имеет смысл такое соотношение. Абсолютное Я есть целое, частью которое являюсь я  или мое Я? Лучше подумать так: Я абсолюта содержит в себе мое Я как свою часть в себе как в целом. Собственно моим это Я становится во мне при его воплощении в тело, данное мне моими родителями. То есть, выходит, что этот вариант соотношения Я и моего Я путем логического обращения в отношение моего Я и абсолютного Я  сводится к уже проанализированному отношению субстанции и ее атрибута. Только в качестве субстанции берется уже не конечное и смертное во времени существо, а вечное и бесконечное духовное существо, то есть, дух как особое сущее или существо.
       А что если мы в качестве основополагающего отношения я и моего Я возьмем отношение аргумента и функции? Дано: аргумент – я как существо и мое Я или душа как функция. Душа есть функция существа. Существо материальное, а душа идеальная. Идеальная функция материального тела. В одном качестве я есть нечто материальное или, проще говоря, тело. В другом качестве я есть душа и как душа я есть телесная производная, искусное произведение частей тела, их гармония. Гармонически настроенное тело начинает издавать, производить душевный эффект. Если же тело расстраивается, то оно звучит неблагозвучно. Мертвое тело перестает звучать. Оно молчит, ибо нет связи между его частями. Со временем оно пропадает как целое, а вместе с ним  и его части, становящиеся частями другого целого. Вот так. Тоскливо.
       Может быть, есть более утешительные и положительные варианты? Что если я есть субъект, а моя душа или мое Я есть предикат?  Я как субъект предицируюсь или отличаюсь своей душой. Но тогда я есть, пока есть душа. Значит, я есть Я. Сущность меня – это моя душа. Я – это ее сущее, которое есть, пока есть  и есть душа. Я (сущее) есть (бытие или существование) душа (сущность). Мои близкие есть тоже как души. И они есть, пока они есть души. Следует добавить: и я и они есть, пока есть души в том теле, в котором есть. Есть ли я и они в другом теле или без тела? Есть в духе без тела. С другим телом тоже есть в качестве души. Не важно, будут ли они в теле или будут вне тела, но они будут существовать. Однако возникает вопрос о том, в качестве какого сущего они будут существовать как души? Это сущее может быть минеральным, растительным, животным, душевным, разумным, духовным. Узнают ли они друг друга после смерти? Да, узнают, если будут в духе как духовные существа. Если один из них будет духом, то он может обратиться в существо того уровня, на котором располагаются его близкие после нового воплощения. Вот, если он находится уже ниже уровня духовного существа, но выше уровня, на котором живут его близкие, то он способен с ними активно контактировать. Правда, уже не прямо, а косо, через посредника. Если они находятся на одном уровне, то цепь опосредствования увеличивается, препятствуя их сообщению друг с другом. Но сообщение, в принципе, возможно. А вот если он находится ниже своих близких по уровню воплощения, то связь с ними будет установлена, только если они будут ее инициаторами».
       Извините меня, мой деликатный читатель, за столь пространный доклад размышления нашего героя. Я привел его только для того, чтобы показать, как столь неутешительные размышления подводили черную черту под счастливым детством Аристокла накануне его поступления в вуз.
       Бабушка уже не могла повлиять на решение своего внука, куда пойти учиться. Только она его предупредила, что философия отвадит его от девушек и будет «ложкой дегтя в бочке меда» его будущей жизни. В чем-то эта мудрая женщина, которая боялась философии как «черт» ладана, оказалась права. Действительно, философия создала проблему взаимного понимания Аристокла и прекрасного пола, начиная с бабушки.
       Что до друзей Аристокла, то им было все равно, ибо они занимались делами, а не размышлениями и обращались к мыслям только для удовлетворения своих нехитрых желаний денег, власти и женщин.

                УНИВЕРСИТЕТ
       Университет встретил Аристокла вопросом, как правильно звучит его фамилия с ударением на «ы» или на «о»? Именно этот вопрос задал профессор, который вел у него семинарские занятия по истории философии. Аристокл ответил, что в употреблении вместе с именем ударение ставится на «о», а без оного на «ы». Это, конечно, была шутка. Профессор по достоинству ее оценил, иронично удостоив обладателя фамилии «Смыслов» лестной характеристикой «умника». 
       На первые занятия Аристокл ходил с удовольствием, ожидая встречи с интересными людьми старшего поколения. У них он пробовал найти возможные ответы на те вопросы, которые ставил его беспокойный ум, занятый поиском искомой истины.  Но  вскоре мечты нашего героя о понимании и интеллектуальной дружбе с людьми, живущими мыслями, которых он стремился найти среди преподавателей факультета, рассеялись как утренний опьяняющий туман в отрезвляющем свете дневных будней на факультете с их невыносимым производством бумаг и пустых разговоров. Семинарские занятия, увенчанные оценками за ответы, лекции преподавателей, читающих курс по бумажке за кафедрой или рассказывающих о том, как они продвигались по карьерной лестнице, защита курсовых работ, написанных под диктовку популярной или, наоборот, радикальной философской школы,  экзамены, выматывающие юные души своим буквальным формализмом, - все это периодически выводило Аристокла из себя. Он не мог безоглядно заниматься этим скучным всеобучем, как он полагал, опошляющим служение музам и самой истине. Только беседы с таким же скучающим на занятиях приятелем по имени Петр и знакомство с очаровательной девушкой Светой были светлыми  пятнами на тусклой поверхности университетской жизни для нашего героя.
        Разница во взглядах на жизнь между Аристоклом и Петром сводилась к тому, что Петр увлекался кантовской критикой жизни вне границ пытливого ума, а наш Аристокл страдал гегелевской спекуляцией в мысли.
       Третьим соединительным звеном в философской связке приятелей истины выступала обаятельная и привлекательная Света, умиротворяющая телесная красота которой часто приходила в диалектическое противоречие с ее душевной взволнованностью идеями умов прошлого.
       Аристокл, Петр и Светлана много спорили по важным вопросам жития-бытия совсем не так, как это было принято на занятиях, ибо говорили то, что думали с учетом, конечно, того, что Аристокл и Петр были юношами, а Света – девушкой. Между ними не было того, что обычно бывает между студентом/студенткой и преподавателем или случайным посетителем философских занятий. Им не надо было делать скидку на возраст и учитывать соображения партийности, политкорректности и уважения религиозных и прочих чувств всех, кого ни попадя. Например, они могли спорить о любви. Приведем короткий эпизод из этого спора для того, чтобы понять то, что их действительно интересовало.
       - Ребята, мы сегодня ничего еще не обсуждали, - с сожалением констатировала Света.
       - Неужели мы и наши беседы превратим в скучную традицию и будем изо дня в день проводить дежурные разговоры, как на занятиях? – резонно заметил Аристокл.
       -  Если не хотите заниматься разговором, можно заняться любовью, - предложил со смехом Петр.
       - Отличная идея. Займитесь любовью, мальчики, а я прокомментирую, как это у вас получилось, - серьезно сказала Света и с вызовом посмотрела на Петра.
       - Ладно, Света и пошутить нельзя. Мы с Аристом, вообще-то, любим женщин.
       - Заниматься любовью мне пока рано, а вот поговорить о ней еще не поздно, - нашла, что ответить Света.
       - Света, я давно хотел спросить, как ты относишься к анекдотам про блондинок? У меня, например, небогатый опыт общения с девушками другого цвета волос, чем у тебя. Правда ли, что в среднем блондинки глупее брюнеток и шатенок? – неожиданно спросил Аристокл.
       - Как ты, Аристокл, сейчас похож на обычных мужчин с улицы. Со мной, что нельзя поговорить на другую тему, чем на ту, кто глупее из женщин?
       - Можно, конечно, и мы как раз этим чаще всего и занимаемся. Но ты девушка и тебе понятнее эта тема или проблема, если действительно у блондинок есть проблемы с головой. Ведь на свете есть не только одна блондинка Света. Не зря же существует уйма анекдотов про блондинок. Почему?
       - Кстати, хотите анекдот про блондинку? Представьте себе, стоят на горе брюнетка, шатенка и блондинка. Тут из-под земли раздается голос:
       - Скажите, о чем вы сейчас думаете. Только если скажете неправду, то сразу провалитесь под землю!
       - Я думаю, что я самая красивая, - сказала брюнетка и тут же земля под ней разверзлась и брюнетка исчезла.
       - Я думаю, что я самая умная, - сказала шатенка и тоже исчезла под землей.
       - Я думаю…, - начала блондинка и тут же провалилась. Смешно, да? - спросил Петр и рассмеялся вместе с друзьями.
       - Смешон не столько сам анекдот, сколько ты, - с таким ты увлечением его рассказывал, - сказала Света и добавила, - я сама недавно думала про блондинок. Я ведь натуральная блондинка и поэтому подумала, что, в самом деле, глупа ли я, а если да, то  глупее ли шатенок и брюнеток? Я бы так не сказала. Но я бы не сказала, что умна. Что значит быть умным человеком и в частности умной женщиной? Как вы сами думаете? Я скажу, как я думаю. Вероятно, глупыми людьми являются те, кто не сомневается в том, что он умный. В частности та женщина, которая не сомневается в том, что она умна, в принципе, глупа. В твоем анекдоте, Петя, все женщины выглядят дурами, а не только блондинка. Разве умная женщина будет говорить, что она самая красивая и тем более самая умная, когда рядом обязательно найдется кто-то красивее и умнее тебя?  Но анекдотическая блондинка глупее не потому, что думает о себе лучше, чем есть на самом деле, а потому что, вообще, не умеет это делать. Она  просто повторяет за другими слова «я думаю», смысл которых не понимает. Вот в чем отказывают блондинкам обыватели. Вероятно, у них есть основания, точнее, повод для такого мнения. Если бы ум был связан цветом, тогда бы черные были бы умнее белых, а между тем многие считают наоборот. Тогда почему?
       - Я думаю, вот я же не провалился, хотя я больше блондин, чем брюнет, что блондинок мужчины ценят больше, чем брюнеток. Объясняется это просто: блондинок в природе меньше чем брюнеток. Редкость блондинок, их сравнительная необычность служит стимулом для мужского выбора. Мужчины балуют блондинок и те соответствующим образом ведут себя: глупо и взбалмошно, чтобы соответствовать своему образу, - рассудил Петр.
       - Петя, с тобой нельзя не согласиться. Я только добавил бы, что таковы крашеные блондинки. А вот натуральные блондинки, про которых как раз сочиняют анекдоты, бывает, поступают глупо потому, что поверили в свою глупость и научились этим пользоваться.
       - Мальчики, что бы я делала со своей белизной, если бы вы не открыли мне, что этим можно пользоваться с выгодой для себя. А теперь самое время для блондинки подумать о том, что такое любовь. Вы согласны с тем, что любовь – это чувство?
       - Да, любовь это еще и чувство. Но лучше назвать любовь страстью, ибо в любви главное – это привязанность. Причем любовь – это личное чувство. Не бывает коллективной любви. Любовь всегда переживается личным образом. В ней участвует все существо человека, включая и его собственное Я. Поэтому любовь – это не только чувство, но и воля, действие и ум человека. Вспомним хотя бы интеллектуальную любовь к богу как наивысший аффект у Спинозы. Я думаю, что Спиноза понимал любовь как понимание, советуя философу, чтобы знать, что именно он переживает, не гневаться, выходить из себя, не смеяться, не плакать, а понимать то, что он не может не переживать. Выражать это переживание пониманием, - обобщил свое короткое рассуждение Аристокл.       
       - В любви я вижу проблему спора между чувством и разумом, сердцем и головой. У человека два жизненных центра. Один – голова или разум, а другой – сердце или чувство, в данном случае любовь. И человек разрывается между ними как между полюсами магнитного поля. В этом выражается его противоречивость как существа одновременно душевно-телесного и интеллектуального. И твое упоминание Спинозы как нельзя кстати. Чтобы научиться собой управлять, человек должен подчинить своему уму все свои страсти, включая и любовь. Но это можно сделать, только обратив сам ум в наивысшую страсть или переживание, аффект, представив его в качестве «своего» своим страстям. В этом заключается хитрость разума, его обман чувств, - повел Петр публичное обсуждение темы любви в другом направлении.
       - Как же быть с тем, что утверждал Паскаль: ум в дураках у сердца? Или ум должен прикинуться дураком, чтобы покорить сердце? Так ты понимаешь совет духовных старцев сводить ум в сердце?
       - Почему бы не найти между ними гармонию. Почему обязательна антиномия между головой и сердцем? То, что ты, Света, назвала сведением ума к сердцу можно определить в качестве вразумления сердца и переживания ума, осмысленного проживания человеческого удела.
       - Арист, по-твоему, выходит, что верховной инстанцией в любви является разум? С тобой трудно согласиться, ведь издревле известно, что правит любовью сердце.
       -  Сердце страдает от любви, сердечная Света. А правит им ум.
       - Умный Арист, как ты глуп, когда рассуждаешь о любви, видно ты никогда не был влюблен. Ты же сам сказал, что в любви участвует весь человек: и телом, и душой, и умом и, наконец, духом. Ум это средство, посредник духа, которым он правит, чтобы управиться с чувствами, вызванными телесными желаниями. Я так полагаю, что дух есть сущее в человеке, представленное человеческой волей, разум есть инстанция-посредник, и есть еще чувства в купе с телом. Это человеческая сущность. Дух – сила или стихия нечеловеческая, представленная в человеке разумом. А сила человеческая – это душа, находящаяся в теле. Душа одновременно находится и в теле и в духе. В теле пребывает питательная или растительная и впечатлительная или животная душа. А вот в духе пребывает разумная душа. И тот конфликт, который афористически выразил Паскаль, есть состояние соотношения между положениями души заодно и в духе и в теле.
       - Молодец, Света. Все расставила по своим местам, - поддержал Свету Петр.
       - Света, с  тобой интересно. Но я скажу иначе: душа в духе умом и в душе тело чувственным желанием пребывает.
       - У Ариста человек является русской матрешкой: в духе душа, в душе тело, а разум есть сама матрешечность. Получается, душа есть дух в теле. Душа – это сущее, есть – жизнь или бытие, дух в теле – сущность.
       - Нет, Петя, лучше так: человек есть душевное существо. Человек – сущее, есть – жизнь или бытие, а душевное существо – его сущность. Род человека – существо, а душевное – его видовой или отличительный признак. Чем человек отличается от других существ? Тем, что в нем дух выражается разумно. Так что получается, в здоровом теле здоровый или разумно устроенный дух или счастливая душа. Можно и наоборот: в теле душа, а в душе дух. Но это только наше представление, а по бытию иначе: в духе душа, а в душе тело. Душа в духе разумно пребывает. А тело в душе желанием обнаруживает себя.
       Такие личные беседы скрашивали скучные серые университетские будни Аристокла и его друзей. Света вызывала противоречивые чувства у Аристокла. Он считал ее своим другом. Но в отношении к ней давало о себе знать не только дружеское уважение, но и романтическая привязанность, можно сказать, влюбленность Аристокла в Свету. Влюблен был в Свету и его друг Петр. Как было видно из отношений, Света неявно тяготела к Петру. Она влеклась к Петру как женщина к мужчине. Однако больший человеческий интерес вызывал у нее Аристокл. Налицо был привычный любовный треугольник. Телом она близка одному, но душа у нее лежит к другому. В результате все несчастны. Какой выход возможен из такой ситуации? Кто-то должен из нее выйти. Это трудно было сделать Свете, ибо она была между двух огней. Должен был поступиться своим чувством один из кавалеров. Им оказался Аристокл. Он долго переживал  разлуку с любимой, понимая, что Света с ним не будет счастлива, потому что любит своего «ласкового зверя» не в его лице. Для женщины это главное. Что касается «загадочной женской души», то это поэтическое преувеличение. Так думал Аристокл. И, наверное, он был прав. Значит, он не нашел еще своей женщины, так он успокаивал себя.
       Вскоре треугольник распался, и Света оказалась с Петром. Правильно ли она поступила? Как сказать. Может быть, она неправильно поняла свое женское нутро, которое еще не знала? Все может быть. Но выбор был уже сделан.
       Теперь Аристокл стал заниматься философией в одиночестве, пока не познакомился с одной интересной девушкой, которую встретил в университетской библиотеке. Вот как это было.
       От нечего делать после занятия по средневековой логике Аристокл зашел в библиотеку и взял наугад один философский журнал. Он стал его листать, но взгляд его не мог остановиться ни на одной странице журнала. Аристокл, наконец, понял, что ему необходимо отвлечься. И он стал разглядывать сидящих рядом людей. Недалеко от него сидела знакомая миловидная аспирантка, которая нервно теребила свою тетрадь, вероятно, решая, стоит ли ей сегодня конспектировать один из источников поднадоевшей ей диссертации. Аристокл участливо кивнул аспирантке и предложил разделить с ним общение с источником диссертационного вдохновения. Аспирантка, которую звали Марина, приняла приглашение, и они, шепчась, стали обсуждать одно из творений Фихте. Рядом с ними присела еще одна девушка, которая поздоровалась с Мариной. Марина тихим голосом, чтобы, не дай бог, не отвлекать от серьезных занятий молодых и старых читателей библиотеки, представила ему свою подругу, назвав ее Элен. Оказывается, Элен приехала из Франции и была аспиранткой на той же кафедре, что и Марина. Элен занималась философией русского идеализма, в частности Вл. Соловьева. Ее интересовало влияние на Соловьева русского писателя Федора Достоевского.
       Когда наша троица стала издавать неприлично громкий шум, на что на них зашикали соседи, она, коллективно извинившись, покинула зал интимного знакомства с мировой мыслью и перешла на лестницу. Разговор на русском языке  у них шел о Соловьеве и Достоевском.
       - Элен, почему вы считаете, что Достоевский влиял на Соловьева?
       - Аристокл, какое редкое имя в России. Можно я вас буду называть Арисом, а то ваше полное имя заставляет меня сожалеть, почему к Платону пристало прозвище Платон. Как вы думаете, почему его так назвали? Подождите, не отвечайте, а то еще подумаете, что француженки привыкли отвечать вопросом на вопрос. Я отвечу на ваш вопрос. Достоевский был уже тогда популярен. А Соловьев получил известность в кругу профессионалов, да слушателей своих курсов в университете, и слушательниц на женских курсах. Я правильно сказала на русском языке «слушательниц»?
       - Я не силен в русском языке, но, по-моему, правильно. Теперь я знаю, что француженки не имеют обыкновение задавать вопрос на вопрос, но любят задавать много вопросов. Это говорит о том, что они быстро думают.
       - Ах, да «бистро», «бистро». Вероятно, они этому научились у ваших казаков в Париже, - сказала мне Элен с улыбкой. А улыбка у нее было сплошное очарование.
       К тому времени Марину кто-то позвал или она сделала вид, что кто-то позвал, и она оставила Аристокла наедине с очаровательной француженкой.
       - Вы хорошо говорите по-русски с петербургским акцентом. Вероятно, вы там учились?
       - Нет. Я училась русскому языку в Париже. У меня бабушка наполовину русская. Вот она меня и выучила языку. У нее родители жили в Петербурге. А в Петербурге, как я подумаю, говорили, и, может, до сих пор говорят так, как пишут. А здесь в Москве говорят не так, как пишут.
       - Да, в чем то вы правы. Про Платона, я слышал, говорят, что он был широкий в плечах, в лице, в мыслях и пр. Меня, например, в детстве вообще называли «смыслом», потому что у меня фамилия «Смыслов». Элен, разве это важно?
       - Не скажите, Арис. Имя что-то говорит о человеке, о его характере. И в вашем случае и имя и фамилия оказались вещими. Вот вы же занимаетесь философией?
       - Занимаюсь. Пускай причиной этому будет мое имя. А вы, почему занялись философией?
       - Наверное, потому что я немного дикая по характеру. Философия может помочь таким, как я, укротить свой характер. Вот вы заметили, что я быстро думаю. Да, это так. От этого у меня все мысли какие-то короткие. Как говорят русские, «короткий ум». Вы не замечали этого за женщинами, Арис?
       - Я бы сказал, что у вас не короткий ум, а острый. И в склонности думать и говорить кратко, афористично ваше преимущество.
       - Арис, вы  демонстративно мне льстите. Этим я обязана тому, что я женщина или Элен?
       - Скажу вам честно Элен, я хочу вам понравиться.
       - Зачем?
       - Ну, во-первых, со мной никто еще так не говорил. Но это не главное. Во-вторых, я вижу в вас что-то такое, что не понимаю, и чего у меня нет. Это важнее. И потом мне приятно говорить с хорошей и красивой женщиной.
       - Арис, вы находите, что я хорошая женщина? Вы ошибаетесь. Про «мою красоту» я вообще могу не говорить. Я не красивая, но могу быть обаятельной. Это да. Ну, что я все про себя. Как я поняла по вашему тону, вы не согласны с тем, что Достоевский оказал немаловажное влияние на Соловьева. Почему вы так думаете, объясните мне, пожалуйста. 
Сейчас самое время кратко набросать портрет Элен. Она была немного старше Аристокла, лет на пять-шесть, среднего роста, стройная. Однако ее женские формы не надо было специально разыскивать, как у «модельных вешалок», они все были на своем законном месте. Глаза у нее были удивительно лазурного цвета. В зависимости от освещения они могли быть то дымчато голубыми, то серыми, а то зелеными. Нос был изящно вылеплен. Зубы были ровные и естественно белого цвета, не испорченного отбеливателем. Губы чуть полноваты и слегка вытянуты, так что казалось, что она часто улыбается. И все же вернемся к беседе нашего героя и его недвусмысленно соблазняющей собеседницы.
- Я склонен  считать, что Соловьев имел больше прав на влияние на своего идейного друга, чем он.
- Почему? Или вы, Арис, полагаете, что философы важнее писателей? Не говорит ли в вас элементарная философская спесь, это профессиональное заболевание философов, которым нельзя не переболеть, не занимаясь философией?
- Я вполне допускаю, что все увлекающиеся философией люди, а не только ее специалисты, свысока наблюдают за всеми остальными. Такова природа философского взгляда смотреть поверх человеческих голов на трансцендентный мир идей, в лучах которых он, может быть, купается. К счастью для меня, я никогда не превозносил философию. Ей бывает трудно увидеть, что творится у нее под носом.
- Здравствуйте, - раздалось за спиной Ариста. По голосу он понял, что это была Света.
Развернувшись, он сказал просто: «Здравствуй, Света».
- Разрешите представить вам, Элен, мою сокурсницу Свету. Света, это Элен. Она приехала к нам из Парижа изучать русским идеалистов.
Женщины смерили друг друга недружелюбным взглядом.
- Арист, мне надо тебе что-то сказать, - попросила меня Света.
- Говори.
- Извините, Элен, это наши русские проблемы.
- Да, да, у вас в России это так называется, - с усмешкой сказала Элен.
- Что так называется? – закипая, спросила Света.
- Успокойтесь, милая Света, занятия по философии. Я заметила, что у вас, в России, все любят пофилософствовать, особенно на занятиях по философии.       
         - А у вас во Франции все женщины любят…- начала Света, но не смогла договорить своей тирады, вовремя остановившись. Если бы она не остановилась, вышла бы грубость.
        -  Что вы хотели сказать, Света? Что у нас любят женщины? Нет, Света, вы не правы. У нас любят не детей, а... Наверное, поздно вы это разглядели, раз так торопитесь. До свидания, Арис, я надеюсь, что мы еще увидимся. Вы меня можете увидеть на кафедре истории русской философии. Спросите Элен Ксавье. Вот тогда мы и продолжим наш интересный разговор, - сказала Элен, простившись, и оставила замолчавшую от неловкости Свету вместе с Аристоклом.
       Если бы на месте нашего героя оказалась женщина, та сразу бы поняла, свидетелем чего она стала. Эта была чистая сцена ревности «собаки на сене», увидевшей как на ее еще не постаревшую, но уже надоевшую, игрушку покушается другая более опытная собака. Вот чем объясняется то, что Света встала в боевую стойку защиты своей добычи. Однако как только Элен удалилась, Света потерла всякий интерес к Аристоклу.
        Аристокл, конечно, ничего не понял, но почувствовал своим шестым чувством, вернее, мужским нюхом, что его обманули  в сладких ожиданиях  и он «оказался с носом». И в этом виновата Света, от которой след простыл, как только он обратился к ней с вопросом о том, зачем он понадобился ей.

                ЛЮБОВЬ
       Через день Аристокл пожаловал на кафедру истории русской философии, с которой имел натянутые отношения, так как полагал, что в России были философы, но не было своей философии. Однако была великая русская литература, которая ввиду отсутствия философии, взяла на себя ее функции по просвещению народа. Она задала направление, в котором можно было любому культурному существу развивать свои природные дарования и культурные умения.
       - Чим можу служити, пан студент? - такими словами его встретила кафедра в лице побитого жизнью, но еще крепко стоящего на земле, профессора Удалого Романа Степановича.
       - Роман Степанович, вы меня не помните?
       - Нет, увольте, шановний. Что за народ, сегодня уже вторая людина напоминает мне о том, что я старый пень, страдающий склерозом, - обратился он к не более молодому своему сослуживцу, а затем вновь спросил Аристокла, - ну-тес, батенька, навіщо я вам знадобився?
       - Извините, если вас побеспокоил. Я только хотел спросить про ваших аспирантов. Где я могу их найти? – обратился Аристокл к уважаемому профессору, но так, чтобы на его вопрос могли ответить и другие, если Удалой был не в курсе.
        - Ви их можете знайти де завгодно, - в библиотеке, в кафе, дома, на улице, но почему то не на кафедре. Так что, хлопец, в этом я вам не помощник. Друзья, кто сможет удовлетворить просьбу моего молодого собеседника?
       - Вероятно, я, Роман Степанович, - сказала намного моложе уважаемого профессора ученая дама и посмотрела на Аристокла оценивающим взглядом то ли учителя, то ли надзирателя, -  я вас слушаю… итак ваше имя?
       Повисла неловкая пауза. Аристокл понял, что не туда попал. На кафедре истории русской философии, оказывается, неукоснительно соблюдались старинные традиции. Случай Аристокла был случаем нарушения традиции хорошего тона в разговоре, согласно которому просителю с порога необходимо было представиться, чтобы не занимать много лишнего времени у почтенного коллектива кафедры. Но Аристокл был парень не робкого десятка. Он зачем то вспомнил Федора Михайловича с его литературной склонностью к скандальным происшествиям.
       - Ах, вот так? Я собственно, Аристокл Смыслов. Можете меня так называть. Не соблаговолите ли, сказать, уважаемый педагог, где я могу найти ваших аспирантов: Марину Цветову и Элен Ксавье? Заранее приношу вам тысячу извинений.
       - Последнюю фразу вы могли сказать вначале вашего представления. Что это такое: «Ах, вот так»? Мальчишеская дерзость? Вы что начитались «Подростка» уважаемого господина Достоевского? Вы слышали? – с этим вопросом хорошо сохранившаяся ученая дама обратилась, поделившись своим возмущением поведением подрастающего поколения, к менее сохранившимся ученым коллегам.
       - Да! Мы слышали, Елена Ивановна, как с вами невоспитанно разговаривает молодой человек, - заметил сидевший  за столом  у окна молодой преподаватель, - что за молодежь пошла, - добавил он и, подойдя ко мне, предложил выйти с ним за дверь.
       - Ну, ты брат, даешь: растревожил улей ученых пчел. Теперь разговоров будет на весь день. Можешь называть меня Сергеем Николаевичем. Не спрашиваю, зачем они тебе понадобились. Ну, уж точно не для ученого диспута.
       - Почему же, Сергей Николаевич. У меня намедни в нашей библиотеке был интересный философский разговор.
       - Ну, ты брат, Платон, сказал. С хорошенькими девушками ты говорил о философии? Далеко пойдешь.
       - Сергей Николаевич, меня зовут не Платоном, а Аристоклом. Не подскажите, где я могу их найти?
       - Слушай, Аристокл Смыслов,  а что я с этого буду иметь?
       - Не понял?!
       - Ну, раз не понял, не спрашивай. Сам поищи, - ответил молодой преподаватель кафедры истории русской философии и исчез за дверью.
       Аристокл остался наедине со своими вопросами, пораженный тем, что нежданно-негаданно стал невольным участником бытового анекдота, так популярного у него на родине. «Какая гадость», - он подумал про себя. И действительно, любезный читатель, у меня  после этого скверного анекдота появилась потребность помыть руки. Не умеют у нас люди жить по-человечески. Но тут, к счастью, появилась виновница скандала, Элен Ксавье.
       - Арис, как я рада вас видеть. Вас, что, кто-то обидел? – участливо спросила ученая особа из Парижа.
       - Я на глупости не обижаюсь. Милая Элен, только не говорите, что у вас такие же порядки, как на этой доморощенной кафедре.
       - Арис, я уже к этому привыкла. Смею вас заверить, что такие кафедры встречаются не только в России. Пойдемте в кафе и там поговорим, - предложила Элен.
       - Послушайте, Элен. А можно я буду к вам обращаться на «ты»?
       - Конечно, можно. Я так понимаю, что разговор на «вы» тебя стесняет?
       - Да, вот именно стесняет. Есть в этом некоторая манерность, поза. Но я был бы не прав, если бы сказал, что у нас, в России, люди привыкли говорить на «вы» только официально. Я думаю, что обычно люди переходят на «вы» с теми, кого уважают. А вот с теми, кто не придает значения светским условностям, они говорят на «ты». К сожалению, с теми, кого они не уважают, они тоже говорят на «ты» уже снисходительно, по-барски. Но все эти социальные метки обращения мешают в настоящем человеческом разговоре, отчуждаю людей друг от друга.
       Уже в кафе Аристокл увидел в Элен не иностранку, не аспирантку и не красивую и очаровательную женщину, а человека. Это Элен, вероятно, угадала во взгляде Аристокла и почему то смутилась.
       - Не смотри на меня так, Арис, ты меня вогнал в краску. Я не должна забывать о том, что я женщина.
       - У меня что, не мужской взгляд?
       - Почему, мужской. Но ты сейчас на меня посмотрел не как мужчина, а как… не буду говорить, ладно?
       - Как ребенок?
       - Арис, прошу, не надо. Ты не ребенок.
       - Милая Элен, ты знаешь, чем у нас можно закончить эту фразу? Ты не ребенок, а мужчина, но ведешь себя как ребенок. В моем случае можно сказать: ты не философ, а мужчина, но ведешь себя как философ с очаровательной женщиной.
       - Милый Арис, ты не прав. Ты говоришь и смотришь на меня не как философ, а как человек. Я от этого отвыкла.
       - Можно я тебя обниму? – неожиданно спросил Аристокл.
       -  Здесь неудобно.
       - Для тебя важно чужое мнение?
       - Нет, как ты себе это представляешь? Здесь просто неудобно.
       - Ну, тогда я возьму тебя на свои колени.
       - Арис, ты только вдумайся в эту фразу: «я возьму тебя».
       - Ну, я же сказал «на колени».
       - Вот видишь, мало того, что мы оказались на волосок от пошлости, мы свели наши отношения к отношениям между детьми и родителями. Неужели человеческое отношение нужно так конкретизировать: сводить к отношениям полов или родителей и детей?
       - Элен – это обычные реакции на необычное отношение между мужчиной и женщиной. Нас же с детства приучили к тому, что мы либо мальчик или девочка, либо ребенок или родитель, либо потом начальник или подчиненный, молодой или старый и пр. Чтобы не играть в эти социальные игры, нужно стать одним целым, преодолеть естественное отчуждение. Помнишь, Маркс полагал естественным для человека чисто человеческое, у него социальное, отношение общения, общего. Я же полагаю, что естественным является отчуждение человека от человека. Преодолеть его можно, но это уже будет нечто большее, чем естественное отношение.
       - Арис, ты хочешь сказать, что человеческое в человеке сверхчеловечно?
       - Это очень сильное выражение.
       - Я тебя поняла так, что в человеке важно увидеть за мужчиной или женщиной, ребенком или родителем еще человека. Правильно?
       - Правильно. Но тогда что такое человек?
       - Ангел?
       - Нет, это другое. Ангел, если это ангел, темен для нас.
       - Почему? Он демон?
       - Да, демон, так нам кажется, ибо мы ослеплены его светом. Он же светоносное существо. А я говорю о душевном, что нам доступно.
       - Но душевное связано со страстями.
       - О чем я и говорю. Эти страсти ослепляют нас, точнее, мы ослепляем себя страстями и тогда не видим друг друга, не видим души.
       - А любовь – это тоже страсть?
       - Нет, это естественное состояние сверхъестественного существа. В нас она является в превращенной форме, например, в хорошем отношении родителя к ребенку и ребенка к родителю, влюбленного к влюбленной и влюбленной к влюбленному. Но есть и извращенные формы любви, уже не возвышенные, а низменные: любовника к любовнице и любовницы к любовнику. Это итог превращения идеального, его материализация, опошление.
       - Но возможно и другое толкование этого, уже марскистское. Это материальное хорошо, а идеальное плохо как его недоразвитый вариант.
       - У нас вслед за Шеллингом и Гегелем это называют не идеальным как объективно реальным, а идиллическим как субъективно иллюзорным.
       - Хорошо, ладно.
       Тут Элен прервала подошедшая, наконец, официантка и предложила фирменное меню. Наши герои сделали заказ и продолжили дальше свою увлекательную беседу.
       - Арис, все же скажи, в любви есть тайна? – внезапно спросила Элен своего собеседника так, что тот чуть не пролил кофе себе на брюки.
       - Извини меня, - участливо сказала Элен.
       - Сам виноват и есть за что. В любви не должно быть никаких тайн, ибо она сама большая тайна.
       - То есть, по-твоему, тот, кто любит, обязан быть откровенным?
       - Он не может не быть таким, ведь любовь и есть откровение, несмотря ни на что. 
       - Любовь – это человеческое состояние.
       - Нет, если она чистая.  Чистая любовь есть сверхъестественное или сверхчеловеческое в естественном или человеческом при условии, что человеческое естественно для человека.  Но в человеке любовь присутствует не в идеальном виде и поэтому она для него в чистом виде сверхъестественна. Человек раздвоен. Он между телом и духом есть душа. Вот это одно в другом, духовное в телесном и есть душевное.
       - Вот значит, как ты понимаешь между ними связь. Как у древних: «в здоровом теле здоровый дух».
       - Да, это так в нашем сознании, а в действительности все, наоборот: «в здоровом духе здоровое тело».
       - Подожди, Арис. Ты полагаешь дух носителем тела, а не тело носителем духа?
       - Элен, ты же помнишь, что те же древние утверждали, что есть тело душевное и есть тело духовное. Или как говорят в русском народе, душа в теле. Значит, есть и дух в теле, есть тело духа. Что это за тело? Оно материально. Любое тело делится. Оно и образуется в результате деления клеток, из которых состоит. А вот дух не делится, в нем все делится. А он остается неразделенным. Душа – это агент духа в теле. То есть, дух снаружи как вместилище душ, а душа в теле как его единство, представитель духа в теле. Телесное разделение есть следствие падения духа во многое. Между душами без их тела нет разделения, а есть одна любовь как духовное единство.
       - Арис, но тут не может не возникнуть проблема соотношения одного и многого. Если дух есть любовь, то нет равенства между ним и каждой душой в отдельности, ведь, как ты сказал, душа есть представитель духа. По-твоему, получается, что телесно материальное как момент дифференциации появляется, когда дух теряет целостность, то есть, превращается в душевное, которое немыслимо без разделения на отдельно взятые целостности.
        - Да, материально телесное есть несовершенный результат совершенной любви душевных частей целого духа.
       - А нельзя ли сказать, что любовь духа к самому себе имеет своим результатом его самопознание в качестве разума как единства мыслящего, мыслимого и самого мышления, а потом переживания в качестве мировой души, разделенной на множество душ, нуждающихся для собственного существования в теле путем обособления друг от друга?
       - Конечно, можно.
       - Как интересно. Но мне уже пора. У нас заседание на кафедре, на котором обязательно присутствие аспирантов.
       - Как было хорошо, и вдруг ты все это разом прекратила.
       - Как у вас говорят: «Хорошего помаленьку».
       - Это плохая поговорка.
       - Может быть, и плохая поговорка, но правдивая. Не расстраивайся, Арис, я скоро уеду, и ты меня быстро забудешь.
       - Час от часу не легче. Элен, ты меня просто убиваешь. И не жалко?
       - Если бы так убивали, то мир был бы намного лучше.
       - Когда ты уезжаешь? - с несчастным видом спросил Аристокл.
       - Завтра.
       - Навсегда, в Париж?
       - Нет, завтра в имение князей Трубецких, у которых гостил перед своей смертью Владимир Соловьев. А в Париж - не скоро, - с плотоядной улыбкой ответила Элен, но, слава богу, Аристокл это не увидел. Элен, про себя поняв, в каком она находится состоянии, постаралась стереть его с лица.
           - Элен, могли бы мы с тобой еще встретиться, например, сегодня вечером?
       - Как, Арис? А ты мне говорил про человеческие отношения, которые никого ничем не связывают. Неужели ты такой же, как все мужчины? Вообще-то, ты не оригинален. Мог бы придумать что-нибудь более интересное. К тому же я сегодня встречаюсь с другим человеком.
       - Элен, я не говорил об отношениях, которые никого нечем не связывают. Я говорил только о том, что человеческие отношения – это отношения людей, свободных от условностей света. А с кем ты встречаешься?
       - А тебе не все равно?
       - Нет.
       - Ты его не знаешь. Есть у нас на кафедре вежливый преподаватель Сергей Николаевич. Так вот он пригласил меня к себе домой, чтобы мы поработали над моей темой. Я ему не отказала в такой любезности.
       - И до какого часа ты у него будешь?
       - Это зависит от его помощи в моем интересе к Соловьеву. Если до ночи или до утра, то это не страшно. Он живет недалеко от моей квартиры. Так что сегодня не получится. Завтра тоже: я уезжаю. Может быть, как-нибудь потом, если у тебя будет желание, а у меня время. Арис, ты побледнел. Тебе плохо?
       - Мне хорошо, - сдавленным голосом сказал Аристокл, потом продолжил, - здесь душно.
       - Пойдем скорее на улицу. Тебя проводить до университета?
       - Нет. Пока. Рад был с тобой поговорить, - сухо ответил на улице Аристокл и ушел в противоположном направлении, понуро опустив плечи.
       Элен с грустью посмотрела в его сторону, сделала движение окликнуть Аристокла, но потом махнула рукой и пошла своей дорогой.
       То, что чувствовал Аристокл, любезный читатель, мне не передать словами. Да, ты и сам, наверное, бывал в таких ситуациях и знаешь, что бороться с ними бесполезно. Единственным утешителем здесь является время.
       Аристокл сильно переживал, оскорбленный в своих нежных чувствах, что сказал или сделал что-то не так, раз их встреча с Элен так бездарно закончилась по его вине. Мало того, его мучила банальная ревность, уязвленное мужское  самолюбие и, о боги! глубокое сожаление о страшном предательстве дамы его сердца. 
       Он не пошел ни на какое занятие, а отправился прямо домой. Зайдя в дом, Аристокл не ответил на вопрос матери, почему он так рано пришел с учебы, только хлопнул дверью в свою комнату и упал в кровать одетым. Наш герой погрузился в невеселые думы о превратностях человеческой судьбы. Мать не стала его беспокоить, мудро рассудив, что он сам потом спокойно расскажет о том, что с ним приключилось.
       В   восемь часов вечера раздался звонок по смартфону. Когда он поднял его к уху, то услышал то, что было для него небесной музыкой.
       - Арис, извини, что так поздно звоню. Ты ничем не занят?
       - Конечно, ничем.
       - Я передумала идти к моему коллеге, когда есть такой умный собеседник, как ты. Ты можешь прийти ко мне домой?
       - Разумеется. Где ты живешь?
       - …
       - Хорошо, я скоро буду.
       - Я жду. 
       С вашего разрешения, любезный читатель, оставим наших влюбленных наедине друг с другом. Ведь вы читатель приличного романа для благовоспитанных женщин и мужчин и негоже нам с вами совать свой нос в интимные дела героев  больше того, чем они нам того позволят. Они нам разрешили рассказать только то, что стало эпилогом их вечера.
       - Элен, ты специально упомянула преподавателя своей кафедры, чтобы разжечь мою ревность? – спросил наш герой свою возлюбленную.
       - Какой ты прямо глупый мальчик. Я действительно договорилась с ним обсудить мою тему, но не дала на это окончательного согласия, - для такого обсуждения было выбрано не подходящее время. Когда же увидела твою неадекватную реакцию на мой ответ, решила  тебя, глупого, не мучить и поговорить с тобой об этом. Но ты оказался нетерпелив и… мне пришлось уступить. Вот скажи, куда ты торопишься, если у тебя вся жизнь впереди?
       - Как сказал наш классик: «И жить торопится, и чувствовать спешит». Я пробовал, но не мог скрыть своей любви к тебе, Элен. Сердцу не прикажешь. Я влюбился в тебя с первого взгляда. Скажи, Элен, а ты меня любишь?
       - «Много будешь знать, скоро состаришься», - как любила говорить моя бабушка. Обыкновенно женщины задают такой вопрос.
       - А почему ты его не задала первой?
       - Какая у тебя короткая память.
       - Разве?
       - Конечно, вспомни хорошенько, с чего у нас начался вечер и чем он закончился. Женщины вовремя спрашивают об этом и потом ждут от своих мужчин, чтобы они постоянно это повторяли. Всему тебя надо учить, Арис.   
       - Мы сегодня весь день пробудем вместе?
       - Это тебе решать. Мне сегодня надо съездить в имение Трубецких в усадьбу «Узкое», чтобы навести справки о Соловьеве. Если хочешь, можешь поехать со мной.
       - С удовольствием составлю тебе компанию. Это где-то рядом с Севастопольским проспектом и Битцевским лесом?
       - Да, не доезжая Ясенево. У меня есть разрешение Академии Наук на осмотр усадебной библиотеки. 
       - А что ты хочешь там найти? Неужели там сохранился архив братьев Трубецких? И даже если он сохранился, ты думаешь, там есть бумаги о последнем визите Соловьева?
       - Я понимаю, что шансов отыскать их архив, а тем более какие-либо заметки о том, что говорил Соловьев перед смертью, ничтожно мало. Но мне важно еще побывать в том месте, где умер Владимир Сергеевич. Я остановилась в своем исследовании и мне нужен толчок для того, чтобы сдвинуться с мертвой точки. Может быть, атмосфера имения наведет меня на нужную мысль.
       - А это интересно: сдвиг с мертвой точки. Кстати, почему у тебя обнулилось исследование?
       - Потому что я исчерпала тот материал, который у меня был на руках, и который я смогла обработать, чтобы сделать для себя понятным.
       - То есть, это не творческий кризис идей, а лимит фактического текстуального материала?
       - Как сказать. Цель моей работы состоит в том, чтобы доказать, что философия Владимира Соловьева является философской интерпретацией русской культуры как воплощения мировой души или Софии на этапе увлечения дворянской интеллигенцией западным социальным христианством и восточным оккультизмом. А моя идея заключается в понимании русской культуры в качестве наиболее близкого к идеалу типа душевного равновесия между западной силой воли к обладанию миром и восточным чувством знания того, что не мы, но мир владеет нами. Русский образ есть образ антиномического качания между двумя крайностями человеческого развития в себе для иного на Востоке и иного для себя на Западе. Только материала для научного, а не спекулятивного рассмотрения у меня оказалось недостаточно, так что приходится восполнять фактические текстуальные лакуны произвольными измышлениями. Я вижу здесь не только недостаток фактов, но и неразвитость указанной идеи в систему понятий в виде строгой и разрешимой на фактах исторического опыта мысли научной концепции. 
       - Что ты собственно имеешь в виду, когда говоришь о фактических текстуальных лакунах? Тебе не хватает соловьевских текстов или их научных интерпретаций?
       - Нет, всего хватает. Ты знаешь сам, что все тексты Соловьева, о которых мы знаем, давно опубликованы. Исследовательская база по его творениям накоплена такая и у вас и у нас, на Западе, что прочитать ее всю не представляется возможным. Проблема не в этом.
       - Тогда в чем?
       - Во мне. Мне не хватает умения подтвердить всякий шаг моего рассуждения на бумаге соответствующей цитатой так, чтобы избежать противоречия при верификации самой концепции русской души или культуры, которую я взяла у Соловьева и хотела ее развить. Вот я и думаю, естественно, о том, что мне не хватает фактов в подтверждение моей гипотезы. Нехватка фактов заставляет меня задуматься над системной корректировкой всей концепции или даже над изменением самой предпосылочной гипотезы. Я хочу съездить в «Узкое» не столько для поиска новых позитивных фактов, сколько для вдохновения на новый поворот в исследовании темы. А возможно, и на ее новый или, во всяком случае, обновленный замысел. Как ты сам относишься к моей гипотезе?
       - Гипотеза интересная. Ты пробуешь разгадать «загадочную русскую душу», сводя ее к антиномичности, на которую указывали еще в начале прошлого века философские деятели «Серебряного века» в русской культуре.
       - Ты сам согласен с тезисом антиномичности русской души?
       - Я согласен с тезисом антиномичности любой человеческой души, в частности моей или твоей, пропитанной соками французской и русской культуры. Русская душа антиномична как частный, точнее, особый случай антиномичности существа человеческой души.
       - И в чем, по-твоему, заключается антиномичность любой человеческой души?
       - В том, что она мечется между двумя полюсами душевной жизни, которые можно символически или условно назвать инстанциями возвышенного и низменного, надсознательного и подсознательного. Последняя формулировка этих инстанций предполагает отождествление души с личным чувством Я. Это чувство есть у любого вменяемого человеческого существа  как существа сознательного. Другое дело развито ли у него это чувство до понятия ego. Но тогда возникает вопрос: неужели чувство Я, доросшее до понятия Я, встречается чаще в России, чем на Западе или даже на Востоке?
       - А почему «даже на Востоке»? – спросила Элен Аристокла.
       - Потому что, как правило. развитое чувство Я встречается на Востоке только среди людей, живущих чисто духовной жизнью. Да, и у них это чувство считается тем, что формируется для того, чтобы его преодолеть, ибо Я – это системная человеческая и не только человеческая иллюзия.
       Кстати, Элен, ты меня отвлекла от более важного вопроса: почему ты считаешь, что душа прописана по российскому, а не по европейскому адресу?
       - Я так не сказала. Это твое толкование моего понимания срединного положения России между активным Западом и созерцательным Востоком. Активность Западу придает прагматизм жизни цивилизованного индивидуалиста. Созерцательность Востоку придает ритуализм жизни культурного коллективиста. Между ними располагается Россия, душевность которой является «притчей во языцех». Конечно, это душевность идеализированная. В ней антиномически уживается созерцательность Востока без его ритуализма с деятельностью Запада без его прагматизма. В результате получается утопическая конструкция деятельной в созерцании, мечтательной души. Поэтому и знаменита Россия своими искусствами, умозрением в красках и словах. Но русская культура утопична, ибо созерцание без ритуала не работает в быту, а активность без прагмы, без материального эффекта бесполезна.
       - Так, хорошо. Но, Элен, получается, что русский человек нереален и бесполезен, если придерживаться твоего взгляда об утопической антиномичности русской культуры и русской души.
       - Нет, не совсем так. Ты назвал только одну сторону антиномии, а о другой умолчал. Между тем именно она интересна. Русский человек в быту мечтателен, а в бизнесе бесполезен. Ну, и что? Зато он человечен, соборен в человеческих отношениях вне быта и наживы. Ты, конечно, понимаешь, что это идеальный тип русского человека. Эмпирический человек в России может быть и успешным бизнесменом и самодовольным обывателем, почитающим предков, учение отцов и дедов, но это не значит, что он тем самым выражает суть русской души. Эмпирически он может быть таким же, каким является западный или восточный человек. В свою очередь прагматизм на Западе и ритуализм на Востоке являются не просто эмпирическим признаком тамошнего человека, а его метафизическим принципом. Дух на Западе прагматичен, а на Востоке ритуалистичен. В итоге на уровне массового человека дух на Западе атомарно индивидуалистичен, а на Востоке органически социален.
       Русский дух может дать не смесь того и другого, а нечто новое как синтез социальности и индивидуальности на уровне уже не механической индивидности или органической коллективности, а гармонической ассоциативности. Но только если его носители в жизни будут человечны, чему мешают деловой капитал с его зверской конкуренцией и бытовой ритуал с его стадной вовлеченностью в стихию родовой жизни.
       - Если принять твой тезис о гармонической ассоциации людей, то для гармонии как равенства положений и состояний каждый из них должен не только знать, но и занимать свое собственное, личное место среди других в той же мере, в какой все человечество так же должно знать и занимать свое иерархически точное место по отношению ко всему космосу в целом и ко всем его частям по отдельности: духам, душам, животным и растениям, минералам и стихиям. А разве вообще это возможно, даже абстрактно? Конечно, нет. Но я согласен с тобой, что мысль об этом дорогого стоит.
       - Ты говоришь об иерархии. А я между тем говорю о  свободе души, не связанной ни законом дела, ни привычкой быта.

                УЗКОЕ
       Побеседовав еще немного на темы уже незначительные для нашего внимания, наш главный герой со своей героиней отправились в путешествие идей в усадьбу князей Трубецких. Они доехали на метро до станции Коньково и там вышли. Чтобы настроиться на атмосферу XIX в. они зашли в церковь иконы Казанской Божьей Матери, с которой, как говорит предание, Наполеон Буонапарте печально взирал на отступление своей армии из Москвы. Потом погуляли по липовой аллее, по которой гуляла в поэтической задумчивости сама Анна Ахматова, вдоль каскада прудов в свободном английском стиле. В последнее время парк при усадьбе облюбовали мастера российского кино.
       На самой территории усадьбы Элен пришлось показывать разрешение Академии наука на ее посещение и работу в усадебной библиотеке. Как и ожидалось, они не наши ничего примечательного для «новой навигации» по морю Неведения, омывающему материк имени Соловьева. Оставалась атмосфера усадьбы в качестве культурного, можно сказать, полисемантического места, отмеченного именами многих деятелей русской культуры последней четверти XIX – первой четверти XX вв.
       Однако Аристокл не привык уходить с пустыми руками с культурного места. Бросив последний взгляд на часть сохранившегося в усадебной библиотеке архива старинных бумаг, размещенных в нескольких папках, которые они с Элен уже бегло просмотрели, он взял в свои руки пыльную папку, покрытую пятнами серой плесени и лежавшую в самом низу кипы документов, аккуратно уложенных заботливой рукой своей спутницы. Резко выхватив папку, он остановил естественное движение документов занять свое былое вольное место, чтобы не расстраивать Элен, потратившую немалое время на их приборку. Аристокл сдул пыль с папки, которая полетела ему прямо в лицо, так что он невольно закашлялся. Элен ласково его постучала по спине, чтобы он, наконец-то, прокашлялся.
       - Какой ты, право, неловкий, - пожурила Элен своего любимого.
       - Спасибо, моя милая Элен.
       - Всегда, пожалуйста, Арис.
       - Почему ты меня так зовешь?
       - А тебе не нравится?
       - Почему, нравится.
       - Я тебя так зову, потому что ты не от мира сего, как аркадским пастухам на барочных картинах или страницах книг классицистов. Тебе самое место быть в будущем или в далеком прошлом, или хотя бы в том прошлом, которое у нас любят во Франции.
       - Ты намекаешь на скрытую любовь революционных французов к старому режиму Бурбонов?
       - Да.
       - Действительно меня влечет далекое будущее и сравнительно не близкое по времени прошлое. Мне приятнее глотать пыль веков, чем вдыхать пары бензина и запах горелой резины.
       - Не скажи, современность тоже имеет приятные стороны. Ты назвал неприятную сторону ощущения скорости на дороге, которое горячит кровь и щекочет нервы. Да, наше время есть время чистых количеств и искусственных качеств, что не требует умелой медитации и тонкой душевной работы. Но чистые качества и умеренные количества мы находим в прошлом благодаря тому, что разумно напрягаем свой дух и вкладываем  душу в то, что сочиняем. Поэтому нам кажется, что прошлое так прекрасно и возвышенно. Правда, некоторые сочинители сейчас полагают это скучным и находят в прошлом прямо противоположное: низкое и безобразное. А ты помнишь, как у мастеров прошлого, даже безобразное через магический кристалл ренессансного контраста и романтической антитезы казалось красивым, а низменное отсвечивало возвышенным. Возьми хотя бы Иеронима Босха или Виктора Гюго.
       - Как мне с тобой интересно. Прежде мне так было интересно только наедине с самим собой. Однако вернемся к нашему поиску решающего аргумента в твоем исследовании. Может быть, он лежит в этой папке?
       - Арис, ты веришь в чудо? Мне казалось, что ты не суеверен.
       - Вот именно казалось. У тебя у самой есть предрассудок относительно меня.
       - Так я суеверна? Никогда за собой не замечала такого дара.
       - Я говорю не о суеверии, а о непосредственном желании чуда. Давай посмотрим, исполнится ли оно сегодня.
       С этими словами Аристокл развязал одним движением папку, небрежно завязанную тесемками на один узел. Потом перевернул бумаги в папке на обратную сторону и вынул из них те, которые лежали сверху. Просмотрев один за другим несколько листов, он остановился на пожелтевшем листочке бумаги, сложенном вдвое. Он внимательно стал читать то, что было на нем написано. С каждой строчкой у него все больше округлялись глаза и поднимались вверх брови.
       - Знаешь, Арис, ты сейчас походишь на клоуна, нашедшего в дешевом сундуке под ветхим скарбом на дне кучу золотых монет.
       - Элен, подожди. На, сама посмотри, что я нашел, - сказал наш герой и протянул хрупкий листок.
       Вот что на нем было написано.

                Мой ангел!
   Я пишу тебе из имения моих близких друзей. Они так заботливы и предупредительны, что мне, право, неловко за самого себя, за то, что я взял, да разболелся. Болезненное чувство у меня появилось еще на дороге в усадьбу. Но здешний воздух так свеж, что может быть развеет на время мой болезненный дух. Он вошел в меня и от этого душа моя болит. Думаю, это дух нашего апокалиптического времени. Не только я, но и все мы им больны. Только я знаю, что он собой представляет, и поэтому переживаю так остро, что болит само тело. Другим же он неведом. Им является только его прельстительная обманка. Конец времен нас ожидает. Его готовят наши новые очарования, смертельные соблазны всех осчастливить даже помимо их желания, получить свободу из собственных рук, довольствоваться тем, что находится рядом под рукой. И для этого раскручивается маховик успешного развития науки и промышленности. Впереди нас ждет борьба за счастье, свободу и пользу друг с другом до того момента, пока в ней не победит самый счастливый, свободный и довольный тем, что случилось. Это и есть Антихрист.
   Что мне, что всем нам делать, чтобы отдалить его пришествие на землю? Мы больше не можем ничего делать сверх того, что уже делали и сделали. Значит, нам предстоит делать то же самое, пока чаша терпения не переполнится и не наступит конец света. В нем все предадут друг друга смерти, за исключением немногих, уцелевших на высоком крае мира. Будем, мой милый друг, надеяться на то, что среди тех, кто спасется, окажутся благодаря трудам и наши близкие потомки. Заветный час как никогда близок.
                Твой доверенный служитель

       Аристокл в нетерпении ждал, пока Элен, запинаясь на неровностях почерка, не прочтет вслух письмо.
       - Что ты об это думаешь?
       - Арис, ты считаешь, что письмо написал Владимир Сергеевич?
       - А кто еще?
       - Если смотреть на почерк автора письма, то он отдаленно напоминает соловьевский. Только рука неверно держит перо и дрожит при нажатии, так что окончания слов криво ложатся на бумагу.
       - Значит, можно допустить, что это последнее письменное сочинение Вл. Соловьева, его прощальное письмо. Оно что-нибудь тебе дает?
       - Трудно сейчас судить, что именно оно может дать мне в работе над темой диссертации. Но я смею утверждать, что оно окажет влияние на его дальнейший ход.
       - А предварительно, что ты поняла из его прочтения?
       - Что у Соловьева, если это его письмо, были апокалиптические ожидания накануне смерти. Вполне понятно его художественное умение находить живые и выразительные образы для загадочных мистических символов и абстрактных философских понятий. Взять хотя бы его болезнь, которую он связывает с духом времени. Интересно его обращение неведомому ангелу, доверенным служителем которого он себя называет. Кто это? София? Если она, то в чьем она лице? Кто конкретный адресат автора, до которого письмо так, видимо, и не дошло?
       - Я не последователь Соловьева, не его поклонник, исследователь и биограф, но если мне не изменяет память, то в конце своей жизни он был увлечен некоей Софией Мартыновой. Но его роман с ней был не долог и он отозвался как-то о ней, как о «злой и холодной русалке», Вряд ли это Софья Хитрово, с которой он еще раньше расстался.
       - Ты переставил местами слова в характеристике Соловьевым своей недолговечной пассии Софьи Мартыновой: не «злая и холодная русалка», а «холодная и злая русалка». Я думаю, что русалки злы и топят бедных моряков, потому что они холодны. У тебя же выходит, что русалки холодны, потому что злы. Но это так, к слову, ради шутки, а серьезно это может быть образ небесной Софии, идеальной женщины, “das ewig-weibliche”, который он и находил и терял в своих земных любимых. Для того, чтобы понять это достаточно внимательно прочитать его позднее стихотворение «Три дня тебя не видел, ангел милый...»
Три дня тебя не видел, ангел милый,-
Три вечности томленья впереди!
Вселенная мне кажется могилой,
И гаснет жизнь в измученной груди.

А я, безумец, пел, что горе пережито,
Что поздняя любовь несет одни цветы...
Поникло разом все в душе моей убитой,
И крылья вырваны у радужной мечты.

О милая! Все гордое сознанье,
Все гордые слова твой друг отдать готов
За мимолетный миг хоть одного свиданья,
За звук один возлюбленных шагов.
       Я полагаю, обжегшись на курсистке Лизе Поливановой, которой Владимир Сергеевич как молодой лектор признался в любви и получил, естественно, отказ, он так больше никого и не встретил. Все его земные Софии есть скорее проекции идеальной женщины, ее подставки, субституты, чем  настоящие объекты его любовного влечения. Поэтому, наверное, не имеет смысла искать реального адресата этого послания. Даже если он есть, то не ему собственно пишет Соловьев, но своему схематическому идеалу такой женщины, какой она, по его мнению, или даже идее должна быть.
       - Мне понятна твоя гипотеза о подлинном объекте влечения визионера или, по нашему, духовидца Соловьева. Но меня сейчас больше занимает проблема человеческого бессмертия, созвучная настроению философа, выраженному в его письме.
      - Я дословно помню, как об этом пишет Владимир Сергеевич в одном из своих «Воскресных писем» под названием «Христос воскрес!»: «Война между жизнью и смертью вступает в новый фазис с тех пор, как ведется существами не только живущими и умирающими, но, сверх того, мыслящими о жизни и смерти. В этих мыслях еще нет победы, но в них – необходимое оружие победы. Герои человеческой мысли, великие мудрецы Востока и Запада подготовляли победу. Но они не были победителями смерти: они умерли и не воскресли. Достаточно назвать только двух величайших. Учение Будды было, собственно, отказом от борьбы, он проповедовал равнодушие к жизни и смерти, и кончина его не была ничем замечательна. Сократ не отказывался от борьбы, он вел ее доблестно, и его смерть была почетным отступлением в область, не доступную для врага, но трофеи победы остались все-таки у этого врага.
       Если сила физическая неизбежно побеждается смертью, то сила умственная недостаточна, чтобы победить смерть: только беспредельность нравственной силы дает жизни абсолютную полноту, исключает всякое раздвоение и, следовательно, не допускает окончательного распадения живого существа на две отдельные части: бесплотный дух и разлагающееся вещество. Распятый Сын Человеческий и Сын Божий, почувствовавший Себя оставленным и людьми, и Богом, и при этом молившийся за врагов Своих, очевидно, не имел пределов для своей духовной силы, и никакая часть Его существа не могла остаться добычею смерти».
       - Хорошая у тебя память, Элен. Явно не девичья. Только вот это откровение о нравственном воскресении меня никак не убеждает.
       - Почему?
       - Потому что я не верю в спасение человека от смерти самопожертвованием Иисуса Христа. Вот ты прочла по памяти письмо Соловьева. Как например, понимать то место в этом письме, где речь идет о Будде и Сократе, которые умерли и не воскресли, ибо Будда отказался от борьбы жизни со смертью, занявшись проповедью равнодушия и жизни, и к смерти, а Сократ, борясь, почетно отступил в ту область, которая была недоступна для его врага, но трофей победы оказался во вражеских  руках? Что это за область такая и что за трофей победы? Исходя из контекста письма, можно предположить, что область, на которую отступил Сократ, является моралью, а трофеем победы - воскресение из мертвых. Я прав или не прав?
       - Согласна с тем, что в письме речь идет о воскресении. Но одной морали мало для бессмертия. Требуется не рациональная этика Сократа и тем более не добродетель равноудаленного от борьбы милосердия, а жертвенная нравственность Иисуса, вмещающая в себя всю полноту деятельной любви. Если Сократ смирился перед законами своего Отечества, осудившего его на смерть, то Иисус возлюбил своих врагов, за что они его распяли на кресте. Через такую смерть возможно всеобщее воскресение всех грешников, которые не могут примириться со своими грехами.
       - Элен, ты себя со стороны слушала? Я вот послушал, как ты пересказала часть воскресного письма Соловьева, и понял, что меня бог миловал от таких детских иллюзий. Это простительно Иисусу, одержимому манией пророчества, но не нам, занятым серьезным размышлением.
       - Почему ты так в штуки принимаешь то, что все или почти все считают верным? Верно то, во что верят. А многие верят в бога, в такого бога, в которого верили их предки. Это же очевидно. Причем они не глупее тебя.
       - Я говорю не о глупости и мудрости, а о том, что у меня нет веры в то, во что ты веришь. Я вполне хорошо живу и без этой веры. Она мне не необходима. А если ты веришь, то потому, что она тебе необходима, что она стимулирует тебя жить и жить по-человечески. Меня так стимулирует познание, точнее, размышление. Если ты верующая, то я гностик, вернее, философ.
       - Вот видишь, ты не можешь обойтись без веры, если не только духовно, но и буквально обращаешься к вере.
       - Так я говорю тебе и себе по культурной, а не культовой, привычке. Вот в чем разница. Вера – это привычка. Для меня в обычной жизни она имеет смысл в качестве доверия к существам и вещам. Но тогда, когда я обращаюсь к существам и вещам необычным, то стараюсь полагаться на разум и мысль в переживании и восприятии, чтобы не уничтожить необычное. Вера – это реакция, реактивное движение обычного, обывателя на необычное, превращающее необычное в обычное. Так человек адаптируется к миру и адаптирует его к самому себе. Исходя из этого, мое отношение к вере является превращенной формой самой веры, ставшей мыслью. Это так, если не предполагать, а полагать веру изначальной. Не допустим, что вера изначальна. Но верю, что вера изначальна. Вначале было не слово, как мысль и слово, и не дело, а вера. Но так считать у меня нет оснований. А принимать это на веру нет желания и потребности.
       - Арис, какой ты неисправимый скептик.
       - Да, не скептик я, а разумный человек.
       - А если со мной что-нибудь случится? Как ты с этим примиришься, если не поверишь в то, что я бессмертна. Одного сознавания меня, моего образа в твоем сознании будет мало, если ты меня любишь. Как тогда быть любящему, не способному физически сохранить любимую? Ему остается только верить в то, что она жива, но уже не телесно, а душевно. И эта вера как связь живого с той, кого уж нет, поддерживает и его и ее, точнее, их любовь, которая еще живет, пока хотя бы один из них живой. Иначе любовь умрет, ибо она питается верой и надеждой, если не самой собой, но отнюдь не разумом. Вот ты разумный человек, ты любишь разумом меня, интеллектуальной любовью к Элен?
       - Элен, я что дурак? Ты таковым меня считаешь? Неужели, в самом деле, я готов признаться в том, что женщину можно любить умом? Ты что абстракция? Конечно, нет. Тебя я понимаю и в чем-то разделяю твою досаду на меня. Я не выступаю против веры. Я не противник веры. Я не против веры, я за разум. Только к вере я отношусь не как к необходимости, а как к реальности в модальном смысле, как к наличности того, что есть. Разумеется, когда тебя со мной не будет, я буду знать и переживать, что тебя нет со мной рядом, но я буду думать, а для меня думать и есть верить, что ты есть, но далеко. Придет время, и мы с тобой снова встретимся, если не в этой жизни, то в другой, когда сами будем другими. Есть другая жизнь и для нас тоже и не обязательно она есть сейчас. Она может быть и сейчас есть, только мы этого не замечаем. Мы просто привыкли жить во времени истории, последовательно, а не одновременно в разных местах, временах, ипостасях.
       - Ты расширяешь границы разума до самой веры как абсолютной или метафизической предпосылки разума. Я не буду с тобой спорить о том, что согласна ли вера с разумом или противоразумна, ибо есть еще разум, превосходящий наши возможности. Это Божественный Разум. В одном его действие может казаться нам противоразумным. Тогда как в другом, напротив, согласным с нашим разумом. Думаю, что там, где нам кажется нечто противоразумным, следует полагаться на веру. В другом же, если вера не противоречит разуму, полагаться на разум. Обыкновенно так бывает в земных делах. Но что касается миров иных, то проводником в эти миры, если они блаженны, может быть вера.
       - Элен, то, что ты ставишь условия, показывает твое понимание проблемности религиозной доктрины. Ты не можешь скрыть, что приходится изворачиваться, чтобы свести концы с концами. Ты говоришь, что там, где мы умом слабы, следует полагаться на веру, которая, надо думать, если следовать твоей религиозной, даже церковной, интенции, подтверждается ссылками на Священное Писание, где дается ответ, как правильно понимать то, что ты своим умом, самостоятельно понять не можешь. Здесь правильно понимать – это не понимать собственно, а принимать на веру, ибо она от бога. Здесь действует уже не человеческий разум, а божественная премудрость через веру человека. Действительно, человек умом, грубо, головой, не все может. Он, например, не может измыслить мысль, если мысль есть реальное событие в мире, а измышление есть выдумывание. Но о чем это говорит? Лишь о необходимости принципиальной координации человеческого ума с миром, который обратным образом от него тоже зависит, а не о том, что вообще не дано понять человеку. Да, разум как вселенский порядок не дается конкретным образом целиком человеческому уму, но абстрактно он для него доступен. Я не думаю, что в делах истины и заблуждения пробным камнем может быть нечто иное, чем разум. То, что ты называешь «Божественным Разумом», той же самой природы, что и наш. Это один и тот же разум, только более возвышенные и разумные существа, чем мы, например, духи, или, как ты говоришь «Бог», располагают большими возможностями реализации его универсального и неисчерпаемого потенциала. Разница здесь количественная, если понимать количество как диапазон величин в границах одного и того же качества, в данном случае качества разумности.
       - Арис, да ты тоталитарист в идее. Ты все сводишь к одному: к разуму.
       - Не вижу в этом ничего плохого. Я свожу абстрактно, а не конкретно. Природа всеобщего или сущность духа разумна, а не противоразумна. Дух есть свобода самой свободы. Уже в этом есть разумность: свобода свободы, предполагающая свободу от свободы. Только поэтому дух позволяет существовать и нечто бездуховному, а тем более тому, в чем есть не только дух, но и ему иное. Разумно допустить и неразумное. Это то же самое, как и истина истины и лжи, а не, наоборот, ложь лжи и истины, ибо последнее не может служить основанием всего. Как таким же основанием не может быть то, что неопределенно в принципе. Оно есть как допущение того, что есть предел, принцип. Хотя бы принцип неопределенности. В этом и есть смысл, включая смысл веры, чувства и поступка. 
       - Ты, Арис, говоришь складно. Да, ладно, можно с тобой согласиться, но с оговорками, которые всем культурным людям известны и высказаны еще в начале нашей эры: возлюби ближнего как самого себя и возлюби любовь больше себя, ибо она и есть бог по цели, причиной которой является вера, а средством надежда, что для эллинов безумие, а для иудеев соблазн. Эта любовь есть любовь не только к себе и ближним, но и к тому, кто тебе противоположен, - к врагам. Вот что по-человечески зовут противоразумным. Между тем, на наш христианский взгляд, это и есть собственно человеческое отношение к сущему и существу. Причем деятельное любовное отношение, а не бездеятельное безразличие буддиста или враждебное отношение джихадиста не только к пороку, но и к порочному человеку.               
       - Элен, ты уже перешла на конфессиональный и межконфессиональный уровень обсуждения философских тем, вопросов и проблем, на котором мне нечего сказать. Это не мое. То, что ты говорила о любви к врагам, я понимаю не как моральное требование, а как разумное пожелание не отвечать злом на зло, ибо оно к тебе вернется в том смысле, что так отвечая, мы совершаем реактивное движение, теряя свою самостоятельность при выборе решения, поддаемся на провокацию зла.
       Я придерживаюсь такой стратегии: в мысли принимаю даже иррациональное или мистически непонятное, а следом пробую найти в нем рациональное зерно. Для того, чтобы понять и в чем то разобраться, необходимо не просчитать или просмотреть, а продумать логику нечто, ведь во всем есть своя логика, даже в алогичном. Там есть логика не-логики или анти-логики как предела не-логики. По отношению к логике они выступают моментами развития самой логики. Только так вообще можно что-то понять. Такая способность дана человеку. У бога другое отношение к сущему и не-сущему. Но это тоже логика, только божественная. Используя логику, мы можем его понять. А вот понимаем ли мы его, когда верим, еще большой вопрос.
       - А интуиция?
       - Есть интеллектуальная или логическая интуиция, которая дает понимание того, что мы переживаем как чувственную интуицию приятия нечто налично или имманентно данного чувствам и как мистическую интуицию приятия нечто безналично или трансцендентно данного чувствам.
       - Я понимаю и принимаю твой философский взгляд, Арис, но мне этого мало. Я хочу изменения, преображения, а философское понимание не дает такого преображения самого существа человека.
       - Элен, откуда ты это знаешь? Правда, можно остаться и при том, что ты сказала, добавив насчет твоего хотения, что нужно оставаться в границах разумной меры, равной пониманию. И все же я думаю, что гностический путь спасения предполагает понимание только средством, а не финалом. У самих гностиков, правда, в том, что было разглашено на публику, их понимание рано или поздно на критическом этапе вытеснялось тем же религиозным служением или ритуалом и мистическим откровением как самым действенным способом преображения человеческого существа, то есть, влиянием инородной, вне-человеческой силы. Это преображение человека, а не человеком, есть вытеснение человека не-человеком, стирание его собственного Я.
       Последние моменты беседы Аристокл с Элен проговорили по пути от усадьбы к университету. На этом мы на время оставим наших героев, чтобы собраться с мыслями, предоставив героев самим себе. Они имеют на это право.
 
                ПРИКОСНОВЕНИЕ К ИНЫМ МИРАМ
      Спустя несколько дней после поездки в Узкое Аристокл по своим учебным делам зашел в библиотеку. Он заказал сочинения раннего схоластика Ансельма Кентерберийского, в частности его трактат «Монологион». Библиотекарь принесла ему заказ. Аристокл стал листать книгу у библиотечного стола раздачи. Он увидел, что хотя название книги на потемневшем и потрескавшемся от времени кожаном переплете и первые три страницы  соответствовали его заказу, но ее последующее содержание было явно другим. Он не стал отдавать обратно книгу, требуя ее заменить полным сочинением трудов схоластика. Книжная несообразность его не на шутку взволновала. Сев за первый попавшийся свободный стол он осторожно стал листать страницы книги. С трудом продираясь сквозь частокол латинских слов, Аристокл стал вникать в смысл того, что было изложено на страницах книги.
       Это была история на варварском латинском языке о любви бедного рыцаря Нордвига к прекрасной даме Фермионе. История плохо начиналась: рыцарь умирал на руках своей дамы от многочисленных ран, вернувшись из похода в дальние края. Фермиона, призвав бездыханное тело своего любимого в свидетели, поклялась спуститься за ним в темное царство мертвых под землей, и вывести его на «белый свет» живым. Для того, чтобы попасть живой в «царство мертвых», Фермиона совершила колдовской обряд. Этому ее научила одна женщина, которая жила на болоте недалеко от замка рыцаря Нордвига. Звали ее Дакия. За глаза в народе ее прозвали ведьмой. Вот к ней и обратилась Фермиона за помощью в столь странном деле, страшном как сама смерть. Дакия ждала появления Фермионы. Она так ей и сказала при встрече. Однако из затеи Фермионы, сказала Дакия, не выйдет ничего хорошего.
       - А я больше не жду от жизни ничего хорошего, - ответила ей на то Фермиона.
       - Что ж делать. Ничего, я тебе помогу - ответила ей задумчиво Дакия, посмотрела на нее пристально и сказала, - а ты такая же, как и я, духами отмеченная. Вон у тебя и глаза изумрудные, и косы рыжие, и брови темные, и родинки, как я вижу сквозь твою одежду, усеяли твои бедра и талию. Увидит кто, сразу подумает о метках дьявола. Я-то знаю, что  не все так просто, как люди говорят.
       Удивилась Фермиона таким словам ведьмы, но ничего не сказала, только спросила, когда надо быть готовой к ритуалу. Дакия сказала, что в полнолуние можно провести обряд заклинания духов. Если они соблазняться ее красой и молодостью, то могут взять с собой в царство мертвых. Но этого будет явно недостаточно, не соверши Фермиона обман, воровство или иное какое преступление.
       - Но я не воровка и не преступница какая-то, я благородная дама Фермиона, суженая доблестного рыцаря Нордвига из Лотгарда.
       - Ты хочешь увидеть своего суженого или нет? Если хочешь, то лучше убей кого-нибудь, ребенка или взрослого. Будет намного хуже, если ты ограничишься воровством или обманом. Впрочем, тебе решать. Если решишься на убийство, то привези труп ко мне. Он будет необходим для совершения обряда.   
      С этими словами ведьма повернулась к Фермионе спиной и пошла своей дорогой, ведущей прямо в болотную топь.
       «Вот кикимора болотная», - про себя подумала Фермиона.
       - Я может и кикимора, но живая, а вот твой кавалер лежит мертвый в сырой земле, - громко ей ответила Дакия.
       От неожиданности Фермиона чуть не упала. «Как, неужели эта… может читать чужие мысли?» - пронеслось в голове Фермионы.
       - Эта и не то может, - ответила ей Дакия.
       Только теперь Фермиона поняла, что Дакия с ней говорила молча у нее в голове, идя своей дорогой и ни разу не повернувшись к ней лицом.
       Фермиона представила себе, что теперь Дакия будет жить у нее в голове и ей стало так тоскливо от этой мысли, что неудержимо захотелось помолиться, чтобы пропало это мучительное наваждение.
       Только через час оно пропало, и Фермиона почувствовала, что Дакия ее отпустила.
       «Что теперь делать и как мне быть с условиями ритуала, на которых возможен его благополучный исход? Неужели я смогу решиться на какую-нибудь пакость?» - подумала про себя Фермиона и вслух сказала себе: «Я сделаю так: скажу правду, а  потом скажу о правде неправду». Через день такой случай ей представился, когда она беседовала у своего отца, почтенного рыцаря Ульриха  фон  Фогельштейна, в родовом замке на Лане со своей подругой Ирмой фон Брух. Разговор шел о том, что делать замужней женщине, если она умнее и образованнее своего мужа.
       - Почтенный Ульрих, скажите, то, что мы с Фермионой умеем читать и писать по латыни не только Вульгату, но и умные книги древних, чему вы сами способствовали своими советами, а также можем хорошо танцевать, сочинять и петь, подыгрывая на лютне и арфе, кому-нибудь нужно?
       - Ирма, ты еще спрашиваешь? Это нужно вам самим и для меня радость. А почему ты меня об этом спрашиваешь?
       - Потому что мой муж Вальтер, как только вернулся с бедным рыцарем Нордвигом из Лотгарда c похода в Святую Землю, то и дело меня попрекает, что я не забочусь о нем, а все занимаюсь своими науками и искусствами, как какая то царацинка. Неужели только на Востоке женщина может чувствовать себя человеком?
       - Не обижайся на Вальтера, моя подруга. У него не было времени на учебу. Лучше сама займись его образованием и тогда вы вместе с ним, как мы с Нордвигом, будете радоваться жизни, а не только думать о хлебе насущном.
       - Да, попробуй, скажи это Вальтеру, ему ничего не нужно, кроме охоты и военных походов.
       - А ты используй его страсть к охоте и войне в элементарной грамоте. В этом деле главное начать. Поупражняйся с ним, играя как с большим мальчиком. Может быть, ему и понравится это занятие, если к тому же после него ты будешь с ним особенно ласкова, - посоветовал мудрый рыцарь Ульриха  фон  Фогельштейн.
       - Фермиона, а ты как думаешь?
       - Я думаю о другом… не о жизни, а о смерти. Зачем нам эта латынь, игры, песни, пляски, стихи и мысли, если мы все равно рано или поздно умрем.
       - Но мы же воскреснем?
       - Ирма, а ты уверена в этом? И даже если мы воскреснем, то кто это будет? Мы? Подумай сама. Это легко, не думая, принять. А если подумать?
       - Не нравится мне твое настроение Фермиона, - обеспокоенно заметил почтенный Ульрих, прибавив, - оно не по твоим летам. Тебе надо, как Ирме, думать о живых и радоваться жизни.
       - И, правда, Фермиона, давай вместе споем то, что вчера услышали от миннезингера, читавшего после турнира рыцарей свою куртуазную поэму. Как его звали?
       - Как твоего мужа, Вальтером. Это Вальтер фон дер Фогельвейде.
       - Как ты его запомнила?
       - Он был знакомым моего Нордвига. И все же вы не ответили на мой вопрос. Что с нами будет после этой жизни? Другая жизнь или ничего. Если ничего, то будешь жить не ты, а, например, твои дети, а потом дети твоих детей и т.п.
       - Да, это так, - сказал задумчиво Ульрих, потом взглянул на свою дочь и произнес, - так для этой жизни в этом миру. Говорят, на Востоке думают, что мы после смерти возвращаемся сюда обратно в том виде, лице и теле, которые соответствуют нашим прежним делам, чувствам, мыслям и желаниям. Но я верю в то, что мы живем и после смерти, но уже в другом виде, который мне не ведом. То, что это так, для меня очевидно. Как то, что я вижу из окна: вот эту реку и за ней дремучий лес с болотами.
       При упоминании болот лицо у Фермионы потемнело, и она ушла в себя. Ирма настороженно посмотрела на Фермиону и сказала то, что ей пришло в голову без размышления.
       - Фермиона, не надо грустить в такой погожий солнечный день. Живым надо думать о живых. Мы все когда-нибудь умрем. Но и все когда-нибудь воскреснем. Зачем торопить события, иначе что-нибудь пропустим, может быть, самое важное.
       - И в самом деле, Фермиона, Ирма права в главном, - перед тобой впереди еще вся жизнь.
       - О том, о чем я вас спрашивала, вы так ничего и не сказали: может быть, потому что не ведаете, а может, потому что и не желаете знать. О причинах нежелания знать догадаться не трудно: неприятна не столько смерть, сколько размышление о ней в счастливой жизни. Если это так, то никогда и не узнаете.  То, что вы говорите и то, что я читала об этом у древних и в самой Библии, не может дать ответа на мой вопрос.
       - А может быть, ты просто не нашла ответа на свой вопрос, потому что его неправильно поставила? – спросил, стоя у окна, свою дочь, Ульрих
       - Тогда переформулируй его так, чтобы мне было понятно.
       - Есть ли смерть? Может, ее и нет?
       - Я думаю, она есть, иначе не было бы горя разлуки с любимыми.
       - Ну, тогда, если, по-твоему, смерть есть, то почему ты ее не можешь принять как данность и все снова и снова размышляешь о ней, пробуя найти в ней смысл? Как будто, поняв, что такое смерть, ты ее отменишь. Даже если ты поймешь ее смысл, ты не сможешь ей командовать.
       - Ты так думаешь?
       - Я так полагаю. Можно, конечно, уподобиться служителям смерти в лице колдунов и ведьм, которые заигрывая со смертью, пробуют ей управлять. Но разве можно управлять тем, что не существует как нечто положительное, положенное. Противное же положенному, как например, смерть, отрицательно. А сила отрицания, которой пользуется отрицатель, не может не отрицать и его  самого. Это очень опасно. Борьба со смертью на стороне смерти неизбежно заканчивается смертью самого борца.
       - Что ты, папа, имеешь в виду?
       - Ничего, кроме того, что твой путь в этом направлении доведет до беды, а никакого ни спасения.
       - Все может быть.
       На следующее утро Фермиона отправилась к Дакии на болота. Дойдя до развилки дороги, она услышала, как кто-то ее окликнул. Она обернулась, но никого не увидела. Ей только показалось, что окликнувший ее голос был похож на голос Нордвига. Что это могло означать, как не то, что нужно повернуть обратно и не идти на болото за смертью? Но Фермиона не послушала своего внутреннего голоса и, еще не сделав нескольких шагов, столкнулась с поджидавшей ее ведьмой.
       - Ну, что принесла духам подарки?
       - Нет, не принесла.
       - И не обманула никого?
       - Нет, не обманула.
       - Хорошо, правильно сделала. Я уже сама приготовила подарки. Ты прошла первое испытание. Теперь пришла очередь второго испытания на своей уже шкуре. Ты должна это выпить. Пей, пей, не бойся, это зелье тебе поможет беспрепятственно очутиться в мире мертвых, - сказала Дакия, протянув небольшую плошку с вонючей и как оказалось очень горькой темной жидкостью. На дне плошки остались небольшие скользкие крупинки неизвестного происхождения.
       - Что это такое? - спросила Фермиона, показывая на дно плошки.
       - Это? Ах, это. То, что осталось от помета летучих мышей вперемешку с плотью пауков, червей, мухомором и гнилью. А в жидкости яд жабы, смешанный с кровью летучей мыши и спермой козла.
       - Что? – в ужасе от того, что она выпила, выкрикнула Фермиона и тут же большую часть выпитого вырвала из своего нутра прямо себе под ноги.
       - Хорошо. Вот ты прошла и второе испытание. Если бы ты не выблевала содержимое чаши, то, скорее всего, отравилась бы насмерть. А так после посещения мира мертвых, может быть, еще вернешься назад в мир живых.
       Фермиона уже хотела послать ведьму к чертовой матери, но голова у нее закружилась и она, потеряв, равновесие, упала навзничь на землю, закрыв глаза и потеряв сознание.
       Когда Фермиона пришла в себя, обретя свое Я, то первым делом она оглянулась вокруг себя. Ей показалось, что она находится на дне колодца, так как сверху на нее лился какой-то призрачный лунный свет. Голова еще кружилась, а к горлу подкатывался тошнотворный вкус ведьминой отравы. Это были явные признаки того, что она еще жива. Ноги Фермионы утопали в чем-то жутко топком и невыносимо вонючем. Когда она присмотрелась, то к ее ужасу это оказалось не травяное или торфяное болото, а большая лужа крови, в которой лежала куча мертвых человеческих тел, которые отвратительно шевелились и содрогались. Вдруг одно из нижележащих тел с рассеченной надвое головой  выползло наружу и встав на ноги, поползло, раскачиваясь из стороны в сторону, к выходу из полого стоящего колодца. Это существо когда то было женщиной. Невольно Фермиона посмотрела на себя. Однако видимых признаков изменения в себе, несмотря на тошноту и ломоту в суставах и в голове, она не обнаружила. Несмотря на это она тоже, как и мертвая женщина, почувствовала непреодолимое желание выбраться из колодца на тусклый свет.
       Утопая по колено в кровавой жиже, Фермиона подобралась к покато стоящей стене колодца жизни и, облокотившись на нее, стала ползти по ней вверх, цепляясь за торчащие со всех сторон окаменелые части тел мертвых  людей. Только теперь до нее дошло, что оживающие мертвецы, продираясь наверх, прорыли колодец в толще мертвых тел. Вскоре она услышала за своей спиной шорох и почувствовала смрадное дыхание живого мертвеца, спешащего за ней на поверхность. Это придало ей силы, чтобы поскорее выбраться из ужасного дна смерти, на котором она очутилась.
       «Где же я очутилась?» - спрашивала себя Фермиона, когда выбралась наружу. Но на этот вопрос она уже не стала отвечать, ибо ей было итак понятно, где она оказалась. Она находилась на большом овальном плато, испещренном расщелинами и зияющими пропастями. Вот из одной такой расщелины она и выползла. Были и такие расщелины, из которых валил ядовитый газ. Из рядом находящейся пропасти изрыгались фонтаны зловеще кровавого огня. В свете огня было видно, как толпы мертвых людей, вылезавших из расщелин, бредут, волоча ноги, извилистыми тропами к центру плато и там поднимаются по невидимым ступеням в небо, а потом, дойдя до конца небесной лестницы, падают камнем вниз. Неведомая сила их подхватывает и гонит неисчислимой массой по всему небу.
       Фермиона находилась в первом круге адского мира. Не в силах сопротивляться неведомой силе, она шла, как и все, к самому центру плато, чтобы там вознестись на адское небо. Что ее там ждет? Как ей найти в этом адском мире Нордвига? Она уже стала догадываться, что сила любви должна указать ей путь к месту пребывания Нордвига в аду.
       Подойдя ближе к центру плато, над которым поднимался смерч из тел живых мертвецов, она заметила, что не все они, возносясь на небо и поднимая тучи пыли, рассеиваются, окрашивая багровое небо в серые тона. Многие падают вниз в адскую бездну. Другие же собираются на горизонте и конусом стягиваются в сужающуюся трубу закручивающейся на себя демонической стихии. Казалось, что жители ада, теряя под собой почву и поднимаясь над ней, раскручивались смерчем по всему небу, но там опять скручивались и набирали силу тяжести на небесной тверди ада, где стягивались в одну точку, расходясь от нее во все стороны змеящимися и пульсирующими потоками. На небесной тверди, как и на земляном плато, зияли дыры, из которых периодически изрыгались языки пламени и клубы серного газа. Стоял дикий шум, со всех сторон раздавался грохот, резали слух вскрики и всхлипы живых мертвецов, их бессвязное бормотание и зловещее шипение.
       Фермиона, привыкшая к спокойному размышлению в прошлой жизни, с трудом могла связать воедино обрывки впечатлений, которые врывались в нее с чудовищным силой без всякого спроса, заставляя ее содрогаться всем существом и оставляя неизгладимую печать на ее душе в виде незаживающих и кровоточащих  рубцов на память. Кое-как у нее в голове стала составляться картина ада. Дно ада было выстлано телами умерших. Они падали друг на друга из века в век, превращаясь в окаменелую почву адского плато. На время они оживали, продираясь сквозь других к кровавому свету над поверхностью плато. Там они сходились и восходили вверх, раскручивались гигантским адским смерчем, который рвал их на части. Рассеиваясь по всему небесному горизонту, они вновь собирались в точку тяжести на небесном своде и уже на нем расходились по расщелинам в своде или сгорали в дырах небесного свода ада. Вероятно, пропадая в колодцах смерти, жители ада попадали на новый круг ада. То, что было небом в прежнем круге ада, становилось землей в новом его круге. Так круги ада, сообщаясь друг с другом как его звенья, образуют адскую цепь или кольцо ада, в котором живые мертвецы обречены бесконечно крутиться. Основу каждого круга ада конструкции ада составляют два конуса адского смерча с одним основанием и двумя вершинами земного низа и небесного верха, которые при переходе к следующему витку или кругу ада обращаются друг в друга.
       Уже подходя к центру плато и чувствуя, как ее неудержимо затягивает адский смерч, Фермиона задумалась над тем, как избежать адского перевоплощения, как выйти из круга ада так, чтобы не попасть на новый круг. Единственным выходом по ее разумению было оказаться в самом центре адского смерча, в его точке абсолютного покоя. Только там можно было выйти из него. Выходом из ада как мира мертвых, в котором они жили, была невидимая ось, вокруг которой крутилось само адское колесо. Эта ось и была мировой линией ада. Безнадежно было искать своего возлюбленного там, где суетливо живет смерть. Но там, где она покоится, можно было попробовать сделать то, ради чего она здесь оказалась.
       Но как попасть в точку покоя сферы беспокойства, буйства духовной стихии адского смерча? Фермиона не могла найти ответ на этот загадочный вопрос. Она только предположила, что своей волей, самостоятельно это сделать невозможно. С другой стороны, влача жалкое существование безвольного живого трупа, это сделать было просто нереально. Требовалась помощь высшей силы. Но Бог помогает только тем, кто это заслуживает. Заслуживает ли это Фермиона, самовольно спустившаяся в ад? Только благая цель могла расположить Бога в пользу решения Фермионы. Но, как говорят, «благими целями вымощен путь в ад». Это как нельзя верно в случае Фермионы.
       Однако Фермиона не была еще живым трупом. Или это так ей только казалось? Ответить на этот вопрос можно было, только слившись с толпой спешащих получить свое наказание грешников. Получалось, что все люди, становясь мертвыми, проходили испытание адом. Те, кто под тяжестью своих грехов роптали, ожидая лучшей доли, оставались здесь навсегда. Те же, чьи грехи были легки, воспаряли в сам центр адского смерча и там исчезали, переходя на следующую ступень посмертного существования, - ступень чистилища.
       Раз сердце Фермионы молчало, значит, думала Фермиона, душа Нордвига улетает или уже улетела в чистилище из ада. Осознав то, что она надумала, Фермиона оказалась готова принять то, что ее уже ожидало: вступление в адское испытание на прочность души. Адский смерч ревел и рвал на части души неверных грешников. Пробовал на вкус он и душу Фермионы. Но она стойко сопротивлялась гигантскому напряжению соблазна сдаться на волю дурных чувств. Противоядием против страстей, и прежде всего уныния, была вера Фермионы в любовь.
       Спустя некоторое время Фермиона прошла очередное испытание своей души и оказалась в потрепанном состоянии в центре ада. Там уже не было Нордвига. Покой, ожидавший души медленно пробуждавших от грехов неведения истины добра грешников передался и Фермионе. Она должна была отдохнуть перед более тонкими душевными испытаниями. Мерно горевший в такт дыханию спасшихся от адских мук грешников слабый свет, объятый адским пламенем, навевал сонливость. Это было первое испытание чистилища. Нельзя было засыпать в самой точке адского смерча. Время давалось здесь не ради забвения во сне своих грехов, а ради размышления о добрых делах, которые необходимо было сделать в жизни. Но что-то помешало их исполнению. И этим что-то был сам грешник.
       Если ад был уделом тех, кто совершал преступления, творил недобрые дела, то чистилище было уделом тех, кто не совершал добрых дел или совершал их недостаточно для того, чтобы очистить и облегчить свою душу. Поэтому жители чистилища были обречены вечно ее очищать от греха не деяния.
       Фермиона, к сожалению, никогда не была чистюлей (перфекционистской, про себя сказал Аристокл), но она никогда не была и грязнулей. Посему она осталась на время в чистилище. Здесь уже можно было двигаться не так как в аду, сделав один шаг вперед и два шага назад, а, наоборот, сделав два шага вперед и один шаг назад. Так медленно, но уверенно продвигаясь по кругам чистилища, Фермиона пробовала отыскать в его обитателях Нордвига. Но его нигде не было. Фермиона заметила, что если в аду каждый искал спасения за счет других, стараясь их вместо себя подставить под удар судьбы, то в чистилище все были преданы самоочищению, не обращая на других никакого внимания. Это было царство не ненавидящих, а безразличных ко всему, кроме искупления своих грехов. Но не ведали они того, что окончательно очиститься можно только, обратив свое внимание на все то, что происходило вокруг них.
       Зигзагообразно продвигаясь по мировой линии греха, Фермиона стала замечать, что те соблазны, которые беспокоили ее в былой жизни, теперь потеряли для нее всякое значение. По мере такого осознания, линия греха, по которой она шла, стала утончаться, пока совсем не исчезла. Былые, уже не грубые душевные страсти: быть в центре внимания, когда все говорят, какая она прекрасная, благосклонно принимать лесть и заниматься самолюбованием, привирать, обращать внимание на прекрасную наружность вещей, лиц, событий, предаваться пустым суетным стремлениям, которые прежде ее обступали со всех сторон, теперь ее покинули. Прежнее ее легкомыслие уступило место задумчивости о тщетности человеческих стремлений, если они направлены на сиюминутное, а не вечно настоящее.
       Вскоре Фермиона почувствовала, что поднимается в такие сферы духа, в которых можно находиться не за счет очистки души, а в силу самого духа, которым она стала дышать. Прежде она сдерживала, а порой и задерживала дух. Теперь же, переведя дух в чистилище, она «задышала духом полной грудью». От этого у нее сначала «пошла кругом» голова. Но потом Фермиона освоилась с избытком духовной энергии. Это произошло не только потому, что она к этому привыкла. Здесь привычка играет второстепенную роль сопровождения в качестве принципиальной последовательности удержания принятой линии движения. Главная роль отводится разумности как мере или гармонике дыхания, пригодного для ее собственного организма в столь разряженной духовной среде, где вдох и выдох являются двигателем колебательного движения. В чистой духовной среде разум беспрепятственно обретает живые формы. Именно здесь Фермиона почувствовала присутствие своего возлюбленного рыцаря без страха и упрека. И здесь же непреодолимое желание Фнрмионы слиться со своим суженным стало слабеть, пока оно не ограничилось сознанием того, что духи в духовом месте приобретают те формы, которые желательны для свободного движения.
       В этом райском месте Фермиона, наконец, освободилась от своего мучительного стремления к любимому, освободив его дух от своей физической привязанности. Этим же образом она и саму себя, свой дух освободила от любовной связи и достигла полного выражения духовного блаженства, которое было ей доступно на время пребывания в раю. Когда она этого блаженства достигла, тогда же и проснулась. Действие ведьминой отравы прекратилось. Бывает, что и яд лечит, - главное в этом деле не нарушить меру, как потом ей сказала в своем пояснении Дакия.
       Вот так Фермиона, желавшая вернуть на землю своего любимого, обрела на ней покой, узнав, что Нордвигу лучше в раю, чем с ней на миру. И от этого, как ни странно, Фермионе стало легче. Она излечилась от своей любовной страсти, превратившейся в любовное наваждение. Вместе с тем она поняла, что ее может ждать, если она поддастся искушению и никогда не попадет в рай, где все любят всех одинаково.
       Когда Аристокл прочел старинное сочинение, он долго не мог собраться  с мыслями. Его покоробила последняя сентенция анонимного автора об одинаковости любви друг к другу ангелов в раю. Ему показалась в этом утверждение некоторая смысловая натяжка на моральный урок. Но потом он здраво рассудил, что так и должна была закончиться старая душеполезная история, вроде старой, старой сказки. Конечно, при всем этом эта сказка была необычна, ибо в конце истории герои не зажили счастливо, а счастливо освободились друг от друга.
       «И все же, - не мог никак успокоиться Аристокл, - неужели ангелы равным образом относятся друг к другу все одинаково в любви? Только в несчастье мы бываем так не похожи друг на друга? И что значит одинаково? Теряем ли мы в раю свои различия, в том числе различия в своих пристрастиях? Или различия есть в пристрастиях, но никак не в любви? Но любим то мы другого за что-то, чего нет у других, в том числе и у себя. Неужели в раю мы любим уже не кого-то, а саму любовь»?
       Только потом до него дошли интересные подробности о самом устройстве загробного мира. Он хотел поделиться своими соображениями по их поводу с Элен, но она на две недели уехала в Париж для того, чтобы утрясти свои семейные дела, связанные с бабушкиным наследством. Поэтому ему пришлось обсуждать их с самим собой. Помощником в этом деле ему стали его собственные сны. Именно они давали хоть какой то неземной опыт.
       Вот, например, недавний сон о том, что он давно не был в доме своего сна, от которого ему дала ключи его мама. После сна он сначала подумал, что это бывший их дом. Но почему настоящий его дом выглядел как настоящий, а бывший дом выглядел не совсем иначе, но иначе в его сне? Во сне он терял дорогу к своему дому, который вообще мог потерять, если вовремя не оплатил бы коммунальные счета. Причем он помнил точно во сне свое сознание того, что это его второй дом, а не кого-то другого, и дом свой в той же мере, в какой он сам себе свой. Как это могло присниться? Неужели все же есть перевоплощение, и мы во сне превращаемся в кого-то другого, чем мы есть в обычной жизни? И даже больше: что если есть другая жизнь уже не наяву, а во сне, еще задолго до загробной жизни? Если это так, то фрагменты той, сновидческой, жизни есть прелюдия загробной жизни?
       Эти или примерно эти мысли пришли на ум нашему герою, когда он шел на лекцию по истории средневековой философии, которую читал профессор преклонных лет Иван Васильевич, вызывавший почтение у каждого уважающего себя студента философского факультета своим дословным знанием первоисточников в оригинале. Дело в том, что среди философов с таким пиететом относятся к текстам не потому, что они священны, как на факультетах теологии, а потому, что это единственный источник наших знаний о том, как думали мыслители прошлого. Философский текст – это и есть собрание фактов мысли. А без фактов, как известно любому ученому, в науке делать нечего. В университете считали, что философия является тоже наукой. Она, конечно, перестала быть царицей наук. Но все равно ее еще, к всеобщему удивлению ученых специалистов, не списали в научный архив, хотя, судя по современным так называемым «философам», это стоило незамедлительно сделать.
       Когда Аристокл вошел в учебную аудиторию, лекция была в самом разгаре, так что ни сам профессор, ни тем более студенты, внимательно его слушавшие и старательно записывавшие сентенции знатока средневековой мысли, не обратили на него никакого внимание. Лектор с увлечением говорил о конфликте скотистов с томистами относительно природы общих понятий. Почти все места в лекционной аудитории были заняты, так что Аристоклу пришлось подняться на самый верх, чтобы присесть и элементарно вникнуть в то, что изрекал профессор. Было видно, что разговор о схоластических баталиях доставляет немалый интерес самому Ивану Васильевичу. Следом за Аристоклом в аудиторию вошел еще один опоздавший посетитель. Им оказалась незнакомая симпатичная рыжеволосая девушка с изумрудными глазами. Она присела рядом  с Аристоклом и стала его мимоходом шепотом расспрашивать о том, кто читает лекцию и почему так много студентов сидит на ординарной лекции, посвященной такой скучной теме.
       - Почему вам кажется, что спор об универсалиях скучная тема? Кстати, меня зовут Аристокл.
       - Как интересно вас назвали. А меня зовут просто Варей.
       - Помните сказку про Вар…
       - Вар…Вар…Варвара. Сказку про Варвару Красу Длинную Косу? Конечно, помню, - сказала, обворожительно улыбаясь, Варвара, - только у дочери Чудо-Юды были волосы темные, а у меня рыжие.
       - А глаза такие же зеленые. Варвара, вы случайно…
       - Тс…Тихо,  - попытались прервать соседи Аристокла по ряду.
       - Нет, что вы Аристокл, - еще тише ответила ему Варвара. По ее глазам было видно, что она прекрасно поняла недосказанную Аристоклом фразу. Но ее ответ не соответствовал тем озорным зайчикам, которые играли в ее глазах.
       - Молодой человек, а не могли бы вы продолжить свою беседу в коридоре? - обратился с целой речью к оживленно беседующей паре профессор, обратив внимание всего зала на бедного нашего героя и его очаровательную соседку. Варвара вопросительно посмотрела на Аристокла. Аристокл встал, взял Варвару за руку и вывел ее из аудитории под веселое улюлюканье студентов. То, что сказал им вслед преподаватель, они не успели услышать. Оказавшись в коридоре, они со смехом побежали по лестнице вниз. Аристоклу было очень хорошо с Варварой. У него было такое ощущение, что он знаком с Варварой целую вечность.
       Выбежав из университета, они, запыхавшись, пошли в парк, где присев на лавочку, перевели дыхание. Аристокл решил кратко пересказать Варваре историю про Фермиону и изложить проблему сновидческой реальности. Но прежде он поинтересовался, как Варвара оказалась на лекции по истории средневековой философии, если прежде он никогда ее не видел.
       - Вы знаете, Аристокл, я недавно перевелась из Питера в Москву. Скажу сразу, мне нравится ваш город, но не нравится ваш университет.
       - А чем тебе не угодил наш университет?
       - Аристокл, вы только не обижайтесь, но в вашем университете нет такой академической вольности, которая есть у нас в Питере.
       - Не знаю, Варвара, не знаю, что вы хотели найти в Москве или потеряли в Питере. Любой университет есть казенное предприятие по изготовлению человеческой продукции выше среднего уровня. И не больше. Я вообще не считаю возможным заниматься настоящей философской работой в университете. Философия хорошо идет на природе: в горах, в лесу, в степи или в четырех стенах, где нет ни одной лишней души. А университет – это место сбора лишних людей для философии.
       - Аристокл, вы придаете слишком большое значение тому, что говорится в учебном заведении.
       - Варя, меня вообще не интересует ни то, как преподносится философия для публики, ни то, как могут выглядеть мои речи. Но мне интересно с тобой общаться, хотя мы сказали друг другу всего нескольких фраз.
       - Знаете, у меня такое чувство, что мы с вами давно знакомы.
       - А если так, то почему ты разговариваешь со мной на «вы»?
       - Хорошо, давай перейдем на «ты». Впрочем, ты уже давно со мной так говоришь, называя меня Варей.
       - Тогда ты тоже меня называй, например, Аристом.
       - Ты так хочешь? А можно я буду тебя звать Аром?
       - Меня никто так еще не называл.
       - А я буду.
       - Я, в общем-то, не... Ну, впрочем, ладно. Если тебе удобнее так меня звать, то, пожалуйста. Впрочем, когда я сейчас про себя произнес «Ар», мне понравилось.
       - Вот и хорошо.
       - Варя, хочешь, я тебе расскажу одну прелюбопытную историю, которую я случайно прочитал у нас в библиотеке, когда мне принесли под коркой сочинений Ансельма старинную латинскую повесть?
       - Давай, Ар. Со мной такое еще никогда не было. Если я заказываю книгу, то мне либо отказывают, либо приносят то, что я заказала. Мне интересно будет послушать.
       На радостях, что его будет слушать девушка, которая ему явно понравилась, наш герой стал расписывать то, что прочитал на пожелтевших от пыли веков страницах старинной книги, прибавив к своему рассказу еще свое воспоминание о том, что ему приснилось сегодня ночью. Варвара внимательно слушала Аристокла, живо выражая свое соучастие героине латинской любовной новеллы. Когда же разговор зашел о том, как понимать одинаковость любви ангелов, то она дала такому пониманию свое собственное толкование.
       - Знаешь Ар, я думаю, что я далеко не ангел. Но если бы я была ангелом, то обязательно любила бы по-своему, иначе отняла бы у себя особенную способность быть совершенной. Для того, чтобы быть ангелом, надо быть, как минимум, совершенным. А разве мыслима совершенность без существования самостоятельным существом, способным на выбор лучшего среди хорошего. В раю все хороши, но среди всех ангелов как совершенств есть кто-то лучше.
       - Но, Варя, это противоречит  тому, что в совершенстве, как и в бесконечности, нет больше или меньше, ведь всякое совершенство не совершеннее другого. Если это так, тогда как одни ангелы могут быть лучше других?
       - А не противоречишь ли ты сам себе, Ар, когда допускаешь с одной стороны множество в раю в лице ангелов, а с другой стороны, полагаешь их одинаковыми в любви? Здесь множество излишне с точки зрения смысла употребления понятия совершенства. Можно сказать, что ангелы едины в своем совершенстве, но различаются по тому, что могут выбирать кого-то из многих. В этом смысле тот, кого они выбрали лучше. Лучше не сам он, а то, что его выбрали.
       - Тогда нужно говорить о совершенстве или несовершенстве самого выбора. Но разве совершенный может выбрать несовершенное?
       - Может, если он усовершенствует не себя, но то или того, что или кого выбрал, - пояснила Варвара.
       - Вот поэтому в раю ангелы совершенны, но в своем творении как силы Бога они совершенствуют то, что несовершенно и ими не является, но может стать таковым по идее. Но это касается отношений ангелов с не-ангелами. А вот в отношениях ангелов друг с другом их любовь выходит идеально одинаковой. Значит, ангелы одинаковы в любви с такими же, как и они, будучи неодинаковыми уже не в самом факте совершенства, а в том, относительно чего или кого они проявляют свое совершенство как предел усовершенствования других, уже не-ангелов.
       - Ясно. Мне показалось интересным книжное видение устройства мира, выходящего за рамки наличной действительности, явленной нам в наших обыденных представлениях. Латинский аноним, с твоих слов, традиционно делит этот мир на три уровня или региона бытия: адский или материально-чувственный, но доведенный до предела, промежуточный или тонкоматериальный, названный тобою «чистилищем», и райский или духовный, бесформенный, вернее, чисто формальный, нет, точнее, мир чистых форм. Но принцип объяснения устройства и функционирования этих регионов существования оригинален и  вызывает неподдельный интерес.
       И еще одно замечание, уже по поводу сна.  Мне кажется, что сон у психически нормального человека носит служебный характер, помогая проснувшемуся разобраться в хитросплетениях его зрячей жизни, стать действительно пробужденным. Твое уравнение наличного мира или реального и мира снов или иллюзий, я думаю, мешает действительному пробуждению. Получается, что ты пробуждаешься в мире снов и засыпаешь в наличном мире, грезя наяву.
       - Ах, вот, как оказывается, ты понимаешь сны. Спасибо за беспристрастный отзыв о том, как я понимаю сны.
       - Не обижайся, Ар, на мое заключение. Оно может быть ошибочным. Просто я попыталась поразмышлять вслух о том, что меня тоже интересует. Кстати, о беспристрастности. Часто женщин обвиняют в пристрастности. Допускаю, что это неспроста.  Я вообще считаю, что есть аффективные люди, к которым я как женщина и человек имею отношение. Это самые примитивные люди. Такие люди любят переживать. Они ближе к животным. Но во мне есть еще черты человека традиционного, так как у меня есть дурные привычки. Обыкновенно люди, чтящие традиции, имеют склонность к  дурным мыслям, чувствам, поступкам и привычкам. Поэтому они так привязаны к традиции, чтобы их урезонить. Но я не лишена и черт человека целесообразного, естественного, то есть, развитого в душевном плане. Думаю, что у меня есть что-то и от человека целеполагающего или гармонического, правда, в меньшей степени по сравнению с другими типами. Последний тип наиболее человечный и разумный, близкий к духу.
       - Варя, мне твое интересное размышление напомнило классификацию идеальных типов социального действия Макса Вебера.
       - Да, может быть. У гениальных людей могут быть совпадения. Это, как говорил один персонаж сатирического романа, «конгениально», - ответила со смехом Варвара.
       - И все же, Варя, как ты относишься к тому представлению ада, чистилища и рая, которое я нашел в латинской книге?
       - Серьезно. Я вижу, ты уже готов к тому, чтобы тебе открылось самое важное.  Действительно, есть ад. Он есть для всех живущих. Ты человек. Он есть и для тебя. Смерть и есть ад. Он страшнее умирания и тем более размышления о смерти. Этого не ведали древние. Они еще были наивны, как боги их фантазий. Но это уже знали средневековые люди. Однако есть не только ад. Есть еще и рай. Эту антитезу открыли люди в религиозную эпоху. Древние: и греки, и индусы знали апорию и парадокс, но не ведали антитезу. Правда, некоторые мудрецы древности допускали это. Но мало видеть единство сансары и нирваны. Есть и нечто третье: чистилище как взаимный переход между адом и раем. Здесь парадокс заключается в том, что есть не только путь из ада в рай, но и из рая в ад. Существует несколько точек перехода: из ада, смерти в жизнь, из жизни в смерть, ад, из ада в рай, из рая в ад.
       Буддисты знали только сансару и нирвану, и переход из сансары в нирвану. Но есть и переход из нирваны в сансару. И не все совершают переход из смерти в жизнь, возвращаясь в этот мир. Они остаются навечно в аду. И еще: в преддверии ада остаются души не рожденных.
       Не обольщайся на свой счет, Ар. Духовен не только путь разума. Дух находит себе место и дорогу через все, включая и простое чувственное соприкосновение. Градация существует не для духа, а для идущих к нему. Одни обретают дух через разум, другие через чувство, третьи через веру, четвертые через физический контакт. Не только человек идет своим путем к духу, но и всякое существо и даже простое сущее, включая вещь. Для человека характерно обретение духа через душевное движение, которое выражается в вере, надежде и любви. Твой путь – это путь не человека. Тебе будет нелегко на этом пути. Но ты сам его выбрал и тебе за него расплачиваться. Сможешь ли ты его одолеть, ведомо только тебе, если у тебя появится опыт жизни и смерти в духе. Вы, люди, плохо ведаете о том, что есть еще опыт смерти духа. И всякий духовный путник не может его не пройти.
       - Варя, ты меня просто… не удивила, а прямо потрясла. Откуда ты это знаешь? И почему ты о людях говоришь так, что ты… как сказать то…
       - Не надо подбирать слова, - мне и так понятно. Подумай сам. Почему к тебе попала эта книга?
       - Варя, то что, как Фермиона, там побывала?
       - Ар, почему «как»?
       - Варвара, ты меня разыгрываешь. Ты хочешь сказать, что ты сошла со страниц саги про Фермиону и Нордлунга.
       - Я ничего не хочу. То, что я хотела, я уже сделала, - открыла для тебя то, что ты прочитал, и объяснила то, что ты сам не смог понять. А теперь закрой глаза.
       - Для чего?
       - Для того, чтобы оказаться в том месте, где тебе положено быть. Итак, ты готов выполнить мое не повеление, а предложение?
       - Варвара Краса Длинная Коса, вели не казнить, но миловать.
       И тут Варвара разобрала свою прическу и появилась во все своей красе с длинной рыжей косой.
       - Я жду.
       - Ладно, будь, по-твоему, - сказал Аристокл и закрыл глаза, потом, подождав немного он, наконец, спросил, - ну, долго мне еще сидеть с закрытыми глазами?
       Никто ему не ответил. Тогда Аристокл открыл глаза. Он сидел один на скамейке. Варвары нигде не было видно. Он был готов дать голову на отсеченье, что она никуда не уходила. У Аристокла был острый музыкальный слух, и поэтому он обязательно услышал бы, как она ушла. Но вокруг все было тихо и не было ни одной живой души. Тогда, хлопнув себя по лбу, он набрал по мобильнику номер своего хорошего знакомого, бывшего старостой его группы, и когда тот ответил, что он на занятии, то спросил, знает ли он девушку, с которой его попросили с лекции по схоластике.
       - Арист, сколько тебе говорить, что я на занятии. Ты не был ни с какой девушкой, а говорил громко с самим собой как сумасшедший. Профессор был вынужден удалить тебя с лекции. Ты что-то невнятно ему сказал и вышел. Вот и все. Повторяю, никакой девушки с тобой не было. Кстати, меня Света уже спрашивала, что за француженка крутит с тобой «шуры-муры». Познакомь.
       - Щас. Ладно, пока.  Некогда мне с тобой лясы точить.
       - Ты смотри, какой умный, сам позвонил, а теперь, когда я спрашиваю, затыкает мне рот. Да, иди ты.      
       Аристокл долго сидел, размышляя над тем, как так вышло, что он разговаривал с милой девушкой Варей, ее рукой касался. Она ему открыла тайну жизни и смерти. И вот на тебе, - оказывается, он грезил наяву. Разве такое бывает? Или ему явился его ангел-хранитель? А почему нет? Вот на этом истолковании данного происшествия он и остановился.
       Когда Элен приехала из Парижа, Аристокл поведал ей о том, что с ним приключилось. Элен сначала с недоверием отнеслась к сообщению Аристокла, заметив с ревностью, что он мог бы промолчать о своих любовных похождениях. Но потом, изрядно помучив своего любовника, милостиво порекомендовала Аристоклу обратиться к психотерапевту, чтобы тот вправил ему мозги.

                УЧЕБА
       Шло время. Элен покинула Россию и пригласила Аристокла в гости. Аристокл решил отправиться к Элен в Париж на летних каникулах. А пока он ходил на занятия в надежде, что скоро пролетит время и они опять окажутся вместе. Занятия порядком мешали ему думать, сбивая его с верной мысли. Аристокл решил понять, почему это происходит. Для того, чтобы это понять, необходимо было разобраться с природой университетского обучения. Но как понять, если не определить цель такого занятия? Целью университетского обучения была подготовка специалиста для народного хозяйства, ведь обучение стоило немалых деньг, которые необходимо было вернуть в казну государства своей прилежной работой. Эта дидактическая работа Аристокла как грантовика, в просторечии «грантоеда», сводилась к хорошей, если не отличной учебе. Но хорошо учиться и хорошо думать – это далеко не одно и то же. Можно было, даже на философском факультете, хорошо учиться, но плохо думать, и хорошо думать, но плохо учиться. А вот так, чтобы хорошо учиться и хорошо думать у Аристокла никак не получалось, вероятно, потому, что он плохо думал об учебе.
       Он стал заметно плохо учиться, но отнюдь не потому, что был увлечен любовной интригой. Она как раз заставляла его заниматься все больше познанием самого себя, женщин, вообще людей и природы вещей. Причину плохой учебы он нашел в том, что сама учеба сводилась к запоминанию текстов старых философов, к их анализу и интерпретации тех идей, которые там можно было, при большом желании, найти. Но ему это было неинтересно. И он стал догадываться почему. Потому что у него не было своей философской системы, которая могла ему помочь разобраться с любым текстом. Значит, интерес к философским текстам мог появиться у Аристокла, только если он был бы в состоянии овладеть орудием мысли. У Аристокла были мысли, и было их немало, но не было орудия мысли, логики построения мыслей по местам понятий. Такая логика понятий могла выстроиться сама, но ждать построения понятий в логическом порядке пришлось бы много лет путем тщательного анализа философских текстов, выуживая ее крупицы у других философов.
       За короткий срок ее можно было построить, только напрягая свое собственное сознание. Такое осознанное напряжение могло создать почву для роста рациональных или гармоничных зерен ума, из которых могли впоследствии прорасти понятия. Их свободная коммуникация друг с другом могла привести к ассоциативной связи смыслов вещей в сознании мыслящего Аристокла. В среде, богатой ассоциативными связями между смыслами вещей как сущих, и могла выстроиться искомая логика понятий. Вот этим и стал заниматься Арискокл, здраво решив учиться в строгом соответствии с построением системы понятий. Однако он так и не смог ее окончательно построить. А вот почему не смог построить, он стал догадываться только тогда, когда понял, что система, построенная на основе ассоциации идей, является открытой, то есть, неокончательной. Это была не та логика понятий, которую можно было использовать в качестве безотказного орудия мысли при обработке любого факта явления природы или артефакта, текста культуры. Только дедуктивная логика могла дать такое строго выверенное по лекалам рассудка познание природы вещей.
       Аристокл, наконец, понял, что ассоциация идей в прокрустовом ложе рассудочной дедукции теряет свой эффект генерирования новых идей. Причина этого кроется в том, что рассудочная дедукция нужна не для производства идей, а для их правильного уложения в сознании, что было необходимо для познания, но недостаточно для мышления.      
        Однажды, когда он так примерно думал, его окликнул знакомый голос.
       - Ар, о чем задумался?
       - Варя, ты, где была все это время? – с радостью спросил Аристокл свою Варвару Красу Длинную Косу, резко обернувшись на ее мелодичный голос
       - Где была, там уж нет. А что много прошло времени? Я так и не привыкла к вашим часам.
       - А у вас какой часовой пояс? – спросил Аристокл
       - Я не знаю, ибо времени у нас практически не бывает. Мы всегда находимся на своем месте.
       - Кто это «мы»?
       - «Мы» - это идеи.
       - Варя, ты хочешь уверить меня в том, что ты идея?
       - Да, философы, вроде тебя, зовут нас идеями, а мистики зовут духами.
       - Так ты не женщина?
       - Нет, я женщина, только женщина идеальная для тебя.
       - В прошлый раз, когда ты появилась на лекции, тебя видел один я.
       - Правильно, ибо я существую только для тебя.
       - Варя, ты, что мое видение?
       - Да, если видение есть то, что видишь ты. Нет, если ты думаешь, что я нереальна. Потрогай меня.
       Аристокл прикоснулся к руке Варвары и ощутил под рукой нежную кожу кисти руки, которую сжал так, что раздался хруст.
       - Ой, какой ты неловкий, Ар. Или ты специально сделал мне больно? Учти, я от другого прикосновения могу получить удовольствие, - сказала Варвара и, обняв его ласковыми руками, поцеловала прямо в губы.
       Аристокл, взволнованный поцелуем своей женщины, попытался ей ответить тем же, но она ловко увернулась и  остановила его на расстоянии вытянутой руки. 
       - Варвара, ты меня разыгрываешь. Не может дух состоять из плоти и крови.      
       - Может, если его плоть и кровь состоит из подобного тебе материала.
       - Как так?
       - А вот так, чтобы тебе было удобно и приятно со мной общаться и вообще…
       - А можно?
       - Нет, нельзя. Я так вообще сказала, ведь ты еще маленький.
       - А ты, что старше?
       - Конечно.
       - Нет, ты младше, раз создана из меня.
       - Ты неправильно меня понял. Я создана не из тебя, но из подобного же материала на женский манер.
       - И когда ты создана?
       - Как дух или богиня я существую вечно. Но в этом теле я существую… не могу сказать. Для меня это мгновение, но для тебя довольно продолжительное время. Вот когда я привыкну к себе в твоих глазах, тогда и отвечу.
       - А тебя можно увидеть в зеркале?
       - Можно, если это будет зеркало твоих глаз.
       - А можно тогда назвать тебя вампиром или демоном?
       - Ты хочешь меня классифицировать как демонический дух или как вампира, а может быть суккуба? Зачем так грубо, Ар? Ты наделяешь меня тем, чего в тебе нет. Не всякому является то, что тебе явилось. Иным является как раз то, что ты перечислил, потворствуя их страстям.
       - Значит, тем, у кого хорошие помыслы являются ангелы, а тем, у кого они дурные, демоны?
       - Не совсем так, ты упрощаешь. Когда не просто физический или душевный настрой, но и духовная устремленность захватывает все существо, тогда ему может явиться, а может и не явиться, то, что отвечает его настроению и стремлению.
       - Можно ли любить своего ангела по-человечески?
       - Можно, если ангел станет человеком.
       - А такое возможно?
       - В принципе возможно. Но ангелу и так хорошо быть ангелом. Зачем ему становиться человеком? Или ты намекаешь на то, что может ли ангел пожертвовать собой, своей ангельской или духовной природой, чтобы стать человеком? Может. Но лучше человеку помочь стать самому ангелом и любить по-ангельски.
       - Платонически?
       - Платоническая любовь человеку не приносит полного счастья. К тому же платоническая любовь есть превратная или превращенная форма обычной человеческой любви в виде ее идеализации. Но это не то же самое, что ангельская или духовная любовь между духами.
       - Значит, любовь между духами избирательна?
       - Да. В этом смысле избирательна.
       - Вот ты, Варя, говоришь, что ты ангел, а думаешь и чувствуешь как человек. Об этом я сужу по тому, как ты со мной общаешься.
       - И не удивительно, ведь я явилась тебе в человеческом образе.
        - А в твоем собственном виде как ты выглядишь?
        - Могу сказать, что я похожа на себя, какой ты меня видишь. Различие заключается в том, что в собственном виде я бесплотна. Но я как чистая форма нахожу в отношении тебя тот вид, который мне соответствует.
       - Варя, ты можешь меня заранее предупреждать о своем появлении и исчезновении?
       - Нет, это зависит не от меня, а от тебя, от степени твоей готовности лицезреть меня. Что касается меня, то я всегда рада тебя видеть.
       - А ты меня видишь, когда я тебя не вижу?
       - Вижу. Вспомни, для меня как духа нет времени. Вот поэтому, чтобы я тебе не надоела ни я, ни ты, не должны злоупотреблять нашими встречами. Сейчас уже твое духовное восприятие вытесняется чувственным представлением, и я скоро исчезну из твоего поля видимости. Так что я не хочу тебя травмировать неполным своим присутствием и исчезаю. До свидания.
       Сказав это, Варвара тут же исчезла, наподобии того, как исчезает видеоизображение с экрана монитора, когда он отключается от электрической сети.
       Ожидание новой встречи с Варварой Красой Длинной Косой, которой она навсегда привязала к себе Аристокла, скрашивало скуку обучения в вузе. Аристокл стал воображать себе, как он встретится со своим ангелом, и придумал в следующий раз предложить Варваре превратиться в миниатюрную женщину, которую можно носить в кармане, чтобы при всяком удобном случае доставать из него и ей любоваться как сказочной игрушкой. Он, конечно, понимал, что это только фантазия. Но неужели Варвара как ангел не может остаться при Аристокле в виде своего живого образа, с которым можно разговаривать, любуясь ее совершенством?
       Подошло время каникул, когда Аристокл собрался в Париж к милой и любимой Элен. В сердце нашего героя было много места, свободного для представительниц женского пола. Занято было только два места Варварой и Элен. Варвара была ангелом и музой Аристокла. А Элен его любовницей и подругой. Варвара не подавала знаков ревности к Элен. А вот Элен, узнай она о встречах своего любовника с его идеалом, дала бы волю своему ревнивому чувству собственности. То, что она способна на это, Элен уже показала, как только Аристокл обмолвился о другой женщине, с которой встречался, когда Элен была в отъезде. И не важно, что, по мнению Элен, ее соперница была лишь фантазией Аристокла. Женское чутье подсказывало Элен, что женский фантом любовника есть знак того, что он не полностью еще в ее власти.

                ПАРИЖ
       В середине июля Аристокл, наконец, вырвался в Париж из душной и жаркой Москвы. Но когда он спозаранку прилетел в Париж, то, несмотря на утреннюю прохладу, тот обещал быть таким же жарким днем, как и Москва. Аристокл не предупредил Элен о точной дате приезда, так как хотел сделать ей сюрприз. Он сам добрался от аэропорта Париж-Орли на метро до бульвара Монмартра и вышел на станции Ришелье-Друо. Здесь он решил отправиться прямо в гостиницу Корона-Опера на cite Bergere, в которой забронировал недорогой номер по телефону еще в Москве. В гостинице оставил вещи и пошел прогуляться по Монмартру, завернув направо в пассаж Жоффре. Здесь располагалась квартира Элен на третьем этаже. Аристокл решил дождаться выхода Элен из дома и понаблюдать за поведением своей любимой, - так ли уж она сильно обрадуется его неожиданному появлению. По ее реакции, он полагал, будет видно, как она любит его. Он расположился за столиком у кафе на углу пассажа. Элен не заставила его «долго» ждать.  Аристокл выпил всего лишь… три чашки кофе.
       Заскучав в ожидании Элен, Аристокл не увидел, как она вышла из дома. Он заметил ее только на улице, где Элен прощалась со своим спутником – молодым симпатичным брюнетом. Забыв о чашке в своей левой руке, Аристокл поднес ее в волнении к виску, в котором почувствовал нестерпимую боль от прилившей крови.  Чашка выпала у него из рук, и упала рядом с ним, закатившись под столик. Но счастливая влюбленная пара не обратила на шум никакого внимания. Брюнет обнял Элен за плечи, а она его поцеловала страстно в губы. Томительная минута глубокого поцелуя продолжалась неприлично долго, так что посетитель кафе, сидевший за соседним столиком, стал по-французски отчитывать секунды. На третьей минуте Элен со своим любовником оторвались друг от друга и, пожелав счастливого дня,  разошлись в разные стороны. Элен пошла на бульвар, а ее спутник, сев в машину, уехал.
       - Видать, кувыркались всю ночь, и все равно расстаться не могут. Эх, юность. Как вы считаете, молодой человек? - спросил Аристокла тот же самый сосед, уже немолодой и седой человек в берете и блузе художника.
       - Вам виднее, - ответил машинально Аристокл.
       Все было ясно. Первым желанием Аристокла было встать, взять свои вещи из гостиницы и ближайшим рейсом улететь в Москву. Но он решил не «пороть горячку» и, еле сдержавшись, чтобы не выругаться, пошел, бросив плату за кофе на стол и получив в спину от невыносимого соседа прощальную тираду о том, что молодые умеют только заниматься любовью, а не считать деньги. Но Аристокл ничего не ответил на реплику наглеца, ибо думал о другом. Он был сосредоточен на своем жалком положении обманутого любовника. К естественной обиде примешивалось сознание того, что он был сам частично виноват  в случившемся. Не надо было устраивать Элен сюрприз. Она свободная женщина и может с кем угодно крутить «шуры-муры». Однако это говорит о том, что она на самом деле его не любит. Во всяком случае, не любит так, как ему хочется.
       Только теперь он понял, какую прелестницу потерял. И в самом деле, было трудно найти такую красивую и очаровательную женщину, как Элен. Она отвечала почти всем стандартам женской красоты. Элен была натуральной шатенкой с удивительными, то ли зелеными, то ли голубыми, а, может быть, морскими глазами,  высокой грудью и соблазнительными устами. Пикантность ее лицу придавал чуть удлиненный нос. Но и здесь все было в меру устроено. Когда мужская рука обнимала талию Элен, то на ней не останавливалась и невольно сползала на то, что располагалось ниже, и там  уютно замирала на ее выдающемся законном месте.
       Что делать? Правильно было порвать с ней всякие отношения после того, что он увидел. Но он любил Элен. Как обмануть свою ревность? Вариантов отреагировать на пикантную ситуацию было немного. Один вариант сводился к тому, чтобы тут же догнать Элен и честно ей признаться в том, свидетелем чего он был. Другой вариант заключался в том, чтобы не торопить события и дать им самим найти выход из создавшегося тяжелого положения. Пока Аристокл не выбрал один из двух вариантов разрешения невыносимого состояния одураченного, он шел следом за Элен по Монмартру. Заметив, что Элен пошла к станции метро, Аристокл остановился и, подумав, развернулся и пошел в свою гостиницу. Там, собравшись с духом, он позвонил на смартфон Элен, деревянным голосом поздоровавшись и сообщив, что остановился в гостинице.
       - Здравствуй, милый. Ты почему меня не предупредил, что уже приехал в Париж? Я хотела тебя встретить. В какой гостинице ты остановился?
       - В Корона-Опера.
       - А почему ты сразу не поехал ко мне домой? Я же тебе говорила, что у меня ты будешь, как у себя дома. Я живу одна, и никто тебе там не помешает, если не считать меня, да еще моей сестры с ее женихом. Какой ты снял номер? Я сейчас же заберу тебя домой. И не спорь со мной.
       - Элен, я устал с дороги. Давай я отдохну, а потом позвоню тебе. Ладно?
       - Арис, ты совсем мне не нравишься. Говоришь со мной не своим голосом. Я тебя чем-то обидела? Ну-ка, признавайся.
       - Нет, что ты. Если кто-то и виноват, то только я.
       - В чем виноват?
       - В том, что я нахожусь в таком состоянии. Мне надо отдохнуть.
       - Хорошо, Как только отдохнешь, позвони мне, пожалуйста. Я буду ждать твоего звонка.
       - Пока, - сказал Аристокл и положил трубку. Он не мог больше спокойно разговаривать с Элен. Бросившись на кровать, он сжал своими кулаками простыню и, закрыв глаза, забылся на время.
       Очнувшись, он почувствовал, что кто-то гладит его по волосам. Так ласково могла гладить только его любимая. И, правда, когда он открыл глаза, то увидел веселое лицо Элен, склонившейся над ним и очаровательно улыбавшейся. Улыбка делала ее еще краше, чем она была.
       - Лена, как я рад тебя снова видеть. Я тебя очень люблю, но ты меня сегодня смертельно обидела.
       - Это чем же? У меня просто не было для этого ни одной минуты, - спросила Элен, изобразив свое полное неведение.
       Аристокл больше не мог утаивать от Элен то, что он сегодня видел у ее дома.
       - Как только я приехал, я хотел сделать тебе сюрприз и решил встретить тебя у самого твоего дома. И я тебя встретил. Только… ты была с другим, брюнетом, с которым ты откровенно целовалась на пороге дома.
       - И что ты сделал? Наказал своего обидчика? – серьезно спросила Элен.
       - Да, мне нет до него никакого дела. Это ты меня обидела.
       - Чем же? Тем, что целовалась? Я люблю целоваться, и ты это знаешь.
       - Да, но со мной, а не с каким-то пижоном. Неужели тебе не стыдно?
       - Должно быть, стыдно целоваться на улице при посторонних. Но мне не стыдно. Арис, ты меня любишь?
       - Другой бы давно уже уехал, а я остался. Наверное, я люблю больше тебя, чем свою гордость. Но все равно я не могу простить тебя.
       - Если ты меня любишь, то простишь.
        - Нет!
        - Нет?
        - Посмотрим. Вот изменю тебе с кем-нибудь, тогда узнаешь, что такое настоящая ревность.
       - Только попробуй. Если это сделаешь, я убью, - сказала Элен и посмотрела так на Аристокла, что тот невольно отвел глаза, добавив, - или себя, или тебя, или нас обоих. Ты с этим не шути.
       - Я тоже так могут сказать.
       - Нет, не можешь, у тебя для этого нет повода.
       - А целоваться с другим мужчиной – это не повод?
       - А если бы это была женщина?
       - Но это же был мужчина. Элен хватит «переводить стрелки».
       - Все, Арис, ты мне надоел. Собирайся. Я отсюда все равно без тебя никуда не уйду.
       Арис, молча, стал собирать свои немногочисленные вещи. Он заметно нервничал. По лицу Элен было видно, что она еле сдерживается, чтобы не попросить у Аристокла прощение за то, что довела его до такого нервного состояния. Чтобы хоть как то загладить свою вину, она предложила свою помощь.
       - Нет, я сам управлюсь.
       - Хорошо. Нас ждет на улице Морис, которого ты сегодня утром видел у моего дома.
       - Зачем он мне? Я не знаю, что с ним сделаю.
       - Успокойся, Арис, дома мы серьезно все вместе поговорим о том, как нам быть. Давай вести себя как культурные люди.
       - Кто бы говорил о культуре. Это не я только что говорил о том, что убью, если узнаю, что мне изменят.
       - Ты – другое дело.
       Рядом с гостиницей Аристокл заметил машину своего соперника и невольно сжал кулаки от злости. Кое-как сдержав себя, он ответил на слова искреннего приветствия Мориса сквозь зубы, что «рад» его видеть. Элен представила их друг другу. Когда Аристокл садился в машину, Морис немым взглядом кивнул на Аристокла, как бы спрашивая, что с ним не так.
       «Пикантная ситуация – любовница знакомит своих любовников друг с другом для того, чтобы, вероятно, создать «шведскую семью», - злорадно подумал про себя Аристокл.
       - Морис, давай заедем за Мадлен.
       - Зачем?
       - Я хочу познакомить Аристокла со своей сестрой, а то посмотри, как он сидит и надулся совсем как бука.
       - Аристокл, я тебе сочувствую, а то Элен у нас в семье командир в юбке, - предупредил Морис и засмеялся вместе с Элен.
       Элен так искренне засмеялась, что Аристокл буквально почувствовал себя чужим на этом празднике семейной жизни. «Неужели я проглочу свою обиду и как какой-то шведский извращенец заведу семью и буду делить свою Элен с каким-то пижоном?» - подумал про себя с ужасом Аристокл.
       Элен как будто догадалась о том, что подумал Аристокл и, наклонившись к нему, шепотом сказала, что любит больше его, чем кого-то еще. Чтобы отвлечься, Аристокл стал расспрашивать Элен о ее сестре.
       - А чем занимается Мадлен?
       - Она занимается старинной музыкой. Морис заедет за ней в консерваторию, и мы поедем ко мне домой, чтобы отпраздновать твой приезд.
       Когда Морис подъехал к консерватории на авеню Жан-Жорес, то Элен набрала телефон Мадлен и сказала ей, что они уже ждут ее в машине. Пока ждали сестру Элен, Аристокл погрузился в свои мрачные мысли. Он не заметил, как подошла Мадлен.
       - Здравствуйте, Аристокл, мне много хорошего про вас говорила Элен, - обратилась к нему Мадлен.
       Аристокл не сразу ей ответил. Он пришел в замешательство от голоса Мадлен, так похожего на голос ее сестры, что трудно было отличить их друг от друга. Когда же он посмотрел на садившуюся рядом с ним сестру Элен, то просто пришел в неописуемое состояние, округлив глаза от изумления. Мадлен была вылитая Элен. Внешне они отличались друг от друга только одеждой.
       - Вот, теперь понял, брат, как ты попал? – сочувственно спросил Морис Аристокла.
       После этого все засмеялись. Ко всем присоединился и Аристокл, додумавшись, наконец-то, до того, что видел не Элен, а ее сестру на пороге дома с женихом Морисом. Аристокл пристально посмотрел на Элен.
       - Я никому не скажу, - сказала, обернувшись к нему Элен, сидя на переднем сиденье машины, - и прости меня за то, что не сразу все сказала.
       - Морис, ты слышал?
        - Нет, Мадлен. Ты это о чем?
        - Наши голубки воркуют.
       На Аристокла нельзя было смотреть без улыбки, - настолько он был счастлив, что все встало на свои места, и он горько ошибся в своих предположениях. Так успокоилось беспокойное сердце нашего героя. А вместе с ним успокоился и я, мой любезный читатель, убедившись в том, насколько превратна судьба, преподнося нам вместо ожидаемой неприятности нечаянную радость.
       Аристоклу пришлось привыкать к тому, что у Элен есть сестра, вылитая Элен. Он так и не научился точно определять, кто из сладкой парочки обаятельных и симпатичных женщин является Элен, а кто Мадлен. Они сами помогали ему выбрать себя. Когда Аристокл спросил об этом Мориса, то он откровенно ему признался, что выбирает не сам, а с помощью Мадлен. Хотя по характеру сестры немного различались. Элен была более уравновешена, чем Мадлен. Этим, вероятно, объяснялось то, что Элен стала заниматься философией, требующей от своего адепта разумной меры. А вот Мадлен имела склонность к музыке, вызывавшей у нее бурный всплеск эмоций. Но этот музыкальный восторг чувств на виду был умерен изрядной толикой профессиональной сдержанности, развитой в ней многолетней работой над музыкальной гармонизацией естественного шума.
       На пятый день пребывания в Париже Аристокл случайно остался наедине с Мадлен. Элен вышла из своей квартиры. Ей необходимо было в тот день появиться в своем университете. Она работала в университете Париж VII имени Дени Дидро на кафедре истории философии. Аристокл решил втайне от Мадлен проверить, сможет ли он спутать ее с Элен. Наш герой чувствовал, что оставшись наедине с Мадлен, он как бы находится на пороховой бочке или в жерле уже остывшего, но время от времени вздыхающего по былой мощи извержения вулкана. Такого чувства у него не было, когда он был рядом с Элен. Или ему только это показалось? Такого советчика, как Варвары Красы Длинной Косы, с ним не было в Париже, как ему казалось, и поэтому он вынужден был выбирать и решать сам. Но об этой проверке он напрочь забыл, как только разговорился со своей собеседницей. Они оказались так близки по настроению и характеру как два сапога одной пары. Аристокл почувствовал необыкновенную симпатию к Мадлен. Он ощущал такое же искреннее доверие и глубокую эмпатическую связь к себе со стороны сестры Элен. Ему казалось, что Мадлен является такой же его сестрой, как родная сестра Таня. Вместе с тем он понимал, что помимо родства душ между ними тлеет еще что-то, что он никак не хотел называть и определять, помня, что он любит сестру Мадлен.
       Для Аристокла Элен до сих пор была загадкой. Мадлен же, несмотря на то, что он знал ее без году неделю, была для него естественным продолжением своей собственной души. Как только они стали откровенно общаться, Аристокл почувствовал в этом большую опасность как для себя, так и для своей собеседницы. Однако давайте, мои любезные читатели, сами послушаем, о чем же беседуют наши герои. Замечу только, что Мадлен, как и Элен, говорила отлично по-русски с петербургским говором, в чем сказывалось влияние ее старинной бабушки.
       -  Аристокл, а почему тебя назвали Аристоклом? Это же не русское имя? – почти слово в слово повторила вопрос, с которого началось знакомство Аристокла с ее сестрой.
       - У нас, в России, многих зовут не русскими, а греческими, латинскими и еврейскими именами, как впрочем, и у вас, во Франции. 
       - Я это понимаю, но, как мне кажется, это греческое имя не популярно ни у вас, ни у нас. Ему ты обязан своим увлечением философией?
       - Возможно. Я уже к нему привык. К тому же вряд ли плохо можно относиться к имени, которое можно перевести на русский как «добрая слава».
       - Я к нему хорошо отношусь. Я в твоем имени чувствую особую возвышенность и поэтому мне трудно к тебе по-свойски, как сестре твоей… подруги, обращаться. А что если я буду тебя называть «Тинтин»?
       - А почему Тинтин? Я ведь на него не похож. У меня нет такого чуба, как у Тинтина.
       - Ну, и что. А он мне нравится. Я в детстве очень любила смотреть комиксы про Тинтина, - сказала Мадлен и отвернулась от Аристокла к открытому окну.
       Повисла немая пауза, «говорящая» о том, что что-то происходит в душе Мадлен.
       - Мадлен, ты не случайно хочешь звать меня Тинтин?
       - Да, - ответила спустя некоторое время Мадлен и вдруг внезапно, но изящно, как это она умела делать, повернулась, посмотрев прямо в душу Аристоклу. – Меня хотели сначала назвать Надин. А это имя созвучно имени Тинтин.
       Аристоклу от этого взгляда встало не по себе. Любому мужчине, если он сам не красавец, становится не по себе от того, что на него с интересом смотрит красивая женщина. Но не это смутило Аристокла. Его взволновало, во-первых, то, что в зарифмованном ответе Мадлен ему послышался напев сирены. Во-вторых, взгляд и плавное движение тела Мадлен показали то в женском виде, что прежде скрывалось от внимания Аристокла. И самое главное, он почувствовал неодолимое влечение к тому, что ему открылось в образе Мадлен. А открылось ему ни много ни мало целое волшебное царство, где его так долго ждали и приглашали войти. Однако Аристокл побоялся туда войти, подумав, что совсем еще не готов сделать такой смелый шаг. Только потом он ясно и отчетливо понял, что прошел мимо того, для чего собственно появился на этот свет. Когда Мадлен опять от него отвернулась, он непроизвольно захотел к ней прикоснуться. Было очевидно, что Мадлен именно это от него и ждала.
       Но Аристокл этого не сделал. И не сделал только потому, что такое прикосновение открыло бы в его жизни совершенно новую, небывалую прежде страницу. Пронизав его током высокого напряжения, оно бы сделало невозможным многое, к чему он банально привык: к Элен, к спокойному умиротворенному созерцанию жизни и ко всему другому, например, своему собственному представлению себя. Говоря просто, он испугался самого себя, того, на что он был способен. И все потому, что Мадлен показалась ему его земной судьбой. Если Варвара Краса Длинная Коса была для Аристокла женским идеалом, то Мадлен была его воплощенным желанием быть тем, кем он быть не может, но обязательно станет, конечно, не сейчас. Чтобы одолеть хоть как то соблазн, с которым он теперь будет жить до конца своей былой жизни, Аристокл спросил Мадлен о том, что она готовит к выступлению.
       - Я скоро, буквально на этой неделе, буду участвовать в концерте нашего барочного ансамбля в Лувре. Хочешь, я исполню один фрагмент нашего концерта из Франсуа Куперена «Уроки тьмы»?
       - Я долго ждал, когда ты исполнишь что-нибудь из своего репертуара.
        - Хорошо, - сказала Мадлен и подошла к старинному клавесину, стоящему  в глубине зала.
       Сев за него, она стала петь превосходный мотет мастера французской композиции XVII в. в сопровождении жемчужного звука клавесина. Но вскоре ее прервал звонок в дверь. Она пошла открывать. Обратно она вернулась с Элен. По нашему виноватому виду Элен поняла, что пришла не вовремя. 
       -  Извини меня, Мадлен, что тебя прервала, - только и сказала она, добавив,  как бы равнодушно, -  Что ты исполняла?
       - Я репетировала в присутствии твоего друга часть будущего концерта.
       - Я думала, что ты уже ушла на репетицию в свой театр. Первый раз слышу, что ты в присутствии постороннего лица репетируешь. Меня ты так не балуешь.
       - Ой, уже так поздно. Я слишком задержалась. Пока Тинтин. Жду тебя с Элен на своем концерте в пятницу. Я побежала.
       - Подожди, Мадлен, - сказала Элен и вышла за ней из комнаты.
       Но Мадлен уже ушла, хлопнув дверью.  Элен вернулась и, склонив голову к своему левому плечу, насмешливо спросила: «Чем вы здесь занимались? Играли как дети в комиксовых героев»?
       - Элен, я слушал барочную музыку, которая мне всегда очень нравилась. Этим я обязан твоей сестре. А «Тинтин» она меня назвала в честь смешного персонажа своего детства.
       - А ты знаешь, что она так никого никогда не называла?
       - И что это означает?
       - То, что в твоем присутствии она ведет себя как ребенок.
       - Ты хочешь сказать, что ей до сих пор не хватает родительской ласки?
       - Интересное дело. А ты знаешь, что она старше тебя на целых пять лет? Какая еще родительская ласка? Это впору ей испытывать к тебе материнские чувства. Наверное, это тебя забавляет?
       - Милая Элен, ты и сестра выглядите на девятнадцать лет.
       - Милый Арис, не заговаривай мне зубы. Моя сестра ведет себя не как выходящая замуж невеста, а как избалованная девчонка, - вынесла свой суровый приговор Элен и, подозрительно на меня посмотрев, сказала, - И ты туда же. Кстати, ты всегда мне говоришь «милая», когда в чем–то провинился. Ну-ка признавайся, что ты наделал?
       - Нечаянно облил водой твоего кота, когда поливал цветы в зале.
       - Так ему и надо, а то повадился срывать цветы жизни из моих горшков.
       На этом мы оставим наших героев, нашедших, наконец, мнимого виновника своих душевных терзаний.
       Через три дня Аристокл в сопровождении Элен и жениха Мадлен побывали на концерте, в котором деятельное участие принимала сама Мадлен в качестве сопрано. Концерт вызвал бурю в душе нашего героя. Что делать, если он был не равнодушен к музыке прошлого и к одной из ее искусных исполнительниц. Это можно было легко объяснить тем, что она была так похожа на его любимую.
       После концерта Морис предложил Элен с ее другом принять участие в давно запланированной поездке в Альпы в качестве их свадебного путешествия.
       - Морис, обыкновенно в свадебное путешествие отправляются вдвоем и после свадьбы.
       - Но ты так хотела побывать в горах. А я вынужден сразу после свадьбы ехать отрабатывать свой проклятый контракт.
       - Ничего, потом после тура устроите себе с Мадлен свадебное путешествие.
       - Так ты не хочешь больше в горы? – спросила, наконец, сестру Мадлен.
       - Нет, разумеется, хочу. Но как нам быть с Арисом? Ведь он не умеет лазить по скалам.
       - Так вы скалолазы? _ спросил Аристокл с удивлением.
       - На занятиях по скалолазанию мы и познакомились с Морисом, - ответила ему Мадлен.
       - Арис, ты согласен поехать с нами на скалы в Альпах с условием, что я тебя поучу на местном скалодроме, как лазить по стене? – спросила Элен.
        - Конечно, я давным-давно хотел научиться лазить по скалам.
       - Только учти Тинтин, такое лазание может печально закончиться для не подготовленного скалолаза.
       - А где мы будем лазить по скалам?
       - Севернее Ниццы, в местечке Диверсе, находящемся в ущелье реки Лу.
       - Отлично.

                СКАЛЫ
       За неделю Аристокл освоил начала лазания по скалам. Прошло еще несколько дней, прежде чем они вчетвером собрались в Ниццу. У них был такой план: полазить по скалам, а потом покупаться на теплом море. Скалолазы еще в Париже стали прокладывать на карте свой маршрут и подбирать соответствующее снаряжение для восхождения. До Ниццы Аристокл со своей компанией добрался в считанные часы на скоростном поезде. Дальше они поехали на взятом там напрокат джипе Wrangler. До кемпинга они доехали только поздним вечером. В летнем лагере наших героев уже ждали заказанные по сети две двухместные палатки. У спутников нашего героя было только время для того, чтобы перекусить и лечь спать, чтобы пораньше встать и пролезть по маршруту категории 8a onsight.
       Утром после легкого завтрака Аристокл со своими спутниками отправился на маршрут, спускаясь вниз ущелья. По пути Морис встретил своих знакомых по скалолазанию, с которыми договорился поговорить о том, как можно легче и труднее пройти намеченные маршруты. Он уже один раз здесь был, но не долго, и еще тогда, когда только начинал лазить. В пробный пролаз маршрута, намеченный на тот день, друзья не решились брать Аристокла, ибо сами шли по нему первый раз и наугад, да еще сам подъем был с сильным нависанием. Аристокл остался внизу, где стоял туман. По прогнозу синоптиков погода обещала быть удобной для подъема, хотя во второй половине, вероятно, мог быть дождь, что было неудобно, а в некоторых случаях опасно для восхождения.
       Аристокл еще на пути в Ниццу обратил внимание, что Мадлен сделала себе такую же точно прическу, что и Элен, так что отличить их можно было только по одежде.
       Перед подъемом скалолазы должны были все снаряжение тщательно проверить. Перепроверить состояние снаряжения Морис поручил Мадлен. Выходя на маршрут, Мадлен нарядилась точно в такую же одежду, что и Элен. Морис пошутил, что теперь он никак не может их отличить друг от друга. В этом же самом признался самому себе и Аристокл. Элен сказала вслух Морису, что и она с трудом отличает саму себя от Мадлен.
       Оснащенные обвязкой, наколенниками под длинными штанами для ползания между колонетами, скальными туфлями, мешочком с магнезией, веревками, альпийскими карабинами и всем прочим, необходимым для прохождения маршрута, наши скалолазы, оставив Аристокла на дне ущелья, полезли между колонетами вверх. Они переговаривались друг с другом и прямо и посредством мобильных устройств, сообщая Аристоклу, как проходят маршрут.
       Вначале их пути часто попадались и зацепы, так что спустя непродолжительное время они залезли на головокружительную высоту, пропав из поля видимости Аристокла. Над скалолазами кружили вороны и зловеще каркали. Как понял из переговоров Аристокл, вел отряд Морис, за ним следовала Мадлен, а замыкала группу скалолазов Элен.   
       К тому времени погода стала портиться. Вдоль ущелья подул резкий холодный ветер, местами разогнавший сгустившийся туман на его дне. В просветах тумана были видны вертикально поднимавшиеся стены ущелья, поверхность которых была разделена неровными колонетами. Прервалась связь с поднявшимися вверх и невидимыми со дна ущелья скалолазами. Аристокл стал беспокоиться.
       Вдруг прямо ударил мощный порыв ветра, сбив нашего героя с ног, в ущелье как в трубе турбулентности все завертелось, загудело, подняв тучи пыли и мелких осадочных пород высоко в воздух. Внезапно с высоты раздались приближающиеся крики и рядом С Аристоклом со свистом упало что-то одно, а потом сразу следом другое, так что под его ногами задрожала земля. Сквозь туман Аристокл не мог различить, что это было. Но у него на сердце было тревожно. Осторожно он стал подходить к упавшему. Ураган стал стихать, унося за собой большие клочья тумана. Наконец, идущий Аристокл наткнулся на человеческое тело. Оно лежало в неестественной позе. Верхняя часть мужского туловища была вывернута. Окровавленная голова свисала набок. По искаженным чертам лица лежащего тела Аристокл опознал Мориса. Подбежав к нему, Аристокл хотел проверить пульс, но было и так понятно, что Морис погиб. Разумеется, пульс не прослушивался. Тогда Аристокл накрыл труп Мориса, который с удивлением смотрел широко открытыми глазами прямо в небо, своей штормовкой. С замиранием сердца, Аристокл повернулся к тому, что должно было лежать рядом. Внезапно, как ему показалось, над его головой в наушнике раздался знакомый голос.
       - Арис, что случилось с Мадлен и Морисом? Они живы? – живой голос испуганной Элен привел Аристокла в чувство.
       - Морис умер. А тела Мадлен я еще не нашел. Что с тобой, Лена? Ты в безопасности?
       - Обо мне не беспокойся. Я нашла безопасное место. Постараюсь спуститься. Арис, пожалуйста, найди Мадлен. Она не должна умереть. Позаботься о ней.
       Приободренный голосом живой Элен, Аристокл бросился на поиски Мадлен. Ее он нашел невдалеке от трупа Мориса. Она лежала, повернувшись набок. Было такое впечатление, что она ненадолго прилегла на землю, чтобы передохнуть перед тяжелым подъемом. У самого тела Мадлен ноги у нашего героя подкосились, и он чуть не упал  на Мадлен. Осторожно тронув Мадлен за плечо и не дождавшись ответа, Аристокл заглянул ей в лицо. Глаза Мадлен были закрыты вечным сном, из уголка ее рта вытекла струйка крови и застыла на подбородке. Комок подкатил к горлу Аристокла, в нем запершило, и он непроизвольно горько заплакал, как будто умер самый близкий ему человек. За этим его застали подоспевшие скалолазы. Они стали его расспрашивать, что случилось, смотря с недоумением на распростертые тела Мадлен и Мориса.
       От этих вопросов Аристокл очнулся от горя и громким голосом стал говорить о том, что Элен находится еще на маршруте, указав вверх на то место, где она приблизительно должна была быть.
       Через полчаса скалолазы помогли спуститься на землю Элен. Элен уже узнала от ребят-скалолазов о гибели своей сестры и вся в слезах подбежала к своей мертвой сестре и обняла ее безжизненное тело. Через некоторое время Аристокл, сделав над собой усилие, постарался увести Элен от тела ее сестры, которое накрыли темным покрывалом.
       На следующий день приехал местный полицейский с медицинским экспертом, который установил факт смерти Мориса и Мадлен от несчастного случая. Полицейский расспросил, что делали в момент их смерти Элен и Аристокл. Потом спросил о том, что они сами думают о причинах смерти  жениха и невесты. Аристокл заявил, что не видел ни Мадлен, ни Мориса в момент их падения. Элен рассказала все, как было. Когда налетел ветер, то Элен, замыкая группу, решила передохнуть и заняла удобное место между близко стоящими колонетами, образующими по вертикали горизонтальную нишу, и для того, чтобы удобнее устроиться, отстегнула карабин страховочной веревки, которая связывала всю группу. Когда неожиданно налетел ураганный ветер, она смогла найти от него безопасное убежище в естественной нише на стене ущелья. Тогда как ее спутники полностью оказались во власти разбушевавшейся стихии. Их разбросало по стене, а потом буквально сорвало со страховочной веревки.
       Полицейский спросил о том, в каком состоянии было снаряжение у погибших и у Элен, и кто делал его контрольную проверку? Элен сказала, что такую проверку должна была сделать Мадлен.       
       - А как вы объясните, что веревка перетерлась?
       - Это можно объяснить влиянием урагана, который буквально мотал из стороны в сторону мою сестру и ее жениха, пока они не сорвались в пропасть.
        После того, как их объяснения случившейся трагедии были приняты местной властью, они отправились в обратный путь в Париж, забрав тела Мадлен и Мориса вместе с собой в дорогу. Официальная версия случившегося была такая: трагический несчастный случай в горах, повлекший смерть двух человек.
       Уже в дороге у Аристокла появилось некоторое отчуждение по отношению к Элен. Между ними стояла Мадлен. Пока рядом с ними была Мадлен, даже мертвая, она служила некоторым препятствием в их сближении. Так думал про себя Аристокл. Был ли он в этом прав, мы узнаем, мой любезный читатель, немного позже.
       Надо отдать должное Аристоклу, - не такой он был слепец, как могло показаться из его описания. Он чувствовал, что Элен его очень любит, даже больше, чем было когда-то. Но он приписывал это тому, что единственный близкий человек, который у нее остался после смерти родной сестры, если не считать родной бабушки, которая жила в провинции,  в департаменте Луара, в г. Сент-Этьен, был собственно сам Аристокл.
       Уже после достойных похорон Мадлен и Мориса на кладбище Монпарнас, но до отъезда Аристокла в Москву в связи с окончанием каникул и прекращением действия шенгенской визы, Элен ему призналась, что решила исполнить мечту Мадлен дать сольный концерт по произведениям композиторов эпохи барокко. Но для этого необходимо на время отложить философию и заняться непосредственно пением, в котором она когда-то не уступала своей сестре. Однако ее интерес к философии не дал ей времени отточить свою музыкальную способность до виртуозного состояния.
       - Я тебя понимаю, Элен, но когда ты все же приедешь в Москву, а то я буду скучать без тебя.
       - Я приеду недели через три. Ты сможешь меня подождать? Ты ведь знаешь, что я не просто буду без тебя скучать. Я не могу без тебя долго жить. На это время я, может быть, поеду навестить мою бабушку.
       - А почему ты не известила бабушку о смерти Мадлен?
       - Это ее убило бы. Она так любила Мадлен. Я потом, ей при встрече скажу о смерти ее любимой внучки.
        - Знаешь, Элен, а мне кажется, что лучше было бы ей сразу сказать об этом. А то она непременно на тебя обидится, что ты не дала ей возможности проститься с внучкой
       - Ти…Арис, тебе это только кажется. Я лучше знаю свою бабушку и вообще людей. Лучше их оставлять в полном неведении, для их же пользы и счастья… Да, если бы была жива Мадлен, она звала бы тебя «Тинтин».

                ТОСКА
       В середине августа Аристокл находился уже в Москве. У него было странное настроение. Он думал, что в Москве боль от утраты близкого человека, который его очень любил, постепенно утихнет. Но не тут то было. Эта боль становилась день ото дня все сильнее. На Аристокла напала тоска. К тому же Элен не было рядом. У него появилась потребность в ее постоянном присутствии рядом с собой. Так промаявшись две недели, он пошел на занятия в университет. Но учеба не клеилась. Он потерял всякий интерес к занятиям.  Теперь он часто пропускал лекции и редко когда отвечал на семинарах. Но «нет худа без добра»: он стал больше думать. Только думал он не о мыслителях, а о проклятых вопросах собственного, как и всякого иного, бытия.
       Как-то он встретил своих прежних друзей Петра со Светой около университета. Они позвали его на свою свадьбу. Он уже хотел вежливо отказаться, но потом передумал. А почему он собственно не имеет права развеяться? И он согласился прийти на их свадьбу, которая должна была состояться в середине октября.
       С Элен наш герой общался почти каждый день по ватсапу и по скайпу. Но такого рода общение только его дразнило. И вот однажды, когда Аристокл в положенное время не смог установить с Элен связь по смартфону, он решил отвлечься и погрузился в раздумья на своем диване. Через непродолжительное время от тяжелых раздумий он забылся. Очнулся Аристокл от нежного прикосновения к своим губам чьих-то мягких пальцев. Когда он открыл свои глаза, то увидел прямо перед собой Варвару Красу Длинную Косу. Она с улыбкой приложила свой указательный палец к своим губам и произнесла: «Тсс»!
       - Как давно я тебя не видел, Варя, - ответил с затаенным укором Аристокл.
       - Тебе было не до меня. Я пришла передать привет от Элен.
       - А почему она сама со мной не связалась?
       - Она занята. Ей сейчас нелегко. Так трудно начинать с начала, тем более, если забыла, что было до этого. Но она все равно тебя помнит. Уж не знаю, почему. Вероятно, очень любит и переживает за тебя. Она просит, чтобы ты был крайне осторожен. Ей кажется, что тебя поджидает смертельная опасность. Будь внимателен и обращай внимание на детали. Ты совсем потерял свою былую наблюдательность. Проверь свои умозрительные рефлексы.
       Сказав эти слова, Варвара растворилась в воздухе, оставив после себя едва уловимый запах сирени. Так во всяком случае показалось Аристоклу. И тут он окончательно проснулся. Звонил его смартфон. Он включил громкую связь.
       - Алло. Арис?
       - Да, Элен. Зачем ты просила Варвару со мной связаться?
       - Ты что-то путаешь. Я не знаю никакой Варвары. Кто это такая?
       - Это вестница из другого мира.
       -  Из мира мертвых? – вдруг с тревогой спросила Элен.
       - Нет, живых – живее всех живых.
       - Из рая что ли?
       - Можно и так сказать.
       - И давно у тебя установлена связь с раем? - с явным облегчением спросила Элен.
       - Сравнительно недавно. Она меня предупреждает, что меня поджидает смертельная опасность, и советует быть внимательным и осторожным.
       - Арис, я понимаю, что мы все там рано или поздно будем. Но всего бояться и никому не доверять очень глупо. Видимо, тебе приснился просто дурной сон, в котором ты увидел знакомую тебе Варвару. Вероятно, ты с ней познакомился накануне своей поездки в Париж? Я права?
       - Нет, Элен. Чуть раньше. Мне действительно является некто, кто себя называет Варварой.
       - А не можешь ли ты сам быть тем, что называется Варварой?
       - Ты хочешь сказать, что это плод моего больного воображения?
       - Нет, я не хочу это сказать. Я тебя спрашиваю, ты ставил так вопрос?
       - Разумеется, но у меня такое чувство, что Варвара существует помимо моего воображения.
       - Так я ее должна остерегаться? Она моя соперница?
       - Нет, что ты. Она тебе никакая не соперница. Она дух, ангел-хранитель.
       - Арис, я твой единственный ангел-хранитель. А она твой соблазнитель. Не верь ей, Арис. Обещай мне, что больше с ней не будешь говорить.
       - Как я могу обещать тебе, Элен, когда это не в моей власти?
       - Я подозреваю, что твой ангел-хранитель – это образ твоего страха перед самим собой и теми людьми, которые тебя окружают и в которых ты до конца не уверен.
       - Кого ты конкретно имеешь в виду?
       - Меня, например. В вас, мужчинах, сидит страх быть обманутым вероломными женщинами.
       - Еще скажи, что поэтому мы часто, бываем, неверны женщинам из боязни самим оказаться на их месте. Такая неверность и возможное вероломство могут появиться, если человек не уверен в себе или своей любви, а также подл по своей натуре. Но я тебя люблю и не испытываю неуверенности ни в себе ни в своей любви, ни в тебе. Про подлость я вообще молчу. Так что тебе нет причин беспокоиться о вестнице благих и дурных известий, как Варваре. Она, в самом деле, реальна, а не иллюзорна.
       - Это ты так говоришь. А может быть она женщина твоей мечты? Если так, то опиши ее подробно. Может быть, я смогу на нее быть похожей?
       - Да, нет, она не краше тебя и не умнее в том виде, в каком мне является. Она рыжеволосая девушка с длинной косой чуть моложе тебя с изумрудными глазами. А ты шатенка с короткой челкой и лазурными глазами. Я заметил, что они могут быть и голубыми, если слабое освещение
       - А ты все замечаешь. Теперь понятно, чем она меня краше и я хуже, - она моложе.
       - Элен, не говори глупости. Вы в таком возрасте, когда разницу в возрасте почти не видно.  Ведь вы не дошкольницы.
       - Извини, Арис, мне пора в университет.
       - Элен, так ты ходишь на работу?
       - Да, хожу, занимаюсь исследованием окружения Соловьева и нахожу, что в его кругу никто или почти никто не поддерживал пессимистических настроений на ближайшее будущее. В свободное время я занимаюсь распевками. Все, родной. Целую. Пока, - ответила Элен и отключилась.
       Появление Варвары и разговор с Элен каким-то неведомым образом отвлекли Аристокла от тоскливого настроения и он, собравшись с последними силами, пошел, наконец, в университет на лекцию по новой философии.

                ВСТРЕЧА
       В середине октября Аристокл собирался уже пойти на свадьбу к Петру и Свете, как ему в дверь неожиданно позвонили. Он жил теперь один в квартире деда, доставшейся ему по наследству после его смерти. Аристокл в душе чертыхнулся, гадая, кто его может задержать дома, когда он спешит на свадьбу. Когда он открыл, то на пороге появилась Варвара. Она отрезала свою косу, но не потеряла своей былой привлекательности. Таким было первое впечатление Аристокла. Но когда он присмотрелся внимательнее к Варваре, то обнаружил что это никакая не Варвара, а настоящая Элен. Она перекрасилась в рыжеватый свет и, главное, ее глаза горели ярким изумрудным цветом. Потом он заметил, что ее фигура была более женственна, объемнее, чем у Варвары.
       - Арис, ты долго будешь держать меня в дверях?
       - Прости, Элен. Сначала ты мне показалась вылитой Варварой. Но как, черт возьми, как у тебя глаза поменяли свой натуральный лазурный цвет на изумрудный?
       - Да, ты совсем, Арис, потерял голову от своей Варвары. Кто меня, наконец, будет целовать?
       И вот тут они поцеловались и дали волю своим желаниям. Когда желания утихли, они разговорились.
       - У нас так долго не было секса, что я уже забыла, что я женщина.
       - А мне показалось, что впервые с тобой занимался любовью, - настолько она была необычной и чудесной. Ты много себе позволила.
       - Тебе это понравилось?
       - Да.
       - И мне тоже. Только не говори о том, как я вела себя с другими мужчинами. У меня их почти никогда не было. И вообще теперь для меня на свете существуешь один только ты. Не бойся, это никак не отразится на твоей свободе.
       - А я и не боюсь. Мне хорошо с тобой, спокойно.
       - Тебе нравятся мои глаза и цвет волос?
       - Да.
       - Вот видишь. Ты уже…
       Здесь, мой любезный читатель, мы сделаем остановку, чтобы не нарушить художественную меру и не испортить впечатление вторгаясь в интимные отношения наших героев.
       На следующий день они счастливые пошли вместе в университет. В университете Аристкол с Элен разделились. Элен пошла к себе на кафедру. Неожиданно для самого себя Аристокл последовал за ней на расстоянии. Когда Элен уже подходила к кафедральной двери, то ее окликнула выходящая из-за угла Марина. Элен оглянулась на Марину в замешательстве.
       - Элен, как ты хорошо выглядишь. Поменяла свой стиль, и волосы у тебя другие. Ты что, меня за лето забыла? Небось, нашла себе состоятельного американца, а?   
       - Пардон, Марина, как можно тебя забыть. Вот кто действительно изменился, так это ты. Тебя, вправду, не признать.
       - Я стала краше или хуже?
       - Ты как была красавица, такой и осталась. Только загорела и поправилась. Неужели…
       - Да, можешь меня поздравить.
       Но тут наши дамы скрылись за кафедральными дверями, так что Аристокл не услышал то, с чем можно поздравить Марину. Но ему хватило ума догадаться об этом. Аристокл хотел уже пойти на лекцию, как его остановил звонок.
       - Слушаю.
       - Здравствуйте, Аристокл. Я правильно назвала ваше имя?
       - Здравствуйте, правильно. Извините, я спешу на занятие. Не могли бы вы…
       - Я не займу у вас много времени. Я бабушка Элен и Мадлен. Элен уже в Москве?
       - Да, она сейчас зашла на свою кафедру.
       - Можно я вас буду называть Арис? Вас так любила звать Элен.
       - Конечно, но она меня так и продолжает звать.
       - Да, да, разумеется. Я хотела бы с вами встретиться.
       - Вы хотели, чтобы я приехал к вам в Сент-Этьен?
       - Нет, что вы. Я скоро буду в Москве. Хочу перед смертью побывать там, где я когда-то родилась, и поговорить с вами, Арис. Простите меня за нескромный вопрос: вы любите Элен?
       - Да.
       - А как вы относились к Мадлен?
       - Как к родной сестре Элен с любовью и уважением.
       - Да, да. Ну, ладно. Я вам еще позвоню, когда приеду в Москву.
       - Я с радостью приглашаю вас к нам в гости.
       - Вы, Арис, живете отдельно от родителей?
       - Да, в квартире своего деда.
       - Да, да. Понятно. Он уже умер?
       - В прошлом году.
       - Извините, за мою назойливость. А как его звали?
       - Это вы меня извините. Надо было нам вместо того, чтобы лазить с риском для жизни по горам, приехать к вам и поговорить по душам.
       - Как это вы правильно сказали. Арис. Вашего дедушку…
       - Звали Юрием Николаевичем Писаревым.
       - Да, да, разумеется. А он не воевал во Франции?
       - Кажется, он был в плену, потом бежал, участвовал в сопротивлении маки. Потом после победы оказался в СССР, где сидел несколько лет в лагере. Но его после смерти Сталина реабилитировали как борца-антифашиста.
       - Я так и знала, так и знала.
       - Марья Федоровна, вы его знали?
       - Что вы говорите, Арис? Знала ли я Юрия Николаевича?
       - Да.
       На том конце повисло тягостное молчание.
       - Давайте, я вам все расскажу при встрече, - ответила слабым дрожащим голосом бабушка Элен и Мадлен. Внезапно она спросила, - Арис, а вы любите Мадлен?
       Этот вопрос оказался настолько неожиданным для Аристокла, что он сказал то, что ему первым пришло в голову.
       - У вас хорошее произношение, Марья Федоровна. Русскому вы учили своих внучек?
       - Я вас поняла, Арис. Да, я их учила. Русский – мой родной язык. И еще у меня будет к вам просьба. Пожалуйста, Арис, не говорите Элен, что я вам звонила и что я собираюсь в Москву. Договорились?
       - Как хотите. Я буду хранить молчание.
       - Ну, и хорошо. Вы честный мальчик, Арис. Я рада была с вами познакомиться. До свидания.
       - Марья Федоровна, вы меня заинтриговали. И вам до свидания.
       После разговора по смартфону с бабушкой Элен Аристоклу стало тревожно. Почему нельзя сказать Элен о том, что ему звонила ее бабушка и что она скоро приезжает в Москву? Его заинтриговали расспросы Марьи Федоровны о его героическом деде. И еще: почему бабушка Элен и Мадлен спутала своих внучек, один раз упомянув Элен в прошедшем времени, а Мадлен в настоящем. Вероятно, такова старость с ее склерозом, с тем, что события настоящего забываются или путаются, зато далекое прошлое приближается с пугающей быстротой. Аристокл задумался о капризах памяти. Нет, он вспомнил не картину Сальвадора Дали, он вспомнил свои былые размышления о болезни, старости и смерти. Единственно, что теперь он понял, так это то, что смерть реальна, а жизнь бывает так ирреальна, что они могут поменяться местами. На лекцию он, конечно, опоздал.
     Прошло две недели. Осень была в своем пестром расцвете. Деревья оделись в свои разноцветные одежды. Земля была влажной от дождя, и опавшие листья шелестели под ногами гуляющих и полных счастья наших героев. Однако счастье мимолетно, и мы расплачиваемся за него длинными ночами сожалений о том, что так несчастны. Когда Аристокл уже не ждал звонка, Марья Федоровна ему позвонила и сказала, что уже приехала в Москву и ждет его в гостинице «Россия». Когда ему будет удобно, тогда они могут встретиться у нее в номере гостиницы, чтобы обо всем поговорить. Говорил Аристокл с бабушкой Элен уже у себя в квартире. Элен спросила, кто звонил?
       - Да, мне звонили по учебе.
       - Ты мне правду говоришь?
       - Конечно. Мне сказали, что пора на отработки. Я ведь немного пропустил лекций вначале года. Надо догонять. Так что я схожу и вернусь сразу же после отработки.
       - Да, ну, конечно, отработки. Не забудь купить что-нибудь к столу на ужин.
       Через полчаса Аристокл был уже в номере бабушки Элен. Он волновался перед встречей, предчувствуя нелегкий и долгий разговор. Бабушку он нашел в относительно хорошем для ее значительного возраста здоровье. Она была очень похожа на своих внучек, только намного их старше. «Вот такой будет Элен в ее возрасте», - подумал про себя Аристокл. Ему было приятно иметь в далеком будущем такую Элен.
       - Таким я себе вас и представляла, Арис. Мне понятно, почему Элен вас полюбила, а Мадлен так увлеклась вами. Оказывается, это передается по наследству.
       - Марья Федоровна, что вы имеете в виду?
       - Себя и твоего деда. Ведь мы любили друг друга в далеком 45 году. Он меня спас от расстрела в начале того года. Я ведь тоже участвовала в парижском Сопротивлении: расклеивала листовки против фашистов, даже отстреливалась после операции от карателей. Пока меня не арестовали по доносу, и я не  попала в тюрьму. Меня должны были расстрелять как партизанку, но Юра меня спас, - мы сбежали, воспользовавшись счастливым случаем. Будет время, я об этом расскажу. А потом мы жили вместе у моих родственников в провинции. После войны Юра поехал в Берлин, чтобы договориться о нашем с ним переезде в Москву, но так и не вернулся назад ко мне. Я потом узнала, что его прямо там и арестовали и сослали в лагеря. А я родила дочь – маму Элен и Мадлен.
       Внезапно кто-то резко постучал в дверь номера. Марья Федоровна подошла к двери и ее открыла. В номер вошла Элен и с порога сказала, что она лучше думала о своей бабушке и вруне Арисе.
       - Бабушка, почему ты меня не предупредила, что приедешь ко мне в Москву? Я тебя бы встретила. А с тобой Арис я вообще не хочу разговаривать: сказал, что пошел на отработки, а сам меня обманул и пошел к моей бабушке. Это что по-человечески? Я на вас обиделась и не хочу с вами разговаривать.
       - Элен, это я попросила Ариса тебе ничего не говорить. Может быть, можно сказать…
       - Нет, - в ужасе закричала Элен, - никогда.
       - Хорошо, Элен. Не надо на меня кричать.
       - Я на тебя не кричу, я на себя кричу за то, что сделала.
       - Ты знаешь, что дедушка Ариса отец твоей мамы?
       - Как это? Вот так, а вы с Арисом сводные брат и сестра по деду.
       - Ах, вот почему у меня всегда было чувство, что мы родные души.
       - Вы родные и по крови. Хорошо уж по далекой.
       - Да, Марья Федоровна, вы нас, мягко говоря, удивили.
       - Арис, ты меня больше не любишь? - спросила с дрожью в голосе Элен.
       - Люблю и знаю почему. Потому что люблю.
       - Так. Хорошо, что вы любите друг друга и не важно, что…
       - Бабушка, не надо. Пожалей меня.
       - Что есть еще что-то, что я должен знать? Или со стороны уже бабушки моего отца мы тоже родственники?
       - Нет, это было бы слишком, - ответила, улыбаясь, бабушка.
 
                В ИНОМ МИРЕ И В ЭТОМ
       Этой же ночью с Аристоклом случилось такое, что повергло его в ужас и изумление. Когда он прилег передохнуть на диван в коленях Элен, смотрящей по буку какой-то сериал, он забылся и очутился в каком-то туннеле. Аристокл шел по сужающемуся туннелю вперед. Его манил свет в конце туннеля. Неожиданно пол под ним провалился и Аристокл полетел, ускоряясь, вниз. Когда он упал на дно ямы, то потерял от боли сознание. Очнувшись, Аристокл вспомнил, кто он такой, и тут же подумал: «Неужели я во сне. Не мог же я, сидя в ногах у Элен, очутиться здесь в непроглядной тьме. Где я»?
       Ты знаешь, любезный читатель, чем страшен ад? Своей темнотой. Это самое страшное. Тьма и есть ад. Кроме тьмы там ничего нет. Все остальное иллюзия. Именно поэтому там и страшно. И люди от того, что у них начинает от страха «ехать крыша», и начинают придумывать всяких чертей. То есть, они эту тьму начинают делить на чертей и то, что с ними в ней происходит что-то жуткое. Постепенно тьма стала рассеиваться. Аристокл очутился в сером тумане, из которого выглядывали на него со всех сторон пугающие тени чудовищ, желающих схватить его клацающими клювами и стучащими, словно по жести, когтями и утащить его в непроглядную тьму, сгущающуюся по краям отвесно обрывающейся пропасти. Ему казалось, что он упал и зацепился за небольшой выступ над бездонной пропастью ада. Ему было слышно хлопанье гигантских крыльев, казалось, что драконов, и невыносимый как скрежет по стеклу железа клекот отвратительных адских созданий.
       Прошло время и, наконец, туман спал и засияло где-то в самом верху невидимое светило. Аристокл почувствовал, как его стала поднимать над адской бездной неведомая высшая сила. Невидимые руки стали его крутить и вертеть в разные стороны. В зависимости от того, в какую сторону и как долго он крутился и вертелся, на него стали находить состояния, которые прежде он знал в качестве подлости и неблагодарности, вероломства, трусости и предательства, лживости, самообмана, льстивости и клеветы, зазнайства, гордыни, спеси, надменности и тщеславия, тоски и уныния, гнева и пристрастия, стяжательства и жадности обладания, скупости и расточительства, любовной неги и сладострастия, и, наконец, чревоугодия и пьянства. От мелькания этих порочных душевных и телесных состояний ему стало дурно, и у него закружилась голова. Аристоклу захотелось остановить карусель чистки своей души. Он понял, что смысл духовной чистки души заключается в том, чтобы вывернуть душу наизнанку и заставить ее опустошить себя от скверны темных состояний.
       И вот когда он достиг душевной пустоты и потерял себя как желание быть самим собой, то, что было когда-то его душой, наполнилось естественным светом разума, обрело крепость духа против всех мирских соблазнов. И все же он чувствовал себя, но как бы сквозь себя. Это уже было не душевное, а духовное состояние лица. Правда, лицо было не физическое, а духовное. Но это еще не был ангельский лик райской жизни. Но он был к нему близок. Только тогда ему явилось узнаваемое в лике райской жизни лицо Элен.
       - Как я рада тебя видеть Арис. Я чувствовала, что ты по мне тосковал. У вас прошло уже больше двух месяцев, как я тебя покинула.
       - Как так? Я ведь только что лежал рядом с тобой на диване.
       - Ты лежал не со мной, а с моей сестрой. Она выдала себя за меня, чтобы ты меньше страдал. Она ведь тебя очень любит и, естественно. хочет, чтобы и ты ее так же любил.
       - А ты знаешь, что мы сводные брат и сестра по моему деду?
       - Знаю. Здесь мы все знаем, но не чувствуем время. Вот я чувствую твою тоску и за тебя волнуюсь. Но не могу об этом забыть. Мы думаем о вас и желаем вам счастья.
       - Вы ангелы?
       - Да, можно нас и так называть, но это будет не точно. Мы духи.
       - Так у вас все же есть желания?
       - У нас нет своих желаний. У нас чужие желания – ваши желания. Мы их принимаем, но наша сущность от этого не меняется. Я с тобой увиделась не для себя, а для тебя. Я и так тебя всегда вижу и слышу. Я присутствую рядом, находясь дальше от тебя, чем ты от Туманности Андромеды. Этим и объясняется твоя тоска. Люби Мадлен. Помоги ей обрести вновь себя. Это необходимо в вашем мире. И знай, что я всегда жду тебя. Придет день, и мы навсегда здесь соединимся. А пока отправляйся назад. Твой срок еще не истек.
       Не прощаясь со своим собеседником, дух Элен растаял. Аристокла же подхватила духовная стихия и, закрутив, вкрутила в то место в человеческом мире, из которого выкрутила. Философ-спиритуалист опять оказался у ног своей любимой на диване. Но это была, как он уже знал, не Элен, а Мадлен, - ее родная сестра.
       Тут, мой любезный читатель, пора оставить Аристокла с его любимой. Пускай они сами, без нашего молчаливого участия, принимают друг друга такими, какие они есть. и признаются в своей «вечной любви».
       Однако я бы покривил своей душой, если бы на этой фальшивой ноте закончил повествование о заблуждениях и иллюзиях нашего героя. То, что с ним произошло, Аристокл истолковал в обычном для себя идиллическом духе, чтобы принять неизбежную правду, которая уже настойчиво стучалась в его ворота, в удобной для себя душевной форме. Он уже не мог закрывать глаза на то, что и ребенку было понятно. То, что он нашел в ином мире, было его субъективным представлением, весьма далеким от объективного содержания иного мира. Такая удаленность объяснялась достаточно просто: иной мир существует в воображении того, кто воображает и потом соображает по его поводу. Но это не значит, что такого мира нет. Он есть, только в воображении. А реально, то есть, чувственно материально существует мир наличности, который люди называют реальностью. Такая реальность пользуется у них приоритетом лишь потому, что имеет для них непосредственную материальную пользу.
       Аристокл решил сказать, что все уже знает.
       - Мадлен, я тебя люблю, - сказал Аристокл и посмотрел на Мадлен.
       Мадлен застыла. Она сидела не шелохнувшись в одной позе, подоткнув под себя боком ноги, и смотрела в одну точку, не решаясь поднять глаза на своего любимого.
       - Ты меня слышишь?
       - Что ты сказал, Арис? - деревянным голосом переспросила Мадлен.
       - Я сказал, что все знаю, Мадлен. Но это не может изменить моей любви к тебе, Мадлен. Я встречался во сне с Элен. Она просила меня не обижать тебя и любить так же, как ты меня любишь.
        - Арис, это тебе Элен сказала, что я Мадлен?
        - Да, она. Она меня навела на то, что я давно предчувствовал и должен был сообразить по оговоркам, что ты не Элен, а Мадлен.
       - Арис, ты меня когда-нибудь простишь, что я тебя обманывала? – спросила Мадлен и посмотрела на Аристокла умоляющим взглядом.
       - Я на тебя не обижаюсь и понимаю, что ты выдала себя за Элен из-за любви ко мне, чтобы я меньше страдал, не зная, что Элен умерла.
       - Арис, значит, ты мой Тинтин, да?
       - Ну, если ты так хочешь, то да. Но я тебе хочу сказать, что я еще продолжаю любить Элен. Но она больше не будет стоять между нами. Она осталась в прошлом. Хотя я для нее, как и ты, существую всегда в настоящем.
       Мадлен решила не выяснять отношения с Аристоклом, ведь все благополучно разрешилось, и она снова стала самой собой в глазах любимого мужчины. Правда, для других она могла оставаться только Элен, за исключением, конечно, своей бабушки. Но что сделаешь, назад все уже не вернешь, - время в сознании других, чужих людей необратимо: они не простят таких выходок с их сознанием, которое есть свидетель их присутствия во времени.
       Наш герой со своей, затрудняюсь сказать, половиной или третьей частью легли в кровать и заснули. Нет, не пугайся, чувствительный читатель, не навсегда, а на время нашего рассказа.

                НЕ ЗДЕСЬ И НЕ ТАМ
       Однако приключения Аристокла в ином мире не закончились. Только он заснул, как тут же очнулся там, где ничего нет. Этот мир был миром одного его «кто». Где был мир Я Аристокла? Можно сказать, что в его сознании? Скорее можно сказать, что его сознание было в этом мире. А сам этот мир, где был? В себе. Но тогда он вещь не для нас, а для себя и мы для него. Повторю: он в себе, а не в нас. Это мы в нем. В чем? В атмане. Атман или атма есть центр сознания. Это истинное Я. Оно и здесь, в посюстороннем, имманентном этому миру, как воплощенное в теле индивидуума и выступающее его Я, когда этот индивидуум высказывается от своего лица. В этом профиле индивидуальное Я есть смысл его лица, которое его выражает, является знаковым или символическим значением. Но оно и там, в потустороннем, трансцендентном этому миру, в мире ином, как развоплощенное относительно душевной материи, как чистая форма или разум в качестве тела духа.
       С одной стороны, имманентной, мы находим душевное тело и душевное Я, с другой стороны, трансцендентной мы находим духовное тело и разумное Я. А есть еще сам дух как «царство» духов или духовных существ, ангелов и демонов, духовный мир. Так где же очнулся Аристокл? В духовном мире? Еще нет. Он очнулся там, где нет уже среды воплощения. Он развоплотился. Но не стал еще духом или чистой формой или разумным Я. Тут ты, мой любезный читатель, можешь мне попенять, что я сам себе противоречу. Ведь у меня получается, что в развоплощенном состоянии и появляется разумное Я как чистая форма. Спешу заметить: никак нет. Разумное Я есть, если оно является ноуменальной материей или телом духа. Но для этого оно должно еще стать вразумленным, это развоплощенное Я, наполнится энергией логоса. Мы же нашли Аристокла в том состоянии, когда его Я пребывало отстраненным от среды душевного воплощения, но еще не нашло себя в мире духа. И поэтому он пребывал наедине с самим собой. Был границей между миром материально воплощенным и миром разумно, размерно или гармонически определенным. Эта граница или трансценденталия Я и была чистой душой без плоти или материи и разума. Оказывается, есть помимо тела воплощения в это мире и чистой формы или духа в мире ином или мире идеальном еще и чистая душа, которая пребывает в мире идиллии. Чистая душа и есть собственно идиллия. В ней ничего нет, кроме нее, кроме иллюзии себя как целого мира.
       Для чего или, точнее, для кого есть чистая душа? Она есть для существа, в котором находит свое воплощение. В этом смысле она существует не только для себя в трансцендентном состоянии, но и для иного уже в трансцендентальном состоянии в качестве условия возможности существования душевного существа. В человека душа обнаруживает себя в более полном виде, чем в минеральном камне, органическом растении и животном как живом существе, ибо помимо наличного существования, питания, роста, восприятия и переживания в нем она еще и разумеет. Правильнее будет сказать, что человек, достигая душевной зрелости, обретает сознание и самосознание как точку роста разума, перцепирует, воспринимает  саму перцепцию, восприятие. Перцепция находит в человеке саму себя, становится апперцепцией.