Исповедь русского простофили

Сергей Каширин









                ИСПОВЕДЬ  РУССКОГО  ПРОСТОФИЛИ

                Божественный детектив

УДК 821
ББК 84/2 Рос – Рус/6—5К 31

         Каширин С.И. 
К 31   Исповедь русского простофили. Во имя Русского духа. Божественный детектив. –  Изд-во             2010.—    с., ил.

     Сергей Иванович Каширин – академик Петровской академии наук и искусств, член Союза писателей России, член Международной ассоциации писателей баталистов и маринистов. Автор многих книг поэзии и прозы. Лауреат Всесоюзной литературной премии им. Николая Островского, Всероссийской премии Св. князя Александра Невского, Международной премии «Филантроп». Широкую известность в нашей стране и за рубежом получила его книга «Черная нелюдь. Легенды и документы об убийстве Сергея Есенине». Его перу принадлежит также книга «Эфиоп?.. Негр?.. Или все-таки русский? К вопросу о национальной принадлежности А.С.Пушкина». Высокую оценку читателей получила и при поддержке регионального общественного движения «Патриоты Псковского края» повторно издана его поэма в прозе «Князь всея Руси. Русский за русского стой насмерть!»
     Военный летчик, поэт и прозаик, почетный гражданин города Гдова Сергей Иванович Каширин за свою литературную и общественно-патриотическую деятельность награжден орденом Св. князя Александра Невского, медалями «Маршал Жуков», «Защитник Ленинградского неба», «Патриот России», «Сергей Есенин» и др. Новая его книга «Исповедь русского  простофили» -- это сомнения, колебания и безуспешные, растянувшиеся на многие годы поиски дороги к Истине в наше смутное время, которое называют сегодня вторым крещением Руси. На документальной основе перед читателем развернута широкая картина изначально мятежного тысячелетнего противоборства язычества, иудаизма – с христианством, космополитизма – с русским патриотизмом.

ББК 84/2 Рос – Рус/6—5
На 1-й странице обложки: Гдовский Димитриевский собор – кафедральный храм священномученика митрополита Вениамина постройки 1540 года, возрожденный в 1991 году в древнерусской Гдовской крепости стараниями и трудами протоиерея о. Михаила Женочина. В 1984 году освящен архиерейским чином в честь Державной иконы Божией Матери.
ISBN               
© Каширин С.И. 2011

     Не только у графьев или иных земных владетелей, иже самого
     Господа Бога в дураках быть
     не хочу.
                М.В.Ломоносов.

    Молчанием предается Бог.
    То, что видишь, напиши в книгу
    и пошли церквам…
                Откровение. 1. 11.


                Во имя
                Русского Духа


               Мы шалили под солнцем и на земле,
               не думая, что солнце видит и земля слушает…
               Вечная история, и все сводится к Израилю.
               Но оставим Израиля, сегодня дело до Руси.
                Василий Розанов.

               У – Русь! Чего ты хочешь от меня?
               Какая непостижимая между нами таится связь?..
               Что глядишь ты так, и все, что и есть в тебе –
               обратило на меня полные ожидания очи?..
               И еще, полный недоумения, неподвижно стою я,
               а уже главу осенило грозное облако,
               тяжелое грядущими дождями…
               Какая сверкающая, чудная, незнакомая даль… Русь.
                Гоголь

                Раскопки

     Всякий раз, когда я вспоминаю нашу первую встречу с этим своенравным русским человеком, тогда, впрочем, совсем еще молодым, сразу же, как вьяве, слышу его добрый, дружелюбный и вместе с тем как бы задиристый голос, произносящий эту вырвавшуюся у него из глубины души, едва ли не лозунговую фразу:
     – Надо же Русь из греха вытаскивать!..
     Вот так! Не больше и не меньше!
     Было ему тогда что-то около тридцати, а мне – за шестьдесят, и хотя он был уже не первый год в сане протоиерея, как я на него смотрел? Он мне в сыновья годится, а мне, что ж, называть его батюшкой? Нет, не укладывалось это в голове. А тут еще и вон какой богатырский замах – всю Русь, всю державу! И богослужения-то ему приходится проводить в небольшом частном доме (по существу, в тесной, деревенского типа избе), а он – вон он отчаюга какой, а? «Мальчишка! – подумалось. – Самонадеянный, много возомнивший о себе, может, даже фанатичный, церковник».
     Право, даже попом его назвать язык не поворачивался. Был я тогда  человеком, от религии очень и очень далеким. Из тех, кого с детства, с самого раннего детства, учили, что Бога нет, что попы врут, и вообще, они, поскольку бородатые, то, надо полагать, – люди в возрасте. А тут – красивый, представительный молодой парень с румянцем во всю щеку. И вдобавок, за руку-то с ним здороваться не положено, руку ему надо целовать. М-да!..
     Нет, нет, я не был воинствующим безбожником, но был последовательно пионером, комсомольцем и коммунистом и знал, твердо знал, зазубрил марксистско-материалистическое: «Религия – опиум для народа». И видел десятки и сотни пустующих, заброшенных, превращенных в руины православных храмов. И свежо еще было в памяти глумливое троцкистско-хрущевское обещание в ближайшие годы «на собственной кишке удавить последнего в нашей стране попа». То есть я рос, воспитывался и жил в атмосфере, когда числящему себя образованным человеку было, считалось постыдным, позорным верить в какого-то там Бога.
     Известно мне было и то, с какой жестокостью уничтожались в нашей стране священники «во имя светлого коммунистического будущего». О многом знал лишь понаслышке, но немало уже и читал из запрещенной тогда, скрытой в спецхранах литературы. Будучи военным летчиком, а затем военным журналистом, знал, как жестко пресекались малейшие попытки, хотя бы и единичные, чьего-то возвращения к вере отцов и дедов. А уж о грехах, в которых погрязли, казалось, все, и думать-то было страшно, когда с провозглашением пресловутой перестроечной гласности начали открываться хотя бы кое-какие архивы. Сотни, тысячи, сотни тысяч, миллионы расстрелянных, повешенных, закопанных в землю заживо, удушенных, замученных, репрессированных, согнанных с родной земли и угнанных на гибель в заснеженные да заболоченные края, куда и Макар телят не гонял. И все это нашими же, русскими руками, да нас самих, русских, виноватых уже тем, что мы – русские.
     А потом вдруг, как по команде, со всех сторон – дружный, взахлеб и наперебой «гласно-перестроечный» хор о якобы крайне необходимом всеобщем покаянии. Всем, мол, надо каяться. Всем! Всему народу! Всему русскому народу!
     Ой, лишенько-лихо, мне, значит, тоже надо в чем-то там каяться. В том, что я – русский, стало быть. «Не-ет, извините!» – воспротивилось все мое существо. Как вырвалось когда-то из души у моего любимого поэта Сергея Есенина, ни я, и никто из моей большой русской семьи, «не расстреливал несчастных по темницам», не губил, не вешал, не грабил. Совсем наоборот, это же одного моего деда, сельского кузнеца, большевики упекли на Соловки. Другого деда, в прошлом матроса-комендора, участника знаменитого восстания на броненосце «Потемкин», затравили за его, якобы крамольные, речи против картавого «вождя мирового пролетариата». Эти факты потом мне пришлось скрывать, чтобы иметь право быть военным летчиком.
     И служил я, напрямик скажу, честно, преданно. А что в итоге? Грянула пресловутая перестройка-гробостройка, и всё – под откос. В годы так называемой холодной войны, как писали в газетах, будучи гордым «сталинским соколом», зорко оберегал воздушные рубежи своей горячо любимой социалистической Родины. Подтверждение тому – награда «Защитник Ленинградского неба». И будучи коммунистом, никаких привилегий не имел. О чем с гордостью и в стихах своих писал, повествуя о перехвате рыщущих у наших границ заокеанских «воздушных крепостей» с атомными бомбами на борту:
Я – коммунист.
Я – страж свободы.
И он – заоблачный пират.
Два самолета.
Два пилота.
Два мира разные летят.
     А что написано пером – не вырубишь и топором. Так что же мне теперь – отказываться, открещиваться от всего этого? Моя ль вина в том, что генсек Мишка Меченый оказался Иудой и предал партию? Моя ль вина в том, что Борух Эльцын сперва снес с лица земли дом, где была погублена царская семья, а затем и великую, веками собираемую русским народом могучую державу предательски развалил? В чем же мне каяться?!
     Пишу об этом сейчас так пространно потому, что с таким вот душевным раздраем, с такими мыслями и чувствами переступил я порог той молельной избы в Гдове, где проводил богослужения молодой, пылкий, как я понял и подумал тогда, истово верующий и ревностно исполняющий свои обязанности священник Михаил Женочин. То есть, сразу с таким вот протестным настроением пришел. А он еще, читая проповедь, конечно же, не преминул и вершителей красного террора кровопийц-большевиков, и вообще всю безбожную власть анафеме предать. Ну, когда подошел ко мне, у меня с языка и сорвалось:
     –  Что, при такой-то молодецкой стати да при такой-то образованности не мог себе другого поприща найти? В попы подался?..
     Сознаю, это было не просто грубостью – это было хамством с моей стороны, но что было, то было. По лицу его скользнула тень растерянности, он в первый момент явно опешил, и вполне я мог ожидать адекватной реакции, но ответ, что называется, превзошел все мои ожидания. Немного севшим от подкатившего к горлу комка обиды, чуть дрогнувшим голосом он отчеканил:
     – Надо же Русь из греха вытаскивать!..
     Писать об этом, по правде сказать, в мои творческие планы не входило. Но попросила его вдова матушка Марина хотя бы несколько страничек моих воспоминаний. И вот пишу, потому что еще тогда понял, а теперь все более отчетливо вижу, насколько этим своим ответом он был прав, душевно красив и благороден. И еще потому, что обид, осознанного и неосознанного раздражения и злости сыпалось на него тогда со всех сторон столько, что можно лишь удивляться, как он все это выдерживал. Буквально каждый день, буквально на каждом шагу.
     Меня что с ним сравнительно быстро примирило? Да, пожалуй, прежде всего его выдержка и терпение. Случалось, выслушав мои нападки и колючие вопросы, он внутренне вскипал и даже молча уходил от меня. Но постепенно выяснялось, что на многое при всей нашей разности мы смотрим одинаково. В частности, на не имеющий в мире аналогов кровавый, смертоубийственный погром, который обрушили на русскую православную церковь большевики. Еще в детские годы мой дед моряк-потемкинец говорил мне, что это была война иудаизма с нашим православием. Теперь в наших спорах-беседах с отцом Михаилом я находил тому подтверждение. Поддержал он меня и в том, что улицам Карла Маркса и Ленина в Гдове нужно вернуть их исторические названия. И, главное, несмотря на мой тогдашний советский атеизм, сам стал заходить ко мне и обращаться за поддержкой в трудные для него моменты. А таковых было – надо бы больше, да некуда. Помню, заявляется как-то и – с порога:
     – Сергей Иванович, вы хотите делать богоугодные дела?
     Вопросец, однако!
     – А что надо? – спрашиваю.
     – Идем со мной! – И прямиком в коридоры тогдашней, еще железобетонно-непробиваемой партийно-номенклатурной бюрократии.
     По собственному печальному опыту я заранее знал, что такие хождения безрезультатны, но шел, влекомый его пылкой молодой устремленностью. В лучшем случае нас хотя бы вежливо слушали. А ведь, бывало, что и на дверь указывали. Да еще с какой бесцеремонностью!
     В одном из кабинетов, к примеру, нам даже сесть не предложили. Я нарочно демонстративно сел, а он так и остался  стоять перед грозным взором восседающего в начальственном кресле высокопоставленного чинуши. А тот ему, что называется, в лоб:
     – Вы что же, думаете, мы не знаем, какие вы проповеди против коммунистов читаете? Знаем. Всё знаем. Так что же вы к нам идете?!
     – А я не от себя одного. Я и от прихожан. А вот со мной и коммунист, – кивнул в мою сторону мой боевой вожатый-ходатай. И для пущей важности присовокупил: – Писатель. Он и проповеди мои слушал, а видите – меня поддерживает…
     О, что тут началось! С подчеркнутым пренебрежением не глядя в мою сторону, вчерашний партайгеноссе не столько для настырного попа, сколько для меня, закатил настоящую истерику. Вы, дескать, что, думаете, что мы про вас ничего не знаем? Мы всё знаем! Всё!.. И явно по кагэбешному досье начал с мельчайшими подробностями перечислять всяческие, так сказать, вольные и невольные, давние, едва ли не с младенческих пеленок, и недавние грехи и прегрешения молодого священника. Даже из-за стола вскочил. Даже выразительно жестикулировать начал:
     – Да мы… Да вы… Да мы еще до вас доберемся!..
     Стыдно было слушать, а спорить, возражать – бесполезно. Не зря же с горькой иронией замечено: всегда тот прав, у кого больше прав. Оставалось лишь несолоно хлебавши хлопнуть дверью. И было неловко, и от души жаль хотя, вроде бы, и не дрогнувшего, но все-таки досадливо нахмурившегося сподвижника. С опаской взглянув на меня (не осуждаю ли, не отшатнусь ли после услышанного?), он начал было пояснять, что всё так и не совсем так. Но я, стараясь успокоить его, прервал:
     – Ладно, – говорю, да еще в знак уважительности по имени-отчеству называю, – ладно, Михаил Валентинович, не надо. Мало ли что в жизни бывает… Не зря же говорят – один Бог без греха. Только… – И тут не удалось мне найти и выдержать верный тон: – Только если уж ты вознамерился нашу Русь из греха вытаскивать, то, надеюсь, вытащишь прежде всего самого себя…
     Вбил-таки между нами клин изощренный в номенклатурных интригах партократ-столоначальник, посеял во мне сомнения. Да нашлись и еще «доброжелатели». То один, смотрю, подкатывается, то другой. Так и так, мол, видим, ты с попом водишься, а знаешь, кто он и что он? О-о! Хоть я и отмахивался, подозревая, что сплетников подсылает ко мне всё тот же партинтриган, да ведь давно сказано, что злые языки страшнее пистолета. Вместе с тем было совершенно очевидно, что на пути возвышенно-благородных устремлений молодого иерея пока что, конечно же, не розы, а одни лишь тернии. И что противников у него – не перечесть. Да не просто противников – врагов!
     Подтверждение тому – пожар в той избе, где он проводил богослужения. 22 октября 1988 года в Гдове была совершена первая после полувекового перерыва Божественная литургия, а 15 ноября скромное молитвенное здание уже горело. Три примчавшиеся пожарные машины быстро потушили пламя, и было установлено, что здание внутри какие-то негодяи облили керосином и подожгли.
      Расчет понятен: измытарить, утомить, извести, подавить, сломить волю. Последовательно, методично, целенаправленно. Но если слабого кажущиеся непреодолимыми трудности ломают, то сильного – закаляют и побуждают на новые, еще более упорные действия. Протоиерей Михаил Женочин оказался не из слабовольных. Вместе с еще немногочисленной, но дружной, сплоченной группой православных верующих созданного им при молельном доме прихода он повел борьбу – именно борьбу, иначе и не скажешь! – за постройку в Гдове православного храма.
     Вообще-то надо говорить – о воссоздании. Когда-то в городе было шесть храмов, но три из них были уничтожены так называемыми воинствующими безбожниками, а еще три в годы Великой Отечественной войны фашистскими оккупантами. Взорваны, до основания снесены, так, что даже руин не осталось. Ну, хоть один восстановить бы, хоть один! А если уж строить, то – какой? Ну, конечно же, из прежних самый лучший! Так и порешили о. Михаил со своими прихожанами: воссоздать великолепнейший Кафедеральный собор во имя великомученика Димитрия Солунского, возведенный в 1540 году в центре грозной по тем временам древнерусской боевой Гдовской крепости, напоминавшей своими стенами и башнями Московский Кремль.
     Дерзостью это было, прямо скажем, неслыханной. Это несколько позже в стране начнется общественно-патриотическое движение за восстановление взорванного большевистско-троцкистскими варварами в 1932 году храма Христа Спасителя. Но то, подчеркнем, несколько позже и – в Москве. А тут, в глубинке, в провинции, о таком, казалось, нечего и помышлять. Местная районная, да, пожалуй, и областная, власть была в полной растерянности. Что, собственно, и помогло начать подготовительные работы.
     По правде сказать, мне тоже эта затея казалась малоперспективной. Мы много говорили по этому вопросу с местной учительницей Верой Владимировной Беляковой, которая преподавала в Гдовской средней школе историю, а затем стала директором Гдовского краеведческого музея. Видя мои сомнения, она как-то с укором обронила:
     – А вот Александр Сергеевич Пушкин всегда и везде был среди людей и с людьми… А вы... Вы же – писатель!..
     А чем я мог помочь? Написал и опубликовал в районной газете «Гдовская заря» статью «Возлюби ближнего своего». Затем – интервью, точнее – пространную беседу с отцом Михаилом, потом еще солидную корреспонденцию агитационно-пропагандистского плана в поддержку движения за восстановление храма Христа Спасителя, имея в виду и необходимость возрождения православного собора в Гдове. Но что для большевистских ортодоксов мнение какого-то там клерикально, видите ли, настроенного, да еще проживающего в провинциальном захолустье, писателя. Он вроде и писатель, и не писатель. Одна завзятая большевичка, слышавшая наш разговор с Верой Владимировной Беляковой, этак пренебрежительно скривила губы:
      – Ну, вы-то не Пушкин!
     И так посмотрела, что где уж нам, дуракам, с ней чай пить.
     А другая и того хлеще выдала. Заявилась в редакцию районной газеты и грозно предупредила:
      – Будете Каширина с попом печатать – я на вашу «Гдовскую зарю» подписываться больше не буду и куда следует сообщу!..
     О гневной позиции райисполкома и райкома КПСС мне тотчас сообщили из редакции. Так, мол, и так, извините, но… Тем паче, что редактор – член бюро райкома, и все такое прочее… Со всеми вытекающими отсюда и для нас, и для вас, как коммуниста, нежелательными последствиями…
     Вере Владимировне Беляковой удалось несколько больше. Когда в Гдовской крепости проводились археологические раскопки, она познакомилась с руководителем экспедиции профессором А.Н.Кирпичниковым. Ему и догадалась написать. Надо отдать должное, Анатолий Николаевич по своим авторитетным каналам запросил и получил разрешение на продолжение раскопок. Как-никак, старинная Гдовская крепость – памятник оборонного зодчества исторического значения. В Гдов был командирован известный археолог Лев Николаевич Большаков. Под его руководством отец Михаил вместе с прихожанами дружно приступили к поискам фундамента некогда возвышавшегося в крепости Димитриевского собора.
     Трудно передать словами чувства, охватившие участников раскопок. Сами собой приходили, навязчиво лезли в голову трагедийно звучащие строки: «Время любить и время ненавидеть… Время разрушать и время строить… Время разбрасывать и время собирать камни…» И насмешливо-горькое из житейского нашего балагурства: «Ломать не строить – душа не болит…» Разбрасывать, разрушать – это ведь проще, тут сила есть – ума не надо. Вот он, вот – раскопанный, словно чудом сохранившийся в земле фундамент величественного старинного храма, постройки 1540 года. Сколько лет его строили? Ясно – не один год, а взорвали – в момент. У кого же, у какого варвара, какого вандала поднялась рука?..
     А неподалеку от найденного фундамента старинного Димитриевского собора был обнаружен еще один, по всему видно – еще более древний. Отец Михаил незадолго перед тем давал мне почитать потрепанную, не помню, какого года издания, старую книгу, которой он очень дорожил. Там я прочел, что когда-то в Гдове была церковь, где не то молился, не то подарил икону, накоротке остановившись там, Александр Невский, когда вел свою дружину навстречу тевтонским крестоносцам к Чудскому озеру. Так, может, вот это и есть фундамент той церкви?! И такой повеяло легендой, такое волнение в груди – исследовать бы, разузнать, уточнить, но… Нужны специалисты, нужны эксперты, нужны средства, а тут лишь небольшая группа самодеятельных археологов – прихожан…
     А еще из взрытой земли так и обдало вдруг ледяным, могильным холодом. Вперемешку с камнями, буквально сразу под снятым дерном, видно, наспех, второпях или просто наплевательски небрежно, без вырытых могил похороненные, лежали человеческие скелеты и кости. Много, очень много костей. И дальше, дальше вглубь – опять и опять. И снова горестный, подсказанный памятью, рвущий душу скорбный вздох:
О, поле, поле, кто тебя
Усеял белыми костями?
     А тут и не поле – тут всего-то небольшая площадка, а костей, черепов, скелетов!.. Боже мой, в горле – ком: груды!.. Гора!.. Стали подсчитывать – свыше полутысячи фрагментов человеческих тел. Те, что поглубже, лежали, по словам отца Михаила, правильно – захороненными лицом к востоку. Можно  предположить, что это были ратники, когда-то павшие при защите крепости и священнослужители, а другие?..
     По рассказам старожилов, после событий 1917 года в старинной Гдовской крепости была тюрьма, где заключенных пытали и губили заплечных дел мастера Дзержинского и Ягоды. Затем в годы фашистской оккупации это здание использовали по тому же назначению немцы. Тюрьма вплотную примыкала к собору и при отступлении была взорвана гитлеровскими карателями. И опять из груди – тяжелый, горький, скорбный вздох: «О, матушка сыра земля родная, русская! И косточки все русские, русские, православные! О, многотерпеливый и многострадальный русский народ! Сколько таких вот взорванных храмов и тюрем, после которых ни креста, ни надгробного холмика!..»
     Прихожане с отцом Михаилом бережно, трепетно собрали останки замученных и убиенных и захоронили в семи переполненных гробах. В древнем русском городе Гдове, в древней русской крепости находится теперь уникальный мемориал, где в одной братской могиле под православным крестом захоронены останки русских людей нескольких эпох. В самый раз было бы соответственно значению установить здесь и достойный памятник. Но…
     Но, спохватясь, очухавшись от некоторого замешательства, партийные чиновники продолжать раскопки запретили. Не в меру, так сказать, активный, много на себя берущий поп, то есть отец Михаил с прихожанами, был спешно вызван в Псковское областное управление культуры.
     Чего можно было ожидать? Да ничего хорошего. Прямо говоря, над ним устроили прямо-таки глумливое судилище. А он еще поехал туда в облачении священнослужителя. А это в ту пору для твердокаменных власть предержащих большевиков-атеистов все равно что разъяренному быку красная простыня. При троцкистско-хрущевском гонении на Русскую православную церковь из каждого десятка сохранившихся по стране сельских церквушек закрывалось девять. Так что служитель церкви в его одеянии, да еще с крестом на груди, был сущей невидалью. Ну и вызверились на отца Михаила «культурные» областные начальники. А он…
     Молодой, высокий, широкоплечий – настоящий свято-русский богатырь, он встал в полный рост, как вставали под стрелами или под пулями идущие в атаку русские ратники, и поистине, как громом с ясного неба, ошарашил сидящих перед ним, уже высокомерно торжествующих свою победу чинуш:
      – Мне все равно, какое решение вы сейчас примете – поддержать верующих или запретить. Только знайте, храм в Гдовской крепости будет. Непременно будет! Даже если вы примените слезоточивый газ и брандспойты. Вы будете разгонять, а мы будем строить!..
     Одна из наших армейских оценок человека – вопрос: «Пошел бы с таким в разведку?»
     Уважительно, да что там спустя время преуменьшать – едва ли не с восторженным восхищением подумалось: это – мужик! Молодец! Молодчина! С таким нам по пути! И в разведку, и в бой – локтем к локтю! Но…

                «…Как дети…»

     Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. А дело, точнее, дела – опять же, как в сказке: чем дальше, тем страшней. И самое мерзкое, самое поганое в том, что гром грянул не из грозовой тучи, а из вонючей навозной кучи. Поскольку отец Михаил хлопоты по воссозданию не прекратил, среди населения начали распространяться, якобы сами по себе, невесть из какого источника, поползли толки кривотолки о его махинациях по добыванию денег. Вплоть до того, что облапошил, едва ли не ограбил молодой поп другого, доверчивого и простодушного старичка-попа из деревни Прибуж. Тот, мол, самая что ни на есть святая простота, сельщина-деревенщина, развесил уши, клюнул на льстивые речи многоопытного прохиндея-комбинатора и вручил ему накопленную за многие годы умопомрачительную сумму. Вручил, дескать, по наивности своей на благое начинание, а что там и куда – кто знает! Ну, прямо-таки по дедушке Крылову: сыр выпал, с ним была плутовка такова!..
     Не преминули ловко сыпануть сольцы и мне. Да ладно бы одному мне – всей моей семье и родственникам. Прихожу как-то домой – на моем письменном столе толстенный фолиант – «Наука и религия», а поверх записка, нечто вроде злоехидной частушки:
Каширин в «Гдовскую зарю»
Понес какую-то херню,
Кого люблю, тому дарю
Религиозную брехню…
     Смотрю: моя дражайшая супружница, ее сестрица и мой свояк, сын местного районного прокурора Владимир Николаевич Баландин, вроде и не смотрят в мою сторону, а сами хитренько, этак искоса, наблюдают, какая же будет у меня реакция. Я нарочно тоже играю в молчанку, ни слова не говоря, свертываю подсунутую цидулу, сую между страниц в книгу и преспокойно кладу на полку.
     Не выдержал свояк. Романтик-геолог, кандидат технических наук, он и стихи пописывал, так что не надо было гадать, чьих рук занозистое творение. Да он и не скрывал. Наоборот, по-свойски горячо ринулся наставлять меня на путь истинный. Ты, мол, с кем связался? Да на тебя же все теперь, знаешь, как смотрят? Ты – писатель, коммунист, а он? Он же уголовник! Вон и батя может подтвердить…
     – Слушай, – съязвил в отместку и я, – шел бы ты со своим прокурорским тоном…
     Ну, скандал не скандал, а разговор не из приятных. И не первый, и не последний. Не слушаю, отмахиваюсь, но и у самого мысли вразброд. Кто его знает, чем черт не шутит, когда Бог спит. Мне вон не наскрести этих треклятых рублишек, чтобы свою бревенчатую избу кирпичом обложить, а тут на собор, на огромнейшее здание какие деньжищи нужны! Где он их, этот поп, добывает? Государство-то копейки для этого не дает, а если какой-то там деревенский поп расщедрился, то не такой уж он, наверно, и простофиля, если такую мошну какими-то неведомыми талантами под завязку набил. В трудах праведных не наживешь палат каменных.
    – Послушай, – не отстает между тем свояк, – ты что же, становясь на сторону этих склочных попов, утверждаешь, что Бог есть?
     – А ты, – пуляю встречную шпильку, – утверждаешь обратное?
     И пошла  у нас полемика-перепалка, которую я потом белыми стихами законспектировал:
Божественный» диалог
– Бога нет!
– Кто сказал?
– Я говорю.
– А откуда ты знаешь?
– Что?
– Ну, что Бога нет.
– А я не знаю.
– А что же ты говоришь?
– Так что, по-твоему, Бог – есть?
– Я не знаю. Я просто спрашиваю: кто сказал, что Бога
                нет?
– Но тем самым ты утверждаешь…
– Да ничего я не утверждаю. Я просто спрашиваю…
– Ну, знаешь!..
– Ну?..
……………………………..
     Муж да жена – одна сатана. В поддержку моему раздосадованному оппоненту меня ехидненько поддела свояченица:
     – Володя, ну что ты, в самом деле… Просто он решил писать детектив. Сейчас мода на детективы. Вон даже Виктор Астафьев – и тот «Печальный детектив» издал. А этот… как его… фамилия из головы вылетела… Ну, который еще и деревенский детектив вон аж в «Роман-газете»… Так почему бы спрашивается, еще и церковно-поповский не сочинить? Вот он и собирает материал, – с милейшей улыбкой посмотрела она в мою сторону. – Надо же  разобраться, которому из этих безгрешных батюшек верить…
      Ну, и моя благоверная – туда же:
      – Вечно ты всем веришь! – не скупясь, перчику сыпанула. – Сколько раз на этом обжигался, а… Теперь вот еще и этому попу!..
     А когда жена начинает учить-вразумлять… Не зря же говорят, что у жены язык острее пилы…
     Забегая вперед, скажу впрочем, что в скором времени и моя «пила», и ее шустренькая сестрица, и ее муж – старший научный сотрудник лаборатории космической океанографии, тоже коммунист – дружно приняли обряд крещения у отца Михаила, будто это и не они так дружно его хаяли. А моя дочурка, комсомолка, оказывается, еще в 16-летнем возрасте втайне от меня – тоже! В те советские годы пожелавшему креститься нужно было писать заявление с собственноручной подписью и указанием местожительства. Его отец Михаил подарил мне для семейного архива и, естественно, простодушно, хоть и с видимой хитрецой спросил:
     – А вы?..
     Что-о? Чего? У меня и челюсть отвисла. Мне – со школьных, пионерских лет закоренелому атеисту! Мне – почти фанатичному по складу характера марксисту-ленинцу! Мне – почти ортодоксальному материалисту-коммунисту! – креститься?! Да еще в моем-то, уже пенсионном возрасте – в церковную купель?!
     – Нет, раздеваться догола не потребовалось, – успокаивающе поведал свояк. – Мы только разулись, и отец Михаил постелил нам под ноги коврик.
     Ха-ха-ха или хо-хо-хо? Профанация! Владимир Красное Солнышко в холодные воды Днепра крещаемых загнал – чтобы по-настоящему! А тут все тебе удобства, полный комфорт – в храме, да еще и с ковриком!
      – Так там пол очень холодный, – пояснила внучка. – Прямо-таки ледяной. Ну, чтобы не простудились…
     Оказывается, и она уже крестилась, и она! С такой любовью, с такой гордостью носила красный пионерский галстук, и вот…
     Д-да! Вся моя семья уже крещена, и все родственники… Д-да! Мелькнула невозможная мысль: предуказание? Я с тайным испугом и негодованием отмахнулся. И все же, все же…
     – Ладно, – видя мое смятение, раздумчиво успокоил отец Михаил. – Не один вы такой. Ну, да ничего, начнут стареть-болеть, по-другому начнут думать, по-другому заговорят, сами придут…
      О-о, понятно! Страх перед неведомым потусторонним пригонит! Чтобы, значит, там, на том свете, некрещеным в геенну огненную, в ад не загреметь! Но это же… Это же значит креститься из трусости, из корыстных, попросту говоря, шкурных соображений. Но это же не только перед самим собой, перед собственной совестью – и перед Церковью, и перед Самим Всевышним – фальшь, лицемерие!
     Задал мне головоломку отец Михаил! Задал! Да и не мне одному. Кто из нас, так сказать, вынужденно-невольных советских атеистов, кто втайне, а кто и не таясь, и наедине, и в доверительных разговорах с близкими не подумывал, не вопрошал: «Ну, а все ж таки, как оно в действительности – есть Бог? Нет?.. Кто знает…» А вот молодой человек, которому в нашей стране, как известно, открыты все пути-дороги к самым значительным свершениям, избрал себе поприще священнослужителя, облачился в поповскую рясу, добровольно, осознанно обрек себя на такую вот судьбу и тем самым без малейших сомнений сказал нам: «Да, Бог есть!.. Есть!..»
     И пошли, потянулись к нему колеблющиеся, сомневающиеся, неверующие, чтобы стать верующими. В день закладки воссоздаваемого старинного православного собора после торжественной литургии в скромной молельной избе к древнерусской Гдовской крепости двинулся такой многолюдный Крестный ход, что оставалось только ахнуть. По красным датам советского календаря на праздничные демонстрации не всегда такая масса народа выходила, хотя там, как мы тогда пошучивали, явка была добровольно-принудительной. А тут – тут сугубо добровольно! По зову души. По велению совести. А я?..
     Меня-то, конечно, там не было. Не мог я вот так разом взять да и переломить себя. С давнишних нашептываний бабушки Боженька представлялся мне когда-то этаким благообразным седеньким старичком «иже еси на небесех», восседающим на белоснежном пушистом облачке, невесомо проплывающем в солнечной синеве. Ну, ясно, Бога потому и не встретить тут, на земле, Он ведь живет где-то там, на недосягаемом небе. А потом, когда я стал уже военным летчиком, этак иронически над своими детскими представлениями посмеивался. Ну, вот и облака уже далеко внизу подо мной, и тропосфера, и стратосфера, и с моего высотного реактивного двухтурбинного воздушного корабля до космоса рукой подать, а где Он, бабушкин Бог?!
     И все же, все же… Всяко думалось, стихи сами собой складывались:
Лечу. Турбины стонут глухо.
Высот космических достиг…
Но есть еще высоты духа.
Они превыше всех иных!..
     Словом, при всей моей материалистической закваске я, чего уж там душой кривить, не мог не испытывать сомнений перед непостижимой таинственностью происхождения жизни на земле и бытия всего сущего. Теория Большого взрыва… Связь между физикой элементарных частиц (то есть «бесконечно малого») и космологией (наукой о «бесконечно большом»), дарвиновская теория эволюции, исследования археологов, астрономов и астрофизиков, наконец, прорыв туда, в еще недавно загадочный своей недосягаемостью космос… Ну и что? А – ничего. Чем дальше в лес – тем больше дров…
     Будучи летчиком и современником эпохи начала покорения космоса, я не мог не увлечься трудами Циолковского. И однажды прочел у него, что он ощущает или догадывается, как в его мозг, в его мысли, в его мышление властно вмешивается некий более могущественный, по всей вероятности, Космический разум.
     Это при его-то гениальности! Или, может, его гениальность отсюда и проистекала? Не зря же кем-то, кажется, Гёте, сказано, что гений – это посредник между людьми и Богом.
     Подобного рода воззрения в марксизме-ленинизме именовались идеализмом. За мою увлеченность трудами Маркса-Энгельса-Ленина, которые я добросовестно штудировал, а больше за наивность во взаимоотношениях с людьми меня часто за глаза, а то и в глаза в насмешку называли Карасем-идеалистом. Ну, в обычной повседневной жизни, в быту, это, конечно, чепуха, а вот в стройных партийных рядах обвинение в идеализме вменялось в непозволительно большой грех. Тем не менее, я дерзал полагать, что догадка Циолковского – это нечто, еще не имеющее своего термина в философии, где материализм смыкается с идеализмом.
     Вдобавок доводилось уже читать, что понимаемая иносказательно история возникновения жизни, изложенная в Библии (в книге «Бытие») не противоречит современным биологическим знаниям. И даже более того: казалось бы, полные и непримиримые антагонисты – наука и религия пусть разными, совершенно разными путями, но идут к одной общей цели постижения истины. Только религиозные догматы более доступны для масс. А для тех, кто сомневается, в назидание простенькое, кажется, евангельское: «Будьте, как дети!» Тогда, стало быть, и поверите легче, и вера ваша будет крепче, и легче жизнь.
     А у митрополита Антония Сурожского довелось прочесть, что людям никогда не удастся до конца постичь тайны Творца, да и не нужно, потому что и эту тайну они обратят себе во зло. Как, к примеру, расщепление атома. Так что…
     Так что лучше уж «будьте, как дети». Но быть, как дети, я уже не мог. И, тем паче, счесть, что молодой священник отец Михаил, пусть и закончивший духовную академию, является, видите ли, посредником между мной и Богом. Мало каши ел!..
     Думалось, писалось:
В какой-то там урочный час,
Неведомо на что,
Допустим, Бог сварганил нас.
Пусть так. А Бога – кто?!
     Это я, продолжая наш спор, своему недавно принявшему обряд крещения свояку Владимиру Николаевичу Баландину вопросишко преподнес. Он только озадаченно головой мотнул:
    – Д-да, действительно…
     Тем не менее, когда мы проходили или проезжали мимо какой-либо церкви, осенял себя крестным знаменем. Как же, он теперь – верующий.
     – Раб Божий! – хмыкал я.
    Он терпеливо молчал. Слово – серебро, молчание – золото.
     Ах, поистине, многие знания – многие печали. А потом…
Размолвка

     А потом судьба-злодейка подсуропила мне еще один крутой зигзаг. Темной душной ночью, аккурат в половине второго, едва я прилег после моей усердной и, как ворчала жена, дурацкой писанины в постель, – тягчайший сердечный приступ. У меня и до того уже было как-то предынфарктное состояние, в которое я загнал себя, работая над книгой «Атомная трагедия», а на этот раз и того тяжелее. Ну, словно скалу мне на грудь положили – ни охнуть, ни вздохнуть. Всё, думаю, конец – амба!..
     Тем не менее, когда врачи помогли отдышаться, от госпитализации отказался. Не верилось, что так уж серьезно. А главное, не хотелось бросать начатой работы. Но и на вторую ночь приступ повторился, и на третью, и далее – аккурат в полвторого… Уколы, таблетки, постельный режим – всё это скоро настолько осточертело – хоть в омут башкой. Главная беда – писать нельзя. Иные думают: ну, что там у писателей за работа, сиди себе за столиком да ручкой по бумаге води. На самом деле это очень и очень нелегкий, подчас поистине каторжный труд, где нужны упорство, воля и слоновье здоровье. А мне, если не писать, сама жизнь кажется бессмысленной и бесполезной.
     Словом, лежу – болею, во все лопатки себя жалею, об этом и вспоминать бы не стоило, если бы…
      Атеистами подмечено, что в «ловле душ» религия ловко пользуется тем, что болящим да скорбящим нужно утешение. Что же, и мне, стало быть, искать сейчас утешения в церкви? Подтвердить неоспоримую правоту атеистов?.. Истинно – смех и грех!
      Но опять же – где Бога нет, там дьявол. И подвернулась мне под руку боевая, зубастая о ту пору, оппозиционная газета «День» с любопытной статейкой о так называемой природооздоровительной системе Порфирия Иванова «Детка». Принципы, методика предельно просты: не пить, не курить, не делать и не желать людям зла, по субботам (с 18 часов пятницы до 12 часов воскресенья) голодать и ежедневно утром и вечером либо купаться в природном водоеме, либо становиться босыми ногами на землю при любой погоде в любое время года и окатываться ведром воды. И чем холоднее вода, тем лучше.
      Просто? Да куда проще! А результаты по свидетельству многих последователей, прямо-таки чудодейственны. Но что более всего меня подкупило, так это дерзко сформулированный Порфирием Ивановым невероятный для марксизма-ленинизма едва ли не философский постулат: «Сознание определяет  бытие». Нам-то всю жизнь вбивали, вколачивали, вдалбливали как бы сам собой разумеющийся и непререкаемый догмат Карла Маркса – «Бытие определяет сознание», и вдруг…
      Вот-те и раз! А? Ведь согласиться с тем, что сознание определяет бытие – это в противовес марксистскому материализму впасть в идеализм. А вместе с тем, стало быть, согласиться, признать, что… есть Бог. Вот какие закавыки подкидывает бытие!
     А тут еще мое бытийное, так сказать, физическое, материалистическое состояние! Мало того, что сердце барахлит – аритмия, ишемия – так еще и артроз, и шейно-грудной остеохондроз и так далее. Сам-то я из Брянской области, из знаменитых Брянских лесов, и любил, конечно же, по лесам за ягодами да по грибы шастать, а тут – шагу не ступить. Терапевт в ранге профессора в Питерской писательской поликлинике тяжести больше трех килограммов носить запретила и с таким сочувствием, с такой жалостью на меня посмотрела, что вот хоть сейчас ложись, да ноги протягивай.
     А что, если?...    
     Если сердце еле-еле трепыхается, еле-еле тянет, да на тебя – ушат холодной воды, что получится? Это же, вполне понятно, такая встряска всему организму, что можно вот тут сразу и дуба дать. А чем лучше на уколах да на таблетках прозябать?!. А-а, да хрен с ним! Вышел я в чем мать родила на зеленую травку-муравку босиком, зачерпнул из колодца да и окатил себя с головы до пяток ведром обжигающе холодной воды:
     – Водица-сестрица, всему в природе царица, от всех болезней лечить-исцелять мастерица, дай же ты всем людям здоровье и дай мне мое здоровье!..
      Ах! – озноб грудь, плечи, все тело судорожно встряхнул. Ну, думаю, всё, сейчас вот тут и грохнусь на матушку-сыру-землю… Нет, смотрю, живой…
     Месяцев через шесть, когда я предстал пред грозные очи строгой врачихи-профессора, она спросила:
      – Что это вас так долго не было? Целых полгода… Я же вам сказала – каждый месяц, как минимум, ко мне приходить, а вы…
     Да так, мол, и так, объясняю, я вот на систему Порфирия Корнеевича Иванова перешел.
     Она, видать, была наслышана об этой методике и ее авторе.
     – Так вы, – спрашивает, – может, еще и километрами бегаете?
     – Ну, – скромно бормочу, – километрами – нет, а по полсотни шагов по утрам пробежку начал делать.
     – Извините, – слышу сердитое, – доброго вам здоровьичка и – до свиданья. Я – врач-клиницист и за всяких там знахарей отвечать не намерена…
     А еще спустя полгода я выкинул всякие там пузырьки-капли, валидолы-корвалолы и прочие лекарственные таблетки. О чем, естественно, счел должным написать. В журнале «Семья» опубликовал статью под вызывающе-дразнящим заголовком «Сознание определяет бытие», за которую незамедлительно получил вздрючку от группы питерских большевиков во главе с известной писательницей Еленой Серебровской. В «Гдовской заре» статейка была попроще, но и за нее мне перепало на орехи. И – от кого, вы бы думали? Да, конечно же, от отца Михаила. Потому, собственно, обо всем этом и вспоминаю.
      Встретились мы, можно сказать, столкнулись, аккурат в центре Гдова, на людном перекрестке улиц Ленина и Карла Маркса. О чем-то на ходу разговаривая, отец Михаил шел в окружении большой группы прихожан. Вдруг, увидев меня, останавливается и солидно этак, даже, пожалуй, с нажимом, гневно, чтобы все слышали, вопрошает:
      – Вы что это там, в «Гдовской заре», печатаете»? Хоть бы спросили! У вас что – духовного пастыря нет?!
     А у меня в памяти – тюк! – знаменитые слова Ломоносова: «Не токмо царю земному, но и небесному безответным рабом быть не хочу». Может, и не слово в слово, но помню так. И с вызовом говорю:
      – А я – язычник!
     Гляжу: от меня, как от прокаженного, шарахнулись, да и отец Михаил не нашелся, не знал, что ответить. Так мы и разошлись молча, даже не откланявшись. Надолго разошлись. Очень надолго.
     А события, разумеется, шли своим чередом. Проходя по Гдовской крепости, я видел там огромные штабеля кирпича. Казалось, всё сплошь завалено кирпичом. От края и до края, от стены до стены, глазом не окинуть – все кирпич, кирпич, кирпич, аж смотреть страшно. Это же сколько нужно строителей, какая артель, чтобы с таким массивом управиться! А тут – считанные единицы добровольцев из числа прихожан, да и те словно бы ростом ниже рядом с нагромождениями строительных материалов. Вроде, как муравьишки, копошатся – слабосильные, медлительные, усталые…
     Однако, однако! Как это там у нашего замечательного русского поэта Некрасова? «Встали не бужены, вышли не прошены, жита по зернышку горы наношены…» Ибо «воля и труд человека дивные дива творят!..» Медленно, очень медленно – людишек-то маловато! – но кладка за кладкой, венец за венцом, когда на полметра, а когда и на метр за день потянулся вверх, к верхушкам рядом стоящих деревьев, к небу, возрождаемый храм. И – встал, вознесся, без преувеличения, гордо, величаво, словно тот сказочный богатырь, что после долгого мертвецкого сна сбрызнутый живой водой распрямил свои могучие плечи:
     – Как же долго я спал!..
     Долго, ох, долго! И хотелось порадоваться, вздохнуть посвободнее, приободриться, так нет же, не могла вынести этого злобная сатанинская нечисть. Однажды рано утром стучится в мою калитку отец Михаил – лица на нем нет. Что такое? Что стряслось?
     – Ох, – говорит, – листовую медь ночью украли! С каким трудом мы ее для обшивки купола достали, и вот… Знаю, вы близки, – называет фамилию одного номенклатурного деятеля, – не поможете ли с ним поговорить?
      Как не помочь? Пошли. Поговорили. Да толку-то опять никакого. Сейчас уж и не припомню, как отец Михаил тогда из затруднения вышел. И сколько еще было такого рода неприятностей. Надо ли говорить, каких это стоило переживаний, нервных срывов, и нельзя не отдать должное выдержке, настойчивости, упорству молодого священника, несмотря ни на что добивающегося осуществления своей благородной цели. И был обшит медью купол, и был в августе освящен и установлен на куполе собора крест. А 8 ноября 1991 года, в день престольного праздника собора, начались богослужения.
     Пойти? Не пойти? Зачем? Ради праздного любопытства? Или, говоря посерьезнее, из журналистско-писательского интереса-пристрастия? Все же, как ни смотри, событие для Гдова значимое. Да, в общем-то, не только для Гдова. Кто-то мог лишь снисходительно усмехнуться: подумаешь, мол, великое дело – церковь в заштатном районном городишке! Вон в Москве и по стране ширится патриотическое движение за воссоздание храма Христа Спасителя – так это ж всем храмам храм, седьмое чудо света, общенациональная святыня, а тут…
     А между тем, если вдуматься, то событие в районном Гдове свершилось не только значимое, но, без преувеличения, не менее важное. Тем более, что оно уже свершилось. Это уже своего рода приоритет. Там, в столице, говоря попросту, пока лишь добрые намерения, а здесь уже реально свершившееся дело. Конечно, сравнительно скромное, потому о нем и нет того шумного, помпезного трезвона в средствах массовой информации, который развернулся там, «наверху». Но не потому ли и помалкивает газетно-журнальный и радио-телевизионный официоз, что здесь, в Гдове, не только приоритет, делающий честь одному какому-то там безвестному провинциальному батюшке, но еще и пример для других, таких же рядовых, низовых священников и их единомышленников по всей стране!
      Для подтверждения таких раздумий напомню, что церемония закладки восстанавливаемого в Москве храма Христа Спасителя состоялась в день Рождества Христова 7 января 1995 года.  Только лишь закладки! А в Гдове, повторяю, храм уже был воссоздан, и 8 ноября 1991 года в нем начались богослужения.
     Сенсация? Несомненно! Да не просто сенсация, а событие, достойное внимания церковной, да и не только церковной, историографии. Но тогда-то, конечно, я этого в полной мере еще не осознавал. Просто влекло какое-то внутреннее побуждение, какой-то интуитивный, подсознательный или надсознательный толчок, движение души. Немало способствовал тому и совсем уж вроде бы не относящийся к столь высоким материям чисто житейский пример отца Михаила, пришедшего ко мне после продолжительной нашей с ним размолвки. Помнил он о том нашем резком разговоре на многолюдном перекрестке улиц Карла Маркса и Ленина? Да, разумеется, помнил. Однако не затаил же недоброго чувства, не обиделся и не возгордился – первый ко мне после этого пришел. Чисто по-человечески и я должен ему тем же ответить, не так ли?
      И еще подумалось: а любопытный все-таки факт – та наша размолвка на перекрестке! Нечто символически-мистическое. Ведь меня там сами наименования улиц подстегивали, подначивали, ободряли, воодушевляли на мой языческий выпад. Великие деятели, великие богоборцы Карл Маркс и Ленин, от одних имен разит сатанинским духом, который и доныне витает над теми улицами, где на табличках, как клеймо Люцифера, обозначены не  имена их – псевдонимы. Проще говоря, клички, подобные тем, которыми скрывают свою гнусную сущность преступники.
     Это я к тому, что весьма долгое время колебался, прикидывал, пойти или не пойти на богослужение в открывшийся храм. Марксистско-ленинский сатанизм, большевизм-атеизм тормозил. И в том, что я все же пошел, хотя и не в день открытия, а несколько позже, можно догадаться или хотя бы предположить, что в моей душе возобладал, победил дух моих православных дедов и прадедов. Да, замечу, не во мне одном. Народу пришло немало, хотя многие, не сомневаюсь, тоже наверняка испытывали такие же сомнения. Что можно было понять по тому, как при моем появлении у собравшихся лица засветились добрыми, приветливыми, обрадованными улыбками, и кто-то негромко сказал:
     – Вот видите – и писатель пришел!..
     Более всех обрадовалась мне истинная большевичка, редактор «Гдовской зари». Ну, прямо просияла, даже за руку меня порывисто рядом с собой встать повлекла. Не просто, видать, ой, не просто, ей было сюда прийти. И не только потому, что по номенклатурному положению своему была членом бюро райкома КПСС, а скорее по всем своим убеждениям, если не сказать – по мировоззрению и миропониманию. «Знаете, – рассказывала, бывало, о себе, – я, если понадобится, жизнь во имя коммунизма за Советскую власть отдам!..» И то, что мы оказались рядом в храме, было для нее особой поддержкой.
     А мне, по правде сказать, было до невозможности неловко, даже стыдно. Я знал, что у нее в кабинете, где она царственно восседала на редакторском кресле, все еще красуется огромный, во всю стену, портрет «вождя мирового пролетариата», который давно уже можно было снять, и в улыбке ее, на первый взгляд до обаятельности приветливой сквозило нечто отталкивающее, льстивое и фальшивое. Очень уж любила она рассказывать всякие неприглядные историйки про секретарей и инструкторов райкома, с коими рука об руку много лет «шагала в едином партийном строю». Да еще в таких красках, такой «изящной словесностью», что у меня уши вяли. А когда я однажды осторожненько (женщина все-таки!) дал понять, что ей, женщине, такое не к лицу, она не то что не смутилась, но с гримасой базарной торговки выдала:
     – Да  знаю, знаю, вижу, что вы с ними по-прежнему шепчетесь! И чуть что – опять с ними будете!..
     А вот теперь такая встреча в храме. И как у меня часто бывает в подобного рода обстоятельствах, на ум взбредали когда к месту, а когда не к месту заковыристые сентенции. Как державно-возвышенно возглашал Петр Великий, кто какому Знамени присягнул, тот под оным до конца стоять должен! Или как рубит с плеча неоспоримая народная мудрость: единожды солгавшему кто в другой раз поверит?! Ибо если ты подло предал однажды, то предашь и дважды, и еще, и еще!..
      Нет, ни ей, до самозабвения, до самоотречения преданной родной и любимой партии большевичке, ни мне, еще недавно вдохновенно воспевавшему эту партию стихоплету, никто ничего подобного вслух не сказал, ответа не потребовал. Но тут отвечать должен каждый самому себе – перед своей совестью и перед… Богом! Иначе зачем же ты сюда – в храм, в Божий храм! – пришел?
     Такие вот мысли лезли в голову, обуревали душу. Вся обстановка тому способствовала, к тому побуждала. Храм был только-только еще завершен строительством, стоял, как это называется, на просушке, а тут еще дождливая осень, по краснокирпичным, пока что ни снаружи, ни внутри не оштукатуренным стенам сползали потеки воды. В приделе, где мы собрались, с низкого потолка то и дело срывались, падали на неприкрытые головы и за воротник холодные капли. И под ногами не пол, который еще не настелили, а сырой песок вперемешку с битыми камнями. От мрачных, затянувших ноябрьское небо, набухших темной мутью туч сквозь забрызганные стекла окон – угрюмый, гнетущий полумрак. Право, как в подземелье. Как во время оно вынужденные молиться в подполье первохристиане. Никто из нас даже ни с кем не переговаривался, все в задумчивости, в глубоком, волнующем раздумье стояли молча. И вот…
     И вот словно свежим, благодатным ветерком повеяло в наши лица – в дверном проеме, где как мосток были положены, кажется, три или четыре доски, появился в своем, как мне тогда подумалось, парадном облачении отец Михаил. Я-то ведь тогда не знал символики церковных одеяний, все мерил своими армейскими мерками: черная ряса – повседневный мундир, светлая в золотисто-серебристых узорах, для богослужения – парадная. А от торжественности момента (все-таки в только что построенном храме молебен!) картина дорисовывалась в воображении красками книжно-поэтическими, и отец Михаил увиделся мне этаким, едва ли не сказочно-былинным, русским витязем в грозно сверкающих ратных доспехах. Высокий, статный, красивый, с одухотворенным лицом и властным взглядом из-под строго, по-деловому насупленных бровей – так перед воинским строем появляется командир! – и все мы, собравшиеся на молебен, так и впились в него глазами, словно он вот сейчас и даст ответ на все наши думы и затаенно-душевные терзания. А даст сей момент команду, бросит призывный клич – и мы пойдем за ним, куда поведет. Даже против превосходящих числом, даже против несметных полчищ любых супостатов!
     Да-а… А супостатов-то за стенами храма – о-о-о!.. И не в кольчуге, не в боевой броне, всего лишь с наперсным крестом на груди наш молодой батюшка, а ведь воин! И если не стрелы каленые с наконечниками, напоенными ядом, то злее стрел басурманских Ниагарские водопады марксистско-ленинской и троцкистско-хрущевской атеистической пропаганды, потоки изощренной лжи и клеветы. Недавно в «Гдовской заре» прочитал:
      «Бывшие атеисты, бывшие члены общества «Знание», которые ходили с атеистическими лекциями по деревням, теперь под видом спасения памятников архитектуры, «культурного», так сказать, достояния призывают строить церкви. Снова хотят поставить народ на колени, бить лбами о каменные плиты…»
      Хм, и вот сегодня она, многоуважаемая редактриса этой самой «Гдовской зари», подписавшая в печать номер с упомянутым текстом, пришла, стало быть, встать здесь, в церкви, на колени, бить лбом земные поклоны? И я – тоже? И все мы, здесь собравшиеся?..
     Совсем еще недавно, в октябре 1990 года, Верховным Советом России принят закон «О свободе вероисповеданий». Значит, до того верующие были, по существу, вне закона. И до онемения страшно читать, что тогда творилось! За один только 1919 год было уничтожено 32 тысячи православных священников. Да с какой жестокостью, с каким изуверством. Читаешь – кровь в жилах стынет: «утоплен», «исколот штыками», «забит прикладами», «прострелен и заморожен», «изрублен саблями», «сам рыл себе могилу», «расстрелян за проповедь», «за колокольный звон»…
     В 1917 году в нашей стране было свыше 78 тысяч православных храмов, а по некоторым данным и больше, но уже к 1939 году осталось что-то около сотни. В 1917 году в православных храмах служило больше ста тысяч священников, а после жестоких казней и репрессий к 1939 году из этого числа осталось на свободе лишь около 500. В 1918 году были закрыты все духовные учебные заведения, а к 1930 году не осталось ни одного действующего монастыря.
     В газете «Советская Россия», когда был принят вышеупомянутый закон «О свободе вероисповеданий», тогда же, в октябре 1990 года, довелось прочесть вынужденное признание, что никто не приведет примера того, «чтобы именно так над религией, над своей культурой глумилось какое-либо другое государство».
     Что мог сказать я после этого отцу Михаилу, слушая его проповеди, направленные против большевиков? Разве что пробормотать в оправдание, что я-то не большевик, я не того поколения и в той садистской вакханалии против русского православия не участвовал. Но вместе с тем мне, коммунисту, было стыдно и обидно, что я, человек с высшим образованием, советский офицер, а затем военный журналист и писатель, дожив до преклонных седин, ничего этого не знал. Так ведь это была обида не на отца Михаила, а на ту правящую верхушку КПСС, которая от меня, коммуниста, меня – верноподданного барана! – эту правду скрыла…
     По прошествии времени, не помню точно, в тот раз или несколько позже, помню только, что день был тоже осенний, дождливый, отец Михаил попросил меня поехать к одной знакомой мне женщине. Зачем? Ну, она – старожил, жила в Гдове в годы немецкой оккупации, значит, должна знать, кто взрывал гдовские храмы во время войны.
      – Коммунисты взрывали! – горячился отец Михаил, – коммунисты! Партизанам было такое здание – взорвать, чтобы потом на немцев свалить!..
     Не знаю, знал ли отец Михаил, что отец той женщины в период фашистской оккупации был назначен немцами в Гдове старостой, а я это знал, и ехать к ней мне не хотелось. Соврет, думалось, как пить дать соврет! Но, с другой стороны, отказаться – значит, как бы увильнуть от поисков ответа. Поехали. И…
      – Нет, – слышу твердое, честное, – нет, не партизаны. Немцы с эстонцами.
     – Да вы подумайте, подумайте, – заволновался отец Михаил. – Мне вот говорят… Многие говорят…
     – Нет, – раздумчиво хмурясь, помотала головой дочь бывшего немецкого приспешника, отсидевшего за свою службу оккупантам двадцать лет в тюрьме. – Нет, врать не стану, не партизаны, немцы с эстонскими карателями…
     И опять у нас с отцом Михаилом вышла крепкая размолвка.
     – Знаешь что, – сказал я, пользуясь тем, что был вдвое старше возрастом, – не надо валить все на коммунистов. И не надо стричь всех коммунистов под одну гребенку. Не мое дело учить тебя, как и какие тебе читать проповеди, но сам знаешь: семь раз отмерь, а потом лишь отрежь… А то заладил –коммунисты, коммунисты!
     А самому тоже был повод, была причина лишний раз задуматься, почему же в самом деле наши храмы взрывали не только большевики, но и немецкие оккупанты? Ведь их-то атеистами не назовешь. На бляхах ремней гитлеровских солдат красовались крупно, выпукло выбитые надписи: «С нами Бог!» Да и по самой элементарной логике врагу было бы выгоднее демонстративно, в пропагандистско-агитационных целях, в противовес коммунистам оставить церкви в целостности и сохранности. И вот в раздумьях об этом читаю, узнаю, что гитлеровский рейхминистр по делам восточных оккупированных территорий Альфред Розенберг, кстати, еврей эстонского происхождения, приказал взрывать наши храмы повсеместно и подчистую. Так, чтобы даже руин не оставалось. С чего бы это? Зачем? Почему? Оказывается, народ, лишенный своей архитектуры, уже во втором поколении начинает утрачивать свой национальный характер и перестает существовать как самостоятельная нация.
     О чем я, конечно же, не замедлил поведать отцу Михаилу. Вот, мол, и ответ тебе на твой вопрос, почему три храма в Гдове взорвали  большевики, а три еще уцелевшие – немцы.
      А вместе с тем сама собой пришла невероятная для меня, коммуниста, ошарашивающая догадка: а не ту ли цель преследовали  и большевистские «рейхсминистры», именуемые «железными наркомами»?! Да к тому же и фамилии-то у них, скрытые за псевдонимами-кличками, истинно на подбор не русские. Начиная с вождей № 1 и № 2. Ульянов—Ленин – он же по материнской линии Бланк. А Лев Троцкий – Лейба Бронштейн. Ну, и так далее – сплошная нерусь, сплошное еврейство. Как с грустной усмешечкой пошучивал, бывало, мой дед, моряк-потемкинец, еврей на еврее едет и евреем погоняет. Марксизм, большевизм, меньшевизм, ленинизм, троцкизм – все это одного иудейского поля ягоды, одного корня ересь жидовствующих, и все – против православия…

                Ересь иудейска

     Мне ли – советскому школьнику, пионеру! – вникать да верить сумасбродной воркотне еще не избавившегося от религиозного дурмана седобородого деда. Я и слушал-то его в пол-уха, да еще что-то такое и свое, по-мальчишески задиристое ввернуть норовил. Как-то даже не верилось, глядя на него, старого, морщинистого, что он был участником знаменитого восстания на броненосце «Потемкин». Как же после такого можно опускаться до обывательских поповских предрассудков! Ты же большевиком должен быть, а ты?...
     Он заводился с полуоборота:
     – А они меня обдурили, эти большевики! Да, обдурили. Начали шастать на корабль такие картавые, как Ленин, тары-бары, земля, воля… Всё, мол, получите, всё дадим. А я… А что мне тогда – двадцать лет деревенскому олуху было, я и поверил… И все мы уши развесили, поверили…
    И выдавал нечто совсем уж контрреволюционное:
     – И Ленин твой меня обдурил! Я ему, твоему Ленину, поверил, а он меня, революционного матроса, вокруг пальца обвел. Где она, обещанная нам, беднякам-крестьянам, земля? Где воля? А?!.
      Каждый, говорят, слышит то, что хочет слышать. Мне такого слышать не хотелось, и всё, что я слышал, у меня в одно ухо входило, а через другое тут же и выходило. «А, ерунда, – думалось. – Как можно валить в одну кучу большевизм и меньшевизм, марксизм-ленинизм и троцкизм, да еще называть всё это кряду ересью жидовствующих?» Выкинул я те крамольные речи из башки, казалось, напрочь забыл, и – надо же! – спустя едва ли не полвека – вспомнилось, всплыло, когда начал собирать материалы для книги «Черная нелюдь. Легенды и документы об убийстве Сергея Есенина». Читал, ахал, за голову хватался, отмахивался, отплевывался, глазам верить не хотел, но…
     «Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния, – витийствовал «пролетарский вождь № 2 Лейба Бронштейн-Троцкий. – Наши юноши в кожаных куртках – сыновья часовых дел из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы, о, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть все русское! С каким наслаждением они уничтожают русскую интеллигенцию – офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, агрономов, академиков, писателей…»
     В окружении многочисленной охраны и хоровода «пишбарышень» разъезжал этот «наркомвоенмор и главковерх мировой революции» в комфортабельном вагоне по истерзанной России и внушал единоутробным собратьям по устроенной им резне: «Наша задача сегодня – поставить свои головы на славянские шеи». И, стервенея от пролитой крови, приходил в садистское неистовство: «Если нужно будет срезать триста миллионов голов, мы, не задумываясь, срежем…»
     А его ближайшие подручные? Первый прямой наместник в Москве, женатый на его младшей сестре, Каменев – он же Лев Борисович Розенфельд. В Петрограде Зиновьев – он же Овсей-Гершон Аронович Апфельбаум. ВЦИК – Всероссийский центральный исполнительный комитет – возглавлял Свердлов, он же Ешуа-Соломон Мовшевич Розенфельд. Наркомом, то бишь, «народным» комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации был Володарский – он же Моисей Маркович Гольдштейн, чье имя, точнее – псевдоним, и доныне носит один из мостов над Невой в Петербурге.
     Доктор богословия А. Саймонс из США жил во время революции в Петрограде, являясь настоятелем местной епископальной церкви. «Я ничего не хочу говорить против евреев как таковых. Я не сочувствую антисемитскому движению. Я против него, – писал он в 1919 году. – Но я твердо убежден, что эта революция имеет ярко выраженный еврейский характер…» И далее отмечал: «…в декабре 1918 г. в так называемой Северной Коммуне (так они называют ту секцию советского режима, председателем которой состоит мистер Апфельбаум), из 388 членов только 16 являются русскими».
      По предложению все того же Лейбы Бронштейна-Троцкого «старое царское» и потому, стало быть, негодное слово «министр» было заменено «звучным» революционно-интернациональным – «комиссар». Новое правительство России получило название Совнарком – то есть Совет Народных комиссаров. Каково мне было прочесть, что в первой четверке советского руководства не оказалось ни одного русского. По признанию известного сионистского деятеля М.С.Агурского, оно состояло из трех евреев и одного грузина. Больше того, из 556 человек, стоящих на вершине административно-командной иерархии с 1917 по 1925 год 448 были евреи.
     «Грабь награбленное!» – с вожделенной ухмылкой, якобы в шутку, бросил «гениальнейший из гениальных» лозунговый призыв «гениальнейший из гениальных вождь мирового пролетариата» Ульянов-Бланк-Ленин. И «гениально» подкрепил необходимость репрессий и расстрелов «гуманностью» марксистско-коммунистических идеалов: «Террор – это средство убеждения», посему да здравствует «беспощадный массовый террор»!
      Усердно, как и подобает коммунисту, штудируя теорию так называемого научного коммунизма, я часто еретически думал, что основоположники и классики этого учения лукаво умалчивают о простом, лежащем на поверхности и в то же время самом существенном, самом главном. О том, что в истоке самых высоких мечтаний о всеобщем равенстве и братстве лежит обыкновенная человеческая зависть. Любой человек так или иначе в чем-то завидует другому. Вплоть до ненависти к тому, кому завидует. Отсюда и воровство, и грабежи, и убийства, и войны, и бунты, и мятежи, и революции. Так что «вождь мирового пролетариата», кстати сказать, никогда не бывший пролетарием, выросший в богатой семье с бонной-гувернанткой при нем, знал, «чем увлечь массы». Ложью. Обещаниями. Призывом к грабежу.
     И – увлек. Заварил кашу. Грабители, естественно, получили отпор, а для их защиты – массовый беспощадный террор.
     А тут еще такое, вроде бы невеликое, но существенное обстоятельство в красивую теорию вкралось. Как упоминалось выше, доктор богословия А.Саймонс из США, да и не один он, отмечал, что революция в России имела «ярко выраженный еврейский характер». Ярко выраженным еврейским был и необузданный, вышедший из берегов ленинский революционный грабеж. Истинно, как воронье, алчными стаями слетаясь в Москву и Петроград, да и в другие города из-за местечковой черты оседлости, еврейские «революционеры» занимали лучшие квартиры, вышвыривая на улицу семьи «буржуев-богачей», завладевали накопленными ими имуществом.
     Все это не могло не вызвать законного негодования русских людей. В народе нарастал ропот, начиналось естественное сопротивление. И тогда 27 июля 1918 года, сразу же за расстрелом царской семьи, где тоже верховодили евреи, Совет Народных Комиссаров издает особый закон об антисемитизме: «Совет Народных Комиссаров объявляет антисемитское движение опасностью для дела рабочей и крестьянской революции».
     Любопытно, а? Движение против бесчинств еврейства опасно для… рабочих и крестьян. Железная логика! Но, по свидетельству тогдашнего наркома Просвещения А.В.Луначарского (он же – Мандельштам), Ленин собственноручно приписал и того круче: «Совнарком предписывает всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию предписывается ставить вне закона». Подписано: «Вл. Ульянов (Ленин)».
      Ставить вне закона означало расстреливать без суда и следствия. А вместе с тем не только поощряло «революционную» еврейскую вседозволенность, но, по существу, выделяло все еврейство в России как нацию особенную, неприкосновенную, прямо скажем, избранную, высшую.
     Что не замедлило проявиться не только в высших эшелонах общественной жизни, но и в чисто житейских взаимоотношениях низов, где в ответ на кровавый еврейский произвол вырвался вопль: «Бей жидов – спасай Россию!» Даже в большевистскую «Правду» прорвался этот призыв, где 3 июля 1918 года под заголовком «Бей жидов!» было опубликовано воззвание рабочих Архангельска «к сознательным русским рабочим и крестьянам», где отмечалось, что повсюду «поруганы, опоганены, разграблены только русские православные церкви, а не синагоги…»
     В самом деле, если уж вы, большевики, против религии как против поповского «опиума для народа», то что же, иудаизм – не «опиум», не дурман? Если русские православные попы – враги народа, то жидовские раввины что – друзья?
     – А они, жиды, нас, русских, и за людей не считают, – говорил мне, бывало, мой мятежный дед. – Они же нас, знаешь, как называют? Гоями. А гои – это значит скоты. А наш Христос для них – немзер. А это знаешь что? А это значит незаконнорожденный… Попросту говоря, прости, Господи, язык не поворачивается сказать, – байстрюк, выблудок… Так вот… А ты говоришь…
      Помню я еще и значок, который гордо носили на груди комсомольцы, скидывавшие с деревенской церкви православный крест. Красивый такой – залюбуешься. Вроде как бело-эмалевое зубчатое колесико-шестеренка с красной пятилучевой звездочкой в центре, крупными голубыми
буквами «СВБ», и по окружности – надпись: «Борьба против религии – борьба за социализм». Да за один только этот значок, за право носить его, наши разбитные парни готовы были, что называется, в огонь и в воду.
     – Не ведают бо, что творят, – горестно вздыхая, ворчал дед.
     А я сокрушался, что еще не дорос до того, чтобы заиметь такой красивый значок…
     Как писал известный русский писатель Леонид Леонов, что спрашивать с простых деревенских парней, которые сбрасывали с церквей колокола и кресты. Их можно и понять, поскольку они были необразованными и оболваненными, темными, и даже простить. А как отнестись к тем, кто подписывал декреты и постановления для такого варварства, кто этим вандализмом руководил? Уж их-то необразованными, темными не назовешь. И не скажешь, что они не ведали, что творили. Ведали, очень даже ведали!
     В двадцатые годы этим черным делом руководил Троцкий, в тридцатые – Лазарь Моисеевич Каганович. Он самолично включил взрывное устройство при уничтожении Московского Кафедрального во имя Христа Спасителя красавца-собора, сопровождая свой геростратовский жест кощунственно-оскорбительными словами: «Мы задерем подол матушке-России!»
     Согласно разработанному этим Лазарем Генеральному плану реконструкции Москвы, было снесено около двух тысяч памятников русского зодчества. Православные храмы взрывала «строительная бригада» при НКВД, во главе которого стоял тоже «железный нарком» Ягода, он же Иегуда, он же Гиршель Генрих Гиршевич. Рука об руку с ним «трудился» председатель Союза воинствующих безбожников Емельян Ярославский, он же – Миней Израилевич Губельман. Когда один за другим в Москве стали рушить древние московские православные храмы, известный русский художник Павел Дмитриевич Корин обратился к Ягоде-Гиршелю с просьбой не уничтожать хотя бы те, которые имеют особую историческую и культурную ценность. Тот вроде бы внял его просьбе и попросил список. Корин незамедлительно такой список представил. А спустя недолгое время с ужасом увидел, что взрывают именно по его списку. «Я волосы на себе рвал, – с горечью вспоминал Павел Дмитриевич, – зачем я передал список в руки злодея…»
     Злорадное, кощунственное, прямо-таки садистское оскорбление русских святынь поистине не знало пределов. Демонстративно осквернялись даже святые для русского народа захоронения предков. По завещанию Дмитрия Донского должна была вечно, пока стоит Россия, гореть свеча в церкви Рождества Богородицы Симонова монастыря на могиле героев Куликовской битвы – Осляби и Пересвета. Увы, здесь расположили компрессорную электромеханического завода «Динамо», и нельзя без содрогания думать о том, что над прахом, над костями самоотверженных защитников Отечества начали безостановочно грохотать мощные компрессоры.
     А вскрытие мощей? 9 августа 1920 года патриарх Тихон пишет председателю СНК Ульянову-Ленину (копия председателю ВЦИК Калинину), требуя отвода следователя Наркомюста Шпицберга, «бывшего ходатая по бракоразводным делам», а ныне от Наркомюста, ревизующего «мощи Православной Русской Церкви, вскрывая раки и гробницы с останками признанных Церковью святых». И что же? А – ничего. И это ведь не единичный пример. Чем могли русские люди объяснить такое наглядное глумление, такое вызывающе-демонстративное надругательство? «Это все жиды, – говорили в народе. – Жидам что… Они самого Христа распяли», – писал Сергий Булгаков, вспоминая о тех временах.
     В те же годы снесли собор Вознесения, воздвигнутый по воле жены Дмитрия Донского в память Куликовской битвы, разобрали Владимирскую церковь, построенную как памятник избавления от татарского нашествия, и Гребневскую церковь, рядом с которой были захоронены поэт Тредиаковский и ученый Магницкий, создатель первого учебника по арифметике, по которому училось не одно поколение россиян. Вечно неприкосновенным по завещанию Кутузова должен был сохраняться мемориал на Бородинском поле. Однако в 1932 году, когда исполнялось 120- летие Бородинской битвы, памятники героям Отечественной войны 1812 года, в том числе громада-монумент, где был захоронен прах генерала Багратиона, разрушили. Неужто и здесь «не ведали, что творили»?!
     Не менее разителен и такой пример. Казанский собор на Красной площади, построенный по обету Дмитрием Пожарским в честь освобождения Москвы от польских интервентов, в конце двадцатых годов решено было отреставрировать. Научную реставрацию проводили под руководством известного русского архитектора П.Д.Барановского, и древнему храму был возвращен его первоначальный вид. Однако едва ли не сразу после завершения реставрационных работ собор был снесен, а на его месте открыли… общественный туалет. «Не ведали, что творили?!»
     И этот пример не единичен. В Санкт-Петербурге в честь победы в Отечественной войне 1812 года была возведена Покровская церковь. В 1934 году ее тоже взорвали, а на ее месте в центре площади Тургенева тоже «воздвигли» общественный туалет. Нечаянное совпадение? Случайность? Уж как хотите и кем хотите меня называйте и обзывайте, а я вижу здесь единую методу глумления над всем русским, да такого, что большего цинизма уже и вообразить трудно. Вот, мол, вам и на ваши православные русские святыни и на вас самих!
     И так осуществлялось по специальной разнарядке уничтожение православных храмов и памятников русской национальной культуры по всей стране. Все бывшие губернские центры обязаны были уничтожить и уничтожили свои кафедральные соборы. Кроме Астрахани и Тулы – «по нерадивости». Торжественно был взорван Преображенский Кафедральный собор с усыпальницей Козьмы Минина в Нижнем Новгороде. Останки национального героя были свалены в ящик и почти тридцать лет лежали потом в фондовом хламе. Точно так же кощунство было проявлено в отношении святых мощей Александро-Невской лавры в Петербурге. На родине Александра Невского в Переславле-Залесском было разобрано 17 церквей. В Костроме было снесено 16 памятников – шедевров русского зодчества, в том числе памятник Ивану Сусанину.
     И что более всего меня смущало, возмущало и повергало в тупое онемение, так это то, что ничего из всего этого я, дожив до своих якобы благородных седин, и знать не знал, и слыхом не слыхивал. Ни-че-го! Ничегошеньки! Во стыд-то, во срам, а?
     Конечно, в оправдание и самооправдание можно сказать, что тут я виноват без вины. Из-за моей, а вообще-то из-за нашей извечной русской простодушной доверчивости. Неловко и горько такое признавать, но что есть, то есть. Пользуясь этим, еще с пеленок обокрали меня, обвели вокруг пальца, облапошили хитромудрые дяди, вдолбили мне в голову ложь, сызмальства, в самые мои доверчивые годы заставили повторять чужую иноверческую ересь, коварную хулу на святыни наших отцов и дедов.
     «Я знаю, что ничего не знаю», – удрученно признался когда-то древнегреческий философ Сократ. Ха-ха, аз многогрешный уж едва ли не первоклашкой превзошел мудростью самого Сократа. Явился однажды из школы, увидел, что бабушка крестится пред иконой, и поучающим тоном изрек:
     – Бога нет!
     – Не трогай Бога! – одернула бабушка.
     – Бога нет! – еще непримиримее возгласил я. И с маху выложил неотразимый, по моему разумению, школьно-атеистический аргумент: –  Попы врут!
     – Попы врут, а Бога – не трогай! – еще строже возразила бабушка. Да только что бабушка и что дедушка с их закоренелыми допотопно-дореволюционными домостроевскими предрассудками против всё знающих и всё понимающих училок и учителей! А потом…
     А потом мы же учили-изучали марксизм-ленинизм. Зубрили. Причем эти «труды» обязательно нужно было конспектировать и предоставлять конспекты преподавателям и своим ближайшим комсомольско-партийным «вождям». А как же – самый главный, самый важный предмет! И мы, можно сказать, молились. Только нашими иконами были «бородатый основоположник» Карл Маркс и его последователь Ульянов-Ленин. И их учение, как нам внушали, было всесильным, ибо было единственно верным. И я, чего уж там от своего прошлого отпираться-отмахиваться, в это верил. Искренне верил. Безоговорочно. И был счастлив, когда мои конспекты и познания классиков марксизма-ленинизма оценивались по высшему баллу. А то, что подавляющее большинство православных святынь в нашей стране постарались уничтожить и саму память о них предать забвению, проходило мимо сознания, поскольку ни в газетах, ни в учебниках о том, разумеется, не писали.
     Так вот и получилось, что когда я впервые услышал разговор о необходимости восстановления храма Христа Спасителя, то поначалу даже в толк взять не мог, о чем речь. Соответственно спервоначала и отнесся. Ну что для меня – атеиста! – какая-то там давно разрушенная церковь! Для меня само слово «храм» было тогда равнозначно понятию «религиозный дурман». Мало, что ли, в борьбе с таковым было снесено всяких там храмов, монастырей, церквей и церквушек! Снесено – стало быть, по тогдашнему моему разумению, на то были основания и необходимость. И нечего, значит, спустя годы о них сожалеть. Известно же, что в определенный период развития человеческого общества религия была явлением приемлемым и даже прогрессивным, но потом изжила себя и стала невежественно-консервативным.
     Но что меня поразило, когда я об этом давно снесенном храме Христа Спасителя узнал? Оказывается, храм был не только культовым сооружением, не только самым большим и самым богатым в мире православным собором, но и грандиозным историческим памятником, пантеоном отечественной воинской славы и символом непобедимости русского народа.
     Все в нем поражало воображение. Высота – 104 метра, так что внутри (для сравнения) могла бы целиком поместиться стометровая колокольня Ивана Великого – одно из крупнейших сооружений этого рода в тогдашнем мире. И вмещал он одновременно 10 000 прихожан. Венчали храм пять куполов, на позолоту которых ушло почти полтонны золота. Столько же весил и установленный на главном куполе позолоченный крест. Ярко блистая на солнце, он был виден в округе за шестьдесят верст.
     Трудно сопоставить с чем-то архитектурно-художественную значимость храма. «Сокровище», – говорили о нем, – «жемчужина, краса Москвы!» И еще – «сокровищница творческого русского духа, русского зодчества, скульптуры, живописи, техники, знания». Его именовали восьмым чудом света. Но особая ценность храма – мемориальная. В его основании была устроена сквозная обходная галерея – нижний коридор, где на 59 стенах находилось 117 огромных мраморных досок-скрижалей с описанием хода боевых действий в Отечественной войне 1812 года. Целых шесть стен (с 11-й по 16-ю включительно) были посвящены Бородинской битве. На одной из них строка: «Выбыло из строя нижних чинов 45 000». Далее – трофейные знамена, начертанные золотом названия воинских частей, принимавших участие в сражениях, ключи от иноземных городов, освобожденных от наполеоновских захватчиков. А еще – поименное, в позолоте, перечисление всех до единого участников защиты Отечества – командиров, награжденных, оставшихся в живых и павших, причем с указанием воинских званий.
     Велика была победа, великий был воздвигнут и памятник в ее честь. На особой мемориальной доске были выбиты слова: «Да будет сей храм стоять века, вознося славу русскому народу!» А когда 26 мая 1883 года состоялось его освящение, в манифесте императора Александра III было провозглашено: «Да будет сей храм во все грядущие роды памятником милосердного промысла Божия о возлюбленном Отечестве нашем в годину тяжкого испытания, памятником мира после жестокой брани, предпринятой не для завоеваний, но для защиты Отечества от угрожающего завоевателя».
     В крипте – нижней церкви собора Христа Спасителя были захоронены герои Отечественной войны, участники сражений при Бородино, Тарутине, под Смоленском, Красным Селом. Каждый входящий мог благоговейно приложиться к полковым иконам, увидеть боевые знамена, прошедшие с войсками через пожарища сражений от Москвы до Парижа. Впоследствии на стенах храма люди писали имена своих родственников и друзей, павших на полях Первой мировой войны, и это не запрещалось. И москвич, и приезжий, будь то мещанин, крестьянин или представитель другого сословия, считал своей обязанностью прийти и поклониться этому святому для каждого православного месту.
     Право, читая, я хватался за голову. Читал и перечитывал: «…вознося славу русскому народу… Русскому!..» «…Во все грядущие роды…» И для меня, значит!..   «…Памятником мира…» Во имя мира, а не завоеваний!.. Во имя «защиты Отечества…» А я…
     Как же так?! Прослужить более тридцати лет армейским офицером, быть русским, быть патриотом, призванным по долгу службы воспитывать патриотический дух в подчиненных, и за всю свою жизнь не услышать и не прочесть о таком памятнике нигде ни слова, ни полслова? И не потому, что был этаким нелюбознательным солдафоном, а потому, что многое, очень многое, слишком многое от меня, офицера и коммуниста, надежно скрыли. То есть не от одного меня, а от всех нас, русских. Это и ошарашило, и обидело, и повергло в озлобление.
     «Сволочь Каганович! – вскипало в душе. – Да и все они, эти Лазари, таковы!.. Все!..»
     И как-то по-новому увиделась сцена из впечатляющего кинофильма «Чапаев», где якобы наивный малограмотный или, может, и вовсе безграмотный русский мужичок спрашивает легендарного начдива: «Василий Иванович, а ты за большевиков или за коммунистов?..»
     И такое обуяло меня наваждение, такое всклокотало через край окаянство, что я готов был бежать по всей Руси Великой и каждому встречному-поперечному криком кричать о своем позднем прозрении. А на ловца, как известно, и зверь бежит, сама судьба, выходит, послала православного священника. И я сказал отцу Михаилу:
     – Вот, – говорю, – вот – большевики, и не надо всех коммунистов одним миром мазать!
     И что же в ответ? Я-то ждал понимания… Ну, если не полного, вот так, с налету, взаимопонимания, то хотя бы мало-мальски раздумчивого сочувствия. А что слышу?
     – А вы, – вроде этак с сожалением усмехается, – антисемит.
     У меня и дух перехватило. И пуще того взыграло ретивое.
     – Хитрый! Хитрый поп! – вырвалось. И еще в несколько другой интерпретации этого слова: – Хитрозадый!
     – Нет,  – спокойно, смиренномудро, видите ли, отвечает, – я не хитрый, я – православный. А для нас, православных, вы, полагаю, знаете, несть ни эллина, ни иудея. Перед Богом все люди равны.
    – Оно и видно! – пуляю.
     Как-то по-другому нужно бы, но от дурости моея мнози борют мя страсти, и какой же русский не любит быстрой езды! Тут меня и вовсе сорвало с тормозов, завертело, закружило, вдарило всем моим разгильдяйством по русскому бездорожью, понесло черт знает куда по всем кочкам, рытвинам и ухабам.
     – Оно и видно! – с нарастающим апломбом повторно выдаю, да еще и соответствующим жестом сопровождаю. – У вас и Бога-то своего нет, а вам все равно. У вас и Бог еврей, да и тот незаконнорожденный. Байстрюк… Бастард… Немзер… Да еще от непорочной Девы… А какая ж она непорочная, а? И это при вашем-то «не возжелай»! Или что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку?..
      Чувствую, не надо бы так, не надо, но уже и остановиться не могу, словно кто-то другой моим грешным языком несусветную околесицу несет:
     Это что ж получается, а?.. Вот если, скажем, моя маменька в своем девичестве меня в подоле принесла, то я – немзер, а она – шлюха, да? А у вас? – О, у вас – Сын Божий, Богочеловек! А она – Богоматерь!
     – Не поминай всуе имя Господа – Бога твоего.
     – Что-о? Чего-о? Ха-ха-ха… А я…Да у нас же был уже разговор… Я, так сказать, имел случай признаться, что я – язычник. И Бог у меня свой – Ярило. Наш, славяно-русский Бог. Свой, родной, а не…
     Лицо отца Михаила полыхнуло таким густым, таким жарким румянцем, что я осекся. Тяжело засопев, он встал и сердито двинулся к двери. Ну, думаю, сейчас хлопнет. Нет, не хлопнул, вышел молча, с достоинством. М-да!..
     Широко раскрытыми, полными страха глазами смотрела на меня присутствовавшая при разговоре моя жена.
     – Что, не так? – с вызовом спрашиваю. – Так!
     Не отвечая, она тоже встала и тоже молча удалилась в другую половину избы, подчеркнуто оставив меня наедине с моими еретическими мыслями.
     «Ну и пусть! – кипело во мне. – Ну и пусть! Они все такие умные-благоразумные, а я… А у меня свой Бог – Ярило!..»
     А на душе, чего уж там, гадко было. Погано.
И нет сильнее одиночества,
Чем одиночество вдвоем…

                Ярь

     А тут еще дочь маслица в огонь, как бы невзначай, плеснула. Как бы между делом однажды спрашивает:
     – А ты крещеный?
     – А что? – настораживаюсь.
     – Да так… Я вот тоже думаю, что Бога нет.
     –  Но ты-то крестилась. Втайне от меня крестилась. Когда еще…
     – А, дура была. Где он – Бог? Нет его.
     – Да ты откуда знаешь?
     – А я его нигде и никогда не видела…
      Не зная, что и сказать, растерянно бормочу:
     – Ты тогда в свои комсомольские шестнадцать умнее была. Хотя после того Институт культуры закончила, высшее гуманитарное образование получила.
     Смотрю – и внученька моя любимая этак ехидненько хихикает. Фу-ты, ну-ты, сатанинские рожки гнуты, яблоко от яблоньки, от меня, стало быть, от язычника, недалеко катится. А высшее образование… В свое время Ломоносов еще сказал, что многознание уму не научает. Да к тому же Институт культуры носил имя Крупской… Да, да, той самой «железной комиссарши» Наркомпроса, по чьему непреложному распоряжению из библиотек изымались, видите ли, антисемитские произведения Льва Толстого, Куприна, лауреата Нобелевской премии Ивана Бунина и других всемирно известных русских классиков. Да, да, той самой, кого Сталин еще при жизни Ленина в сердцах обозвал партийной б… . Ленин тогда еще извинения от него потребовал, да не на того напал.
     А Иван Бунин, между прочим, еще в 1924 году с горестью писал:
     «Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурой. И что же с ним сделали?.. Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее, он разорил величайшую в мире страну и убил миллионы людей, а среди бела дня спорят: благодетель он человечества или нет?»
      Да и сегодня спорят. Кто лицемерно, из трусости: «как бы чего в случае чего не вышло», а кто и всерьез. Еще бы! Этот «благодетель человечества» надолго, аж до наших дней страху нагнал. Когда в разоренной им России разразился небывало страшный голод, в строго секретном письме («просьба ни в коем случае копий не снимать»), адресованном членам большевистского Политбюро, он призвал использовать голод как предлог для изъятия всех церковных ценностей и вместе с тем для нанесения решающего, «смертельного удара в голову врага» – Русской Православной Церкви. «Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше: надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…»
     Полвека прошло с той поры, пять десятилетий… Принимая к публикации мои статьи о таких вот большевистских секретах, до самозабвения верноподданная в недавнем прошлом большевичка, редактор «Гдовской зари» на полном серьезе меня однажды спросила: 
     – Сергей Иванович, а если что… Ну, если опять вернутся, победят они, вы от расстрела за меня заступитесь?
     Я недоуменно воззрился на нее: шутит, что ли? Нет, смотрю, лицо бледное, с явной печатью страха, и ни тени усмешки.
     – А я и вообще против смертной казни, – говорю. – Великая же заповедь, величайшая! «Не убий!..»
     – Да, но…
     Вот ведь какие пирожки-коврижки! Намного, больше чем на добрый десяток годков моложе меня, но и живет, и в храм, значит, вон с каким затаенным страхом идет. Де-ла-а! Что ж, принять обряд крещения – еще не значит стать истинно верующим. Многие из ныне крестившихся, насколько я понял, крестились опять-таки из страха. Так сказать, на всякий случай, из страха перед неведомым всемогущим Богом, который может сурово наказать и не пропустить в рай, в царствие небесное. Словом, и там – страх, и тут – страх. Как в той же кинокартине «Чапаев» один мужик говорит: «Красные придут – граблют, белые придут – граблют. Куда бедному хрестьянину податься?..»
     Нет, все-таки мой языческий бог лучше. И вижу я его каждый божий день. Ярило – это же солнце. Солнышко наше ясное, солнышко красное, дающее свет, тепло и жизнь всему живому. Потому его и обожествляли наши предки славяне. Мудрые они все-таки были люди. Мудрые! От природы мудрые, ибо жили в тесном единстве с природой и вообще всю природу и все в природе обожествляли. Природу, начиная с Ярилы – Солнца, а не какую-то умозрительную абстрагированную выдумку о некоем невидимо-незримом и неведомом Боге.
      И еще что интересно, так это прежде всего то, что в русском языке искони и извечно слово Ярь означает яровой хлеб, весенний посев «яровой ржи» и «яровой пшеницы», дающий более надежный урожай, нежели осенний посев озимых.
     А слово «яркий» – это жаркий, сияющий, далеко видный и даже самый видный, броско красивый.
      А слово «ярый» – это огненный, пламенный, пылкий, горячий, неудержимо страстный, сильный, могучий, неукротимый.
     А слово «ярь» – самый жаркий жар, огонь, пыл, разгар (как в прямом, так и в переносном значении).
      И все это производные от «Ярило», дети «Ярило», дети солнца.
Такими они и были, наши предки, славяно-русы, русичи – красивыми, сильными, неустрашимыми и неукротимыми детьми солнца. Детьми, а не какими-то там «божьими рабами», покорно склоняющими голову перед любой властью, ибо якобы «несть власти аще не от Бога».
     И еще что любопытно, крайне интересно, примечательно и показательно. В первый же день начала Великой Отечественной войны русского народа против немецко-фашистского нашествия пламенным призывом грянули слова знаменитой песни: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна!»
     Право, они и сегодня воспламеняют и воодушевляют русские сердца на борьбу и победу над явными и тайными силами зла. Ибо «за мир, за свет мы боремся, они – за царство тьмы…»

                Противостояние

     Вскоре после того, как мы так недружелюбно разошлись в споре о язычестве и православии, протоиерей Михаил Женочин добился разрешения выступить на митинге в честь Дня Победы 9 мая. Вполне понятно, что еще недавно при безбожной власти его бы и на пушечный выстрел до такого не допустили, но тут новые местные власть предержащие, хотя и были сплошь вчерашними верными ленинцами, уступили. Все-таки неудобно отказать, после того как в стране произошла демократическая революция, хочешь не хочешь, надо играть в ту игру, что играют и там, «наверху». Проще говоря, хочешь жить, умей вертеться, держи нос по ветру, не то быстро вылетишь из руководящего номенклатурного кресла. А власть – она при любом режиме власть. Где власть, там и сласть.
     Некогда уездный, а затем районный, Гдов – город древний. Как сказал бы, наверно, Михаил Юрьевич Лермонтов, прославивший Тамань, городишко захолустный, малый и все такое прочее, но в отличие от некоторых иных такого рода поселений при всей своей скромности город гордый. Причем, надо признать, заслуженно гордый, ибо гордится он не какой-то внешней пышностью и богатством, а своей славной, без преувеличения, героической историей. Наш замечательный русский историк Василий Никитич Татищев писал, что Гдов во время оно носил наименование Вдов, наравне с древнерусским Изборском «был дан в удел княгине Ольге», вдове князя Игоря. А по изустному, дошедшему до наших дней старинному преданию, и того старше, поскольку его в незапамятные времена спасли от уничтожения ринувшиеся в бой взамен павших смертью храбрых мужей героини-вдовы.
     Княгиня Ольга «со многими вельможами объезжала свои владения, везде устрояя погосты, храмы, кресты». По летописным данным, это относится к 947 году, и уже в то время в Гдове стояла древнерусская крепость, сначала, правда, деревянная, но в 1431 году одетая в камень. Да так, что была малым подобием московского Кремля. Ее сложенные из валуна стены шириной около четырех метров со множеством бойниц высотой достигали восьми метров, а шесть грозных башен и того выше. Кремль! От древнерусского «кром» – кремень.
      Военные историки назвали Гдовскую крепость жемчужиной древнерусского военно-оборонительного зодчества. Своим  архитектурным обликом и инженерным устройством она превосходила крепости Изборска, Острова, Порхова, Опочки и всей цепи Псковского оборонительного «каменного кольца», о защитниках которых личный секретарь польского короля Стефана Батория писал, что они неприступны, а русские, обороняясь, «умирают, но не сдаются». Не случайно же далекий, вроде бы заштатный Гдов считали должным посетить Иван Грозный, Петр I, Екатерина II, Павел I, а потом сюда был послан инженер-архитектор Феофиловский, который снял план крепости. И даже когда с развитием тяжелой осадной артиллерии крепость утратила свое оборонное значение, Александр II предписал: «Стен не ломать, но оставить в том виде, в котором находятся».
      Впечатляли своим архитектурным великолепием и гдовские храмы. Одним из самых значительных был возведенный в 1520-1530 годах четырехстолпный, трехаспидный с величавым куполом собор в честь покровителя воинов собор Святого Димитрия Солунского. Рядом построенная по велению Ивана Грозного 52-метровой высоты колокольня, подчеркнуто подражавшая верхнему столпу Ивана Великого в Московском Кремле. Всего в соборе было три колокола, и на одном из них – надпись: «Сии колокола пожертвованы милостию блаженных создателей храма Святого Димитрия при державе благоверного и христолюбивого царя великого князя Иоанна Васильевича всея Руси». Самый большой колокол, отлитый на Валдае, весил 104 пуда.
     Когда-то в Гдовском кремле находилось пять улиц, переулок, около сотни домов, двадцать пять лавок, девять клетей и тринадцать житниц. По башням и стенам насчитывалось двести семь бойниц, из которых сто двадцать две предназначались для пушек, а восемьдесят пять – верхнего боя – для ручного огнестрельного оружия. Гарнизон состоял из полутысячи стрельцов, пушкарей и посадских людей, способных владеть оружием. Поставленный почти в центре Кремля, собор доминировал в его пространстве, что придавало ему еще большую представительность. К восьмигранной, полусотметровой высоты, столпообразной колокольне с двух сторон примыкали два симметричных придела Успения Пресвятой Богородицы и Михаила Архангела. Эта удивительная композиция не имела аналогов ни в псковской, ни вообще в русской архитектуре. Выразительный язык этой архитектурной композиции, заказчиком которой тоже был Иван Грозный, свидетельствовал, что за Гдовской порубежной крепостью стоит «вся великая Москва».
     К северу от крепости на высоком холме, живописно огибаемом рекой Гдовой (некогда – Вдовой), также издавна располагалась по-своему красивая, привлекающая взор церковь во имя святой Параскевы Пятницы. Храм с двумя приделами венчали два купола и двухъярусная колокольня с восьмигранным шпицем, золоченым шаром и крестом. Не ансамбль – картинка! При этом высота колокольни составляла пятнадцать саженей, то есть более тридцати трех метров. На ней было семь колоколов. Потолки внутри были украшены росписью, изображавшей херувимов. Церковь посещали до трехсот, а в большие праздники до шестисот человек.
     Все это, впрочем, было в столь отдаленном прошлом, что, казалось, ничего такого и не было. Теперь на пустынном, поросшем травой забвения месте, где находилась церковь, как-то убого и сиротливо торчит примитивная стела с выбитой на ней в несоразмерных пропорциях с усами в полметра, почти карикатурной физиономией Яна Фрицевича Фабрициуса, с декретом Ленина прибывшего в Гдов в 1918 году и установившего здесь большевистскую власть. Явно какой-то самодеятельный рисовальщик перестарался. Не говоря уже о том, что в годы Великой Отечественной войны русские люди фрицами звали немцев, и уже само это имя с тех пор вызывает у нас отчуждение. Ну, и не знаю уж почему, незадолго до празднования Дня Победы, о котором веду речь, какие-то хулиганы заляпали эту стелу конским навозом. Может, просто из бездумного озорства, а может, знали, что этот ленинец многих тогда в городе расстрелял.
     Рядом со стелой – совсем уж неожиданное соседство! – кладбище с разнородными надгробиями над братскими могилами местных героев Гражданской войны. Здесь в центре нечто вроде сведенного до минимума подобия египетской пирамиды, сложенной из булыжника и поросшей зеленоватым мхом. Одно из надгробий – алюминиевый киль из хвостового оперения уже современного реактивного истребителя. Некоторые из захоронений просто окантованы «гармошкой» уложенных кирпичей. На иных скромных памятниках кустарной работы есть надписи, а тут и вообще ничего – безымянность. Лишь в молчаливой задумчивости скорбно склоняют свои могучие кроны густо разросшиеся деревья. Какого-то официального наименования этому кладбищу слышать не доводилось, но гдовичи называют его Сквером павших борцов.
     И здесь же – мощеная опять же булыжником, а ближе к нашему времени покрытая асфальтом дорога. Чуть в сторонке за ней на высоком пьедестале сработанный, по всей видимости, как стандартная серийного выпуска статуя, – памятник Ленину. Издали не рассмотришь – не то из белого камня, не то покрытая серебристо-белой краской. Чуть подавшись вперед, как и положено витийствующему с трибуны вождю, Ильич, так сказать, весь в порыве, весь устремлен в грядущее, увлекая массы в светлое будущее соответственным жестом властной руки. И если стелу-памятник Яну Фабрициусу навозом осквернили, то ему в эту указующе-направляющую руку повесили ведро с дерьмом.
     Близкие люди, взяв с меня слово никому о том не говорить, рассказали, что это сделала в ночь на 22 апреля, то есть как подарок ко дню рождения «гению всех времен и народов», одна хорошо знакомая мне девушка, только-только закончившая в Питере престижный гуманитарный вуз. Прочла переписку Горького с Лениным, где великий пролетарский писатель пишет, что русская интеллигенция – это мозг нации и потому ее надо беречь, а «величайший из величайших» пролетарский вождь сердито отвечает ему, что это не мозг, а говно. Ну, вот на это она по-своему и отреагировала.
     В небольшом районном Гдове, кстати говоря, установлено два памятника великому «пролетарскому» Ильичу-палачу. Один вот здесь, возле Сквера павших борцов, второй, еще более величественно-монументальный (на века!) – возле здания бывшего райисполкома, ныне – администрации района. Так вот тоже в ту же ночь заляпали дерьмом.
      – Что, и там – она?
      – Нет, там кто-то другой…
     Напасть на след, установить – кто, властям не удалось, и подозрение пало на «церковников», чуть ли не на самого попа. Не пойманный, как известно, не вор, да и не в этом дело. А дело в том, что все празднования в Гдове обычно проводились возле Сквера павших борцов, на площади имени 25-го Октября, в центре которой и возвышается каменный вождь. Когда на митинге в День Победы отец Михаил вышел к микрофону, то он оказался аккурат как бы лицом к лицу со своим бессмертно-могущественным противником. Ну, право, нарочно не придумаешь! Прямо-таки как в потрясающе-впечатляющей маленькой трагедии Пушкина «Каменный гость». Уж поединок так поединок! Статуя. Каменный идол, идолище поганое, чудище огромно, стозевно, главный большевистский истукан и невесть откуда взявшийся, видимо, чудом уцелевший поп в черной рясе. Это по тому времени была еще истинная небыль. Многолюдная толпа, что называется, ахнула и обмерла.
      – Поп! – прошелестело из конца в конец. – Глядите-ка, поп!
      – Явление Христа народу! – негромко, но внятно, чтобы слышали другие, съерничал кто-то за моей спиной. Обернувшись, я встретился с пылающими злобой глазами невысокого бородатого мужичка. В лицо он был мне знаком, мы как-то встречались в парной гдовской общественной бани. Из тех, кого называют большими любителями почесать языком, он и там, нахлестывая себя веником, так и сыпал шутками-прибаутками, а когда кто-то не без зависти обронил: «Ну, ты, мол, даешь!» – весело похвастался:
     – Да, я – комсомолец. Не глядите, что с бородой… Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым.
     – Это каких же ты годов комсомолец? – полюбопытствовали заинтригованные.
     – Двадцатых…
     – Так ты, значит, из тех, кто кресты на храмах сшибал?
     – Ну, сшибать не сшибал, а в Союзе воинствующих безбожников состоял…
     По реплике, зло брошенной теперь, на митинге, можно было понять, что таким он и остался. Да и не один он. По многолюдной толпе катились смешки, общий говор, вроде бы даже, как ропот. Дескать, в такой день и – поп! Только этого еще нашим демократам и не хватало!
     Стоя в переднем ряду, я увидел, как вдруг побледнело лицо отца Михаила. И еще отчетливее увидел, какой же он еще молодой. И даже невольно встревожился за него: переживает! Не дрогнет ли?  Не стушуется? Ведь одно дело вести проповедь в молельной избе или даже в храме, и совсем другое – выступать перед многолюдной массой, перед десятками и сотнями (а тут, пожалуй, и более тысячи) устремленных на тебя глаз. Да еще при таком явно неприязненном шуме.
      Нет, гляжу, не оробел, не растерялся. Терпеливо выждал, когда шум поутихнет, вскинул голову и негромко, но четко, с чувством воззвал:
    – Братья и сестры! Люди православные! Люди русские! От имени прихожан нашего возрожденного из небытия Гдовского храма Димитрия Солунского и от имени всей Русской Православной Церкви в этот великий день я счастлив поздравить вас с нашим великим праздником – Днем Победы!..
     «Ишь ты! – подумалось. – Молодец! Такими вот словами в начале Великой Отечественной войны обратился к народу Сталин: «Братья и сестры!..» Только Сталин-то вон какой оратор был, а ты?»
      Да и здесь, в провинциальном Гдове, немало таких, кого и в шутку и всерьез называют записными, штатными ораторами и мастерами художественного свиста. Вон один из них, горлан-главарь, с партийной кличкой Недомерок, так это ж всем выступлерам выступлер. Про него идет молва, что он обладает даром гипноза. Да такой силы, что может сто человек запросто усыпить. А то и поболе. В зависимости от того, сколько партийных активистов сидело в зале, где он зачитывал по конспекту свой руководящий доклад. Словом – гипнотизер!
     Под стать ему был и его любимчик, воспитанный им аж с пионерско-комсомольских юных годков и продвинутый затем в замы первому секретарю райкома КПСС по идеологии. Его партийная кличка – Жеребцов. Одни говорили, это, мол, потому, что до жеребячьего азарта пылок и горяч толкать пафосно-лизоблюдские речи, а по не менее достоверным слухам, по-жеребячьему падок на местных комсомольско-партийных «богинь». Так ли, иначе, его тоже числили в гипнотизерах, и это было похоже на правду. Когда он витийствовал, всех тоже невольно клонило в сон. На митинге, конечно, не уснешь, тут приходится слушать стоя, но и тут от его патетики судорожная зевота сводила скулы и сами собой слипались веки.
     Протоиерей Михаил Женочин выступал не «по бумажке», то есть не читал речь по заранее подготовленному конспекту, как это было едва ли не обязательным еще и тогда, в период объявленной гласности и так называемого демократического плюрализма. Это было в новинку, и людям понравилось. Да и говорил он безо всякой позы, не «речуху картинно толкал», а просто как бы по-свойски беседовал с собравшимися, пусть и незнакомыми, но близкими, родными ему людьми.
    – Братья и сестры! Люди русские! – говорил он. – Я знаю, что многие из здесь присутствующих еще считают религию не нужным и даже вредным пережитком прошлого. Я знаю, что семьдесят лет безбожной власти сделали свое черное дело, и многие смотрят на возвращающиеся к жизни храмы с нескрываемой враждой. Но я знаю и то, что наш русский народ, несмотря на самые чудовищные гонения на церковь, сохранил в душе свою святоотеческую православную веру. Да иначе и не могло быть. Мы же недавно отметили тысячелетие крещения Руси. Нашей вере, нашей православной душе – тысяча лет. Тысяча, а не семьдесят! Тысяча!..
      – Ну и что? – слышу слева чей-то злой возглас. – У нас сегодня митинг в честь Дня великой Победы, а не для церковных проповедей…
      Оглядываюсь – ба, знакомые лица! Да еще женские, из тех, кто числились до недавнего времени комсомольско-партийными «богинями»: бывшая зам. секретаря райкома КПСС по идеологии и бывшая зав. отделом того же райкома по пропаганде. С той и другой мне доводилось иметь не весьма приятные разговоры о том, что намереваюсь сказать во время своих писательских встреч с читателями. А с ними – ба! – что-то им нашептывая, редактор «Гдовской зари». То ли успокаивает, то ли подстрекает. И уже по толпе в поддержку шумок: «Да, да, о войне, о Победе надо, а не о церкви!..»
     – Братья и сестры! – спокойно, не обращая на них внимания, продолжал между тем отец Михаил. – Я знаю, многие из вас считают, что церковь к войне, к боям и сражениям, к жесточайшим кровопролитным действиям вроде как и непричастна. А я вам вот что скажу… Я скажу, что совсем иначе посмотрел именно в годы войны на Русскую Православную церковь Верховный Главнокомандующий генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин.
     – Ну – поп! – послышалось в толпе. – Во дает! Еще и Сталина приплел…
     – Да, да, да! – все-таки стушевался, заволновался, зададакал отец Михаил. Он всегда вот так, когда обижался и горячился, сыпал этим своим «да-да-да!» И начал сбивчиво, торопливо, боясь, что ему не поверят, рассказывать, в общем-то, и не очень правдоподобную историю. По его словам, дело обстояло так.
     Германский сатанизм, закованный в броню, рассчитывал встретить на своем пути лишь слабый бездуховный атеизм, приодетый врагами Христа, большевиками-иудеями, в ослепляющий доверчивых русских яркий кумач. Но встретился с не угасшим в русском народе русским духом. А русский дух – это дух православный. И русский православный крест на протяжении тысячи лет неизменно побеждал дьявольский меч, Христос – антихриста, вера – безверие.
     Не оставила Святую Русь и Царица Небесная. Патриарх Антиохийский Александр III обратился с посланием к христианам всего мира о молитвенной и материальной помощи России. Тысячу дней и ночей стоял на молитве о спасении Русской Земли иеросхимонах Серафим Вырицкий. Ушел в затвор для моления за Русь в декабре 1941 года (когда немцы были под Москвой!) митрополит гор Ливанских Илия. Он понимал, что значит Россия для мира, поэтому и стал молиться о ее спасении, о просветлении русского народа. Что значит – ушел в затвор? А это значит, что он спустился в подземелье, куда не доносился ни один звук с поверхности и где не было ничего, кроме иконы Божией Матери. И не вкушал пищи, и не пил, не ел, не спал, а только молился, стоя на коленях. Каждое утро ему приносили сводки с фронта о числе убитых и о том, куда дошел враг. Через трое суток бдения ему явилась в огненном столпе Сама Божия Матерь. И получил он от Нее откровение:
      Должны быть снова открыты по всей России храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и из тюрем, чтобы вести богослужения. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда – сдавать нельзя. Надо вынести чудотворную икону Казанской Божией Матери и обнести ее Крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на его святую землю.
     И еще, сказала Матерь Божия, перед иконою Казанской нужно совершить молебен в Москве, затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу тоже нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ, до полного освобождения Русской земли. Когда война закончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена. Если же всё, что определено, не будет выполнено, Россия погибнет.
     Владыка срочно связался с представителями Русской Православной Церкви, с советским руководством. Его письма и телеграммы и теперь хранятся в архивах. А тогда Сталин вызвал к себе митрополита Ленинградского Алексия Симанского, местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия Старогородского и обещал исполнить всё, что передал митрополит Илия. И все было исполнено. Из Князь-Владимирского собора вынесли Казанскую икону Божией Матери и обошли с ней Крестным ходом вокруг Ленинграда, и город был спасен.
     Кто-то насмешливо хмыкнул, кто-то не то шумно вздохнул, не то сердито засопел, но, в целом не вникая толком в услышанное, толпа удивленно молчала, пытаясь сообразить, что он там говорит. А отец Михаил, увлекаясь, еще увереннее продолжал:
     – Потом икона была доставлена в Москву, и Москва была спасена, истинно чудом! И это чудо было явлено заступничеством Божией Матери. Волоколамское шоссе оказалось тогда не перекрытым войсками, и ничто не мешало немцам войти в русскую столицу. И вдруг немцы в панике побежали. Побежали, гонимые непонятным ужасом. По дороге валялась брошенная техника, и никто из немецких и наших генералов не мог понять, как и почему это произошло…
     Тут и я  не то чтобы усмехнулся, но грустно вздохнул. Увлекся отец Михаил, излишне увлекся, его, так сказать, занесло-понесло. Он гордо распрямился и словно бы стал выше ростом, то ли импровизируя, то ли воспроизводя вслух заученный текст:
     – Затем Казанскую икону перевезли в Сталинград. Там перед ней шла неустанная служба – молебны и поминовения павших воинов. Икона стояла посреди наших войск на правом берегу Волги, и немцы не смогли перейти реку, сколько усилий ни прилагали. Был момент, когда защитники города остались на крохотном пятачке, но озверелые гитлеровцы так и не смогли столкнуть наших воинов, ибо там была икона Божией Матери. И знаменитая Сталинградская битва началась наступлением после молебна перед этой иконой. Икону привозили на самые трудные участки боевых действий, где складывалось критическое положение. Священство служило молебны, солдат кропили святой водой, и это воодушевляло и вело их к победе…
     – Регламент! – перебивая, выкрикнул кто-то, в раздражении явно забыв, что на митинге регламент не устанавливается. – Чего он нам мозги пудрит? За дураков держит!..
     Казалось, даже каменный Ленин еще больше наклонился вперед, готовый сорваться с пьедестала и ринуться на ненавистного попа, чтобы своей указующей дланью свернуть ему шею, заткнуть рот. Но и поп оказался не из робкого десятка. Он знал, он видел, что оказался здесь один против всех, но знал и нечто иное. Не просто знал – чувствовал, всем своим существом ощущал, что не один, что за ним всё духовное воинство всей тысячелетней России. И он, возвышая голос, сказал:
     – Да, да, да! В день празднования иконы Владимирской Божией Матери Тамерлан повернул вспять из России в 1395 году… Произошло знаменитое Бородинское сражение в 1812 году…. В день Рождества Богородицы состоялась Куликовская битва, а в Рождество 1813 года последний неприятельский солдат покинул пределы Русской земли…
      Ничего этого никто из собравшихся на митинг, разумеется, не знал, и поэтому все озадаченно примолкли. И еще более уверенно, как заключительный аккорд, прозвучали слова:
     – А владыке Илии Иосиф Виссарионович Сталин подарил икону, и она до сих пор хранится в кабинете митрополита в Хадеде близ Бейрута. Семь лет, как свидетельствует живший в его доме гражданин Ливана Александр Ананов, Сталин вел переписку с митрополитом Илией, и сохранилась кинохроника, запечатлевшая его прибытие в Москву на Поместный собор 1945 года…
     Как это там у Гоголя? « “Батько, где ты? Слышишь ли?” – простонал Остап. “Слышу, сынку, слышу!” – прозвучало среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул…» Миллиона на гдовской площади имени 25-го Октября не было, но все, кто стоял там тем праздничным весенним днем, что-то такое при всеобщем молчании, кажется, ощутили. И каменный Ленин так и не двинулся с места – окаменел еще больше. Благо, словно очнувшись от наваждения, распорядитель торжества взмахнул рукой, и над площадью из клубной агитмашины грянул усиленный репродукторами, уже как бы запрещенный тогда, Гимн Советского Союза, и все застыли, словно по воинской команде «Смирно!»
     А у многих по щекам катились слезы…
     «Это праздник со слезами на глазах…» Сегодня здесь были не только слезы поминовения павших в Великой Отечественной войне, но и о тех неисчислимых жертвах, которые понесла многострадальная Россия еще со времен Тамерлана, да и раньше того.
     И расходились с митинга в каком-то небывало странном настроении.
     – Да-а, – мотнув головой, пробормотал знакомый мой бородатый мужичок. – Поднапустил поп туману, поднапустил! Семь верст до небес, и все лесом. Развел турусы на колесах.
     Его словоохотливость, однако, никто не разделил. А отец Михаил вдруг подошел ко мне, взглядом, глазами спрашивая: «Как, мол, что скажете?»
      Я молча, по-светски, одобрительно пожал ему руку. Но не дремал и где-то на время затаившийся бесенок моего вечного ерничества.
     – А главное, – говорю, – сам  же и подтвердил, что не все коммунисты – большевики.
     – Как? – смотрит недоуменно.
     – А так. Сам же сказал, что доверчивых русских людей в ослепляющий кумач приодели враги Христа большевики-иудеи. Вот тут-то собака и зарыта. Большевики, будем смотреть правде в глаза, их руководящая верхушка – в подавляющем большинстве – иудеи и прочие интернационалисты. А? А насчет Крестного хода вокруг Ленинграда… И возле Москвы…И Сталинграда… Брехня!
     Не то озадаченно, не то отрицающее, растерянно хмурясь, поп крутанул обиженно вздернутой бородой, и мы снова разошлись чужими друг другу.

                Кровавые дебри

     Поначалу мое самолюбие было удовлетворено. Что, поп, съел? Как там у вас в Евангелии? «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить». Ты мне моим салом да мне же и по сусалам, ну и я тебе! Да и не только бы тебе, большевикам бы такой суд, каким они судили!..
      И тут, размышляя вот так, как-то неожиданно для самого себя я растерянно сник. Что там большевики-иудеи и прочая интернациональная нечисть! Вот мы – два русских человека, живем в одном древнерусском городе, ходим по родной исконно русской земле, говорим на родном русском языке, в меру сил и возможностей своих стремимся искренне служить родному русскому народу, родной нашей стране и… И не можем наладить между собой хотя бы маломальского взаимопонимания! Как это там, кажется у Киплинга в повести «Маугли»: «Мы с тобой одной крови, одной стаи, ты и я…»
     Стоп-стоп-стоп! Одной крови… Хм! Крови-то мы одной, а вот дух. Можем ли мы сказать, что мы русские по крови и духу? И что для нашего родства важнее – кровь или дух? Важнее, выходит, дух. Дух нас разводит по разные стороны баррикад. То есть, как развели нас в том красном семнадцатом большевики-иудеи-интернационалисты, так и до сих пор не сойтись. Но если нас развел дух, развели идеи, то…
     Стоп-стоп-стоп! С точки зрения марксизма-материализма кровь – это, конечно же, материя, а идеология – дух. Но тогда… тогда это же чистой воды заклейменный марксистами-материалистами идеализм. Вот дела-то, а? Любопытные пирожки-коврижки! Прелюбопытные!
     Какой-либо более-менее стройной схемы для понимания этого вопроса у меня не было. Вспоминались разве что обрывки из постоянно слышимого в простонародных «низах», извечно бытующего в обиходе. Единокровный брат… Единокровная сестра… Родные по крови… Кровное родство… Голос крови… Зов крови… У нас в крови жидовствующей ереси нет… Кровь за кровь… Кровная месть…
      И здесь же, в этом ряду – полукровки… И еще – кровососы… И еще – у них, большевиков-иудеев и прочих наших врагов, руки по локти в нашей крови…
      Тьфу-ты, ну-ты, мозги свихнешь. И все же, все же! Тут что-то от древнего дикарства, от людоедства, что ли, или от чего-то иррационального, мистического. Вернее, пожалуй, – магического. Древние римляне во времена Тиберия, страдавшие падучей болезнью, для исцеления пили кровь гладиаторов непосредственно из ран, точно из живых кубков. А еще там был ассиратум – целебный напиток из вина и человеческой крови.
      А эта, противная русским людям уже одним упоминанием своим еврейская маца? То есть какой-то их праздничный пирог, который они пекут на Пасху непременно на крови тайно умерщвленных христианских детей, – не из того ли, – не из того ли мистически-магического ритуального ряда? Громко на весь мир прогремели по этому поводу «дела» Дрейфуса и Бейлиса, а сколько их было вообще таких «дел-делишек»? Мало известно и до сих пор русским читателям «Розыскание об убиении евреями христианских младенцев и о употреблении их крови», проведенное и описанное чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел В.И.Далем. В справочной литературе этот документ известен под названием «Записка о ритуальных убийствах», Санкт-Петербург, 1913. Владимир Иванович Даль – автор знаменитого «Толкового словаря великорусского языка». Он описал сотни случаев ритуальных убийств, доподлинно происходивших в различных странах мира. Многие из них были совершены как раз под Пасху.
     История действительно знает множество случаев такого рода с последующими по суду наказаниями виновных. В 1182 году за убийство в Понтаузе (Франция) 12-летнего мальчика евреи были изгнаны из Франции. Французский король Филипп-Август за распятие евреями христианина приказал сжечь одновременно 85 евреев.
     В 1293 году в Кремсе (Австрия) два еврея были приговорены к смерти за убийство христианского ребенка.
     В 1305 году в Вейсензее (Бавария) за убийство евреями перед их Пасхой мальчика Конрада евреи были осуждены и казнены.
     В 1331 году в Юберлингене (на Боденском озере) христианский мальчик был распят евреями, а тело его, исколотое и покрытое множеством мелких ран, было найдено в колодце. Осужденных по этому делу евреев казнили.
     В 1401 году в Диссенгофене, в Швейцарии, был убит христианский мальчик Конрад Лора, четырех лет, неким Иоганном Цаан по подговору еврея Виттельмана, купившего у него кровь ребенка за 3 гульдена. Оба были казнены.
     В 1442 году в Линце, в Тироле, евреи похитили в Страстную Пятницу      3-летнюю девочку Урсулу, выпустили из нее кровь посредством множества уколов и ранок, а труп бросили в воду. Виновные были казнены.
     В 1470 году в деревне Эдлинген, в Бадене, за умерщвление целой семьи нищих – отца, матери и трех детей – евреи, уличенные в преступлении, были приговорены маркграфом Карлом Баденским к сожжению.
      В 1476 году в Регенсбурге евреями была собрана кровь 8 христианских детей для каббалистических целей. В подвале дома еврея Иосселя были найдены останки этих детей и окровавленный камень-жертвенник. 17 евреев были осуждены и казнены.
     В 1540 году в Генингене, близ Нейбура, евреи привязали мальчика Михаила четырех с половиной лет к столбу вниз головой, искололи и изрезали, выпуская кровь. После трехдневных истязаний ребенок был убит, тело найдено в лесу, заваленное листвой. Преступление было совершено перед еврейской Пасхой, осужденных евреев казнили.
     …Привлекает такая литература. Увлекает. Разжигает уже тем, что ее как бы и не существует. Церкви, храмы возрождаются, по малым городам и по деревням даже в молельных домах и в избах богослужения проводятся, а книг об извечной войне христианства с его главным врагом – иудаизмом словно бы и нет, словно они под чьим-то строжайшим запретом. А попадется иная затрепанная, зачитанная – не оторваться, с захватывающим дух интересом читается, как остросюжетный детектив. Только детективы-то, на которые сейчас мода, это, как правило, интригующий вымысел того или иного бойкого на перо писателя. А тут – документы. То есть тут детектив исторически-документальный. Божественный. Расследование преступлений иудаизма против христианства. Антихриста против Бога…
     В 1572 году в Берлине евреи купили ребенка у нищего и замучили его, воспроизводя страдания Спасителя на кресте. Виновные были изловлены, осуждены и казнены.
     В 1598 году в Вязниках был замучен и умерщвлен младенец Альберт. Участники убийства, будучи допрошены порознь, дали аналогичные показания. Младенец был похищен перед пасхой. Евреи Ицик, Залман, Мошко и Аарон замучили ребенка, искололи его и вскрыли вены, затем сообща задушили его. По объяснениям убийц, кровь ребенка была употреблена для теста опреснока (мацы) и примешана к вину. Еврей Аарон признался, что евреи всегда употребляют кровь подобным образом, когда могут ее достать. Труп ребенка был выброшен в болото. На вопрос, почему евреи его не зарыли, еврей Ицик – один из убийц – ответил, что этого делать нельзя, погребать гоя – нечистое дело, то есть – тяжелый для евреев грех. Осужденные в Люблине, все евреи были казнены.
     В 1610 году еврей Шмуль (фамилий у евреев не было) похитил в местечке Сташне ребенка и продал его евреям в Шидловце. Последние приступили к истязаниям ребенка, но были застигнуты на месте преступления, осуждены и казнены.
     В 1669 году еврей Рафаил Леви в Меце (Лотарингия) похитил мальчика, другие же евреи его умертвили. Останки замученного ребенка были найдены в лесу по указанию заподозренных, причем ими утверждалось, что мальчика заели волки. Но одежда на трупе оказалась целой, одетой после убийства, на платье не было никаких следов крови. Евреи были признаны следствием виновными в убийстве  и казнены. Было также перехвачено письмо Леви на имя старейшины синагоги в Меце, в котором он просил помочь его семье: «Я поставил себя в это несчастное положение для целей общины», – говорилось в письме, и Леви требовал, в случае его казни, погребения по еврейскому обряду, иначе он не простит.
     В 1853 году в Саратове евреи зверски убили двух русских мальчиков, совершив над ними обряд обрезания. Убийцы были изобличены и осуждены на каторжные работы (смертной казни за уголовные преступления в России не существовало уже с середины восемнадцатого века). Было также установлено, по показаниям еврея Кригера, что две бутылки с кровью убитых мальчиков были доставлены раввину Шнеерсону.
     В своем «Розыскании об убиении евреями христианских младенцев и о употреблении их крови» Владимир Иванович Даль довольно подробно описал специальные приемы, которые использовались евреями, чтобы полностью обескровить свою жертву. В Талмуде сказано, что после разрушения иерусалимского храма заповедь Библии «не убий» евреи истолковывают лишь как «не убий еврея», а избиение и умерщвление христиан считается подвигом.
     О смерти жертвы говорится: «…смерть пусть будет при заткнутом рте, как у скота, который умирает без голоса и речи». В молитве же при убийстве резник должен говорить: «Нет уст, чтобы отвечать, нет чела, чтобы поднять голову». Потом делается 12 уколов и удар ножа, то есть всего 13 ударов.
     В 1913 году как раз таким способом был убит десятилетний Андрюша Ющенский, чье убийство было вменено в вину еврею Менделю Бейлису, что вызвало большой шум в российской прессе. Вспомнили и избиение младенцев в Египте при «казнях египетских», и избиение младенцев при царе Ироде, и другие ветхозаветные кровавые жертвоприношения евреев «богу Израилеву». В 418 году евреи устроили христианский погром в Александрии, в 419-м распяли христианского мальчика в Имностаре, близ Антиохи, в 614-м   у персидского царя Хозроя откупили II 90 000 пленных, главным образом христиан, и умертвили их жесточайшим образом. Вспомнили и о «стремлении евреев к мировому господству», во имя чего Талмуд, чтобы больше вредить христианству, разрешает все средства – от требования-заповеди «лучшего из гоев – убей!» до лжи, обмана и даже… принятия (обманным образом) христианства.
     Нельзя не заметить, кстати, что известный еврейский историк Грец писал об известном немецко-еврейском писателе Генрихе Гейне, что он только кажущимся образом  принял христианство, как враг, который берет в руки чужое знамя, чтобы тем лучше погубить врага.
     Дело оборачивалось таким образом, что обвинялся весь еврейский народ, в обсуждение процесса были вовлечены широкие круги русской общественности, расколовшейся на два противоположных лагеря. Особо крайнюю точку зрения высказал выдающийся русский философ, писатель-публицист Василий Васильевич Розанов. Опираясь на материалы процесса, которые постоянно печатались во всех крупных газетах того времени, он писал как бы размышляя «про себя», специально подчеркнув это заголовком своей статьи: «При завоевании Ханаана, однако, они «обрекли в заклание богу своему», «богу Иаковлеву» население целых городов, с женщинами, с детьми… Чего ни один в свете народ не делал…»
     В 1914 году вышла его книга раздумий, посвященных этому невероятному скандальному процессу, под не менее вызывающе-скандальным названием: «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» Здесь самым главным для него был подход к этой теме, как теме веры. Он, в частности, заметил: «Вот что: все евреи от Спинозы до Грузенберга не могут отвергнуть, что когда произносится слово «еврей», то все окружающие чувствуют подозрение, недоверие, ждут худого, ждут беды себе. Что? Почему? Как? – Неизвестно. Но не поразительно ли это общее беспокойство, и недоверие, и страх…»
     Под заглавием «Важный исторический вопрос» Розанов и того резче обнажает вопрос: «Христиане кротки, и Бог их «кроток сердцем», но если израильский Бог любит «обонять запах жертв» (буквальные слова Библии) то евреи неужели этого не любят?!
     По «богомольцу – Бог», и, обратно, «в связи», «завете»: «по Богу и богомолец».
     Явно!
     Да и как вывод тоже явно: «в крови» ведь «душа», дух, жизнь; кто же не любит душу человеческую»?! И как только тайность и тайномыслие слили «душу» и «кровь», – так обоняние крови, осязание крови, всякое отношение к крови из «отвращающегося и гадливого» перешло в «безумное» и «сладостное», «восхищенное» и «восторженное».
     А спустя еще некоторое время события 1917 года Розанов назвал «всенародным жертвоприношением на показ всему человечеству».
     Вот так! Право, мне, коммунисту-интернационалисту-атеисту, лучше бы ничего этого и не читать. «Многая знания – многая печали…»
     А тут жизнь и еще занятные картинки подкидывает. В Оптиной пустыни убийство совершено ритуальным ножом с «числом зверя» – выбитой на нем цифрой 666. И еще новость: 16 апреля 2005 года, за неделю до еврейского праздника Пейсах (Пасхи) в Красноярске исчезли пятеро мальчиков в возрасте 10-12 лет. 8 мая детские тела были найдены в подземном коллекторе в сильно обгоревшем виде. А в Красноярске – большая еврейская община, и в православных кругах естественно стала обсуждаться версия ритуального еврейского жертвоприношения с добычей крови для их мацы. След «Обонятельного и осязательного отношения евреев к крови» из доисторических ветхозаветных дикарских времен потянулся в наш цивилизованный XXI век.
     И это ведь не моя антисемитская досужая выдумка, и не спекулятивный слушок из православных кругов. В августе 2002 года министр обороны Сирии Мустафа Тлас бурно опротестовал критику своей книги «Маца Сиона», где, в частности пишет: «Сегодня каждая мать знает, что необходимо предупредить своего сына о еврее, который засунет его в мешок и использует его кровь, чтобы испечь мацу Сиона».
     А в 2003 году – еще один скандальный в средствах массовой информации антисемитский сюрприз. Премьер-министр Малайзии Мохатхир Мохамед на проводившейся в его стране Исламской конференции заявил, что евреи контролируют ныне всю мировую политику. Это вызвало восторг у представителя Египта и никаких возражений у представителей остальных 57 государств, принимавших участие в конференции. На ней присутствовал и президент России Владимир Путин, но свою позицию как-то не проявил. Вдобавок к тому президент Франции Жак Ширак не допустил включения в заявление Европейского союза пункта, осуждающего антисемитские высказывания Мохатхира Мохамеда.
     И совсем уж повергло в обалдение, по-русски говоря, ни к селу, вроде, ни к городу, в данном аспекте, не пришей кобыле хвост, дело кровавого маньяка Николая Джумагалиева. На его счету – девять доказанных и неизвестно, сколько еще других, по «методике» падающих подозрением на него людоедских убийств. И во всех случаях Джумагалиев ел мясо и пил кровь своих жертв, колеся по городам Казахстана и России. Кстати, для своего главного «профессионального» занятия каннибал вставил себе стальные зубы. Когда был спустя более десяти лет наконец-то пойман и, что называется, приперт к стенке, со вздохом сказал:
     – Эх, начальник! Если бы ты попробовал крови, ты бы понял, что это такое…
     И еще рассказал, что впервые узнал об этом из книги «Черный туман». В ней, в частности, говорится о ритуалах мистического брака. Употребляя кровь девственницы, мужчина сочетает в себе качества двух полов, приобретая свойства бессмертного андрогинна. Да еще и похвастался:
     – Распущенных я не переваривал. Когда однажды попробовал кровь женщины, которая выпила вина, мне стало плохо. Я предпочитал кровь настоящих русских красавиц. Впрочем, такие теперь есть только на Севере.
     Любопытна в его показаниях и такая деталь. Мать Джумагалиева с детства внушала ему, что он особенный, из рода Чингизидов. А из «Сокровенного сказания монголов» известно, что на старости лет Чингизхан увлекся кровавыми ритуалами. Так он пытался продлить свою угасающую жизнь.
     Так что же все это означает? Голос крови? Память крови?..
     Накопившаяся со временем тревожная статистика каннибализма-вампиризма заставила задаться этой проблемой крови современную науку. Впрочем, в определенных кругах специфические свойства крови изучались и раньше. В начале XX века, к примеру, огромную популярность среди европейской интеллигенции приобрели выступления Рудольфа Штайнера. В своей лекции «Основы оккультной медицины» он утверждал, в частности, что в крови есть некие пластины, записывающие информацию о внешнем мире и жизнедеятельности самого организма. Они несут ее к сердцу. Именно в нем перерабатываются потоки, формирующие человеческое «Я». И оно микроскопически меняется с каждым ударом сердца.
     Цикл таких лекций читался Штайнером в Цюрихе в 1907 году. С особым вниманием их слушал врач по образованию, соратник Ленина Александр Богданов. Кто бы мог подумать: после революции в Москве будет создан первый в мире Институт переливания крови. Его директором станет именно он – Богданов. А еще через несколько лет, в мае 1928 года, он умрет, проводя загадочный эксперимент над самим собой.
     В экспериментах отца участвовал в возрасте 25 лет его сын Александр Александрович Малиновский, впоследствии известный генетик. Его собственную кровь заменили на кровь сорокалетнего атлета. Хилый от рождения, с годами он превратился в крепкого здоровьем ширококостного мужчину. Занимаясь в дальнейшем проблемами космической медицины, вместе с коллегами он установил, что «кровяные пластины» Штайнера не что иное, как эритроциты. С током крови проходя через головной мозг и внутренние органы, они собирают информацию о внешнем мире и жизнедеятельности организма, которая считывается сердцем. Прелюбопытны в этой связи искони бытующие в народе понятия «память сердца», «сердце чует», «сердце подсказало», «сердце-вещун»… Народ «сердцем знает», «сердцем угадывает», чего еще не знает и наука.
     Да и при жизни Богданов в своих воззрениях был не одинок. Одним из наиболее деятельных его последователей числился «инженер революции» большевик Красин, которого Ленин называл «магом и волшебником большевистской партии». Он был убежден не только в возможности продления человеческой жизни, но и в воскрешение умерших. Потому-то, надо полагать, был включен в Комиссию по увековечению памяти В.И.Ульянова, и под его наблюдением проводилось бальзамирование трупа. Это делалось якобы для того, чтобы со временем его оживить, поскольку существует ген бессмертия, во имя чего в Москве после революции был создан еще и Институт геронтологии.
     Любопытно также, что проблемами употребления человеческой крови занимался Карл Маркс, вслед за ветхозаветными иудеями повторявший измышления о человеческих жертвоприношениях у ранних христиан и язычников. А в друзьях у него ходил знаменитый спирит Уильям Крукс. Вероятно, отсюда и образ «призрака, бродящего по Европе». А вместе с тем не просматривается ли здесь связь с тем, что контракт о продаже души дьяволу подписывается кровью.
     Для сохранения останков бальзамированного «пролетарского вождя» Ульянова-Ленина была затем создана еще и лаборатория Мавзолея. Здесь изучали египетские мумии и мощи православных русских святых, оскверненных безбожной большевистской властью. Все те манипуляции, которые производились над телом Ленина, были изложены в книге биолога еврейского происхождения Пауля Камерера «Смерть и бессмертие». Книга написана в Вене в 1923 году, автора после смерти вождя пригласили в Советскую Россию, где он загадочно покончил жизнь самоубийством. А его книга была в 1927 году издана и в СССР, да еще отмечена на обложке знаком масонского циркуля. Поистине, черт ногу сломит!..
     В Древнем Египте считалось, что мумия может стать прибежищем для возвращения отлетевшей после смерти души, и тогда покойник оживет. Напрашивается аналогия!
     А вместе с тем мумия фараона служила оккультным источником передачи всему народу той жизненной энергии, которой он был наделен при жизни. Но ведь Ленин при жизни был отягощен многими скверными болезнями, считавшимися в русском народе даже позорными. К настоящему времени известно, что по заключению доктора В.М.Зернова мозг «гениального вождя» представлял собой характерную ткань, переродившуюся под влиянием сифилитического процесса. Такого же мнения был и академик И.П.Павлов. Он утверждал, что Ленин был болен сифилисом, но об этом было запрещено говорить под угрозой расстрела. Какую же энергию может источать мумия большевистского фараона?!
     …Словом, чем дальше в лес, тем угрюмей дебри такого вот кровавого, хочется сказать, детектива. Мозги в раскоряку! Подмывало делиться своими познаниями с первым встречным и поперечным, но на меня смотрели, по меньшей мере, как на чумного.
     – А еще советский офицер! – с нескрываемым презрением сказала зам секретаря райкома КПСС Зинаида Николаевна Попова.
     – Русский офицер! – с вызовом сказал я.
     Она лишь гневно отмахнулась.
     – Сложно все это. Не верится, – испуганно воззрился на меня председатель Гдовского горсовета Владимир Иванович Матвеев. – Не надо. Не надо бы…
     Ну, и так далее. И не скажу, что это не задевало. Неприятно. И долго ходишь потом с испорченным настроением, злясь на самого себя и на весь белый свет. Но почему-то больше всего задела реакция попа. О чем, пожалуй, стоит рассказать подробнее.

                Неукротимый женолюб

     Заявился он опять самолично ко мне домой. Да еще с неожиданными подарками. Моей благоверной – красивую, в золотистом обрамлении иконку Божией матери с младенцем Иисусом, где внизу старославянским шрифтом бросалась в глаза надпись «Казанская», а мне – брошюрку «От Луки Святое благовествование». Рассыпавшись в благодарностях, обрадованная таким вниманием, жена кинулась угощать его чаем. От чая он отказался, однако присел на жалобно закряхтевший под его грузным телом старенький наш диван и с удовольствием, одним махом осушил предложенный стакан домашнего яблочного сока. Удовлетворенно, словно после доброй рюмахи, крякнул, поблагодарил и как-то совсем уж по-свойски, по-домашнему простецки улыбнулся. Но тут же и построжал:
     – Ну… Как вы тут живете-можете? В добром ли здравии? А то, гляжу, в храм не ходите.
     – Ой, батюшка, ноги у меня больные, – пожаловалась жена. – Мне уж там на богослужении и не выстоять.
     – А вы? – Он перевел свой взгляд на меня. – По крепости, вижу, гуляете, а в храм заглянуть не хотите. А?..
     Не понравилось мне все это, не понравилось. Право, говоря попросту, получалось так, что он меня, так сказать, по носу щелкнул. Вот, мол, ты со мной и знаться не хочешь, а я вот сам к тебе, не гордясь, пришел. И было это в общем-то укором весьма справедливым, и долг гостеприимства обязывал быть деликатным, хотя бы на худой конец, сдержаться, но я не сдержался, с усмешкой куснул:
     – Ну, так я же – язычник.
     Поддел за тот давний наш разговор, когда он на меня напустился за мою публикацию в «Гдовской заре» о природооздоравливающей системе Порфирия Иванова, кого, оказывается, объявили сектантом. Но я-то ни в какой такой секте не состоял и состоять не собирался. А что касается нашего древнерусского язычества, то в нем я тоже ничего плохого не видел. И не преминул об этом сказать.
      – Отец Михаил, – говорю, – Крещение Руси состоялось в 988 году. Те, кто принял крещение тогда, и те, кто крещеный ныне, те, значит, будут приняты в Царствие небесное. А как же те, что жили до 988 года? Они же не виноваты, что были язычниками, такая у них вера была…
     Слово за слово, снова разговор вышел у нас далеко не из приятных. Не разговор – спор. И вскоре уже не поп, а я, всё более заводясь, ринулся обличать его во всех вольных и невольных прегрешениях, где он если и был в чем-то хоть мало-мальски повинен, то разве что в том, что был служителем Русской Православной Церкви.
     – Вот, – говорю, – в День Победы тебя послушать, так победила Русская Православная Церковь. Спорить не буду, и она внесла свою лепту, свой немалый вклад в борьбу с врагом. Но победил-то все-таки прежде всего русский народ. Это и сам Сталин признал своим знаменитым тостом за русский народ, не так ли?
     И потом само это название – Православная – опять же от древнерусского, языческого божества – Правь. Оттуда пошло – правда, правота, правоверие, право, правление, правильно, правитель, правительство. И наше славяно-русское язычество испокон веков называлось Правоверием, правой славой, народоверием. Отсюда, если на то пошло, и мудрые слова Великого русского князя Александра Невского: «Не в силе Бог, но – в правде!» Гениально. Бог – это правда, Правда – вот бог! Мы же и сегодня так говорим: Бог – это истина, Бог – это справедливость, не так ли?
     Или возьмем древнерусское «Сказание Афродитиана о бывшем в Персидской земле чуде». Доводилось слышать, нет? Ну, смысл вкратце таков. У персидского царя Аррената был храм в честь богов. Особо почитаемой была богиня Ира, отсюда – иранцы, поклонники Иры. И вот однажды изваяние этой богини ожило и забеременело от бога Солнца Ярилы будущим Спасителем. Имя ему дали Иисус, что и означает спаситель. Узнав о рождении такого Младенца, все статуи в храме сошли с пьедесталов и преклонились перед ним на колени.
Жрецы иранские, они же – волхвы персидские, возблагодарили бога Ярилу и послали сказать иудеям, что чудо, которого все ожидали, свершилось, и в доказательство предъявили «пелену Иисуса» Но иудеи отказались считать его Мессией, то есть Спасителем. Так произошло первое разделение мира по вопросам веры. Остальные народы признали факт рождения нового солнечного Бога, Спасителя – Иисуса, Езуса, Христа, Кришны и других производных от этого имени.
     У славяно-русов сын Ярилы и Иры получил имя Терноглав. Он изображался с шестью крыльями, с терновым венцом на голове и распятым на дереве. Ляхи(поляки) называли его Крестосом и считали охранителем путников. Его изображали человеком с распростертыми в стороны руками. А в Италии его же изображали распятым на кресте, а над ним – изображения бога Солнца и бога Луны – его  родителей.
     Вполне понятно, что для здравого смысла язычников, к которым, безусловно, относились древние русичи, совершенно неприемлемо было поверить, что еврейка могла родить Бога. Ну, еще куда ни шло, еврейского проповедника, пророка, но не Бога. Еще более неприемлемым было утверждение христиан, что этот еврейский проповедник и явился единственным в мире Богом, ибо женщина могла родить только человека.
     И какими были язычники, и какими – христиане? Вот что писал о них в «Маловерии» Серапион Владимирский:
     «Христиане! Почему о безумии своем не скорбите? Даже язычники, Закона Божьего не ведая, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют напрасно, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое. Никакой язычник не продаст своего брата, а если кого настигнет беда, то выкупят его и в нужде ему помогут, и найденное на торгу всем покажут. Мы же считаем себя православными, крещены во имя Божие и заповеди его слышали, но всегда неправды исполнены и зависти, и немилосердия. Братьев своих грабим, неверным их продаем. Если бы могли, доносами, завистью съели бы друг друга, каждый добычи желает, ища, как бы обидеть кого…»
     И еще много позже, уже в XIX веке, замечательный русский человек князь Артемий Волынский с горечью скажет: « Нам, русским, и хлеба не надо, друг друга едим и тем сыты бываем…»
      А пьянство? Вот «Поучения о казнях божиих» Симеона Полоцкого:
      «Дьявол радуется пьянству христиан. Даже о язычниках печется Бог, а пьяниц ненавидит…»
     Так кто же лучше – язычники или христиане, а?
     Но это еще что! Вон Илия Фезвитянин в борьбе за «истинную веру» принес в жертву « иереев и жрецов числом триста». А протопопа Аввакума кто сжег – язычники? Христиане-никониане сожгли! А потом в царствование Алексея Михайловича принялись уничтожать все следы русской языческой веры. Это в их трактовке киевский князь Владимир стал Крестителем Руси в православие. И якобы потому, что язычники делали человеческие жертвоприношения. Но это же чушь, вранье. Славяно-русы поклонялись природе, обожествляли природу, молились природе – деревьям, рекам, озерам, особенно дубам и березам. И какие же они этим божествам приносили жертвы? Оказывается – птиц. Причем не убитых, а живых. И чаще всего – соловьев. Отлавливали и приносили к березе или к дубу, вокруг которых водили хоровод, и благодарные соловьи потом до зари пели им свои соловьиные песни.
     – Красивая сказка.
     – Ага. Не то, что ваша – христианская, ужасающая и устрашающая. Людей, мол, в жертву идолам приносили. А кто идолов устанавливал? Да все тот же князь Владимир. Ведь если вникнуть – жесточайший мужик был. Кровожадный. А уж хитрющий, как сатана. А завидущий. Алчный! А уж блудник, прелюбодей – у-у! Женолюбом себя называл, да и женолюбство-то было у него сатанинским. Пять жен имел, сотни наложниц. Есть данные – аж несколько сотен, и все ему мало. Родного брата Ярополка убил, чтобы завладеть нареченной тому в невесты Рогнеды. Отца ее Рогволода убил и двух братьев. А когда Рогнеда отказала ему, сказав, что не хочет быть женой сына рабыни, овладел ею насильно.
     Мать Владимира действительно была рабыней – ключницей у княгини Ольги. Причем, исследователи сходятся на том, что эта Малуша или, как еще ее называли, Малка была еврейкой. Да еще и специально подосланной, чтобы шпионить и совратить Святослава. Что при своей иудейской коварности и осуществила. О ней известно из летописей лишь то, что княгиня Ольга вскоре после рождения Владимира куда-то выслала ее из Киева и воспитывала внука сама. Видать, неспроста.
     А потом неукротимый женолюб и Рогнеде изменил. Приглянулась ему «цесарица» Анна, «дщерь Священной империи», сестра византийских императоров Василия II и Константина VIII. И такой он воспылал к ней страстью, что согласен был на все, лишь бы заполучить ее в жены. А условие было одно – принять обряд крещения в византийское христианство и крестить Русь. Так русский, до того ревностно языческий князь Владимир принял «таинство крещения», приняв имя Василий. Как же, как же! – по-гречески это слово означало высшую власть, владычество, господство. В Византии Василевсом называли императора. Вот что, значит, поманило, вот что и в иную веру повлекло.
     И если былинно-песенный Степан Разин, «дабы не было раздора между русскими людьми», персидскую княжну в волны Волги от себя отшвырнул, то похотливый сластолюбец Владимир-Василий ни имени своего русского не пожалел, ни родной языческой веры, ни самого верноподданного русского народа. Всё, как в той песне, и всех «на бабу променял». Иуда же, по существу, всё и всех предал! Вот ведь какие пироги-коврижки, в русских князьях-полукровках.
     Что, не так? Ха, кабы не так! Известно же, доподлинно известно, что в начале своего княжения Владимир был ревностным язычником, ставил кумиры славяно-русских богов. Особенным великолепием отличался кумир Перуна, поставленный близ княжеского двора, на священном холме: голова серебряная, а усы – золотые. Был там и вообще весь пантеон славяно-русского народоверия, только разве что о Яриле в летописи не упоминается. Тоже, наверно, неспроста. Перун считался богом плодородия и покровителем руссов-воинов, небесным громовержцем. Его молнии – стрелы, радуга – его лук, кудрявые волосы – ветры и бури.
     Однажды молния Перуна ударила в землю. И загорелся на Земле – Матери всего сущего – первый очаг. И родились из угольков первые в мире люди: мужчина – Муж, и женщина – Жена. И с тех пор людей, в любви создающих семью, в честь того называют мужем и женой. Что, конечно же, противоречит Библии, почему и предано забвению. И летописи о том все уничтожены.
     В Киеве, наряду с пантеоном славяно-русских богов, был еще Священный Гай (или сад), где находились захоронения предков. Весной, в день их почитания, именуемый как Великдень, со всех концов Руси собирались сюда русичи и несли с собой цветы, вареную и прочую снедь, чтобы помянуть своих прародичей и богов. Не любопытно ли, что этот обычай сохранился и по сей день – на Троицу, когда наши современники, неважно, крещеные ли, некрещеные, вот так же идут на кладбища с цветами, да еще кладут на могилы печенье и конфеты. Ведь истинно – язычество. А я еще, между прочим, хорошо помню, как моя давно покойная бабушка Марфа называла Великднем воскресный день Пасхи.
     Было также в Киеве святилище Велеса на Подоле. Был и храм Перуна, совмещенный с хоромами князя, который почитался верховным жрецом Огнебога (то есть Перуна). Да и по всей Русской земле были святилища и капища, где князья и жрецы награждали золотыми мечами отличившихся в сражениях воинов и назначали их десятниками. Верховный жрец обращался ко всем с напутственным словом:
      «Живите мирно с богами родными, с реками, лесами, источниками, полями. И славьте их.. И каждый день помните, что вы и боги ваши сроднились с Духом предков и с дыханием Матери-Земли… О Солнце, святилище неба нашего! Освещай и грей наши поля и реки, наши души и наши сердца, мы ведь твои дети!..»
     Сохранилось немало свидетельств тому, что и много позже, даже в XVII и XVIII веках высшим церковным иерархам Русской Православной Церкви приходилось бороться с практикой низшего духовенства проводить моления под священными деревьями и у священных камней. Вот 1880 год. Со времени крещения Руси прошло 900 лет, а в Одоевском уезде Тульской губернии верстах в двадцати пяти сохраняется святилище славянских божеств. Выходя из православной церкви после молитвы Божьей Матери, верующие шли молиться языческой Божуне. Автор книги «Русский народ, его нравы и обычаи» Забелин пишет, что видел это сам, собственными глазами. Причем приносимые туда дары поступали в пользу… православной церкви.
     А что касается человеческих жертвоприношений, то есть опять же свидетельства, что ввел-то их, точнее – пытался вводить все тот же князь Владимир. С первых же дней княжения проявив любовь к единовластию и войне, он покорил Перемышль, Черень и ряд других городов польских славян. В следующие два года избил вятичей, завоевал страну ятвягов, народа латышского. После чего, увенчанный славой побед, и решил в благодарность богам принести человеческую жертву, для чего повелел бросить жребий среди киевских отроков и девиц. «На чью долю выпадет счастье умереть у ног идола». Жребий пал на одного молодого христианина. За него вступился отец. Тогда на них бросилась княжеская дружина и умертвила обоих. А в дальнейшем их объявили первыми мучениками за христианство в Киеве. Церковь и ныне чтит их под именами Федора и Иоанна.
     Вскоре новые победы Владимира над родимичами и болгарами еще более укрепили его могущество. Тут он велел в жертву богам, почему-то по древнему иудейскому обычаю, приносить массово убиваемых военнопленных. Кровожадный до исступления, Владимир чуть было не убил и свою давно брошенную жену Рогнеду, но за нее вступился их подросший сын Изяслав. Заслонив её, он сказал отцу: «Ты вонзи меч прежде в меня, а потом в мою мать!» И убийца якобы дрогнул. А скорее как всякий преступник, получив неожиданный отпор, попросту струсил.
     А на кого этот братоубийца опирался? Его войско состояло из наемных, таких же кровожадных бродяг, навербованных им из чуди, мери, а в основном из извечно разбойных варягов. А для проведения первого обряда крещения своих пастырей с немалым количеством сопровождавших их вояк щедро выделили ему византийские императоры. Пьяные дружинники-варяги по его приказу с диким бандитским гоготом ринулись опрокидывать и топить славяно-русских кумиров. Раззолоченного недавно Перуна привязали к лошадиному хвосту и повлекли со священного холма, причем 12 человек били его палками. Затем спустили в Днепр, а когда он поплыл по течению, на берегу тоже стояли чужеземцы, которые отталкивали его от берегов. Других разрубали на части, жгли и топили. Безоружный народ плакал, не имея возможности противостоять разбойной орде иноземных наемников.
      А назавтра… Назавтра и было совершено великое крещение. Они же, эти бандюги, эти наемные мерзавцы мечами и плетьми загнали киевлян в холодные воды Днепра. Они согнали туда весь народ, кто не успел скрыться. Было холодно, но одни стояли по шею в воде, другие по грудь, держа на руках младенцев. Византийские митрополит и попы читали на незнакомом языке молитвы, возвышаясь над ними на берегу, а князь – русский князь! – раболепно осенял себя перед ними византийским православным крестом. Хотя какой он русский – «робичич», сын еврейки, ключницы Малуши, сын рабыни и сам теперь раб – раб Божий и раб византийский, жалкая полукровка… Иуда!.. Нет, хуже, омерзительнее Иуды, ибо и тот ужаснулся бы такому предательству.
     – Но для народа он был Владимир Красное Солнышко!.. Устраивая пиры для бояр и дружинников, Владимир не забывал слов Соломона: « Дая нищему, Богу в заим даете». И все могли приходить на княжий двор, где им давали еду и деньги, а для тех, кто по болезни не мог прийти, развозили по улицам хлебы, мясо, рыбу, мед и квас в бочках…
      – Во, во! Не в насмешку ли, не с издевкой ли его так называли? Знали, хотел, чтоб побыстрее забыли его злодеяния. Знали, не сам же он и не дружинники возделывали землю, праведным трудом добывая те дорогие яства. У народа же все и награбил, собирая со своей бандитской грабительской шайкой непосильную для бедных дань. Знали: на языке – мед, а в сердце – лед. И на попов византийских так же смотрели. Своих-то тогда еще не было. С тех пор в народе стало дурной приметой: встретить на улице попа – к беде!
     Да еще и этот дурацкий ритуал: подходить к попу под благословение и целовать ему руки. Испокон веков рукопожатие у славян имело важное символическое значение. Согласно Повести временных лет, в 968 году русский воевода и печенежский князь заключили мир, по славянскому обычаю, подав друг другу руки. Подать руку – значило показать, что у тебя нет камня или ножа в руке, что ты не держишь против встречного зла. И в русском языке с той поры доныне про человека доброго, работящего, умеющего делать любую работу, говорят: у него золотые руки. А есть ведь еще и такие выражения: глаза завидущие, а руки загребущие. Или такие: своя рука владыка, то есть своя воля, сам себе хозяин, но быть у кого под рукою – значит в подчинении, в подданстве, в повиновении и рабской покорности.
     Так что целование рук византийским попам означало признать их над собой господство. Да этого, мол, и следовало ожидать, если женолюбивый князюшка «ударил по рукам» с византийскими кесарями ради какой-то смазливой цесарицы, и теперь она держит его в своих ведьмовских руках, как в ежовых рукавицах. Это подтверждалось еще и тем, что византийский подкаблучник Владимир помимо и без того нелегкой дани приказал десятую часть доходов русских людей отдавать церквям, где служили отнюдь не русские, а в ту пору главным образом греческие да константинопольские попы. Так с тех пор и выплачивался русским народом этот налог, именуемый десятиною, аж до 1917 года. Вот для кого, стало быть, и был Владимир Креститель истинно Красным Солнышком. На века благодетель за счет «рабов Божиих» – своих подданных.
     Русь возроптала и оказала с первых же дней христианизации ожесточенное сопротивление. Особенно вознегодовали вольнолюбивые новгородцы. Узнав, что Добрыня, дядя Владимира, с византийским митрополитом и епископами идет во главе большого войска крестить их, они собрали вече и дали заклятье не пускать басурманов в город. Новгородский тысяцкий Угоняй ездил по улицам и площадям и кричал: «Лучше нам умереть, чем отдать своих богов на поругание!»
     Быстро собралось пятитысячное ополчение. Завязалась жестокоя кровопролитная битва. Тогда Добрыня приказал поджечь город. Вынужденные тушить пожар, новгородцы запросили мира. Последовало условие: креститься! Со слезами на глазах некоторые пошли добровольно, а кто не шел, поволокли в Волхов силой. Мужчин крестили выше моста, женщин – ниже. Виновником происшедшего летопись называет языческого волхва Богумила. Конечно же, Владимир Красное Солнышко и здесь не при чем.
     – Ну и вот… Вот Евангелие от Луки, что ты мне принес. Читаем: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! (12.49)». Выходит, через Владимира Крестителя такой огонь на Русской земле и возгорелся?
     И во что все это вылилось? Такие вот успехи князя-крестителя ознаменовались бунтом и многих других русских городов, братоубийством его сыновей, развязанным Святополком, получившим в народе прозвище Окаянный, «скрытоубиением» Бориса и Глеба, объявленных позже святыми, и междоусобицей его потомков, долго еще потрясавших Русь. А чего ж удивляться! Вот опять же в Евангелии от Луки: «Нет доброго дерева, которое приносило бы худой плод; и нет худого дерева, которое приносило бы плод добрый (6.43)». Вот какие плоды пошли от еврейки Малуши и ее полукровного сына. В полном соответствии со святым благовествованием от Луки: «Добрый человек из доброго сокровища сердца своего выносит доброе, а злой человек из злого сокровища сердца своего выносит злое… (6.45)».
     – Зачем вы всё это мне говорите? Чтобы выказать свой атеизм? Или в чем-то меня упрекаете?
     – Да, пожалуй, в том, что ты – поп, – сказал я напрямик. – Но… Но ты же все-таки русский поп, а не византийский. Так вот и будь русским.
     – Хотите оскорбить меня, называя попом? Но ничего оскорбительного в этом нет. Поп – это аббревиатура. Знаете, как расшифровывается?
     – Ну?
     – Пастырь овец православных. П-О-П…
      Я расхохотался:
     – Ну и ну! И ты этим гордишься? Я-то думал, что в храме на твои молебны собираются люди, а оказывается – овцы? Но вот тут же вот такое оскорбление, что худшего и не выдумать. У нас, русских, назвать человека овцой – ну, сам знаешь, значит безмозглым, тупым и трусливым олухом. А? Не отсюда ли и «олух царя небесного»? И еще после этого спрашиваешь, почему я в храм не хожу? Нет уж, извини! Ни перед царем небесным, ни, тем паче, перед тобой, поп, хотя ты и русский, овцой быть не хочу. Как не хотели и все те русские люди, которых называют язычниками. И не надо меня укорять, что я – язычник. А то я этим лишь возгоржусь.
     – Не поминай имя Господа Бога твоего всуе. Это великий грех! Не прощаемый.
     – Правильно, – с самым невинным видом смиренно поддакнул я. – Злодеяния Владимира Крестителя, его потомков и последователей – это богоугодные дела, а усомниться в том – это великий во веки веков не прощаемый грех…

Пристрастие

      Не успел разобиженный поп, покидая мою избу, переступить порог, на меня разъяренной наседкой, защищающей цыплят, налетела жена:
     – Трепло!.. Трепло ты огородное! Не зря говорят: язык у тебя – помело. Кто говорит? Вся моя родня говорит. Все говорят. А тут? Что ты тут намолол? Ты же сам, ты же первым к нему в молельный дом пошел, а теперь?.. Ты же его обидел! За что? Что он тебе плохого сделал? Он же к тебе с добром, со словом Божьим пришел, а ты?.. Ученость свою показал, да? Вот и всегда ты так. Да ладно уж, когда служил, сам же себе языком своим поганым и гадил, так еще и на пенсии укорота тебе нет. Мне же из-за тебя, когда в баню прихожу… Шайками забросать грозятся! Кто? Кто-кто! Да вон эти, втроем, родственницы твоего Жеребцова. И, вообще, говорят, уйми своего умника, а то и тебя, и его Бог накажет…
     – Не в силе Бог, а в правде, – попытался приободриться я, но в душе не мог не признать, что моя гневная половина была в чем-то права. Пожалуй, зачастую излишне лезу на рожон. Мне уже об этом многие в открытую говорят. И первой – та же Попова. Как я ее частенько поддразнивал – «главный идеолог районного масштаба». Правда, теперь-то она уже бывший идеолог, вышла на пенсию, но на пенсию, по нынешним демократическим временам, прожить трудно, и она устроилась на должность гардеробщицы в районной библиотеке. Там мы с ней однажды и полюбезничали. Увидев меня, она ехидно заулыбалась и ядовито куснула:
     – Советский офицер с попами якшается? А еще коммунист!
     – А у самой, – встречь шпильку пуляю, – фамилия поповская. Небось, неспроста. Наверняка кто-то в роду попом был. Так что у тебя пристрастие читать мораль да трибунные проповеди – черта наверняка наследственная.
     Ух, как она оскорбилась! То, бывало, приветливо улыбалась, стул предлагала посидеть у нее в гардеробной, поговорить-потолковать о делах житейских, а тут аж захлебнулась от злости:
     – Я из крестьян! Из бедняцкой крестьянской семьи. Это благодаря Советской власти высшее образование получила. А вы?.. Не слепая же, вижу. Всё вижу. И все видят. Мало того, что не только с попом, так еще и с этой… С Беляковой. А вот она… Она же из купцов… Да, да, из купеческого рода. Ее, видали, как в демократию потянуло? То была председателем клуба старожилов, а теперь – президент… Президентша!..
     Давая ей возможность выговориться, я не перебивал. Но она быстро выдохлась и лишь со вздохом раскаяния сожалеющее обронила:
     – Зря я пошла у нее на поводу, не проголосовала против вашей кандидатуры в Почетные граждане…
     Подчеркнуто учтиво поблагодарив, я откланялся. Было печально, но и смешно. Однако еще смешнее события предстояли впереди. Едва ли не в тот же день вечером ко мне без стука в дверь буквально ввалился заместитель председателя райисполкома Эвальд Яковлевич Сорокин. Здоровенный, плечистый, богатырского сложения мужичище, он грузно плюхнулся на стул, простецки извлек из бокового кармана пальто бутылку водки, с грустной улыбкой поставил на стол:
    – Вот! Давай закусь. Отметим мой выход на пенсию, а? Надо же, а? – он огорченно крутанул головой, – шестьдесят! – Надо же, – поник, – шестьдесят! – И вдруг попросил: – Напишите что-нибудь про меня, а?
     – Да, но, – смутился я, – видишь ли, хоть мы и в приятельских отношениях, я о тебе мало знаю.
     – А чего знать? Я тоже из крестьян. Из той же деревни, что и Попова. В армии до сержанта дослужился. Потом – педагогический вуз. Был учителем. Был инструктором в райкоме партии. Был заведующим районного отдела народного образования…
     – Все это хорошо, все замечательно, – говорю, – а вот буквально позавчера ты пьяный в канаве возле школы трупом валялся. Об этом, что ли, написать?
     – Ну, с расстройства… Жизнь же позади, вся жизнь… Ну и… С кем не бывает… Есенин ведь тоже – того… Так не напишете? – И когда я отрицательно усмехнулся, тоже, как и Попова, разобиделся вдрызг: – Понятно. Вы же у нас теперь с попом в праведниках ходите. – И вдруг с закипающей злобой выпалил: – Пис-сатель! П-поэт! Из-за таких вот и погибла Советская власть! Это вы, вы там, в Питере да в Москве, затеяли…
     – Нет, – озлился и я, – это вы! Это такие вот, как ты, забулдыги. Бывало, ваши райкомовцы как заявятся к нам в гарнизон, так вас же под белы руки положено было встречать. И непременно – банкет! Обязательно – начальственная пьянка! Вот всё и пропили…
     – П-поповский п-прихвостень! – вставая и забирая свою бутылку, процедил мой разобиженный незваный гость.
     – Р-райкомовская пьянь, – поддразнил я.
     – Не надо так! – с укоризной выглянула со своей половины жена. – Не надо, он же гость. Нельзя…
     Оно, конечно, так, не надо бы, нельзя, да что поделаешь, не я же затеял этот веселенький разговор. Ну, и объяснились по-мужски. Тем паче, что он еще и крепенько поддатый пришел. А что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Так что он мне признался в любви, а мне что оставалось?
     – Ой, смотри! Они же все тут заодно, а ты… Ты им чужой…
     И явно в подтверждение ее слов в гости к нам незамедлительно пожаловал бывший районный прокурор Николай Владимирович Баландин, отец моего свояка. Представительный мужчина, вальяжный, с задатками поэта и артиста. Стихи пописывал, в «Гдовской заре» печатал, стенгазету в прокуратуре выпускал, а артистизм проявлял галантностью в общении. Здороваясь, кепчонку приподнимет, поклонится, перед женщиной еще этак с нарочитой игривостью ножкой пришаркнет:
     – Мое вам с кисточкой…
     И ко мне начал подъезжать издалека. О литературе, о музыке, о живописи (он, кстати, еще и рисовал неплохо), о последних новостях в политике. Потом как бы этак к слову, между делом полюбопытствовал:
     – Ты что-то многих обижать стал. Как с попом подружился, так и понесло тебя не в ту степь.
     – Что, – догадываюсь, – Эвальд Яковлевич пожаловался?
     – А что, – как бы ничего не зная, наивничает, – между вами серая кошка пробежала?
     –   Нет, – смеюсь, – черная. Приходил просить, чтобы я про него что-нибудь накропал.
     – Да-а?.. Слушай, а я ведь тоже к тебе с такой просьбой. Ну что ты там про всяких попов, ты про меня напиши…
     И рассказывает уже сто раз слышанную мной историю про его жизнь.
     – Я ведь даже возраста своего точно не знаю. Годков пять мне, наверно, было, когда в голодуху Гражданской войны без папы-мамы остался. Беспризорничал, попрошайничал. Представляешь? Оборвышем меня на улице еле живого подобрали. Ты знаешь, тогда много таких было. Ну, и если б не Советская власть… А родословной своей, сам понимаешь, не знаю. По виду, говорят, еврей, так, может, и еврей. И Софья Евгеньевна моя тоже, ну и что?.. А в прокуроры кто меня вывел? Луначарский! Тогдашний нарком просвещения! Увидел меня, замурзанного жиденка, подхватил на руки, поднял перед народом – вот, говорит, кто будет коммунизм строить и при коммунизме счастливой жизнью жить. А?.. А где она, эта счастливая жизнь? У демократа Ельцина под милицейскими дубинками. Вот об этом и напиши…
     Поднадоел он, прямо скажу, этой своей историей. Банальная же, в общем-то. И я, чтобы в сто первый раз не выслушивать его, ему сюрпризик приготовил. Достаю один популярный в те дни журнальчик, читаю:
     – «А вот что еще в 1918 году на Всероссийском съезде учителей говорил нарком просвещения А.В.Луначарский: «Пристрастие к русскому лицу, к русской речи, к русской природе – это иррациональное пристрастие, с которым, может быть, и не надо бороться, если в нем нет ограниченности, но которое отнюдь не надо воспитывать…»
     Смотрю: у Николая Владимировича удивленно вытянулось лицо, поползли вверх брови. Сделав вид, что ничего такого не замечаю, я продолжил:
     – «Преподавание истории в направлении создания «народной гордости», «национального чувства» и так далее должно быть отброшено, преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти «хорошие образцы» для подражания, должно быть отброшено…»
     Хмыкнув, Николай Владимирович поперхнулся, закашлялся, обескуражено полез в карман за носовым платком. В нарочитом молчании переждав паузу немого изумления, я съерничал:
     – Долой иррациональное пристрастие к русскому лицу – да здравствует рациональное пристрастие к еврейскому!
     Мой собеседник рассердился:
     – Ну, ты уж совсем… Не ерунди! Не утрируй…
     И вдруг ехидно сощурился:
     – Это тебе твой поп такую литературу подсовывает? Ну, ну!.. Только, знаешь, тебе бы от него подальше… За ним из Питера такой хвост тянется – о-о, он же фарцовщик. И с Францией у него связь, и даже с Америкой. Да, да, мне-то по нашим каналам известно. А ты думал, откуда он такие деньжищи на строительство церкви гребет? А-а… Попы в эмиграции там его друзья.
     – Прокуроры тоже, как и кагебешники, в отставку не уходят? – резко перебил я. – На меня, значит, тоже агентурная разработка заведена? Так что по-родственному, стало быть, предупреждаешь?
     – Каждый сам кузнец своего счастья, – вяло усмехнулся мой родственничек. – Не мне тебя учить, сам с усам. А обижать всех к ряду не советую. Вон и Вера Владимировна на тебя зуб точит. У нее же дочь в Новгороде за евреем.
     – Неужели даже здесь, в захолустном Гдове, еврейская община? – вырвалось у меня. – Ну-у, молодцы! Молодцы…
     Ответа, разумеется, не последовало, но я уже ничуть не удивился, когда назавтра к нам постучалась Вера Владимировна Белякова.
      – Шла вот мимо, дай, думаю, загляну. Чтой-то давно Ларису Алексеевну не видно. Да и вас…
     – За кого ходатайствуете? – сразу огорошиваю напрямик. – За Эвальда Яковлевича? Или…
     – А вот за вашего Котофея Котофеевича, – и тянет руку погладить важно вышедшего ей навстречу нашего красавца, белой масти, баловня и любимчика моей жены Мур-Мурыча. – Ишь, какой… Белый, пушистый… Весь в хозяина. Он один такой, а все остальные – чернее черного. И горбоносые, – смотрит вызывающе, со значением.
     – Вас понял, – иду ва-банк. – Только за кого вы меня держите, уважаемая Вера Владимировна? Неужто мне, олуху, самому уж и не сообразить, что не все горбоносые – черны, и не все курносые – белые и пушистые?
     – Вот об этом и скажите.
     – Вот я и говорю.
     – Да не мне, не мне, всему нашему клубу. Люди-то у нас, сами знаете, разные. Вон бывший директор школы от ваших статей в недоумении. А дочь-то его в отделе культуры работает. Понимаете? Да и я, честно говоря, немало удивлена. А у нас сегодня как раз собрание. Вот я и забежала вас пригласить. Приходите к семнадцати с Ларисой Алексеевной.
     – Нет, я не смогу, – возразила моя супружница. – Ноги болят.
     – Ну, уж до Дома культуры-то тут недалеко. Да и потом у вас же вон какой рыцарь! Под ручку с ним и прогуляетесь.
     Сухонькая, махонькая, не по годам подвижная, она как легко впорхнула в избу, так и выпорхнула. Сделала, что наметила. Распорядилась. Приказала. А как же – президент! Что ж, натура такая – быть заводилой, организатором, командиром. Была учительницей, преподавала историю, потом стала директором Гдовского краеведческого музея. Да и выйдя на пенсию, не угомонилась – клуб старожилов создала. Да какой! Сотни полторы гдовичей-пенсионеров стали проводить свои сходки то в Доме культуры, то в библиотеке, то в музее краеведения. Обсуждали самые разные вопросы и нередко выходили со своими предложениями на районную администрацию. И власть вынуждена была считаться с их мнением, ибо это было авторитетное мнение старейшин патриотической общественности.
     С Верой Владимировной мне доводилось общаться и раньше. Первый полк Рабочее-Крестьянской Красной Армии, согласно официальной историографии тех дней, созданной якобы посланцем Ленина латышом фельдфебелем Яном Фрицевичем Фабрициусом, продолжая свой боевой путь, свою ратную службу, стоял потом под Ленинградом. Его наименование – Гвардейский учебный мотострелковый Ленинградский полк имени Ленинского комсомола. Будучи военным журналистом, я не раз бывал там в служебных командировках. Естественно, побывал и в полковом музее боевой славы. И…
     …С каким же удивлением узнал, что, по существу, историю рождения полка следует числить не с 23 февраля 1918 года, а с 16 мая 1803 года, когда он по указу Александра I был сформирован в трехбатальонном составе под названием Копорского мушкетерского. В 1918 году один из батальонов квартировал в Гдове, вот отсюда с прибытием Яна Фабрициуса и началось его второе рождение.
     Боже мой, а я-то… Нет, конечно, когда был офицером, меня и до того не раз одолевали сомнения. Это какой же силой духа, какой неустрашимостью, какими организаторскими способностями нужно было обладать чрезвычайному военному комиссару, посланцу Ленина, фельдфебелю Яну Фабрициусу, чтобы с каким-то там десятком революционных рабочих-путиловцев заявиться в неведомый им Гдов и в мгновение ока создать здесь такое войско, что оно тут же двинулось к Пскову и в первом же бою опрокинуло наступающие кайзеровские полки в паническое бегство! Красиво, возвышенно, но…
     А суть-то, оказывается, в том, что за царским Копорским мушкетерским полком простиралась вон какая, поистине легендарно-былинная, овеянная славой побед русского оружия, историческая даль. Сражения при Пултуске, Прейсиш-Эйлау… Русско-шведская кампания 1808—1809 годов… Отечественная война 1812-го… Бородино, штыковые атаки при Тарутине, Малоярославце, Вязьме… Балканский поход, знаменитая Шипка… Чудеса храбрости и героизма, пропахшие порохом боевые наградные знамена с двуглавым российским орлом… Георгиевское знамя с лентой ордена Александра Невского…
     С этого я и начал свое выступление перед гдовичами. Вот, мол, и тогда еще вам обо всем этом, Вера Владимировна, в письме писал, и снимок русских копорских мушкетеров послал. А про то, как Фабрициус в Гдове революционный порядок наводил, собственноручно расстреляв нескольких царских офицеров, возможно, кто-то из старожилов от своих отцов-дедов слышал. А уж о латышских стрелках и о их роли, полагаю, все знают. Без их беспощадного по отношению к русским зверства еще неизвестно, как бы все обернулось.
     – Это вы тоже о горбоносых черных и пушистых белых? – перебивает ехидная Белякова. Точит ее, вижу, червячок новгородского еврейского зятя.
     – Значит, так, – завожусь с полоборота, – деревня Еврейно возле нашего Гдова потому и Еврейно, что была густо заселена евреями. Знаю. И что в самом Гдове синагога была, знаю. И кладбище рядом с русским еврейское обособленно существовало. Ну, и поскольку все мы тут свои, то по-свойски скажу: давайте без намеков и ярлыков. И больше того, скажу, да вы это и по телевизору слышали, и в газетах читали: «Не все евреи – диссиденты, но почему-то все диссиденты – евреи».
     – Извините, вы хотели что-то про Яна Фабрициуса, – подрастерялась Вера Владимировна. – Он же не еврей.
     – Значит, так, – сбившись с мысли, соображаю вслух. – Тогда, в ноябре 32
1918-го, в Гдове был зверски убит внук героя Отечественной войны 1812 года, отличившегося в битве за Бородино, графа Петра Григорьевича Коновницына, Алексей Иванович Коновницын. Коновницыны жили, вы знаете, в своем имении близ Гдова, в деревне Кярово. Алексей был тяжело болен, лежал в Гдовской больнице, не мог подняться, так его на простыне вынесли, бросили в канаву и застрелили. Захоронен он был у основания памятнику Александру II, взорванного большевиками.
     – Странно, – бросает кто-то злую реплику, – слышать такое от большевика.
     – Значит, так, – продолжаю, чтобы не сбиться, – в книге маршала авиации Красовского под названием «Моя жизнь в авиации» можете прочесть, что в их авиаотряде, перешедшем на сторону красных, служили два офицера Коновницыны. В контрреволюционных связях не замечены, но поскольку из графского рода…
     – Знаем! – перебивают. – Слышали. Нынешний поп наш просветил. А про попа, что в годы Великой Отечественной тут служил, Ивана Легкого знаете? Где он после войны оказался, а? В Америке! Епископом там стал. А вы, советский офицер, коммунист, теперь с попами? Или не слышали, как вас, коммунистов, сегодняшний наш поп проклинает?
    – Значит, так, – трясу головой. Трудно все-таки говорить, когда на каждом слове перебивают. – А в Афанасьевской церкви в нашем же городе настоятелем был поп Семеон Молчанов. А его сын Николай Семенович Молчанов в годы Великой Отечественной войны был главным военным терапевтом страны. Однако в его честь в Гдове памятного знака нет. И улицы в честь героя Бородино графа Коновницына нет. И памятника Александру Невскому, разгромившему вот здесь, в нашем районе на берегу Чудского озера, тоже ни памятника, ни улицы. Не потому ли, что они – русские? А нам с вами, здесь вот препирающимися, русским людям, до всего этого словно и дела нет. А скажи кому, что не патриот, что не любите свой город, так ведь на всю жизнь разобидитесь…
     Видя, как все не без смущения в раздумье притихли, я и вовсе уж осмелел, раздухарился, вошел в раж.
     – Значит, так, – говорю, – улица Карла Маркса в Гдове, центральная, главная улица города, была когда-то Петербургским, потом Петроградским проспектом. Куда ни поедешь – везде так. Вон рядом в Кингисеппе – имени Карла Маркса. В нашем областном Пскове – Карла Маркса. И в нашей Псковской области в городе Острове, и в поселке Усвяты. И в Лодейном Поле бывать доводилось – тоже, и в Старой Руссе… Ну, прямо только и свету, что в одном окошке. Ну, не буду спорить, великий, знаменитый и все такое… Но он что, у нас на центральной улице жил? Или в Гдове родился? Или облагородил Гдов своим революционным посещением?..
     Смотрю, кто недовольно хмурится, кто и вовсе потупил взгляд, чтобы на меня не глядеть, но у большинства в глазах явное любопытство: о чем речь, к чему, мол, клонит? И даже шумок такой оживленный по залу. Говори, дескать, говори! Ну, я и сказал:
     – Значит, так, – придаю голосу большую уверенность, – Сталинград, как вы знаете, Волгоградом стал, Ленинграду старое наименование вернули… Ну и так далее… Словом, сегодня, когда по стране городам, площадям и улицам возвращаются их исторические законные имена, давайте и мы выступим с предложением переименовать центральную улицу нашего города в проспект Александра Невского.
     – Еще чего! – слышу голоса. – Совсем уж… Видали?.. Ну и ну!..
     И вдруг кто-то захлопал в ладоши. Подчеркнуто одобряя, его поддержал кто-то еще, и еще. И вот уже весь зал, перекрывая недовольные возгласы, зашумел дружными, как мне показалось, веселыми рукоплесканиями. И громче всех, поднимая над головой руки, хлопал мой, еще вчера противоречащий мне, родственник – бывший прокурор Николай Владимирович Баландин… И еще недавний директор школы, чья дочь возглавила отдел культуры в Гдовском райисполкоме. И кто-то еще, незнакомый мне, судя по заскорузлым, в сплошных мозолях ладоням, из тех, про кого принято говорить: простой работяга. И это, что ни говори, было приятно…
     Когда мы уже возвращались домой, жена, не проронившая до того ни звука, не то с удивлением, не то с удовлетворением выдала свое резюме:
     – Умеешь… Только за чистотой речи не следишь. Тридцать три раза сказал – «значит, так…»
     – Тридцать пять, – уточняю.
     – Хорохоришься? – усмехается. – Петух!
     – Где уж тут хорохориться, – признаюсь. – Под пиджаком между лопаток рубаха взмокла. Пот от напряжения – ручьем. Тридцать пять раз репликами и вопросами перебивали. А еще говорят: «языком трепать – не топором махать». Нет, не сказал бы.
     – Но ты-то доволен?
     – Доволен.
     – А ты думаешь, это кому-то надо? Нет, всё, хватит. Больше на такие приглашения не ходи. Не надо!
     – Если каждый вечер в небе зажигаются звезды, значит, это кому-то надо.
     – Фу! В тридцать шестой раз это твое «значит».
     – Нет, это уже не мое. Это – Маяковский.
     – Так то – Маяковский! А ты-то… Да и возраст уже не тот…
     Она, как всегда, мне во всем противоречила и, в общем-то, почти всегда была права. А я, как всегда, ее не слушал.

Законы физики

     А возле избы нас уже поджидал поп.
     – Молодцы! Ну – молодцы. Дельное, очень дельное предложение. Спасибо! Я со всеми своими прихожанами всей душой…
     Я даже не удивился. Гдов – такой «огромный» город, что если в центре чихнешь, то с окраины тотчас донесется: «Будь здоров!» А с другой стороны– и еще веселее: «Спичку в нюх!» А то чего-нибудь и похлеще.
     – Что, – смеюсь, – сорока на хвосте принесла?
     – Ага, – улыбается, – сарафанное радио. Самое верное в наше время из средств массовой информации.
     – Ох, – дразню, – хитрый поп, везде у тебя уже своя агентура.
     – А я, – не обижаясь, хвастается, – сегодня в вашем гарнизоне был.
     – Это еще зачем? Что ты там потерял?
     Перекидываюсь вот так с ним шутливыми репликами, а втайне про себя радуюсь. Хороший все-таки у него характер. Не злопамятен. Не держит камня за пазухой, откровенен во всем, будто и не было между нами никаких недоразумений. И – улыбка во все румянощекое бородатое лицо. Весь так и сияет:
     – По приглашению генерала на аэродроме ангары освящал. Фамилия у него, любопытно, языческая – Купала, а православный. Из казаков. После Афгана, говорит, уверовал. И летчики вслед за ним. Я их перед взлетом святой водой кропил. А один из мусульман попался. Растерялся. «А меня, – спрашивает, – меня? Или мне нельзя?..» Ну, почему, говорю, нельзя? Наоборот. И его окропил… Приходи, говорю, ко мне в храм, примешь обряд крещения – нашим будешь, русским. По Достоевскому: «Русский – значит православный, православный – значит русский…»
     Я, конечно, понимаю, что он все это мне специально рассказывает, но совсем о другом думаю. Разве я поверил бы в недалеком прошлом, что на нашем военном аэродроме будет махать кадилом чернорясый поп? Из-за постоянного риска летчики, конечно, народ в душе суеверный, но просить перед взлетом, чтобы тебя окропили святой водой?! Да это же все равно что прилюдно вслух в своей трусости признаться. Неужто и я… Нет, нет… Это же сгореть от стыда! А вот гляди-ка ты, генерал! Да-а… О времена, о нравы! Во какие при демократии генералы пошли. Ельцинского призыва. Ельцин своим указом аж триста новых, уже своих, так сказать, генералов испек. Скороспелых, верноподданных…
     И вдруг с пронзительной отчетливостью вспомнилось, как сам я во время Великой Отечественной войны дважды пережил леденящий кровь приступ смертельного страха. Нет, даже трижды. Но первый раз, когда попал под бомбежку, еще более-менее ничего. Странно было видеть, как от ревущего в небе немецкого самолета одна за другой черными точками отделяются бомбы. И – с воем, с нарастающим, душераздирающим завыванием, переходящим в визг, несутся, кажется, именно на тебя. Но тогда хоть в какой-то первый момент видел ее, эту летящую с высоты смерть. А вот когда попал под авиационную штурмовку…
     Штурмовка – это когда вражеские самолеты, устроив в небе вертящуюся карусель, пикируют и лупят из всех своих пушек и пулеметов. Тут пуль не видишь, но видишь, как от их очередей фонтанами вздыбливается земля. И все ближе, ближе к тебе. И рев, оглушающий, рвущий ушные перепонки рев, и грохот очередей, и чей-то уже совсем рядом вопль отчаяния, и тяжкий стон… О-о, ползу, сам не зная, куда и зачем, а из глубины души, из трепетно сжавшегося сердца нечто для самого себя неожиданное, вроде бы стыдное и не стыдное: «Господи!.. Господи, спаси! Выживу – уверую!..»
     И второй раз такое было, когда под перекрестный огонь попал. Пули над головой – истинно роем. Приподнимешься – всё, амба, каюк. Да какое приподнимешься – шелохнуться боязно. Лежу в картофельной борозде, вжался в землю, а очереди пулеметные уже и ботву косят. Сейчас… Сейчас… Нет! Нет!.. И опять из помертвевшей души немое, без слов: «Господи!.. Господи!.. Спасешь – уверую…»
     Не знаю уж, зачем и почему, наверно, от переизбытка нахлынувших воспоминаний я возьми да и расскажи об этом молодому протоиерею. Он задумчиво, сочувствующе покивал головой, помолчал и вдруг не то усмехнулся, не то просто вслух высказал догадку о неизбежном:
     – Ну, что ж, подождем до третьего?..
     И я, вместо того, чтобы, по обыкновению, воспротивиться, отмахнуться, возразить, ничего ему не ответил. Через минуту-другую, правда, спохватился, сердито мотнул головой:
     – Хитрый поп! – говорю. – Молодой, а хитрый.
     – Нет, – на полном серьезе отвечает, – я не хитрый. Я – умный.
     Может, шутит так, а может, и нет. Может, излишнее самомнение, а может, и нечто другое, непонятное мне. Но – любопытное. Так или иначе, с таким собеседником приятно дело иметь. Может, и шутит, а задумаешься. Или, как еще про таких говорят, с ним не соскучишься.
     И я поймал себя на том, что при всей нашей разности он мне… нравится! А моя дражайшая – та и вообще ему, как самому родному, с умилением улыбается:
     – Правильно, отец Михаил, правильно! А то он же у нас, – на меня кивает, – один такой белый да пушистый. Ему уже и все родственники мои об этом говорят, и Вера Владимировна. А он… С него всё как с гуся вода. А уж я… Чуть что, он мне Ходжу Насреддина цитирует. Выслушай, говорит, женщину и поступи наоборот…
     Всё ясно, нашла себе против меня союзника, теперь ее не остановишь. Ну вот, уже и за рукав его тянет:
     – Да вы зайдемте, зайдемте, чего же мы будем тут посреди улицы торчать. Я сейчас ужин соберу, поужинайте с нами…
     – Нет, нет, спасибо, я накоротке. Уж извините великодушно…
     – Ну, хотя бы чайку, а? А то у меня уже и ноги устали, тяжело стоять.
      – А вы присядьте, – услужливо распахивает дверцу своего «москвичонка» обходительный джентльмен в рясе. То, что он сам за рулем, – это тоже своего рода экстравагантность для обывателей: «Ха-ха, глядите-ка, поп по улице несется – вся земля под ним трясется!» – и предмет еще большего к нему обожания со стороны моей благоверной. Втиснулась в кабину, что при ее полноте не так-то просто, и смотрит оттуда на меня со значением. Вот, мол, ты и военный летчик, и писатель, а своей машины не имеешь… А вот он…
     Время уже близилось к ужину, но наступила пора белых ночей, да и погода была безветренная, тихая. В небе, клонясь к закату, еще ярко сияло майское солнце, так что и не поймешь, который час. И мы разговорились. Он же меня и вовлек в обмен любезностями, подсластив пилюлю:
     – Правильно вы делаете, что людей не чураетесь. Другой бы, может, на вашем месте и через губу не сплюнул. А вы… У вас есть что народу сказать, и вы знаете, что сказать, и умеете сказать.
     – Спасибо, – говорю, – а как же иначе? Забиться в норку премудрым пескарем да и помалкивать в тряпочку? Или, как страус, голову в песок спрятать? Не то время, чтобы по-клопиному в своих щелях отсиживаться.
      – Вот и я о том же, и я… Полагаю, знаете: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Слово – всему первооснова, а молчанием, сказано, предается Бог.
      Увлеченный его словоохотливостью, подхватываю:
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести…
     – Здорово. Это чьи стихи?
     – Ленинградского поэта Вадима Шефнера. А есть и еще сильнее, вот:
И если я гореть не буду,
И если ты гореть не будешь,
И если он гореть не будет,
И если мы гореть не будем,
То кто ж тогда развеет тьму?!
     – Ух, ты! А это кто?
     – Более десяти лет отсидевший в тюрьме за свои убеждения турецкий коммунист Назым Хикмет.
     – Да-а-а…
     – А? То-то! Или не знаешь, что первыми коммунистами были первохристиане? Все у них было общее, жили коммунами, и почему бы, казалось, большевикам вдруг стать врагами и палачами христиан в России? А? Не потому ли, что большевики, их верхушка, по крайней мере, были вовсе и не русскими?
     – Да-а-а…
     – А еще знаешь, был у меня в Ленинграде хороший друг, замечательный литературовед и фольклорист Петр Созонтович Выходцев. Могучий мужик, покрупнее тебя. Всю войну рядовым солдатом прошел, а это – сам понимаешь… Не зря орденом Славы награжден – высшей солдатской наградой. Так он мне, бывало, когда заспорим, знаешь, что говорил? Давай, говорил, руководствоваться не тем, что нас разъединяет, а тем, что объединяет.
     – Да-а-а… А это что?
     – Русскость наша, вот что. Русский патриотизм. Русская любовь к родной русской речи, русскому народу, русской земле.
     – А-а…
     – Б-е-е! Сидели на трубе. А про попа Шкоду тебе в духовной академии читать не доводилось?
     – Шкоду? Это что – фамилия?
     – Эх ты! Это лучший друг Александра Сергеевича Пушкина в годы его ссылки в село Михайловское – тамошний протоиерей Илларион Раевский. А поп Шкода – это ему такое прозвище его же прихожане дали. Веселый вольнодумец, сам знаешь, тоже тот еще шкодник. И вот сойдутся, бывало, слово за слово – пыль столбом и дым коромыслом. «Разгорячатся, разбранятся, – дочь этого священника Акулина Илларионовна потом вспоминала, – ну, все, думаю, никогда больше теперь и разговаривать друг с другом не станут. А наутро, гляжу, Александр Сергеевич опять в окошко стучится. Выходи, говорит, отец Илларион, мириться будем...»
     – Да-а-а… Но мы-то…
     –А мы что – не русские?
     – Да-да-да, – зададакал отец Михаил, заволновался, значит. Но вдруг хитро ухмыльнулся: – А Пушкин-то первым, а?..
     «Тоже, однако, шкода!» – хотелось сказать, но он опередил:
     – А поедете завтра со мной в Трутнево?
     Трутнево – небольшая деревушка километрах в тридцати от Гдова по дороге на Псков.
     «Во, – соображаю, – поп уже и туда свое проповедничество простирает. Шустрый, однако, деятельный. Не зря, значит, та же Попова уязвлено ворчала: “Такому дай волю, так он весь район церквями застроит!”»
     – А зачем? – тоже ехидненько этак подначиваю, – Русь из греха вытаскивать?
     – Истинно так! – ничуть не смутившись, отвечает.
     – Ну, разве что так, – в полушутку мнусь. – Все ж таки за тридцать верст киселя хлебать…
     – Поезжай, – поймав мой искоса брошенный на нее взгляд, милостиво разрешила жена. – С батюшкой можно… – И поправилась: – С батюшкой нужно…
     Мне, признаться, в общем-то, и небезынтересно было. В Трутневе, по старинному преданию, когда-то в давние времена людям было явление Пресвятой Богородицы с Божественным Младенцем. И сохранился там возле пещеры, которую и доныне называют чудесной, гранитный валун с глубоким отпечатком Божественной стопы. Естественно, туда постоянно шли паломники и просто любопытствующие туристы, а местные жители ежегодно проводили религиозное празднование «шестой пятницы», то есть шестой после Святой Пасхи, отмечая этот день многолюдным Крестным ходом.
     По дороге протоиерей рассказал, что лишь после войны – в 1952 году – властям удалось якобы по просьбе избавившихся от религиозных предрассудков граждан животноводческого совхоза «Смена» прекратить паломничество к Святому камню и запретить празднование «шестой пятницы». А он вот теперь, спустя аж сорок лет после того запрета, решил с прихожанами этот запрет нарушить, празднества возобновить.
     И ведь возобновил! Крестный ход для малонаселенной сельской глубинки был на удивление многолюдным. Из ближайшей церкви в деревне Кунесть к чудесной Трутневской пещере двинулось человек триста, если не больше. Шли в торжественном молчании, радостные, с благостными лицами. Лишь иногда негромко кто-нибудь вспоминал, что вот, мол, еще недавно задерживали, если кто решался пойти, штрафовали, а люди всё равно шли, и мы теперь идем! Идем, уже ничего не боясь, потому что заступница Матерь Божия за нас! Сколько бы ложь и зло не царствовали, добро и правда все равно победят!
     Когда с иконами и молитвенным пением подошли к Святому месту, никакого гранитного валуна не обнаружили. Но знающие люди сказали, что по распоряжению «сверху» камень еще в 1952 году был перевернут и затоплен в протекающем рядом ручье. Мужчины, участвовавшие в Крестном ходе, тут же вооружились ломами и веревками и вытащили гранитную глыбу на берег. В камне действительно были углубления, одно – ну, ни дать, ни взять, – след женской стопы, другой, чуть поменьше, вроде младенческой.
     Как говорится, хочешь – верь, хочешь – не верь, но вот же, пожалуйста, имеющий глаза да узрит!
     Мне неожиданно вспомнилось, как однажды, выполняя полет в строю эскадрильи, то есть в составе девятки самолетов, где каждый обязан строжайшим образом держать интервал и дистанцию, чтобы не столкнуться с соседом, я из-за малоопытности в пилотировании из строя, попросту говоря, вывалился и долго потом «телепался» в стороне. Потом, уже на земле, при разборе полетов наш комдив, летчик-фронтовик, Герой Советского Союза генерал Живолуп заставил меня встать, вытянуться перед ним в струнку и показал мне свой внушительный генеральский кулак:
     – Законы физики не обгребешь! Понял?..
     И так это было доходчиво и убедительно, что вся наша крылатая братва, гордо в ту пору именуемая неустрашимыми и непобедимыми сталинскими соколами, дружно расхохоталась.
     – Понял? – повторил генерал.
     – Понял, Михаил Андреевич, – с вызовом повинился я. Знал, что он не любит, когда при исполнении служебных обязанностей его называют не по званию, а по имени-отчеству.
     И он опять погрозил мне кулаком, повысив голос:
     – Вот и запомни! На носу себе заруби, если не хочешь прежде времени в ящик сыграть.
     – Есть, товарищ генерал! – отчеканил я по-уставному.
     – Ну, вот так-то оно вернее…
     А острая на язык крылатая моя братва, чуть что, долго потом еще напоминала мне про законы физики. Подначивала. По-свойски подтрунивала. В смысле: в нашей рисковой работе не на авось, и не на какого-то там Бога или дьявола надейся, а на свое практическое умение и мастерство, основанное на знании законов летного дела. Интересно, что сказал бы мой суровый генерал и что сказали бы они все вот здесь, при виде этих, якобы Божьих следов? Это какие же здесь законы действовали? Или камень был мягким, до жидкого растаявшим под чьей-то ногой, или…
     Вода в ручье еще не прогрелась, была прямо-таки ледяной, но двадцать восемь человек под впечатлением увиденного тут же разоблачились и приняли обряд крещения. Лишь один какой-то мальчишка удивленно заметил:
     – А ступня-то что же, меньше моей?..
     – И зачем Богородице было наведываться в наше захолустье? – поддержал его кто-то стоящий в сторонке. Не иначе, местный учитель физики.
     К моему немалому удивлению, отец Михаил ответил стихами Тютчева:
Утомленный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя…
     И пояснил, что Бог вездесущ и пути Господни неисповедимы.
     Ну, и я, когда мы уже возвращались, прочел ему стихи:
Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда он врет
Весело и складно.
     – Это кто, Пушкин? – явно поддел он меня.
     – Твардовский, – с усмешкой пояснил я. Дескать, знать бы надо.
     – А-а…
     Нет, не складывалось у нас взаимного дружелюбия, не складывалось. Хотелось спросить еще, зачем Царю Небесному нужно было ходить непременно в рабском виде, но я не стал. Все ж таки на чьем коне едешь, тому и песни пой… А рулил-то он.

                Прежде чем объединиться

     А пути Господни действительно неисповедимы. Тем же летом пригласили меня в лес за морошкой. И кто бы, вы думали? Да райкомовский «гипнотизер № 2» с женой и заместителем редактора «Гдовской зари» Надеждой Александровной Коорт на райкомовском «газике». Они воскресную поездку организовали, ну, и для меня местечко нашлось.
     По дороге, естественно, разговорились. Разговор затеяла миловидная, судя по всему, весьма общительная супруга нашего вроде бы расслабленно вздремнувшего «гипнотизера». Очень уж, видите ли, пришлась ей по душе моя статья «Возлюби ближнего своего», недавно опубликованная в «Гдовской заре», и еще интервью с отцом Михаилом.
     – Только знаете, – вкрадчиво, извиняющимся тоном спросила, – не слишком ли вы вину за погром религии в нашей стране на евреев сваливаете? Большевиками ведь были не одни евреи…
     А сама внешне – вылитая евреечка. Ну, я сразу, чтоб не было недомолвок, и ломанул:
     – Понимаю. Вас, как еврейку, это, конечно, сильно задело, но…
     – Я не еврейка, – вспыхнула она, – я эстонка…
     – Да? Но очень уж похожи… Надежда Александровна тоже… А эстонский язык вы знаете?
     Оказалось, обе не знают.
     – Так какие же вы эстонки? На русском языке говорите, а считаете себя эстонками… И обе за бедных, обиженных мной евреев – горой. Истинно по-русски, по-христиански: «несть ни эллина, ни иудея…» Хвалю!..
      В лесу, собирая ягоды, а потом еще и грибы, мы разбрелись в разные стороны, но как только тронулись в обратный путь, опять возник тот же разговор – о моем отношении к евреям. Как вы, мол, относитесь к тому, что они тысячами, даже десятками тысяч дают деру из нашей страны в свой Израиль?
     – Ну как же, истинные интернационалисты, – съязвил я. – Истинные марксисты-ленинцы. Верные. Последовательные борцы за то, чтобы «без Россий и Латвий в мире жить единым человечьим общежитьем».
     – Ну, это – Маяковский, знаем. А вот вы?
     – А я старинной русской пословицы придерживаюсь: «Баба с возу – кобыле легче». Или еще: «Насильно мил не будешь». Так что – скатертью дорожка… А если всерьез, то вот вам и ответ на ваш вопрос. Драпают – значит, чего-то опасаются, боятся. Чего? Того, что их троцкие-свердловы у нас напаскудили, и им чего доброго за то отвечать придется. А вдруг русские вскинутся: «Мне отмщенье… Кровь за кровь!» Да и вообще они же у нас – квартиранты. Это же от них пошло – «эта страна». Нет, не зря говорится, что сколько волка ни корми, он все в лес смотрит…
     Словом, выкладываюсь вот так по-русски попросту, смотрю, а наш «гипнотизер» – ни гу-гу. Как глухонемой. Вроде как дремлет, и глаза смежил, а брови сведены и на скулах желваки играют. Ну что ж, думаю, муж да жена – одна сатана, зря я так язык распустил. Опростоволосился. Но в конце концов я же прав, черт побери, вот и пусть знают! Сам же он чуть что – сладкоструйным ручьем разливается: критика и самокритика – движущая сила нашего общества! Вот пусть и воспринимает как дружественную критику. И вдруг…
     И вдруг он приоткрыл веки и кинул на меня такой испепеляюще-злобный взгляд, что впору было съежиться. Честное слово, у гоголевского Вия вряд ли был такой пронзительно-уничтожающий взор. И, наверно, не одного меня не раз одаривал он таким убийственным блеском ненавидяще пылающих глаз, если его прозвали «гипнотизером». Да мне-то плевать, я с ним детей крестить не собираюсь…
     Только ведь как в той русской прибамбаске говорится, судьба играет человеком, а человек играет на трубе. Кому – война, а кому – мать родна. Для коммунистов расстрел Ельциным Дома Советов в Москве грянул контрреволюцией, а для таких вот «гипнотизеров» – истинно манной небесной. Из кресла райкомовского идеолога КПСС этот Вий вскорости переместился в еще более уютное для него кресло Главы Гдовского района и тут проявил такие таланты, такой азарт в демократизации—приватизации, что, казалось, вот-вот самого Чубайса переплюнет. На коего, кстати, очень похож. Особенно, когда выходит витийствовать на трибуну: тот же надменно вскинутый, заметно выпяченный вперед подбородок, тот же победоносно пылающий, ну, честное слово, истинно фюрерский взгляд.
     Как это там у поэта?
У каждого стезя своя,
Сказала как-то мне змея.
Но я-то знал, что так нельзя
Жить, извиваясь и скользя.
     Правда, поэт как-то упустил из виду, что змея умеет не только извиваться и скользить, но еще и жалить. А если она еще и в начальственном кресле…
     Зашел я однажды по делу к нему в кабинет, так он мне даже сесть не предложил, хотя по возрасту в сыновья мне гож. И сразу – быка за рога:
      – Вы что, – сквозь зубы цедит, – думаете, я не знаю, с кем вы подружились? Так вот, учтите, друг моего врага – мой враг!
      – А как же, – спрашиваю, – моральный кодекс строителей коммунизма? Вы же первый проповедовали: «Человек человеку – друг, товарищ и брат…» Эх, вы! И не стыдно? А теперь, значит, «возлюби ближнего своего, аки самого себя» уже не из той оперы?..
     Не раз мы с ним и после подобного рода любезностями обменивались, а потом еще и такой случай вышел. Пригласили меня выступить на праздничном вечере Гдовской таможни. Мне что-то и не до того было, да отказать – вроде как обидеть уважаемый, дружелюбно расположенный ко мне коллектив, я и выступил. Даже стихи прочел. А там между прочим были такие строки:
Эта личность всем знакома.
Тут балдей иль не балдей,
Перевертыш из райкома
Ныне первый прохиндей…
      На вечере присутствовал, в первом ряду перед сценой рядом с «гипнотизером» сидел начальник авиационного гарнизона, в котором я недавно служил, тот самый генерал с замечательными русскими именем и фамилией – Олег Купала. Когда объявили перерыв, он прямо-таки с испугом схватил меня за локоть в фойе:
     – Ты что, с ума сошел? Это ко мне не относится, но и у меня скамейка под задницей загорелась. Зачем тебе это надо?
     Те  же таможенники мне доверительно рассказывали, что генерал с «гипнотизером» с некоторых пор крепко подружился. Ну, разумеется, как только тот занял главное в районе руководящее кресло. Да я и сам это видел: везде они, на всех официальных и неофициальных встречах, рука об руку, чуть ли не под ручку. И еще до меня дошли слухи, что где-то в пути по железной дороге от Питера до Гдова пропал, бесследно затерялся целый железнодорожный состав цистерн с авиационным керосином. Из Питера вышел, назад не возвратился, но и до гарнизона не дошел. Испарился! И генерал тут, конечно же, не при чем, и вообще никто не при чем. Демократия!..
     – Эх, товарищ генерал! – говорю. – Не поймете…
     – Да ладно, слушай, не надо, а? Ну, в самом деле, чего тебе не хватает? Пенсию неплохую имеешь, стихи хорошие пишешь, ну и пиши, молодец. Но такие?!
     – Эх, товарищ генерал, – вздыхаю. – Я же говорю – не поймете. Примете мои слова за казенную красивость: душа болит!..
     Он действительно ничего не понял. А когда я тоскливо поплелся домой, на выходе из клуба в тусклом свете уличного фонаря ко мне подшагнул какой-то незнакомый мужик. Набычась, зло прошипел:
     – Тебе что, поэт, жить надоело?!
     – Грозен рак, да в попе очи, – усмехнулся я, но он уже шагал прочь.
     Такие вот шутки долбаная костоломная демократия подкидывала. Дразнила. Разжигала междоусобицу, вовлекала, втягивала в свою мутную воронку. Была идеология марксизма-ленинизма. Приползла, скользя и извиваясь, идеология ель-цинизма. Была разруха Гражданской войны, нагрянула разруха гайдаризации. Было раскулачивание «сельских буржуев», зажиточных единоличников, раздухарилось раскулачивание колхозов и совхозов. Была сталинская индустриализация, был лозунг «Комсомолец – на самолет!», с невиданным размахом разразилась дикая капитализация с ее, видите ли, якобы неизбежным периодом первоначального накопления, и в родном моем авиационном гарнизоне громче грома прозвучало вслух не произнесенное: «летчик, с самолета – долой!»
     В мутной воде, как известно, хорошо рыбку ловить. Только, опять же, кому – как. В Гдове вчерашние партийно-комсомольские вожди районного масштаба «ловили» кто мебель из вчерашнего родного райкома, кто райкомовскую легковушку, а кто – и целый рыбзавод. В деревнях раскурочивали, истинно по кирпичику растаскивали свинарники и коровники. А в военном гарнизоне что умыкнешь? Месяцами не получая денежное довольствие, военные летчики, чтобы прокормить семьи, вынуждены были ходить на рыбную ловлю в Чудском озере. Да много ли ее наловишь, не имея для того ни снасти, ни хотя бы мало-мальских к тому навыков! Эх, летчики-летчики! Военные летчики…
     Нет, генерал мне о том ни слова не намекнул. Поведал опять же поп. Засидевшись как-то в читальном зале районной библиотеки, прихожу домой, а он, смотрю, в гостях у нас с моей женой чаи гоняют.
     – Ловцам человеческих душ! – с нарочитой учтивостью кланяюсь. – Рад видеть в добром здравии и хорошем настроении.
     – Инженерам человеческих душ! – в тон мне ответствует и тоже поклон отдает. – А мы вот тут…
     – О, – перебиваю, – попы, оказываются, тоже сталинисты.
     – Это почему?
     – Ну как же! Это же Иосиф Виссарионович дал писателям такое определение. Но тут если сопоставить, ты, отец Михаил, выходит, рангом повыше меня, многогрешного.
     – Это как?
     – Да так. Я, выходит, всего лишь в меру своих поползновений пытаюсь конструктором быть, а ты, неважно, сварганил я душу или до конца не доделал, ее тут же и перехватишь. Ловок, поп! Ловок!
     – Ох, шутник вы! А что до Сталина, так я очень даже его уважаю, это верно. Что ни говорите, это же по его благоволению во время войны Русская Православная Церковь свое возрождение начала. И название получила.
      – Ну, как же! Надо же Русь из греха вытаскивать! – тонко так, по моему разумению, напоминаю попу его амбициозный девиз. – Только, – говорю, – что-то плохо у вас, попов, получается.
      – Почему – плохо?
      – Потому. Прекрасна, замечательна заповедь: «Не убий!» Вот уже две тысячи лет христиане к тому призывают, а толку? И у нас, на Руси, Русская Православная Церковь уже тысячу лет, а по городам и весям кровь и кровь. А уж в наши дни… Вон в Питере одну поэтессу, кстати, глубоко верующую, в подъезде убили. Маневича средь бела дня на Московском проспекте… Старовойтову тоже в подъезде…  Листьева… Да и у нас в Гдове… Вон этого, как его… ну, перекупщика рыбы… Не говорю уж о нынешнем разгуле терроризма…
     Не ожидавший такого моего наскока, поп растерянно молчал. Жена глазами, мимикой показывала мне, что нашему гостю неприятен такой разговор, но меня уже было не остановить.
     – А заповедь: «Не укради»? Это ж с ума сойти можно. Раньше ни мы, ни вообще никто из соседей избы на замок не запирали. И в деревнях так. А теперь? Иду вот недавно по нашей улице – старушка плачет. Что такое? Да вот, говорит, посадила картошку, а утром смотрю – выкопана. Посаженную выкопали. Да вон моя стирала белье, оставила во дворе таз, утром выходит – нет таза, увели. А на днях еще и рукомойник – тю-тю…
      – Да, батюшка, действительно, – подтвердила жена. – Да ты же видел, рукомойник у нас за верандой прилажен был. А тут выхожу утром умываться – нету…
      – А браконьерство, – продолжаю, – это что, не воровство? В лес, бывало, еще недавно пойдешь – зайцы, лисы, глухари…  Да что – зайцы! Лоси без страха к себе подпускали. Идешь, смотришь – лежит и вставать ему лень, не боится. А теперь? Ведь повыбили за последние годы, истребили, словно ополоумел народ. Рыбы сколько было в озере – рыбу извели. Ряпушка гдовская на всю страну с незапамятных времен славилась – ряпушка пропала. Сиг пропал…
     – Да, но я-то тут при чем? – буркнул поп.
     – Здравствуйте, я ваша тетя! – вырвалось у меня. – А с катерком-то и Мироновым что у вас?
     Сердито засопев, поп обронил:
     – Ну, у меня тоже семья.
     Ага! Как там про Галилея? «Он знал, что вертится Земля, но у него была семья».
     – Кто без греха, кинь в меня камень…
     – Та-ак! Но что же тогда получается? Получается, что проповеди – проповедями, заповеди – заповедями,  а грехи пусть себе здравствуют и приумножаются? А что из сего следует? Вы, церковники, говорите: коммунизм – это утопия, а я, коммунист, скажу: ваше христианство – утопия. Так какого же пса прикажете мне шило на мыло менять?
     Сообразив, что своей репликой о бытовом воровстве нечаянно мне подыграла, жена с сожалением покачала головой:
      – Вот он всегда так. Заведется – никого не слышит. Только сам себя. Он один во всем прав. И как начнет, как начнет – слова против не скажи. Из-за этой своей правильности со всеми моими родственниками на ножах. Так что вы уж, батюшка, извините…
     Как-то снисходительно, что ли, или прощающее усмехнувшись, протоиерей продекламировал:
Он человек. Им властвует мгновенье.
Он раб своих сомнений и страстей.
Простим ему…
     Я внутренне так и ахнул, словно мне тычком врезали под дых. Скажи поп нечто подобное от себя, я бы и не поморщился. А он – словами Пушкина. Ну – поп! Вот тебе и «мракобес в рясе!» А он, заметив мое замешательство, и еще добавил:
      – Александр Сергеевич, между прочим, считал Библию образцом поэтического и философского совершенства. Так что без знания Библии и Пушкина не понять во всей его гениальности.
     – Ага. Особенно без «Сказки о попе и работнике его Балде», – съязвил я. – И еще без «Гавриилиады»…
     Грузно ворохнувшись на стуле, протоиерей взял с блюдечка дольку мелко нарезанного моей услужливой хозяюшкой лимона, со вкусом пососал, запил глотком уже подостывшего чая, распрямил свои отнюдь, по моим представлениям, не поповские могучие плечи и в упор посмотрел мне в глаза.
     – Давно хочу сказать вам, да все как-то не было случая. Так вот. Вы чуть что – нападаете на евреев. Всё, мол, от иудаизма. Даже христианство введено на Руси потому, что князь Владимир был сыном еврейки Малуши. Полукровка, дескать, что было от него ждать! А вы ни разу не задумывались над тем, что он мог столь же решительно, как и к христианству, сразу склонить народ к иудейской вере, а? И была бы наша матушка-Русь вторым Хазарским каганатом.
     Тут у меня и вообще язык к небу присох. М-да, почешешь репу! Думать надо, думать, мозгами шевелить, а не загоревшимися от неожиданности ушами. А поп, приоткинувшись, со значением поправил на своей широкой груди массивный, ярко сияющий наперсный крест, принял достойную, соответствующую его сану важную позу и назидательно единым махом послал меня в нокаут:
     – И вообще, вот так по-большевистски яростно нападая на наше русское православие, не знаю уж, вольно или невольно, не становитесь ли вы тем самым как бы тайным агентом лукаво охаиваемого вами иудаизма?
     Меня аж на стуле подбросило, словно я сидел на самолетном катапультном кресле:
     – Да вы… Да я…
     И такая, в самом деле, злость на меня накатила, что я аж задохнулся. А он спокойненько этак подбадривает:
     – Ну-ну, слушаю…
     – Разве ж я только против евреев? А вон за Чудским озером – эстонцы, они что – нам друзья? В Гдове храмы при отступлении немцев кто взрывал? Эстонские каратели. Гдов кто дотла выжег? Эстонцы. Наших военнопленных в концлагерях на их территории кто расстреливал? Снайперши из женского батальона «Омакайтсе», что по-эстонски, видите ли, самооборона. А сегодня их наследницы – в Чечне. Или те же латыши. Тогда, в семнадцатом, – латышские стрелки, а в годы Великой Отечественной – латышские эсэсовцы, легионеры СС. Две латышские дивизии СС яростнее немцев сражались на их стороне. Бок о бок с эстонской дивизией.
     Поп терпеливо молчал. Поощряемый его внимательным взглядом, я спросил:
     – Да и вообще под лозунгом «Крестовый поход против большевизма» кто вел? Одни только немцы? Вся Европа шла! Да ладно уж – австрийцы, итальянцы, румыны, французы, чехи и поляки – так даже евреи! Да, да! Про то, что вокруг блокадного Ленинграда совершали Крестный ход с иконой Божией Матери читать нигде не доводилось, а вот что походная еврейская синагога там была – слышал. И про то, что в том крестовом походе против СССР участвовало на стороне фашистов свыше 150 тысяч еврейских вояк…
     Поп с явным изумлением поежился:
     – Н-ну, не знаю… Не знаю…
     – А в Саласпилсе бывать доводилось? Ну, там, где сейчас мемориал жертвам концлагеря смерти. Так там же был не просто концлагерь – там было организовано изъятие крови для нужд германской армии. Брали даже у грудничков. Матери не давали, так латышские полицаи вырывали детей из рук. Особенно зверствовали латыши. Их латышский отряд, который получил известность как команда бывшего юриста Виктора Арайса. Не люди – зверье. Они же, эти арайсовцы, хватали русских младенцев и разрывали их у себя на груди. Капитан Герберт Цукурс во время таких «акций» истерично кричал: «Дайте мне крови! Дайте мне напиться крови!..» Обезумевшие матери волосы на себе рвали, сходили с ума, их тут же расстреливали. И после этого «несть ни эллина, ни иудея»?..
     – Да, понимаю. Но то – война, фашизм…
     – Ага, а с 16 марта 1991 года в Латвии ежегодно отмечают праздник латышских легионеров. Ну, а про диверсионно-террористические «СС-Ягдфербанд» – команды «лесных кошек» и «лесных братьев» рассказывать не надо. И еще знаю не понаслышке, как при отделении от СССР близ одного из наших военных аэродромов они кричали: «Вспарывайте животы беременным, чтобы они не рожали оккупантов!..»
     – Да… Но мне-то что этим сказать хотите?
     – А то, что все эти библейские заповеди – утопия. Христианству свыше двух тысяч лет, и что? Утопия! Можно сказать, такая же, как и коммунизм, но мечте о коммунистическом равенстве и братстве еще и века нет, а тут…
     – А еще говорили, давайте руководствоваться не тем, что нас разъединяет, а тем, что объединяет. Так мы вряд ли когда-нибудь объединимся.
     Я незамедлительно процитировал Ленина:
     – «Прежде чем объединиться, надо решительно размежеваться».
     – Любопытно, – поморщился поп. – Значит, смертельно разодравшись, коммунизм и фашизм объединятся?
     И опять я, видимо, позеленел, потому что у жены испуганно вытянулось лицо. Знала, отмочу, отколю сейчас номер. И я отколол:
     – Сейчас мы объединимся, и я побегу, угодливо виляя хвостиком, в храм, и вкушу со лжицы Святые Дары под молитвенный глас: «Честнаго Святаго Пречистаго Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа причащается раб Божий во оставление грехов его и в жизнь вечную, аминь!» И смиренно съем кусочек тела Христова, и запью с сунутой мне в рот ложки Христовой Кровью. Так, да? Но это же каннибализм какой-то, хотя и символический. Кровопийство и людоедство.
     Бледнея, протоиерей медленно, тяжело, словно преодолевая навалившуюся на плечи непомерную ношу, поднялся со стула:
      – Да-а… Не ожидал я от вас, не ожидал. Не мне бы слышать…
     И как-то почти по-старчески сутулясь, шагнул за порог.

Волна воспоминаний

     – Ты с ума сошел? – испепеляя меня истинно пылающим взглядом, зашипела в полушепот жена. – Ты… Ты… Не знаю даже, как тебя после всего этого назвать? Что ты тут намолол? Чего нагородил? За что, зачем ты его так обидел? Он к нам… Он к тебе – с добром, а ты? Ты хоть бы спросил, зачем он к нам пришел! Он же предупредить хотел, что ты против себя… Тут же сегодня полгорода – коммунисты, а полгорода уже вроде как демократы. А ты и тех, и тех обличаешь. И что в итоге получишь?..
     Теперь самым лучшим было помолчать мне. Ибо если заведется жена…
     Она была ярко, броско по-русски красива. Но при этом, увы, совсем не по-русски строптива. Впрочем, женская краса вообще, пожалуй, для нас, мужиков, более всего опасна. Это нечто вроде гипноза. А может, и посильнее, ибо действует покоряющее. Зачастую с первого взгляда. Но беда в том, что чары этого гипноза постепенно слабеют, а женщине нужна наша покорность на всю жизнь. Ну, и начинается пресловутая война полов. Да к тому же не зря в народе говорят: «Краса – до венца, а дурак – до конца…» И еще неизвестно, что к кому тут относится.
     Кстати, слово «дурак» в русском языке многозначно, и подразумевает не обязательно только умственную тупость. Это мне еще мой суровый комдив генерал Живолуп не раз, бывало, втолковывал. Помню, однажды, пользуясь его ко мне благосклонностью, я спросил, почему у него такая страшная фамилия. Он долго хмуро молчал, а потом раздумчиво покачал головой.
     – Дурак ты, Сергей Каширин! Ох, дурак! Не быть тебе генералом… Нет, не быть. – И, видя, что я иронически усмехаюсь, спросил: – Ты знаешь, что такое субординация?
     Я начал было объяснять, что, дескать, ну как же, знаю. Это, мол, служебная лестница, где стоящий на нижней ступеньке строго и беспрекословно подчиняется стоящему выше. Но я же, мол, обращаюсь с моим вопросом не по службе, а по моему чисто филологическому и просто человеческому интересу, так как все любопытствуют, а спросить не решаются.
     – Нет, – сказал он, – не знаешь ты, что такое субординация. Субординация – это когда «я начальник – ты дурак», а когда «ты начальник – я дурак».
     Я язвительно хмыкнул, а он с высоты своей генеральской субординации продолжал меня вразумлять:
     – Да ты не пыхти. Не обижайся. Ничего в том, что я сказал, для тебя обидного нет. Просто ты много выпендриваешься, ученость свою показываешь. А все потому, что не знаешь и значения слова «дурак». Не знаешь ведь? Не знаешь, вижу. Так вот, дурак – это тот, кто думает не так, как я… И если ты хочешь продвигаться по служебной лестнице, никогда не показывай начальнику, что ты умнее его…
     Теперь, вроде бы слушая и не слыша, что там после ухода попа выговаривает мне моя дражайшая половина, я с усмешкой думал о том, что примерно такая вот субординация с переменным успехом властвует и у нас в семье. И, пожалуй, с перевесом в пользу жены. Не знаю уж, как у кого, а у нас… Без малого полвека вместе, одни книги читали, одни фильмы смотрели, под одной крышей жили, под одним одеялом спали, а все как-то так получалось, что думали и думаем каждый по-своему. Она не так, как я, а я не так, как она. Такие вот пирожки-коврижки. И если не хочешь постоянно ходить в дураках, лучше уж почаще молчи, проявляй хотя бы видимую покорность. Это ей по душе, это ей нравилось, ну и лады-ладушки.
     В свое время, когда я впервые привел ее в наш гарнизонный Дом офицеров, она с полувзгляда покорила все наше орлино-соколиное воинство. Это я потому так говорю, что нас, военных летчиков, иначе как сталинскими соколами и орлами тогда и не звали. И ничего, что она родом из далекой псковской захолустной деревушки, из бедной-пребедной, многодетной крестьянской семьи. Ее не смутило ни сияние роскошных люстр, ни блеск золотых погон и регалий офицерских парадных мундиров, до пупа увешенных орденами и медалями, ни даже крик последней в ту пору моды – панбархатные бальные платья надменно-чопорных полковых дам. Худенькая, стройненькая, в скромненьком штапельном платьице, со старомодной, кольцом вокруг головы, тугой русской косой, она вошла в шумный танцевальный зал такой сказочной принцессой, что на какое-то мгновение наступила невозможно сковывающая тишина, а потом со всех сторон к нам устремились гуртом все мои боевые друзья. Мне оставалось только успевать представлять:
     – Первоклассный военный летчик, мастер высшего пилотажа лейтенант Виктор Олимпиев…
     – Воздушный ас, военный летчик-снайпер старший лейтенант Василий Кузнецов…
     – Командир лучшего в нашей воздушной армии авиационного звена капитан Борис Козлов…
     – Начальник огня и дыма, – тут я позволил себе некоторую вольность, и на всякий случай уточнил: – то есть, огневой и тактической подготовки капитан Олег Архаров…
     – Командир эскадрильи…
     – Командир полка…
     – Командир нашей прославленной в боях авиационной дивизии…
     Тут я и вовсе запнулся, как-то не звучала в такой обстановке неблагозвучная фамилия нашего комдива, и он понял меня, представился сам:
     – Михаил Андреевич… Впрочем, такой красавице можно называть меня просто – дядя Миша…
     И, право, вошедшая простушкой-золушкой, едва ли не по мановению волшебной палочки и едва ли не в мгновение ока обернулась моя скромница королевой офицерского бала. Приглашения так и сыпались со всех сторон:
     – Вы разрешите с вашей милой дамой мазурку…
     – …Краковяк…
     – …Полечку…
     – …Танго…
     Мне оставалось лишь любезно никому не отказывать и, стоя в сторонке, гордиться таким вниманием. А в довершение…
      – Заключительным танцем нашего вечера объявляется дамский вальс, – торжественно возгласил распорядитель. – Дамы приглашают кавалеров, дамы хлопками отбивают кавалеров…
     Как-то озорно кинув на меня вопрошающий взгляд, моя милая извинительно тронула меня за руку:
     – Ты не обидишься? Не обижайся, погоди…
     И легкокрылой пташкой порхнула к генералу:
     – Дядя Миша, прошу!..
     И опять на какой-то момент невозможная тишина, а потом, когда она положила свою лебединую руку на его широкий генеральский погон, и они закружились в вихре старинного русского вальса «На сопках Маньчжурии», казалось, потолок обрушится от восхищенно-одобрительных аплодисментов. А дальше я и вообще не знал, как быть, как себя вести и что говорить. Галантно поблагодарив меня за танец с моей боевой подругой, генерал вдруг пошел нас провожать, и шел с нами аж до самого подъезда нашего дома. А она как бы в шутку игриво называла его уже и не дядей Мишей, а и вовсе Мишей. И он, такой обычно суровый, подчас недоступно-неприступный, кажется, не только не обижался, а даже был тому несказанно рад. Обронил, правда, вскользь, что не в том возрасте, чтобы быть достойным ее обаяния кавалером, но и здесь она щедро плеснула кокетливого елея:
     – Ой, что вы! Да вы на нашем вечере показались мне самым привлекательным, самым-самым… И в вальсе вы сто очков фору дадите любому из молодых…
     – Благодарю, голубушка, благодарю, – генерал театрально поклонился и поцеловал ей руку. Хотя я на его месте назвал бы ее подхалимкой.
     – А что касается возраста, – и вовсе уж развеселилась она, – то позвольте напомнить вам Александра Сергеевича Пушкина: «Любви все возрасты покорны», вот! И потом, вы знаете… Любовь… Ну, как бы это сказать… Любовь – это такой начальник… Такой самый главный начальник, перед которым все равны…
     Теперь, слушая ее сердитое ворчание после ухода попа, я мог лишь грустно усмехнуться своим воспоминаниям. И тотчас – строгий вопрос:
     – Ты чего ухмыляешься? Да ты, я вижу, меня не слушаешь!
     – Слушаю, слушаю. Чего ты, в самом деле, говори…
     – Так вот я и говорю… И отец Михаил говорит… Ты всех критикуешь, всех обличаешь, и что? Нам обещали светлое коммунистическое будущее, теперь – демократическое. Когда я работала на фабрике, к нам приходили такие вот красноречивые, как ты, призывали к ударному труду. Корочки еще такие мне всучили в красной обложечке: «Ударник коммунистического труда». И мы ведь вкалывали. Не разгибаясь, перевыполняя план. И к чему пришли?..
     А я опять и слушал и не слышал. Меня опять несла волна воспоминаний. Когда в Ленинграде я в первый раз привел ее в Дом писателя, там была такая же картина. К тому времени она уже более-менее приоделась, была в нарядном платье, но привлекла внимание все же не платьем, а опять-таки своей тугой, уложенной кольцом на голове, старомодной русской косой. И первым к нам своей танцующей походкой, величественно вскинув подбородок, прямо-таки на полусогнутых подлетел популярный в ту пору ленинградский поэт Михаил Дудин. Протяжно, манерно он словно прокукарекал:
     – Меня интересует эта красивая русская женщина! Я давно не видел такой красивой женщины. Мне нравится эта женщина! Мне нравится ее русская коса!
     Не знаю уж почему, но ей вдруг эти пылкие комплименты пришлись не по душе. Когда я назвал имя и фамилию велеречивого поэта, она с удивлением и подчеркнуто, с нажимом, переспросила:
     – Миша Дудин? В твоем полку техник самолета был такой: Миша Дудин. Только тот не такой фамильярный…
     Ладно, поэт был изрядно подшофе и, вроде, не обратил внимания на ее слова. Или не успел как-то отреагировать. Нас и здесь тотчас окружили мои знакомые и незнакомые мне собратья теперь уже по литературному цеху, наперебой, точно на показ себя выставляя, спешили представиться, зорко наблюдая, какое это производит на нее впечатление:
     – Риза Халид…
     – Бронислав Кежун…
     – Вячеслав Кузнецов…
     – Сергей Макаров…
     – Сергей Орлов…
     А когда мы прошли в ресторан, наш столик окружила целая толпа тогдашних ленинградских знаменитостей. И кто-то уже по-свойски подсаживался к нам со своим стулом, и кто-то шел со своей стопкой или даже с бутылкой, и кто-то целовал ей руку и заплетающимся языком сыпал банальные до пошлости комплименты. Она чувствовала себя явно не в своей тарелке и вскоре заторопила меня домой. И больше туда пойти со мной ни разу не согласилась.
     – Слушай, – сказала, – куда тебя занесло? Они же там все гении. Понимаешь? Все гениями себя мнят. Или, скорее, играют. Ну, а гений, говорят, всегда со сдвигом по фазе. Вот и корчит каждый черт знает кого. Да еще от своего самомнения и пошляки…
     Такая вот она у меня исконно-посконная деревенская. И когда мы на пенсию вышли, сюда вот, в избушку своего покойного отца, увлекла меня из неуютного для нее большого города. Когда-то в избушке семья из восьми человек проживала, а теперь – мы вдвоем. Но если она здесь и полновластная хозяйка, и для соседей с детства своя, всем известная, почти родная, близкая, то я, можно сказать, едва ли не чужой среди своих. Поэтому окружающие не без любопытства ко мне присматриваются, а она считает своим долгом учить-вразумлять меня и одергивать от моих летно-писательских замашек.
     – Носишься, – ворчит, – со своим коммунизмом как дурак с писаной торбой, вроде люди без тебя не разбираются, где хорошо, где плохо. Или, думаешь, телевизору верят? Там одно долдонят с утра до ночи: «Демократия, демократия!..» Да все видят уже: хрен редьки не слаще. Так что и ты не смущай народ своими баснями. Никто давно уже не хочет быть ни красным, ни белым, ни коммунистом, ни демократом. Потому и к церкви тянутся. А ты и тут поперек…
     Видя, что я упорно молчу, пуще прежнего рассердилась:
     – Ну, чего уставился? Давно не видел?
     – Да вот, – шуткой пытаюсь отвлечь, – за тебя радуюсь. Когда-то моих летунов, потом поэтов, а теперь вот батюшку попа очаровала.
     – Дурак ты! – комплимент, как оплеуху, отвесила. – Ох, ну и дурак! Давно, впрочем, дурак, и не лечишься.
     – Так ведь не до того. Некогда, все некогда, – с язвецой шпильку подпускаю. – То, бывало, с Живолупом до упаду кадрили откалывала, а теперь вот на ножки жалуешься. А мне за тебя и в огороде с лопатой, и по магазинам пешком. А там на прилавках – шаром покати, так что приходится непосредственно к производителю. До одного совхоза за молочком – два километра, до птицефермы за яичками – три. За водой опять же с ведрами к колодцу… Так что конечно же я – дурак. Круглый. Набитый!
     Ляпнул вот так в сердцах, гляжу, а у нее полные глаза слез. Обиделась. Прикусить бы мне дурной язык, уняться, да как-то тяжкой волной раздражение накатило. Беру со стола блюдце, протягиваю:
     – На, – дразню, – чтобы слезки твои драгоценные за понюх табаку не пропали.
     Она со злостью от обиды с силой ударила по моей протянутой руке, блюдце выскользнуло из пальцев, звякнуло об пол и разлетелось на мелкие брызги.
     Тут уж на меня и совсем полное затмение нашло. Откуда-то и самых глубин давно очерствевшей души, из изболевшегося сиротского сердца к самому горлу комок подкатил. У нее вместе с ней в семье пятеро детей росло, так они хоть с отцом-матерью, а у меня… Нас у мамы десять было, во время войны тоже пятеро осталось, так мою-то мать немцы расстреляли, на меня в двенадцать лет все заботы легли. Казалось бы, после такого в общем-то похожего детства нам ли не понимать друг друга? А мы вот до старости с ней чуть что – гыр-гыр и сцена у фонтана. Вздыхаю грустно и, глядя на осколки разбитого блюдца, залихватски шучу:
     – Хорошая примета. К счастью. Ну, дай-то Бог, может, поп утешит.
     – Что-о? – отшатнулась. – Что ты сказал? Ты что, совсем… Да-а, не зря вон и дочь говорит, что у деда крыша поехала! Крепко поехала. Напрочь.
    «Черт, – скребу затылок, – бывает же!»
     Двусмысленность у меня нечаянно получилась. Действительно, дьявол моим языком чушь сморозил. А признаться-то в полной собственной дури и не хочется, дурацкое самолюбие не позволяет. И я к своему ужасу, холодея от какого-то подлого чувства, с пошлой усмешечкой добавляю:
     – Да уж не знаю, у кого крыша поехала. Не веришь – у попа Гришки спроси. Они почему с Михаилом разлаялись?.. Гришкина-то жена у Михаила псаломщиком была… Гришка его и предупредил: отец Михаил, перестань, мол, к моей жене приставать. Вот тебе, бабушка, и крыша набекрень!
     – Господи, Господи! – перекрестилась моя побледневшая от гнева половина. – Спаси и помилуй! Впрямь у моего старого дурака маразм начинается. Грязные сплетни по городу собирает. А потому что сам такой в молодости был. Ни одной юбки, бывало, не пропустит.
     В довершение к своей строптивости она была еще и до невозможности ревнючей. Даже сестры ее говорили, что она к каждому столбу меня ревновала. И даже иногда с подозрением моему к ней доверию испуганно дивилась:
     – А ты почему, – спрашивала, – меня не ревнуешь?
     И печально вздыхала:
     – Не ревнуешь – значит, не любишь.
     И даже в слезы ударялась:
     – Нет, не любишь…
     Это у них, между прочим, в роду такое, наследственное. Отец после смерти жены взял другую, моложе его на семнадцать лет и, начав безудержно ревновать, наложил на себя руки. Старшую сестру мать буквально из петли вынула, когда та тоже из ревности пыталась покончить с собой. Среднюю муж догнал, когда она якобы из-за его измены бежала к реке топиться. Самую младшую, уже перед завтрашней свадьбой заподозрившую в неверности жениха, спасти он не успел. Не зря, говорили, у них и фамилия такая – Герцберг, в переводе с немецкого – сердце-гора.
     Такие вот пирожки-коврижки, кому синяки, кому шишки. И в каждой избушке – свои игрушки.
     А я?.. Мой самый любимый поэт – Михаил Юрьевич Лермонтов. И мой девиз, мое кредо – его стихи:
Я не хочу, чтоб свет узнал
Мою таинственную повесть.
Как я любил, зачем страдал,
Тому судья лишь Бог да совесть…
     Только свет же не может, чтобы не заглянуть, не подсмотреть в замочную скважину. И раздуть из мухи слона, и разнести по алчно любопытным до чужих тайн пошленькую сплетенку. Ну, тут и начиналось!
      – Если так, если тебе больше по сердцу другая, почему меня не бросаешь? Давай развод! Все, не могу больше! Моченьки моей нет…
      – Дура! Тебе же хуже будет. Детей опять же ростить надо…
     Вырастил! Взрослый, уже вполне взрослый сын, получив отказ от смазливой кокетки на свое предложение выйти за него замуж, пошел по дорожке своего пылко ревнючего дедушки.
     – Ты!.. Ты его не уберег!.. Ты… Тебе же всю жизнь некогда. Тебе же то самолеты твои всего дороже, то твоя дурацкая писанина…
     – Да, конечно… Но только ли я один? А ты?
     Ты мне всю душу вымотал! Ты же и знать не знаешь, сколько я из-за тебя напереживалась! Ты-то взлетал – и хвост трубой, а я? Я же с двумя маленькими в четырех стенах ни жива, ни мертва. Разобьешься – что буду делать? Вас же вон сколько летунов разбившихся на гдовском кладбище – целая аллея…
     И опять попреки, и слезы, слезы:
     – Ты и сейчас такой – черствый, бездушный. Зачем тебе эти бесконечные выступления? Раньше хоть платили за них, а теперь ради чего? Над тобой же смеются уже – свадебным генералом зовут. Правильно Живолуп говорил: всё выпендриваешься, умнее других показать себя норовишь. Перед кем? Перед местными вертихвостками?! Мне же всё передают, всё тут же докладывают, как ты им ручки целуешь. Кобель несчастный! Вот потому-то и попа на свой аршин меришь… Господи, Господи!.. Седина в бороду, а бес – в ребро!
     – Да при чем тут я? Весь Гдов об этом трезвонит, а ты – на меня. Я-то говорю – мерзкая сплетня, чтобы его опорочить, а мне в ответ: дыма без огня не бывает.
     – Замолчи! Замолчи сейчас же, не то…
     И уже совсем обессилено, на последнем всхлипе:
     За поклеп на священника Бог всех этих сплетников покарает. Всех накажет. И тебя – первого!..
     – Ладно, ладно, успокойся. Уймись, ради бога. На свою бы голову не накаркала.

Как аукнется…

     И ведь накаркала. Накликала. И в буквальном смысле на свою голову. Всё вроде у нас некоторое время было тихо-мирно, я что-то там ковырялся на грядках, а она ушла в баню. К ее возвращению решил приготовить ужин. Сижу, чищу картошку, вдруг в калитку какая-то незнакомая женщина.
     – Вас срочно вызывают в больницу!
     – Что такое? Зачем?
     – Вашу жену из бани на скорой помощи туда привезли. В хирургическое…
      Бегу, мчусь опрометью…
      «Что такое? – соображаю, – аппендицит, что ли?»
      Вхожу – мамочки мои родные! – лежит моя старуха на операционном столе прямо в приемном покое, рядом таз, как мне с переполоху показалось, полный крови, а хирург над ее головой колдует.
      – Что? Как? Почему?
      – В бане с верхней полки в парной вниз головой упала, – медсестра объясняет, пытаясь потихоньку грудью вытеснить меня за дверь.
     А я – ни с места, окаменел, к полу прирос. Ну, думаю, всё… Это при ее-то весе – вниз головой… Пролом черепа, не иначе. Вдруг слышу ее голос:
     – Толкнули меня… Нарочно толкнули… Вроде, как нечаянно… Но я же не дура, я знаю…
     Да мало ли что в горячечном бреду может выдумать полуживая бабка!
     К счастью, если в несчастье есть какая-то крупица такового, пролома черепа не было. Была до невозможности большая, прямо-таки огромная гематома. Хирург сделал разрез, чтобы стекла кровь, что я и увидел собственными глазами, едва ли не цепенея от страха за ее жизнь А вызвали-то меня, оказывается, затем, что в районной больнице (в районной!) давно страшный дефицит с медикаментами. Идешь туда – всё неси своё. Даже йод. Даже марганцовку. Даже бинт для перевязки. А если кладут – неси с собой и постельное белье…
     Перестройка-катастройка-гробостройка, горбачевско-ельцинская демократическая революция, чубайсизация-гайдаризация, демократически-рыночные преобразования… «Вперед, заре навстречу, товарищи, в борьбе!.. Хотя нет, теперь уж гусь свинье не товарищ, теперь – господа, президенты, мэры, префекты и прочая, дорвавшаяся до государственной кормушки невесть откуда вынырнувшая доморощенная сволочь. Само слово «сволочь» означает то, что это куча, куда сволочена всякая мерзость.
     При первой же возможности я и выложил все это Псковскому губернатору. Нет, на прием к нему по личному вопросу пробиться было почти невозможно, но подвернулся случай. В деревне Ветвеник благодетельной рукой некоего «нового русского» с нерусской фамилией открывалась церковно-приходская школа, и губернатор приехал туда, чтобы лично провести торжества по поводу такого знаменательного события. Ну, рванул туда и я. Узнал, что директор Гдовского рыбзавода тоже туда приглашен, и напросился к нему в его легковушку.
     С директором рыбзавода Леонидом Анатольевичем Чистяковым мы были в приятельских отношениях, и все же в ответ на мою просьбу взять меня с собой он озадаченно принахмурился:
     – Понимаешь, там же оцепление. Я-то по делу еду, два ящика свежей рыбы для губернатора и его свиты везу, а ты кто? И зачем? Как говорится, не пришей кобыле хвост. А ты к тому же известен, как личность для всех одиозная. Право, не знаю, как быть…
     И вдруг, видя, как я расстроился, махнул рукой:
     – Ладно, хрен с ним, едем. Номер моей машины у милицейского оцепления есть, может, не остановят. А еще лучше, знаешь что? Как увидишь ментов, ложись на заднем сидении, чтобы тебя за спинкой не видно было, понял? А я рвану без остановки, авось, проскочим. Что? Неудобно? Оскорбительно? Брось, дело говорю. Ну? Рвем?..
      Его рисковость была мне по душе, и мы рванули. На всякий случай я, как он присоветовал, прилег на заднем сидении, и мы проскочили. И успели аккурат к началу митинга. Если, конечно, так назвать собравшуюся возле крыльца той церковно-приходской школы небольшую толпу местных жителей. Губернатор и глава района с крыльца и витийствовали. Как же – демократы, в гуще народа, среди народа! Попросил слова и я. Подивившись, откуда я взялся, принесла, мол, нелегкая, выступить все же разрешили, ну я и выложил, что накипело. Мы, говорю, старые русские, да и не только старые, болеем, хиреем, а в районной больнице даже инсулина не стало. А это же… Это же для диабетиков смерть. Вот почему я и заявился сюда без всякого приглашения. Вот о чем в присутствии нашего уважаемого губернатора и принародно говорю.
      И что вы думаете, какова была реакция? По завершении митинга подходит ко мне какой-то чиновник из губернаторской свиты:
    – А и правда, – доверительно интересуется, – вы с кем приехали?
     – Пешком пришел!
     – Знаете, слышал о вашей беде. Так вы насчет лекарств вот к нему обратитесь, – показывает на зама главы района по социальным вопросам, – он вам поможет выписать нужные лекарства.
     – Боже! – отшатнулся я. – По знакомству, значит, по блату, да? Я же не себя одного имел в виду. Я…
     – Хорошо, хорошо, – он даже не смутился. И даже на банкет меня пригласил по поводу столь великих торжеств, как открытие небольшой, можно сказать, даже крохотной церковно-приходской школы в крохотной захолустной деревушке, где и ребятишек-то раз-два и обчелся.
     Я, хотя и не из пьющих, пошел. Ради интереса пошел. Смотрю – батюшки мои! – на столах дорогие коньяки, вина, красная и черная икра, балыки, копчености-солености, каких мне, ей-богу, видеть, не знаю уж с каких пор, и в магазинах не доводилось. Да-а, это при нынешней-то демократически-рыночной повальной нищете, когда подавляющее большинство населения оказалось за чертой прожиточного минимума. Чтобы купить разнесчастную буханку хлеба, сорок минут (я засекал!) мне приходится выстаивать в длиннющей очереди, а тут…
     Ну, разумеется, красивые тосты, здравицы, выражение верноподданнических чувств к областному мудрому руководству и лично господину губернатору, не побрезговавшему нашим скромным хлебом-солью. Сижу, как оплеванный, как будто мне прилюдно в морду плюют, не выдерживаю, поднимаю руку:
     – Дайте и мне сказать тост…
     – Дед, сиди! – раздается вдруг среди наступившей тишины. – Сиди и молчи, понял?
     Это Леонид Анатольевич Чистяков меня за рукав сгреб, встать мне не позволяет. Сидя рядом с ним, я видел, что в нем тоже копится, накипает злость, и он, ерзая на стуле и горько морщась, усиленно заливал разгорающиеся страсти непомерными дозами дорогого, крепчайшего, судя по этикетке, многолетней выдержки коньяка. Пока холопствующие лизоблюды поочередно изощрялись в верноподданнических словоизлияниях, он успел уже осушить в одиночку полнехонькую бутыль и принялся за вторую.
     – Ты хоть закусывай, Леонид, – просил я. – Закусывай, а то совсем с катушек съедешь.
    – Отстань, – отстранял он меня, и все наливал себе сам, и все опрокидывал бокал за бокалом, и вот – съехал. Когда, выдрав из его цепкой пятерни свой рукав, я встал, он вдруг врезал кулаком по столу, да так, что вся посуда аж зазвенела и опрокинулась одна из бутылок, и громовым голосом заорал:
     – Сядь! Сядь, я тебе говорю! Ты что, не видишь, с кем имеешь дело? Ты что, не видишь, какое здесь собралось дерьмо? Да ты посмотри… Да ты разуй глаза… Ты только глянь, какая сегодня наша власть – говно! Вся! Сверху донизу…
     Это было мне медом на душу. С трудом сдерживаясь, чтобы радостно не расхохотаться, я этак как бы с разочарованием развел руками:
      – Ну вот видите, мне и говорить не нужно… Он уже все сказал. Вы, надеюсь, его извините, перебрал человек…
Назавтра я спозаранку помчался к нему на велосипеде. Захожу в кабинет, смотрю – свеженький, как огурчик, будто и не пил вчера.
     – А ты помнишь, – спрашиваю, – что с пьяных глаз губернатору выдал? И вообще всем…
      – А что, – с совершеннейшей невозмутимостью отвечает, – я разве что-то неправильно сказал? Один этот твой Евгений Эдуардович чего стоит! Тьфу!
     Я кинулся его обнимать.
     – Отстань! – отстранился. – Я этих телячьих нежностей не люблю.
     – А не боишься?
     – Кого? Этих жалких трусов? Они же все замнут, чтобы огласки не было…
     И в самом деле замяли. Никто нигде ни гу-гу. Словно ничего такого и не было. И даже инсулин в поликлинике появился. И я в какой-то мере удовлетворение испытал. Не зря, значит, на рожон полез. И вообще должен же кто-то, в конце концов, говорить власть предержащим чинушам правду. Однако неспроста в народе издавна замечено, что беда не ходит одна. Одна идет, и другую за собой ведет. И потому не буди лиха, пока лихо спит…
     Больше месяца я бегал по аптекам, добывая нужных марок бинты и лекарства, чуть ли не ежедневно водил под руку жену на перевязки. На поправку дело шло медленно. Да еще к тому же все лицо у нее было сплошным синяком от сильного удара при падении, и когда мы шли с ней, с забинтованной, словно в чалме, головой, встречные смотрели на нас, вытаращив глаза. Кто-то даже укоризненно обронил:
     – А еще писатель! Ишь, руки распустил. За что он ее так?
     Что поделаешь! Людская молва ласковой не бывает. Но однажды даже секретарь Гдовского райкома КПСС, правда, теперь уже бывший, Федор Александрович Сафонов – и тот туда же:
     – Это что, спьяну, что ли? Так вы вроде не пьете…
     Не станешь же каждому объяснять, что да как. Досадно.
     Один поп заглянул выразить ей сочувствие. Да еще так, как бы к слову, попенял мне за мою опрометчивость при встрече с губернатором. Слышал, дескать, слышал, все правильно вы сказали, да только и на меня теперь косо смотрят. Думают, это я подсказал вам туда поехать.
     – Так он же у нас каждой бочке затычка! – не промедлила пожаловаться жена. – Все говорят, ну и шебутной же у тебя мужик. Удержу нет, всё на свою задницу приключений ищет.
     – Что, как благочинному перепало? – не обращая внимания на давно привычные причитания супруги, попа спрашиваю. – А сам-то чего там не присутствовал?
     – А я уже не благочинный. Или вы не знаете?
     – Хм, разжаловали? За что? А кто же теперь благочинным?
     – Архимандрит Лев. Ну, из Прибужа.
     Протоиерей не стал рассказывать, что да почему, да я и не расспрашивал. Везде свои заморочки. «И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет…» Да и недосуг мне было с попом по поводу его треволнений тары-бары разводить. Наступил июнь, на меня легли дополнительные женские хлопоты из-за болезни жены, и я буквально с темна до темна вынужден был то заниматься стиркой, то возиться на кухне, то корячиться в огороде на грядках. Какое-никакое, а подсобное хозяйство, что в капиталистическом раю надежнее наших нынешних пенсий. Только вот с одной лопатой не очень-то в радость и предполагаемый урожай. В здешнем климате огурцы – и те под пленку надо сажать.
     Как назло, выдалась очень холодная, с заморозками, затяжная весна. Приходилось топить в избе печь, возиться с дровами. Здесь вообще говорят: месяц май, коню сена дай, а сам на печку полезай. В нынешнем году и того хуже. Уже третье июня, а на улице такая холодрыга, что за порог вечером без перчаток не выходи. Особенно, если с каким-либо инвентарем работаешь. А у меня, как на грех, на задах огорода в стареньком заборе доски поотваливались, чинить надо. Я все откладывал ремонт, надеялся: потеплеет – тогда. Но в пролом начали забегать бродячие собаки, сминая хрупкие, недавно проклюнувшиеся ростки моих овощных посадок.
     – Ты только и умеешь, что шариковой ручкой по бумаге водить, – ворчала жена. – Ничего толком не умеешь. Да и не хочешь. Сразу видно: лень раньше тебя родилась.
     – На мою лень будет и завтра день, – попытался отбояриться я.
     Но не тут-то было. После того, как жена с превеликим трудом оклемалась от черепно-мозговой травмы, она стала до невозможности раздражительной и слезливой. Чтобы лишний раз ее не нервировать, пришлось пойти штопать этот треклятый забор.
     Впрочем, через некоторое время, увлекшись работой, я подуспокоился. Дело-то, в общем, нехитрое. Приставишь доску к поперечине, пришьешь гвоздем – и за следующую. Вдруг сзади чьи-то шаги. Оборачиваюсь – какие-то незнакомые мужики. Втроем. Хотя, конечно, я всех тут не знаю, но вроде не гдовичи. Ну, что ж, ко мне кто только уже не наведывался не только из гдовичей, но и из окрестных деревень, и даже из Пскова. Заявляются в город, спрашивают, где тут писатель живет, и – здравствуйте! Кто с кипой своих стихов, кто с прозой, но больше со своими житейскими нуждами и бедами. Вплоть до того, что вот ты, поскольку писатель, то и должен им помочь в решении их иногда для меня смешных, а чаще до невозможности горестных проблем. А эти с чем? Да еще и сразу втроем.
     Вдруг без всякого «здравствуйте» – вопрос:
     – Хозяин, у тебя мак есть?
     – В каком смысле? – настораживаюсь.
      Мак у нас в недавнем прошлом рос на грядках буйно, самосевом, так мы его обычно как сорняк выпалывали. А в последние годы, когда в наши края нахлынули мигранты из бывших братских южных республик, оказалось, что мак у них любимое зелье для курева. Словом, наркотик. Так и наших-то парней к такому курению многих приохотили. В связи с этим из администрации даже специальное распоряжение поступило: мак на приусадебных участках начисто извести. Ну, все и начали изводить. Только сколь не изводи, сколь не выдергивай, сколь не изничтожай, он, сволочь, самосевом даже давно минувших урожаев по весне опять прет и прет из земли.
     – Зачем это вам вдруг мак понадобился? – еще строже спрашиваю. – Наркоманите, да?
     А у меня как раз в руке молоток был, которым я гвозди заколачивал. Приподнимаю свое орудие труда, держу перед собой, показывая им, и предупреждаю:
     – Я вот вам сейчас промеж глаз такой мак покажу – и другим закажете!..
     И… Не успел договорить, самому – р-раз! Да не просто кулаком, а чем-то явно металлическим. И прямо в правый глаз. Аж искры брызнули. Аж черепная коробка затрещала. Выронив молоток, я схватился за голову и аж на корточки от боли присел. И над головой слышу злобное, сквозь зубы:
     – Понял? И чтоб никому ни звука. Вякнешь ментам – и жену на твоих глазах разложим, и тебе добавим…
     И за забор шасть – и нету их. Словно никого и не было. А я…
     Ни к каким ментам я, конечно, не побежал. И не потому, что струсил. Знал: бесполезно. Недавно на кладбище, где похоронены моя теща, тесть и сын, на всех трех могилах памятники повалили, снимки на них покарябали. Пошел в милицию – там лишь усмехнулись. Сейчас, мол, у нас столько других головоломных проблем, что нам не до каких-то там мелких хулиганов.
      И жене я тоже ничего не сказал. Зачем? Будет потом трястись, ночами не спать, на каждого моего посетителя, как на очередного бандита, смотреть.
      И вообще никому ничего решил не говорить. Во-первых, мне думалось, что это были никакие не наркоманы. Не тот вид, не тот облик, не та манера поведения. И – глаза… Ей-ей, эти, как их… ворохнулось пущенное тогда в обиход мерзкое, американское, что ли, словечко – киллеры. Наемные убийцы, то есть. Почему сразу не порешили и кем подосланы – это уже другой вопрос, но еще более серьезный. Надо все хорошенько обдумать, тогда уж и что-то предпринимать. Спешка, говорят, нужна только при ловле блох.
     Вхожу в избу и, стараясь говорить как можно спокойнее, как о чем-то совсем обыденном, толкую:
      – Слушай, я тут, черт возьми, в огороде помидоры подвязывал, на палку напоролся. Голова, черт, закружилась. Упал…
     Жена глянула, ахнула, как стояла, так и села:
     – Господи!
     И – в рев. Тьфу ты, ну ты, только этого и не хватало.
     – Да успокойся, успокойся, – по плечу глажу. – Чего ты всполошилась, чего ревешь…
     – Да тебе же больно! – пожалела.
     – Да – ничего. Терпимо. Ты только не психуй. Не разводи нюни. Я на всякий случай в поликлинику…
     – Какая поликлиника! Посмотри, который час. Поздно уже, все с работы давно ушли. Боженька, милостивый, вот дела-то, вот напасть. Ну, я ж так и знала, я ж тебя не раз предупреждала… Это наколдовали на нас, наколдовали… Сперва – на меня, а теперь вот – и на тебя…
     Это, вспоминаю, поповские бредни. Он не раз заводил с ней разговоры о том, что в Гдове, да и во всем районе вместо веры в Бога при безбожной власти слишком широко распространились суеверия, всякие там дурные приметы, знахарство и колдовство. И моя деревенская Дуня охотно с ним на эти темы разглагольствовала. Но сейчас-то мне было вовсе не до этого. Махнув рукой, я поспешил в больницу. Должен же там быть дежурный врач.
Прихожу – врача нет, есть дежурная смена скорой помощи и медсестра. Посмотрели мой глаз, пожали плечами:
      – Надо к офтальмологу. А у нас офтальмолога и вообще в штате нет.
      – Хм, как же быть?
      – Надо в областную больницу, в Псков. Но туда отправить вас не на чем. Машина скорой помощи на ходу осталась одна, а у вас не тот случай, чтобы ее для вас отдавать. Разве что в Сланцы… Поищите, может, кто довезет…
     Такие вот пирожки-коврижки, кому кулаки, кому пышки. Куда кинуться, к кому? Знакомых-то с личными машинами раз-два и обчелся, поезд ходит раз в сутки, давно ушел, автобус тоже раз в сутки и тоже давно ушел. Хватаю велосипед, шпарю на рыбзавод, к Чистякову. Но…
      Ну, ясно же, что беда не ходит одна. На полдороге, смотрю, врезавшись мотором в цементный телеграфный столб – легковушка. Гляжу на номер – Чистякова! Ну и ну! Знаю, что лихач, да еще и по пьяни может за руль сесть. Вот и… Живой ли хоть сам? Крови вроде в кабине нет. Глядь – а, вот и сам, на тракторе за своим металлоломом катит.
     – Что, доездился?
     – Понимаешь, вот тут какой-то дурак навстречу выскочил. Пришлось отвернуть, ну и… Сам видишь. И главное, машина-то новехонькая, рыбзавод специально для меня приобрел…
     – Плюнь, – говорю, – главное – сам цел.
     – Да ладно, – отмахивается. И в полушутку: – А с тобой что? Жена сковородкой приварила? Понятно, она у тебя такая. Не будешь на чужих глаз класть…
     И не шутит, вроде, всерьез так думает. Ну и пусть. Не до того. Но куда же еще, к кому? Разве что к бывшему секретарю райкома КПСС – он, говорят, уходя со своего высокого поста, две машины приватизировал: «Волгу» райкомовскую и якобы списанную «буханку» скорой помощи.
     Прискакиваю к дверям его квартиры – увы, с утра, говорят, в Питер уехал, еще не вернулся. Рядом в доме живет Эвальд Яковлевич Сорокин, Он исполкомовский грузовик приватизировал. Может, хоть на грузовике до Сланцев довезет? Стучусь – из-за двери, не открывая, голос его жены:
     – Эвальд Яковлевич заболел…
     Ясно, чем он заболел. Но куда же еще? Жму на все педали на другой конец города к генеральному директору Гдовской дорожно-строительной подвижно-механизированной колонны Николаю Михайловичу Миронову. В недавнем прошлом он – моряк дальнего плавания. Надежный мужик. Думаю – не откажет, поймет, поможет в беде.
     И он понял. Сам сел за руль и домчал меня до Сланцевской городской больницы. Но и там офтальмолога должной квалификации не оказалось, и пришлось двигать дальше – в Ленинград, теперь уже, впрочем, Санкт-Петербург.
     Судьба играет человеком, а человек играет на нервах у людей. И прежде всего – у самых близких. Испытывает: любишь ли ты ближнего своего? Или, скорее, учит: возлюби!.. Как аукнется, так и откликнется.

Стыдно

     У нас в деревне говорили, бывало: отправляешься в дорогу на день – бери припасов на месяц. Так вот вышло и у меня. Думал, ну, покажусь врачам и – домой. Жена-то там одна, да еще и не выздоровела до конца после своей беды. Увы, пришлось проваляться на больничной койке что-то поболе месяца. Четыре раза ковырялись в моем глазу хирурги, пятую операцию предлагали, но тут уж я наотрез отказался.
      – Спасибо, – говорю, – спасибо огромное за все ваши труды, но больше уже просто морально не могу. Устал, понимаете? Морально устал…
      – Ну, дело ваше…
     По возвращении беспокоюсь:
      – Как ты тут?
      – Как-как, – сердится. – Закакал! Как всегда. Ты где-то там, а мне одной в четырех стенах хоть на стенку лезь. Хоть волком вой. Из всех твоих друзей один только отец Михаил и навещал, о тебе спрашивал, беспокоился. Да вот еще Миронов пару раз заглядывал. А так… Видишь? Кому ты нужен? И кому я нужна?..
     У нее всегда на всё про всё свой взгляд, житейский, прежде всего, так сказать, узко-практический. Хотя чего уж там, я и сам такой. Когда нужно – идешь к человеку, а потом… Не зря же говорится: чужую беду по волосу разведу, с глаз долой – из сердца вон. Ну, и до обличительного коммунистического: при капитализме человек человеку – волк.
     А поп – хитрый! Или и не поп, а вся Церковь. Извечно человеческим руководствуется: в беде, в несчастье, в горе человеку больше всего сочувствие нужно. На этот крючок и душу легче ловить. А уж теперь-то, когда рухнула недавно командная иерархия партийных идеологов, в главные идеологи, по существу, выбивается поп.
     Любопытное дело. Прелюбопытное. А вместе с тем как все гениальное – предельно просто. В районном масштабе, в масштабе города или деревни – поп. В широком, до общечеловеческого – религия. И ведь добивается своего, главенствует, верховодит. Пудрит мозги. А как и чем? Во имя чего?
     Ха, а зачем поэты пишут стихи? А прозаики – свои рассказы, повести и романы? Зачем артисты играют роли героев, праведников и злодеев? Зачем оперные солисты наяривают свои арии? Зачем эстрадные зубоскалы потешают вроде бы почтенную публику своим скабрезно-похотливым цинизмом?
     Но… А не из их ли ряда искони и доныне жрецы, волхвы, шаманы, ксендзы, раввины, попы, муллы, и как их еще там – архимандриты, епископы, архиереи, митрополиты вплоть до патриарха и наместника Бога на Земле – папы Римского. И вся эта армия или орда, все неисчислимое воинство с незапамятных, якобы языческих нечестивых времен и до нынешних высоко цивилизованных обрушивает на человечество Ниагарские водопады гипнотизирующих слов. Там – песни, арии, оперы да оперетки, замечательные хоровые песнопения, здесь – камлание шамана, завывание муллы, молитва раввина, речитативная нараспев декламация попа. И тут уже вопрос не во имя чего, а – кого мы больше слушаем, на чью сторону склоняемся?
     Да и какая здесь в нашем Гдовском захолустье цивилизация? Это же до недавнего времени пресловутый 101-й километр. Сюда из того же блещущего своими культурными достопримечательностями Санкт-Петербурга негодных там пьянчужек и прочих шаромыг, чтобы они не портили там атмосферу, как в ссылку, табунами изгоняли. А все лучшее – туда, в областные города, в столицу. И из колхозов, несмотря на самые жесткие запреты, тоже туда. А протоиерей Михаил Женочин – надо же! – из второй после Москвы культурной столицы, из Питера – сюда. Я-то думал, его сюда соответствующим церковным распоряжением определили, а оказывается – добровольно. По собственному желанию. По его просьбе.
     Так когда-то «народники», искренние русские патриоты, шли в народ. Уходили из Москвы и Петербурга в сельскую глубинку, в деревни. Чтобы просвещать темный, неграмотный провинциальный люд. Так когда-то с превеликим трудом, на бедняцкие копейки выучившиеся на учителя крестьянские парни и девушки возвращались в родные селения, чтобы сеять разумное, доброе, вечное. Но то когда было, а теперь…
      Хо, теперь сюда таких «выучившихся» никаким калачом не заманишь. Тех же, скажем, так называемых поэтов-деревенщиков. Их же в Москве что-то около тысячи. В Союзе писателей в поэтической секции даже партийная организация была своя, что-то около восьмисот человек. Почитаешь их многотомные фолианты – все страдают, все с надрывом стонут, горюют, льют горючие слезы по своей гибнущей родненькой деревушке, а в деревушку-то ни-ни. Поэты, мол, рождаются в деревне, а умирают в столице.
     А наш молодой протоиерей Михаил Женочин вовсе и не из деревни. Родился в Ленинграде, в простой рабочей семье, чем обычно бравировали все «пролетарские выходцы», пробившиеся «наверх». Мать, вырастившая священника, ленинградка-блокадница. С двенадцати лет встала к станку, точила для фронта снаряды. Так же и отец. У них и квартира в Ленинграде хорошая, так что даже и после окончания духовной академии их сын вполне мог бы жить с ними, получив назначение в родном городе. Но от родителей он знал, что его предки жили в деревне Каменный Конец на Псковщине в Гдовском районе. А рядом в деревне Сырой Лес в старинном Свято-Никольском храме до 1920 года был певчим в церковном хоре и читал на клиросе его родной дед Ермолай Демидов. И его, как он рассказывал, сердцем потянуло к родным корням. Зов предков велик. Генетическая память, если по-современному.
     В сознании как-то смутно и с неким удивлением ворохнулось: хм, тут мы при всей нашей разности, выходит, сродни. Мои деды-прадеды тоже из деревни. Пусть не Псковской, а Орловской, потом выделенной из нее Брянской партизанской, но ведь нашенской – русской. Из русского крестьянства. А крестьяне-то потому так и назывались, что были сплошь исстари христианами. Теперь, с развалом колхозов и совхозов и это слово пытаются предать забвению. Раньше говорили хотя бы так: колхозное крестьянство. А теперь пустили в ход – селяне. И пытаются еще навязать – фермеры, фермерство. Любопытно, а как на такую вот, вроде бы невинную, само собой возникшую подмену наш добровольно-сельский гдовский поп смотрит? Надо спросить…
      Я вскорости и спросил, потому что на ловца, как говорится, и зверь бежит. После моего возвращения из Петербурга поп не замедлил прийти выразить мне и моей супруге свое сочувствие в постигших нас напастях и пожелание доброго здравия. А мы опять слово за слово – и разбранились. Ну, не то чтобы на разрыв, но повздорили крепко. Жена моя ему из своих женских предрассудков пожаловалась, что это, по ее мнению, на нас с ней злобствующие колдуньи порчу наслали. Она даже примерно знает, кто. А протоиерей – свое:
     – А все потому, что в храм не ходите. Вон генерал – тоже летчик, боевой летчик, и тоже коммунистом был, а вы… И еще прихвастнул, что это он, именно он его генералом сделал.
     – Как? – удивилась жена. – У вас высокие связи в Москве?
     – Нет, берите выше. Молитвами. Он ведь еще полковником ко мне ходить начал, в грехах каялся. Говорил мне как-то, что когда в Афгане воевал, не исключено, что от его бомб и снарядов и мирные жители гибли. Нарушил, значит, главную заповедь – «Не убий». А вместе с тем, говорил, обидно: воевал, сам мог погибнуть, а звания генерала все почему-то не дают. Помолиться просил...
     У меня – и глаза на лоб:
     – Врешь, поп!
     – Вот тебе истинный крест! – он даже перекрестился. – И не один раз просил. Ну, я и молился. Значит, помогли мои молитвы, а? Помогли!
     Жена кинула на меня многозначительно назидающий взгляд. «Понятно, мол? А ты…» А я аж подскочил, как ужаленный. Даже пробежку по нашему кухонному закутку, где мы сидели, перед гордо ухмыляющимся попом сделал: три шага туда, три шага сюда. Как в клетке. Как дворовый барбос на привязи, когда его дразнят.
     – Уймись! – прицыкнула жена. – Батюшка врать не станет.
     – Ну, мне-то, – киплю от негодования, – о генеральских погонах стонать поздно. Да я и раньше-то… А уж теперь… Да чтобы вымаливать… Выклянчивать… Аж попа в посредники, в помощники брать… Тьфу!
     – Во какая гордыня, – подначил поп. – А гордыня, между прочим, тягчайший грех…
     Будь он не поп, я бы его за грудки потряс. А так вроде как неловко при его сане. Да, так сказать, еще и при исполнении служебных обязанностей. Понимаю, это он меня агитирует такими вот способами, в церковь, в религию заманивает. И я, махнув рукой, присел, поутихомирился ( ладно, мол, мели, Емеля, твоя неделя), как он вдруг еще крепче меня поддел.
     – Это он, – объясняет моей поддакивающей жене, – на меня злой. За то, что я коммунистов обличаю. Говорит, есть большевики, а есть коммунисты. А большевики – это, мол, евреи. А что, разве вся Коммунистическая партия была из одних евреев? Если большинство – праведники, а какая-то там большевистская кучка в погроме церкви верховодила, то почему же большинство молчало? И не только тогда, при Ленине да при Сталине, так и при Хрущеве, и при Брежневе… Да и при Горбачеве, и при Ельцине. Что, не так?
     – Так, – кивает жена, – так, батюшка. Только ему же хоть кол на голове теши, он все свое… Он сам себе генерал…
     Крепко они меня поддели. В самое больное место. Коммунистическая партия… Коммунизм…. Ум, честь и совесть эпохи… Сияющие вершины… Счастливое будущее, к которому идет, должно идти и придет все человечество… А что в итоге? Православию в России – тысяча лет, а тут… Православие, вера Россию создавали, укрепляли, а безбожие… В какой же партии я состоял? Кому и во что верил? Выходит – дурак, да? И – один ли я такой?
     Первый секретарь Гдовского райкома КПСС Федор Александрович Сафонов, выступая на Псковской областной партийной конференции, потребовал выразить недоверие генсеку Михаилу Горбачеву еще в самом начале так называемой перестройки. И его многие, очень многие поддержали. И соответствующую резолюцию приняли. И туда, наверх, на партийный съезд передали. Значит, не все же сразу покорно склонили головы, не все дружно дули в одну дуду. Только сколько таких было и где они сейчас? И, сетуя на все, что произошло со страной, люди на каждого коммуниста с горьким пренебрежением машут рукой:
     – А, все вы такие…
     И на меня в том числе. И мне стыдно. Не только за себя – за всю партию стыдно. И это меня теперь гнетет. Постоянно гнетет, как личный несмываемый позор. За всю партию позор и за себя в первую очередь. И мне стыдно, ах, как стыдно!
     Я понимал, что несмотря на наши уже неоднократные споры-разговоры, для этого молокососа, для этого заносчивого, по молодости много возомнившего о себе, задиристого попа я вовсе никакой не авторитет. Как же, он вон с генералом на одной ноге, да еще и повыше того, поскольку генерал к нему идет и за него молиться просит. Я понимал, что и как поэт я для него никакой. Да и не только для него. Иду недавно из аптеки, смотрю – на повороте к мостику через реку редактор «Гдовской зари», а перед ней с велосипедом (видно, ехал откуда-то, да специально остановился) мой с недавних пор «лучший друг» Эвальд Яковлевич Сорокин. То ли не видит меня, то ли нарочно, чтоб я слышал, на всю улицу ей втолковывает:
    – Какой Каширин поэт? Никакой. Вот Пушкин – поэт. Лермонтов – поэт. А Каширин… А-а! А вы его стихи чуть ли не из номера в номер. И статьи тоже. Он же и прозаик? Какой он писатель? Вот Толстой – писатель, а Каширин…
     Я прошел мимо, будто не слышал. Ну, усмехаюсь, если тебе легче на душе от того, что я не Пушкин и не Толстой, то радуйся. Утешайся. Это очень в природе многих вроде бы и образованных людей. Особенно среди тех, кого Солженицын назвал образованцами, образованщиной.
     Да, впрочем, это здесь едва ли не общее мнение. Как бы само собой разумеющееся. Настоящие поэты и прозаики – они там, в Москве. А здесь… Если ты живешь не в столице, а в провинциальном захолустье, значит, так себе писака. Второстепенный-третьестепенный. И мне – чего уж там таить! –и от этого стыдно. Стыдно, что я не такой уж и известный поэт. А этот молокосос, этот много возомнивший о себе поп считает, что я много о себе воображаю. И еще обвиняет меня в тягчайшем грехе – непомерной гордыне. И моя жена, моя дражайшая половина, ему в этом поддакивает:
     – Так, батюшка, так! Он же… Он же… Он же над этой своей писаниной готов днем и ночью сидеть. Ради чего? Раньше хоть гонорар получал, а теперь… Возомнил о себе… На всех моих родственников свысока… Да еще и с этими его выступлениями. Куда ни позовут, никому не откажет. Зачем? А – покрасоваться, себя показать…
     Боже мой! Ну, жена – ладно. После обрушившихся на нас напастей ее понять можно. Она и вообще всегда рада была меня под каблуком держать. Но эти… Еще и поп! С этим своим генералом. Хотя что ж, скажи мне, кто твой друг… Тот меня не понял, когда я сказал ему, что у меня душа болит, и этот вряд ли поймет. В гордыне меня упрекает. Гордыня, видите ли, тягчайший грех. А я…
      А я действительно многим горжусь.
      Горжусь тем, что я, обыкновенный сельский парень, истинно – от сохи, ибо мне когда-то и сохой землю пахать довелось, из глухого медвежьего угла, из лесной деревушки, расположенной аж в двухстах километрах от ближайшей железнодорожной станции, добровольно, в пятнадцать мальчишеских лет, пешком и почти босиком, в каких-то драных калошах пошел на эту станцию, «зайцем» пересаживаясь с поезда на поезд, добрался до незнакомого мне города Курска и поступил там в Спецшколу Военно-Воздушных сил.
     И горжусь тем, что несмотря ни на что, достиг, добился своего, стал офицером, стал военным летчиком. Как тогда писали в газетах, гордым сталинским соколом. Доблестным стражем воздушных рубежей нашей великой и могучей социалистической Родины.
     В летном училище, бывало, когда у меня что-то не клеилось, один из высокомерно-чванливых инструкторов едва ли не с презрением ронял:
     – Дярёвня! Это тебе не кобылам хвоста крутить. Ты видишь, какой перед тобой конь? Реактивный! Сверхскоростной! Сверхвысотный!..
      Но я все-таки оседлал этого коня! Оседлал!
      А потом оседлал еще и крылатого Пегаса. Этот поэтический скакун оказался еще резвее, еще норовистее, чем сверхскоростной реактивный. Но я все-таки и его оседлал. Ну, может, еще и не до конца подчинил своей воле, но – оседлал.
     Горжусь? Ну, выказывать того не выказываю, но, пожалуй, в известной мере – да.
      А еще, никогда и нигде того громогласно не выказывая, я гордился и горжусь тем, что я, как это принято говорить, простой, от сохи, от крестьянских корней деревенский мужик, плоть от плоти и кровь от крови нашего действительно великого русского народа. И когда в чванливых, мнящих себя едва ли не аристократическими, стихоплетных питерских кругах, случалось, кто-то высокомерно ронял: «а, серая шинель», «дярёвня», – я с вызовом отвечал:
     – Да, серая шинель! Да, я от крестьянской сохи! И я этим горжусь! Я горжусь тем, что я из русской деревни!..
     И еще, никогда и нигде того громогласно не выказывая, ибо это – святая святых, я всегда гордился и горжусь нашей действительно великой Родиной, нашей тысячелетней Россией. Искренне горжусь, ибо искренне люблю. Как любили и гордились мои крестьянские деды и прадеды, называя ее Матушкой-Русью, Матушкой-Россией. Правда, она сегодня в беде, она, можно сказать, больна, тяжело больна, но…
Не может сын смотреть спокойно
На горе матери родной…
     Вот что мне надо было сказать генералу, когда тот этак укоризненно посетовал на мою непонятную для него, несмотря на пенсионный возраст, излишне непоседливую общественную активность. Вот от чего у меня душа болит, вот почему я постоянно порываюсь хоть что-то предпринять, хоть что-то людям сказать. И я начал что-то от волнения сбивчиво, с пятое на десятое, говорить обо всем этом навязчиво повадившемуся ко мне гдовскому попу. А он… А он вдруг, этак театрально распрямившись, назидательно изрек:
     – Бог гордым противится, а смиренным дает благодать!
     Не просто изрек – продекламировал. Я аж отпрянул, спиной больно стукнувшись о спинку жесткого стула. Боже, перед кем я оправдываюсь, перед кем распинаюсь! Да это же… Это же артист! Всякие там псалмы и молебны – сценарий разыгрываемого спектакля. Только если там, в театрах, артисты играют разные роли, то поп, любой поп, каждый поп – всегда, всю жизнь одну и ту же роль. Роль, видите ли, особо значимую. Роль священнослужителя, служителя Всемогущему Богу. А поскольку это так, то я, как и любой прихожанин, обязан лишь благоговейно внимать и безропотно следовать его назиданиям. А гордыня…
     Гордыня меня и обуяла. Гордыня и взбунтовала. Вот в тебе, думаю, глядя на попа, по молодости, гордыня через край. Как же, храм построил, генералы тебе руку целуют, помолиться за себя просят, а я… А я… А мне… Молокосос! Вознесшийся в самомнении мальчишка. Мне ли, давно поседевшему старику… Мне ли, не раз смотревшему смерти в глаза… И под бомбежкой… И под авиационной штурмовкой, и под немецким расстрелом, когда чудом улизнул из-под предназначенной мне фашистской пули… Мне, военному летчику… Мне, патриоту!..
      С трудом превозмогая тугой волной ударившую в виски кровь, я сквозь стиснутые зубы процедил:
      – Пош-шел вон!
     И вдруг…
     И вдруг слышу:
     – Спаси Бог! – слышу. – Спаси Бог! Вы и представить себе не можете, как я вам благодарен. Вы и не подозреваете, какое доставили мне удовлетворение.
     У меня и в глазах потемнело. Я был унижен, раздавлен, убит. Вцепившись рукой за спинку стула, вскакиваю, не помня себя:
     – Пош-шел вон, говорю! Пош-шел!.. Учить меня явился. Воспитывать…
     На меня коршуном налетела жена. Грудью, руками, плечами, схватившись за запястья моих рук – откуда только и сила взялась! – оттеснила, оттянула, отшвырнула меня за дверь во вторую половину избы. Кинулась назад, со слезами залепетала, запричитала, заныла:
     – Отец Михаил!.. Отец Михаил!.. Вы уж простите… Вы простите… Он же у меня вообще бешеный, а после этих операций…
     – Ничего, ничего, Бог простит, – слышу. – Бог милостив… Бог всех любит…
     – Ага, – все еще не придя в себя, выдаю вслед: – Если тебя ударят в правую щеку, подставь обидчику и левую.
     Поп еще что-то хотел сказать, но я не позволил.
     – Скатертью дорожка! – говорю. – Честь имею!..
     И… И тут его не смутил. Уже не мне, так жене – вразумляет:
     – А все потому, что в храм не ходите. Обязательно приходите. Обязательно…
Национальный чистоплюй

     И опять у меня с женой перепалка. Опять скандал. И опять из-за попа.
     – Как тебе не стыдно! Он же к нам в гости пришел, тебя навестить пришел!
     – А я его не приглашал. Незваный гость хуже татарина.
     – Какой же ты. Да тебе только татарин и нужен. Чтобы правду… Как Риза Халид.
     – А-а… Это когда ты, ха-ха-ха, в Доме писателей частушки наяривала?
     – Отстань! Замолчи! Замолчи сейчас же!..
     В Ленинграде в Дом писателей ходить она сразу же после первого посещения отказалась наотрез. На всяческие проводимые там собрания и вечера пришлось мне ходить одному. Это крайне заинтересовало писательницу Валентину Васильевну Чудакову. Сама-то она была тогда в фаворе. Из-за своей прогремевшей не только по нашей стране, но и далеко за рубежом повести «Чижик – птичка с характером», в которой рассказала о том, как в годы Великой Отечественной войны командовала пулеметной ротой. Как про нее говорили: «огонь-баба, бой-баба, баба-командир». Недолго думая, она заявилась ко мне домой, с порога заявив, что ее интересует женщина, которая держит под юбкой такого с виду бравого добра молодца, да еще и боевого военного летчика.
     Ничуть не церемонясь и как бы предвидя заранее, что не смутит незнакомую ей женщину, она с ходу еще и пародию на мои стихи прочитала, ею самой, как она выразилась, состряпанную.
     В одном из моих стихотворений были строки:
Машина в штопор не идет.
Машина штопора боится.
А называют – самолет,
Сверхзвуковая чудо-птица.
А ну, красавица, не трусь!
Какая может быть обида?
Я тоже штопора боюсь,
Да не показываю вида…
     Чудакова «чуть-чуть» кое-что заменила:
Каширин к бабам не идет.
Каширин триппера боится.
А называется – пилот
Сверхзвуковой чудесной птицы.
Сергей Иванович, не трусь.
Какая может быть обида?
Я тоже триппера боюсь,
Да не показываю вида…
     – Вот из-за таких шуточек я в вашу шарашкину артель и не иду, – тоже не церемонясь, осадила ее моя недотрога. – Вы же там все такие.
     – Да ла-адно, – примирительно попросила Валентина Васильевна, – не обижайтесь, простите солдату невольный грех. Я вот так, по-своему, по-солдафонски, по окопно-фронтовому рассудила. Да и по-нашему, по-бабьему, любопытно стало, чего это ваш красавчик все один да один? Что это за фея у него, что он так ей верен? А теперь вижу – да, фея. Господи! – она даже руками всплеснула от восхищения и кинулась обнимать-целовать мою враз растаявшую снежную королеву. – Вы же такая красивая, такая красивая!.. Настоящая… Истинно настоящая русская красавица! Не то, что я – пигалица, замухрыха…
     И даже по лицу ее погладила, и косу на голове потрогала, будто проверяя, настоящая ли. Словом, подкатила на вороных, без масла враз подъехала, обольстила, очаровала, и через минуту-другую они обе, попросив меня оставить их для чисто женского разговора наедине, уже ворковали на кухне, как две давно знакомые подружки.
     Она-то и заманила, затащила еще раз мою домоседку в Дом писателя. Да и то потому только, что Чудаковой было милостиво разрешено отметить свой день рождения в Красной гостиной этого великолепного дворца.
     Собрались сравнительно узким кругом, так как приглашены были в основном лишь близкие ей писатели-фронтовики. Пришел, помню, прошедший всю войну простым солдатом кавалер ордена солдатской Славы, замечательный литературовед и фольклорист-русист Петр Созонтович Выходцев. Вместе с ним – бывший командир полка зенитной артиллерии поэт Риза Халид. Пришли бывший авиационный механик поэт Михаил Сазонов и блокадник поэт Леонид Хаустов. Пришел даже возглавлявший в то время Ленинградское отделение Союза писателей СССР, тоже поэт-фронтовик Анатолий Чепуров. Все, разумеется, с женами. Не было среди собравшихся, не помню уж, почему, Михаила Дудина. Ну, да не в этом дело. А дело в том, что Валентина Васильевна с моей боевой подругой откололи на том вечере свой коронный номер.
     «Боевой подругой» я называю свою благоверную жену потому, что так у нас в гарнизоне называли всех офицерских жен. И не только. Характерец у нее, надо признать, еще тот. Да и «бой-баба» Чудакова подогрела. Когда после продолжительных велеречивых здравиц разгорелся оживленный раскрепощенный гомон, она о чем-то пошепталась с моей женой, за руку вывела ее, сперва нерешительную, из-за стола и попросила-скомандовала:
     – Русские «страдания»!
     Ух, какая ж это залихватски-озорная и вместе с тем разудало-надрывная, старинная русская музыкально-песенная жемчужина. Одновременно и танец, и пляска, и припевки, именуемые еще русскими частушками. И до чего же любопытно уже само вот это сочетание в названии – страдания-частушки. Страдать и частить… Можно только искренне пожалеть, что уже в ту пору этого музыкально-песенного фольклорного жанра начали как бы стесняться, а теперь его и вовсе не включают в концертные программы. И когда после звучных вступительных аккордов полились все ускоряющиеся переборы-переливы русского баяна, маленькая, худенькая, истинно – пигалица, истинно – чижик, но вместе с тем и истинно птичка с характером, раскинув руки и картинно приосанясь, первой пошла в пляс, и вдруг с неожиданным, казалось, для такой малышки задором, как на одном выдохе, озорно выдала:
На станцию выходила,
Открывала семафор,
Туда-сюда повернулась –
Ухажера кто-то спер.
     По застолью покатился сдержанный хохоток. Валентине Васильевне не повезло с мужем. Банально, горько, в ту пору еще не типично, но близко к тому: спился. И она вынуждена была разойтись с ним, хотя на руках было трое малолетних детей. А моя-то, моя, не знаю уж, специально, или невзначай, как бы подбодрила, подначила:
На дубу сидит ворона,
Кормит вороненочка.
От какой-нибудь раззявы
Отобью миленочка!
     Хрупкая, тщедушная – поглядишь: в чем душа держится? – еще жалобнее, еще горше, высоким, хватающим за сердце и вместе с тем полным озорства и насмешки над самой собой, еще отчаяннее «страданула» наша писательская любимица, наша в недавнем прошлом поистине легендарная пулеметчица.
Дура я, дура я,
Дура я проклятая.
У него четыре дуры,
А я дура пятая.
     Она и вправду была легендарной. За ее фронтовые подвиги вся грудь у нее была увешана боевыми наградами. Во время боев подо Ржевом за проявленные мужество и героизм она была представлена к званию Героя Советского Союза, но представление затерялось где-то в кабинетах армейской штабной иерархии. После войны она сама разыскала его в архивах. На нем красовалась резолюция какого-то высокопоставленного армейского чинуши: «Уточнить, кто это – он, она или оно?» Когда ей дали прочесть эту казенную бумагу, огонь-баба, вскипев так, что аж слезы брызнули из глаз, швырнула ее в лицо вроде бы сделавшему для нее доброе дело архивисту.
     А моя-то, моя – ишь, разошлась. Видно, свою лесную псковскую деревушку вспомнила:
Выхожу я из калитки –
Два подкидыша лежат:
Одному годков под сорок,
А другому – пятьдесят!
     Говорят, в песне и танце – душа народа. И пожалуй, нигде это так отчетливо не проявляется, как в таких вот деревенских русских «страданиях». Тут тебе и бесшабашная разухабистость, и разгулье удалое, и сердечная тоска, и еще нечто такое, чему и названия нет. А сколько самой искренней любви, самой искренней нежности! Чуткая к красоте родного русского языка, явно наслаждаясь игрой слов и аллитерацией звуков, Валентина Васильевна с пронзительной задушевностью вывела:
Ягодиночка на льдиночке,
А я на берегу.
Я по тоненькой жердиночке
К нему перебегу.
      А моя-то, моя – тоже не лыком шита. Соревнуясь с ней, перекликнулась:
Вспомни, милый, вспомни, мой,
Как ты уговаривал:
Под ногами белый снег
До земли протаивал.
     А за столами, смотрю, уже кое-кто и со скучающим видом сидит, только что не позевывает. Вот, мол, патриархальный заплесневелый примитив, но что с них возьмешь, с этих деревенских простушек. И Валентина Васильевна это чутко уловила, на мгновение запнулась, но тут же и нашлась, смекнула, чем можно расшевелить эту якобы светскую знать, особенно снисходительно усмехающихся писательских жен. И на тот же мотив прозвучало несколько иное, озорное и солененькое:
Говорит старушка деду:
Я в Америку уеду,
Поступлю в публичный дом,
Буду жить своим трудом.
     О-о-о, это было то, о чем говорят: надо и не надо. По застолью покатился одобряющий хохоток, хотя Петр Созонтович Выходцев, смотрю, недовольно нахмурился и, видно, собираясь что-то сказать, сердито вытер салфеткой губы. Да, по правде признатся, и мне было неприятно слышать такое от почитаемой мной писательницы, и опешила, стушевалась, опустила руки моя жена. Но, увы, чижик – птичка с характером. И она с вызовом добавила:
Я повесила на стенку
Хунвэйбиновский портрет,
Туда-сюда повернулась:
Хунь висит, а Бина нет.
     Хохот грохнул – аж фужеры на столах зазвякали. А сидевший неподалеку от меня цыганистого вида поэт Леонид Хаустов, презрительно сморщившись, как через губу брезгливо сплюнул, надменно обронил:
     – Ну, вот она себя и выказала… Орлеанская девственница…
     Да-а… Тогда на слуху было это китайское словечко «хунвэйбины», и в частушке оно прозвучало с вызовом. Хунвэйбины – это молодые китайцы и китаянки, проводившие, подобно нашим комсомольцам двадцатых-тридцатых годов, так называемую культурную китайскую революцию. По существу – такой же погром традиционных устоев жизни общества, как и наши воинствующие безбожники под водительством Губельмана-Ярославского. А вот брошенные в адрес фронтовички Валентины Васильевны Чудаковой слова «Орлеанская девственница…»
     Орлеанской девственницей обозвал когда-то знаменитую французскую героиню Жанну д'Арк ядовитый антиклерикал Франсуа Вольтер. С издевкой обозвал, выставляя ее распоследней шлюхой. И вот…
     Книга Валентины Васильевны Чудаковой «Чижик – птичка с характером» была переведена на польский и другие иностранные языки. По приглашению восхищенных читателей она побывала в Польше и в Германии, и там ее назвали русской Жанной д'Арк. И вот…
      – Ты, трусливый цыганенок! – вскипела Валентина Васильевна, уничтожая его негодующим взглядом. И вдруг – вот уж чего я никак не ожидал! – с горящими от гнева глазами повернулась ко мне: – А ты? – И схватила за руку мою растерявшуюся жену: – Лариса! Ты посмотри на своего крылатого богатыря! Сидит, красавчик, и губки бантиком. Ему и в голову не придет вступиться за честь незаслуженно оскорбленной дамы. Эх, воздушный рыцарь! Джентльмен…
     Я знал: Леонид Хаустов меня ненавидел. Он вообще всех других поэтов ненавидел, считая поэтом единственно только одного себя. Но как быть, как вести себя в такой вот обстановке, не знал. Мне было и стыдно, и обидно, и до тошнотворности противно. С кем связываться? Об кого марать руки?  Замешкавшись, наконец, сообразил. Вставая, виновато приложил руку к груди:
     – Валентина Васильевна, голубушка вы наша! Да вы же знаете, как мы все вас любим и уважаем. Мы восхищаемся вами. Мы вами гордимся. И я почел бы за великую честь вызвать этого хама на дуэль. Но… Но он же – гений. А пойти в рукопашную, попросту, по-русски начистить ему его цыганскую наглую харю…
     С неожиданной для его грузной, богатырской фигуры молодой легкостью первым поднялся из-за стола и, протягивая в мою сторону руки, захлопал своими огромными солдатскими ладонями, зааплодировал Петр Созонтович Выходцев. Следом вскочили, что-то гневно и одобрительно выкрикивая, зашумели, заговорили знакомые и незнакомые мне женщины. Вскочил, что-то порываясь сказать, и Хаустов. Но рядом с ним тотчас оказался Риза Халид. Что-то шепнув ему на ухо, крепко взял под мышку и вывел за дверь. Вернувшись, сердито сказал мне:
     – Ты тоже нехороший человек…
     – Замолчи, Риза! – оборвала его Валентина Васильевна, и задохнулась от нахлынувших чувств, закашлялась, обессилено опускаясь на подставленный кем-то стул. Кашляла долго, надсадно – в легком у нее сидел застрявший с войны осколок.
     Расходились, разумеется, в беспредельно неловком смущении. Когда я в гардеробе подавал жене пальто, она зло сверкнула глазами:
     – Дура я, дура! Не хотела же идти, не хотела! И учти, больше я сюда никогда, никогда ни ногой! Все вы здесь… И ты… Все!..
     А если она сказала… Тоже – птичка с характером. Да и покруче того. Когда к нам подошла попрощаться Валентина Васильевна, она и ее отбрила под первый номер:
     – А всё, Валька, из-за тебя! Распустила язык, как последняя сельская шалашовка… Не ожидала я от тебя, не ожидала…
     – У Фили пили, да Филю и били, – горько резюмировала Чудакова. И, печально покачав головой, вдруг выплеснула прорвавшуюся обиду на меня: – Что, съел? Эх ты, даже бабы русской себе не сумел найти!
     Я не то что обалдел – я остолбенел. Не знал, думать не думал, что тогда, когда они уединились у нас на кухне, моя доверчивая простушка назовет ей свою девичью фамилию. А для фронтовой Вальки-пулеметчицы немецкая фамилия звучала как фамилия вражья. И бесполезно было рассказывать-доказывать, что мой тесть из давным-давно обрусевших немцев, что с началом войны его едва ли не целый год мытарили в НКВД, а когда оставили в деревне для подпольной работы в тылу врага, то с не меньшим недоверием мытарили и немецко-фашистские оккупанты. Я и попытался что-то в таком роде объяснить, но ответ был беспощаден, как оглушительная оплеуха:
     – Вот! А кровь-то… А высокомерие-то арийское! Наследственно высшая раса!..
      Ее можно было извинить: фронт, война ожесточили. Но когда схлестываются две пламенно-темпераментные женщины…
     Моя на тридесятом русском киселе псковско-скобарская арийка извиниться не пожелала. Мы, скобари, тоже не пальцем деланы! А вскипевшую женскую ярость обрушила, естественно, на меня.
     – Развод! – по приходу домой, кулаком грохнула. – Всё! С меня довольно. Не хватало еще от этих твоих… всяких разных… военно-полевых…
     – Дура! – пытаюсь образумить. – У нас же двое детей…
     – Да? Про детей вспомнил? Х-ха! У нее – трое, а не испугалась же, своего вытурила. Уж не без твоей ли помощи? А? Вот к ней и катись! А я… А мы… Я же не писательша, не поэтесса… Уж как-нибудь… Ничего, не война, с голоду не подохнем…
     Из всех войн, которые на протяжении всей своей истории вело и ведет человечество, самые страшные, самые отвратные – это войны внутрисемейные, войны между мужьями и женами. Вот где едва ли не ежедневные, мелкие и большие, коварные и гнусные поединки и междоусобицы, стычки и сражения, победы и поражения! Вот где трудновообразимые тактические приемы и маневры, стоны и вопли, слезы и сопли. Каких только снайперски-сверхискусных выпадов я не натерпелся, чего только не наслушался.
     – А на Хаустова ты за что налетел? Ах, разобиженную девственницу защищал! Она, видите ли, воевала, огни и воды прошла, а он? Он что, не воевал? Вас с ней послушать, так одни русские и воевали. А?.. А вон – Риза Халид, он же полком командовал. И какой культурный, какой обходительный… Ты же ему спасибо должен сказать, что он с тобой деликатно обошелся. Другой бы за то, что ты Хаустова цыганской харей обозвал…
     Заняв глухую оборону, я терпеливо отмалчивался, и все же не выдержал, в контратаку пошел.
     – Ты, – в упор вопрошаю, – знаешь, где у него пуля была? У нее-то осколок в груди, под сердцем, потому что она грудью, женской своей грудью под фашистские пули шла, а у него – где?.. А, вот то-то и оно! У него же пулю хирурги из пятки извлекли. Наверно, не вперед в штыковую шел, а с поля боя драпал. А скорее всего, и вообще, когда, как жалкий трус, из-под огня с передовой уползал, в пятку и схлопотал. Цыган – он и тут сцыганил…
     Воспользовавшись тем, что она по-женски в растерянности заморгала, запнулась, я еще, чтобы окончательно отвлечь, переломить тему, еще анекдотик к слову присовокупил. Поднимает, мол, командир бойцов в атаку: «Вперед, орлы!» А два еврея как сидели в окопе, так и сидят. Опасно же под пули в полный рост вставать. «А вы что же?» – командир орет. «А мы, – скромненько так отвечают, – мы не орлы, мы – львы: Лев Абрамович и Лев Моисеевич…»
     Гляжу – отвлек, называется, рассмешил…
     – Вот тут ты весь, – укоризненно качает головой. – Нас за нашу фамилию в деревне еще и евреями обзывали. А ты…
     И – в слезы. Вот, мол, и в семье ты такой – националист и шовинист. Вот до чего докатился… Словом, с глупой темы о разводе я ее сбил, но моя семейная жизнь, говоря слогом пошлого водевиля, дала трещину. Да еще какую – вымолвить страшно! – межнациональную. А это мозоль больная, ох, больная…
     …Так оно и вышло. Как аукнулось, так и откликнулось. Чуть что не так, а в семейной жизни без этого не обходится, она мне и заткнет рот: «Молчал бы, русопят махровый». – «Ну, – отпираюсь, – тогда скорее уж белорус, в детстве в Белоруссии жил, пять классов в белорусской школе закончил». –«Ха, тогда, – этак злоехидно губы кривит, – уж точно националист». – «Как? Почему?» – «Да потому, что твоя Беларусь вместе с Хохляндией первой от России незалежности потребовали…»
     Иногда до того доходило, что вдруг с вызовом, даже якобы в недоумении или, пожалуй, с издевкой спрашивала:
     – Ну, если ты такой национальный чистоплюй, то чего же ты со мной живешь? Почему не бросаешь?..
      Железная логика!  И ведь не скажешь, что – чисто женская.
     Во какие повелись игрушки в нашей псковской избушке. Хотя что ж, только ли в одной нашей? Семья – ячейка общества, а сколько в стране таких вот так называемых смешанных браков? И если вникнуть, то прав не я, а этот молодой гдовский поп, по всей видимости, выслушавший ее исповедь и утешивший своим евангельским – «несть ни эллина, ни иудея…» И когда однажды она как бы между делом попросила меня проводить ее в храм, при всех моих внутренних колебаниях, отказаться я не смог.
     Надо… Рано или поздно, все равно, наверно, надо… Пойдем…

                Аллея Любви

     Дорога к Богу, говорят, у каждого своя.
     А начинается она, говорят, дорогой к храму.
     Мне с женой, если понимать в буквальном смысле, вот она – прямая, как стрела, наша улица Белоцерковец, за пересекающей ее улицей Карла Маркса, пологий спуск по аллее Любви к мостику Поцелуев, за ним по ступенькам к вросшей в землю, когда-то неприступной каменной стене древней Гдовской крепости, и – вот он, возрожденный из небытия, гордо вскинувший над массивным куполом ярко сияющий православный крест, величественный красавец-собор Димитрия Солунского, недавно освященный в честь Державной иконы Божией Матери.
      Но это, если идти попросту, без всяких яких, скажем, как на прогулку или мимо куда-то по делам, так тут и ходьбы-то всего ничего, каких-нибудь полчаса. А вот если по зову души, по велению сердца, из побуждений, так сказать, морально-нравственных или, тем паче, возвышенно-божественных, говоря по-современному, идейных…
     О, тут уже одна только улица Карла Маркса чего стоит. Прямо-таки какой-то колдовской, дьявольский рубеж, что ли. И никаких тебе оград-преград, а словно на стену какую-то незримую натыкаешься. Аж не по себе становится, вроде ты что-то нехорошее намереваешься совершить. Право, и смех, и грех, но и мы с женой эту, носившую когда-то наименование Петроградский проспект, улицу в каком-то неприятном молчании пересекли. Благо, сразу за ней – аллея Любви. И мы, переглянувшись, тихо, по-доброму друг другу улыбнулись. Знали, чему и почему. Помнили.
     Аллея Любви… Или, как ее еще называют сентиментальные гдовичи, аллея Вздохов. Ах-ах… Люби меня, как я тебя… Здесь, кажется, сам воздух напоен любовью, нежностью и еще чем-то настолько неизъяснимо-чарующим, обволакивающе ласковым и томительно-уютным, что войдешь – и уходить отсюда не хочется.
     Хотя теперь, конечно, аллея далеко не та, какой была прежде. Когда-то, в начале пятидесятых теперь уже, увы, минувшего двадцатого века, когда наша авиационная дивизия перебазировалась на здешний аэродром из Германии, и я из вполне понятного интереса поспешил осмотреть древнюю Гдовскую крепость, идти пришлось как раз через эту аллею. Я тогда еще не знал, что она носит такое сносшибательно-красивое поэтическое название, но она сразу очаровала меня своим зеленым уютом и безукоризненной русско-сельской, патриархальной чистотой. Прямо-таки каким-то целомудрием, ощущением девственности, что ли. А когда я остановился, любуясь и полной грудью вдыхая аромат цветущего разнотравья, какая-то проходящая мимо старушка с улыбкой спросила:
     – Что, нравится наша аллея Любви?
     Я так и ахнул:
     – Аллея Любви?!
      – А вот там, в конце, видите мостик через реку? Это мостик Поцелуев.
     И я опять ахнул. И меня окатило волной родного тепла, волной любви и счастья. Вот она, моя родная русская земля! Моя родная русская природа! Русская, добрая и нежная, русская простодушная и добродушная сельщина-деревенщина! Это особенно остро и прочувственно я тогда ощутил после пребывания на постылой неметчине. Нет, чужбина – она всегда чужбина, какой бы там цивилизованной ни притворялась. Верно в нашей песне поется: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна…»
     Да вот время… Ах, это быстротечное время! Как незаметно летит, а что вытворяет! Где тот зеленый уют, где чистота, очарование? Из двух рядов обочь дорожки стоящих деревьев осталось лишь несколько считанных тополей. Высоченные, толстенные, обхвата в три, а то и во все пять. Великаны. Может, ровесники когда-то гордо возвышавшихся здесь башен Гдовского кремля. Но из тех башен вон, справа, лишь остатки одной, развалившейся, вросшей в землю. Да и тут, в умирающей аллее, лишь гнилые пни, мусор, брошенные пьяницами пустые бутылки, огрызки яблок…
     И мостик Поцелуев давно не тот. Когда-то он был деревянным, с красивыми ажурными перилами, а теперь вместо них – крашеные в коричневый цвет металлические трубы. Для прочности, видите ли, чтобы хулиганистая молодежь не ломала. И настил цементированный, и тоже усыпанный густым слоем мусора и налузганных подсолнечных семечек, и даже торчмя стоящими разнокалиберными бутылками с недопитым пивом. Грусть, тоска, срам…
     При переходе жена аккурат посередке приостановилась. Облокотилась на холодную крашеную металлическую перилину, печально засмотрелась на плавно текущую под мостик речную воду. И не только потому, что притомилась и надо передохнуть. Я-то знал: нет… Тоже помнил… Когда-то июньской соловьиной ночью…
      А как же! На то и мостик Поцелуев! Мы стояли тогда вот здесь, облокотясь на перила и тесно прижавшись друг к другу горячими юными плечами, и пели, заливались, шалели от обуревавшей их любви гдовские соловьи, и ночь была – я больше не помню таких ночей! И я, конечно же, набрался смелости и ее поцеловал. А все же в глубине души трепетала, таилась робость: вдруг обидится! – и поцеловал как-то неловко, по- мальчишески неумело, и чмокнувший звук поцелуя, прошелестев над полусонной рекой, вдруг вернулся назад, усиленный прибрежным эхом. И тотчас со всех сторон послышались понимающие смешки стоящих и невидимых в ласковом полусумраке белой ночи таких же, как и мы, юных парочек. И тогда…
     И тогда я уж не то, чтобы осмелел до конца, а с вызовом созоровал: поцеловал так страстно, так пылко, так громко, что не нужно было уже и никакого эха. Вот вам! Слушайте! Завидуйте! Следуйте моему примеру! «Люби, покуда любится, целуй, пока целуется…» На то и мостик Поцелуев, на то и пламенно-кипящая юность!
     И… Мой пример не остался безответным. Совсем наоборот. Со всех сторон в ласковом полусумраке белой июньской ночи зазвучали, понеслись над обрадованной рекой нежные и страстные поцелуи. «Ах, зачем эта ночь так была коротка!»
      Сердце пело. Душа пела. Песня сама просилась, рвалась на волю. И моя юная поцелуечка поняла это. И… запела… Тихонько так, осторожно пробуя голос:
Бежит река, в тумане тает,
Грустит она на склоне дня,
Ах, кавалеров мне вполне хватает,
Но нет любви хорошей у меня…
     – Как это – нет? А я? – вслух, в полный голос выдаю протест. И, движимый все те же чувством молодого озорства, на все окрестности возглашаю: – Эй, ребята! Девчата! Айда к нам на мостик! Я сейчас перед всеми вами буду объясняться ей в любви!
      И что вы думаете? Я-то, в общем-то, так, в полушутку, а получилось – всерьез. Нас тотчас окружила веселая, шумная, говорливая гурьба гдовских парней и девушек.
     – А-а, летун! – узнали меня, да я еще и в своей летной форме был с лейтенантскими погонами. – Ну, ну, давай, коли так, объясняйся! А то ведь вы такие…
     И кто-то из девушек даже частушку в подначку выдал:
Он военный, он военный,
Он военный, непростой,
Он на севере женатый,
А на юге холостой…
     Словом, вот тут у меня и произошло то, что мы потом считали нашей помолвкой. Которую мы к тому же незамедлительно там и отпраздновали самодеятельно-стихийным молодежным гулянием.
      – Эй, летун! – потребовали. – У тебя же аккордеон есть. Давай, тащи сюда!
     Ну, ходили-бегали мы тогда прытко. Одна нога здесь – другая там. И полились над Гдовкой-рекой наши молодые голоса, зазвучали песни. Я, аккомпанируя, еще норовил и тон задавать, кое-что переиначивая на местный лад:
Ой ты, Гдовка-река,
Голубое диво.
До чего ж широка,
До чего красива…
     А кто-то из девчат – свое:
  А ну-ка, девушки, а ну, красавицы,
Пускай поет о нас страна,
И песней звонкою пускай прославятся
Среди героев наши имена…
     А кто-то, явно из комсомольцев, – свое:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек…
     «Да, были люди в наше время!» – как сказал мой любимый поэт Михаил Юрьевич Лермонтов. Была и молодежь комсомольская, все мы были тогда комсомольцами, и песни были не те, что сейчас. Слышу вот недавно жалостливое такое пришептывание: «Маленькая страна, маленькая страна, кто мне ответит, кто подскажет, где она, где она?» Тьфу! Что мелодия, что слова… Это разве про нашу страну?
     …По ступенькам ведущей от мостика Поцелуев дорожки к возвышающемуся в Гдовской крепости недавно возрожденному православному храму жена поднималась с одышкой, то и дело приостанавливаясь и считая каждую ступеньку. Когда наконец взошли наверх, устало выдохнула:
     – Ф-фу! Двадцать три…
     Она про свое, а у меня про другое сердце екнуло: двадцать три! Надо же! Книга есть такая – «Двадцать три ступеньки вниз…» Про гибель царской России книга, про гибель великой и могучей Российской империи, шагнувшей на двадцать три ступеньки вниз, в мрак большевистского безбожия. А тут… Ну прямо-таки символичность, мистика какая-то… То же число ступенек… вверх. Моей половине в ее летах уже и тяжело… И вообще…
     С такими мрачными мыслями и вошел я вслед за супругой в храм. Она смиренно этак перекрестилась, поклонилась, входя, а я, по правде сказать, и как правильно осенять себя крестным знамением, еще не знал. Да и чувствовал себя в храме не в своей тарелке. Непривычно, да и, вроде, отчего-то неловко. Словно кто-то в чем-то тебя упрекает, смотрит с недоверием, с подозрением. И раздумья самые неожиданные, сумбурные, не из приятных. Дорога к Богу начинается с дороги к храму, а здесь, по приходе в храм, по-первости – к попу?
     Получается нечто как бы примитивно-несуразное. Идешь к Богу, а на дороге – поп. Ты, мол, не знаешь, как и что, так я тебя и поведу, чтобы ты не заплутал, не сбился с пути, не заблудился. А что до меня… Мне и хочется принять его услугу, и не хочется. Я как-то таким вот уродился, что мне лучше бы самому, без всяких там вожатых-провожатых, тем паче, без моей просьбы в таковые навязывающихся. Да еще, чтобы по пути они лезли ко мне в душу с требованием исповедоваться, рассказать о своих вольных или невольных прегрешениях? Зачем? Ну, Богу, разумеется, можно поведать свои потаенные грешные, допустим, свои дела, поступки и мысли, но кому-то из таких же человеков, как и я сам? Элементарный здравый смысл претит. За самого себя обидно. Ну, право, за самого бездарного, тупого невежду меня принимают, который сам ну ни за что в жизни не дотумкает, куда и как ему идти, как жить и все такое прочее.
      Да и вообще, что получается? Получается, что все гдовичи, независимо от их возраста, образования и житейской умудренности, все кряду едва ли не полные невежды. А вот поп… Он, видите ли, всё знает… Один он…
      А вдобавок еще суды-пересуды, нелестные слухи и слушки… То одна, то другая из знакомых моей жены нашептывали ей, что он, этот поп, сам далеко не из праведников. Даром, что ли, даже на богослужения многие стали ходить уже кто в церковь деревни Кярово, кто в Ветвеник. И даже за церковными требами, то есть кто младенца крестить, кто венчаться, а кто покойника отпевать – тоже туда, хотя путь неблизкий.
     И пуще всех, к моему немалому удивлению, вдруг взъярилась редактор «Гдовской зари». Она демонстративно стала ездить в храм деревни Прибуж, где настоятелем был архимандрит Лев, по фамилии не то Дмитроченко, не то Дмитрученко, то есть не то хохол, не то белорус, что еще выказывал и его говор с нездешним «чаво-ничаво». Давно уже здесь, на Псковщине, а все «чавокает», вроде даже как нарочно выказывая себя этаким своим в доску деревенским простачком. И если верить тому, что отец Михаил якобы выманил у него для строительства Гдовского собора целую кубышку денег, то оставалось только диву даваться, откуда этот простачок эту кубышку нагреб?
     Тем не менее, картина-то получалась нехорошая. Будто бы отец Михаил в погоне за личной славой о полученной им от архимандрита крупной сумме умолчал. Мол, неважно, на какие средства он возрождает храм, главное – возрождает он. Ему, дескать, и честь, и почет, и уважение. А архимандриту, конечно же, обидно. Ну и пошел между ними раздор, будто никому из них и невдомек, что люди их за то осуждают. Да, хороши, дескать, наши духовные пастыри! Вот и иди к таким, исповедуйся, да еще и неси им свои трудовые копейки…
     И первой среди возрастающего множества таких судий была опять же она, редактор «Гдовской зари». В силу информации, в силу печатного и устного слова (неважно, правдивого или лживого) она по своему опыту верила больше, чем в Бога. И всячески подогревала слухи и сплетни, которым часто была явным и тайным первоистоком. И к начальству она умела тонко подкатить на вороных, без мыла влезть в душу. Во имя чего умело пользовалась и страницами редактируемой районной газеты. А как же, знала басню о том, что «Лев пьяных не терпел, сам в рот не брал хмельного, но обожал… подхалимаж».
     Одним из первых подхалимских опусов-фокусов такого рода был помещенный на первой полосе «Гдовской зари» фотоколлаж «Три богатыря», где на знаменитой картине Васнецова вместо лиц Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича были ловко вмонтированы надменно-властные физиономии недавно пришедших к власти главы Гдовской администрации и его замов. Правда, как на грех, фамилия одного из этих замов была Горнодубов, и доморощенные остряки не замедлили дать этому шедевру свое название – «Три дубаря».
      Тем не менее…
     Уже едва ли не в следующем номере появился снимок смазливых жен этих «дубарей» с восторженно возвышающей их надписью: «Первые леди района». А все те же злые языки, черт бы их побрал, и тут как тут. И пошло гулять по району: « Первые лэди-блэди…»
     Тут пошмыгаешь носом, посопишь. А кто-то из местных придворных лизоблюдов возьми да и уведоми начальство и саму редактриссу, что автором такого устного народно-поэтического творчества был никто иной, как все тот же зловредный гдовский поп. В отместку, дескать, за то, что его изобличили в нечистоплотных проделках.
     Знал ли обо всем этом отец Михаил или не знал? Не знаю. Никому он об этом ничего не говорил, будто ничего такого и не слышал, и вел себя так, будто все это его ни в малейшей мере не касалось. А сам – вот же он, всегда и у всех на виду в своем поповском облачении и с наперсным массивным крестом на богатырской груди. И получалось так, что хочешь ты или не хочешь, веришь в то, что Бог есть, или не веришь, поп уже одним существованием своим свидетельствовал, утверждал: «Да, Бог есть. И я ни на минуту в том не сомневаюсь, и потому Ему служу, и гордо несу свой крест!»
      Вот ведь какие игрушки-побрякушки маячили в нашей избушке. И в моей в том числе. И я – хотел того или не хотел – не мог не думать об этом священнике и обо всем том, что прямо или косвенно касалось религии. Ибо вот же он в своей черной, сразу бросающейся в глаза рясе-униформе. И вот же она, со всех сторон видимая Гдовская крепость, и над ее давно осевшими в землю каменными стенами, откуда ни глянешь, торчит, сурово и гипнотизирующее маячит сияющий над могучим куполом православный крест. И я уже неоднократно видел, как не только старушки, но и многие молодые парни и девушки, проходя мимо, приостанавливались и осеняли себя крестным знамением.
      А что? Не зря же, наверно, в свое время и у Сергея Есенина при всех его сомнениях вырвалось:
И вновь я теплой грустью болен
От овсяного ветерка,
И на известку колоколен
Невольно крестится рука…
      Невольно… Невольно и у меня самого непонятная тяжесть давила сердце и путались мысли. Точно в образе этого воскрешенного гдовского храма вся тысячелетняя история нашей великой, могучей и многострадальной России с ее непостижимо загадочной судьбой сурово и неотступно требовала от меня ответа на какой-то неразрешимый и непосильный для меня вопрос. И в груди, и по хребтине у меня, язычника, атеиста, коммуниста и материалиста трепетно струился какой-то знобящий холодок, и само собой всплывало из неведомых тайников памяти, просилось на язык простое и великое слово:
     – Господи, Господи!
     И в одном, единственно-разъединственном этом слове было всё: и безмерное отчаяние от неисчислимых страданий минувшего, и светлая надежда на неведомое будущее, и затаенная в сердце мольба:
     – Господи, Господи, Господи!..
     Ибо всё кругом – и аллея Любви, и мостик Поцелуев, и вся окружающая атмосфера были загажены, захламлены, до тошнотворности напоены так называемой демократически-рыночно-плюралистической мерзостью и ложью.
     – Господи, Господи, Господи!..
     Во фрагменте «Автобиографии» Константина Леонтьева, нашего замечательного русского философа, можно прочесть то, что надменный, самоуверенный нынешний человеческий ум не то что не примет, а не осилит, не переварит. А уж слабый мой умишко и тем паче.
     Образованному человеку, пишет Леонтьев, на пути к настоящей вере («Ага, – думаю, читая, –  значит, есть какая-то настоящая вера, и есть ненастоящая») нужно еще и гордость собственного ума сломить и подчинить его сознательно («Во, сознательно!» – сам себе подчеркиваю) учению церкви; нужно и столько великих мыслителей, ученых и поэтов, которых мнение и сочувствие ему («Это мне, значит, начитанному и образованному»)… тоже повергнуть к стопам Спасителя, Апостолов, Святых Отцов и, наконец, дойти до того, чтобы даже и не колеблясь нимало, находить, что какой-нибудь самый ограниченный приходской священник или самый грубый монах в основе («Вот как, не меньше и не больше – в основе») миросозерцания своего ближе к истине («Вот как – к истине!»), чем Шопенгауэр, Гегель, Дж. Ст. Милль и Прудон…
     И в заключение такой вот где-то прочитанной мной высокомудрой сентенции – еще более высокомудрое заключение: «Конечно, до этого дойти нелегко, но все-таки возможно при Божьей помощи…»
     Господи, Господи, Господи! Без Бога ни до порога…
      Как это там в Евангелии от Иоанна? «И познаете истину, и истина сделает вас свободными…» (8.32).
     И в параллель тому созвучно марксистско-материалистический «безбожный» постулат: «Свобода – это осознанная необходимость…»
     Истинно, как в народе говорят, что ни поп, то и батька. Иди за ним, верь ему, и он, этот поп, или большевистско-марксистский батька-комиссар приведут тебя к настоящей (единственно настоящей, единственно подлинной!) якобы крайне необходимой тебе вере. Ибо без Бога не до порога. Только вот русский народ и тут искони на свой лад размышляет: «Бог-то Бог, да будь и сам неплох…»
     А теперь вот еще и демократически-рыночные комиссары-плюралисты меня и попов наших русских вразумляют, подсказывают-указывают единственно верный путь к истине. Хотя еще древний грек Пифагор учил, что свобода и демократия несовместимы и что подлинный хозяин своего духа должен бороться как с демократией, так и с тиранией. Только вот если я стану бороться, стану противиться этим батюшкам, то я и еретик, и, вообще, чуть ли не враг, коего надо к ногтю, а то и к стенке. Ха-ха-ха, хорошенькая истина в последней инстанции! Попу-то что, ему всякая власть – от Бога, а вот мне, еретику…
     Нет, отец Михаил далеко не какой-нибудь ограниченный приходской священник, но тем не менее пойти под благословение к нему, поцеловать ему руку, поклониться ему – значит поклониться сегодняшней так называемой демократической власти, власти капитала, власти грабителей-олигархов, да еще и в подавляющем большинстве совсем не русских, даже если они и выставляют себя, видите ли, «новыми» русскими. Не-ет, вот этого-то мой еретический слабый умишко не то что переварить – принять противится. И от такой Божьей помощи – увы, открещивается.
     Якобы простодушные, истинно верующие попы и иже с ними высокомудрые власть предержащие вкупе с холопствующими перед ними умненькими-благоразумненькими лизоблюдами властно назидают: не отрицай того, что по уровню своего духовного развития не понимаешь! Ну как же, как же! Они понимают, а я… И все те, кто проявляет недовольство демократически-рыночной свободой и ропщет, это, конечно же, еретики, недоумки и даже экстремисты… А как же – «судите не по словам, а по делам их?..»
     Истина в начальной инстанции – у попа? Истина в последней инстанции – у Бога? Почему же, по какому такому праву суд и расправу за любой ропот еретиков судить кидается вкупе с попами, так сказать, всего лишь земная власть? Та нынешняя власть, которой воровство, грабеж народом созданного достояния, мошенничество и спекуляция возведены в ранг якобы благодетельного государственного предпринимательства… «Не укради!..» А – крадут тысячами и сотнями тысяч, миллионами и миллиардами. А что же, а где же русские православные попы, Русская Православная Церковь? В сторонке? Или, по существу, с ними заодно?  Не так ли?..
     «Повиновение Богу есть свобода», – учил высокомудрый философ Сенека. А поскольку всякая власть от Бога, то повиновение власти – конечно же, и есть самая-самая правильная и нужная свобода. Хорошенькое дело, хорошенькая свобода! Как сказал поэт, молчи, скрывайся и таи и мысли, и мечты твои, и тогда ты свободен. Да-а-а… И это при библейско-евангельском утверждении, что Бог создал человека свободным…
     Ну, право, если я свободен прирожденно, так и позволь мне быть свободным, думать и поступать сообразно моему свободному разумению. Реальное, практическое знание, даже элементарный здравый смысл нуждаются ли в какой-то ирреальности, в вере? Теорема Пифагора, например, не нуждается в том, чтобы в нее верили, она существует – и точка. А в Бога нужно верить, да еще без всяких сомнений и раздумий – как дети: вам сказано – и не спорьте! Но тогда вера исключает мысль, исключает поиски истины, хотя мысль – искра Божья, не так ли?
     Господи, Господи, Господи!..
     Опять же марксистско-материалистический постулат: «Мысль, идея, овладевшие массами, становятся материальной силой…» А если эта мысль – правда? Что, такая мысль, такая идея – страшны?  Кому?.. Народу или попам и власти?
     Господи, Господи, Господи!..

                Полмиллиона от попа

     Если верить редактору «Гдовской зари», настоящим, в смысле самым умным и самым праведным среди всех других священников Гдовского округа, был архимандрит Лев из деревни Прибуж. Потому, мол, к нему и едут и идут не только из окрестных деревень, но и из Пскова, и из Питера, и даже из самой Москвы. Особенно она расхваливала его за то, что на трапезу у него собиралось всегда превеликое множество народа, и никто не уходил не накормленным. И для каждого у него находилось и что-нибудь вкусненькое, и ласковое, ободряющее слово. И она с гордостью объявляла, что избрала не отца Михаила, а именно его своим духовником, призывая последовать ее примеру.
      Ей словно и невдомек, что не у каждого, ох, не у каждого своя машина или хотя бы деньги на автобус, чтобы вот так сел, да поехал туда, к этому обходительному и хлебосольному батюшке. Мне, в общем-то, было и небезынтересно с ним познакомиться, но личной машины у меня не имелось, а на автобус все как-то не собрался.
     А спустя некоторое время мои намерения и вообще резко изменились. Началась предвыборная кампания, когда на пост президента России наряду с Ельциным выдвинул свою кандидатуру от коммунистов лидер их новой партии – КПРФ Геннадий Зюганов. Страсти разгорелись нешуточные. Вообще не в пример недавнему прошлому партий в стране оказалось невообразимое множество. По ехидному замечанию одного из местных остряков, как земляники в лесу. И едва ли не от каждой ко мне стали заявляться посланцы с просьбой поддержать, пойти агитировать именно за их кандидата. Да еще и с посулами всяческих благ в виде значительных денежных сумм для издания моих книг. Но вот эти-то посулы меня больше всего и оскорбили: как будто я распоследний продажный мерзавец! И я вместе с бывшим секретарем райкома КПСС Федором Александровичем Сафоновым пошел агитировать за Зюганова.
     Причем сразу же предупредил его, что я давно уже не стопроцентный коммунист. Видя, что творится в стране и как ограблен и унижен русский народ, я из партийно-интернациональных стройных рядов сам себя числю яростным русским националистом. Вот с этих позиций, если он не против, и пойду с ним агитировать за Зюганова. А если это для него неприемлемо, то и не пойду. Заметно на минуту поколебавшись, он согласился, и мы поехали с ним по деревням.
     Это, конечно, еще больше отдалило от меня отца Михаила, но сейчас не о том речь. В разных деревнях нас с Сафоновым встречали по-разному, но в Прибуже почти никак: собралось всего лишь семь человек, да и то больше не из местных жителей. Почему? Оказывается, отец Лев запретил.
     Хм, ладно. Перед тем, как побеседовать с собравшимися, мы расклеили кое-где наши листовки. Через некоторое время смотрим – подошел к одной из них невысокого росточка поп, почитал, воровато оглянулся по сторонам и – хоп! – сорвал, сунул в карман и – дёру. Мы аж расхохотались. Но, вместе с тем, это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Это был именно отец  Лев, и лучше бы он этого не делал, ибо сразу потерял мой к нему интерес. Если уж у нас с тобой идейные раногласия, то давай в споре, в беседе и выяснять истину. А вот так…
     Кто-то из древнегреческих мудрецов сказал, что иногда по одной фразе о человеке можно судить больше и вернее, чем о десятку выигранных им сражений. А уж по поступку…
     Еще более пристрастно стал я судить и о якобы очень крупной сумме денег, выделенных отцом Львом отцу Михаилу на строительство храма. Во-первых, где он эти деньги взял? Во-вторых, почему вручил так, чтобы об этом отец Михаил помалкивал. Значит, чего-то опасался? Что ж, по тем советским временам за большие деньги запросто могли спросить: а где и как ты их заработал? А соответственно и взыскать. Чего уж после всего этого негодовать, что у него перехватили славу, пальму первенства в сооружении храма, ведь инициатива и решение практических весьма и весьма нелегких задач принадлежали все-таки не ему, а именно отцу Михаилу. То есть, если следовать амбициозной логике архимандрита, надо во всеуслышание признать, что он, этот подпольный советский миллионер, все теперь купил – и славу себе, и даже самого отца Михаила. Как же при этом проповедовать евангельское: «…Удобнее верблюду пройти сквозь угольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19.24). Сам-то копил деньгу, богател.
     Слышал я, конечно, и о том, что священника нехорошо и попом называть, и осуждать его за всякие разные прегрешения – большой грех. Но, думалось, а как же Пушкин с его знаменитой сказкой о попе и работнике его Балде? Или что позволено Юпитеру, то не позволено быку? Да тут жизнь так складывается, что втягивает в самые неожиданные водовороты судьбы, и хотел бы отстраниться, да не можешь.
     К тому же я был, как мне не раз уже говорили, невозможным максималистом. Рано, с двенадцати лет, оставшись без родителей да еще с тремя младшими братишками и совсем уж малолетней трехлетней сестренкой, как я рос, где набирался ума-разума? Да, главным образом, из книг. И врезались в память такие, скажем, максимы, как вдохновенно торжественный лозунг Максима Горького:
      «Да здравствуют люди, которые не умеют жалеть себя!»
     Или его же гордое, дерзновенное:
     «Безумству храбрых поем мы песню. Безумство храбрых – вот мудрость жизни!»
     А – Данко:
     «Что сделаю я для людей? – воскликнул Данко. И вдруг вырвал из груди свое сердце… И высоко поднял его над головой…»
     А Николай Островский, его Корчагин:
     «Только вперед, только на линию огня – к победе!.. Чтобы не было потом мучительно больно, чтобы не жег позор за бесцельно прожитые годы!..»
     Но ведь по-своему об этом сказал мне и отец Михаил:
     – Надо же Русь из греха вытаскивать!..
     Вот что влекло меня к этому молодому священнику, несмотря на нередкие мои с ним размолвки. Даже, если вдуматься, роднило духовно, хотя я для него, был наверняка до невозможности нерадивым мирянином, а зачастую и еретиком. А еще, хочешь не хочешь, нельзя не признать и его организаторский талант, умение ставить перед собой и решать нелегкие практические задачи, не жалея для этого ни времени, ни сил. А силы, впрочем, кипели в нем в преизбытке. За его внешней кажущейся флегматичностью угадывался темперамент страстный и деятельный. Темперамент общественника, темперамент гражданина, темперамент борца.
     Отчетливо проявлялось это, когда он вел богослужение, читал молитвы и проповеди. Он отдавался этому с самой искренней истовостью, и было видно, как много тут от богатырской силушки, а еще больше – от внутреннего горения, от вдохновения, от ощущения значимости свершаемого, что порождало в душе тот близкий к восторгу подъем, когда нужные слова сами срываются с губ. Тут он представал учителем, о котором говорят, что он учитель по призванию.
     И еще я видел, с какой любовью носит он облачение священника. С любовью и с гордостью. И это тоже было мне вполне понятно. Любил же я свою офицерскую форму – форму военного летчика со всеми ее регалиями, любил свою профессию – так и он. А без любви к своему делу и дела не получится, и будет одна бездушная, сплошная казенная фальшь. «Какой бы летчик был, ах, какой летчик! – думал я, любуясь им, а вот…» А что – вот?.. Трудно еще сказать, чье поприще важнее, значимее, ответственнее…
     Размышляя так, я вдруг спохватывался, ловил себя на том, что противоречу сам себе. Но и это было понятно. Просто, что ли, всю жизнь будучи атеистом, вот так взять да разом и поворотиться на сто восемьдесят градусов! Это же такая ломка – всем ломкам ломка. Словно скалу на меня навалили, а выкарабкиваться-то из-под нее надо самому. И не только выкарабкаться, а подняться над всеми своими сомнениями и противоречиями, над самим собой. Даже вот в личных человеческих взаимоотношениях. Коль уж начали мы общаться и в чем-то находить взаимопонимание, то взять и пойти… Пойти в храм, пойти к нему самому…
     Вот этого-то сделать я и не мог. Гордыня? По христианским постулатам гордыня – едва ли не самый тяжкий грех. А почему – грех? Что ж тут плохого – гордиться, скажем, своей профессией, своими честными родителями, своими замечательными дедами-прадедами, своей великой Родиной? Да и своими благими делами в служении родной стране! Гордится же он, в конце концов, своей рясой, что ж, упрекать его за это, что ли?..
     А постоянные церковные призывы к покаянию, к смирению? Гордыня – великий грех, смирение – великое благо. А как же «…несть власти не от Бога…» (Рим. 13.1)? Всякая, любая власть – от Бога, и посему перед ней нужно послушание и смирение… Это и перед сегодняшней-то, видите ли, демократической?.. Ельцин, когда рвался к власти, бия себя в грудь, на всю вселенную вопил, обещал, что на рельсы ляжет, если народу станет хуже, а потом… Видел я его лоснящуюся от сытости, этакую смиренно-благообразную физиономию по телеящику, когда он вдруг появился в каком-то храме со свечечкой в руках… Ты гляди-ка, вдруг набожным стал! Ну и ну…
     Рожу-то скорчил смиренно-благообразную, руки со свечой, а по локти в крови! Первая, величайшая из величайших, гуманнейшая святая божественная заповедь – «Не убий!» И если ты на вершине власти, и если власть – от Бога, так ты первым строгого строже блюди эту заповедь! А вместо этого – из танковых пушек – по Дому Советов! По безоружной толпе защитников, поверивших в «демократического царя Бориса…» И потом оторопело с болью, с гневом ахнувших: «Борис Кровавый!»
     «…Несть власти не от Бога!..» Нет ли?!
     Благородна, красива и другая заповедь – «Не укради!..» И если ты на вершине власти…
     А с вершины власти людоедская «шоковая» гайдаризация и оголтело-грабительская чубайсизация-приватизация, которую народ тотчас окрестил «прихватизацией». И не только так называемое общенародное национальное достояние, но и личные сбережения в один момент оказались в руках неизвестно откуда вынырнувших миллионеров и миллиардеров, неких Гусинских-Березовских и прочих Абрамовичей.
      Ну и что? А – ничего… Смирение!
     И первыми – ну, прямо-таки, и смех, и грех! – смирились… Коммунисты! Свыше 18 миллионов числилось их в могучих-монолитных рядах КПСС, возьми каждый хотя бы по одной булыжине – «оружии пролетариата» – а?..
     Ну, разве что можно в смущении пробормотать: было 18 миллионов членов партии, но это не значит – коммунистов. Однако это уже другой разговор. А тут главное – смирение.
     Следом смирилась «могучая и непобедимая, в боях познавшая радость побед» Советская армия, присягавшая на верность великому Советскому Союзу. В гарнизоне, где я служил, военные летчики теперь что-то около полугода или даже больше того не получали денежного довольствия. Ну и что? А … ничего. Жены, офицерские жены, боевые подруги гордых (теперь уже не сталинских, а, надо полагать, ельцинско-демократических) соколов вышли на аэродром для проведения митинга протеста, а их мужья… смиренно тетешкались с полуголодными своими детишками. Смирение!
     В таком же более чем интересном положении оказались бюджетники и пенсионеры. В Гдовской средней школе прекратились занятия, забастовали учителя. Как сказала мне одна из учительниц, у полуголодных обносившихся ребятишек «скачут… вши». Мыла купить не на что. И, как сказал один из пенсионеров, «перед котом стыдно… кота нечем кормить…»
     Ну и что? А – ничего. Перед верховной столично-президентской властью смирилась областная власть, перед областной – районная, перед районной – «простые верноподданные», люди-человеки. Словом, сверху донизу – смирение, смирение, смирение. И что в итоге? Закавыка! Большевистская диктатура требовала безоговорочного послушания и смирения, обещая за это в светлом грядущем коммунистический рай, теперь так называемые демократы обещают в еще более светлом будущем капиталистически-рыночный рай, а возрождающаяся церковь – еще более райский рай где-то там, в загробной жизни. К кому идти с таким узелком в небольшом районном городишке – к бывшему секретарю райкома КПСС, нынешнему главе районной администрации или к священнику отцу Михаилу? К кому ни пойди, для каждого мой приход был бы больной и высокомерной насмешкой. Естественно, я не пошел никуда.
     Да и не в этом суть. И даже не в том, что я всегда считал и считаю за лучшее и наиболее верное во всем разобраться самому. Суть в том, что в такой вот обстановке быстро разлетевшаяся молва об огромной сумме денег, выделенной одним священником для другого (пусть и для постройки храма), получила до невозможности скандальный резонанс. Вот, мол, люди бедствуют, нищенствуют, а они…
     И больше всего все спрашивали-переспрашивали: а сколько, сколько? И когда, уж не знаю, откуда, узнали, то ахнули: шестьсот тысяч! Более полумиллиона! Это по тем временам была сумма невероятная. Да еще стало известно, что хранилась она обладателем не на сберкнижке, а дома, причем хранил он ее закопанной в землю. Тут уж общему негодованию, казалось, не будет предела.
     К чести отца Михаила Женочина, распространяться на эту тему он не стал. Отметив, что – да, самую большую сумму пожертвовал архимандрит Лев Дмитроченко, конкретно сумму, чтобы не разжигать страсти, не называл. Притом особо подчеркивал, что жертвовали многие, очень многие. Первую тысячу рублей дал широко известный талабский старец с острова Залита отец Николай. Три тысячи поступило из церкви Михаила Архангела, что в деревне Кобылье Городище. Две с половиной тысячи пожертвовал архиепископ Владимир. Пять тысяч – Псково-Печерский монастырь, шесть тысяч – город Остров. Четыре тысячи долларов – граф Андрей Иванович Стенбок-Фермор из Парижа. Десять тысяч рублей прислал настоятель Никольского храма в Любятово протоиерей Владимир Попов.
     О сборе средств было объявлено в прессе, в той же «Гдовской заре», и хотя перечисления на указанный счет в сравнение с вышеуказанными не шли, но тоже были. И еще трудно сказать, что по нравственным законам значимее – полмиллиона из тугой мошны богача, или копейка из кошелька бедствующего в нужде. А уж самому себе возносить осанну да чванливо оповещать весь честной народ, что вот, мол, я какой – больше всех дал, и вообще, прямо скажем, более чем неприлично. Тем паче – священнослужителю. Уж кто-кто, а он, надо полагать, при его-то церковном сане обязан руководствоваться словами Христа: «…Когда творишь милостыню, пусть левая твоя рука не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6, 3,4).
     Не зря же, однако, говорят, что где большие деньги, там зло и сам дьявол. Где презренный металл, сатана там правит бал. Не моему бы многогрешному языку о том молвить, да, видно, совладать с лукавым бесом наш досточтимый отец Лев не сумел. Незадолго перед открытием и освящением построенного заново, то есть возрожденного Димитриевского собора
 в «Гдовской заре» появилась публикация о том, что возведен храм стараниями и на средства отца Льва, щедро выделенные им «из его личных и церковных сбережений…»
     Ядовитой гадюкой поползла эта скандально-сенсационная информация по городу, по району и далеко за пределы района, поскольку 6 ноября 1991 года, аккурат перед самым освящением храма, была под броским, громким заголовком «Подвиг священника» продублирована в «Псковской правде». Была она направлена, разумеется, против отца Михаила, будто он не имеет к строительству храма ни малейшего отношения, а обернулась, к великому сожалению, против всего только-только начавшегося тогда массового движения за возрождение уничтоженных большевиками храмов в стране. Да, без преувеличения скажем, и вообще против возрождения Русской Православной Церкви, против только-только воспрянувшей религиозной жизни в народных низах.
     Как так? А очень просто. После более чем семи десятилетий безбожной власти подавляющее большинство населения было в плену атеистического «просвещения». Если не сказать вернее – атеистического дурмана. В клубах и библиотеках, особенно сельских, можно было видеть еще плакаты, где под карикатурным изображением попа броско, аршинными буквами красовались злоехидные стихи Демьяна Бедного: «Все люди – братья, люблю с них брать я!» Соответственно – реакция на «подвиг отца Льва: «Откуда это у него такие «личные и церковные сбережения?!.» И вывод – «Все они такие, эти, видите ли, батюшки! Даром, что ли, после Великого Октября рядом с дворянами да царскими офицерами к стенке ставили! Вместе с купчишками да кулаками как класс ликвидировали!... Тоже ведь – эксплуататоры!...»
      Не знаю, обдуманно ли, необдуманно – могло быть и так, что просто «услужливый дурак опаснее врага», но явно преднамеренно раздутый коварной «Гдовской зарей» сыр-бор заполыхал во всю ивановскую. А тут еще скопом нахлынувшие в ту смутную пору зарубежные миссионеры экуменизма и всевозможного толка доморощенные сектанты. К моему удивлению, в нашем небольшом районном городишке действовало аж четыре секты. Ко мне то и дело по-лисьи подкатывались: «Пойдемте к нам… Пойдемте к нам!..» Мои резкие отказы их не смущали: «Да вы хоть накоротке загляните… Ну, просто посидите, послушайте!..»
     На одной из таких «посиделок», как мне поведали, пришедшим было роздано в подарок аж четыре десятка дорогих, вошедших тогда в моду, кожаных американских курток. Вот, мол, пошел бы – и тебе бы досталось…
     Стоит ли удивляться, что некоторые из начинающих православных прихожан как бы вполне обоснованно дезертировали. Ведь все это вроде бы закономерно вписывалось в объявленное Мишкой Меченым, этим иудой, предавшим и возглавляемую им КПСС, и Советский Союз, «новое мышление» с его «общечеловеческими ценностями». Поскольку, мол, объявлено на государственном уровне о свободе вероисповеданий, каждый имеет право жить и думать по-своему. А к тому же еще при участии того же первого (и последнего!) президента СССР Горбачева, лично встречавшегося с папой Римским, был создан аж Всемирный Совет Церквей и о «христианстве без границ». Поди разберись во всей этой чехарде простому мирянину! И надо ли особо говорить, кому на руку была неприглядная картина каких-то до невозможности, до противного неприятных кривотолков и амбициозно-корыстных разногласий между двумя местными православными священниками.
     Если подойти с надлежащей серьезностью, то прав был, несомненно, отец Михаил. Несмотря на свою молодость и сравнительно небольшой еще срок церковного служения, он проявил не просто похвальную выдержку, не обостряя обидный для него и вынесенный на обсуждение всем, кому надо и кому не надо бы, не им затеянный спор, но и подлинно зрелую рассудительность. Даже, можно сказать, благородную умудренность. А у ослепленного – будем называть вещи своими именами! – да, да, ослепленного погоней за личной славой отца Льва, хотя он был и по возрасту, и по многолетнему опыту церковного служения вдвое старше, вот этой-то умудренности и не хватило. 8 ноября 1993 года архиепископом Псковским и Великолукским Евсевием был освящен второй придел храма в честь священномученика Вениамина. Через год – 8 ноября 1994 года – им же было совершено архиерейское освящение центрального придела и полное освящение возрожденного собора, а отец Лев всё продолжал жаловаться, всё распалял страсти.
     «Всю жизнь копил я эти деньги», – писал он 17 марта 1995 года Владыке Евсевию. И не в первый, и не в последний раз. И не ему одному. Как стало модным говорить про такое – зациклился на деньгах. Очень уж ему было до невозможности невмоготу. Еще бы! Столько лет то в одном месте, то в другом в землю зарывал, пока наконец не пристроил, вроде, в надежное дело. Тут бы и вздохнуть с облегчением. Ведь не передай он их отцу Михаилу, они наверняка обесценились бы при грянувшем дефолте, а то и совсем пропали бы, как пропали сбережения у всех граждан. Тем паче, что он-то их даже не на сберкнижке хранил. Да, пожалуй, лучше бы пропали, тогда хоть разом всем бы терзаниям конец. А то получается, что он сам, своими же руками… А, да что говорить!.. Да они же ему сперва пальцы жгли, а теперь – душу!
     Как там писал горлан-главарь пролетарских поэтов Маяковский? «грядет капитал – его препохабие!..» Истинно – препохабие и грянуло с демократически-рыночной контрреволюцией, с возвратом капитализма в нашу страну, завладевая умами и душами наших людей. Вот – вплоть до священников. Так получается. И как ни относись к бородатому основоположнику безбожного коммунизма, нельзя не вспомнить его слова о том, что если капиталист загребает большие деньги и получает возможность иметь триста процентов прибыли, то он теряет всякую совесть.
     Это я к чему? Да все к тому же: деньги – зло. И чем их больше, тем больше зло. Вот и между двумя священниками, проповедующими: «Возлюби ближнего своего, аки самого себя!..» Выходит, они проповедуют, а «диавол ходит, яко рыкающий лев», и… Что же теперь, как поведет себя отец Михаил? «Мне отмщение, и аз воздам?!» А что? Легко ли, просто ли получать упреки и нарекания, несправедливые обвинения и злорадные, косые ухмылки злорадствующих недругов? Вот, мол, ты какой! Что, отпираться будешь? Брось, дыма без огня не бывает, и если говорит такой человек, как добрейший из добрейших архимандрит Лев, то… Да чего уж там, своя рубашка ближе к телу, возле воды ходить, да не замочиться…
     И продолжалось это, заметим, не один день. И нельзя не отдать должное тому многотерпению, которое проявил отец Михаил, не обостряя отношений ни с отцом Львом, ни с кем из тех, кто в глаза и за глаза возносил на него напраслину.
     Да, выдержке его позавидуешь. А если и заспорит, то говорит сдержанно, спокойно, рассудительно. Многим, да и мне в том числе, не раз резал правду-матку в глаза, да так, что с иными потом и вовсе расходился всерьез и надолго, а то и навсегда, но – опять же нужно отдать должное – с достоинством, не преступая порога приличий и житейского такта. Как и со мной, чего уж греха таить, зачастую не в меру и некстати задиристым и грубым.
     В глубине души осуждая себя и раскаиваясь, пошел я все же в храм, пошел. Не то чтобы угрызения совести повлекли, а… Ну, предлог опять же себе в оправдание выискал: поприсутствовать при венчании знакомых парня и девушки. Вот, говорят, нынешние браки потому и непрочны, что свадьбы без венчания в церкви проводят, с одними только богатыми пьяными застольями. Иное дело – венчание. Красивый, что ни говори, впечатляющий обряд. Когда в романах описание читаешь или в художественном кинофильме показывают, слеза прошибает от умиления. А мне…
     А мне, как тому Ванюшке, кому и под пуховой периной камешки. Когда жених и невеста, держа в руках зажженные свечи, вышли на середину храма и встали на полотенце перед аналоем, где лежали крест, Евангелие и напоминающие своим видом царскую корону венцы, у невесты вдруг погасла свеча. Бракованная оказалась. Хор пел псалом, прославляющий благословенное Богом супружество: «Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе», а тут такой казус. Ох, дурной знак, дурной…
     И молитвы, в которых вспоминается создание женщины из ребра Адама, и «да убоится жена мужа своего», мне, мягко говоря, не показались очень уж здесь уместными. Если жена из ребра мужа, то ей нельзя быть ему женой, это же кровосмешение. И потом почему она должна бояться мужа, если он любит ее? Нет, что-то не то, явно не то.
     Не понравилось мне и то, что жениху и невесте поднесли чашу с вином. Общую на двоих, знаменующую собой их общую судьбу с общими радостями и горестями, которые предстояли теперь новобрачным, и они попеременно, в три приема испили вино под читаемые попом молитвы. А мне вспомнилось якобы явленное Христом чудо на браке в Канне Галилейской, когда он там воду в вино превратил. Ну, ей-ей, не с этого ли и начинается спаивание русских людей? А я хорошо помню проводимые в не столь уж и отдаленные годы наши комсомольские свадьбы принципиально без пьяных застолий. А то, видите ли, питие – веселие Руси есть…
     И совсем уж повергли меня в полное уныние такие, сопровождающие иерейское благословение величальные слова:
     «Возвеличься, жених, как Авраам, Будь благословен, как Исаак, и умножись, как Иаков…
     И ты, невеста… возвеличься, как Сарра, возвеселись, как Ревекка, и умножись, как Рахиль…»
     И это – в образец, в пример юной русской чете… Русской!..

«…За нерозшуком»

     Меня начали одолевать дурные сны. Даже и не сны, а один и тот же, навязчиво повторяющийся сон. Будто и сплю я и не сплю, просто лежу на своей кровати, но вроде и не на кровати, а на каком-то маленьком, узком, как постель, утлом плотике. Или, вроде, и не на плотике, а на резиновом надувном матраце, а вокруг вода. Бесконечная, без конца и края – вода. И что ни ночь – все тот же дурацкий сон. Вода, вода, вода…
     – Вода – беда, – без запинки «разгадала» жена.
     Да чего ж тут гадать? Ее и в самом деле в сегодняшней нашей жизни, во всей постперестроечной, демократически-рыночной действительности, сколько беды. И не только у меня, не только у нас – у всех.
     Жена плакала. Меня убивали ее бесконечные слезы, я перестал ей рассказывать о своих невеселых сновидениях, но причин и без того было более чем достаточно. В Петербурге от нашей дочери  к другой, богатой, ушел муж. В Петрозаводске внезапно умер – отравился так называемой паленой водкой ее младший брат жены. В Пскове совсем неожиданно от рака ушел из жизни муж ее младшей сестры. В Петербурге от инфаркта скончалась старшая сестра. Вода, вода, вода… А она и на похороны поехать ни к кому не могла – сама тяжело больна. Приходилось ездить мне. Возвращаюсь – стиснув зубы, молчу.
     – Ну, рассказывай! – плачет.
     А чего рассказывать? Легко ли? У самого сердце давит – мочи нет.
     – Вот, всегда ты такой. Бесчувственный…
     Угу, всегда. Кажется, совсем не так давно приезжал мой младший брат из Минска. Сидим, беседуем, хочешь не хочешь, о политике речь заходит.
     – А знаешь что, – говорит, мы, знаешь… Мы решили уж как-нибудь без вас, без России.
     – От кого отделяешься? – спрашиваю. – От меня? От родного брата?..
     Через некоторое время от его жены – слезное письмо. Помогите, чем можете, Виктор умер.
     Тоже, оказывается, от треклятой водки сгорел. Отделился, теперь уж навек.
     Там же, в Минске, по той же причине скоропостижно скончался и наш средний брат, Володя.
     А в Крыму – мой родной дядя Петр Терентьевич Глазунов от рака умер. Последний, самый младший из одиннадцати моих дядей, потомственных крестьян и сельских кузнецов, безжалостной русской судьбой разбросанных по всей нашей необъятной и многострадальной России. Прочтя в Толковом словаре великорусского языка, что слово «нехристь» означает «бессовестный», я еще не так давно спрашивал его в письме, крещеный ли я? Поп меня вынудил, буквально доканал, ну и…
     Дядя ответил: да, крещеный. Отец-то твой был партийным, так бабушка Дуня тайком крестила в селе Гордеевка Орловской области в декабре, в Николин день в 1928 году. Так вот почему у меня свидетельство о рождении повторное, где и год рождения 1929-й, и день не Николин. А поехать ни к кому на похороны я не мог – ближнее зарубежье, да и на какие шиши при  «демократических» пенсиях и ценах.
     Вода, вода, вода… Хожу, как пришибленный, под нос мурлычу:
Как провожают пароходы,
Совсем не так, как поезда,
Морские медленные воды
Не то, что рельсы в два ряда.
Вода, вода,
Кругом – вода…
     – Замолчи! – почти кричит, захлебываясь от слез, моя слезливая половина. Знает, что если я вот так начинаю что-то себе под нос мурлыкать, то о чем, лучше вслух и не говорить.
     – Ну, вот, – пытаюсь шуткой ее уныние развеять, – ты из моего ребра Богом сотворена, а…
     – Замолчи! – мотает головой. – замолчи!
     А меня, дурака, несет:
     – Ну, вот… Сколько уже поп тебя учит: «Да убоится жена мужа своего», а ты…
     Уткнулась лицом в ладони, судорожно всхлипывает, аж плечи дергаются. Подхожу, приобнимаю:
     – Ну, что ты, в самом деле… Ну, я не знаю… Слова тебе не скажи…
     – А ты думаешь, что говоришь? Ты думаешь? Да из-за твоего этого постоянного богохульства… Боже мой, Боже мой, с кем я живу?..
     Неожиданно из Херсонской области, из украинского поселка Лазурное приезжает мой двоюродный брат Александр Михайлович Глазунов с сыном Андреем. Сын взрослый уже, призывного возраста, ладный парень, красивый. Приятно на свою родню посмотреть. Да и разрядка какая-никакая в нынешней смуте. Сидим, чаевничаем, телевизор смотрим. Теперь же без телевизора и чай не пьют. А там – я и не слушаю, но слышу – в который уже раз какие-то споры-раздоры о дележе нашего Черноморского военно-морского флота. И вдруг мой молодой, горячий, пылкий – наша, Глазуновская порода, наша кровь! – вскакивает из-за стола и кулаками перед телеящиком трясет:
     – Ну, сволочи, дождетесь, я тоже автомат возьму!.. К-кацапы!..
     Вот так-так! Вот тебе и родная порода, родная кровь! Хохол!
     – Тебя как, – спрашиваю, – сейчас за дверь выставить, на ночь глядя, или до утра погодить? Ты против кого автомат-то возьмешь? Против меня?..
     Уехали гостюшки мои дорогие – не пишут. Скрепя сердце, написал сам – возвращается мое письмо со штемпелем: «ПОВЕРНЕННЯ. ЗА НЕРОЗШУКОМ»
      Вот так. Возврат. Адресата не разыскали. Белоруссия родная, Украина золотая. Да уж. Как там в Евангелии? Дом разделившийся не устоит… И царство разделившееся не устоит… И сын пойдет против отца… И брат против брата… Так что уж говорить о племянничке? Тем паче – «из зарубежья»… Из «ближнего», но – зарубежья…
     Как там в Евангелии? «Возлюби ближнего своего…»
     Возлюбили! А как же! Великорусы, белорусы и малорусы – это все родные братья, все русские. Из самых ближних самые ближние…
     – А все потому, что в храм не ходите… Заповедей божественных не блюдете!..
     Господи! Господи! Господи!..
     Тут и не веря ни в Бога, ни в черта, взмолишься. Но молитв я и в самом деле как не знал, так и до сих пор не знаю. Не зря, наверно, замечено: если что-то познал в детстве, то помнишь всю жизнь, а чего не знал, не узнал, не запомнил в детстве, то не знаешь и на склоне дней. В мрачном полузабытье мурлычу:
Как провожают пароходы,
Совсем не так, как поезда,
Морские медленные воды…
     – Замолчи! – с болью, со стоном просит жена. Плачет.
     Молчу. Недавно в мучительных страданиях ушла из жизни, казалось, неунывающая и несгибаемая, наша легендарная фронтовичка-пулеметчица, русская Жанна д'Арк – Валентина Васильевна Чудакова. В последний раз я видел ее, когда она тяжело больной от открывшихся военных ран и контузий лежала в госпитале ветеранов Великой Отечественной войны. Думалось, уж в таком-то лечебном заведении… А оказалось – хорошо там, где нас нет. Нет, о врачах худого не скажешь, высокопрофессиональные, внимательные, чуткие, а вот младший медицинский персонал… Сестры, нянечки, даже уборщицы – шага не сделают, воды не подадут, если не сунешь десяточку, шоколадочку, на худой конец.
      – Да это что… – плакала Валентина Васильевна, – а вот когда в глаза фронтовой б… называют…
     И полные глаза слез…
  Вода, вода,
Кругом – вода…
     И мой комдив Герой Советского Союза Михаил Андреевич Живолуп, когда мы с ним в последний раз виделись, едва ли не плакал:
     – Что делается, что делается! Пятьсот офицеров… Ты слышал? По радио передавали – за минувший год пятьсот наших офицеров… Пятьсот офицеров, не имея возможности прокормить свои семьи, покончили жизнь самоубийством… Застрелились… Застрелились… И еще тысяча сто три солдата и сержанта… Тоже…
     Он тяжело вздохнул. Он, кажется, задыхался от боли и гнева:
     – Сволочи! Мерзавцы! Это же… Это же… Да и они… Сами… Сами себя…
     А я не знал, что сказать, и только растерянно повторял:
     – Товарищ генерал… Товарищ генерал… Михаил Андреевич…
     – Что – генерал? – и совсем уж озлился он. – До чего довели! До чего мы докатились! До чего дожили! Да без армии… Что Кутузов говорил – забыли? «С потерей Москвы не потеряна Россия. А если мы потеряем армию – потеряем и Россию…» Да и какая же это армия, где за год больше полутора тысяч самоубийств!..
     Горько вздыхая и удрученно покачивая своей давно белой-белой от сплошной седины крутолобой головой, он еще и Александра III вспомнил: «У России есть только два верных союзника – это ее армия и флот». И конечно же, не преминул поинтересоваться, как сегодня дела в гарнизоне, где мы служили, кто командует дивизией. Назвав фамилию Купалы, я сдуру возьми да и ляпни, что вот, мол, звание генерала ему поп своими молитвами помог получить. Думал, потешу, развеселю хоть на минутку. Однако Михаил Андреевич и вовсе сник.
     Да-а… Прошло наше время… Прошло наше время, Сергей… Прошло…
     А в ответ на мои потуги отвлечь его от мрачных мыслей своими тары-бары-растабарами о генеральско-поповской дружбе, лишь устало махнул рукой:
     – Да ладно, остряк-самоучка, не ври… И вообще про это жеребячье племя не хочу слушать. Ты-то помоложе, не знаешь про этих толстопузых чернорясых мироедов. Думаешь, даром их, зазря после революции колошматили? Как бы не так! Не за то волка бьют, что сер, а за то, что овцу съел. Они же, толстопузые, с жиру бесились да к прихожанкам под подол лезли…
     Я уж и не рад был, что на такие воспоминания его навел. Уважал его. Не скажу, что любил, нет, слишком уж он суровым, строгим, жестким был, чтобы какие-то там нежности к нему испытывать, но уважать – уважал. Еще бы! Он же принадлежал к тому старшему поколению русских военных летчиков, о которых наш великий русский писатель Куприн писал, что они – чистое золото. Я даже наизусть его замечательные слова помнил:
     «Постоянный риск, ежедневная возможность разбиться, искалечиться, умереть, любимый и опасный труд, вечная напряженность внимания, недоступные большинству людей ощущения страшной высоты, глубины и упоительной легкости дыхания, собственная невесомость и чудовищная быстрота – все это как бы выжигает, вытравляет из души настоящего летчика обычные низменные чувства – зависть, скупость, трусость, мелочность, сварливость, хвастовство, ложь – и в ней остается чистое золото».
     Можно ли не гордиться принадлежностью к крылатому племени таких людей?! А для жеребячьего поповского племени и это – гордыня, тягчайший грех. Ну, уж, извините!..
     Когда я уходил, мой, давно уж отставной, в преклонных летах, генерал еще и проводить меня порывался. Хотя бы, мол, до метро. Еле его остановил. И хорошо, что не пустил. Стыдно мне было бы потом не проводить его назад, слабого, хотя он и бодрился. Горе крепко согнуло, житейское горе. Пока он, воспитывая и обучая нас, дивизию молодых, своенравных и, чего уж там хвалить самих себя, зачастую не в меру гонористых «гордых сталинских соколов», отбился от рук его собственный сын. Попросту говоря, спился, вовлеченный в какую-то преступную шайку, попал под суд и получил ни много ни мало десять лет строгого режима. Потом умерла его супруга. Да-а… А возле станции метро «Елизаровская», когда я подошел туда, шумела, буянила, демонстративно истерически криками понося «красных палачей» и «подлюг-коммунистов» именно целая шайка «демократически-рыночной молодежи». Каково было бы моему коммунисту-комдиву увидеть такую картину!
      Особенно меня поразила физиономия молодого верзилы в новехонькой куртчонке с изображением на ней многозвездного государственного флага США. На голове у него была такая же новехонькая шляпа с широченными полями – ковбойская! Влажные и тупые глаза его с бессмысленной злобой обшаривали прохожих, будто выбирая жертву. Хотя вряд ли он что-то толком видел или слышал – явно вдрабадан пьян или, и того хуже, обкуренный каким-нибудь зельем, покачивающийся, поигрывающий пудовыми кулаками, он весь был точно в кошмарном сне. И это ведь наш, русский парень, может, вчера еще комсомолец! Купили, опоили, обкурили, натравили – гуляй, Ваня!..
     И сколько же их, таких Ванек, неизвестно откуда в одночасье выползших из неведомых змеиных нор! Расхристанные, распоясанные и распоясавшиеся в своих последней моды заграничных одежках, увешанные японскими и, еще не знаю уж какими, сверхсовременными шарманками, на полную катушку извергающими одуряюще громкую, истеричную латиноамериканскую музыку вроде «рок-металла» и истерически визгливой «Ламбады». Вечерами эти «ковбои» беснуются допоздна под окнами, и на улицу людям боязно выходить. И уже не только в достославном Питере – уже и в захолустном, еще совсем недавно тихом провинциальном городке Гдове мало того, что  памятники Ленину и Яну Фабрициусу осквернили, недавно установленный на пьедестал в честь великой Победы в Великой Отечественной войне танк – знаменитую «тридцатьчетверку» –  ночью выкрасили в красный цвет, а окна общественной бани разрисовали фашистской свастикой. Как будто это не их отцы и деды… На таких вот танках…
      – Как это там, в Евангелии? «Чти отца твоего и матерь твою…»
     – А все потому, что  в храм не ходят…
     – Нет уж, поп! – сказал я после этого нашему молодому иерею, – это уже потому, что ты в своих проповедях прихожан на коммунистов натравливаешь. И еще как ни в чем не бывало ко мне чуть ли не в друзья набиваешься. Думаешь, ты хитрее всех? Эх, ты!.. А потом будете рыдать-выть, когда вам опять начнут шеи мылить!..
     – Вот! Все вы, коммунисты, такие…
     – Вот! Все вы, попы, такие! Вы даже между собой, в своем христианстве еще в какие времена перегрызлись! Это ж еще когда… Еще в начале второго тысячелетия христианская церковь разделилась на католическую и православную. Потом в шестнадцатом веке от католицизма откололся протестантизм. А потом – лютеранство, кальвинизм, англиканская церковь, методисты, адвентисты, иезуиты, баптисты, свидетели Иеговы… Путаю что-то? Тут запутаешься, сам черт ногу сломит. И везде, чуть кто пикни против, – пытка, дыба, костер.
     Что, не так? В 1551 году Стоглавый собор запретил заниматься астрономией и геометрией. «Богомерзостен перед Господом всяк, любящий геометрию…»
     В 1568 году христианские попы сожгли первую русскую типографию, а первый русский летчик смерд Никитка, смастеривший летательный аппарат – слюдяные крылья, был сожжен за «дружество с нечистой силой». И первый русский воздухоплаватель подьячий Крякутной за его первый в мире полет на воздушном шаре…
     А Галилей? А Коперник? А Джордано Бруно? Ну, Галилей – тот дрогнул, от своего открытия отрекся. «Он знал, что вертится Земля, но у него была семья…» А Джордано Бруно восемь лет… Восемь лет инквизиция томила в тюрьме, требуя отказаться от своих воззрений, а когда он не отрекся, его сожгли на костре. По общепризнанным в науке данным христиане сожгли на кострах свыше тринадцати миллионов человек. Не говорю уж о так называемой «охоте на ведьм» и прочих мерах по обращению еретиков в истинную веру.
     Что, на Руси Святой не так? Колдовство, ведовство, знахарство, чародейство. Ладно, допустим, что это все одна зловредность. Ну, а язычество? Язычество было все же пусть и не столь идеальной, но родной верой, и народ расставался с родной верой не без сожаления. А при царе Алексее Михайловиче за верность язычеству русских людей жгли на кострах. А при Александре I ссылали на каторгу.
     А за что сожгли пламенного патриота Русской земли протопопа Аввакума?
     А за что отлучили от церкви и предали анафеме великого русского писателя Льва Толстого?
      За правду!
     За то, что сказал правду о христианстве. Тут он дал четкую, предельно четкую формулировку: христианство – непротивление злу насилием. Красиво и вроде как с похвалой. Но за этим вставал вопрос: а кому выгодно непротивление злу насилием? Хм, ну, конечно же, – злу. Как вот сегодня выгодно непротивление русского народа так называемым «новым русским», грабителям и казнокрадам, да еще едва ли не сплошь людям, далеко не русским.
     Так к чему же ты, поп, призываешь, к чему склоняешь наших простых и простодушных, доверчивых своих прихожан, призывая их к смирению и убеждая, что всякая власть – от Бога? И если над русским народом – нерусская власть, то это – от Бога? Ой ли!..
     Первые шаги Ельцина-Эльцына после захвата власти в августе 1991 года – ходатайство перед ООН об отмене Резолюции ООН 1975 года, квалифицировавшего сионизм как форму расизма и расовой дискриминации, затем разгон Антисионистского комитета. На все наиболее важные правительственные посты были назначены евреи. Полукровка Егор Гайдар – премьер-министр. Еврей Анатолий Чубайс (Сагал) – министр по делам госимущества, точнее – по его разграблению и передаче в руки своих алчно-ненасытных соплеменников. Евгений Примаков (Киршенблат) – руководитель внешней разведки. Егор Яковлев – генеральный директор телекомпании «Останкино». И так далее, и так далее, и так далее…
     Чтобы осуществить конечную цель мирового сионизма – мирового зла! – полное порабощение, а затем и ликвидацию России, Ельцин под диктовку этого зла подписал смертоубийственный указ № 1400, запрещающий деятельность Верховного Совета РСФСР и местных Советов. Затем – расстрел Дома Советов в Москве. И расстреливали русскую власть и вышедших защищать ее русских людей нанятые за доллары русские офицеры. А коммунистов вдруг окрестили «красно-коричневыми». И вон уже даже наша районная газета тоже туда же: «красно-коричневые», и из номера в номер перепечатывает «Исповедь на заданную тему» вчерашнего «пламенного» коммуниста, «вернейшего из вернейших» марксиста-ленинца, снесшего с земли в Свердловске дом, где была расстреляна семья последнего русского царя.
     О том, что евреи снова захватили власть в России красноречиво поведал «пламенный» демократически-плюралистический холуй Леонид Радзиховский. В газете «Новое русское слово» от 17 января 1997 года он торжествующе сообщил:
     «Евреи сегодня составляют огромную часть российской элиты – художественной, интеллектуальной, а также политической и коммерческой. Евреи составляют и огромную часть ранней капиталистической элиты страны. Почти все крупнейшие банки возглавляют евреи. Банк «Столичный» – А. Смоленский, «МОСТ-банк» – В.Гусинский, «Менатеп» – М.Ходорковский, «Российский кредит» – В.Малкин, «Альфа-банк» – П.Авен и М.Фридман… К числу крупнейших предпринимателей России относят того же В.Ресина – короля московского строительства, а также скандально известного И. Кобзона, постоянно обвиняемого в связях с мафией, Б.Березовского и других. Одним словом, евреи сегодня в России после 20 лет непрерывной эмиграции молодых и самых энергичных из них оказались сильнее, чем 20 лет назад. Более того, евреи имеют больший удельный вес в русской политике и бизнесе, чем в политике и бизнесе другой христианской страны…»
     Такое вот «Новое русское слово», и такие вот «новые русские».
     Хотя чего ж удивляться, если еще в 1992 году, выступая в израильском парламенте (Кнессете) первый (и последний) президент СССР Михаил Горбачев (Гайдер) верноподданнически заявил: «Всё, что я сделал с Советским Союзом, я сделал во имя нашего Бога Моисея». Как же – Гайдер!
     И чего ж удивляться, если издающаяся в Москве «Международная еврейская газета» (№ 5, 1996 г.) так поздравила Горбачева с 65-летием: «У российских евреев к вам особое чувство признательности. Именно с эпохой Горбачева историки России будут связывать конец политики государственного антисемитизма…»
     И чего ж удивляться, если объявленный сионистами «великим русским поэтом» посредственный русскоязычный рифмач Иосиф Бродский в беседе с польским журналистом заявил: «Я думаю, что Россия кончилась, как великая держава. И как государство не имеет будущего…  Думаю, что мы можем встать из-за игорного стола. Всё кончено…» Так вот! «Разыграли» Россию.
     Мог я не говорить обо всем этом с нашим молодым гдовским попом? Не мог.
     Мог я не говорить обо всем этом с моими домашними, с женой? Не мог.
     Вслух прилюдно говорить о том возбранялось: разжигание межнациональной розни. Если очень уж чешется язык, то разве что почеши у себя дома, на кухне, да и то шепотком, не то…
     А уж напечатать нечто такое… «антисемитское»… Евреям антирусское – пожалуйста, русским о евреях – заткнись, «молчи, смиряйся и таи и мысли, и мечты свои…». Но ведь говорит, кричит, вопит сама жизнь.
     В Питере не то сильно затосковала, не то приболела дочь. Жена, хоть и сама постоянно болела, собралась, поехала. А как же – дочь… Ну, ладно, ну, правильно. Через десять дней – двух недель не прошло – возвращается еле живая, вся в слезах. Что такое?
     Дочь работала в библиотеке. Библиотеки массово позакрывались. Потеряв работу по специальности, пошла продавцом  к частнику в магазин. По неопытности да по доверчивости, отойдя на минутку в час обеденного перерыва, оставила кассу не закрытой на ключ. Пришла – денег нет. Сумма большая. Взять мог только кто-то из своих же магазинных работников. А хозяин… Нерусский, кстати сказать, с кавказским акцентом – в упор: «Не возместишь – зарэжу!..»
     А еще жену привлек огромный продуктовый магазин под огромной вывеской «Славянский базар». Зашла. Как же, уже сама вывеска – многообещающая реклама надо полагать, родных, экологически чистых продуктов. И продавщицы все наши, милые, добрые девушки. Стоит, правда, едва ли не возле каждой вроде надзирателя холеное «лицо кавказской национальности», ну да ладно, базар-то все же славянский. Может, и эти «лица» понимают, что в русском  городе и для русских покупателей «в поте лица» трудятся. Только вышло так, что из своей русской доверчивости, а попросту говоря русской лопоухости, проистекающей от русской извечной веры в добропорядочность, она тут же не проверила покупку, а ей вместо красующегося на витрине украинского сальца завернули и всучили кучу каких-то ошметков.
     Пришла домой, развернула – ахнула: «Ну, прохвосты! Ну, мошенники!» Побежала назад: Что же это вы, а? А в ответ: знать не знаем и знать не хотим! Много вас тут таких!..
     – Позовите заведующего!
     Приходит «лицо кавказской национальности». Едва ли не с издевкой вразумляет: «Дэньги и товар надо проверять не отходя от кассы и прилавка». Ну, моя разобиженная русская простушка и вспылила: «Да я на вас жаловаться буду! Или на вас управы нет? Найду!..»
     И в один миг вокруг плотной стеной – «лица кавказской национальности». И главное «лицо», дыша перегаром в ее русское лицо, с презрением, с нерусской злобой, с ненавистью цедит:
     – Иды отсуда туда, откуда пришла! Иды – и больше носа сюда не показывай! Она жаловаться будэт! Кому? Моему русскому начальству? Да я все мое русское начальство уже купил! В милицию? И милицию я уже купил. И мы всех купим. И всё купим. И ваших мужиков, падких пить на халяву, споим! И ваших сыновей на иглу посадим! И вас, и ваших дочерей всех перее..м!..
    В последнее время у нее и без того со здоровьем было плохо, а после этой поездки, после этого случая она и вообще опять слегла.
     Как это там в Евангелии? «Несть ни эллина, ни иудея…» Сиречь – ни русских лиц, ни лиц кавказской национальности… Одно сплошное равенство и братство. Ура!.. Как это там в Библии? «Имеющий ухо, да слышит!» А язык мой, известное дело, враг мой, так что помалкивай да смиряйся, иначе загремишь под фанфары за разжигание межнациональной розни, за шовинизм и русский национализм. «Непротивление злу насилием…» Скажешь правду – и от церкви отлучат. Как там в кинофильме «Чапаев» мужик говорил: «Куда бедному хрестьянину податься?..»
Первый антисемит

     – А все потому, что в храм не ходите, – продолжал гнуть свою линию неуемный поп. – В церковь надо податься, куда ж еще…
     Нравился он мне этой своей настырностью. Ревностно, истинно по призванию служит избранному делу. И я, движимый добрым чувством к нему, не без удовлетворения поведал, что вот, мол, получил письмо от дяди, где он пишет, что я крещен в детстве.
     – Ну, а церковное свидетельство о крещении есть? Нет? А, ну вот, видите… А поскольку возникают сомнения, можно креститься повторно. Нужно только подготовиться. И пройти чин Оглашения… Чин подготовки…
     В неведомом для меня чине Оглашения последовательность, оказывается, такова. «Став же у дверей внутри храма, священник спрашивает оглашаемого: «Кто ты?» Оглашаемый (я, еретик, усмехнулся: оглушаемый!) должен ответить: «Я – желающий познать Бога Истинного и ищущий спасения». Священник: «Зачем пришел ты ко святой Церкви?» Оглашаемый (оглушаемый): «Чтобы научиться от нее истинной вере и к ней присоединиться». Священник: «Какую пользу надеешься ты получить от истинной веры?» Оглашаемый (оглушаемый и уже вконец оглушенный): «Жизнь вечную и блаженную».
     Оп! Вот это – да! Вот это – корысть! Мне бы хотелось веровать, посвятить себя вере, Русской Православной Церкви искренне, бескорыстно, самоотверженно до жертвенности и за то, что она праведна, и за то, что – Русская, значит – родная, патриотическая, а тут… А тут тебе сразу как недоверие и на всякий случай поэтому – такой подкуп, от коего и дух захватывает: «Жизнь вечную…» Кто же не мечтает пожить если не вечно, то хотя бы подольше, а тут тебе – вечную! И еще – блаженную! Ну сразу все тридцать три удовольствия, ты только соглашайся, крестись…
     Не-ет, тут что-то не то. Не по мне, во всяком случае…
    – Мы обретаем жизнь вечную и блаженную, последовав за Христом, а Христа мы узнаем в Церкви, которую Он создал…
     Господи, Господи, Господи! Это на мои-то атеистические дрожжи, по Циолковскому – Космический разум, по языческим верованиям – Ярило, солнце, а тут…
     Основы христианской веры составляют такие вот догматы, без которых христианство перестает быть самим собой. И, разумеется, важнейшим из них является вера в Иисуса Христа как Богочеловека и нашего Спасителя, страдавшего и умершего, и «воскресшаго в третий день по Писанием», как каждое утро на Литургии поют прихожане православных храмов, исполняя совместно «Символ веры». А без Христа, прежде всего без Евангелия, христианство невозможно.
      А я все ж таки из коммунистов. Крепко в башке застряло взятое Карлом Марксом у древних римлян: «Подвергай все сомнению». Да и вообще из тех, кто говорит о себе: «Хочу все знать и до всего дойти своим умом». Сызмальства такой. И уж теперь-то «быть, как дети…» Нет, не могу. Что остается? «Чтение – вот лучшее учение…» И еще, кажется, ленинское: «Если я знаю, что знаю мало, я добьюсь того, чтобы знать больше…» А то ведь один древний мудрец усмехнулся: «Человек напоминает собой пустой глиняный кувшин. Что туда накидаешь, то там и гремит». Нет уж, лучше я сам накидаю…
     Словом, как там у Есенина? «Давай, Сергей, за Маркса тихо сядем, понюхаем премудрость скучных строк…» Но Маркс – это не Бог, это у него там скукота, а в Священном Писании, в Евангелии…
     Читаю – Господи, Господи, Господи! Иисус Христос по происхождению – чистый еврей, прямой потомок четырнадцати иудейских родов от Авраама до Давида, четырнадцати – от Давида до переселения в Вавилон и четырнадцати – от переселения в Вавилон до своего рождения (см. Мф. 1.17). И как истинный иудей был обрезан «по прошествии восьми дней» от рождения (Лк. 2.21).
     Хм, ладно. Это – по матери. А по отцу? О-о-о! «Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери Его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святаго» (Мф. 1.18). Ну что ж, и это, говоря по-русски, ладно, с кем не бывает, но…
     Но, придя в Церковь, якобы Им созданную, я должен безоглядно идти за Ним. Безоглядно до полного самоотречения:
     «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14.26).
     Та-ак! Оч-чень мило. И вот еще:
      «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух и двое против трех. Отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей» (Лк. 12.51—53).
     И еще:
     «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его» (Мф. 10. 34, 35).
     Ну, как же, как же! Я только и мечтал, чтобы перегрызться со всеми родными и близкими, добиться того, чтобы все домашние стали мне врагами, и чтобы не мир царил на земле, но вражда и меч! И во имя чего и кого? Мне, русскому, значит, им, русским-домашним, стать врагом во имя буквально глумящегося надо мной своими требованиями иудея? Интересненькое кино! Он, видите ли, такой умный, что я – русский дурак и не дотумкаю, что к чему.
     Ну-ка, ну-ка, понюхаем премудрость божественных строк:
     «И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй      
меня, Господи, Сын Давидов! Дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова…»
      Ну, как же, как же, станет Он со всякой там хананеянкой разговаривать, удостаивать ее своим иудейским вниманием!..
     «И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева…»
     Понятно? Только к израильтянам! К «овцам дома Израилева», а не к каким-то там хананеянам…
     «А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! Помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам…»
     Понятно? Его милость, его «хлеб» предназначен только детям дома Израилева, а не каким-то  там псам-хананеянам и прочим псам…
      «Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их…» (Мф. 15. 22—27).
     И лишь после этих ее унижений, когда она признала «детей дома Израилева» господами, а хананеян и всех прочих псами, согласными довольствоваться крохами с их господского стола, Он снизошел к ее неотступным слезным мольбам и якобы исцелил ее дочь.
     Высокомерие? Национализм? Шовинизм? И – не мое песье-собачье лизоблюдско-холопское дело судить о Его деяниях? Охти, тошно мне, тошнехонько! А если в мой мозг вмешивается некий Космический разум, побуждающий думать, судить-рядить, гадать-отгадывать? Не потому ли и думается, как бы помимо моей воли. Душа моя, беспокойная-неспокойная русская душа велит-требует: читай, читай, думай, думай!..
     Читаю:
     «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф. 16.24, 25).
     Интересненькое кино! Свою, значит, вроде бы Богом мне данную русскую душу я должен потерять ради Него, и за это Он даст мне какую-то непонятно какую. Головоломочка! Если Бог дает душу и Он – Бог, то, значит, даст… Что, поскольку – иудей, иудейскую?
     И я возроптал:
     – Господи! Господи! Господи! Да не хочу я этого! Не хочу! Да это ж все равно что стать предателем. Предателем своего рода. Предателем своего народа. Предателем своей родной земли. Предателем Матери-Родины! Нет! Нет! Нет!.. Конечно, евреи-иудеи-израильтяне-жиды народ, согласно Священному Писанию, народ избранный, но не надо мне никакого избранничества, не могу я ради этого избранничества и даже ради жизни вечной и блаженной становиться предателем. Иуда вон – одного Тебя предал, и то совесть его загрызла, в петлю загнала, а я ради такого избранничества должен предать весь свой народ? Ты чего требуешь, предательства?! Во имя чего и кого? Ведь «Израиль – борющийся с Богом» (См. Быт. 32.24—28).
     Тут уже я не только на Богочеловека Иисуса Христа, но и на Отца Его  возроптал:
     – Господи! Господи! Господи! Ты кого породил, а? Хотя чего ж удивляться, породил-то породил, а потом-то бросил, не воспитывал, вот Он и вырос таким. Ты и Адама, первого человека, первое творение твое, первое дитя, которое создал по образу и подобию своему, тоже бросил, изгнал из рая. А за что?
     Творец-Отец, если верить Библии, предостерег не есть в раю плоды с древа познания. Не странно ли? Он что же, не хотел видеть своих созданных по своему образу и подобию детей умными? И – подумать только, какому отцу взбредет в голову изгнать из дома свою родную и единственную дочь только за то, что она сорвала в богатом райском саду одно-единственное яблоко? А вместе с ней и своего единственного в ту пору сына – первочеловека Адама. Во жестокость-то какая, во беспощадность! Во злоба!..
     А потом еще обрушить эту злобу на всё их потомство – на все человечество. За что? За то, что они стремились к познанию окружающего мира, хотели быть людьми знающими, не хотели быть дураками. И еще после этого требовать любви к себе. Любви и раболепного поклонения. Не вяжется как-то одно с другим. Казалось бы, всемогущества Всевышнего вполне достаточно для того, чтобы создать (или впоследствии сделать) как отдельного человека, так и всех людей, ну, чисто инстинктивно, из прирожденного отцовского чувства, и умными, и любящими его как своего отца, так нет же, совсем наоборот. Ему словно сдуру или не знаю уж почему, но ведь во зло и самому себе, и всему потомству своему почему-то потребовались не только угрозы и предостережения, но жестокие – на все века! – кары.
     Ой-ой-ой! И после этого еще бессовестно говорить, что Бог – это Любовь, и что любому и каждому верующему в эту Любовь надо любить ближнего своего, аки самого себя, и быть милостивыми и милосердными, как милостив и милосерден наш Создатель, Бог-Отец…
     И еще говорить, что Бог – это Истина, страшными карами запрещая поиски истины. Тоже что-то одно с другим не вяжется. Каждому нормальному отцу мечтается видеть своего сына по крайней мере хотя бы таким, как сам: и добрым, и справедливым, и умным, а тут… Вот уж закавыка, так закавыка: «по образу своему и подобию…» Выходит, попросту, по-русски говоря, сделал дядя, на себя глядя, ну и получил, что хотел. Чего ж теперь на детях, внуках и правнуках зло срывать?
     А это библейское – «Не возжелай…»? Адама сделал, Еву из ребра его сделал, а себе жены сделать не мог? Что, глины не хватило, или собственного ребра стало жалко? Казалось бы, такую можно было кралю сотворить – пальчики оближешь, а Он поперся к приглянувшейся смазливой евреечке. И возжелал, и зачал, а потом, как всякий прелюбодей, – в кусты. Да так, чтобы на все века никто никогда и не видел его, и не слышал, да еще и слова осуждения в его неизвестный адрес никто не сказал. А потом еще удивляться, что по белу свету скрываются миллионы бросивших своих детей неплательщиков алиментов. Во, чудеса в решете, а? «По образу и подобию…»
     И еще говорят, что Бог – Правда.
     А это что – не правда?
     И если это правда, а это все-таки правда, то…
     То выходит, что Ты – враг самому себе.
     Во какие игрушки завелись в моей русской избушке! Разлюли моя малина, разлюби меня, Алина… Это тебе не мой, всем дарящий тепло и жизнь славянско-языческий Ярило, и не моя добрейшей и щедрейшей души славянско-языческая прапрабабушка Лада. Ярило – это тоже сын, но Бога солнца – Ра, а Лада – это тоже Божья Матерь, Богородица, Богиня красоты, Любви, Бракосочетания, Мать большинства славяно-русских Богов. Великолепный храм Лады был сожжен христианами в Киеве, и в нем сожжена статуя несравненной красавицы с младенцем Лелем. Лель – Бог Любви, Молодости, Нежности, Дружбы, Ласки, лелеющий все живое. И я, русич, славяноросс, великоросс, наверняка потому и остаюсь не воцерковленным мирянином христианского храма, что инстинктивно, подсознанием, прапамятью, как ныне говорят, генетической памятью остаюсь потомком моих славяно-русских Богов, а не продавшим свою душу некоему иудею Христу, для коего я – безмозглая овца Его стада, Божий раб и круглый дурак, поскольку думаю не так, как Он.
     Впрочем, нельзя сказать, что Ты совсем уж лишен родительских чувств. Возлюбил же Ты когда-то, взял себе в любимчики, может, из-за той смазливой евреечки, сделал своим Богоизбранным среди других народов еврейский народ. Так ведь и тут Ты не проявил должной отцовской мудрости. В семье, говорят, не без урода, а урода обычно не то, чтобы больше других любят, но – жалеют, и тем самым балуют, делают как бы избранным среди других детей, и он, возомнив себя особенным, более других заслуживающим внимания и любви, превращается еще и в урода морального – высокомерного, чванливого эгоиста и себялюбца.
     Не так ли получилось и у Тебя? Пусть от большой Твоей любвеобильности или недостатка отцовской мудрости получилось, но – получилось. И Ты, спохватясь, ахнул: да что же это Я наделал?! Не так ли, а?
     Ну что ж, с кем не бывает? От ошибок никто не застрахован. Конь на четырех ногах – и то спотыкается. Ошибся – исправляй ошибку, споткнулся – выравнивай шаг, жизнь – дорога длинная, идти надо и дальше, да чтобы не спотыкаться на ровном месте, ошибок не повторять. А Ты? Что сделал Ты? Ты же этого своего любимчика, превратившегося в морального урода, возненавидел. Вместо того, чтобы с помощью матери и других братьев и сестер заняться терпеливым перевоспитанием, ты этот народ – весь народ! – отверг, проклял и обрек на вечные муки. Ты… Сам… На вечные…
     Поначалу-то Ты что говорил этому своему Богоизбранному любимчику?
     «…Отдам других людей за тебя, и народы за душу твою» (Ис. 43.4), «ибо ты народ святый у Господа, Бога твоего» (Втор. 14.21).  «…И ты будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы; и господствовать будешь над многими народами, а они над тобою не будут господствовать» (Втор. 15.6).
     «О прочих же народах, происшедших от Адама, Ты сказал, что они ничто, но подобны слюне… эти народы, за ничто Тобою признанные» ( 3 Езд. 6. 56, 57). И «…введет тебя (Богоизбранный еврейский народ. – С. К.) Господь, Бог твой, в ту землю… с большими и хорошими городами, которых ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться» (Втор. 6. 10, 11). «А в городах сих народов, которых Господь, Бог твой, дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души; Но предай их заклятию: Хеттеев и Аморреев, и Хананеев, и Ферезеев, и Евеев, и Иевусеев, как повелел тебе Господь, Бог твой» (Втор. 20.16, 17).
     Так вот Ты пестовал, так лелеял, так воспитывал своего Богоизбранного любимчика. И он, любимчик этот, свято следовал наставлениям своего Отца. От всех этих народов только и осталось, что упоминание в Библии, ибо евреи их действительно в буквальном смысле слова стерли с лица земли. Как, скажем, во времена их царя Давида зверски и с патологическим садизмом уничтожили все население Раввы Аммонитской, бросая людей заживо под пилы, под железные молотилки, под железные топоры и в обжигательные печи (см. 2 Цар. 12.31).
      Вот так вот. Крематории-то, оказывается, создавались вон как задолго до бесноватого фюрера. Да и свою теорию о высшей арийской расе Гитлер не оттуда ли позаимствовал?..
     Что ж, по нашенской, по русской пословице, яблочко от яблоньки недалеко  катится. Гитлер (он же Шикльгрубер) – тоже какая-то там полукровка. Не знаю, конечно, утверждать не стану, потому как , говоря словами нашего замечательного русского поэта Грибоедова, «с ним вместе не служил», а служил под победоносным знаменем Иосифа Виссарионовича Сталина. А он все же не к еврейской синагоге свои прозорливые взоры обратил, а к Русской Православной Церкви.
     – Вот! – говорил мне гдовский молодой поп, – и вам надо… А вы…
     – Погоди, погоди, поп, дай самому до конца разобраться. Не люблю, когда меня в рай за шиворот тянут, да еще и душу требуют взамен. Все ж таки я на свою русскую душу не в обиде. Для всех инородцев загадочная, видите ли, душа, а для меня – родная, от предков моих, от дедов-прадедов унаследованная…
     – Язычник вы, – говорит, – ох, язычник… Или, теперь уже, неоязычник.
     – Язычник, – соглашаюсь-подтверждаю, – и горжусь этим. Это вы, христиане оболгали славяно-русских язычников, будто они в жертву своим богам живых людей приносили, убивая их перед языческими идолами. Вранье! Вот, посмотри, византийский император Константин Багрянородный в своем сочинении «Об управлении государством» о россах что писал? Что они в своих военных (военных!) походах «у весьма великого дуба приносили ему (дубу! дереву, а не идолу!) в жертву живых птиц – соловьев», чтобы они, выпущенные на волю, радовались свободе и своим соловьиным пением славили жизнь. Жизнь на земле, а не где-то там, в райских эдемовых кущах, где якобы «иже еси на небесех» христианское «Царствие Небесное».
     А хозяин сего Царства небесного до того дотетешкался со своим Богоизбранным народом, что сам же вынужден был его с родной земли изгнать и развеять по всему белому свету. И что сам же о нем, об этом своем любимчике, говорить стал? Ужаснувшись тому, что от пресыщенности в обжорстве и разврате, евреи докатились до педерастии, то есть до мужеложества, Он оторопел: «князья Содомские… народ Гоморрский» (Ис. 1.10). «…Народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные!» (Ис. 1.4).  «…От малого до большого, каждый из них предан корысти, и от пророка до священника – все действуют лживо… Стыдятся ли они, делая мерзости? Нет, нисколько не стыдятся и не краснеют» (Иер. 6. 13, 15).
     Так кто же тогда первый в истории антисемит? А?..
     Впрочем, что с тобой, захолустным гдовско-сельским батюшкой на такие темы разглагольствовать! Давай-ка лучше посмотрим, что еще в 1992 году в своем обращении к раввинам писал Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II. А вот что:
     «…Мы все дети Ветхого Завета, который в Новом Завете, как мы, христиане, верим, обновлен Христом. Эти два Завета являются двумя ступенями одной и той же богочеловеческой религии, двумя моментами одного и того же богочеловеческого процесса. В этом процессе становления Завета Бога с человеком Израиль стал избранным народом Божиим, которому были вверены законы и пророки… Главная мысль проповеди – теснейшее родство между ветхозаветной и новозаветной религиями…».
     Та-а-ак! Интересненькое кино! Но дальше, дальше:
     «Единение иудейства и христианства имеет реальную почву духовного и естественного родства. Мы едины с иудеями…»
     Ну-у? Вот не знал, а? Ну-ну, дальше:
     «Полнота христианства обнимает собой и иудейство, а полнота иудейства есть христианство…»
     Вот те, бабушка, и Юрьев день! Ай да люли! Ну-ну, еще:
     «Еврейский народ близок нам по вере. Ваш закон – это наш закон, ваши пророки – это наши пророки. Иерархи, духовенство и богословы нашей христианской церкви решительно и открыто осуждают всякие проявления антисемитизма» («Будни святой РПЦ». М., «Русская Правда», 2002, с. 22, 23).
     Хм, приехали! За что боролись, на то и напоролись. Сразу и за здравие и за упокой. Но если первый антисемит и основоположник антисемитизма, изгнавший с родной земли, проклявший евреев и рассеявший их по всему миру, никто иной, как сам Господь Бог, то… То кого же ты осуждаешь, патриарх Алексий II? Того, кому ты служишь? Как-то все это не вяжется одно с другим, а? Не замечаешь? И всю свою паству за кого держишь, полагая, что никто не заметит элементарной нелепицы в твоей высокомудрой казуистике? Ты – начальник – поп дурак, а уж нерадивый мирянин и тем паче? Ах, патриарх, патриарх!..
     А вот мое славяно-русское подсознание, моя прапамять, моя генетическая память мне нечто иное нашептывает. Когда до бешенства разгневавшийся Бог-Отец изгнал иудеев с их земли, сердобольный, милосердный, добрый русский народ из своей доброты пожалел их, бедненьких-несчастненьких-разнесчастненьких, да и приютил довольно-таки изрядное их число в своем русском доме, пустил, так сказать, на квартиру. А квартиранты-то оказались не просто неуживчивыми хамами, а (не знаю уж, какими словами и охарактеризовать их) супостатами. И до того дошло, что в 1917 году и власть в русском доме захватили, из квартирантов в полновластных хозяев себя возвели.
     Что ж, мы, русские,  народ покладистый, терпеливый. Ваша взяла, ваша власть – правьте, только чтобы, значит, по правде, по-человечески. Ан нет! И, главное, по кому первый и самый жестокий, самый беспощадный удар? Хм, да по русскому православному христианству. С чего бы это, а? Уж не с того ли, что русское православное христианство пожалело и приняло веру отданного Богом Отцом на распятие Сына Его, многострадального Иисуса Христа? Да-а, тут почешешь не только некрещеный, но и крещеный лоб! И невольно застынешь в недоумении, вновь и вновь вопрошая: да что же это такое? Бог – это Любовь, Бог всех любит, Бог ко всем милостив, почему же Он так категорически и наотрез отступился от Богоизбранного любимчика своего? Уж не потому ли, что, говоря по-русски, горбатого могила исправит!
     Ладно, русская душа – душа добрая, отходчивая, долго зла не помнит. Когда Гитлер с Борманом, Герингом, Эйхманом и прочими гиммлерами-рейхсляйтерами принялись за «окончательное решение еврейского вопроса», кто их, иудеев, от этого «решения» спас? Не русский ли народ вкупе с Русской Православной Церковью? А что в ответ? Да все та же песня. Был, дескать, русский государственный антисемитизм, а теперь еще появился и антисемитизм православный. И вот уже во время торжеств (торжеств!) по поводу 60-летия освобождения Освенцима российский Президент приносит извинения за антисемитизм в… современной России. Ур-ря! Ур-ря! Ур-ря!
     А как же! Знает-понимает, что даже в собственной стране власть не в его руках. Даром, что ли, русскоязычный еврейско-демократически-олигархический популярный борзописец в самых многотиражных «Аргументах и фактах» (№ 38, 1998), ну, тот, что под псевдонимом Эдуард Тополь, на всю пока еще великую матушку Россию торжествующе объявил, что «главный кукловод имеет длинную еврейскую фамилию – Березовско-Гусинско-Смоленско-Ходорковский и так далее. То есть впервые за тысячу лет с момента появления евреев в России мы получили реальную власть в этой стране».
     Ну, тут он ничтоже сумняшеся на всякий случай поскромничал, скорее, впрочем, слукавил. Или, если еще точнее, сфальсифицировал, «подзабыл», что самую реальную за последнюю тысячу лет власть в России евреи получили в 1917 году. Да с тех пор как вцепились в горло русского Ивана-дурака, так за дурака и держат. Как же, известно: я начальник – ты дурак…
     Надо полагать, числя себя в умных евреях, он, этот скромник и псевдоним себе такой взял – Тополь. Он же не какой-нибудь там Иван Дуб или Иван Кожедуб… А хитрит-лукавит потому, что все-таки этого Ивана-дурака изрядно побаивается. Сам-то не дурак же, в самом-то деле, помнит пушкинское: «Страшен русский бунт, бессмысленный и беспощадный». И потому в открытую – в «Открытом письме Березовскому, Гусинскому, Смоленскому, Ходорковскому и остальным олигархам» – этак умненько-благоразумненько предостерегает:
     «Знаете, когда в Германии все немецкие деньги оказались в руках еврейских банкиров, думавших лишь о приумножении своих богатств и власти, там появился Гитлер, и кончилось это Холокостом. Новые же русские чернорубашечники и фашисты восходят при вас сегодня на тучной ниве российской беды, и если вы хотите знать, чем это кончится, возьмите кинохронику Освенцима и посмотрите в глаза тем детям, которые стоят там за колючей проволокой. А ведь немцы были великой и цивилизованной европейской нацией, ни один их поэт не сказал о них: «Страшен немецкий бунт, бессмысленный и беспощадный». Так неужели вы всерьез верите, что в России сегодня лишь восемь процентов антисемитов? Или вы думаете, что погром – это уже исторический фантом, архаизм и, как вы выразились, «это исключено».
     Хрена с два, Борис Абрамович (извините за русский язык)!»
     Охо-хо-хо-хо! Шкодлив, как кошка, труслив, как заяц. Потому как знает кошка, чье мясо съела. Но беда в том, что если этот Тополь и искренен в своей открытости, то, увы, Васька, то бишь, в данном случае Борис Абрамович и все иже с ним, слушает да ест. Тем паче, что нет ныне дедушки Крылова, который этого «Ваську-вора» велел бы «на стенке зарубить».
     А что до этого Тополя… Нет, не скажешь, конечно, что дурак, а все же тоже свое еврейское шило в мешке «открытости» утаить не может. Как бы невзначай русских и чернорубашечниками, и даже фашистами называет, и в антисемитизме ку-уда более восьми процентов подозревает. А ведь видит же, видит и беды русского народа, и его страдания, но опять лукавит, делает вид, что не понимает, откуда, из-за чего и из-за кого эти страдания и беды:
     «Сегодня народ, среди которого мы живем, в настоящей беде. В стране нищета, хаос, отчаяние, голод, безработица, мародерство чиновников и бандитов. Наши возлюбленные, русские женщины, на панели. Так скиньтесь же, черт возьми, по миллиарду или даже по два, не жидитесь и помогите этой нации на ее кровавом переходе от коммунизма к цивилизации. И скиньтесь не только деньгами – скиньтесь мозгами, талантами, сноровкой, природной и Божьей сметливостью, употребите всю свою силу, волю, власть и богатство на спасение России из пропасти и излечение ее от лагерно-совковой морали и этики. Люди, которых вы спасете, оградят нас и вас от погромов, а матери ваши, ваши еврейские матери, скажут вам тихое «мазул тоф»! А иначе какой-нибудь очередной Климов напишет роман «Еврейская власть» – об истреблении евреями русского народа. Вы этого хотите, Борисы Олигарховичи?»
    …Да-а-а… И вроде бы искренен этот умненький-благоразумненький еврей под тополиным псевдонимом, и хочется, хотелось бы поверить в его искренность, но… Но что-то мало их, таких вот призывов евреев к евреям, это едва ли не единичный и единственный, да и в том вот этакое пренебрежение к «какому-нибудь очередному Климову», и, главное, ни малейшего намека на раскаяние за кровавые дела и надругательства еврейской мафиозной и реальной финансовой и государственной власти над русским народом, и уж тем более – хотя бы догадки, хотя бы попытки извиниться за еврейское русоненавистничество…

                Ай да Красно Солнышко!

     Тут уж и у меня, как у какого-нибудь очередного Климова, мозга за мозгу заскребла от очередной нехорошей мысли о еврейской власти. По Евангелию – в очередной раз вспоминаю – всякая власть от Бога. И безбожная большевистская, на девяносто девять целых и девять десятых еврейская, – тоже? И нынешняя, так называемая демократическая с длинной еврейской фамилией – Березовско-Гусинско-Смоленско-Ходорковский и так далее?
      Право, говоря «изячным» слогом велеречивых, ныне очень модных, беллетристов, в жернова моих русских мыслей словно вместо зерна увесистую каменюку-булыжину сунули. Или, говоря попросту, словно я с разбегу лбом в каменную стену долбанулся. Ну, ладно, думаю, американский выбившийся в президенты голливудский скоморох Рейган Россию «империей зла» обозвал, тот, конечно, за свое русоненавистничество извиняться не станет, это и ежу понятно. А президенты нынешнего так называемого ближнего зарубежья? Ведь еще вчера все сплошь – секретари компартий так называемых братских союзных республик? Уж как они, бывало, мелкими бесенятами в сладкоречивой лести рассыпались:
     – Старший брат… Русский народ – наш старший брат… Россия – наша старшая сестра…
      А не успели обрести так называемую незалежность, что началось? Русский язык – под запрет. Русских людей начали бить на улицах уже за одно только то, что они осмеливались говорить на родном русском языке. А вопли-то какие со всех сторон, угрозы:
     – Русские, убирайтесь! Русских – вон! Чемодан-вокзал-Россия! Вон!..
И с глумливой издевкой, с гоготом-реготом – торжествующий рев:
     – Русские, не уезжайте, нам нужны русские рабы, нам нужны красивые русские проститутки!..
     А чего ж церемониться, ваш же русский иуда – Ельцин возгласил-подначил:
     – Берите суверенитета, сколько проглотите.
      В смысле – жрите, глотайте, пока не подавитесь. И пошли «глотать» – «не наглотаться». Рига… Тбилиси… Баку… Душанбе…
     – Русских – вешать!..
     – Вспарывайте животы русским беременным женщинам, чтобы не рожали оккупантов…
     «Парад суверенитетов…» «Парад президентов…» Многотысячные, дико ревущие парады-митинги, парады-демонстрации вчерашних «младших братьев» с кровожадными призывами беспощадно расправиться со «старшим братом».
     В Кишиневе до смерти зверски забили русского парнишку Диму Матюшина только за то, что он нарушил запрет разговаривать в молдавской столице на русском языке.
     В Намангане облили бензином и сожгли живьем пятерых русских солдат за то, что они – русские.
     В Баку и Душанбе беснующиеся толпы вопили:
     – Омоем кровью русских мостовые наших городов!
     И омыли, поскольку армии было приказано оружия ни в коем случае не применять, и «демократически-плюралистические» средства массовой информации с «самым искренним удовлетворением», с каким-то садистским упоением вещали, что «армия проявила сдержанность». И в Дубоссарах армия уже поистине безучастно наблюдала за тем, как сотни обученных – загодя обученных, и хорошо вооруженных – загодя вооруженных! – бандитов стрелял  в русских. А «демократически-плюралистические» средства массовой информации уважительно именовали этих убийц «боевиками», всячески понося, оплевывая «непобедимую и легендарную, родную армию», которая якобы била кого-то там из этих бандюг саперными лопатками.
     А потом еще и в Чечне… В маленькой, крохотной автономии, то есть в самой России, где помимо чеченских банд сразу же начали действовать и заранее подготовленные отряды иностранных мусульманских наемников. Во где русская кровушка полилась – рекой. Русских убивали там с особой жестокостью, не щадя ни стариков, ни детей. Русских женщин и девушек насиловали на глазах у связанных мужей и женихов. Русских, молоденьких, только-только призванных в армию, необученных солдатиков, захваченных в плен, кастрировали и обращали в рабов, а мы…
      Горько, больно, обидно… Стыд, позор, срам… Мне, посвятившему всю свою жизнь службе в армии, хотя я уже и вышел в отставку, стыдно было на улицу в родном русском городе выходить. А как военному журналисту и как писателю и за средства массовой информации было стыдно, хотя моих статей к печати давно нигде не принимали, где молча, а где и в открытую говорили – «не в жилу…»
     А в нашем северо-западном медвежьем углу, в глубинке русского захолустья, в возрожденном из небытия русском православном храме?
     Захожу, смотрю – красивые, добрые, но вконец растерянные лица знакомых и незнакомых русских женщин, чьи недавно призванные в армию сыновья оказались в том мусульманском пекле, в кровавой чеченской мясорубке. По телевизору показывают, как нашим пленным ребятишкам некие шариатские палачи отрезают головы. Едва ли не во все города и села необъятной России идут поезда с так называемым «грузом 200», то есть с цинковыми гробами из чеченского ада, которые еще и вскрывать не дозволяется, чтобы не увидели, кто там и что там, родные матери, жены и невесты. И в бессильном гневе сжимали кулаки оторопевшие отцы, а поп…
      А истово машущий кадилом наш русский православный поп знай долдонит дошедшее с затхлых времен Владимира Красное Солнышко:
   – «Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб». А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду…» (Мф. 5. 38—40)…
     А прозванный Борисом Кровавым Ельцин впал в нескончаемую запойную эйфорию. Он то на несколько дней где-то пропадал, вроде лечился, а говорили – забулдыжничал, то вдруг выныривал на телеэкран, залихвастски, изображая русского рубаху-парня, играл на ложках, а то и того хлеще – во время официального визита в Германию вдрабадан, в стельку, в дымину пьяный перед миллионами телезрителей дирижировал немецким духовым оркестром, корча бессмысленную, почти идиотскую ухмылку, то вдруг возникал в каком-то храме с зажженной свечой в дрожащих с похмелюги руках.
     – Вот вы какие… Все вы такие – коммуняки, – плевался честной многотерпеливый и многострадальный русский народ, и мне было стыдно, что я тоже состоял в партии, взрастивший такого Иуду. Так тот, Иуда из Кариота, тот-то хоть повесился, осознав ужас им содеянного, а этот…
     Ну как же, как же, он же – в церкви, он же – со свечой! Он же кается в грехах своих и прегрешениях, вольных и невольных, он же молится, бьет земные поклоны Тому, по Чьей воле все и свершается. И умиленно взирая на отекшую от постоянных запоев физиономию кающегося «царя Бориса Кровавого», наш русский православный батюшка вразумляет неразумную паству:
    – «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить…» (Мф. 7.1, 2).
     А его паства – это же овцы стада Христова. А овцы – они же знают, что уж их-то за их «суд», за их овечий «суд» будут судить по меньшей мере судом волчьим. Так лучше уж действительно «не судите, да не судимы будете…» Как там у дедушки Крылова? «Плохие песни соловью в когтях у кошки…»
     Плачут, глотают слезы, давятся слезами безутешные матери, жены и невесты в русском православном храме. Никого и ничего они не судят, лишь ставят свечи, истово крестятся да бьют земные поклоны Всемогущему Богу, моля сберечь их разнесчастных кровиночек, отправленных на убой в треклятую Чечню:
      – Господи, спаси и помилуй!.. Господи, сохрани… Господи! Господи! Господи!
     Молчит Всевышний и Всемогущий, молчит, не отзывается. Словно Ему и дела нет до этих слезно молящих Его русских женщин и девушек, до убитых горем русских мужиков. И страшно это Его бесконечное вечное молчание. А тем временем в Чечне…
     А в Чечне творилось нечто непонятное. Обстановка сложилась так, что весь массированный удар чеченских бандформирований пришлось принять на себя одной 6-й роте Псковского гвардейского парашютно-десантного полка. Выйдя в указанный район, рота перекрыла выход из Аргунского ущелья, по которому чернее и гуще черных туч устремились на прорыв мусульманские орды. И грянул бой. Бой невиданный по ожесточению, бой затяжной, небывало кровопролитный и до невозможности неравный. Дружинники великого русского князя Святослава, верша свой бессмертный подвиг под Доростолом, дрались десять тысяч против ста тысяч, то есть один против десяти. Здесь, как потом подсчитали, один против двадцати семи. Превосходство в силах почти тридцатикратное, и это при том, что наших десантников было всего-навсего 96.
     Руководил прорывом Черный Араб, иорданский еврей Эмир Ибн аль-Хаттаб. Первое, что он изрек, войдя в соприкосновение с нашими десантниками, это требование подобру-поздорову убраться прочь, поскольку есть у него договор с российским федеральным руководством о беспрепятственном выходе из ущелья. А когда в ответ загремел шквальный огонь, отдал приказ всех сопротивлявшихся перебить. Знал, значит, что их здесь немного. Откуда? И кто, и за какую цену, или во имя чего, предал 6-ю роту?
     История об этом пока что молчит. Начавшись в 12.30 29 февраля, бой закончился только утром 1 марта 2000 года. Когда у изнемогавших от перенапряжения наших солдат закончились боеприпасы, они по-русски сошлись с врагом врукопашную. Дрались прикладами автоматов, саперными лопатками, ножами, руками, ногами. Дрались из последних сил, но не дрогнули, не сдались, не отступили, не пропустили войско Черного Араба из ущелья. В живых чудом осталось шесть человек. С них взяли подписку о неразглашении сведений о тех событиях.
      – Как же так? Что же это такое? – плакали, изнемогая от горя матери, жены, сестры и невесты героически погибших русских солдат. И окормляющий этих «овец» поп-батюшка успокаивал, «врачевал» их души:
     – «Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего» (Левит 19, 18).  А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…» (Мф. 5. 43, 44).
     Просачивались, правда, и сюда, в русскую глубинку, слухи о том, что ближайшему и лучшему из числа новорусских олигархов другу Ельцина Борису Абрамовичу Березовскому, возведенному в ранг председателя Совета безопасности, было поручено вести переговоры с чеченскими полевыми командирами, и он передал Шамилю Басаеву большую сумму денег в валюте – целый чемодан! Да и не поповское это дело – разбираться в таких вопросах, на то есть финансовая и самая-самая «демократическая новорусская» власть с длинной еврейской фамилией Борисы Олигарховичи Березовско-Гусинско-Смоленско-Чубайсо-Грефо-Абрамовичи и прочая и прочая. Не зря же в народе исстари говорят, что попу – что: отзвонил – и с колокольни долой, а там – хоть трава не расти, ибо до Бога – высоко, до царя – далеко, ну и не суй свой поповский нос, куда тебя не просят. Есть у тебя свой приход, есть свои прихожане-овцы, вот и паси, окормляй.
     А что касаемо овец… От овец что требуется? От овец требуется бездумная, тупая, безропотная покорность и страх Божий как перед Самим Богом, так и перед пастырем-окормляющим. И чтобы все чин-чином, чтобы все прихожане-миряне пребывали в благолепном смирении и покорности. А то ведь известно же, что и одна паршивая овца все стадо портит.
     Хоть он вслух того и не говорил, но по всему было видно, что такой вот паршивой овцой виделся нашему молодому попу прежде всего аз многогрешный. Он-то ко мне с добром, а я все против него ежом, все со своими атеистическими выкрутасами. А на то, шут его побери, меня сама жизнь подбивала, закавыки подбрасывала. Утверждение
 в самопровозглашенной республике Ичкерии шариатского правопорядка и закрепление законом исламского образа жизни  проводилось чеченскими «боевиками» с далеко идущими стратегическими целями. Одно из убедительных свидетельств тому – своего рода чеченская «Майн Кампф», книга Магомеда Тагаева «Наша борьба, или Повстанческая армия Имама». В ней, в частности, говорится:
     «России как национального государства никогда не было, поэтому идет нормальный процесс завоеванными народами самостоятельности, независимости своей земли, родины. Естественно, Россия останется в пределах только исторической Московии, Тверской и Новгородской области. Надо воспользоваться моментом, пока у руля находится слабоумный чиновник Ельцин, и срубить этому деревянному слону ноги. Война, которую русское воинство развяжет на Кавказе, легко перекинется или будет перенесена армией Имама на русские провинции Вологду или Череповец, Архангельск, Мурманск, Мончегорск, Рыбинск, Ярославль, Кострому, Рязань, Курск, Орел и так далее. И, конечно, Москва, Санкт-Петербург и Екатеринбург. Ведь нам все равно где умирать – что здесь, что там…»
     Такая вот стратегия. И – тактика:
     «Мы постараемся увеличить цифру убитых русских, воюя на русской территории с мирным населением; во-вторых, на нашей стороне Всевышний; ну и, в-третьих, нам терять нечего.
     Все на войну с империей! Все на войну с русскими!..
     Такова должна быть позиция каждого кавказца, войти в его плоть и кровь, должна быть приоритетной во всех направлениях нашей деятельности и жизни.
     Смерть русским захватчикам и оккупантам! Смерть, смерть и еще раз смерть!»
     Что скажешь, что почувствуешь, зная о таких целеуказаниях и призывах?
     «Несть ни эллина, ни иудея?..»
     И в подтверждение тому по всем радио и телевизионным каналам:
     – Преступность национальности не имеет!
     И по самому «культурному» российскому телеканалу «Культура» в ответ на возмущение русских людей откровение министра культуры Швыдкого:
     – Русский фашизм страшнее немецкого!..
     Веселенькое кино! В Чечне работали подпольные базы для создания и обучения многочисленных бандитских террористических групп. Эти разбойничьи гнезда располагались в бывших пионерских лагерях и домах отдыха трудящихся. Туда скопом прибывали наемники и добровольцы из Таджикистана, Киргизии, Узбекистана и других республик Кавказа, Арабских Эмиратов, из Африки и других регионов. Обучали и тренировали боевиков и диверсантов инструкторы из Иордании, Пакистана и ряда других стран.
     Под руководством иорданского еврея Эмира аль-Хаттаба, по кличке Черный Араб, был создан Институт Кавказа – филиал международной организации «Братья мусульмане». Их целью было создание единого исламского государства от Каспийского моря, где в древности находился иудейский Хазарский каганат со столицей Саркел, до Черноморского побережья. И покатилась по всей России кровавая волна диверсий и террора, которую иначе как войной и не назовешь.
      В ноябре 1991 года Шамиль Басаев вместе с двумя террористами организовал угон российского самолета из аэропорта Минеральные Воды в Турцию. В июне 1995 года его же отряд провел террористический разбой в Буденновске, где погибли более ста мирных жителей, в числе которых были и беременные женщины. За эту «доблесть» русскоязычный «правозащитник» Сергей Ковалев восхищенно назвал его благородным чеченским Робин Гудом. В Чечне этого «Робин Гуда» объявили национальным героем, и российский телеканал НТВ радостно оповестил: «В Чечне дети играют в Шамиля Басаева, а новорожденные получают имя – Шамиль».
     1996 год. Банда Салмана Радуева ворвалась в Кизляр. Чеченцы захватили больницу и согнали туда три тысячи человек. В качестве выкупа потребовали вывести российские войска из Чечни. Операция закончилась чудовищным кровопролитием, гибелью сотен мирных граждан и детей.
     31 августа 1999 года в Москве… В Москве! – на Манежной площади сработало взрывное устройство. 41 человек ранен, 6 из них – тяжело.
     В тот же день в Москве… В Москве! – взорван дом на улице Гурьянова. 94 убитых. Сильно пострадал соседний дом.
     Когда после этого было решено проверять паспорта въезжающих в Москву граждан «кавказской национальности», незамедлительно последовали бурные телевизионные протесты «великого интернационалиста» Владимира Познера и его «единомышленников» И тут же – поддержка небезызвестной радиостанции «Голос Америки», выступившей против «нарушения прав человека», против «дискредитации по национальному признаку». И дальше оставалось только затюканно втягивать голову в плечи.
     В Москве благодаря принятым мерам удалось предотвратить еще два взрыва, но прогремел взрыв жилого дома в Волгодонске…
     Прогремели взрывы жилых домов в Буйнакске и Махачкале…
     Взрывы на вокзалах – в самых многолюдных местах! – в Невиномыске и Пятигорске…
     И опять в Москве на Каширском шоссе…
     И всюду – десятки и сотни убитых и раненых. И едва ли не каждый день сообщения о новых и новых терактах, убийствах русских семей, изнасиловании русских женщин и девушек, разбойных нападениях, похищениях русских людей и продаже их в рабство. А наряду с тем в Лондоне состоялся Международный съезд исламских террористов, согласно резолюции которого России был объявлен джихад – «священная война за освобождение Кавказа».
     Мы со школьных лет помним пушкинскую «Песнь о вещем Олеге», который «за буйный набег отмстил неразумным хазарам». Огромная еврейская держава Хазарский каганат простиралась от Карпат до далеких степей Сибири, на юге ее неприступные по тем временам крепости находились в пределах современной Чечни. Главная из них – Саркел, в переводе – Белый дом, была окружена мощными каменными стенами толщиной до четырех метров, за которыми в прекрасном дворце жил верховный правитель – каган с 25 женами и 60 наложницами. Вот это царство «за буйные набеги» на Русь и стер с лица земли великий русский князь Святослав. Теперь его намеревался возродить иорданский еврей Эмир аль-Ибн аль-Хаттаб, он же Черный Араб, объявивший джихад России. Правда, не удалось: погиб, вскрыв пропитанное ядом письмо от другого претендента на роль кагана – «маленького чеченского генералиссимуса» Джохара Дудаева.
     А всячески способствовавший этим несостоявшимся каганам ближайший сподвижник Ельцина-Эльцына Борис Абрамович Березовский скрылся и преспокойно обитает в том же Лондоне. Где, кстати, находится абсолютно тайное общество – так называемый комитет 300, та самая глубоко законспирированная  подпольная организация, которую именуют мировой закулисой, мировым правительством и жидо-масонством, на протяжении столетий продвигающимся к мировому господству.
     Любопытная перекличка времен и событий, не правда ли? Более сотни лет, по некоторым данным – около полутора века, Древняя Русь выплачивала иудео-хазарскому каганату «дань кровью», то есть вынуждена была посылать своих воинов умирать за торговые пути еврейских купцов. В дальнейшем вставала альтернатива: полное рабство или гибель. От иудаизма, от полной иудоизации Русь спас великий русский князь Святослав. Его, несомненно, следует числить первым национальным героем России. А вместо этого – едва ли не полное забвение. Почему? А, оказывается, потому, что он был язычником. А вот его сын, его незаконнорожденный, прижитый им от ключницы-еврейки Малуши бастард-байстрюк Владимир, крестивший Русь, вон в какой чести и славе. А справедливо ли?
     От дурного семени не жди доброго племени. Зачатый в грехе и рожденный распутной жидовкой, Владимир и сам был великим распутником и прелюбодеем. «От греховного бо корени зол плод бывает, понеже бе была мати его черницею, – поведал летописец. – Был Володимер побежден похотью женскою, и были ему водимы: Рогнеда, которую посадил на Лыбеди, где сейчас стоит сельцо Предславино, от нее же родились четыре сына: Изяслав, Мстислав, Ярослав, Всеволод и две дочери, от Грекини Святополк, от Чехини Вышеслав, а наложниц было у него 300 в Вышегороде, а 300 в Белегороде, а 200 в Сельце, которое называют ныне Берестовое. И был несыт блуда, приводя к себе мужски жены и девиц растляя…»
     Отношение православной церкви к распутникам было неизменно отрицательным. Это четко сформулировано в «Ответах митрополита Иоанна II» в конце XI века: «Яко же бо и чюжею женою пребывающа любодеем нарицаем, не принимаем в причащение, дондеже престанут в грехе…» А тут гляди-ка ты, хотя и всю Русь на бабу, то бишь на византийскую царевну променял, все равно – Владимир Красно Солнышко. «Что не позволено быку, дозволено Юпитеру…» А затем…
     Документы тех времен сохранили сведения, что уже к концу X века на Киевскую Русь проник ислам. И виновником тому был опять же князь Владимир. Вот Муххамед аль Ауфи в своей книге «Сборник неизданного и собрание блестящих рассказов» в главе «О путях и государствах» повествует:
     «В 300 году хиджары руссы приняли христианство и вложили мечи в ножны, но так как они не знали другого способа добыть себе пропитание, а прежний был для них теперь закрыт, то жить им стало трудно и они почувствовали склонность к исламу и сделались мусульманами. Их побуждало к этому желание вести войну за веру. Они отправили послов к Хорезмшаху. Царь их носил титул Владимир…»
     Вот так-так! Поистине, единожды предавший предаст и впредь. А есть ли подтверждение тому в наших источниках? Прежде всего – характерные умолчания. Так, наши летописи ничего не говорят о последнем десятилетии жизни «крестителя Руси Владимира. А после смерти его почему-то тайно хоронят ночью, в церкви, рядом с его бабкой Ольгой и женой Анной. Почему – тайно? Да потому, что он умер мусульманином, и хоронить его в христианской церкви надо было действительно без огласки.
     А вот еще деталь. В Радзивилловской летописи есть изображение русского знамени, на котором вышиты знаменитые мусульманские символы – полумесяц со звездой. И еще изображение Святого Владимира с его дружиной. Впереди – два знаменосца. У одного в руках знамя, идентичное более поздним прапорам стрелецких полков, а на знамени второго – надпись арабскими буквами!
     И еще. В летописи упоминается, что и княгиня Ольга, и Анна, и сам Владимир были похоронены в саркофагах из мрамора. И вот в 1655 году киевский митрополит Могила находит в развалинах знаменитой Десятинной церкви «два мраморных гроба, в которых по свидетельству положенных на них надписей лежали кости Святого князя Владимира и супруги его, царевны Анны…»
     Такие вот игрушки-побрякушки в развалинах древней православной церквушки! Надписи-то были сделаны, оказывается, арабской вязью. И если обычно мощи святых берегут и выставляют напоказ, как святыню, то тут уж действительно за лучшее о таковых умолчать, а то ведь, мягко говоря, как-то нехорошо на душе становится. Истинно – един в трех лицах, и везде – истинно истовый. Сперва истовый язычник, потом – истовый христианин, а под конец жизни – истовый мусульманин. Ай да Владимир, ай да Красно Солнышко!.. Ай да сукин сын!..
     Впрочем, разве в нем одном только дело? Имеется масса исторических свидетельств тому, что вплоть до эпохи Ивана Грозного мусульманство было самой распространенной религией на территории России. Вон на многих гравюрах и миниатюрах русские люди изображены в чалме. Скажем, Василий III и даже Степан Разин. А это, разумеется, наводит на такие вопросы, на какие вот так вдруг не ответишь. Что ж тут спрашивать провинциального русского батюшку. И все же я не утерпел, спросил, что он по этому поводу может сказать. Да лучше бы и не спрашивал: поп отшатнулся, словно я его в грудь ударил. Чем снова, в который уж раз оттолкнул его от себя. Но от мыслей-то, от навязчивых вопросов, коль уж они зашевелились в мозгу, вот так разом не отстранишься. Это же все равно что работу сердца остановить.
     А мысли сплетались в страшно, до невозможности запутанный клубок. Выходило так, что принявший православие русский народ вынужден был на протяжении всего тысячелетия отбиваться и от католицизма, и от иудаизма, и от мусульманства. И вот опять – еще не освободился от ига иудейского, а над ним уже нависает иго исламское…

                «Просто придурки…»

     И снова приснился мне странный сон. Мне приснился мой комдив Герой Советского Союза генерал Живолуп. Будто бы он пришел ко мне и говорит:
     – Слушай, Сергей, что-то я тебя не пойму. Не узнаю я тебя. Что ты тут какой-то хреновиной занимаешься? То, смотрю, со вчерашними коммунистами препираешься, то с этими, как их, какими-то демороссами-едренароссами вздоришь, то вот теперь еще и с каким-то попом…
     – Да как же, – говорю, – товарищ генерал, как же не вздорить, дорогой Михаил Андреевич, ведь ты только посмотри, до чего мы дожили, до чего докатились!
     И рассказываю, значит, ему о том, до чего он, слава богу, не дожил. Вот, говорю, с того подлого часа, когда над Кремлем спустили наш Красный флаг, наше гордое Красное знамя, с того все и началось. Украдкой ведь спустили, воровски, ночью. А взамен подняли бело-сине-красный. Или бело-голубой-красный, что дало повод для насмешек: белые и голубые к власти пришли, ну и красные, что к ним переметнулись. Не говоря уж о том, что в годы Великой Отечественной войны такой «триколор» был у генерала-предателя Власова.
     И государственный герб, говорю, заменили. Вместо серпа и молота – символа хозяев государства рабочих и крестьян, – ну, ты только погляди – какая-то двухголовая чудо-птица. Говорят – орел, но если с двумя головами – это как понимать, а? И снятся мне дурные сны, что он, как коршун Прометею, клюет русскому богатырю Святогору его печень…
     Что, шучу? Какие тут на хрен шутки? Была мирная трудовая жизнь, была вера в лучшее будущее, а тут…
     Когда живешь в провинции, в русской глубинке, как смотришь на то, что творится там – «наверху»? Да, мол, шут его знает, что они там в Москве творят, чего чудят-мудят-выкаблучивают? Только ведь что получается? Получается по старинной русской поговорке: «Паны дерутся, а у мужиков чубы трещат…»
     Да и страшно же жить стало, страшно. Ты же знаешь, говорю, Михаил Андреевич, каким тихим да мирным, спокойным да уютным был наш районный городок Гдов. А тут вдруг прибегает вечером перепуганный соседский мальчишка, так, мол, и так, тушите свет, запирайтесь на все замки, чеченские боевики едут! Чего смеетесь, не верите? Вон вокруг Гдовского «Белого дома» и даже вокруг милицейского дома уже усиленная охрана выставлена. Круговая оборона…
     Вот-те на! Где та Чечня-Ичкерия, и где Гдов, а – нате вам! Впрочем, черт его знает, мало ли что… Звоню в милицию – да, говорят, на всякий случай приказано взять все государственные учреждения под усиленную охрану. И еще велено обеспечить безопасность лиц кавказской национальности. Народ-то на них обозлился…
      Ну и ну! Режут, берут в заложники, увозят в чеченское рабство русских, а под усиленную охрану чиновников да кавказцев. А вы, русские, как хотите. Тушите свет, запирайтесь на все крючки, а в случае чего – хватайте топор или вилы. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих…
     В ноябре 1999 года в Стамбуле состоялся этот, как его… тьфу, саммит ОБСЕ. Борух Ельцин-Эльцын доложил главарям западных стран: в результате террористических актов в России от рук чеченских экстремистов пострадали 1580 человек. Похищены 935 заложников. Бандитами удерживаются около 200 пленников, с ними делаются ужасные пытки, видеопленки по которым нельзя смотреть равнодушно…
     Ну – Президент! Ну – царь Борис Кровавый! По своим-то из танковых пушек палить приказывал – небось слов не выбирал. А тут – накося: «пострадали… удерживаются… делаются…»
     А по телевизору – шум-гам о каких-то «взрывоопасных антисемитских плакатах» возле шоссе под Москвой, о грубых националистических выходках «нацболов-лимоновцев», о русском «насильнике» полковнике Буданове, о «фашиствующих» бритоголовых скинхедах…
     Из Чечни русская женщина пишет председателю Совета Федерации Егору Строеву: «Я не боюсь, что меня убьют. Убивают здесь русских ежедневно. Страшно, когда издеваются, мучают, насилуют. Я проработала здесь более 30 лет с учительницей Марией Васильевной. Ее убили, нанесли 12 ножевых ран, разбили всю голову, замучили, все село об этом знает. Убили ее же бывшие ученики чеченцы. Умоляю, прошу вас, помогите…»
     Увы, увы, уже и верховная наша власть оказывалась то ли бессильной, то ли хрен ее знает какой! Вон даже и в печати уже о мусульманских зверствах пишут. Проскользнула информация, что в станице Шелковская зарезан последний русский житель, 90-летний старик, который не мог заплатить чеченцам наложенную на каждого русского дань. Его зверски избили, подвергли нечеловеческим пыткам, после чего зарезали своим излюбленным способом – ножницами для стрижки овец. Иного эти христианские овцы и не заслуживают!..
     Охо-хо! Еще на заре русской истории славяне проклинали эти места. Здесь, близ нынешней станицы Шелковской, высились неприступные башни и стены одной из твердынь Хазарского каганата – Семендера. Отсюда хазарские жидовины совершали свои «буйные набеги» на Русь. Они грабили, жгли, убивали, уводили с собой многочисленных русских в полон. Эти благодатные места оглашались стонами русских невольниц, которых насиловали, прежде чем продать в гаремы Востока. Доводилось мне читать о том времени былину «Бой Ильи Муромца с жидовином», да и ту в рукописном варианте. Такие былины почему-то у нас оказались преданы забвению.
     А вот что писал о том великий русский патриот митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн:
     «Славянские земли в IX—X веках стали для иудейских купцов источником «живого товара». Русские рабы и рабыни во множестве отправлялись в страны исламского мира, где юноши высоко ценились за здоровье и силу, а девушки – за красоту… Конечной же их целью было разрушение Киевского славянского княжества с последующим включением его в состав каганата, или создание еще одного иудаизированного, подобно Хазарии, государства на торговом пути «из варяг в греки». Такой исход сделал бы евреев финансовыми и торговыми господами всего евразийского пространства – от границ Китая до Пиринейского полуострова» .
     А сегодня цель не та ли, а? Говорят, история не повторяется, а так ли? А если повторяется, то как и во имя чего? Ведь вот же, смотрите, «буйные набеги» простерлись уже до самой Москвы и в саму Москву. После жуткой террористической бойни в Беслане российский президент вынужден был признать, что России объявили войну. Вот только не сказал, кто объявил, почему и зачем. То ли и сам подрастерялся, то ли по каким-то иным, более важным причинам.
     Да и то сказать – война-то уже не в далекой Чечне, а в Подмосковье и даже в самом центре Москвы. Подмосковный Красноармейск, древний русский город Углич. О происшедшей здесь трагедии писали немало, дивясь тому, как могли джипы, набитые вооруженными чеченцами, беспрепятственно проехать через всю Россию. Целый караван прошел – из восемнадцати машин. И опять – взрывы, страшные взрывы, гибель мирных русских людей, да вот в этом кровавом списке и еще одно проклятое место – театральный центр на Дубровке в Москве.
     Ну, об этом-то хоть широко оповестили. Вынуждены были оповестить по требованию самих террористов. А ведь во многих населенных пунктах необъятной России страшные и кровопролитные разбои проходили при полном молчании «демократически-плюралистических» средств массовой информации. Причем совершались злодеяния не только чеченцами, но и представителями других национальностей еще недавно «братских» союзных республик. В Красноармейске резню учинили армяне. В Казани толпа татарских националистов повалила памятник Ивану Грозному и жестоко избила «подвернувшихся под горячую руку» русских.
     А кровавая трагедия в дагестанском городе Каспийске? Взрыв раздался 9 мая в 9.30 утра. До начала парада Победы в Москве оставалось 10 минут. О событиях такого рода президенту докладывают немедленно. И все же в своей речи российский президент о происшедшем не обмолвился и словом. Лишь после парада обронил: «Не позволим испортить праздник…» Как будто праздник уже не был испорчен. Как будто 45 погибших и более сотни раненых всего лишь «обыкновенная выходка» какого-то подгулявшего хулигана.
     А сколько их – таких «выходок»! Убивали журналистов, губернаторов и вице-губернаторов, русских ученых и деятелей русской культуры, русских генералов, русских спортсменов. Кто? А кто их знает, поди, мол, разыщи, улизнули. Под Новгородом в небольшой русской деревушке, в построенной собственными руками русской бревенчатой избе убили замечательного русского писателя-историка Дмитрия Балашова. Убийство приписали его сыну. Сонным, якобы из личного пистолета, был ночью застрелен попытавшийся объединить для сопротивления патриотически настроенных офицеров генерал Рохлин. Убийство приписали его жене. Ну, право, кто же в это вранье поверит?! Но убийцам и их заказчикам-вдохновителям наплевать, поверите ли вы, русские христианские овцы-бараны, или не поверите. Сделано черное дело – и концы в воду. А вы, овцы-бараны, цыц – и не рыпайся! Молись и смиряйся! Иначе…
     Не хотелось в такое верить, но страна погрузилась в атмосферу беззакония, безысходности и непреходящего страха. Страх витал повсеместно. Страхом веяло со всех сторон. От обвальной безработицы – страх потерять работу. От нищенских зарплат и пенсий, да еще и при их затяжной, до полугода, а то и года, невыплате, – страх умереть от голода. От разрушения системы здравоохранения и сообщений о более 50 процентах фальшивых лекарств – страх заболеть. От непрерывного скачкообразного взлета цен на продукты питания – страх впасть в нищенское прозябание.
     Господи! Господи! Господи! Страх! Страх! Страх! Страшно в вечерний час выйти на улицу. Страшно пойти в театр или к друзьям. Страшно, возвращаясь домой, войти в подъезд. Страшно за отведенного в детский садик или ушедшего в школу ребенка. Страшно вообще перед неведомым будущим, страшно перед ничего доброго тебе не сулящего завтрашним днем.
     – Стыдно, Сергей?
     – Стыдно, товарищ генерал. Стыдно, дорогой Михаил Андреевич. Ах, как стыдно. Если б кто только знал, как стыдно! Стыдно, невыносимо стыдно жить с ощущением своего бессилия перед угрожающей тебе со всех сторон опасностью.
     – У страха, Сергей, глаза велики.
     – Да, товарищ генерал! Именно так! Непрекращающийся страх при безысходности угнетает, подавляет волю, превращает человека в жалкого труса. А трус с парализованной волей, не пытающийся сопротивляться, это и вообще уже не человек, а презренное существо, с которым можно делать, что хочешь.
     – Как волку с овцой.
     – Именно. Ибо страх губит даже самый главный, природой данный инстинкт – инстинкт самосохранения, инстинкт жизни. Не зря же в народе говорят: «Страх страшнее смерти».
     Кстати, ученые установили, что страх имеет некую свою энергию, которая передается от одного живого существа к другому, даже от людей к собакам, и вызывает цепную реакцию страха. Более того, Комитет 300 научно обоснованно применяет страх как основу для управления массами, поскольку страх всегда и во всех случаях гораздо более эффективен, чем любые физические воздействия. Наблюдая за долгосрочным распространением страха в нашей стране, руководство этой преступной организации по всей видимости склонилось к тому, что русский народ едва ли не повально утратил свои лучшие качества, исчерпал свой национальный неустрашимый дух. Не зря, мол, даже сами русские признают, что за XX век в России исчерпан лимит для войн и революций. Вон даже Геннадий Андреевич Зюганов…
     – Кто такой Зюганов? Не знаю такого…
     – Ну, сегодняшний главный коммунист. Да и не он один. Потому что… Потому что, начиная с 1905 года, – четыре революции. Ну, эта, горбачевско-ельцинская, закончившаяся расстрелом Дома Советов. Что, контрреволюция? Да, и я так считаю, но дело не в этом. Дело в том, что стыд-то для нас какой! Мир, весь мир с немым обалдением наблюдал по телеканалам Си-эн-эн, как русские танкисты палили из пушек по русскому парламенту, как русские стреляли в русских.
     А первая мировая война? А война Гражданская? А затем – красный террор, ликвидация целых сословий и классов. Прямо скажем – уничтожена была лучшая часть русского народа, цвет нации. Раскулачивание опять же, большевистские репрессии. А затем – Великая Отечественная. Тоже ведь первыми шли в бой и гибли лучшие из лучших. Миллионами гибли, потери – десятки миллионов. А в промежутках между этими погибельными передрягами – тяжелый, прямо-таки сверхчеловеческий труд. Коллективизация, индустриализация, голод, разруха, восстановление уничтоженных, дотла сожженных городов и сел, возрождение народного хозяйства.
     – Ну, ты мне уже целую лекцию закатил. Будто я этого не знаю…
     – Да это я к тому, что не тот, говорят, не тот уже, каким был, великий русский народ. Надорвался, говорят. Выдохся. Установлено, что для того, чтобы восстановить загубленный пласт плодородного чернозема, требуется не менее 150 лет. А для возрождения народа?..
     – Ты к чему это, Сергей, а? К чему клонишь?.. Да, не зря с попом спутался. С кем поведешься, от того и наберешься. Научился проповеди читать, сопли рукавом размазывать…
     – Хорошенькие сопли! Кровавые! Зря, что ли, Збигнев Бжезинский заявил, что после развала Советского Союза главным врагом США является православие.
     – А ты сразу и клюнул на эту удочку? Забыл, как они нас с настильно летящим самолетом за нос провели? Запустили утку, что ничего из этого не получилось у них, ну, мы разработки и бросили. А они втихаря продолжили, и – пожалуйста… Не так ли и тут, а? Укрепляйте, мол, воинство Христово, а на армию плюньте… И вообще на весь свой народ, поскольку он давно никуда не гож.
     – Ну, не я один… Вон Виктор Астафьев – не чета мне прозаик, а и тот, глядя на нас, сегодняшних, сквозь зубы цедит: «Тупое мычащее стадо…» А Владимир Максимов? «Сотой доли их, этих экспериментов, – пишет, – хватило бы любому народу, чтобы в течение суток снести такой режим с лица земли вместе со всеми силовыми структурами и сворой обслуживающих его интеллектуальных шавок, а русский…» А ведь это – диссидент, кого Советская власть за бугор выперла. Где же наша русская национальная гордость? Где русское национальное достоинство? Где русское мужество? Трусы! Жалкие трусы! Все трусы!
     Да и в той же Чечне. Там и всего-то миллион населения, из которого почти половина – русские. 400 тысяч русских! Почему же не сплотились, почему не дали отпор? Трусы! Жалкие трусы! Они, видите ли, великие интернационалисты, они не хотят, чтобы их русскими националистами обзывали. Ну и получили… Трусы! Жалкие трусы!
     – А я тебя, героя, в боевой обстановке первого расстрелял бы. Как Тарас Бульба своего выродка Андрея…
     – За что?!
     – А как первого труса! Как на фронте мы расстреливали сеющих панику, подрывающих моральный дух! Как болтуна… Забыл: болтун – находка для шпиона и врага… А то научился трепаться и мелешь, не думая, что… Куда ж там – даже в рифму! «Берите бритву, нож или бомбу, а ежли у которых нету рук, пришел и бился лбом бы!» Что ж не идешь? Что ж отсиживаешься за спиной у необученных солдатиков?!
     – Ну, тогда всех к стенке! Всех! «Так продать своих, продать веру?!» – вот за что Тарас Бульба сына. А мы? Начиная с наших вождей… Генсек Горбач – он же был и Верховным главнокомандующим. И Президент Ельцин – тоже… А где это в мировой истории такое было, чтобы Верховный правитель расстреливал свой народ? Чтобы Верховный главнокомандующий предал свою армию? А?.. А мы – народ, а мы – армия? На наших глазах насилуют наших матерей, наших жен и невест, а мы? В Чечне даже русских бабушек насилуют! В Чечне наших детей истязают, вышвыривают из окон, вспарывают животы у беременных…
     А тут недавно показывали, как за совсем еще малолетнего русского мальчонку выкуп требовали. Вот, смотрите, по телевизору видеозапись гнали, сегодня отрезаем ему один палец. Р-раз! – ножницами, – видите? Если не заплатите миллион – завтра второй. И – вопящему, корчащемуся от боли ребенку: «Говори, говори родителям, чтобы выкупали! Говори!..» Так и отстригли бедняжке на правой руке все пальцы…
     – Ты мне, Сергей, на психику не дави!.. Жутко, конечно. И я же не железный.
     – Я себе, себе прежде всего давлю. Как там у Достоевского? Одна слезинка невинного беспомощного ребенка дороже всех войн и революций, а мы… Никто, конечно, находясь в здравом уме, не бросится под колеса мчащегося поезда. Но если на рельсах в этот момент оказался его ребенок… А у нас в России сегодня на рельсах… У нас сегодня беспризорников больше, чем в годы Гражданской войны, а мы… А ведь это наши русские дети… Дети нашего русского народа! Что ж мы, как распоследние подонки и трусы, смотрим на их муки отстраняясь, будто все это лишь какое-то несуразное кино?!
     По данным пресс-службы при нашем правительстве, в России сейчас миллион беспризорных детей. Генеральная прокуратура говорит, что три миллиона. А независимые эксперты считают, что около пяти миллионов.
     А продажа детей и подростков в рабство, тайный и явный вывоз в Чечню и «за бугор»? В 1991 году «с легкой руки» Раечки Горбачевой – жены Мишки Меченого, «отца перестройки», Детский фонд имени Ленина (ну и стечение имен!) начались «международные усыновления» русских сирот. И пошло. В год вывозили по 11 тысяч младенцев. Куда? Что? Кому? Многих – «для изъятия донорских органов», других – для сексуальных утех богатеньким «родителям».
     Господи! Господи! Господи!..
     – Во, во, молись, Сергей, твое дело теперь молиться вместе с твоим попом, а Боженька услышит и виновных накажет…
     – Товарищ генерал! Дорогой Михаил Андреевич! Тут ведь тоже все далеко не так просто, как нам бы того хотелось! Если в прежние времена России грозили западное окатоличивание и хазарско-иудейское иго, то теперь для нашей русской нации роковой может стать опасность южная.
     – Россия – для русских?
     – А для кого же? Может, Россия – для всех? Она публичная девка, что ли?
     – Чистота крови?
     – Чистота духа! Русского духа! На Руси исстари говорят: «В здоровом теле – здоровый дух». Но при этом имеют в виду наш, русский дух. Еще и усмешка такая бытует: «Папа – турок, мама – грек, а я – русский человек». Да, русский, если русский духом. А вот если дух нерусский… Но о каком же русском духе можно говорить, если согласно все той же бесстрастной статистике два миллиона наших ребят безграмотны, не учатся в школе, не умеют даже на родном русском языке читать?
     Ну и не мне, товарищ генерал, не мне, дорогой Михаил Андреевич, объяснять генералу, годится ли малограмотный призывник для современной армии. Не говорю уж о достаточном количестве призывников и их национальной принадлежности. Расширение Российской империи на Юг происходило, когда на русскую женщину приходилось шесть-семь рожденных детей, а на мусульманскую – по три-четыре. Славяне в России тогда не только десятикратно превосходили турок по численности, но и обладали более высокой жизненной энергией. Теперь же положение резко изменилось, русское население, начиная с 1991 года, стремительно сокращается, а русская нация тяжело больна. Больна физически и духовно. Какая уж тут чистота русского духа!
     Да в той же Чечне… Попавшим в плен русским солдатикам говорили: переходишь в нашу мусульманскую веру – сохраним жизнь. Не переходишь – отрезаем голову. И кто не соглашался – отрезали, зверски отрезали на виду у других, и многие, дрогнув, соглашались.
     А потом эти, как их… Ну – мигранты. То есть те, кто после развала Советского Союза начали массово переселяться в Россию из бывших «братских» республик. Их же уже что-то около десяти миллионов набирается. А то, пожалуй, и поболе. Мусульмане ведь. И наши женщины, выходя за них замуж, их религию принимают. У нас же, у русских женщин, так: «Куда иголка, туда и нитка…» А что им остается делать, если своих, русских мужиков, не хватает. Поспились, от безработицы поопустились, семью прокормить не могут. Потом удивляемся, что русские бабы не рожают и ежегодная убыль населения в России под миллион. Вон уже и средства массовой информации в открытую вопят, что скоро в Москве не останется русских.
     Вот и наш российский президент туда же. «Тот, кто говорит: «Россия – для русских», – по телевидению возгласил, – это либо непорядочные люди, которые не понимают, что они говорят, и тогда они просто придурки, либо провокаторы, потому что Россия – многонациональная страна» (РТР, 18.12.2003).
     – Так вот, товарищ генерал, так, дорогой Михаил Андреевич. Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Скажи я президенту нечто в этом роде – тут уж и вовсе в круглых дураках окажусь, а так хоть полудурок, поскольку считаю, что Россия и создана русским народом, и была и остается страной прежде всего для русских. И уж не знаю, как кто, а мне не хотелось бы, ох, как не хотелось бы, чтобы Россия из православной страны, какой она была в течение тысячи лет, превратилась в какой-нибудь мусульманский халифат. Жаль, нет на таких умников великого русского князя Святослава!
     Сморозил такую вот тираду и вдруг слышу:
     – А ты?
     – Что – ты?
     – Как – что? Языком-то  ты вон какой герой, а делом? Что, мелок в штанишках? Ты же летчик! Ты военный летчик! Ты русский военный летчик! Ты русский крылатый витязь! А современный военный самолет с его вооружением – это же такая сила… Такая силища! – всего стотысячного воинства князя Святослава стоит. Вот и поди в наш авиационный гарнизон, сядь за штурвал такого сверхзвукового бомбовоза и… Ну, сам понимаешь. Так, мол, и так, ставлю ультиматум. Не прекратите политику, погибельную для русского народа, – пеняйте на себя! А?.
Не тот радиус

     Проснулся я в холодном поту. Сны-то мои обычно сбываются. Иной раз один к одному. А этот?.. Что-то слишком уж заковыристо, слишком… Впрочем…
     И этот сбылся. Причем довольно быстро. Правда, не совсем так, как  хотелось бы, но приблизительно. Прибывает вдруг ко мне представительная делегация. Церемонно так, здравия желаем, и все такое прочее, вам и вашей уважаемой супруге пригласительные билеты на торжества по случаю полувекового юбилея нашего военно-авиационного гарнизона. Как-никак,         вы один из тех, кто служил здесь с первых дней его основания, и так далее, и тому подобное. Так что милости просим, рады будем видеть, тем паче, что кое-кто из старожилов военного городка вас помнит… А как же, очень даже, очень…
     Мы с моей дражайшей лишь молча переглянулись. Мать моя родненькая, подумать только – пятьдесят лет!.. Пятьдесят лет… Полвека, как я прилетел сюда для продолжения летной службы из Германии, а словно вчера все было. Да и мы с моей милой уже сорок девять лет как вместе…
     – Ну, я-то не смогу, – вздыхает. – И рада бы, но не смогу. Сил нет… Здоровьичко не то, чтобы по балам разъезжать. Куда уж мне, с клюкой…
     Ну что тут скажешь? Ничего не скажешь. Я уж тоже хотел было отказаться, такие, мол, дела, такие обстоятельства, но она поняла меня и запротестовала:
     – Нет, нет, ты не отказывайся. Ты поезжай. Обязательно поезжай. Непременно. И от меня там знакомым привет… И самые лучшие пожелания… А как же….
      Сорок девять лет… Пятьдесят лет… Полвека…
     – Ладно, – говорю, – на торжественном собрании поприсутствую, и сразу – домой…
     Но и тут вышло все не так, как я того ожидал. И даже не так, как планировал пригласивший меня гарнизонный Совет ветеранов. Когда я приехал к назначенному часу, оказалось, что никакого торжественного собрания не будет. Будет праздничный вечер с художественной самодеятельностью, причем не в клубе офицеров, где обычно проводятся официальные собрания, а в зале летной столовой, то есть столовой для летчиков. Чтобы, значит, без излишней помпезности, попроще, по-домашнему, ну, и, разумеется, с домашним праздничным ужином. Посему и начало сдвинуто с четырнадцати часов на семнадцать.
     Признаться, как-то сразу это мне не понравилось. Я-то намеревался после торжественного собрания сразу и домой, а тут придется до вечера ждать. Ну да что ж делать, придется задержаться. А чтобы попусту не тратить время, попросил я разрешения побывать на святая святых всякого военного авиационного гарнизона – на стартовом командном пункте и в ангарах для боевых самолетов. Что мне милостиво и было дозволено.
     И нахлынули на меня такие чувства, такие переживания, что вот уж точно, ни в сказке сказать, ни пером описать ни в стихах, ни тем паче в прозе. Вы знаете, что такое стартовый командный пункт? Э-э, вы не знаете, да я не стану его вам в деталях и описывать. Скажу только, что с этой, грубо говоря, командной башни, над которой гордо развевается голубой в солнечных лучах флаг Военно-Воздушных сил, из конца в конец виден весь аэродром с его бетонированными взлетно-посадочной полосой и рулежными дорожками. Вся, от края до края, боевая позиция военных авиаторов. Или, как сказал бы замечательный русский поэт Грибоедов, дистанция огромного размера.
      А что такое взлетно-посадочная полоса, вы знаете? Э-э, не знаете. Для кого-то это просто всего лишь ровнехонькая бетонированная лента впечатляющей ширины и еще более впечатляющей длины, а для окрыленного воздушного бойца это «вся в славе и в гробах дорога в небо», взмывая с которой в бескрайний простор пятого, то есть воздушного, океана, ты становишься уже как бы и не человеком, а человеком-птицей. И не каким-либо чижиком-пыжиком, а, если хотите, орлом. А орел – птица гордая. Орел – птица мужественная. Бывают случаи, что орлы, не вынося вторжения в их небесные владения, бросаются в атаку даже на страшно ревущие гиганты-самолеты. Не помню уж, чьи, но мне даже стихи такие запомнились:
Да здравствует отчаянье орла,
Бросающегося на самолет!
     Отчаянье… Да, пожалуй, что так. Понимает, видит, сознает гордая птица, что не одолеть, не победить ему в поединке грозно ревущее крылатое чудище, но и стерпеть не может. Личное орлиное достоинство не позволяет…
     Особенно остро ощутил я это, когда сел в кабину за штурвал одного из самых по тому времени современных истребителей-бомбардировщиков, на которых полетать мне, увы, не довелось. Сел на катапультное пилотское кресло, положил ладонь на ребристую рукоять руля высоты и…
     И сердце у меня, кажется, остановилось, и дыхание… Ух, вот бы, по газам, и…
     – Взлетел бы? – понимая мое состояние, спрашивают окружившие летуны.
     – Взлетел бы! – говорю! – Взлетел!
     – А – сел бы? Самое трудное – посадка.
     – А посадка не обязательна, – усмехаюсь, вспоминая свой недавний сон. – Вы подвесьте только парочку боевых самонаводящихся ракет, доставлю их, куда следует, долбану, и…
     – А ты экстремист, – смеются.
     – Экстремист! – соглашаюсь. – Ну так как, подвесите? А?..
     – Радиус действия не тот, – вздыхают. – Без дозаправки не долетишь.
     – Жаль, – вздыхаю, – жаль. Очен-но жаль… А я-то думал… М-да…
     И еще сильнее в груди отчаянье… «Ах, это был только сон, чудный сон…»
     С таким вот чувством я и на праздничный вечер пришел.
      Смотрю – народищу-у… Как и в добрые старые времена – полон зал, да еще в сиянии люстр, золота погон, наград и регалий. Правда, у тех, кто сегодня в строю, форма уже не та, новая, под стать «натовской», и это неприятно коробило, но было в зале немало и в нашенской, прежней – офицеров запаса и в отставке, что малость успокаивало глаз. Все-таки как бы в своем кругу.
     Поскольку заявился я сюда с некоторым опозданием, место мне досталось не то чтобы в конце зала, но изрядно в сторонке, где за столиком собралось еще пятеро таких же седоголовых отставников в скромных и, конечно же, заметно поношенных штатских костюмах. Вдруг гляжу – мать моя родная! – там, где у всех на виду, в центре зала, уставленные бутылками и яствами столы для старшего командного состава, рядом с генералом – наш Жеребцов! А рядом с генеральшей – его жена. Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, тоже, значит, генерал и генеральша. А как же – глава района и первая «лэди-блэди!» Ай да лю-ли!
     Ловко перекинув свой юркий зад из кресла капээсэсовского идеолога в еще более хлебное кресло главы районной «демократической» администрации, глядел он если не в наполеоны, то в фюреры-чубайсы. Еще бы! Под его началом – такой неохватный, такой благодатный край. Десятки волостей, деревень, поля, леса, реки, болота и огромное Чудское озеро, море, а не озеро! – все, все это теперь в его владении. Воеводство! И он – воевода! Или, вернее, княжество. И он – удельный князь. А его жена – княгиня. Он теперь везде и всюду рука об руку с ней, как незабвенная пара первого президента СССР с его милейшей супругой. И здесь, в гарнизоне, не генерал главный, а – он! Он главнее!..
     Главнюк! С маху, молниеносно переменивший свои «коммунистические» убеждения на «демократически-рыночные». Перевертыш! Оборотень!..
     Вечер шел шумно. Празднество набирало обороты. Гремели тосты, звенели бокалы, вино лилось рекой. В наше время, когда начальником гарнизона здесь был наш боевой комдив Герой Советского Союза генерал Живолуп, он поистине железной рукой насаждал «сухой закон». Особенно для летного состава – летчиков, штурманов и воздушных стрелков-радистов. Теперь же…
     Сидевшие со мной рядом отставники, негромко переговариваясь, происходящему тоже не радовались. С осуждением говорили о том, что теперь в гарнизоне офицеры пьют даже в служебное время. Да что с них взять – контрактники. То есть служат, заключив контракт, как наемники. А наемники – какие из них воины? Вояки! Кто их нанял? Борисы Олигарховичи? Их волю они и должны выполнять, их и защищать. Раньше шли в бой за Родину, за Сталина. Теперь – за Абрамовича?!
      От таких грустных разговоров на меня все больше наваливалось уныние. Чего, чего я здесь потерял, зачем торчу? Дома больная жена, а я… Нет, надо уходить!
     Оглядываюсь по сторонам, высматривая, с кем бы из знакомых отправиться восвояси, вдруг подлетает ко мне бравый молодой капитан – распорядитель этого шумного празднества:
     – Скажете несколько слов?
     – Скажу, – киваю. – А как же…
     Капитан – фертом на середину зала и тоном заправского конферансье объявляет. Так, мол, и так, сегодня на нашей торжествах присутствует один из основателей нашего гарнизона, боевой офицер, военный летчик первого класса, теперь член Союза писателей России, поэт и прозаик, автор многих книг о крылатых богатырях, почетный гражданин города, который нам доверено оберегать…
     Представил, словом. По полной программе. Смотрю – наш Жеребцов аж позеленел от неожиданности. Не знал, что я здесь. И генерал, смотрю, бокал отставил. Тоже не знал. Это гарнизонный совет ветеранов меня пригласил, а не он. А теперь что же делать?
     – Попросим нашего уважаемого и дорогого гостя сказать тост!..
     Ну, а мне куда деваться? Не отказывать же, в самом-то деле. Я и сказал.
     – Товарищ генерал! – в тон представившему меня капитану говорю. – Товарищи офицеры!..
     А это, согласно армейскому строевому уставу, команда такая, по которой все присутствующие обязаны встать. И все встают и вытягиваются, как по команде, в струнку. И генерал первым встал. И генеральша. На них глядя, как-то трусливо, угождая генералу с генеральшей, поднялись и Жеребцов со своей «лэди-блэди». И все, кто был в зале, все поднялись и – руки по швам. Мне бы тут дать «вольно» на разрешение сесть, но меня вдруг как прорвало. А хрен с ним, думаю, пусть стоят, пусть стоя слушают. Пусть…
     – Вы, – говорю, – наверно, смотрите и недоумеваете, чего это тут, несмотря на поздний час, этот седой сморчок рассиживает. Ему бы на теплой печке старые кости греть, а он – вот он. Так вот, я здесь потому, что меня мой армейский, мой патриотический долг обязывает сказать вам, что сказали бы, присутствуй они здесь, военные летчики старших поколений. Что сказал бы Герой Советского Союза генерал Живолуп и другие летчики-фронтовики. Как вы думаете, что сказали бы они?..
      Делаю внушительную паузу, глядя на напряженно застывшие лица, и выдаю:
      – Беру на себя смелость и ответственность сказать от их имени то, что сказали бы они. Я гордился и горжусь тем, что нас называли гордыми сталинскими соколами. Ибо мы были не наемными контрактниками, а служили под знаменами генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина и четырежды Героя Советского Союза маршала Жукова. Я горжусь тем, что наши советские военные летчики за годы Великой Отечественной войны совершили свыше шестисот воздушных таранов, а летчики хваленого немецкого «Люфтваффе» – ни одного. А вы?..
      Мне, когда я завожусь, всегда трудно остановиться, и тогда у меня иногда срывается с губ такое, что, может, и не надо бы.
     – А вы? – спрашиваю. – Я где нахожусь? Я среди кого нахожусь? Вы разве военные летчики? Вы мокрые курицы, а не летчики. Вам почти год уже не выплачивают денежного довольствия. А вы молчите. Ваши жены устраивают митинги протеста на аэродроме, им же ваших детей кормить не на что, а вы? Эх, вы… И…
     И – что? А – ничего. Когда я, спохватясь, махнул рукой, показывая, что, мол, ладно, садитесь, наступило лишь долгое тяжелое молчание, после чего первой на выручку генерала кинулась генеральша:
     – А… тост? Чокнитесь… выпейте с генералом.
     – Я не пью, – все еще не перекипев, обронил я.
     – Ну – символически… символически…
     – Хорошо. Мой тост. Ваше поколение наверно не помнит пламенной Долорес Ибаррури, испанской коммунистки, чей сын был военным летчиком и в годы Великой Отечественной войны погиб, сражаясь в рядах наших войск с фашистами. Так вот ее лозунг был таким: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!..»
     И… зал взорвался аплодисментами. Первыми, протягивая в мою сторону руки, дружно захлопали офицеры запаса и отставники, а за ними и все. А генерал… Генерал торопливо выбрался из-за стола и бочком, бочком – в коридор.
     Генерал… То ли выпил лишнего, дурно стало, то ли…
     Генеральша, потупясь, сосредоточенно ковырялась вилкой в тарелке. Меня обступили отставники, кто-то тянул за рукав, кто-то хлопал по плечу, кто-то что-то говорил, да я, по правде сказать, был как не в себе. И это «люди-птицы»? Как там у Куприна? «Постоянный риск… любимый и опасный труд… вечная напряженность, недоступные большинству людей ощущения… все это как бы выжигает, вытравляет из души настоящего летчика обычные низменные чувства – зависть, скупость, трусость…» Что сказал бы Куприн о таких?
     Отыскав в зале начальника Гдовской пограничной заставы, я устало попросил:
     – Товарищ подполковник… Володя, отвези меня домой…
     Дома, несмотря на поздний час, не спала, ожидала жена.
     – Ну? Рассказывай. Отвел душу?
     – Отвел…
     Рассказывать ничего не стал. Не мог. Сцепила горькая обида зубы – не разжать. Что сказал бы я, что рассказал бы Герою Советского Союза генералу Живолупу? Что?.. Что он и все наши военные летчики были соколами сталинскими, а эти, нынешние  – демократическими ельцинско-путинскими мокрыми курицами? Что я им, как летчик летчикам, прямо об этом сказал? Отвел душу? А дальше что?
     Жена все-таки заставила, вынудила меня рассказать, чего и как я там на этом юбилейном сабантуйчике намолол. И, покачав головой, горестно вздохнула:
     – Господи, с кем я живу! Сорок девять лет, сорок девять лет маюсь, а ты как был книжным мальчишкой, так и остаешься. Жизни не видишь, что ли? Словно у тебя шоры на глазах. А у них же семьи… Им же надо думать, как жить, если… Забыл, как я белугой ревела, когда Хрущев на миллион двести армию сокращал? У тебя же другой специальности не было, а мне с двумя детьми куда? Ни квартиры, ни работы… Так тогда-то хоть безработицы не было, а сейчас? Сам же говоришь, не летают, а рыбу ловят…
     – Ну так и шли бы в рыбаки, а не в военные летчики. А то ишь – поджали хвосты… И не стыдно!..
     – А тебе их оскорблять не стыдно? Ты же их оскорбил! Удивительная у тебя способность на каждом шагу обижать людей. Вон и батюшка тебе говорит…
     Во! Только этого мне и не хватало. И так-то на душе кошки скребут, так еще и дома сцена у фонтана… Нет, все-таки прав Ходжа Насреддин: выслушай женщину – и поступи наоборот…
     Чтобы понять военного летчика, надо не просто понять, а понять и почувствовать все величие необъятного неба. А чтобы почувствовать все величие неба, надо видеть его не с земли, и уж тем более не из окошка домашнего уюта. И даже не с вышки стартового командного пункта на аэродроме, а там, в высоте, в открытом пространстве, когда вокруг нет ничего, кроме могучей голубой стихии да громоздящихся вокруг и около грозовых туч, мечущих иссиня-огненные стрелы молний. Вот там-то и есть настоящая, подлинная жизнь, где душой неосознанно сливаешься с тем, что зовут Богом, ибо и сам становишься небожителем – в зависимости от обстановки то ангелом, то демоном, то карающим зло громовержцем. Да разве об этом расскажешь, разве найдешь слова, чтобы объяснить? Тем паче – жене с ее вечными пеленками-распашонками, стиркой и прочими кухонными счетами-расчетами… Бесполезное дело. Лучше уж помолчать…
     А может, мне просто не хотелось признать, что прав был не я, а – жена? Мужское самолюбие?..
     Вообще-то  мне всегда казалось, что все неблаговидные поступки и проступки люди совершают от недопонимания. Надо только рассказать, объяснить, и человек поймет, и будет вести себя, и буде жить как надо… Ну, если не понимает, объяснить доходчивее, убедительнее… Убедить, переубедить… Конечно, это нелегко… Это порой трудно, очень трудно… Помню, во время войны на позиции, занимаемой пулеметчиками, после боя оставалась гора отстрелянных гильз. Это ж ужас сколько было истрачено патронов, сколько выпущено пуль, чтобы… А сколько ж нужно слов, чтобы… Да и каких слов?!
      Нет, видно, не умею я находить нужные слова… Те единственно верные слова, чтобы…
     И вообще ничего не умею. Жена права, вечно порываюсь сделать что-то доброе, нужное, а получается все не так, все наоборот. И ничего мне в жизни не удалось! По большому счету и сама жизнь не удалась.
     Что, не так? Так! Оглянись, посмотри правде в глаза! Был военным летчиком, отдавал все силы полетам, оберегая родное небо в годы так называемой холодной войны. И что? А – ничего. Холодная война, выходит, проиграна…
      Служил. Служил верно, честно… Служил Советскому Союзу. И – что? А – ничего. Где Советский Союз? Нет его…
     Верил. Самой святой верой верил в идею коммунизма, был пионером, был комсомольцем, состоял в Коммунистической партии. И что? А – ничего. Где пионерия? Где комсомол? Где Коммунистическая партия? Где светлое будущее – коммунизм? Всё – под откос. Всё… Так что же я, неудачник, неумеха, пораженец, пытаюсь кого-то чему-то учить?..
     Так что ж, перекинуться теперь в другую веру? Поверить попу – раскаяться? Но в чем, в чем раскаиваться? В чем моя вина? В чем мои грехи? Ну вот хоть убейте меня, разве что в том, что был недостаточно напорист, проявлял иногда слабинку во всем том, что называется борьбой за наши благородные идеалы, не давал надлежащего отпора встречающимся лицемерам и шкурникам… За что теперь и расплачиваюсь пораженческой старостью. Чего ж удивляться попрекам жены! Жены особенно остро воспринимают неудачи, промахи и поражения тех, за кем мечтали жить, как за каменной стеной…
     А наутро жизнь преподнесла и еще один сюрпризец. Или, пожалуй, каверзу. Причем, то ли смешную, то ли грустную, то ли злоехидную. И опять с делегацией из родного гарнизона. Не знаю уж, генерал послал, или по собственному решению – сразу трое гостей: председатель совета ветеранов, помощник командира полка по воспитательной работе, как теперь стали называть недавних замполитов, в сопровождении главного инженера авиачасти по самолетам и двигателям. И с порога – в атаку:
     – Вы, конечно, правильно всё говорили, но…
     И пошли расписывать тяготы и лишения, в которых оказался их гарнизон, их военно-авиационная база, являющаяся, по существу, воздушным щитом и, в случае необходимости, главным ударным кулаком всего Северо-Западного оборонительного рубежа, форпостом против вероломно расширяющегося на Восток НАТО.
     – Вы же не знаете… Вы же не знаете, в какие условия мы поставлены. Мало того, что денежного довольствия не выплачивают, так еще и питание в летно-технической столовой урезано до стыдного минимума. Летный паек и вообще приказано выдавать только в дни полетов, а летают наши летчики только раз в месяц. А иногда и того не получается.
     – Короче говоря, вас, целую дивизию, имеющую на вооружении грозные современные ракетоносцы, обрекли на нищенское прозябание, и вы покорненько сидите себе в своем гнездышке и носа боитесь высунуть!
     – Какая дивизия! У нас и всего-то осталось семь более-менее исправных самолетов, да и из тех только четыре на ходу. Остальное – развалюхи, металлолом.
     – Ничего себе! А как же вы летаете?
     – Я вам больше скажу, – разволновался инженер. – У нас осталось всего четыре пиропатрона для катапульты пилотского кресла. Так я их при себе держу, никому больше не доверяю. А во время полетов бегаю от самолета к самолету и ставлю на тот, который готовится к старту. Приземляется – снимаю, несу на другой…
     – Ну и ну! А – ресурс?
     – Какой ресурс! Полная изношенность! И никаких запчастей. Из двух-трех собираем один, да и за тем следи да следи, старье – оно старье и есть.
     – Так это ж, говоря по-нашенски, не бомбовозы, а гробовозы. Летающие гробы. И на такой рухляди вы летаете? Так вы же вот-вот биться начнете, падать…
     – А что делать? Надо ж хоть немного подлетывать. Для поддержки штанов. Сами знаете, летчик без тренировки – не летчик.
     – И вы молчите?
     – А кто нас слушает?
     – Да та четверка, что у вас на ходу, – это же две боевых тактических пары. Да при таком-то вооружении! Вон Шапошникова маршалом сделали, так он что сказал? Стоит поднять звено современных бомбардировщиков – от Кремля мокрое место останется.
     – Ну и где он теперь, ваш Шапошников? И где равноценная нашей Смоленская дивизия, где попытались против ветра дуть?..
     Я сидел как побитый. С кем я говорю? Это разве летчики? Летчик – это же… Где больше всего Героев Советского Союза? В авиации. Где больше всего дважды Героев Советского союза? В авиации. И трижды… Неужели те герои при нынешней власти вели бы себя так же трусливо и безропотно?
     – Вы зачем, собственно, ко мне пришли? Оправдываться или просто поплакаться в жилетку?
     – Ну, чтобы поняли… А то напишете чего-нибудь не так… Выставите нас в неприглядном свете. А наш комдив человек все-таки заслуженный, Афган прошел…
     – И только? – вырвалось у меня.
     И вдруг на пороге из второй половины избы – жена:
     – Ну, тогда, – звенящим от гнева голосом выдохнула, – берите вместо флагов белые простыни и идите сдаваться натовцам!
     Гостей моих как ветром за дверь выдуло. Они-то не знали, что я не один дома, разоткровенничались, а тут… Стыд-то какой! Позор!... От женщины… От женщины такое услышать…
     – Вы уж извините, – провожая до калитки, говорю, – но это, между прочим, не только она так… Все вот так… Люди… Народ…
     А в душе и смеюсь, и плачу. Воротясь в избу, натужно улыбаюсь:
     – Оказывается, и у нас с тобой есть кое-какое взаимопонимание…
     А у нее – полные глаза слез… А боли! А муки! А тоска!..
     – Ты что?!
     – Что-что… Не мне тебе напоминать пушкинское: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста…» Эх, вы!..
     Господи, вот это оплеуха! И мне, и этим представителям сегодняшних военных летчиков… И вообще всем нам, русским мужикам… Всем… Дожили! Докатились! Жены должны для своих мужей заработанную плату от «верхов» требовать. Господи… Господи…
                Волки и овцы

     Она угасала…
     Когда живешь рядом, не очень замечаешь, как постепенно меняется близкий тебе человек. Но тут уже  и не видеть было нельзя. После того как мы скромно отметили ее семидесятый день рождения, она как-то разом сдала, осунулась, ссутулилась, потемнела лицом. Даже по избе ходить без клюки не могла. А уж похудела… Все одежки висели именно, как на вешалке. Моя суровая половина, моя снежная королева таяла на глазах. Да только не от тепла, а от леденящих демократических сквозняков. Как там о нашем поколении в стихах?
Счастливое наследство
На долю нам досталось:
Расстрелянное детство,
Ограбленная старость…
     Выходя посидеть на свежем воздухе, она любила кормить птиц. И птицы знали об этом. И знали ее. Я выйду – их вроде бы и нет, а стоило ей появиться на крылечке, они к ней со всех сторон – откуда только и взялись. Пуще всех – шустрые воробьи, сразу целой стаей. За ними – синички, зяблики, даже надменные трясогузки. Так вот и усыплют всю площадку перед крыльцом, и сидят, настороженно и зорко следя за каждым жестом. И она щедро бросала им либо кусочки батона, либо сыпала какой-нибудь крупы.
     – Что ты их балуешь? Весна ведь, не зима. И вообще они должны сами себе корм добывать…
     – А ты посмотри, какие они красивые! Не-ет, никакому художнику не выдумать, не создать такой красоты.
     – Ну, природа…
     Она с укором взглядывала  на меня и отворачивалась. Дескать, что с тобой говорить. Тебе же хоть в лоб стреляй, а ты все со своим материализмом-атеизмом. А эти миленькие пичужки – создания Божьи…
     Когда я пытался отвлечь ее от грустных мыслей разговорами, она внимательно слушала, кивала в знак согласия или переспрашивала, но все чаще ее взгляд становился печальным, неподвижным и глубоким, уходя куда-то внутрь, созерцая нечто таинственное и более важное, совершавшееся в ее душе. Или вдруг вторично задавала вопрос, на который только что получила ответ. И все чаще погружалась в долгое молчание, и по сосредоточенному выражению ее лица можно было видеть, что в ней совершалась незримая и упорная работа мысли, о которой она не считала нужным говорить вслух.
     Мудрыми древними китайцами сказано, что по одной деревне можно судить о всем государстве.
     А проницательный француз Мопассан как-то к сему еще присовокупил, что если хочешь понять мировую политику, повнимательнее присмотрись и постарайся понять политику своей семьи.
     О чем молчала моя немало пожившая и немало пережившая снежная королева в свете последних событий? О том, что по положению дел в одном авиационном гарнизоне можно судить о состоянии всей нашей сегодняшней наемно-контрактной армии? Или о том, что по быту в нашей избе можно судить о бытийном благополучии всей сегодняшней «демократически-рыночной» державы?
     «Армии нет!» – кричал заголовок газеты духовной оппозиции «День».
     «Разутая, раздетая, обманутая», – вторили «Известия», подзаголовком подчеркивая: «Российскую армию бросили в Чечне на произвол».
     «Жить по совести!» – то ли призывал, то ли слезно стонал-умолял еженедельник «Литературная Россия».
     «Изменял ли Ельцин жене и партии?» – погружалась в глубокомысленные, так сказать, злободневно-животрепещущие раздумья невесть откуда вынырнувшая газета «Народный дом», гордо именующая себя газетой «общественно-политической».
     А в моем доме, в моей провинциальной русской избушке горьким эхом отзывались эти «верхушечно-общественно-политические» погремушки. Не изменявший ни жене, ни взрастившей его родной и любимой Коммунистической партии Ельцин обещал на рельсы лечь, чтобы не допустить повышения цен на продукты, но почему-то в какой-то там критический момент дрогнул, струсил, не лег. Цены, естественно, не замедлили подскочить, да так, что ой-ой-ой! Да и продукты-то пошли такие, что я с ног сбивался, чтобы достать что-то более-менее приемлемое для моей больной супруги.
     А лекарства? Мне все чаще приходилось вызывать для жены скорую помощь, а у врачей, глядишь, ни шприца, чтобы укол сделать, ни нужных медикаментов. Ну, а беда – она всегда приходит в самое неурочное время: вызовы приходилось делать, как правило, ночью, а в нашем захолустном городишке пошли «демократически-рыночные» проблемы с электроосвещением. И надо на дровишках и шприц в водичке вскипятить-прокипятить, так как одноразовых не достать, и укол при свете свечи сделать. А потом выпишут врачи рецепты – в местных аптеках лекарств таких не найти, надо ехать в Псков или в Питер. Да и там возьмешь – не знаешь, не фальшивые ли?!
      Это в годы нападения на нашу страну «бесноватый» Гитлер провозгласил: «Славянам – никаких лекарств, кроме водки и табака». Теперь его заветы сбывались. И никто, разумеется, не был в этом виноват. Царь Борис Кровавый, как называли в народе Ельцина, если верить газетам и всем прочим «демократически-плюралистическим» средствам массовой информации, был, конечно же, самым-самым истинным благодетелем и вообще, говоря словами Гоголя, приятным во всех отношениях пай-мальчиком. А то, что по всей многострадальной Руси Великой уже гуляла убийственно-горькая усмешка, расшифровывающая аббревиатуру СНГ тирадой «Сбылись Надежды Гитлера», то ни Царь Борис, ни его опричники были тут, конечно же, не причем. Они же пай-мальчики!
     А под стать столично-верхушечной и местная «свободно-плюралистическая» районная «Гдовская заря». Знаю, некоторые маститые писчебумажные мэтры в таких «газетенках» печатать свои произведения избегают, считают это недостойным для их отточенного пера. Ну, я к таким не отношусь, «районкой» не пренебрегал. В благодарность мне «по-свойски» и выдали. Устами, вернее, развязно бойким пером учительницы Любови Евгеньевны Степановой из деревни Горки под первый номер отбрили за мое выступление против наводнивших наш малый городок «сектантов и заокеанских проповедников».
     «Не пойму, почему так задевают патриотическую гордость С.Каширина «бугры» и «океаны», – чихвостила меня и в хвост и в гриву шустрая критикесса. – Именно из-за «бугра» княгиня Ольга привезла в наш истинно русский край, крестившись в Константинополе, Евангелие и византийскую православную веру, которая, к слову, насаждалась огнем и мечом… «Сейте разумное, доброе, вечное!..» А кивать на сектантов (дурацкий термин), обижаться на заморских проповедников, дуться на демократов – это мелко. Понимаю, грешно быть Иваном, не помнящим родства, но и русофоб из общества «Память» (бей жидов, спасай Россию) – не лучший вариант…»
     Что можно сказать об этой дословно процитированной белиберде? Да только одно: в огороде полуграмотная бузина, а в Киеве дядька. Но что делать, если кому-то страсть как «хотится» свою высокообразованность показать! Их дело, по-русски говоря, петушиное: главное – прокукарекать, а там хоть не рассветай. И где уж тут соображать-думать, что византийское православие таким «вумничаньем» ставится в один «забугорный» ряд и с только что оплеванной идеей коммунизма и с ныне превозносимой до седьмых небес западно-заокеанской демократией. А ведь в таком ряду самая что ни на есть элементарная логика, ой, на какие грустные раздумья наводит.
     И первое, что приходит на ум, так это крах Римской империи. Могущественной была, сотни народов объединяла в единый государственный механизм, пока… Пока была языческой. А рухнула… Рухнула не под напором внешних врагов, а сломалась изнутри – от христианства. В 325 году н.э. христианство стало там государственной религией и… И в Римской империи началось мракобесие. Тогда же, в 325 году при Первом Вселенском соборе  в Никее иерархи христианской церкви большинством голосов избрали – назначили! – «признали» Иисуса Христа… Богом. 218 голосов – за, 2 – против. И уже в 389 году христианство запретило в империи все другие религии. И в 389 году был разрушен последний языческий храм Бога Сераписа – великолепный Серапеум.
     Если же говорить о «более правильном» христианстве – византийском православии, так оно ведь тоже погубило могущественную империю – Византию. И в России насаждалось тоже «огнем и мечом». Логические параллели напрашиваются не из вдохновляющих. Вот и думай-гадай, какое же христианство – самое истинное: католическое, православное, протестантское, григорианское? Тем паче, что все эти «разновидности» для нас, русских, – «забугорные». Равно как и не состоявшийся коммунизм, марксистским «призраком» припершийся к нам из «загнивающей» Европы.
     Что такое призрак? Это привидение, то есть нечто нереальное, и если он долго бродил по Европе, то почему там не прижился? Получается, выпихнули его оттуда в Россию, зная по-детски наивную русскую доверчивость, жалостливость и доброту, ну, тут его себе на беду и приютили.
     А не та ли картина и с православием? В Европе православие не прижилось. Византию угробило, русско-славянское язычество под корень вырубило, что дальше? Тоже, мягко говоря, любопытная параллель, включая коммунизм. Известно же: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. И ему не важно, кому молиться, главное – заставить, «огнем и мечом». Что и делали и князь Владимир, и «великий пролетарский вождь» Владимир – «огнем и мечом»… Тут и совпадение имен, и единая методика – ну прямо-таки мистика, черт побери!..
     Нет, нет, я не против христианства и даже не против коммунизма как идей или, скорее, как мечтаний человечества о своем «светлом будущем», о поисках «рая», в конечном счете – о поисках истины. Я только против бездумного расшибания лба. А ведь и то и другое требуют именно бездумной веры, выставляя себя за истину в последней инстанции. Дескать, Я – Бог, Я – Всемогущ и Вездесущ, ибо Я – Абсолют. Или: Я – Коммунизм – «учение Маркса всесильно, потому что оно единственно верно». Ну и так далее. Главное – требование безоговорочной веры, вплоть до слепого поклонения.
     Не потому ли они и передрались между собой, эти две в общем-то красивых, до невозможности привлекательных идеи, что та и другая – единственно самые правильные, единственно верные? Ну, что ж, на Руси исстари замечено: две кошки в одном доме не живут. Что факт, то факт, а против факта не попрешь.
     Об «эрудированности» моей критикессы убедительно говорил уже один тот факт, что «русофобу» из общества «Память», то есть – русоненавистнику, она приписывала юдофобский, то есть жидоненавистнический призыв «Бей жидов, спасай Россию». После этого смешно было бы с ней вступать в полемику, но я все же написал небольшую корреспонденцию, показав распространение сектантства цитатой из книги «Современные секты и ереси в России» (СПб, 1995): « В годы «перестройки» баптисты расширили свою деятельность за счет финансовой поддержки Запада, в частности, из Америки и Финляндии. Баптизму свойственна враждебность Православию… Евангельские христиане, штундисты, евангелисты – все это названия одной и той же секты». И еще: «Экуменическое движение неоднократно подвергалось критике за свою политическую деятельность, ибо это противоречит природе христианства, его целям и задачам…»
     И еще – это уже в пику нашему гдовскому попу, который всячески подчеркивал, что церковь должна стоять в стороне от политики, – задал вопрос: а не политический ли коммунистический лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и экуменический постулат «Пастырь один и одно стадо», опирающийся на христианский догмат: «Несть ни эллина, ни иудея…» Это что – не политика? Но это как-то его совсем не тронуло. И оставило равнодушным даже мое возмущение тем, что по нашему малому районному городку буквально едва ли не в каждую избу идут со своими проповедями и литературой невесть откуда взявшиеся сектанты. Надо же что-то делать?!
     Он лишь пожал плечами да пробормотал нечто вроде того, что все, что совершается, совершается по воле Божьей. Это меня крепко обескуражило. И даже озлило. Ко мне-то, думаю, идешь, мою душу грешную норовишь в свою сеть залучить, а там… На что и выдана была мне «благая весть» насчет пастыря и заблудшей овцы. «Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяносто девяти не заблудившихся» (Мф. 18.12, 13).
     – Детский лепет, – говорю, – на овечий ум рассчитанный.
     – То есть как?
     – А так. По элементарной логике либо эта овца должна была быть дороже всех девяносто девяти остальных, либо пастырь безответственный дурак.  Ведь пока он будет искать эту одну, да еще, скажем, паршивую, которая все стадо портит, на оставленное без присмотра стадо могут напасть волки. А?
     – Ну, на все воля Божья…
     – А по-нашенски, по-русски, Бог-то Бог, да будь и сам неплох…
     Не нравились попу такие наши разговоры, он морщился или хмыкал и уходил, да, кажется, мои подначки и вообще пропускал мимо ушей. Дела у него шли на лад, число прихожан постепенно увеличивалось. Помимо прихожан, как язвили местные остряки, были еще и «захожане», то есть посещающие храм от случая к случаю, а с наступлением весны появлялись еще и «заезжане», то есть дачники из Пскова и Питера и просто мимо проезжие туристы и экскурсанты. А ведь каждый, зашедший в храм, глядишь, и свечечку купит-поставит, и тем самым местным прихожанам пример подаст: вот, мол, я из неких высших слоев, а верую, верьте и вы.
     Нельзя было не видеть, что менялся отец Михаил и внешне. Он заметно располнел, стал, кажется, еще шире в плечах, выражение лица приобрело надлежащую его сану уверенность и даже, пожалуй, излишнюю самоуверенность. Если не сказать, добрую, доброжелательную, но покоряющую властность. Чему, в общем-то, можно было и не удивляться. Если тебе человек на исповеди признался в своих грехах, он, что ни говори, оказался тем самым в твоей власти, по своей откровенной доверчивости как бы зависимым от тебя, ты уже ему, действительно, как бы отец родной, батюшка. А если еще к тому же твои «овцы» каждодневно при встрече почтительно кланяются тебе да целуют руку… Ну, тут подсознательно, в подсознании, не замечаемая тобой, дает свои ростки и все смелее произрастает в характере самая что ни на есть близкая к высокомерию гордыня.
     Не зря же говорят: власть портит. Любая. А церковная, поповская, может, и того больше. Зная услышанные на исповеди тайные чужие грехи, порой, наверняка, до того постыдные и мерзкие, что о них вслух никому другому кроме попа человек и в жизнь не признается, поп, каким бы ни был великим праведником, вряд ли опять-таки на уровне подсознания невольно не проникнется чувством некоего превосходства над своими «чадами». А тут и обыкновенное человеческое любопытство, и себялюбие, и самомнение, и прочие страсти-мордасти. Вплоть до азарта в «ловле человеческих душ». У него, по-моему, ко мне и зародился такой азарт – залучить «заблудшую овцу». А я, по всей видимости, эту страстишку разжигал своей строптивостью.
     Вдобавок стали до меня доходить слухи, что он начал крепенько прикладываться к рюмахе. С подковыркой, с усмешечкой мне доносили, что, вот, мол, вы, вроде, непьющий, а ваш друг…
     Вот, уже и друг! Видят же люди, что мы часто общаемся, значит—друг. И мне, что и говорить, неловко, даже стыдно за него. Поскольку, говорят, он иногда уже слишком явно злоупотребляет, даже на службу в храм из-за этого не является.
     Не может быть! – думалось. Не верится. А у самого – подозрения. Что-то давненько мы не виделись, кто знает. Ну, да мир тесен, а Гдов – еще теснее. Иду, как в той пушкинской сказке Балда, по базару, а навстречу – поп с попадьей, отец Михаил с матушкой Мариной. И я без лишней дипломатии – в лоб:
     – Матушка Марина, это правда?
     – Да вы что! – вскинулась. – С чего вы взяли?
     – Сорока настрекотала. И не одна. Люди же говорят… Недавно собрались на богослужение, а батюшки нет. Почему?
     – Ну, приболел…
     – Смотри, матушка! – строго, по-отечески внушаю. – Он по сану мне батюшка, а я по годам своим ему в отцы гожусь. Смотри! Вы же у людей на виду… Как там в Евангелии? «Пасите Божие стадо… не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду» (1 Петр. 5. 2, 3). Не мне вам говорить об этом, вы лучше меня знаете…
     А мой друг… Мой поп…
     Смотрю, этак с усмешечкой, едва ли не победно взирает на меня и небрежненько роняет:
      – «…Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог» (Лк. 18.19).
      И еще этак, ну, ей-ей, с самолюбованием присовокупляет:
     – Да и что для такого богатыря, – себя имея в виду, улыбается, – что для такого добра молодца какая-то там рюмаха…
     Ну и я ему не спустил.
     – «И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» (Мф. 25. 46). Так, да?.. Ох, смотри, – говорю, – поп, не тот друг, кто медом мажет, а тот, кто правду скажет. А то что-то ты заважничал…
     Сам-то он этого, конечно, не замечал за собой, но самоуверенности в нем прибавлялось. Благодаря своей настырности, он добился того, чтобы из крепости убрали расположенную неподалеку от возведенного там храма молодежную танцевальную площадку. Ну, что ж, надо отдать должное, тут он прав. Земля, политая кровью наших героических предков и мучеников, отдавших свои жизни за нашу свободу и независимость, земля, в коей покоится их прах, не то место, чтобы устраивать разухабистые современные пляски.
     А вслед за тем по его ходатайству было получено разрешение на возведение возле храма еще и дома церковного причта. И под его руководством начались строительные работы. Что тут скажешь? Молодец! Тут за него можно было только порадоваться. Но ведь люди-то вокруг разные, и каждый все воспринимает по-своему, каждый мерит на свой аршин. И опять – сплетни: вот он, ваш поп! И где только деньги берет?! Ну, и так далее в том же духе. Да к тому же он и сам выкинул такой фортель, что мне его больше и видеть не хотелось. На некоторое время поумерив свои проклятия в адрес коммунистов, он с новой силой возобновил их в связи с проходящими в районе выборами местного самоуправления, а когда я упрекнул его в том, вдруг благословил баллотирующегося на должность главы района кандидата от либерально-демократической партии.
     Кстати, случилось так, что этот «жириновец» незадолго перед тем самолично заявился ко мне с просьбой поагитировать за него, обещая в случае победы солидное вознаграждение. Причем, по его мнению, хитро, дипломатично так на полусогнутых подкатил. Как, мол, книги издавать сейчас трудно, дорого? Сколько надо?
     – Да тысяч триста, – говорю.
     А у него такая доброжелательность, такая щедрость, ну, из благодетелей благодетель.
     – Найдем? – у своего доверенного-поверенного в делах спрашивает и сам же отвечает: – Найдем!..
     И когда я наотрез отказал ему, не огорчился, не расстроился. Даже поблагодарил за прямоту. И еще не постеснялся попросить:
     Только вы против уж не выступайте…
     А потом появляется специальный выпуск агитационной газеты, где он раболепно, ну вот прямо-таки едва ли не на четвереньках стоит – согнулся в земном поклоне перед нашим гдовским попом, и тот этак величественно его благословляет. И ведь наверняка ему не меньше, чем мне, посулил. Купил, словом. Да еще и сам себя и в данный момент, и на долгие годы вперед, если выберут, верноподданной и покорной овцой в его пастырском стаде выказал. Себя продал! Совесть свою продал!
     Хотя чего ж удивляться, есть с кого пример брать. Вон из Москвы телетайпная лента новостей на всю мать-Россиюшку трезвонит: «Борис Ельцин вчера посетил рабочую резиденцию Патриарха Московского и всея Руси, чтобы лично поздравить Алексия II с его днем тезоименитства и днем рождения… Президент заявил, что этот праздник для Патриарха не только личный, не только паствы, но и всех россиян…»
     Радуйтесь, россияне, и празднуйте! И это в те дни, когда та же телетайпная лента сообщила: «Жизнь впроголодь. Пожалуй, самым значительным социальным событием в жизни страны стали забастовки, акции протеста, в которых принимали участие шахтеры и энергетики, транспортники и медики, авиаторы и пенсионеры, учителя и студенты… Главное требование – вернуть долги по зарплате, которые по стране достигли 7 трлн. рублей… Основная волна протеста прокатилась по провинциям… Вчера рабочие челябинского тракторного завода объявили акцию протеста с целью добиться погашения задолженности по зарплате, которая не выплачивается уже полгода… Неделю продолжается в Томске голодовка группы участников ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС…»
     Вполне понятно, что такая обстановка чревата социальным взрывом. Надо как-то народ успокаивать, призывать к спокойствию, к смирению, к терпению. И кто же, как не церковь тут сегодня одна из вернейших помощников! Вот и Ельцин туда же, куда и претендент на место главы нашего района – к церкви. Тут – к попу, там, наверху, – к Патриарху. Выручайте, родименькие. И тут даже фактически признание власти Патриарха выше власти Президента, власти Церкви выше власти государства, и – соответственно – власти попа выше власти главы района. Или, говоря по-русски, рука руку моет, я – тебе, ты – мне, а народ – ну, это же неразумная паства, овечье стадо.
     Ну, и пошла писать губерния.
     Хотя почему – пошла? Она давно уже писала и пишет. Она, Церковь, никогда не говорила и не скажет, не бросит клич:
     – Вставайте, люди русские!
     Нет, нет, что вы, Боже упаси! Вот уже более тысячи лет Православие «окормляет», «пасет» овец церковных на Руси, из века в век внушая и утверждая, грубо говоря, вдалбливая в сознание «паствы» незыблемые «истины»:
     «Жены, повинуйтесь своим мужьям» (Еф. 5.22).
      «Рабы, повинуйтесь господам…» (Еф. 6.5).
     «…Младшие, повинуйтесь пастырям» (1 Петр.5.5).
     «Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего» (Левит, 18.19). А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас…» (Мф. 5.43, 44).
     Проще говоря, глупая овца, чего ты на волка смотришь, как на врага? Ты его люби, ты его благословляй на его волчьи разбои, ты благодари его, ублажай его ненасытную алчность, ты за него молись, ибо так тебе повелевает твой пастырь именем Всевышнего Господина твоего. Кто он такой, этот Господин? Да кто его знает, тебе не дано его лицезреть, но если пастырь так говорит, то ты верь ему и исполняй его волю, твое дело – овечье. Понятно?..

                Гуляй, Ваня!

     – А все потому, что в храм не ходите, – упорно и последовательно вразумлял меня настырный гдовский поп. За этим, естественно, стояло: в храм не идете – к Церкви не идете, к Богу не идете. Грешно! Непростительно! Вон, посмотрите – Президент идет, столичный мэр идет, глава района идет, начальник гарнизона генерал идет, а вы…
     Не скажу, чтобы меня не задевали и не смущали такие попреки. Задевали. Смущали. Естественно, заставляли думать.
     Смутно вспоминались слова одного из приведенных к христианству древних римлян: «Верю, потому что велено». Там ведь тоже христианство насаждалось с не меньшей жестокостью, чем у нас, на Руси. Но сегодня-то нас, так сказать, слава Богу, к религии не принуждают. Статья 14 Конституции Российской Федерации гласит: «1. Россия – светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. 2. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом».
     И еще в статье 28 Конституции РФ записано: « Каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая право исповедовать индивидуально или совместно с другими любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними».
     То есть, что я «исповедую», это мое личное дело, дело моей совести. Но вот тут же сразу и закавыка. Если я имею совесть… Охо-хо, а ведь не иметь совести, быть бессовестным – это же, право, лучше сразу застрелиться. А если исповедовать религию, то эта религия должна быть совестливой, по моему элементарному, чисто человеческому, житейскому и тем паче религиозному разумению, высоконравственной, чистой, благородной, от начала до конца правдивой. А поскольку религия моих дедов и отцов – Православная, то если уж исповедовать какую-то веру, то – Православную. И даже если я остаюсь атеистом, то все равно так или иначе мои пристрастия, мои интересы, мои симпатии склоняются к Русской Православной Церкви. А при моих кое-каких познаниях так ли она, эта Церковь, безупречна, так ли совестлива, как мне того бы хотелось? Вот ведь какие пироги с весьма и весьма противоречивой начинкой!
     А тут еще сама жизнь то и дело подбрасывает в эту начинку свои специи, свои приправы. Ладно, Иуда Мишка Меченый якшался с папой Римским, ладно, столичный мэр Лужков красовался на телеэкране в еврейской ермолке, ладно, царь Борис Кровавый принял посвящение в рыцари масонского Мальтийского ордена, так еще и Патриарх Московский и всея Руси Алексий II провел богослужение совместно с папой Римским! Да плюс к сему он же низкопоклонно поклялся в любви и верности израильским раввинам, поскольку, мол, у нас и у них – одни пророки, их закон – наш закон. Не знаю уж, кому как, а мне не нравится все это, ох, не нравится!
     Ну и ворочаются в башке, и скребут душу всякие разные думки-раздумья о «человеколюбии» христианства. Об иудаизме, казалось бы, что и толковать: иудеи распяли Христа, как же после этого говорить, что их закон – это и наш православный закон, что-то тут не то. А уж насчет христианства православного вкупе с католическим… Тоже, значит, «мы близки, мы едины?»
     А что? Что-то где-то перекликается. Ну, скажем, продажа индульгенций – отпущение грехов за определенную плату. Купил подороже индульгенцию – побольше грехов тебе отпущено, греши дальше, будут денежки – откупишься и впредь. Ну, у нас индульгенций сегодня не продают, в основном, всего лишь свечами обходятся, но и тут ведь свой тариф. Купил подороже, потолще свечу – побольше грехов тебе скостится. А есть ведь такого рода – ну, ей-ей, иначе не скажешь – взятки Богу и поосновательнее, покрупнее.
     Первая и самая оглушительно-бесстыдная из таковых – тридцать иудиных сребреников за «светлые идеалы коммунизма». Вчерашние «верные марксисты-ленинцы», коммунисты-атеисты, начиная с Ельцина, наперегонки ринулись целоваться с попами, напоказ креститься, молиться, «прикладываться», лобызать иконы, красоваться на экранах телевизоров присутствующими на церковных службах. Молниеносное обращение воинствующих безбожников в воинствующих церковников, сверхскоростное!
     Давно  сказано: раз предавший, предаст и другой. Но вот эти вот иуды и стали вдруг первыми и главными, так сказать, авторитетно-высокопоставленными агитаторами и организаторами православно-христианского возрождения в нашей стране, возрождения Святой Руси. И не знаю уж, как для кого, а для меня это такая мерзость, что не то что в восстановленный храм идти – жить тошно.
     Вторая из главных и наиболее крупно-скандальных «взяток» Богу (ну, конечно же, Церкви, но вместе с тем как бы якобы Богу) – разрешение церковным иерархам на беспошлинный импорт (ввоз) в Россию забугорно-заокеанского алкоголя и табака. Прямо говоря, благословение «демократически-рыночного» нынешнего нашего государства на спаивание и скуривание родного верноподданного народа, покорной овечьей паствы ее «христолюбивыми и человеколюбивыми» пастырями.
     Тоннами, цистернами, вагонами, эшелонами поперло к нам это «добро» по принципу: «На тебе, Боже, что нам не гоже». Пей, Ваня! Гуляй, Ваня! Кури, черт тебя побери! Сдохнешь, дашь дуба от перепоя – туда тебе и дорога. Надо уметь культурно пить, а не умеешь – пеняй на себя. Мы же, праведные пастыри, и вообще никто силком тебе в рот не льем. У нас – закон рынка: есть спрос – будет и предложение. Что? Поп, говоришь, тоже выпить не дурак? Что, и царь Борис – тоже? Ну, вот видишь, не зря же еще Владимир Красно Солнышко сказал: «Веселие Руси питие есть…»
     И покатилась по всей сегодняшней не столь уж и Великой, но пока еще необъятной Руси волна массовых смертей от фальшивой, так называемой паленой водки и прочей табачно-наркотической отравы. В первый момент «демократически-плюралистические» средства массовой информации вякнули было об этом, но тут же и примолкли. Вероятно, чтобы не сбить спрос, рынок все ж таки и для этих, как их… масс-медиа диктует свои законы, и в Госдуме… как это там… лоббирует, да и этот, как его… откат впечатляющий, в смысле – взятку щедро сует.
     Вся страна уже видела, знала, что царь Борис – беспробудный алкаш, и со стыдом смотрела на его сумасбродные пьяные выходки, демонстрируемые по телевидению. И тем не менее его избрали Президентом  на второй срок. Или, пожалуй, именно потому и избрали. А точнее – провели, протащили подтасовкой голосов. В нашем Гдовском районе, где мы с секретарем райкома КПРФ Федором Александровичем Сафоновым провели по деревням агитацию против этого «царя», да и по всей Псковской области большинство голосов получил Николай Иванович Рыжков. Но… это вроде бы только в нашей области. И вообще доморощенные гдовские остряки радовались:
     – Ну и что ж, что алкаш… Алкаш, но – наш… Наш алкаш…
     В недавнем прошлом эти местные алкаши частенько досаждали мне своим самым бессовестным нахальством. То один, то другой, а то и целой подгулявшей компашкой бесцеремонно вваливались во двор, не то что просили – прямо-таки требовали угостить их ну хоть чем-нибудь из спиртного. Вплоть до того, что просили хотя бы валериановых капель – настойки на спирту. Я поначалу уговаривал не пить, из жалости пытался вести пространные беседы, надеясь вразумить, но все было тщетно. Пришлось просто запирать калитку.
     – Слушай, отец Михаил, – сказал я однажды попу, – раньше, насколько мне известно, при многих церквах в России были общества трезвости. Почему бы не создать и у нас?
     Он даже ухом не повел. У нас, мол, здесь это просто бесполезно. Почему бесполезно? Да потому, что никто на какие-то душещипательные беседы на такую тему и не пойдет, и вообще засмеют. Вот разве что милиции предложить…
     Побывал я и в милиции, и в администрации, и даже в местном суде – все смотрели на меня, как, по меньшей мере, на наивного чудика. Бесполезно…
     Знаю не только по себе, что если у тебя что-то не получается, винишь в неудачах кого-нибудь другого. И раньше я не очень-то жаловал попа, а тут и вовсе стал на него косо смотреть. Не может? Или – не хочет? Скорее всего, не хочет. И каким-то не таким мечталось видеть попа. Чтобы уж поп, так поп! А то ведь замахнулся когда-то поначалу: «Надо же Русь из греха вытаскивать», а теперь…
     А теперь Русь еще больше и больше увязала в грехах и, что самое страшное, вымирала. Цифра, сообщаемая средствами массовой информации, была пугающей, и в то же время как бы отвлеченной, абстрагированной, словно бы умозрительной, и потому словно бы и нереальной. Ведь одно дело – слышать, знать отстраненно, и совсем иное – воспринимать наглядно. В нашем малом городе удручающую демографическую картину именно наглядность и доносила и до ума, и до сердца. Начиная с моих недавно надоедливых соседей-алкашей. Вчера еще, кажется, гурьбой шастали, толкались в калитку, и вот – нет их. Никого нет. Красивые, с виду здоровые, пятидесяти, а то и сорока лет мужики были – и нет. Как сквозь землю провалились…
     Да ведь и провалились. Ушли, как говорится, в мир иной, не дожив даже до пенсионного возраста. Переселились на городское кладбище, площадь которого за годы «триумфального шествия демократического капитализма» увеличилась почти вдвое. И самое страшное – многие и жен своих с собой увели, оставив обездоленными малолетних детей. И в нашем районном городишке появились беспризорники, появились даже бомжи, то есть люди без определенного места жительства, появился приют для сирот. И даже в деревнях появились безработные, хотя недавно еще пахотные земли начали на глазах зарастать чертополохом и кустарником.
     Оглядываясь, я с неизъяснимой тайной отрадой видел и сознавал, что живу среди красивых русских людей.
     Красивых и лицом, и душой, и телом.
     Потому что они были истинно русскими.
     Искони русскими, ибо сюда не докатилась во время оно волна татаро-монгольского нашествия. Тут уж не скажешь: поскреби русского, и обнаружишь татарина. Нет, тут все исконно-посконно, наследственно русские.
     А вы бы посмотрели, какие красивые здесь женщины! Истинно русские красавицы! Писаные красавицы. Часто, не совладав со своим восхищением, я оторопело, обалдело застывал то перед одной, то перед другой и  полушепотом выдыхал:
      – Какая же ты красивая!
      И как-то совсем уж по-мальчишески глупо спрашивал:
     – Ну почему ты такая красивая?!
      И как они при этом смущенно краснели – пунцовым багрянцем полыхало милое, по-русски красивое лицо.
     И подмывало по-отцовски, по-братски, да – чего скрывать – и чисто по-мужски приобнять, склониться поцелуем к руке. Но к таким нежностям, к такому светскому этикету здесь не приучены, и от целомудренной стеснительности лишь пуще пламенели щеки, и испуганно отдергивалась рука. Где вы сегодня увидите таких?
     А вы бы посмотрели, какие статные, какие стройные, какие крутоплечие у них мужья, отцы и братья. Истинно русские добры молодцы! Наследственно русские удальцы-храбрецы. Что в огороде, что в хороводе – отчаюги, работяги, песельники и плясуны, пахари и косари, истинно – мужики!
     Одно меня огорчало – не было в них того, о чем поп говорил – гордыни. Наоборот, совсем наоборот, к великому – величайшему сожалению, в них – красивых, умных, добрых, деловых русских мужиках – в каждом из них, как, пожалуй, и в каждом из нас, русских, истинно русских людях нельзя не видеть, не почуять при общении этакое истинно русское простодушие, в основе коего таится этакая гнусненькая для нас самих и выгодная для наших недругов мыслишка: ну что – я? Кто – я? Обыкновенный, простой, провинциальный, рядовой, как все, человек. Вот где-то там, «наверху», в больших городах да столицах, во власть предержащей верхушке, там – да, там… А мы здесь… Да ну, о чем говорить…
     А ведь не только вся наша русская история, история Великой России – вот же оно – свидетельство великого трудолюбия и великого ратного мужества наших людей: древнерусская Гдовская крепость. Ядра вражеских пушек отскакивали от ее каменных стен, неисчислимые полчища супостатов накатывались и уходили побитыми туда, откуда пришли. Волна за волной, орда за ордой, из века в век, а город как стоял, так и стоит, ибо его основали, построили и оберегали, не щадя своей крови и самой жизни люди железной воли и великой храбрости.
     «Славяно-русские женщины сражаются плечом к плечу рядом со своими супругами, и если в бою погибает муж, жена предпочитает смерть позору плена, бросаясь грудью на острие своего меча…»
     Это ведь о наших русских женщинах писал арабский путешественник.
     «Защищая свои крепости, русские умирают, но не сдаются…»
     Это ведь о наших русских мужчинах писал польский историк, сопровождавший в походе короля Стефана Батория.
     «Русских могут победить только русские…»
     Это уже ближе к нашим временам сделал вывод воинственный германец Фридрих Великий. А посему «надо взорвать Россию изнутри…»
     И ведь взорвали! «А теперь, после развала Советского Союза надо уничтожить самый непокорный русский народ», – нагло заявил советник американских гангстеров и президентов Сбигнев Бжезинский.
     И даже забугорная церковь ему подтявкнула. Епископ Британско-Скандинавской епархии Досифей в черном для русского народа 1993 году в своем послании констатировал: «Впервые в истории появилась возможность полностью уничтожить Россию, а вместе с ней и все православные народы…»
     Война? Война! Да еще какая!
     «…В России с лица земли исчезли 51 тысяча деревень, а в настоящее время еще 99 тысяч подошли к черте полного вымирания – это более половины их бывшего числа..»
     Это уже газета «Правда» за 23 мая 1993 года в статье «Стон земли» за подписью Василия Стародубцева, председателя Аграрного союза России. И – далее:
     «В целом по России смертность сельского населения на 32 процента выше, чем в городских поселениях. Ни одно государство ни в какие времена, кроме периодов рабства и крепостничества, не позволяло себе подобного отношения к человеку, работающему на земле…»
     Как это там говорили древние китайцы? «По одной деревне можно судить обо всем государстве…» Да уж, умри, друг Аркадий, лучше не скажешь!» В том же 1993 году Гдовский райотдел статистики сообщил:
     «Рождаемость – 168 человек, смертность – 482 человека… В Чечне погибло 6 жителей Гдовского района… Цены на продукты выросли в среднем на 700 процентов…»
     Я стал бояться своих мыслей. Когда тебе давно за семьдесят, нельзя не задумываться о переселении в мир иной. Прикидывал: у жены здесь двоюродная сестра и ее муж Коля – оба моложе меня на целых 25 лет. Вот они меня и похоронят. Вдруг, что называется, ах! – крепкий, могучий с виду, русский мужик Коля возвращался вечером с работы, выпил лишку этого мерзопакостного «Рояля», упал в канаву и – как не было мужика. Не успели похоронить – парализовало его овдовевшую жену…
     Ну, мыслям ведь не прикажешь остановиться. И горько, и стыдно перед самим собой, а втайне дальше прикидываю. У жены здесь еще один двоюродный брат – Володя, моложе меня на 15 лет. Крепкий, здоровый с виду мужик… Вдруг – новость, век бы таких не слышать: умер Володя! Скоропостижно, мгновенно, в поездке, за рулем… сердце…
     Я начал отмахиваться от мыслей о своей смерти и о моих похоронах – слишком уж что-то получалось как бы в противовес моим тайным прикидкам. Но сама жизнь опять и опять подталкивала к невеселым раздумьям. Смерть прямо-таки неотступно привязалась к избе соседей Николая Федоровича Шапкова и его жены Евгении Федоровны. В неполных сорок лет ушла из жизни после продолжительной болезни их дочь Светлана. Не прошло и года – от злоупотребления все тем же «Роялем» тоже совсем еще молодым умер их сын Александр. Обрушившихся ударов судьбы не вынес Николай Федорович. Приходит, еле живая от горя, Евгения Федоровна, вот, мол, беда, попа для отпевания не дозваться. Вы с ним в дружбе, помогите.
     Пошел я к отцу Михаилу. Ой, говорит, такой на людей мор напал – с ног сбиваюсь, по нескольку отпеваний в день. Ладно, пошлю вашим знакомым дьякона… Пусть уж не обижаются, что сам не смогу…
     Тяжелее других умирал от того же «Рояля» еще вчера, кажется, вполне здоровым наведывавшийся ко мне председатель горсовета Владимир Иванович Матвеев. Его не то чтобы парализовало, а как-то в одночасье отшибло память, и он целыми днями неподвижно сидел на кровати, тупо уставясь бессмысленным взглядом в одну точку, будто силился и никак не мог вспомнить что-то для него очень важное. Я несколько раз заходил, окликал по имени – он даже головы не поворачивал. Так и ушел из жизни, беспомощный, неподвижный, беспамятный – будто живым окаменел. Намаявшись ухаживая, недолго протянула и его овдовевшая жена.
     Такие вот новости в нашей захолустной волости. В самом деле, как сказал поп, на людей словно мор напал. Да и только ли в нашем захолустье – по всей стране. Не люблю я телевизор, а включишь иногда – там такие же «веселенькое» кино, вести одна впечатляюще другой:
     «Чтобы прокормить в изобилии одного человека, достаточно одного гектара земли. У нас населения 142 миллиона, а земли – 230 миллионов гектаров…»
     Ни одна страна в мире не располагает таким богатством, а мы…
     Начал от случая к случаю для памяти делать кое-какие выписки – ахнул:
     «В России 0,01 самых богатых…
                99,99 – остальных…
     из них:
      40 миллионов человек имеют доходы в 2 раза ниже прожиточного минимума, то есть не имеют возможности себя прокормить и одеть.
     20 миллионов безработных…
     16 миллионов алкоголиков…
       8 миллионов инвалидов…
       8 миллионов диабетиков…
       6 миллионов глухих…
       5 миллионов душевнобольных…
       3 миллиона туберкулезников…
     Это из моих пометок за 1996—1998 годы. Дальше пошло еще хуже, да я уже как-то и записывать бросил. Руки опустились. Вот, впрочем, еще выписка, более поздняя, в 2007 году:
     «Россия заняла первое место в мире по курению. Курят 70 миллионов человек. Россия не подписала международную конвенцию по ограничению курения и продаже табака.
     За 2007 год в России произведено 5 миллионов абортов, по специальным медицинским и социальным показаниям 10 миллионов не рожденных детей, 47 миллионов бездетных семей…»
     И еще здесь же:
     «Россия заняла первое место по количеству абортов. Русская женщина не может позволить себе осуществить свое святое природное чувство продолжения рода. Смертность в России в 1,5 раза выше среднемировой, в 2—3 раза выше, чем в США. В Москве действует подпольный абортарий, где за одного младенца «для исследований» платят 7 тысяч долларов».
     Ниже – как бы не по теме, но, пожалуй, именно по теме – пометка:
     «14 октября 2007 года по программе Псковского областного телевидения «Вести» сообщили, что вандалами поврежден памятник Александру Матросову. Выломаны и отпилены медные штыки, повреждены каски, которые оказались не металлическими, а цементными…»
     На житейско-бытовом, обывательском уровне объяснялось все предельно просто: все, что можно было найти и добыть вокруг металлическое, особенно – цветной металл, пьяницами и безработными растаскивалось и сдавалось в утиль. Если же взглянуть с нравственной стороны, все больше и больше плодилось вокруг моральных уродов, для которых в жизни нет ничего святого. Сразу же по окончании второй мировой войны, где победителем был великий русский народ, забугорной закулисой была поставлена задача не пожалеть никаких усилий и денег в достижении того, чтобы у русских больше не было Матросовых и Гастелло. И наша так называемая демократия с «длинной еврейской фамилией Березовский-Гусинский-Смоленский-Уринсон-Кох-Гайдаро-Чубайс и так далее» продолжает ту же политику.
     – Вот из какого греха Русь вытаскивать надо, отец Михаил! Это же у нас на Псковщине памятник Александру Матросову осквернен…
      – Я молюсь… Денно и нощно молюсь… Наше дело – молиться… Дело Церкви – молиться. Мы в политику не лезем…
     – Ну, ну… Вы помолитесь – и Бог нечестивцев покарает. Только тот же Тополь на сей счет вот что Березовскому пишет: «Но мы с вами, конечно, атеисты, Борис Абрамович, и ваши друзья олигархи тоже. Поэтому загробные кары нам не страшны, мы выше этих пошлых и детских сентенций…» Понятно? Ваши молитвы да и сам ваш Бог для Борисов Олигарховичей – это всего лишь пошлые сентенции…
     Протоиерей мрачно молчал. А мне казалось – благодушно молчал. Мне думалось – успокоился, возгордился. Еще бы – такой храм величественный из небытия сумел возродить, дом церковного причта строит, танцплощадку из парка в Гдовской крепости выдворил, спрос на его требы – крещение да отпевание растет, приход потихоньку-полегоньку, да увеличивается, а что там, «наверху», так это же, как говорится, не нашего ума дело.
     Все больше менялся он и внешне, раздался вширь, стал тучным, грузным, важным. Во всем облике виделось довольство собой и жизнью. Потому, наверно, и ко мне стал заходить все реже и реже. Что ж, понятно, мои разговоры для него – ересь. Да и я уже изрядно сожалел, что ввязался с ним в затяжную полемику. И не очень-то приятно, что в нашем небольшом городке, где все друг у друга на виду, крепла молва о наших с ним приятельских, чуть ли не дружеских отношениях.
     Подсыпали соли в мое отчуждение и неутихающие сплетни. Мол, и попивает твой дружок все крепче, и за требы свои поповские дорого берет, и и со своими собратьями-попами не ладит, бранится из-за того, что те к себе его прихожан-захожан-заезжан переманивают, и дом этот огромный возле храма для чего строит? Да для себя же и строит. В деревне пока что живет, надо же будет сюда перебраться, вот и старается не просто хоромы, а палаты каменные, настоящий дворец возвести.
     Верь не верь, морщись не морщись с досады, отмахивайся не отмахивайся, такого рода слухи и на настроение действуют, и на взаимоотношения так или иначе влияют, и даже общественное мнение склоняют в определенную сторону. Не зря же сказано, что злые языки страшнее пистолета. А когда с такого рода новостями кто-то подкатывался к моей жене или ко мне, то тут еще и этакий ехидный намек подразумевался. Не можешь, дескать, на своего дружка повлиять, не можешь. А почему? А потому, что скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. И отбояриваться, гнать в шею сплетников бесполезно. В народе давно замечено: на каждый роток не накинешь платок. И если он, заважничавший поп, от меня отстранился, то и ладно, может, это и к лучшему. Не переделаю же я его, не перевоспитаю на свой лад.
     Так вот мы тихо-мирно и разошлись, и не встречались, словно чужими стали. Да, впрочем, чужими и были. Изначально чужими, так что этого и следовало ожидать. Хорошо еще, хоть не озлобились друг против друга, врагами не стали, а то ведь у нас, у русских, это как пить дать. Чуть что – и пошли выяснять отношения, «кровя пущать». Без этого у нас искони и жизнь не жизнь, и радость не радость. От переизбытка силы, пожалуй. Когда-то, бывалоча, в деревнях «на кулачках», то есть кулаками «конец против конца», то есть полдеревни против полдеревни друг друга изо всей своей русской моченьки мутузили, а потом, после «Великого Октября» на великой Гражданской сошлись – брат против брата, сын против отца. Так там, «на кулачках», хоть закон был благородный, неписаный – лежачего не бить! – а в братоубийственной «белых» с «красными», ну уж потешились друг над другом и потешили весь белый свет. Дай-то Бог не повторить бы такого, а то ведь вон как и сегодня друг друга любим – словечка, нечаянно сорвавшегося против шерсти, самому близкому, самому родному не простим.



Реплика юродивого

     На все лады прикидывая, не верил я, что мой двоюродный брат на Херсонщине куда-то уехал из поселка, где жил, да так уехал, что и адреса его там не «розшукали». Что-то, думаю, не то. Пошел на хитрость. Через знакомого, проживающего в Украине, переслал письмо так, чтобы обратный адрес на конверте был украинский. И не ошибся. Никуда мой брат с семьей не выезжал, а просто тамошние почтальоны решили нашу переписку прервать, чтобы он не водился с «москалями».
      Да еще и беда там у них большая стряслась. Мой дорогой племянничек, что в гостях у меня грозился ввязаться в драку при дележке Черноморского флота, был жестоко избит его украинскими друзьями. За что? А за то, что в разгар веселья на свадьбе у закадычного украинского друга вдруг «сдуру» затянул русскую песню. Там, оказывается, и русской речи слышать спокойно не могут, а он – песню!..
     А тоже ведь – православные. «Несть ни эллина, ни иудея…» И крещение Руси оттуда ведь, из Киевской Руси, из Киева – «матери городов русских», и оттуда «Русская земля пошла есть…» Для того ль тысячу лет молитвы Христу возносились, чтобы Киевской православной Церкви от Московской и всея Руси «незалежности-самостийности» возжелать? С превеликим трудом теперь вроде бы мало-мальски примирились, да надолго ли? Раз предавший не предаст ли другой? Прицыкнет какой-нибудь очередной «самостийник» Ющенко показать «москалям» дулю, и «незалежный» христопродавец прытко выхватит из-за пазухи тысячелетний византийский камень, чтобы метнуть его в наш русский огород. А как же! Нет власти не от Бога, и дружить-то дружи, а булыжину за пазухой держи!
      Или, может, по-иному было при татаро-монгольском иге? Как там в стихах? «Под игом татарским стонала Россия, а церковь молилась за хана Батыя». Да и почему ж не молиться – ханы были, видите ли веротерпимыми, говоря нынешним «демократически-плюралистическим» слогом, толерантными, с русских православных попов дани не брали. С простых прихожан, «овец Христовых», по семь шкур драли, вон как об этом устная народно-историческая память вопиет:
Брали дани, невыходы,
Царски невыплаты.
С князей по сту рублей,
С бояр по пятидесяти,
У которого денег нет,
У того дитя возьмет,
У кого дитяти нет,
У того жену возьмут,
У кого жены-то нет,
Того самого головою возьмут.
     А пастырям, то бишь пастухам овец, до ниточки обдираемых, – охранные грамоты, и, опять же по-нынешнему «рыночным» слогом говоря, баснословные льготы, чтобы держали свою овечью паству в смирении и послушании. Что они с превеликим рвением и исполняли. И не с того ли, думается, в страшные годы величайшего всенародного бедствия на Руси православные иерархи с 1242 по 1261 год построили массу новых храмов и монастырей, да еще и купола золотить начали?
     Ха, а как же! Орда – Золотая, и купола церквей под ее игом – золотые. Тем паче, что у необлагаемых данью попов золотишко в преизбытке поднакопилось. И больше ведь нигде такой роскоши, ни в одной конфессии не наблюдалось.
     И еще такая прелюбопытная ересь взбредает на ум.
     После взятия Батыем Рязани, как сообщает летописец, «многих горожан убили, а иных ранили, а иные от многих трудов изнемогли, и не осталось в городе ни одного живого». А православный рязанский епископ после беспощадной поголовной резни остался жив-здоров и благополучно «покинул град». Церковные иерархи любят называть себя ратниками духовными, воинством Христовым, да к тому же епископ – ратник, так сказать, не рядовой, а воинство-то свое, паству свою, покинул, выходит, как последний трус и предатель. Разве не так?
     И еще думается о том, что небольшой захолустный Козельск с его бревенчато-деревянной крепостцой упорно, яростно оборонялся аж семь недель, за что татаро-монголы назвали его злым городом, а православный Псков с неприступными, по тому времени, каменными стенами сдался немецким крестоносцам без боя. А не потому ли, закрадывается мыслишка, что в провинциальном, глубинно-русском Козельске еще жил и преобладал дух гордого славяно-русского язычества? Как это было и в Смоленске, который Орда так и не смогла захватить. А потом уже была сочинена легенда о том, что там некий витязь так впечатлил непобедимых ордынцев, что они предпочли закончить дело миром.
     Предательски распахнувший крепостные ворота перед крестоносцами и добровольно посадивший себе на шею двух немецких правителей – фогтов, православный Псков пришлось «изгоном» освобождать Александру Невскому. После чего еще «бысть сеча зла и велика» на Чудском озере – знаменитое Ледовое побоище, откуда он снова вынужден был вернуться в Псков, дабы восстановить там русскую власть и русский порядок. И тут…
     «И яко же приближися князь к граду Плескову, игумени и Попове в ризах со кресты и весь народ сретоша перед градом, подающее хвалу богови и славу господину князю Олександру», – повествует летописец. А я, грешный, читаю и еретически думаю: а что же вы, «православные игумени и Попове», думали, что делали, где были – не сторонними ли наблюдателями того, как ваша овечья паства добровольно (!!!) сажала себе на шею немецких волков? Небось руководствовались своим «мудрым» христианским постулатом «любая власть – от Бога», а наше дело – молиться за любую власть? Ибо, как искони усмехается русский народ, где власть, там и сласть?..
     И не зря же, видать, великий и мудрый русский князь Александр Невский с гневом и болью сказал:
     «О невегласи Пьсковичи! Аще забудете великого князя Александра Ярославича, или отступитесь от него или детей его, или от всего роду его, уподобитесь жидом, их же препита Господь в пустыни крестельми печеными, и сих всех забыша благ Бога своего, се же вам глаголю… наречетеся вторая жидова».
     То бишь, если и впредь, подобно жидам, не будете беречь своей родной русской земли, то и сами станете не русскими, а вторыми жидами…
     И еще вспомнилось его знаменитое:
     – Не в силе Бог, но – в правде!
     И еретически подумалось: не в Иисусе Христе – в правде видел Бога, правду Богом считал великий, не проигравший ни одного сражения, русский полководец и мудрый государственный и политический деятель, тонкий дипломат и политик Александр Невский.
     И как-то само собой вспомнилось имя другого «неистового уруса», непобедимого легендарного Евпатия Коловрата, одолеть дружину коего татаро-монголы смогли лишь массированными ударами камнеметов. И сам Батый, восхищаясь его мужеством, повелел похоронить его с воинскими почестями и своим ордам в пример сказал: «О Евпатий Коловрат! Если бы такой воин служил у меня, держал бы его у самого сердца моего!»
     А у меня опять еретическая мысль о том, что имя Коловрат – это от славяно-русского «коло вращающееся», обозначение языческого бога Ярилы – Солнца… А «игумени и попове в ризах и со кресты» что-то в русском героическом эпосе, сказаниях да былинах не упоминаются… И почему-то в церковных службах – в отместку, что ли? – не упоминается имя первого русского национального героя, спасшего Русь от Хазаро-иудейского ига, великого русского князя Святослава… Впрочем, он одним из первых в споре со своей матерью, великой княгиней Ольгой, напрямую сказал: «Христианская вера – уродство есть!..»
     А в русском народе о попах с их постулатом «Любая власть от Бога» искони с издевкой и того проще говорят: «Мы и вашим, мы и нашим за двугривенный попляшем…» Конечно, от этого можно этак досадливо отмахнуться, мало ли чего, дескать, ни сболтнет иной недалекий остряк-самоучка. Ну, а «эхо русского народа», гениальный Пушкин с его «Гавриилиадой» и «Сказкой о попе и работнике его Балде»? Не просто ернически забавные, не просто еретические – до невозможности глубокие, почти непостижимо глубокие произведения. И – только ли усмешка или нечто пророческое: простофиля Балда – имя-то какое – Балда! – что называется, дубина стоеросовая, круглый дурак, и над бесом-сатаной одерживает победу, и из хитроумного попа дух вышибает. Что ж, Балда-то он Балда, да не овца из христианского стада, руку-то он попу не целует, в раболепном поклоне перед ним не сгибается. Невольно думаешь – небось, язычник…
     И тут уже вполне логически воспринимаешь рассуждения о том, что погром христианско-византийского православия в России после 1917 года – это буйная месть славяно-русского язычества за учиненные над ним надругательства и муки. Ладно, я – нерадивый мирянин таким еретическим вопросом обуян, так не один же я. И, что особо примечательно, даже иные священнослужители задумываются.
     Вот, к примеру, передо мной книга иерея Павла Адельгейма «Догмат о Церкви в канонах и практике», на странице 117 читаю:
     «Кто же совершил революцию, взрывал храмы, жег иконы и книги, казнил царя и духовенство? Чингисхан, масоны, евреи, фашисты? Революция смела в мгновение ока благочестивые иллюзии о «Святой Руси». Религиозность оказалась тонкой пленкой елея, покрывшей океан. Удар волны оставил лишь мелкие капли…»
     Конечно, тут нельзя не вспомнить Сталина, который, дескать, в годину бедствия осознал, что «без Бога ни до порога…» Но ведь при этом нельзя не вспомнить и того, что на оккупированных немцами территориях открывались закрытые большевиками храмы и православные попы возносили в них молитвы отнюдь не за победу русского оружия, а за победу и во славу бесноватого Гитлера. Что-то около 50 тысяч таких было. Не в партизаны – в попы вон сколько пастырей пошло! Об этом сегодня предпочитают лукаво молчать, но что было, то было. И опять ведь во имя все того же нерушимо-христианского: «Всякая власть – от Бога?..»
     Вот и в районном Гдове был такой «священнослужитель» – благочинный Гдовского округа Иоанн Легкий. К началу Великой Отечественной войны в городе оставалась незакрытой одна церковь – храм святителя Афанасия, архиепископа Александрийского, здесь он и проводил богослужения с 1941 по 1943 год, приобретя славу выдающегося проповедника и жертвенного пастыря, под руководством которого во время немецкой оккупации, как о том мне довелось читать уже в недавние дни, «восстанавливалась и укреплялась духовная жизнь». И, надо полагать, был и в самом деле служителем не из рядовых, если жизнь закончил в США в 1995 году в сане епископа Русской Зарубежной Церкви. Косвенно доводилось слышать, что он щедрой рукой оказал содействие протоиерею Михаилу Женочину в воссоздании храма Димитрия Солунского, но тот об этом предпочитал не распространяться, ну и я досаждать расспросами не стал. Известно же: каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны, да в конце концов я же не следователь, чтобы разбираться в том, где, по Козьме Пруткову, «нельзя объять необъятное».
      И все же, все же, как говаривал тот же Козьма, «зри в корень!» Тем паче, что тут и ходить-то далеко не надо – ни в историю, ни за бугор, сама жизнь через телеящик события под нос подсовывает. Коммунисты, депутаты Государственной Думы, демонстративно не преклонили головы на поминальной церемонии в Охотном ряду при прощании с царем Борисом. Немцов, кажется, тут же обличил их в «кощунстве». Не по-христиански, дескать, грех… А мне вдруг вспомнилась реплика юродивого из пушкинского «Бориса Годунова»:
     – Нельзя молиться за царя Ирода!..
     А незадолго до того в книге Ельцина «Записки президента» довелось прочесть, как он отдавал приказ командующим спецгрупп «Альфа» и «Вымпел» штурмовать Дом Советов 3 октября 1993 года: «Я обвел взглядом их – огромных, сильных, красивых. Но обе группы отказались участвовать в операции… мы не для того готовились, чтобы в безоружных машинисток стрелять…»
     Ну, отказались эти, нашел других исполнителей. Стреляли… Расстреляли… Вот тебе и царь Борис со свечечкой в руках в православном храме. А как же заповедь «Не убий?..»
     Лизоблюды оправдали, даже восславили, твердой рукой, дескать, пресек, «раздавил гадину».
     А потом опять же по телеящику все видели, как Предстоятель Русской Православной Церкви к нему поздравлять с тезоименитством с букетом мчался. И как потом на сороковинах скорбел. Что, не мое дело? Не дело овцы христова стада судить такого высокопоставленного пастыря? Потому как у них там, наверху, своя «кумпания», свои высокосветские и высокохристианские отношения-взаимоотношения, а тут, внизу, свои? Или для них Божий закон, Христовы заповеди не писаны? Ну хотя бы вот такая:
     «…Один из служителей, стоявший близко, ударил Иисуса по щеке, сказав: так отвечаешь Ты первосвященнику? Иисус отвечал ему: если Я сказал худо, покажи, что худо, а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин. 18. 22, 23).
     Это в общем-то и у меня, атеиста-еретика, вызывает усмешку в укор высокомудрому евангелисту и даже Самому Христу. То учил, если кто ударит тебя по одной щеке, то подставь и другую. А когда сам схлопотал незаслуженно по физиономии, по-иному запел. Ну да ладно, мысль-то правильная, это же давно известно, что истина рождается в споре, но это же не значит, что спор надо превращать в потасовку и мордобитие. И тем более – не в кровопролитие, как это произошло по приказу царя Бориса Кровавого 3 октября 1993 года. Тут же, как ни крути, не по христианской заповеди дело повернулось, а по злобному принципу: «всегда тот прав, у кого больше прав». Как говаривал дедушка Крылов, «у сильного всегда бессильный виноват…» И наплевать было изображающему из себя набожного христианина Ельцину на заповедь «Не убий!». Как, впрочем, и на все другие.
     Тогда, в том кроваво-черном октябре, у многих еще теплилась надежда, что Патриарх примирит враждующие противоборствующие стороны, не допустит трагедии, предупредит готовящегося к братоубийству Беловежского иуду об отлучении от Церкви. Увы, увы!.. И после всего этого «рядовая паства», покорные пастырю «овцы» им не судьи? Каждый сверчок знай свой шесток?..
     Та же картина и с заповедью «Не укради!» Наглая кража общественной собственности считанным меньшинством, иудино сребролюбие власти разве получили осуждение со стороны иерархов в Церкви? Увы, увы! Уж самой-самой глупой «овце стада Христова» видно, сколь кровавая и алчная, богопротивная утвердилась в стране «демократия», как ее сразу стали называть – демокрадия, но для православных пастырей «любая власть от Бога…» И было бы чистым фарисейством утверждать, будто бы мы, граждане России, не судьи этой власти. Глас народа – глас Божий. Стало быть суд народа, пусть пока нравственный суд, – суд Божий. Но Церковь-то в стороне, Церковь гласа народа словно не слышит и тем самым, по существу, затыкает народу рот, призывая к покаянию и смирению: «Не противься злому! Рабы, повинуйтесь господам! Овцы, повинуйтесь своему пастырю!..»
     Вот тоже интересненькое кино. Прихожанин – овца, человек, стало быть, – овца. А если человек создан Богом «по образу и подобию своему», то… Ну, честное слово, обалдеешь от такой логики, мозги свихнешь. И опять, и опять все того же русскоязычного Эдика Тополя вспомнишь: «Но мы же с вами, конечно, атеисты, Борис Абрамович, и ваши друзья-олигархи тоже». Понимай: мы-то не овцы безмозглые, нам мозги этими пошлыми сентенциями не запудришь!..
     А ко мне вдруг самолично заявилась одна из таких, недавно заблудших, а теперь залученных в христианское стадо и потому счастливо-радостных овец. И оказалась таковой моя недавняя критикесса – сельская учительница Любовь Евгеньевна Степанова. Сначала целую кипу своих стихов в мой почтовый ящик принесла, а затем и собственной персоной пожаловала.
     Смотрю – и сама собой женщина интересная, и из тех, о ком говорят – женщина интересной судьбы. Сельская-то она сейчас сельская, а была в Питере артисткой оригинального жанра и танцовщицей. И муж первый был артистом. Но, попросту говоря, спился, опустился. \а у нее на руках уже двое детей. Год-другой промаялась одна, и вдруг встречается интересный, с первого взгляда до беспамятства влюбившийся в нее мужчина из Псковской губернии. И…
     И вот такой поворот. Решила, что в русской глубинке, в деревне сохранилась та чистота нравов, та искренняя любовь, о коих сегодня разве что в книгах прочтешь. А чтобы не ошибиться, чтобы брак был прочным и настоящим – на всю оставшуюся жизнь! – устроили свадьбу с венчанием. И еще двоих детей, двух славных девочек-ангелочков родила, и  в церкви крестила. А муженек-то, второй муженек, тоже мало-помалу начавший попивать, тоже спился-опустился. И вот уже ей с четырьмя детьми в одиночку приходится маяться. А она еще и стихи пишет! И, должен заметить, хорошие, искренние, волнующие. Их у меня в Питере в ряде изданий, что называется, из рук вырвали и опубликовали, даже в Союз писателей принять порекомендовали. Да до того ли ей… Ни с мужьями, грубо говоря, простодушная овечья покорность не помогла, ни в судьбе венчание и возносимые к Богу молитвы…
     А сколько же их у нас сегодня, таких женщин, таких семей! Есть, говоря словами нашего замечательного русского поэта Николая Некрасова, «есть женщины в русских селеньях», достойных уважения и поклонения, но вот и сюда, в сельскую глубинку докатилась мутная волна беспробудного пьянства и сопутствующего ему разврата. Оглушала статистика: Россия вышла на первое место в мире по употреблению алкоголя, по количеству самоубийств, распалась каждая третья семья. И если по одной деревне можно судить обо всем государстве, то по одной семье можно судить о всей нации. Ведь нация – это большая семья, семья семей.
     Из стихов, принесенных Любовью Евгеньевной, меня буквально пронзило болью стихотворение, посвященное героическому подвигу ставшей поистине бессмертной 6-й роты Псковского парашютно-десантного полка:
Для храбрости хватив спиртного кружку,
Озлобленный в неправедной войне,
Наемный снайпер взял бойца на мушку,
А злая пуля в грудь вонзилась мне.

Нет, я не покачнулась, не упала,
Но, даже не прервав свои дела,
В тот миг вдруг отчего-то простонала
И вместе с тем парнишкой умерла.

Душа кровоточит жестокой болью,
Кипит огнем невыплаканных слез.
Дитя… Мальчишка… Мой вчерашний школьник
С собою в вечность жизнь мою унес.

Повисло над Россиею проклятье.
Встают, как лес, могильные кресты.
И русская невеста в черном платье
Несет к надгробью жениха цветы…

С глухой тоской: зачем мне та чужбина,
Куда мальчишек гонят на войну?! –
Гляжу на подрастающего сына
И небеса в отчаянье кляну.
     Она, кажется, сама испугалась этих пронзительных, вырвавшихся из ее женского, ее материнского сердца обжигающих строк, и все просила меня пойти с ней поговорить с протоиереем о. Михаилом Женочиным, но я не пошел. Не смог. Не хотел и слышать какой-то критики той боли, что стала сразу и моей личной болью. Верно замечено: если истинный поэт говорит даже шепотом, его все равно услышит весь мир. И вообще есть же на свете то бесконечно искреннее и святое, что не подлежит никакому суду. Даже Божьему!.. И имя ему – материнство.
     А с нашим гдовским попом мы к тому же давно уже не встречались, он перестал приходить ко мне, а мне и тем более видеть его не было никакой необходимости. Что, собственно, могло быть у нас общего? И ворохнулось в душе, ну вот прямо-таки колом встало необъяснимое чувство протеста, и то ли под влиянием доверительного разговора с обаятельной женщиной, то ли и вправду бес подтолкнул – всплыла в памяти еще когда-то в далеком деревенском детстве запомнившаяся дразнилка, и я по-мальчишески дурашливо продекламировал:
Гром гремит,
Земля трясется,
Поп на курице несется,
Попадья на петухе,
Волк верхом на пастухе.
Охти-охти, тошно мне
В христианской западне.
     Моя гостья посмотрела на меня с таким недоумением, что я поперхнулся. Я поспешил еще как-то исправиться, пробормотал, что, мол, в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань, но она лишь грустно усмехнулась, да с тем и распрощалась. А мой поп…
     Ну что ты будешь делать, не зря же, наверно, в народе ернически подмечено: «Вспомни гумно, так и вот оно». Уже наутро поп по-свойски распахнул мою калитку.
     – Вы разрешите?..

                Нагайкой по русофобии

     Был теплый, даже жаркий день, и мы, не заходя в избу, присели у меня во дворе. Он по-простецки на березовом (как я ернически поддразнил, «на попа» поставленном) чурбаке, а я – напротив на завалинке. Присаживаясь с кряхтеньем, годы все-таки дают себя знать, поддразнил его еще и бытующей исстари русской скоморошиной:
     – У по-па… У попа была собака, поп ее любил, она съела кусок мяса, поп ее убил…
     Усмехнулся о. Михаил понимающе-прощающе, а усмешка, смотрю, грустная-прегрустная. Не до шуток-прибауток, вижу, ему отчего-то, и лицо темнее тучи. Как мне тогда в тон моему летнему настроению подумалось – темнее его рясы. И всё пытаюсь его непонятную мне угрюмость развеять:
     – Свет-Михайлушка прекрасный, что ты тих, как день ненастный? Посетила ли кручинушка, молви, может и размыкаю…
     – Да вот, – говорит печально, – ухожу в монастырь.
     Ха, любопытно, думаю. С чего бы это? Настолько знаю, в монастырь уходят, дабы напрочь отстраниться-отрешиться от всех мирских сует, да прегрешения свои долготерпеливым монашеским послушанием искупить-замолить. Хотя, впрочем, в последнее время это еще и как бы своеобразной модой становится. Вон довольно-таки неплохой питерский поэт Глеб Горбовский не так давно в монастырь лыжи навострил. Почему? А из-за того, что в затяжные запои стал впадать, чтобы спастись за монастырскими стенами. Его там и приняли, только принять-то приняли, да так же быстро и вытурили. Месячишко, кажется, он там продержался. Но тут-то совсем другое дело, попу-то зачем в монастырь?
     – С чего это вдруг, отец Михаил? – спрашиваю.
     – А что, вы разве не слышали?
     – Н-нет. А что?
     – Ну как же, все уже об этом только и говорят. Местная сенсация… Понимаете, не сдержался я, сорвался… Словом, грех большой на душу взял…
     И рассказывает мне мой поп о своем злосчастном прегрешении. По существу – исповедуется. В тихую, всю в зелени деревушку Верхоляне, где он с семьей живет, на лето приезжает много дачников из достославного, многошумного и многодымного мегаполиса Питера. В основном, конечно, люди хорошие, образованные, культурные, но есть и всякие. Ну, ему и не повезло с приезжими. Аккурат напротив его избы поселились какие-то… Ну, как бы это помягче сказать, слишком уж современные… Ну, сами понимаете, кому что писаными законами не запрещено, то все дозволено. В особенности – вечерами…
     Ну, сами знаете, люди-то в деревне с темна до темна целыми днями в работе. На огородах, в поле, на лугу, а эти… Это ж для наших сельчан сущие бездельники. Гопники, как про них говорят. Днем-то отсыпаются, в реке плещутся, на солнышке греются-загорают, а вечерами… Вечерами – пьянка, шум-гам, дым коромыслом – шашлыки жарят, а главное, будь она неладна, на всю громкость, на полную катушку – дикая современная, видите ли, музыка. В смысле – забугорная. Сейчас ведь кругом, сами знаете, американизация-европеизация, тяжелый, как это… металл-рок-н-рол, тусовка, интердевочки, сексуальная революция и все такое прочее…
     – Знаете, никогда не думал… Представить, вообразить такого не мог, что и до нашей сельской русской глубинки докатится эта ядовитая грязь. Язык ведь не поворачивается сказать – сексуальная революция, а?.. И вот уже и в деревне… Ну, не знаю, смеяться ли, плеваться – сексуальные агитаторы, сексуальные революционеры… И наши деревенские дурочки… Ну что с них взять, не ведают, к чему тянутся… Доверчивость наша русская, наивность… Я, мол, немножко, я только чуть-чуть, не больше… А если коготок увяз, всей птичке пропасть, о том словно и не слышали…
     А песенки эти сегодняшние, шлягеры… Уши вянут! «Я на тебе, как на войне…» «Восемнадцать мне уже, так целуй меня везде!..» Мерзость какая! Пошлость, хамство, цинизм! «А ты такая страшная, страшная…» Это о своей-то девушке! «Я убегу, улечу, утоплюсь, но на тебе никогда не женюсь…» И пиво, пиво, и мат-перемат, и девчонки туда же – курят, матерятся и тоже истошно вопят модную «песенную» похабель: «Замуж захотела, вот и залетела…» Ну, и тут уже свой нынешний рынок – торговля молодым телом. Дурной пример – первый соблазн…
     А уж музыка, музыка! Какой-то вселенский гвалт, истерика. Какой-то звериный рык и вой. А вы представляете, что такое одуряющий, душераздирающий вой-грохот этого «тяжелого рок-металла», извергающийся из гремящей на полную мощь современной музыкальной аппаратуры? Это вам не деревенская, милая русскому сердцу гармонь… Тут не скажешь, как когда-то в стихах писали: «Гармонь, гармонь, родимая сторонка, поэзия российских деревень…» Нет, не скажешь…
     А деревня-то все та же. Тихая, мирная, уютная, добрая. Намаялись, натрудились, вкалывая на извечно тяжкой до изнурения крестьянской работе, мужички да женщины наши вечерком поужинать да отдохнуть хотят. От духоты окна в избах открыты, даже двери для свежего воздуха нараспах, стариков да ребятишек-малышек только-только врачующий сон сморил, и вдруг…
     Нет, жителю большого города, не испытав на себе, такое и представить трудно. Там, в мегаполисе, все ж таки и стены домов не бревенчатые, и милицию в случае чего для наведения порядка вызвать можно. А тут, в небольшой захолустной медвежьей дыре, куда за правдой, за срочной помощью кинешься? Ну, приезжее хулиганье и распоясалось. Шум-гам, тарарам, крики, визг и выматывающий душу, истинно убийственный «раскрепощенный» аккомпанемент, какофония в стиле бум-бум-бум.
     Люди пожилого и среднего возраста, а особенно – дети, плохо переносят эту «энергичную» музыку. У них от нее наступает сердечный дискомфорт. А эти рок и попса, дьявол их побери, истинно дьявольщина. В их слишком быстрый, скачущий, истинно сумасшедший ритм вплетена энергетика таких низких частот, которые проникают и сквозь бетонные стены, и сквозь кости грудной клетки, что ведет к нервному стрессу и аритмии сердца. А у отца Михаила у самого четверо мал-мала меньше ребятишек, и его старенькая пережившая Ленинградскую блокаду мама, и тяжело больная теща. Пошел он один раз вразумлять бессовестно веселящуюся компашку, по-хорошему попросил хотя бы громкость убавить, пошел второй раз, уже построже предупредил – как об стенку горохом. Что ни вечер – все та же развеселая гулюшка, пьяные вопли, хохот-регот и дебильно-истерические концерты – теперь уж явно назло этому бородатому попу. Тоже, мол, выискался унтер Пришибеев, музыка ему, видите ли, не нравится…
     А в ту пору возле Гдова собирались поселиться своей станицей прибывшие пока на разведку казаки. Посещая богослужения в храме, которые проводил отец Михаил, они попросили его стать их духовником и вручили ему казачью плеть-нагайку. Вот, мол, батюшка, у нас казаков, так заведено, что если кто ослушничает, так ты учи. Да, да, не стесняйся, у нас обычай такой. А то ведь есть умники-греховодники, что добрых слов не понимают. Они же умнее всех, они во всем сами с усами. Так ты, если надо, – вжарь! Да, да, со всего маху. Чтобы и самому смутьяну вдругорядь неповадно было, и другим заказал.
     Вооружившись этой плетью, и пошел отец Михаил к наглецам в третий раз. А что? С волками жить – по-волчьи выть. Думал, приструню – может, поймут, утихомирятся. Где там! Не на тех, мол, нарвался, дуй отсюда туда, откуда пришел! И пуще прежнего свою забугорно-японскую «шарманку» раскочегарили. Ну, оскорбленный до глубины души, он и не выдержал, со всего маху своей казачьей плетью по этой последней моды дорогостоящей «шарманке» и врезал. Вдрабадан разнес.
     Сгоряча, конечно, сгоряча… А взращенные демократически-рыночной гордыней сексуальные революционеры – они ведь тоже «не лыком шиты». Видя перед собой силушку богатырскую, схлопотать по собственным ребрам впечатляющей нагайкой поостереглись, а вот в подлянку сыграли ловко. Изловчась, кто-то из них сорвал с опешившего протоиерея наперсный крест, да и был таков в вечерней тьме. А наутро «потерпевшие-пострадавшие» с заявлением и «вещдоком» – в Гдов, в милицию.
      – Как же после такого служить?.. Уйду… В монастырь уйду…
     А я, слушая эту его горькую, покаянную передо мной исповедь и понимающе от всей души сочувствовал, и не меньше его возмущался, негодовал, и вместе с тем как-то невольно-непроизвольно с трудом еле-еле сдерживал себя, чтобы весело, радостно, бестактно не расхохотаться. Лицо, чувствую, само собой ну вот так некстати и расползается в совершенно дурацкую улыбку. Улыбаясь, встаю перед недоумевающим пастырем, совершенно искренне ему кланяюсь и прямо-таки счастливым голосом говорю:
     – Низкий тебе русский поклон, отец Михаил! Спасибо тебе, дорогой! Огромное спасибо!..
     Он и совсем уж, кажется, оторопел.
     – Смеетесь, – бормочет, – издеваетесь. Я к вам, а вы…
     – А вы что, – перебиваю, – думаете одними вашими сладенькими проповедями Русь из греха вытаскивать? Попросил Боженьку – и Боженька смилуется. Вразумил, прицыкнул на стадо овечье – и овцы покорно побрели в нужную сторону. Пристыдил Борисов Олигарховичей – и те благодарно скинулись по миллиардику во имя блага и процветания России и обездоленного русского народа. Так, да?
     – Да, но…
     – Никаких «но!» Мне ли вам говорить, как святитель Николай дал заушину Арию! А Иисус Христос? Свил из веревок бич и выгнал торгашей из храма! Вот и вы… Правильно вы поступили, правильно! Вот за это я вас по-настоящему уважаю…
     Сам того не заметив, я именно из уважения и на «вы» с ним в разговоре перешел. Чем его, кажется, еще больше удивил. Но надо же было поддержать его в трудную минуту. Да и на будущее. Ведь давно уже не тот молодой тридцатилетний парень в поповской рясе, а зрелый, и житейского опыта поднабравшийся, и в своем пастырском служении священник. И если предан избранному делу, если служит истово, добросовестно, так и за это тоже нужно его по-человечески уважать.
     – Теперь, – говорю, – я и на богослужение к вам в храм приду, и на исповедь…
     Он еще, видимо, или не верил мне, или не успел переварить мною сказанное, но смотрели мы друг на друга открыто, не отводя и не пряча глаз. Хотя мысли наши, по всей видимости, шли пока что вразнобой. Тяжелые, каменные, еще до конца не перемолотые мысли. Но уже зарождалось у нас нечто иное, еще не осознанное, пожалуй, подсознательное, но подсознательно важное и крайне нам обоим необходимое.
     И я, кажется, начинал осознавать, что это такое. Это… Это… Это, пожалуй, взаимотяготение, пробуждающееся взаимопонимание наших душ. Чужая душа, говорят, потемки, и откуда я мог знать, что там в душе у этого истового попа. Даже как-то о том и не думалось. Да и он, разумеется, никогда о том мне не говорил. А то, что в трудную для него минуту пришел ко мне… Почему?
     Истинно верующий – к еретику, истовый христианин – к атеисту… Почему? Да не потому ли, что в трудную, горькую для него минуту человеку, любому человеку важно слово сочувствия, да не просто сочувствия, а сочувствия самого искреннего, какое найдешь только у самого родного. Родного, так сказать, и по крови, и по духу. И не просто сочувствия он сейчас ищет, а поддержки. Причем опять-таки поддержки не ради прохладного красного словца, а искренней, правдивой, верной. Вот и потянулась его русская душа к моей русской душе. Инстинктивно. Подсознательно. Русская – к русской, а не религиозная – к еретической.
     И моя русская душа отозвалась, откликнулась его русской душе. А то, что он, настороженно хмурясь, молчал, видимо, не зная, верить ли мне – не верить,  я тоже понимал по-своему, попросту, по-русски. Известно древнее: когда во взаимоотношениях сторон трудно разобраться, спроси, кому это выгодно? Кому-то, стало быть, выгодно, кому-то необходимо, кому-то до крайности нужно, чтобы два русских, два исконно русских, два прирожденно русских человека, представители двух поколений русской нации не понимали друг друга, не доверяли друг другу, враждовали друг с другом. Кому?!
     Вот он, поп, смотрит на меня и наверняка прикидывает: верить – не верить? Я же все-таки коммунист, начиная с пионерско-комсомольского возраста, закоренелый еретик, и если вот так вдруг перекрасился из «красного» в «белые», то, значит, коммунистом был ненастоящим, неполноценным, прямо говоря, фальшивым. Но тогда, значит, я и как человек фальшив. Значит, и другом окажусь неискренним, фальшивым.
      Что ж, логично и, главное, давно и тысячекратно проверено жизнью: единожды предавший… А вот то, что во мне русское, прирожденно русское – это, как говорится, впитано с молоком матери и воспитано всей той атмосферой русского бытия, русской жизни, которую искони русский народ называет русским духом. Русским, а не каким-то там забугорно-заокеанским, византийским, американским или, скажем, иудейским, интернационально-космополитическим. И сколько бы мне ни твердили, сколько бы ни вдалбливали в голову, что «несть ни эллина, ни иудея», в глубине моей русской души жила и будет жить моя прирожденная русскость. А кому-то хочется ее, эту мою русскость, из моей души, из моего сознания, из моей памяти начисто вытравить. Кому-то нужно, кому-то крайне необходимо, кому-то выгодно, чтобы мы, русские люди, не понимали друг друга, враждовали друг с другом.
     И не только друг с другом – брат с братом, сын с отцом, дочь с матерью, семья с семьей, поскольку из отдельных русских семей состоит большая русская семья – русская нация, русский народ. Что и вдалбливается этому доверчивому доброму, покладистому, до детскости наивному русскому народу вот уже на протяжении более тысячелетия. Что, не так?
     Опять и опять, вновь и вновь читаю и перечитываю самую, видите ли, великую христианскую мудрость – Благую весть:
     «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его» (Мф. 10.34—36).
     Оч-чень мило, не правда ли? Оч-чень! И – еще:
     «…Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14.26).
     Ничего себе, а? Сколько ни читаю, ни перечитываю, не могу не оторопеть в немом обалдении. Зачем бы такое, ради чего?! Ведь по существу меня, русского человека, заставляют возненавидеть мою русскую семью, всех самых родных и близких мне русских людей, стать русоненавистником. Во имя чего? Во имя кого? Оказывается, «любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин. 12.25). Проще говоря, мне предлагают сделку: возненавидишь все русское, вплоть до русской души своей – обретешь жизнь вечную, где-то там, на небесах, в райском саду, жизнь райскую, сверх всех моих мечтаний счастливую и бесконечную. В сравнении с чем душа твоя, русскость твоя, такая ли уж великая ценность, чтобы не поступиться. А вникнешь – да за кого же меня принимают? Да меня же за райское вечное блаженство, как Иуду за тридцать сребреников, покупают. Иудой делают.
     А почему бы и нет? А вдруг на этакую наживку клюну? Ибо какой же овце не хотелось бы вечно пастись, вечно насыщаться на вечно-зеленом райском лугу, где травы вечно шелковые, да цветочки вечно лазоревые?! Только таким вот пастырям, заманивающим христианскую паству к райским яствам, и за меня, и за всех нас, русских, наш замечательный русский поэт четко и категорично ответил:
Если кликнет рать святая:
– Кинь ты Русь, живи в раю! –
Я скажу: – Не надо рая,
Дайте Родину мою!
     Самое сокровенное, самое святое в нашей русской душе Сергей Есенин выразил. Может, кому и все равно, на каком лугу райскую травку вкушать, а нам, русским, не нужно чужого, у нас своего вдосталь. Да и не из тех мы, чтобы за тридцать иудиных сребреников душу свою русскую продавать. Мы не общечеловеки, мы – русские. Мы не из тех, кому, где хорошо, там и родина. Больше тысячи лет нас к этому склоняют, а мы не поддаемся. Вот и мой поп, сам того не сознавая, инстинктивно, стихийно против обрушенной на нас русоненавистнической мерзости взбунтовался. Русская его душа не стерпела. Мучается теперь, терзается. А почему? Да потому, что в хитромудрой забугорно-христианско-византийской паутине, как муха, запутался. «Если тебя ударят по правой щеке, подставь и левую…» А он не подставил. Грех-то какой, в монастырь теперь надо уходить, замаливать…
     Или, может, наоборот, – казнит себя за то, что плохо служит? Уж сколько лет ревностно поклоны бьет, верой и правдой молитвы возносит, с неистовой одержимостью внушает этим русским баранам, что надо неукоснительно Христовы заповеди соблюдать, а они – на-ко выкуси! Внушил бы, окормил, воспитал в Божией покорности, разве подняли бы руку с него наперсный крест сорвать?! Сказано: «И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф. 19.29).
     Не хотят! Не хотят ни во сто крат, ни жизни вечной! Не верят, значит, этим обещаниям, не верят. Сказано: «…если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17.20). Никто горами не двигает. Значит, ни у кого нет веры даже хотя бы с горчичное зерно! А… А у меня самого?..
     Нет, это я только догадываюсь, что отец Михаил мог так думать. Вслух ничего такого он не говорил. А когда во время нашего с ним разговора на крыльцо вышла моя жена, вдруг обрадовался, что можно переменить тему и явно на радостях предложил:
      – А поедемте-ка ко мне в деревню, а? А то я у вас часто бываю, а вы у меня – ни разу…
     – Куда уж мне, – вздохнула моя супруга. – Спасибо, отец Михаил, я бы со всей душой, да не до поездок… И так-то голова кружится, и так-то еле жива. – И слабо, словно отмахиваясь или сожалея, повела рукой: – Езжайте уж без меня, если решили…
     После такого и мне не очень-то хотелось ехать, но отец Михаил почему-то загорелся, начал упрашивать, и я не смог ему отказать. Впрочем, по правде говоря, у меня было такое чувство, что поехать надо. И, право, не праздного любопытства ради. Побуждало нечто другое, чего сразу и не поймешь, не скажешь даже себе самому. В чем-то важном хотелось удостовериться, что таилось, зрело в душе. Вплоть до пресловутого марксистского: «Бытие определяет сознание…»
     Приехали, смотрю – а избушка-то самая что ни на есть русская, деревенская, бревенчатая. Нет, никакие не хоромы поповские, нет. Да для такой-то многодетной семьи – два сына-школьника, две дочери, да еще мать-старушка – скромная избушка, тесноватая, бедная, ничуть не богаче моей. И обстановка тоже – все простенькое, старенькое, деревенское, без малейших претензий на какой-то там комфорт. Оказывается, когда отец Михаил добился – добился! – разрешения служить священником в Гдовском районе, встретили его, конечно же, не с распростертыми объятиями. Да и вообще с жильем в ту пору везде было плохо, квартир годами ждали, а о внимании от тогдашней власти нечего было попу и помышлять. Побегал-побегал, походил-походил, пообивал пороги – везде ни-ни. Вот, смотри, мол, есть в деревне Верхоляне пустующая, давно заброшенная изба – там и поселяйся, если хочешь, со своей молодой попадьей.
     Насмешка? Да, в общем, нет, не насмешка, такова реальность. А от реальности куда денешься! Пришлось самому, собственными мозолями ветхое жилье в более-менее нормальный вид приводить. Всё, всё сами делали, не просто ремонт и даже не капитальный ремонт, а прямо-таки почти заново свое гнездышко строили. Теперь вот вроде более-менее терпимо, можно жить, так и живем. Благо, какой-никакой, а еще и огородик свой…
     Воистину, как искони на Руси говорят, трудом праведным не наживешь палат каменных… И как подтверждение тому – уже и здесь, в этой захолустной деревушке, привлекающей своим уютом, свежим воздухом и тишиной, пока еще единичные, но именно роскошные, бросающиеся в глаза и размерами, и пышностью особняки «новых русских». Но живут-то в них их хозяева только летом, да и то не весь дачный сезон, а хорошо еще, если хотя бы месячишко за весь год. Да и видом своим это никак не русские хоромы, а нечто чужое, инородное, не вписывающееся в привычную русскому глазу картину родного русского пейзажа.
     Меня сразу очаровала своим истинно русским гостеприимством и радушием матушка Марина. Во дворе, благо погода была теплой, солнечной, быстро накрыла белой скатертью стол, и русский самовар появился, и ароматно заваренный чай, и домашней выпечки пироги. И опять у меня из безбожного деревенского детства в памяти зубоскальная прибамбаска шевельнулась: «Кому поп, кому попадья, а кому попова дочка…» Напичканы мы, чего уж там, нашпигованы подобным ослоумием. И меня так вот и подмывало съерничать, что, мол, кому как, а мне – попадья! Она предстала передо мной именно той, близкой к моему идеалу, русской женщиной, на которой извечно на Руси не только дом, не только семья – весь наш русский мир держится.
     Как-то сразу стало понятно: все здесь – на ней. И она – красивая, обаятельная, с прирожденно русской грацией в движеньях, хозяйственная, работящая – везде успевает и во всем поспевает. И в избушке уют, и дети обихожены и благовоспитанны, и в огороде она наравне с супругом, и даже больше, во сто крат усерднее его, не покладая рук с темна до темна. А как же, жена – половина, «супруги» от древнеславянского «соупруги» – два вола в одной упряжке, одну семейную телегу тянут по жизни.
     И еще мне очень понравилось, что не было даже и намека на застольную выпивку. По-русски – чай, пироги, варенье. Я же очень хорошо помню с детских лет, что именно так и принимали гостей в нашей деревне, а хмельное выставлялось на стол только по большим праздникам. А уж что касается наших деревенских женщин и девушек – они и по праздникам вина не пили. Отдавая дань обычаю и выказывая гостям уважение, хозяйка, бывало, и рюмку возьмет, и чокнется, но поднесет к губам, сделает вид, что пригубила и не выпитую отставит.
     И тут я понял, что хотел увидеть в гостях у отца Михаила. И я увидел то, что хотел. Я увидел русский деревенский быт, уклад русской народной жизни с ее русскими народными обычаями и традициями. Эти обычаи, этот уклад, что называется, неосязательно, подсознательно, но властно и диктовали протоиерею и его поведение, и его отношение к людям, и всю линию жизни. Он – русский, он жил среди своего русского народа, не понаслышке знал жизнь народа, знал его беды, мечты и чаяния, был таким же простым русским человеком, как и все вокруг. Вот эта его русскость, его русское прямодушие, его русский характер и вызвал в нем решительный, резкий протест против хитроумно насаждаемой в России демократизации-американизации. Не просто забугорную музыкальную аппаратуру он бил – духовное чужеземное нашествие вдрызг, вдребезги рванулся разнести. Это был стихийный порыв, стихийный бунт, единородный брат тому, о котором наш великий Пушкин сказал: «Страшен русский бунт, бессмысленный и беспощадный…»
     «Бессмысленный», пожалуй, и следует понимать – стихийный. И если уж даже поп, православный священник, проповедующий покорность и смирение, не выдержал, взбунтовался против навязываемого нам «рыночно-капиталистического» образа жизни, то не свидетельство ли это того, что зреет в народе и во что может выплеснуться народный гнев против нынешнего режима? Со стороны-то как можно рассудить? Да, видите ли, музыка ему не понравилась, но ведь у каждого – свой вкус. Тебе не нравится, а молодежи – нравится. Но в том-то и хитрость, что эти шлягеры и прочая «попса» не так-то безобидны, как это может казаться непосвященному. В действительности их воздействие на организм, особенно детский, столь же пагубно, как и наркотики.
     А у отца Михаила – у самого дети. Четверо. В каждой ли семье сегодня есть хоть один ребенок? А у него – четверо. И их нужно не только кормить и одевать, их нужно воспитывать. А как воспитывать, если кругом творится такое, если во главу угла поставлен культ денег и культ силы, если главной нянькой и воспитателем при ребенке буквально с пеленок становится растлевающий молодежь телевизор!
     Деревня, деревня… Многострадальная и многотерпеливая русская деревня… Посмотришь, прикинешь, сравнишь с тем, что сам видел и с тем, что слышал от стариков, и что читал о деревне – много ли ты изменилась внешне? Право, и в давние языческие времена, и при феодализме, и при крепостничестве, да и при коммунистах ты не блистала пышностью крестьянских хором, но всегда была тем укромным уголком, где неистребимо жил русский дух. А русский дух – это не только героизм на полях ратной брани, но прежде всего – высокая нравственность, целомудрие, совестливость и благородство. Уж на что тяжкие удары судьбы обрушились на деревенский люд в годы Гражданской и в годы Великой Отечественной войн, но и тогда было ли такое, чтобы деревенские девочки – даже не девушки, а именно девочки в 13—14 лет беременели, сами не зная, от кого?! Да ни в жизнь!..
     В годы гитлеровского нашествия немцы угоняли в рабство русских девушек. Прежде всего – деревенских, с малолетства привычных к нелегкому крестьянскому труду, Отбирали молодых, шестнадцати-восемнадцатилетних. Там, в Германии, проводили строгую медицинскую проверку, чтобы, значит, не завезти какую болезнь. Нет, все были завидно здоровы и… И, к немому изумлению врачей, все – девственницы. И один немецкий врач – умный врач, мудрый – задумчиво сказал:
     – Нет, такого народа нам не победить!...
     А теперь…
     По статистическим данным, ныне в России 64,2% беременностей заканчивается абортами. При этом «среднестатистическая» русская женщина «убивает ребенка» 2 раза. Да к тому же каждая пятая просьба «не хочу рожать», то есть просьба сделать аборт – на счету несовершеннолетних. А что, трудно, что ли? Анастезия, обезболивающий укол – и никаких проблем. Проблемы появятся потом, когда из-за неудачного аборта окажется невозможным стать мамой. А вероятность такого исхода – 20% из 100.
Демографы отмечают: у нас в России было бы ежегодно на 1,7 миллиона больше детей, если бы аборты разрешались только по медицинским и социальным показателям.
Ку-да до нас детоубийце царю Ироду, а?
     Демографы предупреждают: население России может в обозримом будущем сократиться в 10 раз только по причине абортов.
     К тому же – «зеленый змий», пьянство. До 1917 года Россия была самой непьющей страной. Сегодня первое место среди причин смертности в России плещется на дне бутылки. На каждого человека старше 15 лет приходится 18 литров спирта в год. Это самый высокий уровень потребления алкоголя в мире. На грани необратимой деградации народа.
     Наряду с тем – курение и наркомания. 70% мужчин и 30% женщин в России – заядлые курильщики, из-за чего 50% курящих живут меньше на 10—14 лет. Их жизнь сокращают болезни, напрямую связанные с курением. К примеру, уровень рака легких в России в 2 раза выше, чем в Америке.
     А уж какие страшные цифры «кайфа». Здесь тоже счет пошел уже на миллионы. По оценкам экспертов, сегодня в стране от 2-х до 2,5 миллионов людей, страдающих наркозависимостью. И что самое страшное – большинству из них от 18 до 39 лет. От наркотиков ежегодно умирает 30 тысяч человек, а 80 тысяч становятся наркоманами.
     Это в два раза больше, чем за 10 лет войны в Афганистане. А вообще в России сегодня умирает столько людей, сколько не уносили и войны.
     Вот тебе и заповедь «Не убий!»
     Было над чем задуматься отцу Михаилу, глядя на подрастающих сыновей и дочерей. И на их друзей и подруг. И на женщин, приходящих к нему на исповедь.
     А еще больше над тем, в чем признавались ему местные девушки и женщины при покаянных исповедях. Но исповедь – это тайна. Да только от того, что – тайна, еще горше стонет душа. О чем тоже никому и не скажешь. И от этого еще тяжелее, еще сильнее, до физической боли, до изнеможения стонет сердце…
     – Надо же Русь из греха вытаскивать!..    

                Во имя
               Господне

                Из Назарета может ли быть
                что доброе?
                Иоанн 1. 46
               Славяно-русские нимфы

     – Надо же Русь из греха вытаскивать?..
     Кто же спорит – надо!
     И я, как и обещал отцу Михаилу, уже не просто ради праздного любопытства, а по преднамеренному праведному собственному решению пошел в храм, на богослужение и на исповедь. Но…
     Но, по правде сказать, внутренне я все-таки не был к тому готов, не знал, как там себя вести и что делать. Думал: ну, как все, так и я, глядя на других. Собственно, не это ли вот наше извечное желание «быть, как все», и ведет нас на общественные сходки, на издревле известные славяно-русские вече, нынешние собрания, митинги и демонстрации? И в разного рода общественные организации, объединения, братства, секты, партии и партийки. Как на Руси исстари говорят, все надо решать миром, на миру и смерть красна.
     Как я вступал в КПСС? Да назойливо жужжали мне над ухом мои начальники и начальнички, партийные вожди всех рангов, что, мол, надо. Понимаешь – надо! А как же – ты военный летчик, офицер, тебе доверено самое грозное в мире оружие, тебе доверена охрана священных рубежей нашего великого социалистического государства, которое партия ведет в светлое будущее – к коммунизму, а ты что же – в сторонке? Все твои товарищи уже давно вступили, а ты…
     Я, по правде сказать, долго колебался. Читал Ленина: «Коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество».  Таковыми познаниями я, разумеется, не обладал, чем и оправдывал свои колебания.
     – Ну и что? – говорили мне, – вступишь в партию и будешь целенаправленно изучать марксизм-ленинизм, будешь более настойчиво пополнять свои знания.
     – Да, но я же не слепой. Я вижу, что многие члены партии ведут себя не так, чтобы следовать их примеру. Даже наоборот, недостойно себя ведут.
     – Ну и что? Вот и будешь в рядах партии бороться против таких. При твоих достоинствах, при твоем стремлении к правде и справедливости ты партии нужен, очень нужен, понимаешь? И тебе недостойно быть уклонистом. Недостойно!
     – Да, но и я далеко не идеал, и у меня немало недостатков.
     – Ну и что? Вот и будешь себя в партии сознательно совершенствовать. Помнишь, как там у Маяковского? «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…»
     Словом, убедили. Они, мои партийные вожди и вождишки во главе с их великим «пролетарским» вождем «плыли», ну и я… «как все…»
     Нечто похожее происходило и теперь с моим приобщением к церкви. Уже одним личным примером своим к тому склонял меня протоиерей отец Михаил. И своими ненавязчивыми разговорами о значимости христианской православной веры настойчиво вовлекал. И тем, что уже все мое семейство и моих родственников крестил. И они тоже теперь меня по-свойски агитировали. И извечное русское правило подсказывало, что надо, «как все…»
     – Да, но я же убежденный атеист. Даже, прямо сказать, язычник.
     – Ну и что? Приобщишься праведной вере православной, быстрее в своих сомнениях и заблуждениях разберешься. Главное, чтобы ты воцерковленным стал.
     – Да, но я же не мальчик. Я не могу «быть, как дети». И мне претит, что многие воцерковленные вчерашние коммунисты-атеисты более чем не по-христиански себя ведут… Со свечечками в храмах торчат, лбы крестят, а…
     – Ну и что? Как сказал Иисус Христос Господь Бог наш, каждый отвечает за свои грехи… Как заповедал святой старец Серафим Саровский? «Спаси душу свою, и тысячи спасутся возле тебя…» Или – Сергий Радонежский… Или святой благоверный князь Александр Невский… Вот твои наставники, вот тебе пример, а не твой богоборец Ленин…
     Словом, не скажу, что убедили, но позвали «быть, как все», довольно-таки настойчиво. И пошел я в храм на богослужение и на исповедь. Но…
     Но с детства-малолетства моим храмом был не особой архитектурной формы дворец, а родной русский лес. Родная русская матушка-природа моей церковью была. Там, на безоглядных и неоглядных просторах усеянных цветущим разнотравьем лугов и среди густолистых ветвистых рощ и дубрав, в гуще брянского леса я был своим, ощущая себя не каким-то там Божьим рабом и превеликим грешником, а неотъемлемой частицей извечного и нескончаемого природного бытия. И когда отец Михаил, совершая богослужение, замахал кадилом, и в храме запахло ладаном, я вдруг понял, что запах ладана – это запах так называемой богородичной травки – тимьяна, а попросту, по-простонародному – чабреца. И вспомнился мне наш Вековой бор возле деревни Кургановка на Брянщине, где прошло мое детство. Ух, какие там стояли могучие сосны – вершинами небо подпирали, и на них, как белые лебеди, присаживались отдохнуть проплывающие в лазури крутобокие облака.
     Вековым бор называли потому, что никто в окрестностях и не помнил, сколько же ему лет. Кто говорил – сто, а кто давал и все двести, и поболе того. Поэтому он был не просто вековым, а как бы вечным. И властвовала там могучая вековая, а может и тысячелетняя, языческая тишина – аж до звона в ушах, до сладкой истомы, до головокружения. А какой бодрящий, какой живительный царил покой и аромат! Пахло зеленой и коричневой, пружинящей под ногами, осыпавшейся хвоей, и сосновой смолой, и млеющими от солнечного тепла травами, но более всего – чабрецом, и чем-то еще таким первозданно-благовонным, что войдешь туда – и уходить никуда больше не хочется. Ибо чувствовалось каждой клеточкой тела, всеми фибрами души ощущалось, что все здесь мое родное, извечно мое, извечно родное, и я здесь всему свой, родной, как частица окружающей меня природы. И было неизъяснимо отрадно этой частицей себя сознавать.
     А как благоухал лес, когда поспевала земляника! У-у-у! – слюнки текли. А потом черника и голубика, малина и ежевика, костяника, брусника, клюква, грибы… И не какому-то неведомому и незримому Иисусу, и не некой еврейской Богородице Деве Марии, а родной русской Матушке-Природе бил я благодарные земные поклоны.  И каждой ягодке усердно кланялся, подсознательно понимая, что вот она – частица природы, а сейчас станет частицей меня, и были мы и есть единое и нерасторжимое целое. И щедро дарил мне свое тепло и свет истинный славяно-русский бог – Ярило, и деловито жужжали, собирая нектар и опыляя цветы, шмели и пчелы, и вдохновенно пели, славя Бога-Отца Ярилу и животворящую Матушку-Природу, и заливались на все лады родные птицы. А когда становилось слишком уж знойно, хрустально-чистой природной водой поили меня родные родники – криницы и кропили дождиком небеса, и Стрибог овевал струями свежего ветра, и всеми семью цветами сияла надо мной Ра-дуга.
     Оттуда ведь и пошло наше исконно русское: род-ник, род, при-род-а, на-род, Род-ина, род-ня, род-ственники, род-ить. И оттуда же ра-дость, Ра-бота, Ра-зум, Ра-стение, Ра-сея, дочь Бога Ра – Ярилы, Солнечная страна. А христианство потом лишь хитро примазалось к язычеству. Бог Ра – Ярило живет на небе, туда поселили и христианского Бога-Отца, и его Сына, незаконно прижитого от еврейки, Христа, и неких неведомых никому и никогда никем не видимых серафимов, архангелов, ангелов – всю, что называется, небесную рать. И до нас ли им, небожителям, у них там, поди, и без того хватает своих небесных забот. А если учесть научные заключения о том, что Космическое пространство с великим множеством звездных и солнечных систем беспредельно, то кто знает, может, и вправду на нашей Земле побывал некий всемогущий космический пришелец. Может, и правда, с какой-либо еврейкой согрешил, за что и весь еврейский народ  когда-то там возлюбил, как, скажем, Владимир Красно Солнышко византийскую царевну Анну, а посему и византийскую веру.
     Ладно еще, когда в старости к Магомету переметнулся, не стал мусульманство на Руси насаждать. Силы, наверно, были уже не те, не та прыть. Или, может, стыдно было признаться, что в христианстве разочаровался, вспомнил, как отец его князь Святослав говорил, что христианская вера – уродство есть.
     А что касается возможного космического пришельца, то он на то и пришелец, чтобы прийти, порыскать в поисках наслаждений, поднасытиться, да и дале рвануть. Планет-то во Вселенной вон сколько – не сочтешь. И есть наверняка такие, как и наша Земля, а есть, может, и получше. И он, этот вертихвост, соблазнивший еврейку, теперь уже где-то на другой планете с другой уступчивой красоткой шашни водит. Это для нас, землян, две тыщи лет ой как много, а для него… Там ведь, в иных мирах, и время иное. Вон ведь и в Священном писании о том сказано: «…у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2 Пет. 3.8).
     Да и вообще, мягко говоря, странный Он какой-то, этот Господь Бог-Отец. Сделал одного человека – Адама, в раю поселил, жену ему, чтобы не скучал, сделал. Дети же Ему, можно сказать, это первые люди-человеки. А чуть ослушались Его, с ходу и из райского сада вон, и на веки вечные весь их род, все потомство, все человечество обрек на мучения. А из-за чего? А и всего-то из-за одного яблока. И притом яблока вон какого – с древа познания. А Ему вот это-то как раз и не понравилось. Испугался, что Адам с Евой станут умными, знающими, чего доброго, умом-разумом не дурнее Его станут. Наоборот, радовался бы! Какому же отцу не хочется, чтобы его дети умными да благоразумными были, а Он…
     Очень уж, как видно, самолюбивый да себялюбивый Он, этот то ли Бог-Отец, то ли возможный космический пришелец. Он вот так же и одного из ангелов своих в ад вверг, что тот захотел быть равным Ему. А почему бы не порадоваться, что умный-мудрый товарищ рядом будет? Нет, испугался, власти своей не захотел ни с кем делить. Тот еще властолюбец, тот еще эгоист! Он – Господь, Он – Царь Небесный, Он – Господин всей Вселенной, Он – и никто другой над всем сущим единоначальник. А поскольку человека сотворил «по образу и подобию своему», то и на Земле вон их сколько – властолюбцев, эгоистов да сластолюбцев!
     А уж злости-то, злости, а злонравия! Все должны Ему молиться, Его восхвалять, Его любить, Ему поклоняться, земные поклоны бить, быть рабами Божьими, в страхе Божьем жить, а иначе… Начали люди в Вавилоне башню строить до неба – трах! – чтобы и камня на камне не осталось, да еще и языка единого лишил, чтобы впредь друг друга не понимали и сговориться не смогли. Да как лихо! По подсчетам ученых ныне в мире земное население говорит более чем на 6000 языках. Действительно, переводчиков не напасешься.
     А потом Содом и Гоморру, поскольку там праведников не оказалось, дотла с лица Земли смел. А потом и вообще Всемирный потоп устроил… И чего ж после этого удивляться гибели Хиросимы и Нагасаки – созданные «по Его образу и подобию Его примеру последовали. И то ли еще будет, доколе Ему следовать будут!
     О безразличии к незаконнорожденному родному Сыну Своему и говорить-то без боли невозможно. Это при Его-то всемогуществе он не смог найти более божественно-мудрого решения, как обречь его на неправедный суд и распятие на кресте? Опять же полное жестокосердие, нечто прямо-таки садистское. Или, может, по белу свету, то бишь по бесконечной космической Вселенной на неисчислимом множестве обитаемых планет у Него такое множество во грехе зачатых и рожденных смазливыми «девственницами» бастардов, что Он всех их и не упомнит. Поди, знай, если нам, овцам стада христианского, даже думать о Нем непочтительно вменяется в непростительный грех. Здесь никому из нас, ничтожных земных червей, «не сметь свое суждение иметь!» Иначе… Геенна огненная, ад, вечные муки, да такие, что трудно и вообразить. Нишкни, цыть, нерадивый мирянин! Цыть!
     Страшно? Да не без того. Да ведь мысль-то, раз шевельнувшуюся, не остановить, и невольно еретически думается: а не Он ли родоначальник и основоположник пресловутой свободной любви? Вон их сколько сегодня, «созданных по его образу и подобию» последователей, предпочитающих так называемый гражданский брак и даже безбрачие. Ведь нигде же не сказано, что Бог-Отец женат или хотя бы был женатым. И не сказано, что Он имел многодетную семью. Так что…
     Отсюда и к женщине соответствующее отношение. Хорошо, отчетливо помню, Устав комсомола строго предписывал «бороться с пьянством, хулиганством, нетоварищеским отношением к женщине» Я из самых нерадивых нерадивый мирянин и церковного Устава не знаю, но что-то не слышал, чтобы нечто подобное вменялось баранам и овцам христианского стада. Скорее, наоборот. Вот даже в храме овцы, то бишь женщины, девушки и девочки должны стоять обособленно, отдельно от баранов, то бишь мужчин, парней и мальчиков. И еще краем уха доводилось слышать, что во всех человеческих грехах повинна женщина. Как прародительница Ева ввела Адама в грех, так и все они, эти Евы. Посему и к алтарю их надлежит не подпускать. Как же, «сосуд дьявола»…
     И в Библии женщины неравноправны. Стих из «Бытия» гласит: «нехорошо человеку быть одному», посему Господь и сотворил для Адама Еву. Но она как бы и не человек, равно и все жены до нынешних времен. Бороться-то за свои права, за равенство с мужчинами борются, но и это едва ли не грех. Ведь Бог един по Своему существу, и при Его троичности в Лицах – Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой никакой Бого-Матери как бы и не было, и нет. И среди серафимов, херувимов и ангелов никаких таких матерей, сестер или дочерей не усматривалось и не усматривается. Значит там, в Небесном Царствии, у Господа Бога и Его ангельской рати свои законы, а на Земле для людей – другие. Но, право, не зная земной жизни людской, глядя на нее свысока, взирая отстраненно, не прочувствовав на себе все то, что испытывают люди, правомерно ли им предписывать правила их поведения? А потом еще и на Страшный Суд потянут за то, что люди-человеки живут не по Небесным законам, а по своим, земным.
     Так жили, только более естественно и смело, язычники, когда их не угнетали и не запугивали, и не грозила Страшным Судом «более прогрессивная религия». И более всего это проявляется в отношении к женщине. Про мусульманскую чадру и многоженство с гаремами и говорить не приходится, но и в христианстве не слишком далеко ушли. В том числе и в православии. У меня жизнь сложилась так, что я рано остался без матери, но и в семье жил в окружении женском: жена, дочь, внучка, моя младшая сестра. И что же, согласно библейским установкам я должен был держать их в «страхе Божьем»? Право, совесть не позволяла, и при ознакомлении с «устрашениями Божьими» вызывала тягостные раздумья.
     Возьмем мифы языческой Древней Греции. Сколько поражающих воображение женских имен! Афина, Афродита, Артемида, Деметра… Девять пленительных муз, множество богинь и полубогинь. А простые земные женщины? Елена Прекрасная, Андромаха, Пенелопа, Антигона, Федра…
     Или возьмем древних германцев. На что уж якобы варвары, а их духовного мира, их культуры трудно представить без Фрейи, Фригги, без валькирий, а их героического эпоса – без Брунгильды, Гудруны, Кримгильды.
     Не просто поражают – потрясают воображение женщины и женские имена в пантеоне, мифологии и эпосе, да и во всех видах искусства Индии. Богиня Сарасвати и богиня Лакшми – богини всех богинь, царствующие над всем сущим. Позднее, на протяжении двух тысячелетий брахманизм и индуизм воздвигли тысячи храмов, изваяли миллионы (!) статуй Великой Матери миров – Кали-Дурги, зиждительницы и повелительницы Вселенной. Философия, культ, богословие, искусство – фольклор, скульптура, живопись, танец, поэзия, драматургия, повседневный быт – все в Индии дышит нежностью и преклонением перед материнством и женственностью.
     Пусть в меньшей степени, но примерно такую же картину мы видим и в древних сказаниях, и в богословии, и в искусстве других народов. В том числе и в славяно-русском язычестве. Хотя православие, как отмечал Ломоносов, самым жесточайшим образом расправилось с нашим язычеством, все же сохранились в народной памяти имена славяно-русских богинь, о которых, к великому сожалению, русские люди имеют очень смутные представления. Это, скажем, Заря (Зарница, Заря-Заряница, Зорюшка Красная) – богиня утренней зари. Леля (Додола) – богиня лета и человеческой молодости, покровительница девушек и юных жен. Отсюда название цветка – лилия. Лада – Мать большинства славяно-русских богов, богиня красоты, любви и бракосочетания.
     Великолепный храм славяно-русской богини Лады стоял в древнем Киеве, и в нем – изваяние несравненной красавицы в розовом венке. Ее золотистые волосы были убраны жемчугом, платье украшено узорным шитьем и драгоценностями. Она держала за руку крылатого младенца, своего сына Леля – бога любви и нежности. Каждая пара – добрый молодец и красная девица, решившие стать мужем и женой, приносили ей в дар живых певчих птиц, цветы, мед и ягоды. Вот жестоко преданная забвению христианством славяно-русская Богородица.
     Была еще и дочь Лады – богиня Жива, воплощавшая природную силу всепобеждающей жизни и противостояния смерти. Отсюда слова «живой», «жизнь».
     Была еще Мокошь – богиня урожая и плодородия.
     Была Девана – богиня охоты. Отсюда у римлян – Диана.
     Была баба Яга (Йога) – жила в избушке на курьих ножках в лесу, обладала таинственной силой волшебства, не любила слабых духом и дураков, помогала смелым, умным и волевым, много знала, умела лечить.
     Были ведьмы – много знающие, ведающие. От слова «ведать», то есть знать.
     Были красавицы русалки, коих Ломоносов называл славяно-русскими нимфами и феями.
     Были, были, были…И все православием, то есть якобы самой правильной верой, беспощадно преданы забвению, чтобы «не мешали» верить и преклоняться перед Богоматерью – еврейской Приснодевой Марией. В христианском пантеоне – полностью перенесенный к нам из Византии культ только Божьей Матери – матери Иисуса Христа, да еще нескольких, не очень-то и значимых (опять же византийских) угодниц Христу.
     А в России? После введения, насильного насаждения, огнем и мечом, православного христианства – лишь равноапостольная княгиня Ольга…
     Только разве что в языческом «Слове о полку Игореве» образ Ярославны, да в народных сказках – Василисы Премудрой, а далее на протяжении всего тысячелетия со дня крещения Руси словно у нас в русском народе не было ни единой женщины, достойной народной памяти и почитания. Разве что легенды о святой Февронии Муромской, но о ней мало кто и знает. Равно как и о предводительнице тысячного отряда восставших крестьян Алене Арзамасской, примкнувшей со своим воинством к бунтовщику Степану Разину, да старостихе Василисе Кожиной, громившей со своим партизанским ополчением наполеоновских захватчиков.
     Ах, эта наша русская покладистость, смирение и овечье раболепство перед властью – не важно, царской ли, церковной, пастырской…
     «В Путивле плачет Ярославна… одна на городской стене…»
     «Плачет вся Русская наша земля, злые роки, судьбу кляня…»
     Есть в мире такое мнение, есть даже теория о том, что каждая страна имеет пол – мужской или женский. Об этом много писал наш русский философ Николай Бердяев, но еще больше – целый ряд французских мыслителей. Определяется пол страны сравнительным анализом устного народного творчества, народных верований (главным образом – языческих), народного искусства, песен, танцев и народной одежды. И что любопытно, русская женщина с незапамятных времен обязана была иметь для себя 20 (!) срядов (нарядов) на все случаи жизни – праздничные, торжественные, радостные, повседневные, для грустных случаев, траурные и т.д. А мужчина – всего три!
     Так ведь и тут христианская церковь не утерпела, в раздражении определила для посещения храма женщинами едва ли не траурный наряд. А?
     И тем не менее издревле на Руси более всего почитался культ женщины-матери. И все у нас в знак наивысшего почитания именовалась матушкой. И матушка – Природа, и матушка сыра-земля, и матушка Волга, и матушка-Русь, и матушка – Россия.
     А потом вдруг, после захвата власти в 1917 году интернационалистами, скрывавшими свою национальность псевдонимами, и всей матушке России дали «мужской» псевдоним – СССР. Спохватились на некоторое время лишь перед лицом грозной опасности, с началом Великой Отечественной войны выпустили впечатляющий плакат: «Родина-мать зовет!»
     И ее защищали, Родину и мать, а не партию и не Сталина, и уж никак не Иисуса Христа или Магомета, или, тем паче, Иегову. И женщина, русская женщина-мать, русская баба вытянула на своих плечах и войну, и разруху! И не сникла, не упала духом, и воевала, и выживала, когда не было, казалось, уже никаких надежд, и рожала детей, и оставалась самой красивой в мире – Русская Женщина!
     А сегодня?
     Сегодня Россия – Россия!
     Россия-матушка!
     И рождается в народных русских низах нарастающий зов:
     – Россия! Встань с колен!
     – Россия! Распрямись во весь свой тысячелетний рост!
     – Россия! Яви миру свое красивое благородное русское лицо – лицо Русской Женщины!
     И так хочется надеяться, верить, что появится же, появится и среди нас, вырождающихся, спивающихся, трусливых, раболепных, вымирающих русских баранов хоть одна «заблудшая овца из стада Христова», которая распрямится во весь свой рост и подобно французской Жанне д’Арк возгласит:
Тираны мира, трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
     Низко-низко по-русски кланяюсь вам и нежно-нежно по-русски целую ваши лебединые руки, дорогие наши многотерпеливые и многострадальные русские женщины!..

                Исповедь

     …С такими вот сумбурными раздумьями пришел я в храм на богослужение. Поднахватался, так сказать, подначитался, позволил себе грех и против себя – скверные, еретические мысли в душе, и против Самого Бога – рассеянность во время молебна. Томило это меня, угнетало, вызывало чувство своей виноватости и неполноценности. Какой, в чем – сразу и не поймешь, но посмотришь на молящихся – и неловкость за себя еще острее. Они же вот верят, искренне верят, благостно внимают словам попа, а я…
     Опять же из деревенского детства вспомнилось: «Как баран перед новыми воротами…» То есть вернулся баран домой с пастбища, а возле дома, пока он там целый день пасся, новые ворота поставили. Вот он и стоит, соображает и никак не может сообразить, домой пришел или не туда попал. Так вот и я в храме стоял, и мысли мои двоились и троились. Я одновременно вроде как и завидовал истинно верующим прихожанам, и сетовал на себя, что не могу верить так, как они, и вместе с тем смотрел на них, как на наивных и притом не бескорыстных детей. Вот пришли сюда – и уже глубоко довольны собой, как бы говоря Богу: видишь, какие мы умные-благоразумные, видишь, как мы усердно крестным знамением себя осеняем, так что Ты учти это, наш Грозный Судия, благоволи к нам…
     И со свечой то же самое. Видишь, мол, Господи, я и свечу купил, оцени, взгляни на меня милостивее. А тот, кто купил свечу потолще да подороже – о, тот уже и вообще едва ли не все свои большие и малые прегрешения, вольные или невольные, чохом искупил. А если еще и в дароносицу, в церковную кассу покрупнее денежку кинул – ну-у, у того уж и вообще на лице полное удовлетворение, вплоть до самодовольства и самолюбования самим собой: вот я какой, видишь, Господи?! Ну не то, чтобы чистый ангел во плоти, но…
     Дети, истинно – дети! – думалось мне. И опять же не без некоторой зависти думалось, в самооправдание самому себе, с немалой долей снисходительности к воцерковленным прихожанам. Им, пожалуй, легче быть истово верующими, потому что не забита голова той научной, околонаучной информацией и прочей ересью, чем напичкан я. Так что ж, считать их за это более счастливыми, что ли? Тоже как-то не получается. «Знание – сила, ученье – свет, а неученье – тьма», – со школы ведь известны прописные истины. Ну и потом есть же еще у каждого человека элементарный здравый смысл! Какой-никакой житейский опыт, наконец, наблюдения, знакомство с естествознанием. С законами  природы, естественным течением жизни. А этих, кто пришел сюда, не так уж и много, и в основном, пожилые женщины, а из мужчин – я даже специально подсчитал – четыре, что называется, благообразных старика, да один какой-то недоуменно зыркающий по сторонам парень.
     И это при том, что в нашем небольшом городишке ныне, в общем-то, и пойти некуда. Недавно закрыт привлекавший своими броскими афишами, нарядным, с белыми колонными, лицевым фасадом, просторным фойе и вместительным зрительным залом кинотеатр «Октябрь». Дом культуры обветшал, в нем протекала крыша, и если шел дождь, а дожди у нас идут едва ли не каждый день, то на головы собравшихся повеселиться мог, как из ушата, обрушиться холодный душ. В библиотеке прогнили дощатые, настеленные прямо на землю без надлежащего фундамента, и во многих местах провалившиеся полы. Из так называемых очагов культуры был еще клуб на железнодорожной станции, но тот развалился от ветхости. А танцевальную площадку в уютном парке, разросшемся в старинной Гдовской крепости, куда вечерами толпами стекалась молодежь, снесли по ходатайству самого же отца Михаила. Казалось бы, все это не могло не способствовать увеличению притока прихожан, захожан и заезжан в возрожденный им храм, ан нет. Даже наоборот, если поначалу из любопытства люди туда шли, то постепенно интерес поубавился, и иногда вечерами на богослужение приходило пять-семь, а то и всего лишь три человека. Это, конечно же, энтузиазма протоиерею не прибавляло.
     Поугас и мой порыв поддержать отца Михаила своим приходом. Была Троица – праздник, именуемый так потому, что сошествие Святого Духа явило христианам попечение всех Лиц Триединого Бога о мире: Бог Отец творит мир, Бог Сын искупает людей от порабощения дьяволу, Бог Дух Святой освящает мир через основание церкви и всемирную проповедь веры. Поэтому день Святой Троицы именуется также днем рождения христианской веры. И в том, что мой сознательный приход в храм на богослужение произошел именно в этот день, было для меня как бы некое предуказание. Но мысли мои и здесь опять пошли вразброд. На память вдруг взбрели широко известные слова греческого философа Гераклита. Еще две с половиной тысячи лет до нас этот мудрый грек говорил: «Жизнь невозможно повернуть назад и нельзя дважды войти в одну и ту же реку». А мы?
     В честь столь знаменательного церковного праздника, как Троица, храм изнутри был украшен зеленью и цветами. И еще назавтра, в понедельник, предстоял День Святого Духа. И мне вспомнилось, как праздновали этот день в моей брянской деревне, именуя его Духов день. Церкви у нас не было, и празднование проводилось в лесу, благо лес – вот он, рядышком, рукой подать. Брали с собой богатую домашнюю снедь, надевали, что у кого было, свои лучшие, в основном, домотканые наряды, девушки вплетали в косы голубые и алые ленты, и гурьбой – за околицу и на лесную опушку.
      И начинался праздник. И начинался пир. Всем праздникам праздник, пир на весь мир. У нас и в мыслях не было, и надобности не было брать с собой какое-то хмельное, нам и без того было весело, и без того привольно и раздольно, ибо мы были в своей стихии, нам пели, на все лады заливались, приветствуя нас, лесные птицы, нам сияло солнце, нам голубело ясное небо, нас освежал ласковый ветерок. И когда мы – радостные и счастливые, полные сил и молодого озорства – во весь дух затевали молодецкое состязание в беге наперегонки, под нашими ногами пела родная земля.
     А потом еще играли в догонялки, когда девушки убегали, а мы, парни, их догоняли, каждый выбирая ту, что больше других ему нравится, и если уж догонял, то имел право обнять и поцеловать. Но и то только в том случае, если она не отбивалась и не вырывалась. И не больше того. Ибо мы знали, что если сорвешь цветок, он завянет. Ибо мы, с пеленок росшие в деревне, не единожды видели, как котится кошка, рожая махоньких слабеньких котят. И как ягнится овца, принося одного, а то и двух ягнят. И как жеребится кобыла, даря хозяевам шустренького жеребеночка. И как телится корова. И мы знали, что вот и наши босоногие подружки-девчушки станут мамами, и будут рожать детей, а чтобы дети были здоровенькими, спокойными и красивыми, должны быть здоровыми, не испорченными их мамы. Всё естественно, всё просто, как просто всё естественное, и всё целомудренно, всё благопристойно и по-простонародному благородно. И я никогда не поверю, что в нашем славяно-русском язычестве были какие-то безнравственные обычаи и распутство, ибо обычаи, уклад жизни, традиции передаются от поколения в поколение и живут в народе века. А в нашем русском народе распутники и распутницы презирались во все века, как презираются и поныне.
     А потом мы, парни, разжигали костры, а девушки собирали цветы и плели из них для себя и для нас венки. И ах, какие же все были красивые, увенчанные коронами из живых цветов! В нашей деревне не было церкви, и мы не слышали колокольного звона, но нам ласкал слух малиновый звон цветущего Иван-чая, небесно-синий звон луговых колокольчиков и белый-белый, нежно-целомудренный звон ландышевых бубенчиков. Да и сами мы, юные, простодушные, наивные, добрые, жизнерадостные, были тоже, по существу, такой же порослью и такими же цветами, какими окружала нас родная природа. И не зря в нашем народе исстари говорят, что дети – это цветы жизни.
     А вокруг разожженных костров мы, взявшись за руки, водили азартные, вихревые хороводы, прыгали через их пламя, и состязались в темпераментной пляске – кто кого перепляшет. До изнеможения, до упаду. И это было не заунывное церковное нытье со слезно-раболепными мольбами «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» – это был праздник жизни, праздник здоровья, бодрости, буйства молодецкой удали и природного жизнелюбия. Как это там – в русской песне?
Ну, звончей, звончей, бубенчики,
Заливные голоса.
Ой ты, удаль молодецкая,
Ой ты, девичья краса!
     Любопытно и примечательно, что в большинстве религий Бог мыслится в трех аспектах, в трех ипостасях:
     Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой – у христиан,
     Шива, Вишну, Брама – у индусов,
     Авипаба, Апокитешвара, Манжуери – у буддистов,
     Могучий, Мудрый, Милосердный – у мусульман.
     Теология приписывает Богу три качества: Бытие, Сознание, Благоденство, и переводит это в троичность человеческого духа с его тремя свойствами – жизнедеятельностью, познанием и волей. Ничего этого, разумеется, ни наши языческие славяно-русские предки, ни мы, жители лесной глухой деревушки, и знать не знали, и слыхом не слыхивали. А уж видеть – и тем паче не видывали, как не видим и посейчас. Так что и троичность у нас была своя: Бог Отец – Солнце-Ярило, Божья Матерь – родная русская Природа, Бог Дух Святой – бездонное и неоглядное Небо. И не надо было нам никаких посредников для общения с нашими родными Богами, потому что они были нам родными, и не требовали они от нас раболепного перед ними низкопоклонства, а нашими молитвами были слова самой искренней благодарности и за дарованную нам жизнь, и за все то, что именуется дарами Природы. Признаюсь, что у меня и сегодня есть такая своя молитва. Выходя утром из избы, я с самыми добрыми чувствами говорю:
     – Здравствуй, Солнышко красное, здравствуй, Небушко ясное, здравствуй, Матушка-Природа! Здравствуйте и ныне, и присно и во веки веков! Здравствуйте на радость русским людям, и всем-всем, и мне в том числе!..
     Кто же я? Язычник? Неоязычник? С точки зрения церковных иерархов – еретик, безбожник, великий грешник? Да уж как хотите, какой есть, такой есть, и не надо меня стращать Страшным Судом и казнями вавилонскими и египетскими. У вас, как говорится, своя компания, у меня – своя…
     …Пока я так размышлял, отец Михаил читал то нараспев, то переходя на скороговорение, не знаю уж, псалмы или молитвы, затем четко, внятно обратился к стоящим перед ним прихожанам, как бы ко всем сразу и в то же время как бы к каждому по отдельности:
     – Се, чадо, Христос невидимо стоит, принимая исповедь твою. Не стыдись, не бойся и не скрывай что-либо от меня, но не смущаясь говори о всем, что согрешил, и примешь оставление грехов от Господа нашего Иисуса Христа. Вот Его икона перед нами; я же только свидетель твоего покаяния, и все, что скажешь мне, засвидетельствую перед Ним. Если же скроешь что-либо от меня, грех твой усугубится…
     Кающиеся по очереди подходили к нему и, вставали у аналоя перед ним на колени, а он, накрывая исповедующемуся голову своей епитрахилью, благосклонно выслушивал, что-то негромко говорил, осенял крестным знамением и, разрешая встать, давал целовать крест. Не очень-то это мне понравилось, но уж коль пообещал, пришел – назвался груздем, полезай в кузов. Подошел и я. Но, право, вдруг словно и в самом деле – бес в ребро. Когда отец Михаил спросил, грешен ли я и в чем, у меня вдруг вместо ответа сорвалось нечто, пожалуй, явно не к месту.
     – Ох, грешен, – говорю. – В мыслях своих нечестивых грешен. Думаю вот сам себе, попустит ли Господь Бог такое, чтобы Иуда стал Предстоятелем?
     – Что-то я не понимаю вас, – пробормотал мой пастырь.
     – Да вот из вполне достоверного источника довелось мне узнать, что Патриарх Алексий II Редигер был кагэбешным сексотом.  То бишь секретным осведомителем, стукачом, как про таких в народе говорят. И числился он там под кличкой «Дроздов»… А вдруг и ты из таких? Я тебе исповедуюсь, а ты возьмешь и стукнешь, куда надо. А то ведь при Ягоде и при Берии всех попов сексотами сделали…
     Епитрахиль словно ветром сдуло с моей головы, я распрямился, без всякого вызова, просто как жаждущий правды-истины глядя в глаза отцу Михаилу, а он испуганно вдруг полушепотом попросил:
     – Вы только нигде больше и никому о том не говорите…
     Креста целовать он мне не дал. Да меня, в общем-то, к тому и не влекло. Я даже крестным знамением забыл себя осенить, молча выходя из храма под недоуменными взорами знакомых и незнакомых прихожан. На воздух, на воздух, на свежий воздух, под голубой купол моего языческого храма – осиянного Солнцем-Ярилой храма родной Природы.


                С пятого на десятое

     Господи, Господи, сколько раз говорено-переговорено: близок локоть, да не укусишь, а слово – не воробей, вылетело – не поймаешь, только мне, дураку, все не впрок, потому как дуракам, известное дело, закон не писан. Ляпнул вот, сгородил, сморозил, доставил отцу Михаилу неприятность, а зачем? Разве я изменю что-либо? Или он изменит? Но…
     Но, во-первых, кому мне еще говорить о таком в нашем провинциальном захолустье? Отец Михаил в церковной вертикали власти, так сказать, чин невысокий, самый что ни на есть рядовой, низший. Он наверняка и благочинному о моем разговоре с ним не скажет, да и потом это же была моя исповедь, а исповедь – тайна за семью замками. Да, впрочем, если бы и не на исповеди я ему об этом поведал, вряд ли он стал бы на такую тему распространяться и тем паче «наверх» докладывать. Но, с другой стороны, это же в Священном Писании сказано: «Молчанием предается Бог…»
     Сильно сказано. Мудро. Да только кто и как этим руководствуется! Там, где выгодно, – любой речист, а где невыгодно, «слово – серебро, молчание – золото», так что «ешь пирог с грибами, держи язык за зубами». Нет, это не по мне.
     Словом, вернулся я из моего похода в храм в таком настроении, что, кажется, хуже и не бывает. Оказалось – бывает: дома совсем уж в постель слегла больная жена. Вхожу – а у нее слезы ручьем:
     – И где только тебя нелегкая носит? Есть у меня муж, или нет? Нет у меня мужа. Лежу чуть жива – воды подать некому. Господи, Господи!..
     Вызвал врача. А что врач?
     – В больницу надо бы положить, но больница переполнена, свободных мест нет, да и вообще, по-свойски говоря, в больницу старому человеку в наше время лучше не попадать, не лечение, а одно мучение. Лучше уж дома полечиться. Сами знаете, ни медикаментов, ни питания, ни нянечки для ухода за лежачими больными, так что… Вот вам рецепты, выделим медсестру, поделает уколы на дому, ну, в случае чего – я всегда к вашим услугам.
      Что такое быть сиделкой при тяжело больном, понимаешь, лишь испытав это на себе. Да еще если этот больной – твоя жена, с которой прожито без года полвека. Со стороны глядя, в народе говорят: муж да жена – одна сатана. В смысле, друг друга стоят, друг на друга похожи, во всем единодушны и друг за друга – горой. Э, если бы так! Конечно, за долгие годы совместной жизни супруги, так сказать, притираются друг к другу, но в жизни, как известно, бывает всякое, жизнь прожить – не поле перейти, какие-то шрамчики, следочки, обиды накапливаются и так или иначе дают себя знать. А если затаенную горечь усиливает, обостряет тяжелая болезнь, тут уж только держись, и нужно немалое терпение, чтобы не доводить дело до взаимного бессердечия.
     И вот здесь, пожалуй, особенно важно, даже, пожалуй, крайне важно, религиозное чувство, которое я всячески старался пробудить и в себе, и в жене. Ничего, мол, потерпи, будем надеяться на Божью милость, ты же все-таки крещеная, верующая, Бог поможет, ты же знаешь, слышала, людям молитвы помогают, молись, не поддавайся мрачным мыслям, а лекарства, какие надо, я достану, поправишься, вот увидишь, поправишься.
     Тут, по моему разумению, главное – не дать упасть духом, не дать угаснуть надежде, поддержать и укрепить веру в выздоровление, чему наверняка и должны способствовать молитвы. Не зря же, наверно, люди давно заметили, по собственному опыту ощутили и определили, к какому святому следует обращаться за помощью при той или иной болезни. Вот, скажем, при болезни ног – к святому праведному Симеону Верхотурскому. Праведный Симеон, несмотря на постоянное чувство изнеможения в ногах, с Божьей помощью пешком прошел из России в Сибирь и излечился. При головной боли – к святому Пророку, Предтече и Крестителю Господню Иоанну. При любой болезни – к святому великомученику и целителю Пантелеимону, покровителю и врачевателю больных.
     Ей, я видел, и хотелось верить, и не верилось. Да, мол, если б все было так просто: помолился – и выздоровел. За наивную девочку меня держишь, что ли? Мы и раньше-то частенько не ладили, а теперь она стала еще более раздражительной, по поводу и без повода капризничала, привередничала, что ни приготовлю кушать – всё невкусно, что ни сделаю – все не так. Зная, что в аптеках появилась масса фальшивых лекарств, с подозрением относилась и к лекарствам, внимательно читала этикетки и приложенные к ним инструкции по употреблению, даже некоторые таблетки крошила и нюхала. Есть такое житейское правило: на больных не обижаются, и я терпел, но и терпеть становилось все тяжелее.
     Как на грех, с кипой своих новых стихов заявилась Степанова. Вот, вы уж извините, у меня написано от руки, машинки нет, но я постаралась поаккуратнее, чтобы разборчиво. В довершение ко всем семейным бедам, избушку в деревне, где она ютилась со всем своим многодетным семейством, сожгли местные недоброжелатели. Подожгли ночью, когда самым глубоким был сон, и они с мужем еле успели вынести из полыхающей избы спящих ребятишек. И сгорело всё-всё, всё имущество, вся одежда, все запасы-припасы, даже документы. Теперь вот она с больными дочурками в больнице, вот и осмелилась зайти, вы уж извините…
     И девочки были с ней – истинно два ангелочка с красивыми русскими именами – Настенька и Наташенька. Одну она держала за руку, другая держалась за ее юбку. Это было так трогательно, что у меня невольно сжималось сердце. Я кинулся хоть чем-нибудь их угостить, предложил хотя бы яблочек, но Любовь Евгеньевна своим женским чутьем уловила что-то для нее неясное в моей суетливости и поспешила попрощаться, так что мы толком и не поговорили.
     – Кто это? – строго спросила жена, когда я закрыл за ними дверь. Она лежала в постели и не видела, кто был, но по голосу слышала, что – женщина, и восприняла это на свой лад.
     – Ну, та сельская учительница. Из деревни.
     – Чего ей надо?
     Я объяснил.
     – Вот! – последовало чисто женское, ревнивое. – Я еще жива, а к тебе уже молодые спешат. Помру – сразу на другой женишься.
      Ну что тут скажешь!
     – А ты не помирай, – говорю.
     У нее – слезы. В три ручья. А тут еще медсестра, что каждый день приходила делать ей уколы, дурные вести принесла. Была у моей жены двоюродная сестра Нина, в деревне Верхоляне жила – как-то скоропостижно скончалась, похоже, то ли от передозировки снотворного, то ли от недоброкачественных лекарств. И здесь же, в Гдове, жила другая ее двоюродная сестра Галя, ее, хотя она была на четырнадцать лет моложе, скорая помощь доставила в больницу с парализованной левой рукой и почти в беспамятстве. И у жены директора Гдовского рыбзавода Светланы инсульт, хотя ей вот только-только сорок исполнилось.
     – Лучше бы мне этого не знать, – плакала моя сердобольная. – Лучше бы не знать…
     А в довершение ко всему еще и дурные приметы. Стоял возле нашего огорода могучий, высоченный, с раздвоенным широченным стволом древний, едва ли не столетний клен. Великан, а не клен, достававший вершинами проплывающие над ним облака. А лето выдалось ненастное, дождливое, с частыми сильными ветрами, и недавно налетевший ураган буквально разодрал мощный раздвоенный ствол пополам. Располовинил, обрушил одну вершину наземь.
     – Вот, это меня…
     – Да ладно тебе, не хватало еще суеверия. Суеверие – грех…
     А возле избы, за выходящими на запад окнами, росли две старые, буйно разросшиеся груши. Как они дружно вот еще недавно совсем, как весело цвели, и вдруг одна, несмотря на дождливую погоду, неожиданно засохла, умерла.
     – Вот видишь…
     – Да хватит тебе в самом-то деле!..
     – И сны мне плохие снятся… Вот папа с мамой приснились. К себе зовут…
     – А ты не спеши. Скажи, чтобы подождали. Успеется… И верить в сны – тоже грех. Большой грех…
     – Но ты-то в Бога не веришь. Что ж ты меня стращаешь – грех да грех! Прямо-таки кругом так всего и остерегайся – сплошь одни грехи…
     – Ну, тут-то я при чем? Это же не мои досужие выдумки. Это церковью так расписано и осуждено, как пережитки язычества…
     Ей говорил одно, а втайне-то про себя думал другое. Действительно, куда ни повернись, что ни сделай – всё грех. Вера в сны, гадания, в том числе – в астрологию, гороскопы, так называемую экстрасенсорику, сомнения в вере – всё сплошь грешно. И ропот на Бога, неважно, в душе ли или на словах, и леность к молитве, и несоблюдение постов, и нехождение в храм, и нечаянно вырвавшееся упоминание имени Божия… А уж черта в сердцах, в минуты досады помянуть, сгоряча чертыхнуться – и того пуще грех… Нет, право, всего и не перечислишь, да и не упомнишь… Если еще учесть, что грешно пристрастие к скоморошьим представлениям и всяким там песенкам да двусмысленным шуточкам, то самый великий грех – смотреть телевизор. А что, спрашивается, делать, если ты прикован к постели? Только и занятий, что этот так называемый голубой экран. Хоть от навязчивых горьких мыслей отвлекает… А грех… Ну что ж, одним грехом больше, одним меньше…
     А вдруг и еще новость. Проснулась ни свет, ни заря моя дражайшая и зовет с каким-то особым испугом:
     – Спишь? Ты вот спишь, а ко мне сегодня покойная тетя Маруся приходила. Про нее ведь говорили, что она колдовать умела. Так вот, пришла, легла рядом, холодная такая, и шепчет. Я тебе, мол, свое умение передам. Я испугалась, отнекиваюсь, у тебя, дескать, свои дети есть, чего ты ко мне?! Еле-еле отказалась. А на душе – сам понимаешь…
     Что тут скажешь? Одернуть, прикрикнуть – так разве такое воображение окриком остановишь! Подошел, погладил по плечу.
     – Совсем ты, – усмехаюсь, – до седых волос остаешься ребенком в душе.
     – Да-а, тебе смешно, а я помню, сама видела, как одна бабка у нас в деревне колдовала. Тараканы у нее в избе за печью развелись… До того расплодились – ну, спасу нет. Так она нас, малолетнюю ребятню, собрала, усадила на лавку и объясняет. Сейчас, говорит, буду тараканов изгонять, так надо, чтобы вы сидели тихо-тихо… Чтобы ни звука… Ну, мы сидим, молчим, и дыхание затаили – интересно же. И вот начала она что-то шептать, смотрим – тараканы из-за печи один за другим, ну все равно, как муравьи, одной дорожкой и поползли, и поползли к раскрытой двери. А нам так вдруг смешно стало, так смешно – кто-то и не удержался, прыснул. А тараканы р-раз – и обратно врассыпную за печь…
     – Вот видишь, – на свой лад ее рассказ поворачиваю, – она шептала – значит своего рода молитву читала. Значит, есть в молитве некая таинственная сила. Понимаешь?.. Так ты давай по-доброму молись…
     – Ну, я же не колдунья?! – усмехается печально.
     – Как, – шучу, – не колдунья?! Меня же околдовала! Вот аж на полсотни лет околдовала. Значит, есть в тебе такая магическая сила, а? А ты… Ну и сама же говоришь: от всех болезней молитвы святому целителю и врачевателю Пантелеимону исцеляют…
     И что вы думаете? Не знаю уж, уколы, таблетки, молитвы или все вместе взятое постепенно делали свое доброе дело. Жена начала вставать с постели, пусть с палочкой, но самостоятельно ходить по избе, а затем и на крыльцо вышла посидеть на свежем воздухе и покормить тотчас слетевшихся к ней птичек. И произошло это аккурат 9 августа – в день праздничного почитания Небесного целителя, покровителя и врачевателя больных Пантелеимона, священномученика за христианскому веру. Было отчего мне, закоренелому атеисту, поскрести затылок. Самовнушение? Совпадение? Случайность? Не знаю, не знаю…
     А она еще вдруг спрашивает:
     – А чего это ты все дома да дома? И не ходишь никуда, и не ездишь. И в Питере давно не был, и в Пскове… Или не надо?..
     У меня и глаза квадратными стали.
     – Так я же это самое… Не могу же я тебя одну больной дома оставлять…
     – Съезди-ка в Псков, – говорит. – Проведай мою сестренку Валю с девочками. Что-то давно весточки нет. Как они там?..
     Валя – это ее младшая сестра, тоже уже давно на пенсии, а ее девочки – давно взрослые женщины Светлана и Галя. Конечно, нужно навестить. Как же не навестить! Несколько дней я еще помедлил, чтобы убедиться, что она не сляжет опять, и поехал. Правда, нерешительно поехал, как-то не то, чтобы нехотя, но что-то около того. По дороге это смутное чувство росло, крепло, а когда приехал и переступил порог квартиры, где жила Валентина, увидев ее здоровой и веселой, я даже в растерянности не стал в комнату проходить. Такая тоска вдруг навалилась, такая тоска…
     – Знаешь, – говорю, – Валя, рад тебя видеть, добрый тебе привет от Ларисы, но что-то мне не по себе. Ну, вот так и гнетет что-то. Ты уж извини, а?
     – Да ты хоть чаю попей… Или кофейку… Ну как же так? Ну что же это за родственник такой? Вот и всегда ты так…
     – Девочки-то как? – спрашиваю. – Светочка… Галинка…
     – Да все нормально. Посиди, подожди…
     – Нет, – мотаю головой, – нет. Ну вот сердце так и ноет… Извини…
     Неловко было, до невозможности неловко, но уехал, не мог с собой совладать. И всю дорогу сердце ныло: быстрее, быстрее! И ведь неспроста ныло. Приезжаю – изба пуста, на столе записка: «Увезли в больницу». Спотыкаясь, чертыхаясь, распоследними словами браня себя за необдуманную поездку, прибегаю в приемный покой. Что? Где? Как?
     – Пройдите в хирургическое отделение.
     – Аппендицит?
     – Нет, водянка. Да вы не пугайтесь, не пугайтесь, операцию уже сделали, все нормально…
     Ничего себе – нормально! Это при ее-то сердце, давлении!
     Спешу в палату. Палата большая, просторная, на крайней справа койке – моя. Лежит бледная-бледная, но изображает на лице успокаивающую улыбку. И не о себе – о сестре беспокоится:
     – Ну, как там Валя? Как девочки?
     – Да все нормально. Ты-то как?
     – Да как видишь. Хирург, спасибо ему, золотой, добрый. Да ты знаешь его, тот самый, что и гематому мне убрал. Говорит, через недельку бегать буду…
     Неделька обернулась почти месяцем. Да каким! С каждым днем ей становилось всё хуже и хуже. Ее перевели в отдельную, двухместную, палату и разрешили мне дежурить при ней поначалу днем, а затем и ночевать. Нет, право, лучше болеть самому, чем ухаживать за больным. Да еще сутками, не отходя, жить, словно в заключении, в больничной палате. Вдруг стук в дверь, на пороге – поп.
     – Отец Михаил! Какими путями?
     – Да вот заехал к вам, а вас нет. Спрашиваю – где? Соседи говорят – в больнице. Вот я и решил навестить. Не возражаете?
     – Да что вы! Да конечно же! Спасибо вам огромное. Да вы присаживайтесь…
     Где-то мне доводилось читать, что для того, чтобы поверить в Бога, нужно почувствовать, ощутить Его в своей душе. Я, признаюсь, не ощущал и потому сознавал себя неисправимым атеистом. И вот даже в такой момент приход попа мысленно рассудил по-своему: истинно, попы – ловцы душ, а ловить душу человека всегда сподручнее, надежнее, когда человеку трудно. Когда человек в беде. Но как оживилась моя супруга. И лицом посветлела, и аж вздохнула облегченно:
     – Отец Михаил! Батюшка! Как я вам рада! Вот спасибо-то, вот спасибо! А то я тут уже совсем помирать собралась…
     – Зачем же помирать? Успеется помереть. Живите, пока живется, дай вам Бог здоровья. А болезнь… Болезнь – это от Бога испытание, и надо это испытание достойно выдержать, перетерпеть. А как же. Знаете же, не зря говорят: Бог терпел, и нам велел..
     Видя, что они разговорились, я вышел в коридор. Чтобы не мешать. Чтобы не смущать своим атеизмом. И еще вспомнилось, что священнослужителей называют врачевателями душ человеческих. Что ж, что-то в этом есть. Людям в многотрудной жизни часто нужно, чтобы их кто-то в горький час утешил, приободрил. Значит, нужны и такие врачеватели, нужны, стало быть, и священники. Да ведь и чисто по-человечески, по-житейски приятно вот, что поп по-свойски, по-приятельски нас навестил. Видишь, как: домой к нам заехал, а нас там нет, так он – сюда. Сама собой ответная благодарность рождается. Тут, что ни говори, не просто знак вежливости, не просто соблюдение этикета, а внимание искреннее, дружелюбное. А это дорогого стоит!..
     Когда я вернулся в палату, жена слабо, одними уголками губ, но благодарно улыбалась. Отец Михаил, грузно поднявшись со стула, осенял ее крестным знамением:
     – Выздоравливайте. Я помолюсь за вас.
     – Конечно, выздоравливай, – подхватил я. – Пожить надо. У нас же через год вон какой юбилей – золотая свадьба. Отпразднуем. Отца Михаила пригласим.
     – Обязательно пригласим! – согласилась она. – Самым дорогим гостем будете… А как же…
     И после его ухода вроде бы успокоилась, даже немного поспала. Однако уже наутро с невыразимой тоской, с болью сказала:
     – Нет, всё… Моченьки моей нет… Вызывай детей, попрощаться хочу.
     –  Да ты что?! Да…
     – Вызывай. Я же чувствую… чувствую…
     Я позвонил дочери с внучкой, чтобы они срочно приехали, мать зовет. Пошел к врачам. Они пришли тотчас вдвоем, терапевт и, кажется, гинеколог, попросили меня выйти, провели обследование и, взяв меня под руку, увлекли в свой кабинет.
     – Понимаете… Положение очень сложное. Прямо скажем, критическое.
     Я понял. Зная, как при нынешнем состоянии страны и медицины относятся к безнадежно больным, попросил только не выписывать жену из больницы домой, а то я там в одиночку ночью… Тут хоть дежурного врача можно в трудную минуту позвать, медсестру…
     Мне пошли навстречу. А вечером опять приехал отец Михаил. И он тоже попросил меня оставить их наедине. «Тайна исповеди»…
     Понимая, что к чему, я вышел. Но, закоренелый грешник, в глухой тоске, прямо-таки едва ли не в изнеможении, встал тут же, как вкопанный, спиной прислоняясь к двери. И слышу – исповедуется жена, исповедуется:
     – Грешна, батюшка, грешна… Мужу часто грубила… Сильно грубила…
     Я отпрянул от двери. Что же я делаю?.. Что же я делаю…
     В отчаянии прошелся по коридору взад-вперед, еще и еще, еще и еще. Голова налилась неимоверной тяжестью, сердце ныло, рвалось от невыносимой тоски. А когда отец Михаил разрешил войти, вдруг услышал:
     – Отец Михаил, а я вижу Бога.
     – Да? Ну и какой же Он?
     – Большой. Огромный. Грозный. Черный из себя. Очень грозный…
     Мы понимающе переглянулись: грезит. Но она настойчиво повторила:
     – Вижу… Нет, правда, вы не думайте, что я без памяти. Я вижу Бога…
     – Хорошо, хорошо, очень хорошо, – протоиерей смущенно заторопился, откланялся, ушел. Что ж, час поздний, ночь на дворе, а у него ведь тоже дома семья, дети. У каждого, как говорится, свой крест, и каждый несет его в одиночку.
     А ночь была… Такой долгой и такой горькой ночи, кажется, мне и не упомнить. Я сидел возле жены, не отходя ни на минуту. На какое-то время она забылась в тяжелом сне. И вдруг, открыв глаза, опять внятно произнесла:
      – Я вижу Бога!
      – Бредишь? – осторожно спросил я.
     – Нет, – слабо шелохнулась и устремила взгляд в потолок. – В самом деле вижу. Ты не веришь, а я вижу.
     – Ну, и какой же Он? – по правде сказать, не без робости повторил я свой давешний вопрос.
     – Большой. Огромный. Грозный. Вот – Он зовет меня к Себе. Он говорит, что если ты сейчас отпустишь меня, я буду у него, как Христос, и у меня будут ученики. И я буду проповедовать Его слово. Вот, посмотри, ты разве не видишь Его? Огромный. Черный.
     – Бог не может быть черным, – все больше дивясь и настораживаясь, перебил я. – И потом почему это ты, женщина, будешь, как Христос? И почему ты будешь проповедовать словом? Уж не дьявол ли тебя смущает-прельщает?! Это дьявол – черный.
     – А… вот… он стал золотистым, солнечным, и от Него для меня к Нему тянется золотистая солнечная дорожка… Он говорит, чтобы ты отпустил меня через пятнадцать минут. Если ты отпустишь…
     – Не отпущу! Не отпущу. Скажи ему, что не отпускаю, что ты детей ждешь. Дочь и внучка едут. Подожди! Подожди. Ты должна подождать, проститься.
     – Да, но Он говорит – через пятнадцать минут…
     Это было выше моих сил. Умопомрачение? Нет, смотрю, взгляд осмысленный, ясный, вроде, в своем уме. Знобкое, странное ощущение окатило меня холодом с ног до головы, и я вдруг приказал:
     – Молись!.. Молись!..
     Она глухо простонала, и я еще тверже приказал:
     – Повторяй за мной: «Отыди от меня, сатана! Отыди, нечистая сила! Отыди, злой дух!..»
     Она послушно повторила:
      – Отыди от меня, сатана! Отыди от меня, нечистая сила! Отыди, злой дух!..
     Я, как казалось мне, знал молитву «Отче наш», но тут ни слова не мог вспомнить, всё напрочь вылетело из головы,  и я начал импровизировать:
     – Отыди от меня, изыди, сатана! Я не твоя. Я верю в истинного Бога…
     Ее волнение, ее возбуждение, ее страх, ее боль передавались мне, и я еще настойчивее диктовал, сбиваясь, с пятого на десятое, нестройно, но настойчиво, уверенно и требовательно, и она повторяла:
     – Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Прости меня, грешную, и помилуй, не отдавай меня в руки злого духа. Прошу Тебя, молю Тебя, умоляю Тебя… Да будет воля Твоя!.. Спаси душу мою… Спаси…
     Голос жены становился все слабее, все тише, прервался. Она забылась в полусне. Я опрометью кинулся к дежурной медсестре, попросил сделать ей укол для слабеющего сердца. Был уже девятый час, а в восемь приходил из Петербурга поезд, дождаться бы ей дочь и внучку, дождаться бы. И она дождалась, но…
     Внучку узнала, а дочь… Смотрела, смотрела долгим, полным боли и мучения взглядом, но не узнала, впала в беспамятство. Я, жалея их, попросил уйти. Ладно, мол, идете… И, наверно, через полчаса или что-то около того закрыл супруге померкшие глаза…

                Свойство прирожденное

     Мне расхотелось жить. На меня и раньше накатывало такое, но как-то вроде не так остро, а тут, что называется, хоть в петлю лезь. О чем ни подумаю, что ни вспомню, – во всем я виноват, кругом виноват. И воспоминания, и мысли – одна другой противнее. Машинально, словно я – это вроде и не я, занимался похоронными делами, а думал о своем, и все – вразброд.
     Не выходили из головы ее видения. Если бы через пятнадцать минут… Через пятнадцать минут я ее не отпустил. Задержал до утра. А помог ли своей импровизированной молитвой душу спасти?..
     Душа… Что такое душа? Есть ли она у человека? Ученые давно и усердно занимались и занимаются этим вопросом. Даже опытным путем. Взвешивали тело человека перед самой смертью и после кончины. Какую-то там разницу определили. Похоже, с душой тело было тяжелее. На чуть-чуть, но – тяжелее.
     А какой сенсацией был в 1975 году выход в свет книги Раймонда Моуди «Жизнь после смерти». Он собрал и обобщил личные свидетельства почти ста пятидесяти человек, которые либо сами пережили состояние клинической смерти, либо рассказали ему об ощущениях и переживаниях других людей в сходных ситуациях. Пациенты реаниматоров, переживших клиническую смерть, были разных национальностей, вероисповеданий, культур, но их свидетельства оказались удивительно схожи между собой и с видениями, описанными в древних книгах. Умирающие, оказывается, испытывали причудливое раздвоение сознания, выход из собственного тела, да так, что они видели себя самих со стороны.
     И что любопытно, умирая, летели, явственно ощущали, что летели по какому-то неимоверно длинному туннелю на яркий в его конце, неудержимо влекущий к себе солнечный свет. А там… А там начиналось инобытие, иное бытие…
     А более всего поражает не тот факт, что наука подтвердила существование биополя, души, ауры, но то, что знание об этом зародилось не в науке, а в философско-религиозном знании за несколько тысячелетий до сегодняшнего дня. Что это – чудо прозорливости древних мыслителей, подарок космических пришельцев или божественное откровение? Увы, увы, и здесь закавыка: понять это разумом очень трудно, а верой – слишком легко. Взял – поверил, и вся недолга. Хотя – а так ли это просто, так ли легко?..
     А если душа после смерти улетает из тела, то – куда? К Богу – в рай? А – зачем? Для «жизни вечной»? А так ли она нужна мне, вечная жизнь? Что я стану делать, если буду жить вечно? Пить, есть, наслаждаться райскими благами? Читать, писать, общаться с друзьями, разговоры разговаривать, праздники праздновать? Не наскучит ли, не надоест ли?
     И потом, в каком я там окажусь возрастном состоянии? Если молодым, полным сил и здоровья, то еще куда ни шло. А если немощным стариком? На солнышке бесконечно больные кости греть? Тоже не ахти как привлекательно.
     Есть еще версия о переселении душ – инкорнации в тела других рождающихся людей и даже в зверей, животных и птиц. Ну, ладно, куда ни шло, если я, то бишь, моя душа, как это называется, инкорнируется в доброго человека или, скажем, в соловья. А если в бандюгу какого или в волка? Русская Православная Церковь, впрочем, осудила эту версию, и правильно сделала. Лучше уж сразу напрочь умереть, чем так. Да, по правде сказать, я не хотел бы, категорически не хотел бы инкорнироваться в человека другой национальности. Я – русский, и нерусским быть не хочу. Не хватало еще, чтобы меня там в синагогу заставили ходить. У евреев, говорят, насчет этого строго.
     Хотя, чего же это я? Душа – это же не тело, душа – это дух. А куда после смерти девается дух? Улетает в космическое безвоздушное пространство? Растворяется, рассеивается, улетучивается в бесконечное ничто и никто? Или…
     Так ведь это нечто из абсолютного ничто! Есть такая так называемая теория торсионного поля. Согласно этой теории, как утверждают современные физики, в нашем мире есть место, где никакой материи нет. Зато там есть сознание, которое ее творит. Как так? А вот так! С библейским напрямую перекликается: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог…» (Быт. 1. 1, 2).
     Ну, это древние мудрецы так писали. А теперь физики готовы дополнить Священное Писание, утверждая, что материю рождает… пустота, то бишь – бездна. Там, в бездне, или над бездной, никакой материи нет, зато есть сознание, которое ее творит. А сознание – это дух. Какой дух – Божий? То есть – Сам Бог? Такие вот вопросы поставили перед собой и такое  открытие сделали физики в Международном институте теоретической и прикладной физики Российской Академии естественных наук. По их словам, этот Дух, если хотите – Бог, Сам ввернулся в их научные изыскания, словно необходимый коэффициент в уравнении.
     Впрочем, по порядку. Во-первых, что такое материя? Со школы помним: материя – это тела, молекулы, атомы, элементарные частицы… Но затем материя… как бы это поточнее сказать… попросту кончается! За элементарными частицами больше ничего нет. Есть только физический вакуум. Пустота… А потом пустота рождает материю. Как? А оказывается – с помощью сознания, духа. Но тогда мы вправе спросить, а откуда же берется сознание, дух?
     И опять же со школьных лет вспоминается: атомы – это махонькие-махонькие микроскопически крохотные… солнечные системы, где Солнце – ядро, вокруг которого вращаются электроны. К тому же электроны, как и планеты, обращаются каждый вокруг своей оси. Но в отличие от планет электроны могут переходить с орбиты на орбиту, чему мы, оказывается, и обязаны своей нынешней цивилизацией. Ибо при этом излучаются электромагнитные волны – и в итоге свет, радио и вся та радиоэлектронная чехарда, что обрушивает на наши головы наш сегодняшний «лучший друг» телевизор. Но…
     Но при переходе с орбиты на орбиту электрон, оказывается, излучает и другие волны – торсионные. Те, что рождены его собственным вращением. И представляют они собой не что иное, как некую «память» о былом вращении частицы – нечто вроде инерции. Называется эта инерция – импульс собственного вращения – спином. Причем этот спин может отрываться от электрона и становиться уже самостоятельной частицей, которую ученые назвали нейтрино. И тут выяснилось, что при распаде нейтрино не соблюдается закон сохранения: количество спинов частиц не равняется их количеству после. Разницу уносило нейтрино.
     То есть «память» уносило, по нынешней терминологии, информацию уносило в бездну, в пространство пустоты. Такое излучение и назвали торсионным. Вторичным. Но самое интересное – дальше. Там, где начинается первичное. Источником торсионного излучения, источником торсионного поля, как мы видели, является вращение материи. А, оказывается, и само по себе пустое пространство – время закручивается самым различным образом, и это закручивание тоже рождает торсионное поле. А согласно теории Эйнштейна структура вакуума представляет собой потенциальное состояние материи. А дальше в эту структуру и вносится информация, переносимая торсионным полем, и…
     «…И Слово было у Бога, и Слово было Бог…» (Ин. 1.1).
     Слово – это ведь информация. И рождает эту информацию торсионное поле закручивания вакуума, пустого пространства… абсолютного ничто…
     Ну и ну! Как бы там ни было, древние мудрецы, значит, уже владели этой торсионной теорией. Или космические пришельцы из более развитых цивилизаций. В именах, правда, не совпадали. Для кого-то пустота – это вечный, безграничный Хаос, который родил Землю-Гею, Бездну-Тартара, Любовь-Эроса, Мрак-Эреба и Ночь-Нюкту. Для кого-то Дух Божий носился над водной бездной в непроглядной вечной тьме, пока не догадался сказать: «Да будет свет!» и не создал Землю, «и увидел, что это хорошо». А для кого-то воссиял Бог-Ярило, а Бог-Род сотворил весь видимый и невидимый мир. Любопытная схожесть, правда? Прелюбопытнейшая! Ибо…
     Мы, люди-человеки, живем на… электроне по имени планета Земля. Планета Земля в ряду других планет вращается вокруг Солнца и вращается вокруг своей оси. А вся Солнечная система вращается в Галактике, а Галактика вращается вокруг себя. А еще и Вселенная вращается, и само пространство закручивается. И все они создают торсионные поля. И все эти неисчислимые поля бесчисленных атомов – Солнечных систем, планет-электронов, нас в том числе, людей, на планете Земля – все это, выходит, как бы единое целое – Вселенная. Как это там – у великого нашего Ломоносова?
Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет, бездне – дна…
      Ну, а мы-то, мы, люди-человеки? Поскольку человек состоит из тела и души, то… То и в каждом из нас эти атомы, электроны, элементарные частицы и… торсионные поля? И они сливаются с торсионным полем Вселенной, рождающим информацию, именуемую Космическим разумом? И тогда наш мозг является, значит, частицей, клеткой, нейроном Вселенского Космического разума! Не он ли, этот Вселенский Сверхразум и встречает людей, или их души, когда они, судя по свидетельствам переживших клиническую смерть, пролетают через темный туннель и ныряют в бесконечное сияние Света и Добра?!
     И тогда что такое в свете этой торсионной теории – смерть? Соединение души с Богом – человеческого разума с Космическим Сверхразумом?
     И что такое тогда – молитва? Не попытка ли мыслью и словами создать свое торсионное поле для связи со Сверхразумом, с Богом? И тогда отпевание покойника – это ведь тоже молитва, молитва с просьбой принять душу усопшего в Царствие Небесное…
     И я, атеист-материалист, направился к отцу Михаилу с просьбой о церковной панихиде. И мне, не верящему ни в Бога, ни в черта-дьявола-сатану, прямо-таки как камень с души сняло повеление попа привезти гроб с телом моей почившей в Бозе супруги и поставить в храме на ночь.
     – Так это ж то, что ей сейчас надо! – вырвалось у меня. Мучили, занозой застряли в мозгу ее слова о том, что поначалу Бог привиделся ей черным. Даже если гадать о влиянии каких-то торсионных полей, то и тут о чем только не вспомнишь. В той космической бездне, что звезд полна, и где нет дна, звездные миры тоже ведь самые разные. В том Небесном Царствии есть звезды и старые, давно людям известные, но есть и уже появившиеся новые, и сверхновые, и пульсары, и какие-то белые карлики, и даже черные дыры. И, наверно, душе человеческой не безразлично, куда ее повлечет неведомая нам торсионная сила.
     Не без внутреннего удовлетворения смотрел я и на то, как протоиерей покрыл тело моей усопшей жены белым церковным покровом. И что возле гроба были поставлены зажженные свечи: в голове, в ногах, справа и слева – крестообразно. Я понимал, что случившееся неизбежно и рано ли, поздно ли должно было случиться, и все равно ходил словно оглохший, как-то отрешенно воспринимая все окружающее, поэтому не различал слов, произносимых священником, совершавшим чин отпевания, но на душе становилось все же легче уже от самой той интонации, что звучала в голосе отца Михаила, и я испытывал все возрастающее к нему чувство искренней признательности и благодарности.
     День похорон выдался тихий, солнечный, безветренный, теплый. Жена словно бы сделала все для того, чтобы не осложнять наши и без того горькие хлопоты по погребению ее тела. То все дожди досаждали, то промозглый, уже по-осеннему холодный ветер, а тут вдруг в чистом-чистом, голубом-голубом небе – ни единого облачка, и на деревьях не шелохнется ни единый листочек, и даже птицы, которых она любила кормить, пели как-то по-особому. Право, в их разноголосом дружном хоре можно было слышать и прощальную благодарность, и искренне-сердечную грусть.
     Когда все провожавшие в последний земной путь разошлись, и мы с дочерью и внучкой остались втроем, дочь поставила на свеженасыпанный могильный холмик зажженную свечу. И мы стояли в скорбном молчании: подождем – пусть догорит. И было тревожно: догорит ли до конца, не дунет ли нежданный ветерок, не погасит ли. Хотелось, очень хотелось, чтобы не погасил. И ветерок не дунул, и свеча не погасла – догорела, даже следа от нее не осталось – исчезла, растворилась, рассеялась в сиянии тихого солнечного дня. И мы тихо, молча, с неисповедимо благоговейным чувством отдали ей низкий-низкий земной поклон…
     И еще был случай, о котором напиши, скажут – писатель придумал. А я не придумал. Что было, то было. И ничего такого сверхъестественного не было, и все же, все же для меня как бы еще одно знамение. То ли на третий, то ли на четвертый день после похорон, точно не помню, но недели еще не прошло, дочь и внучка уехали, лежу я ночью в опустевшей избе, смотрю в бездумной тоске в потолок, и вдруг в темноте со стороны окна к изголовью, неслышно ступая, – она. Вся в белом-белом, легкая, не идет – подплывает:
     – А мне здесь место есть? – негромко, но строго, требовательно спрашивает.
     Я к ней – рукой, обнять хотел, привлечь – всё, нет никого, растаяла, исчезла, словно ничего и не было. Привиделось, словом, примерещилось. Больное воображение, – сам о себе думаю. А все же на всякий случай отодвинулся к стенке, чтобы с краю место свободным было. Мало ли…
     А на следующий день все на том же городском базаре встречаю еще одного попа – протоиерея Григория Ивасенко. Того самого, что когда-то был псаломщиком в Гдовском восстановленном Свято-Димитриевском соборе, а потом уехал в деревню Спицыно, где жил тогда его дед, хорошо мне знакомый известный наш русский писатель Сергей Алексеевич Воронин. Он с супругой Марией Григорьевной, да и их внук, теперь уже рукоположенный в сан священника отец Григорий нередко бывали у меня в гостях, я бывал у них, и вот – встретились, так сказать, по чистой случайности. Ну, а я к этому времени уже перестал косо смотреть на попов, подхожу, как положено, к благословению.
     Отец Григорий – совсем еще молод, во внуки мне годится, потому в немалом смущении замешкался.
     – Что, – усмехаюсь, – стесняешься?
     – Да, знаете, неловко как-то.
     – А с другими – ловко?
     – Так то – с другими. А вы ведь – свой…
     – Вот к своим и относись по-свойски. Прости, может, не то скажу – тренируйся, в роль входи.
     – А что это вы такой грустный? – сам спрашивает. – Как Лариса Алексеевна поживает? Добрый ей привет.
     – Да вот, – говорю, – похоронил…
     – Как?! И давно?
     – Девятый день сегодня.
     –  А на могилке отпевали? – вскинулся. – Заказ делали?
     – Да н-нет, – бормочу. – Я ведь и не знал, что надо.
     – Так поехали! Поехали сейчас же! Я на машине, поехали, литию отслужу…
     По правде скажу, я так и вздрогнул, и встрепенулся. Вот! Вот и еще то, что надо, и для меня предуказание. Ну что тут еще скажешь, а? И мы тотчас поехали, и отец Григорий отслужил, отпел там на кладбище, над могилой. И я опять с особым чувством слушал церковно-славянский речитатив православно-христианского моления, и думал, что вот таким оно и должно быть – скорбно-печальным, умиленно-трогательным, искренне-сердечным.
     Так что же, может, я проникся религиозным чувством, стал верующим? Ах, если бы это было так просто! Атеист-то во мне укоренился крепче, нежели пробуждающийся православный христианин. «Со святыми упокой!» – возглашал отец Григорий, и мне вспомнились стихи Максима Горького:
Беспощадною рукой
                Люди ближнего убьют,
                И хоронят, и поют:
                «Со святыми упокой…»
     И снова чувство вины перед ушедшей из жизни супругой. Часто, часто я ее обижал и вольно, и невольно. Каяться? Что ж теперь каяться, назад не вернешь, и ничего не исправишь. Так что ж тут говорить об искуплении грехов покаянием-раскаянием? И прощения просить – поздно, и стыдно за самого себя, и за того, каким был, и за нынешнего – ударившегося в церковные условности. Спохватился, видите ли, испугался. Чего испугался? Кары небесной? Струсил, значит. Оттого и мечешься?! Эх, ты…
     Так ли, не так ли, без фальши, искренне мысленно попросил:
     – Прости, Лариса Алексеевна. Если можешь, прости.
     И сына, рядом с могилой которого по ее просьбе ее похоронил, тоже попросил:
     – Прости, Саша! Если можешь, прости.
     – А потом, подумав, поразмыслив, сказал:
     – А если не можете, если не заслуживаю, то и не прощайте! Да я, пожалуй, и не заслуживаю. Нет, не заслуживаю…
     Сказать, написать, в чем глубоко раскаиваюсь, каюсь, прошу и буду до конца дней своих просить у них прощения? Нет, нет… Почему?.. Что, тайна исповеди? Нет, дело не в этом… Песенка вдруг такая душещипательная вспомнилась:
Ну что ты плачешь, плакать поздно,
Не обвиняя, не кляня,
Прости себя, и только после
Прости меня, прости меня…
     Но и это не то. Есть, как известно, грехи-преступления, которые для наказания не имеют срока давности. Меня от подобной напасти моя совесть уберегла. Верующий сказал бы – Бог уберег, но я-то атеист, от Бога был всю жизнь далек, а совесть – чувство или, вернее, свойство прирожденное. Это, если заглянуть в Толковый словарь великорусского языка Даля, тайник души, внутреннее сознание добра и зла, прирожденная правда, прирожденный стыд. Так вот стыд удерживает меня и от исповеди перед священником, как того требуют правила церкви. А перед Богом, если такой существует, зачем лишний раз о своих грехах трезвонить? Он же Всемогущий, Всевидящий и Всезнающий – ему и без моих «показаний» все известно обо мне. Разве не так?
     Но и это в моих раздумьях и сомненьях еще не все. Есть в пространном списке вольных и невольных грехов и прегрешений христианской церкви так называемые грехи против самого себя. Перечень не назвал бы не нужным – в нем много дельного для соблюдения писаных и неписаных законов соблюдения нравственных норм поведения,  а все же составлен он как бы с недоверием к человеку, будто он сам без строгого указующего перста благопристойно вести себя не в состоянии. А наряду с тем и такая еще для самого грешного из грешников христианская отдушина: главное – покаяться. Можно грешить всю жизнь, можно совершить самое гнусное, самое подлое преступление, а затем уже под самый конец, перед самой смертью, в самый последний момент покаяться – и все, ты прощен и будешь допущен и в Царствие Небесное, и вместе со святыми – в рай.
     Как же велико милосердие Божие, велика, безгранична Его милость, главное – покаянно взмолись, обратись к Нему, и Он все простит. А по моему еретическо-языческому разумению это первый и самый непростительный порок в христианстве, не остерегающий, а подбивающий и поощряющий грешников и преступников на их самые великие, самые гнусные и самые подлые грехи и злодеяния. Потому как склоняет к мысли: можно, можно грешить, до невозможности подло и мерзко грешить ради наслаждений и желаемых тобой самых непозволительных удовольствий, а потом, мол, в последний момент покаешься – и с тебя всё, как с гуся вода.
     Что значит – покаяться? Это значит – спохватиться, образумиться: ах, что я натворил, уповая на безнаказанность из-за моего неверия в существование Бога, но теперь я признаю, что Бог есть, и каюсь перед Ним, и прошу у Него прощения, потому что теперь верю в Бога и буду еще больше верить, если Он простит меня. И Бог, видите ли, умиленно самого великого из грешников незамедлительно прощает. Впечатляющий, сразу запоминающийся пример тому – прощение одному из разбойников, распятых рядом, справа и слева, вместе с Иисусом Христом.
     Впрочем, стоп, стоп, тут я, пожалуй, не совсем точен, посему обратимся к тому, как об этом повествует Евангелие:
     «Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23. 39—43).
     Тут даже и не раскаяние и не мольба о прощении, а просто чисто человеческое сочувствие Христу и признание Иисуса Господом, вера в то, что Он придет в Царствие Божие. И за это, несмотря на все прошлые злодеяния разбойника, ему сразу и прощение, и – райская после смерти вечная жизнь. Так что не о всемогуществе Бога речь и не о глубоком раскаянии злодея в своих тяжких грехах; а о том, что тот признал Господом Иисуса. А вместе с тем и для всех прочих назидание и приглашение: главное – поверить в то, что Иисус – Сын Бога Отца. Поверите – и все блага будут вам дарованы и здесь, на земле, и там – в Царствии Небесном. Словом, не бойтесь, грешите, нарушайте заповеди Божии, сколько вашей душеньке угодно, лишь хотя бы в последний момент при последнем издыхании признайте Христа Богом Сыном.
    И вот эту озабоченность своим Божественным происхождением, своей Божественной значимостью мы видим во всех Его хождениях, во всей Его жизни. Ну, не то чтобы на каждом шагу, но едва ли не около того. Вот – посмотрим:
     «Женщина говорит Ему: знаю, что придет Мессия, то есть Христос; когда Он придет, то возвестит нам все. Иисус говорит ей: это Я, Который говорю с тобою. В это время пришли ученики Его и удивились, что Он разговаривал с женщиною…» (Ин. 4. 25—27). А Он знал, что делал. Кто быстрее, чем женщина, разнесет доверенную ей тайну!
     «Тогда женщина оставила водонос свой и пошла в город, и говорит людям…» (Ин. 4. 28). И вот как Он этим, прямо сказать, бравирует:
     «Итак, всякого, кто исповедует Меня пред людьми, того исповедую и Я пред Отцем Моим небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим небесным» (Мф. 10. 32, 33). И все это к тому, чтобы поверили, что Он – Бог Сын, и что тому, кто поверит, будут даны все блага земные и небесные, а кто не поверит, пусть пеняет сам на себя.
      Ну что ж, как писал наш замечательный русский поэт Грибоедов: «У нас так исстари ведется, что по отцу и сыну честь». Но это же сказано с иронией, в данном смысле можно подразумевать русское народное: «Бог-то Бог, да будь и сам неплох». И я это не к тому, что не верю в существование Бога, а к тому, что христианская церковь мне навязывает мысль о том, что без веры в Иисуса Христа как Богочеловека невозможна и моя вера в Бога. Иначе говоря, Иисус Христос – посредник между мной и Богом. И даже не совсем так, ибо есть еще близ меня и еще один посредник, вовсе уж такой человек, как и я, – служитель церкви, священник, которого надо называть батюшкой, а в простонародье нашем называют попросту – поп.
     Или, как еще со значением говорят, – пастырь. То бишь – пастух. Отсюда и поп: пастух овец православных. Можно, конечно, этим пренебречь, мало ли чего злые языки еретические нагородят, но все же есть в этой ереси некая доля правды. Известно же: в каждой шутке доля правды. А правда в данном случае в том, что, выходит, не доверяют мне самостоятельно думать, самостоятельно идти к Богу и самостоятельно общаться с Богом мои вовсе не прошенные мной посредники. Да еще к тому же и вот закавыка: если с попом, с приходским священником я могу и поговорить, и даже поспорить, то… Ну, сами понимаете, Иисус Христос для меня, овцы заблудшей и паршивой, ни в кои веки недосягаем и недоступен. И уж как хотите, это моей вере, увы, не способствует.
     И оттого еще тоскливее в трудные минуты на душе. Ну, до невозможности тоскливо. Невольно позавидуешь искренне верующему: он верит, что благодаря своей истовой вере и все муки земные претерпит, и обретет жизнь райскую в Царствии Небесном. А мне, грешнику неверующему…
     На меня и раньше не раз накатывало чувство отвращения к жизни, до того, что иной раз и вовсе не хотелось жить, а после смерти жены и вообще тоска заела. Даже гениальный Пушкин как-то обронил: «Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана?..» Жизнь интересна, если знаешь, зачем и ради чего живешь. Вернее и важнее – ради кого. А так, ради самого себя… Да еще день ото дня теряющим здоровье стариком… Охо-хо! И вдруг…
     И вдруг звонит из Питера дочь:
     – Отец, дед, живи сто лет! Ты теперь будешь прадедом! Внучка объявила, что собирается подарить тебе правнука.
     У меня – комок к горлу. Бормочу что-то, вроде и слов не найти.
     – Что молчишь?  Видишь, как… Жаль только, бабушка не дожила. Очень уж она хотела правнука понянчить. Не дождалась. Так что ты теперь – за двоих…
     – Спасибо! – говорю. – Спасибо, родненькие!..
     И мысленно отвечаю Александру Сергеевичу: «Вот зачем нам жизнь дана – для продолжения жизни! Для продолжения рода своего. В этом наше главное человеческое призвание. Ради продолжения жизни на Земле… На Земле, а не где-то там, на некоем белом карлике, в черной дыре или торсионном поле… Хотя кто его знает… Но главное – для продолжения…»

Перевес в один голос

     «Плодитесь и размножайтесь…»
     Добрые библейские слова. Замечательные. Хочется читать и перечитывать, как стихи. Да они и звучат, как стихи:
     «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь…» (Быт. 1. 27, 28).
     Ну, не стихи ли, а? Поэзия! А главное – доброта и мудрость. Божественная мудрость!
      «…И прилепится <человек> к жене своей, и будут одна плоть. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Быт. 2. 24, 25).
     Одна плоть… И не стыдились друг друга, поскольку – одна плоть, но третий-то тут, как и поныне говорят, ни к чему. А Он… А Он ведь вездесущ и всевидящ. А Ева-то о том не думает, ей из ее женского любопытства все интересно в райском саду, все хочется посмотреть, всем поинтересоваться. Известное дело – женщина. И сорвала она яблоко с древа, с которого Он не велел срывать, и попробовала – вкусно. И по доброте своей женской, из любви и заботливости и Адаму дала.
     «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел. И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания…» (Быт. 3. 6, 7). А Он…
     Ах, как Он разгневался, ах, как разозлился!
     – Ах ты, такая-сякая! Ах вы, такие-сякие! Вон! Вон из рая! Вон из моего райского сада! Вон!..
     И – изгнал. А за что? А за первородный грех! За то, что не стыдились, а теперь познали стыд, стыдливыми стали, совестливыми! И – главное – такая безжалостность! Такая злость! Такая беспощадность! Вон! Пошли вон из дома, то бишь – из рая. И это в ту пору еще одну-разъединственную дочь свою! И одного-единственного-разъединственного ее мужа! Истинно – Божественная доброта! Истинно – Бог Отец! Истинно – Божественная мудрость! Или…
     Язык не поворачивается такое сказать, но думается: а может – сумасбродная Божественная дурь? Божественное безумие? Глупость?
     Как исстари на Руси говорят, русский мужик задним умом крепок. Так, похоже, и тут. Сдуру разрешил плодиться и размножаться, а потом вдруг спохватился: да им только дай волю, они же мне столько детей наплодят, что и в райском саду места не хватит. Да и зачем Мне – Богу! – шум-гам от многочисленной ребятни, от бесконечно плодящихся и размножающихся людей-человеков?!
     Так, что ли? Похоже – так. Истинно – Божественная любовь… к Самому Себе! Истинно – Божественная мудрость… Мудрость себялюбца, мудрость бесконечно самовлюбленного эгоиста! И потом, что это за бесстыдство такое – подглядывать за мужем и женой, вмешиваться в их взаимоотношения? Разрешить им создавать свою семью, а потом, спохватившись, казнить их за это изгнанием и обрекать на вечные мучения не только их самих, но и все их потомство! И обращать все Свое всемогущество прежде всего на более слабого из них – на женщину! Ну, скажем, подсказал бы по-отечески, научил планировать семью и все такое прочее, так нет же – сразу: вон! И на нее, и  на весь женский род и днесь и на веки веков – проклятье. За то, что первой потянулась к знанию и познала, что такое стыд? Надо было, значит, оставаться бесстыдной? Так, что ли? Похоже, что так. Истинно – Божественная мудрость! Истинно – Бог Отец! Любящий! Заботливый! Добрый. Нежный…
     Так и повелось. С Библии. Книги книг. Заглянешь в родословные – сплошь одни мужчины. Ну, скажем, вот от Матфея святое благовествование:
     «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, сына Авраамова. Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома; Есром родил Арама…» ну и так далее – 40 подобных родов без единого женского имени. Будто и не женщины рожают, а мужчины, и вообще матери даже упоминания недостойны.
     Тут уж не только еретики – самые правоверные не могли не обратить внимание на такую «Божественную» несуразицу. Дело дошло до того, что на 3-м Вселенском соборе высокопоставленные христианские иерархи чуть ли не разодрались, затеяв жаркий спор: женщина – человек или не человек? Есть у женщины душа или нет? Ух, какие страсти-мордасти кипели! Брызжа слюной от злости решили поставить столь сложный вопрос на голосование. И…
     Большинством всего лишь в один голос, прямо-таки как на каком-нибудь партсобрании, приняли исторически важную резолюцию: женщина – тоже человек.
     То есть, еще и сомнительно. Перевес-то всего лишь в один голос. Всего лишь в один!
     А о наличии у женщины души так и доныне ничего определенного не сказано. Скорее всего, надо полагать, что нет у женщины души. Адама-то Бог Отец сотворил по образу Своему и подобию, а Еву… Еву – из ребра Адама. Всего лишь из ребра. Вроде как клонировал, применительно к современности. А клон… Клон все ж таки творенье уже не совсем полноценное…
     По правде сказать, пока была жива моя жена, не очень-то я обо всем этом задумывался. Она делала свои женские дела, я – свои. И как-то так снисходительно мыслишка шевелилась, мол, какие там у нее дела, какие интересы – ограниченно домашние, как обычно этак свысока говорят – кухонные. А тут, когда я овдовел, вот эти кухонные хлопоты и заставили несколько иначе на все взглянуть. Трудно, что ли, себе еду состряпать? Начистил картохи, залил водой, посолил, поставил кастрюлю на плиту – пусть закипает, варится, а сам – к столу: попишу маленько, благо нечто вроде вдохновения накатило.
     Увлекся, сижу, кропаю, вдруг – что такое: горелым на всю избу запахло. Выскакиваю на кухню – фу-ты, ну-ты! – вода в кастрюле давно выкипела, и моя картоха горит-дымит. Мелочишка, конечно, но не из мелочишки ли и вся наша жизнь складывается? Вплоть до самых высокомудрых деяний человеческих.
     Тут, конечно, любой правоверный христианин вправе меня перебить. А как же, мол, Иисус Христос с Его безбрачием и все такое прочее. С Его призывом-назиданием: «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный!» (Мф. 5. 48). А у меня, еретика-язычника, своя, как у той паршивой овцы, баранья-овечья дурь. Так ли уж Он совершенен, этот Бог Отец, если и детей своих из рая изгнал, и все их человечье потомство на вечные лишения обрек? А уж что касается Бога Сына, то бишь Иисуса Христа…

                Неизбывная боль

     Ну уж, как хотите, а все четыре Евангелия – это же сплошное и бесконечное Его хвастовство Своим Божественным происхождением. Сплошное высокомерие, вплоть до чванства. И всех-то он учит, всех поучает, всех вразумляет, как будто все окружающие – сплошь дураки, а один Он такой умный, что всем остается только безоговорочно Ему внимать, жадно ловить каждое Его слово. Хотя в его речах-назиданиях-проповедях столько явной несуразицы и путаницы, что просто диву даешься, как Он сам не замечает того. Я ни в коей мере не беру на себя роль исследователя и критика, но о самом, на мой взгляд, очевидно-существенном, не сказать не могу.
     И суть тут вот в чем. Наглухо умалчивая о том, что Он незаконнорожденный, скромненько помалкивает умненький-благоразумненький Иисус и о том, что Он – еврей. Стесняется, видимо. А чего ж тут стесняться, если «несть ни эллина, ни иудея!» И не любит, когда Его называют Сыном Давидовым. Но даже если Он не Давида-еврея потомок, то мать-то у Него – еврейка. И потом Сам же подчеркивает, что Он послан не вообще всех подряд просвещать-вразумлять, а – евреев, поскольку они-то, оказывается, из самых паршивых овец паршивые, и посему для Него всех дороже. Вот одна из многих овец – женщина Хананеянка «кричала Ему: помилуй меня, Господи, Сын Давидов! Дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15.22—24).
     Но если так, то тут Он и на Отца Своего Небесного тень бросает. Перед Ним, Богом Отцом, согласно всем Священным книгам, все равны. А выходит – все, да не все.Да и так ли, иначе ли, получается еще и то, что Он, Иисус Сын Божий, нарушает заповедь: «чти Отца своего и матерь свою». Проповедовать – проповедует, но на словах – одно, а на деле – другое.
      А далее еще и весь свой еврейский род хулит, все свое родословное древо. Начиная с матери своей и братьев: «Когда же Он еще говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним. И некто сказал Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобою. Он же сказал в ответ говорившему: кто матерь Моя? И кто братья Мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои...» (Мф. 12.46—49).
     Такое вот почтение к матери и к братьям своим. А вот что говорит Он еще и всему своему народу иудейскому: «Ваш отец Диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое; ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8.44).
     Вот Он, так сказать, являя великую Божескую мудрость свою, вещает: «Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые: не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые» (Мф. 7.17, 18). Проще говоря, по-нашенски, по-русски, яблочко от яблони недалеко катится. Но если Он – плод от родословного древа иудейского, то…
     Воистину, как злоехидно ухмыляются еретики, такое яблочко недалеко от яблони падает, только гораздо ниже. Но это ничуть не мешает Ему хвастаться своим Божественным происхождением, Богом Отцом и выше седьмых небес превозносить Самого Себя: «Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть. Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11.27, 28). Ибо «доколе Я в мире, Я свет миру» (Ин. 9. 5).
     Такие вот бросающиеся в глаза противоречия. Не знаю уж, невольные или преднамеренные, по принципу: сбивай людей с толку, мели, Емеля, твоя неделя, ври как можно больше, авось кто-либо, особенно люди доверчивые, во что-то тебе и поверит. Особенно молодым, наивным, малоискушенным в жизни и познаниях, не подозревающих, как изощренно умеют играть в подлянку искушенные в лжи краснобаи и лицемеры, жулики и прочие пройдохи и бесстыжие лихоимцы ради своей корысти.
     Ну, а в чем же Его корысть? Зачем, спрашивается, для Него так важно, чтобы люди поверили, что Он – Сын Божий, Бог Сын? А затем, чтобы Его безропотно слушали и безоговорочно исполняли то, что Он провозглашает в своих проповедях. Чтобы жили так, как Он учит, как Он велит. Как? А вот так:
     «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут…» (Мф. 6.25—28).
     Понятно, чему Он учил? Безделью учил! Лентяйство, безалаберность проповедовал. И если вспомнить, что такие свои проповеди Он начал провозглашать в синагогах, переходя из города в город, в возрасте 30 лет, то просто диву даешься: Сам Он не в своем уме-разуме, или всех других за дураков держит?! И где Он только рос, где и как такой «Божественной мудрости» учился? Неужто не видел, не знал, сколько сил тратят птицы на устройство своих гнезд, и как все заботы о самке берет на себя самец, пока она откладывает яички и высиживает потомство. И как потом они оба целыми днями, с темна до темна, таскают корм своим прожорливым птенцам. А как же! Им расти надо. Жить надо!
     А как ежи в лесу, накалывая на свои иголки, носят припасы в свою норку? А как белки запасают в дупло на зиму орехи, сушат, подвешивая на ветках, грибы? А сорока – так та еще украшает свое гнездышко блестящими безделушками, чтобы красивее и уютнее было. А уж как трудолюбивы муравьи! Или – пчелки, опыляющие цветы и собирающие нектар…
     И еще думается о том, почему это Он, дожив до 30 лет, не имел ни жены, ни детей. Здравый житейский смысл подсказывает: пора бы, давно пора. А если к такому возрасту мужчина, так сказать, в полном расцвете сил и здоровья, только тем и занимается, что точит лясы, изображая из себя невесть какого умника-краснобая, то невольно закрадываются всякие нехорошие подозрения. Уж не импотент ли? Или, чего доброго, и того хуже… Или до того обленившийся самовлюбленный себялюбец, что боится и думать о семье, которая, конечно же, для лодыря и эгоиста кажется едва ли не пожизненной каторгой.
     Или… Право, далее и мысли своей пугаешься: или Он берет Себе в пример Бога Отца? Тот ведь всю свою вечную жизнь без жены… Ну, так Он же хоть смазливую евреечку совратил, Его, Сына Своего Божьего с ней прижил, пусть и незаконнорожденного, а Иисус… И мне, значит, для воцерковления, надо в пример Его брать? Ведь без веры в этого Бога Сына Иисуса Христа невозможна и сама вера в Бога Отца. А я… Да что – я, а евреи? Евреи-то Иисуса Христа не признали.
     Ну, поначалу, в общем-то, слушали, как Он перед ними распинался. Бойкий малый, язык неплохо подвешен, язык без костей. Словом, занятный мастер художественного трепа. Но поскольку изо дня в день тот повторял одно и то же, то это стало надоедать. А, болтун, трепло, брехло неумное. Кое-кто возражать Ему пытался, другие и вовсе махнули рукой, но тем самым еще больше распалили Его жажду проповедовать, и Он до того разошелся, что стал чуть ли не за грудки хватать: «Я – Сын Божий, а вы… Ах, вы!..»
      «И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул» (Ин. 2.15). И пригрозил: «Верующий в Сына имеет жизнь вечную, а не верующий в Сына не увидит жизни, но гнев Божий пребывает на нем» (Ин. 3.36). Хорош «Божий Сынок»! Хорош…
     А то еще заискивать, подхалимничать принимался, чтобы приобрести побольше благорасположенных к Нему. «…Привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии… Учитель! Эта женщина взята в прелюбодеянии. А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? … …Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин.8.3—7).
     Вот какой Он добрый, какой милосердный, как же не любить Его, как не поверить в Такого! А Ему словно и в голову не пришло, что тем самым он и ту женщину, и всех других на ту пору и на веки вечные благословляет и поощряет: грешите! Прелюбодействуйте, разве это грех? Главное – верьте Мне, верьте в Меня, ибо лишь неверие в Меня как Сына Божия – вот грех, а все остальное… Кто без греха!
     И так – во всем: «Я… Я… Я – Сын Божий… Я – Бог Сын… Я – самый умный… Я умнее всех… А вы… Дураки вы все, вот кто вы, овцы Израилевы…» И до того всех допек, до того обозлил, что когда поволокли на суд к римскому прокуратору Пилату, никто из евреев и не вступился за Него. Наоборот: «Распни! Распни Его!» – орали. Во дураки-то, а? Все дураки! Все евреи дураки! Весь народ иудейский – дураки и мерзавцы!
     И римский прокуратор Пилат – тоже дурак и подлец. Видел же, что Он не виновен, просто Он – умнее всех, он – Сын Божий, но…
     Ах, дураки, дураки! Сколько их и тогда таких было, да и по сей день не счесть. Зато киевский князь Владимир…
     Вот кто Его по достоинству оценил, вот кто понял! И уверовал! И сам крестился, и дружину свою крестил, и всю Киевскую Русь крестил. Заставил, вынудил веру Христову принять. Почему? Ну, злые языки язвят, что, мол, дурак дурака видит и через века, но князь Владимир понимал по-иному. Он, наоборот, самым умным себя считал, как и Иисус Христос. И как Иисус Христос счел дураками всех евреев, так Владимир Креститель счел дураками всех русичей. Все – дураки! Весь народ русский с его языческой верой – дураки. Зато он, огнем и мечом вынудивший подданных креститься, с тех пор – Владимир Красное Солнышко! Он, как и Иисус Христос, всех умнее и всех мудрее, и всех добрее, его надо обожествлять, а не какого-то там славяно-русского Ярилу.
     Что Русская Православная Церковь и осуществила – канонизировала, возвела в святые.
     Русская… Русская Православная…
     Написал вот, и мой атеизм вдруг – аж искры из глаз! – врезался своим еретическим лбом в железобетонный русский национализм. Что, наша Русская Православная Церковь – подчеркнуто Русская? Можно ли сказать – «там русский дух, там Русью пахнет»? Право, что-то не очень… Что ни говори, от Иисуса Христа до невозможности густым еврейским разит. И особенно 14 января – великий Праздник Обрезания Господня, установленный в Русской Православной Церкви в память о том, что Богомладенец Иисус по ветхозаветной традиции на восьмой день после Своего Рождества был обрезан… ( см. Лк. 2. 21). Уж как хотите меня казните, но не русский это обычай, не русский обряд! Совсем наоборот, это ключевой обряд иудаистского вероисповедания.
     Кстати, процедура обрезания подробно описана в уже упоминавшейся выше работе В. Розанова «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови». Производится обрезание специальным должностным лицом в синагоге – могелем в четыре приема. Наиболее интересны третий и четвертый, которые осуществляются уже после того, как у крепко спеленутого младенца особым ножом обрезана крайняя плоть. При третьем акте обрезыватель заостряет у себя ножницами ноготь большого пальца на обеих руках так, чтобы образовались острые щипцы. Ими он разрывает (то есть ногтями-когтями человеческое тело!) шкурку обрезаемого члена, что вызывает сильнейшее кровотечение, так что весь член становится невидим. Все так же ногтями-когтями обрезыватель отрывает вовсе эту разорванную часть.
     Это – центральная манипуляция, причем «отсеченная часть в одних странах кладется на тарелку, а в других сжигается на 12 зажженных свечах» (проходит тень жертвоприношения, в коем животное после зарезания «сжигалось в благоухание Господу»).
     Четвертый акт состоит «в высасывании крови устами из раны и совершается так: могель берет в рот глоток вина, схватывает кровавую рану устами, держит ее между зубами, высасывает из нее кровь и выплевывает последнюю в сосуд с вином, из которого взято вино для всасывания крови; потом все вино из сосуда выливается на ковчег завета».
     При этом, подчеркивает В.Розанов, если могель совершит обрезание без всасывания крови, он отрешается от должности. А аллегорически эта кровавая процедура означает жертвоприношение, помазание кровью и окропление кровью, как у христиан – помазывание миром и окропление святою водою. Что ж, как исстари на Руси говорят: каждый по-своему с ума сходит, но, право, слегка перефразируя Пушкина, хочется сказать: не дай мне Бог вот так сойти с ума! Противно. А вдобавок и это еще не всё. Кровавые события 1917 года В.Розанов называет «всенародным жертвоприношением на показ всему человечеству». А не таким ли всенародным жертвоприношением было и разбойно-насильственное уничтожение славяно-русского язычества во имя утверждения веры Христовой на Русской земле?!
     Говорят, в песне и танце – душа народа. Верно подмечено. Но еще вернее было бы сказать: душа народа – в его религии. Родной религии, разумеется, а не в привнесенной из-за бугра, от инородцев, именуемых у нас обрезанными, обрезанцами и жидами. Наша родная религия – славяно-русское язычество, которое именовалось ведизмом (от слова – ведать, знать) и народоверием. Из читанного-перечитанного на эту тему вспоминается доктор Рудольф Штайнер, который писал, что «каждый видит такого Бога, каков он сам». И тут меня хоть застрели, Иисусом Христом я себя не вижу. Язычником – да. И если как литератор смотрю на речение: «В песне и танце – душа народа», то думаю о том, что истоки наших народных танцев и песен – там, на лоне родной Природы, в хороводах вокруг деревьев и вокруг разожженных костров, символизирующих собой Бога Ярилу – Солнце. А не под потолком храма с распятием.
     И еще из читанного приходят на память слова Биконсфилда: «Христианство – это иудейство для толпы» Что, не так? Вникните.
     Или вот как в повести «Конрад Валленрод» друг Пушкина польский поэт Мицкевич передает гимн католических крестоносцев:
Святый душе Божий!
Голубе Сиона!
Днесь весь христианский мир –
Подножье Твоего трона.
     Вот так вот! Весь христианский мир – подножие сионистского трона.
     И посему я, ох, как понимаю Велемира Хлебникова, у кого при раздумьях о нашем славяно-русском язычестве и христианстве, вырвалось:
Нам надоело быть не нами.
Наше будущее – в прошлом…
     То есть не в христианстве, а в язычестве, в родноверии. И уж ну никак не в иудаизме, обрушившем уничтожающий удар против Русской Православной Церкви жидовизм-большевизм в 1917 году, где свою извечную ненависть к Христу умело соединило со всплеском славяно-русского язычества. И конечно же, нам надоело быть не нами, и мы сознаем, что наше будущее – в прошлом, в родноверии, но 1000 лет «христианства – иудейства для толпы» не прошли бесследно, сделали свое подлое черное дело. Как? Да если на то пошло, то очень просто. Говорят, скажи человеку 1000 раз, что он – свинья, на 1001-й раз он захрюкает. А тут уже более 1000 лет изо дня в день когда-то свободному, вольному язычнику твердили и сегодня продолжают твердить: ты – раб Божий, ты – овца стада Христова, ты перед Богом – никто и ничто, червь земной, козявка, тля, плесень, а «истинно верующий» разве осмелится возразить? Да ни в коем разе, а то ведь Боженьку прогневишь. Ну и так далее.
     Так из века в век, из года в год, изо дня в день вырабатывался и, конечно же, надо признать – выработался весьма и весьма определенный психотип смиренного, покорного, не смеющего даже роптать на свою долю, на любые притеснения любой власти, поскольку она – от Бога, внешне человекоподобного Божия раба. Истинный, истовый, ревностный христианин – он и думать-то боится. Его самой-самой правильной религией по пунктам расписано в церковных правилах, что дозволено, что строго-настрого запрещено, о чем можно думать, а о чем – грешно.
     А как же иначе? Известно – один Бог без греха, а все остальные христиане грешники от рождения. Это ведь только Богомать Дева Мария зачала и родила непорочно, а все остальные, рождаясь естественным человеческим путем, рождаются порочно. Так что кайся, кайся и кайся. А когда при исповеди поп накрывает тебе голову епитрахилью, не забудь встать на колени. И ведь никто из истинных истово верующих не забывает. Совсем наоборот, с подчеркнутой покорностью, даже с этаким сладостным чувством умиления и любования собой опускается на колени: видишь, Господи, какой я хороший, как искренне я в Тебя верю. Так что оцени, яви побольше милости Твоей!.. Я знаю, я помню, что я – раб Божий. Твой раб. А раб не должен быть гордым. Вот, посмотри, как я отринул свою гордость, чувство личного достоинства, как низко Тебе кладу поклоны, лбом земли касаюсь.
     Словом, Христос сумел-таки добиться своего, поставил поверивших в Него на колени. Язычники перед идолами своими никогда не становились на колени, они знали, что они не рабы, а дети своих Богов. А статуя распятого на кресте Христа – разве не идол? За любовь к статуям своих родных Богов язычников презрительно называли идолопоклонниками, а коленопреклоненных перед распятием – как их называть?..
     Размышляю так, и вдруг – оп! – дедушка Крылов со своим мудрым и правомерным житейским укором:
Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?!
     В самом деле, в чужом глазу – соринку вижу, в своем бревна не замечаю. Иисус Христос – умник, Владимир Креститель – умник, а я… Я тоже, значит, из той же породы, даже еще умнее их умник, если берусь судить их. Но на такую подначку я вдруг еще запальчивее вскидываюсь:
Нет, нет, отнюдь не господин,
Не раб и не подонок,
                Я истинный простолюдин
                С рождения, с пеленок.

                Я не юлю, я не хитрю,
                Я человек из массы,
                И я с презрением смотрю
                На ваши выкрутасы.
Да, я самый-самый что ни на есть рядовой человек из простонародной массы. Из массы русского народа. И я не ради того, чтобы выставить себя великим умником, развожу свои турусы на колесах. Просто во мне, поднимаясь из глубин души, говорит моя еще не до конца задушенная генетическая память. Чехов сказал: литература – не врач, литература – боль. И вот эта моя еретическая писанина – это мои душевные терзания, мои бесконечные душевные мучения, моя неизбывная душевная боль. Как там у моего любимого Лермонтова?
И в нем мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов…
Русский дух во мне говорит. Русская боль. Русская память. Русская совесть. Русская душа.
А у еврея Иисуса и это предусмотрено. И оттуда, из дальней своей двухтысячной дали он грозит мне своим Божественно-указующим перстом: «Не судите, да не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф. 7. 1, 2).
Понятно? Не просто рот затыкает, а еще и адекватной карой грозит. Цыть, дескать, нишкни! Все рабы Божьи молчат, и ты молчи, не то… А моя, как о  ней говорят, загадочная, непокорная русская душа, моя затюканная, но не до конца еще задушенная «благой вестью» Христовой русская генетическая гордость – своё: «Молчанием предается Бог. Говори и – не умолкай!» (Деян. 18.9).
Мог ли я не говорить об этом с ближайшим мне русским православным священником – отцом Михаилом? Не мог. Да и он сам, не знаю уж, подсознательно, по наитию или обдуманно, искал такого разговора со мной. Потому и шел ко мне. И опять пришел, когда организовал и открыл при храме воскресную церковно-приходскую школу для детей.
– Как русского ратника приглашаю. Как военного летчика. Побеседуете на патриотическую тему? Кому, как не вам…
И я, конечно же, пошел. И побеседовал. Собралось двадцать четыре ученика пятых-седьмых классов Гдовской средней школы. Да еще пришли с ними их родители. Неплохая аудитория, Очень даже неплохая. И как же тут было не поговорить на тему военно-патриотического воспитания, видя пытливо устремленные на меня глаза русских мальчишек и девчонок. И я, сам того от себя не ожидая, повел вдруг речь о нашем великом славяно-русском язычнике – великом русском князе Святославе, сыне равноапостольной княгини Ольги и отце Владимира Крестителя, о коем Русская Православная Церковь упорно и наглухо молчит, будто такого никогда и не существовало на белом свете.

                Интуитивно подсознательно

     Вот ведь судьба, а? Сын христианки и отец христианина, родоначальников христианства на Руси, а сам – язычник. И – какой! Мало сказать – великий, мало сказать – истинно русский богатырь, человек истинно русского народного духа. А – вот уж, действительно, ирония судьбы! – не будь его, не было бы на Русской земле и христианства.
     Как так? А вот так. Над Русью тогда нависало иго могущественного по тем временам государства – иудейского Хазарского каганата, грозившего русскому народу полным порабощением. Киевская Русь уже платила наложенную на нее иудеями-хазарами тяжкую дань, а добейся они полной своей победы – и было бы введено на Русской земле не христианство, а иудаизм. Сделать этого и не допустил великий русский князь Святослав. Вместе со своим непобедимым в сражениях славяно-русским языческим воинством он в 965—968 годах буквально стер с лица Земли царство иудейско-хазарского каганата и присоединил его к Руси. За это, казалось бы, Русская Православная Церковь должна была превознести его до седьмых небес, канонизировать, сделать Святым. А вместо этого – полное забвение. Почему? Справедливо ли? Сразу же очевидно, что несправедливо, но кто в этой несправедливости повинен? Кто?
     Даже если судить по тем скудным сведениям, что донесли до нас сохранившиеся летописи, Святослав был из воинов воин, ратоборец из ратоборцев, богатырь из богатырей. Неспроста его славные деяния и подвиги описаны летописцами в самых восторженных тонах. Впервые он принял участие в сражении еще в ребяческом возрасте, когда в битве с древлянами первым метнул в их сторону свое копье. Пример воинственного княжича воодушевил дружинников, их натиск был настолько яростен и неудержим, что отнюдь не робкие в бою древляне позорно бежали с поля брани.
     С тех пор вот так и рос он, и мужал в воинских походах, и вел жизнь самую неприхотливую, самую суровую. Ведя войско в поход, котлов тяжеловесных с собой не возил, потому что мяса не варил, а нарезал конину или говядину тонкими ломтями, пек ее на угольях костров. Спал под открытым небом на конском потнике, подложив в изголовье снятое с боевого коня седло. Такой же образ жизни вели и его воины.
     Беспримерен по тем временам хазарский поход Святослава – свыше шести тысяч верст, на осуществление которого потребовалось около трех лет. Направление стратегического удара – столица иудейской Хазарии Итиль, стоявшая при впадении Волги в Каспийское море, затем славившийся своими несметными богатствами город Семендер и считавшийся неприступным город Саркел, что в переводе означает «Белый дом». (Примечательное, между прочим, наименование! А?)
     В итоге могущественная иудейская империя потерпела сокрушительное поражение и была навсегда стерта с политической карты Европы. Иное дело, что описания этих судьбоносных для России событий из наших учебников истории почему-то давно и напрочь были надолго вымараны. В какой-то мере о них свидетельствовала былина «Бой Ильи Муромца с жидовином», но и этого устно-поэтического, фольклорного произведения почему-то не найти ни в одном известном сборнике русских былин. Мне довелось читать его в рукописном варианте, а подлинник скрыт в некоем таинственном спецхране. Как скрыты и многие другие первоисточники русской языческой истории, в большинстве своем попросту уничтоженные, что отмечал и Ломоносов.
     Должен в этой связи особо отметить, что некоторые прелюбопытнейшие сведения о Святославе я почерпнул из журнала «Славяне», привлекшего мое внимание своим названием. Журнал появился в 1942 году, причем сразу же завоевал популярность как внутри страны, так и за рубежом, в том числе в США, Канаде, Аргентине и Австралии. К сожалению, «компетентные» органы в 1958 году журнал закрыли. В одном из чудом (истинно – чудом!) попавших мне в руки номеров я узнал, что некогда существовала «Песнь о побиении иудейской Хазарии Светославом Хоробре», написанная поэтом-язычником Славомыслом и литографически воспроизведенная в книге польского ученого Фаддея Воланского «Памятники письменности славян до Рождества Христова». Не правда ли, любопытно? Более чем!
     Согласно этому произведению, князь Святослав был не только воином-богатырем, но и славяно-русским волхвом, получавшим свою мудрость и пророческие знания от энергии Земли, Солнца и Космоса. Словом, уж язычник так язычник, дальше и некуда! И еще сохранился рисунок печати Святослава, отлитой по его собственному начертанию, сделанному им, когда ему исполнилось 18 лет. На печати надпись: «Перун, Даждьбог, Меч, Честь, Любовь». Слова эти начертаны докирилловской русской азбукой, имевшей свою систему символов, и расшифровываются так: «влечение друг к другу для постоянного бытия в совести и познании». Примечательно, не правда ли? Более чем!
     Это – на лицевой стороне печати. На обратной – слова: «Роды. Совесть. Честь». Учтем, что слово «со-весть» искони в язычестве имело двойное значение: как со-гласное слияние разума человека и разума Природы, и как символ той чистоты, которую имеет утренняя роса. Отсюда и слово «Рось» – в дальнейшем «Русь» и «Россия».
     Примечательно и вот еще что. Рисунок печати Святослав сделал в 960 году, когда ему исполнилось 18 лет, А его сыну Владимиру было якобы тогда 4 года. Но тогда выходит, что ключница Малуша, надо полагать, судя по доверенной ей должности, зачала от Святослава, когда ему было всего лишь 13 лет? Веселенькое кино! А более старшие его якобы сыновья Ярополк и Олег, выходит, зачаты им в еще более раннем возрасте, совсем уже детском? Да он их всех, добавлю, сыновьями своими и не признавал.
     Небезынтересно также, что Владимира, когда тому исполнилось 4 года, взял под свою опеку брат Малуши – Добран, известный нам по былинам под именем Добрыня. О дальнейшей судьбе самой Малуши больше ничего не известно. Все это заставляет на многое смотреть по-иному. Ведь если верить летописцам, Святослав должен был стать отцом уже в десяти-одиннадцатилетнем возрасте. И еще нельзя не задуматься над тем, что для раннего средневековья поход Святослава на иудейскую Хазарию выглядит довольно странным: пришел, разгромил, ничего не взял из баснословно-сказочных еврейских богатств и ушел. Значит, поднял свой русский меч не ради наживы, а по соображениям справедливости – не допустить порабощения Руси иудеями и распространения на Русь их иудейской веры.
      К тому времени, вспомним, мать Святослава княгиня Ольга приняла уже обряд крещения в Константинополе и по возвращении в Киев стала уговаривать его также принять христианство. «Я узнала Бога и радуюсь; если ты узнаешь Его – тоже будешь радоваться». На что Святослав и заявил: «Вера христианска уродство есть». Не мальчик, заметим, не юноша неопытный – зрелый муж заявил. Надо полагать, немало передумал, прежде чем так ответить матери. По славяно-русскому языческому народоверию мать в семье и роду-племени высоко почиталась на Руси. Поэтому и перечить ей он особо не стал, а когда она слишком уж требовательно начала настаивать на своем, лишь печально вздохнул: «Делай, как знаешь». И чтобы не спорить, не обострять отношений, ушел из Киева и стал жить в Переяславце на Дунае.
     Изначально на Руси человека ко многому обязывало его имя, а также имя его народа. Святослав (тогда правильно было – Светослав, что означало: свет славян и человек светлой славы) таким и был, строго следуя своему начертанному на его печати девизу: «Роды. Совесть. Честь». Никогда и ни на кого не нападал вероломно, исподтишка. Наоборот, собираясь идти на кого-то войной, направлял врагу послание: «Иду на Вы!» Послать такое уведомление – значит дать возможность неприятелю собрать силы, подготовиться, избежать внезапного удара, обычно оказывающегося ошеломляющим и губительным. Вот какое благородство! Был ли в мире где-нибудь еще такой полководец? Что-то не упомню. Не было больше такого, не было. Ибо это был человек несокрушимого славяно-русского духа – духа чести, совести и победы.
     С особо впечатляющей силой проявилось это в сражении с полчищами греческого императора Иоанна Цимисхия. Собираясь напасть, он послал узнать у Святослава, сколько у него воинов, якобы для того, чтобы на каждого платить дань. Святослав объявил, что у него 20 тысяч человек, хотя на самом деле была лишь половина того – 10 полков. Хитрый Цимисхий, как повествует летописец, собрал стотысячное войско и со всех сторон окружил русских, заранее предвкушая полную победу. Святослав же, спокойно оглядев несметные неприятельские ряды, сказал своим воинам:
     – Братие и дружина! Бегство не спасет нас. Но лучше убиту быть, нежели полонену быть. Ляжем же костьми, мертвые бо сраму не имут. Иду пред вами, и когда сложу свою голову, тогда делайте, что хотите…
     И дружина ответствовала:
     – Идем за тобой, княже! Наши головы лягут рядом с твоей!
     И с жаром ринулась в битву. И произошло невероятное. Несмотря на десятикратное превосходство греки, не выдержав яростного натиска русских, обратились в паническое бегство. Император Цимисхий запросил мира и обязался выплатить на каждого живого и павшего русского затребованную дань.
     Интересна описанная греческими сказаниями встреча византийского императора с русским князем на берегу Дуная. Цимисхий приехал на боевом коне, закованный в доспехи и окруженный охраняющей его многочисленной свитой. Святослав же прибыл к месту встречи, сидя в лодке, одетый в простую белую рубаху и сам греб веслом, как рядовой дружинник. Был он среднего роста, имел голубые глаза, густые брови и длинные усы. Отличала его от других золотая серьга с карбункулом и двумя жемчужинами в одном ухе и клок волос, свисавший по обе стороны выстриженной головы, что свидетельствовало о его благородном княжеском происхождении. Оба героя поговорили некоторое время и расстались якобы друзьями.
     Увы, увы, император Цимисхий оказался не столь благороден, как русский князь. Как явствует из византийских летописей, зная, каким путем Святослав будет с малыми силами возвращаться в Киев, он сообщил о том печенегам, предложив им напасть на русских, чтобы воспользоваться полученной ими большой данью. Печенеги подстерегли Святослава у днепровских порогов, где нужно было волоком перетаскивать лодки по суше. Святослав был убит, печенежский князь Куря сделал из его черепа чашу для пиров. «Таким образом, – писал знаменитый наш историк Карамзин, – погиб один из замечательных полководцев древней истории, который столь мужественно боролся с врагами… изумлял победителя своим великодушием, равнялся суровой воинской жизнью с героями песнопевца Гомера…»
     И нельзя не вспомнить Пушкина. Александр Сергеевич однажды горестно вздохнул: «Мы, русские, ленивы и нелюбопытны, и многие великие люди остаются у нас в забвении. Вот и тень Святослава скитается невоспетой…» Боязно хоть как-то прикасаться к тексту гения, но неправомерно считать всех русских ленивыми и нелюбопытными. Не был же таковым он сам. Это же о нем Карл Маркс с удивлением сказал: «Этому русскому до всего дело». И мне думается, что в словах «мы, русские» подразумевается соответственно тому времени понимание – «мы, русские христиане», и упрек поэта следует отнести прежде всего Русской Церкви. Ведь не разгроми Святослав иудейскую Хазарию, на Руси утвердился бы не культ Христа, а самый что ни на есть оголтелый враг христианства – иудаизм. Однако Русская – русская! – православная христианская Церковь как была в ту пору, так и сегодня остается «ленивой и нелюбопытной» к великой перед ней заслуге великого русского – русского! – князя Святослава.
     И о Малуше-Малке почему-то помалкивает. Хотя какой бы там она не была, не будь ее, не было бы и ее сына Владимира Крестителя.
     Иное дело – Владимир Креститель. Как мы видели, абсурдно считать его сыном Святослава, и посему трудно даже предположить, от кого зачала и родила его ключница Малуша, но он – Красно Солнышко, и – Святой. И не суть важно, что он уподобился Иуде, переметнувшись в конце жизни в мусульманство, можно просто сделать вид, что церковные ортодоксы не имеют об этом ни малейшего понятия. А Святослав… Ну, что вы, язычник же, язычник! А то, что Русская православная христианская Церковь молилась за язычника хана Батыя и его языческое татаро-монгольское иго, так тут тоже можно веками валять ваньку, полагая, что никто из покорного стада овец Христовых и не вспомнит о церковном соборе 1274 года, где отцы Русской – Русской! – церкви приравняли неуплату дани своими прихожанами к таким грехам и преступлениям, как блуд, ростовщичество и убийство. А если кто и вспомнит, то благоразумно промолчит, ибо каждый крещеный сверчок благочестиво знает свой христианский шесток.
     Ведь что такое истинно верующий сверчок-христианин? Он – раб Божий. Он знает это со всей определенностью. Он же всю жизнь ходит в храм и всю жизнь, из года в год, изо дня в день только и слышит от своего пастыря-попа, что он – раб Божий. Да он же еще и потомственный христианин. Он уже более тысячи лет слышит изо дня в день повторяемое: ты – овца, и это въелось ему в плоть, в кровь, в мозг, в сознание. И любой власти он раб. А как же! Ведь любая власть – от Бога! И ты здесь, на земле, будь рабом, смиряйся, терпи, зато в Царствии Небесном тебе воздастся за твое смиренное долготерпение, и Господь Бог твой дарует тебе Его всемогуществом райскую жизнь. Вечную!
     И не придет в голову истинно верующего христианина так и напрашивающаяся простенькая мысль – спросить этого Всемогущего Боженьку: «Боженька, если ты такой Всемогущий, то почему не можешь создать эту райскую жизнь здесь, на Земле? Где-то там в неведомом Царствии Небесном – можешь, а здесь – нет? Значит, Ты не такой уж и Всемогущий? Значит, Ты мне попросту врешь? Или это мне поп про Тебя врет? Так Ты, если Ты такой Всемогущий, образумь, вразуми, научи, втолкуй. Или и этого не можешь? Тогда – извини, я уж как-нибудь сам о своей земной жизни позабочусь, сам во всем разберусь…»
     Слушая мою такую вот сумбурную беседу, ребятишки вначале, когда речь шла про князя Святослава, слушали с большим интересом, а мое морализирование им было не очень-то и понятно, и они начали потихоньку один за другим выскальзывать за дверь. На лицах присутствовавших здесь их отцов и матерей застыло явное недоумение.
     – Вот видите, – не выдержав, поднялся отец Михаил, – перед вами выступал язычник.
     – Русский язычник, – с нажимом уточнил я.
     – И коммунист, – добавил отец Михаил.
     – Русский коммунист, – еще резче сказал я. – И пришел к вам по приглашению русского попа-батюшки. Как русский к русским. И говорю по-русски откровенно. Не утверждаю, что во всем прав, но и врать вам, что, вот, мол, я тоже верующий, не стану.
     – Теперь понятно, почему вы к причастию не подходите. В храме бываете, постоите, а к причастию не подходите, – сердито сказала одна из женщин.
     Я лишь молча развел руками:
     – Завидую вам. Вы уже, значит, пришли к Богу, а я… Ну что ж, помогите…
     Когда все поднялись и начали расходиться, протоиерей опять с укором обронил:
     – Язычник!..
     И я опять подчеркнуто уточнил:
     – Русский язычник.
     И с нажимом добавил:
     – А вы, отец Михаил, – русский поп. И там, у себя в деревне, когда дорогостоящую музыкальную аппаратуру долбанули, вы ведь не за Христа вступались, а за русских людей. За русский деревенский порядок. За русскую музыку против забугорной похабщины. За исконно-посконную русскую нравственность против сексуальных революционеров. За русское целомудрие против интердевочек. Разве не так?
     – Так, – после некоторого раздумья кивнул протоиерей.
     – Так вот. Там, где вы русский, отец Михаил, я – с вами. А где … Кстати, как вы думаете, много людей в Гдове вас любит? Много не любит?..
     Мысленно прикинув, он усмехнулся:
     – Пятьдесят на пятьдесят.
     И вдруг улыбнулся еще шире:
     – А вас?..
     Ловко кольнул. Метко поддел. Как там у моего любимого Лермонтова?
Провозглашать я стал любви
И правды вечные  ученья,
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья…
     Все уверяют, что любят правду. Что за правду – в огонь и в воду. Что без правды им жизнь не жизнь. А на деле… Не зря в народе исстари говорят: «Правда глаза колет…» Это я тоже на себе не раз ощущал. За мои прямолинейные высказывания меня перестали приглашать на собрания клуба старожилов, все реже и реже приглашали на встречи с читателями, а когда однажды в «Гдовской заре» появилась моя публикация с критикой в адрес директора местной школы, она, женщина в почтенном возрасте, заслуженный учитель, через моего свояка Владимира Николаевича Баландина передала мне:
     – Скажи ему, этому писаке, что при первой возможности я его в порошок сотру!..
     И такая была не она одна.
     Отец Михаил за мои атеистические наскоки на него давно должен был «стереть меня в порошок». И он часто обиженно хмурился, выслушивая мою ересь, и уходил, и подолгу избегал встреч, но потом приходил опять. И опять приглашал то поговорить с ребятами в той же воскресной школе, то выступить перед неожиданными «заезжанами», хвастаясь перед ними тем, что вот, мол, у нас здесь есть «свой» писатель. А когда был достроен дом церковного причта, начал еще чаще приглашать на проводимые им еженедельно духовные беседы со взрослыми. Что же нас разъединяло? Какая правда? И что потом опять сближало? Да, пожалуй, прежде всего, наша русскость. Начиная с того, что говорим на родном русском языке.
     Как много это значит – говорить и слушать друг друга на родном языке, я особенно отчетливо понял, когда возвратился на родную Русскую землю из Германии, где до того базировалась наша авиационная дивизия. Если б вы знали, как это утомляет, как гнетет, когда находишься среди вроде бы таких же людей, как и ты, но слушаешь их говор и не понимаешь, о чем они там талдычат! Особенно, если в каком-либо многолюдном общественном месте или в окружении многоголосой толпы. И совсем иное дело – среди своих. Когда и не думаешь, а просто всем существом своим ощущаешь: я свой среди своих. Хотя…
     Хотя надо бы еще, чтобы была и общая правда. Русская правда. А христианство – нет, это не то. Скорее уж язычество. Не зря же его называли и называют народоверием и ведизмом. И потом там же, в язычестве, в народоверии наши истоки, корни нашей русской души, нашего русского духа.
     Я как атеист-материалист и, по определению попа, язычник, все это на свой лад понимаю. Мое тело, весь я, как и вся окружающая меня природа, тоже, попросту говоря, материя. То есть тоже, как и вся материя, состою из атомов, из микроскопических солнечных систем, где протоны и нейтрино, вращаясь вокруг ядер, создают свои так называемые торсионные поля, образуя вокруг меня биополе, а мозг излучает мысль. Этими торсионными полями, в том числе и мыслями, я и связан с окружающей природой, и природа – вот мой Бог. И я каждой своей клеточкой, всеми ниточками незримых торсионных полей связан с этим моим Богом. Интуитивно, подсознательно взаимосвязан, что по библейским писаниям и выражается словами: Бог вездесущ, и «Дух дышит идеже хощет…»
     А эти мои духовные корни глубоки, ох, глубоки. Если христианству две тысячи лет, то сколько лет язычеству, никто точно и не скажет. И если библейские законы писаны, то языческие неписаны, но эти неписаные законы – законы природы. За тысячелетия язычества-народоверия-ведизма наши предки накопили вон какой опыт в познании этих законов. Можно сказать, приноровились к природе и жили по главному из этих законов: я берегу природу – природа бережет меня. И вдруг находится умник, который говорит: чихать я хотел на эти ваши законы. Я – Сын Божий, Я – Бог Сын, Я вам скажу и укажу, как надо жить, а не послушаетесь – Мой Бог Отец знаете, что сделает?! А-а, то-то, смотрите у Меня! Не поверите в Меня – в порошок сотру!
     И у нас на Руси такой объявился – ну, этот, что Красно Солнышко. Гулял-погуливал, похабничал-развратничал, сотни наложниц имел, братьев родных из-за их приглянувшихся ему жен беспощадно губил-убивал, а как в византийскую царевну втюрился, так и родную языческую веру за нее продал. И пошел со своей вечно пьяной, набранной из наемных варягов, разбойной дружиной своих родных Богов рубить-крушить, а подданных в холодный Днепр мечами да копьями загонять: крестись, смерды-язычники, не то…
     Теперь вот, говорят, у нас второе крещение. Ну, сейчас-то такого разбоя-тиранства нет, другие методы – цивилизованные, хотя суть – та же: не крестишься, не примешь веру Христову – не быть тебе в Царствии Небесном, не иметь жизни вечной в райском саду, а гореть в геенне огненной и веки-вечные мучиться. Да еще и такое обоснование подпускают: понимаешь, мол, для возрождения России нужно возрождение христианства. Идеология коммунистически-большевистская с треском рухнула, какой-то другой национальной идеи нет, и последней такой связующей идеей, национальной скрепой будет возрожденное христианство.
     А мне, язычнику, язычник Гераклит снова вспоминается: «Жизнь невозможно повернуть назад, и нельзя дважды войти в одну и ту же реку». И еще, как материалисту, мне кажется, что древнегреческий материализм и более близкий, что я в вузе зубрил, с его диалектическими законами, перекликаются. И еще я сам себе думаю, что если нет национальной идеи и нужно возрождать христианство, то не лучше ли тогда возрождать язычество-народоверие? Христианство-то вера, как и коммунизм, оттуда, из-за бугра, а народоверие – своя вера, своя идея, которая к тому же и более древняя. Фундамент всего нашего народного бытия.
     Доводилось читать, к примеру, что была у нас зарегистрирована Древнерусская Инглистическая Церковь Православных Староверов Инглингов, глубина исторической памяти которой около 100 000 лет, так ее почему-то приглушили. Ну, ладно, она нам мало знакома, но и нашему славяно-русскому народоверию что-то около 20 000 лет. Почему же его всячески глушат, а христианство поощряют? Уж не потому ли, что сегодня у нас командуют парадом и правят бал власть предержащие с длинной фамилией Березовско-Гусинско-Чубайсо-Борисы Олигарховичи?
     И тогда думаю я совсем о другом. Не христианство нам надо спасать-возрождать и даже не язычество-народоверие, а народ наш русский, по миллиону в год вымирающий. Дух наш Русский надо спасать от американизации-европеизации, ибо не некий неведомый нам и за тысячу лет не проявивший себя зримо и с треском рухнувший в 1917 году Бог Дух Святой, а наш Русский Дух – вот наша главная общенациональная скрепа, наша национальная идея.

                Скверные мысли

     И опять приснился мне от этих мыслей моих мой комдив Герой Советского Союза Михаил Андреевич Живолуп. И не один он на этот раз ко мне в сон пришел, а с моей доброй приятельницей фронтовой пулеметчицей Валентиной Васильевной Чудаковой. Вот, мол, послушай, что она тебе хочет сказать. А она и говорит:
     – А знаешь, я ведь тоже однажды в бою перекрестилась. В Бога не верила, а перекрестилась. Это когда немцы на мою роту особенно густой цепью пошли. Ну, думаю, «Максимушка», только бы ты не подвел!..
     Это она про свой станковый пулемет «Максим» так ласково – «Максимушка». Доброй русской души женщина. Русская женщина!
     – Помню, – говорю, – Валентина свет Васильевна, помню. Только ведь не из страха Божия ты тогда перекрестилась, а боялась, как бы пулемет от длинных очередей не перегрелся и не отказал. А сама как была атеисткой, так и осталась. И эпиграфом к своей книге «Чижик – птичка с характером» поставила слова Анри Барбюса: «После своей смерти человек может жить только на земле…»
     Но намек я, конечно, понял. И показал им в оправдание книгу Федора Михайловича Достоевского «Дневник писателя», где 25.03.1870 года он записал: «Главный вопрос, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, – существование Божие…»
     А Максим Горький о нем, о Достоевском, сказал: «Больная совесть наша…»
     Совесть!.. По Далю – чувство прирожденное. То есть не после обряда крещения в душе появляется – изначально живет. Изначально. От природы… Иначе совесть имел бы только народ, Богом избранный. А наш-то, наш Русский народ – не Богом избранный, но совестливый. Или, может, потому и совестливый?.. Не с момента крещения, а с незапамятных языческих, а может, и доязыческих времен? А что с языческих – вне сомнений. Подтверждение тому – гордые слова великого русского князя Святослава: «Мертвые бо сраму не имут…» Срам – стыд – совесть.
     – А верить снам – грех, – строго остерег меня протоиерей. – Тяжкий грех. Грех против Бога.
     – Вот-те и раз! А я – верю. И они у меня часто сбываются. И не один я верю. Насколько я знаю – все верят. И если это не так, то все, начиная с этого, все грешны. И вообще, если взглянуть на ваш церковный список грехов, то Русь вам, боюсь, вряд ли удастся из греха вытащить. Надорветесь…
     Вот так у нас всегда с отцом Михаилом. Что называется, начнем за здравие, а кончим за упокой. Но ведь то, что сны бывают вещими, давно уже общеизвестно. Особо впечатляющий тому пример – сон Ломоносова. Михайло Васильевичу, когда он учился уже в Германии, вдруг ни с того, ни с сего приснилось, будто приходит к нему его отец и говорит: умер я, замерз, ищи мое тело на острове, где со мной бывал. Нескоро Ломоносов в родные Холмогоры вернулся, а когда приехал, узнал, что отец его действительно ушел на лов рыбы и пропал. Искали, искали – не нашли. Тогда Михайло Васильевич вспомнил свой сон, сказал, где надо искать, и – нашли.
     А – Пушкин? Он же то и дело пишет о вещих снах своих героев:
И снится чудный сон Татьяне…
     Или – в «Борисе Годунове»:
Мне снилося, что лестница крутая
Вела меня на башню, а внизу
Народ московский толпился и шумел…
     А Гоголь? Он наверняка верил, как писал о том, что душа спящего человека выходит из его тела и бродит по самым невероятным местам. А уж Николая Васильевича неверующим не назовешь.
     А наши предки – язычники? Они же были твердо убеждены, что во сне общаются с ушедшими, переселившимися в мир иной своими родными и близкими. Не умершими, а именно переселившимися. Да я, признаться, и сам подчас так думаю. И не понимаю, какой же тут грех – верить в сны? Доводилось читать, будто бы кто-то в своих снах встречался и с Самим Богом.
     И насчет язычества. Чего уж так непримиримо ортодоксы веры Христовой на наше народоверие ополчилось? Даже Ломоносов по этому поводу недоумевал. И очень даже сожалел, что церковниками были напрочь истреблены древние письменные источники о нашем славяно-русском язычестве. О чем, в частности, писал:
     «Древнее многобожие в России, сходствующее с греческим и римским, подтверждает еще, сверх письменных известий, другими примечаниями. Что значат известные в сказках полканы, из человека и коня сложенные, как греческих центавров? Не гиганты ли волоты? Не нимфы ли в кустах и при ручьях сельскою простотою мнимые русалки? Не соответствует ли царь морской Нептуну, чуды его тритонам? Чур – поставленному на меже между пашнями термину?
     Он отождествлял древнерусского Перуна с античным Зевсом и заключал:
     «Мы бы имели басней (мифов), как греки, есть ли бы науки в идолопоклонстве у россиян были».
     То есть, знай мы о язычестве столько же, сколько, например, о религии древних греков и римлян, славяно-русская языческая религия была бы куда интересней и богаче содержанием, чем греческая и римская. Но тогда возникает вопрос: а зачем же эта наша изначально родная религия, наше народоверие подверглось беспощадному искоренению христианством? Ответ тоже вроде бы прост: да во имя безраздельного единоличного господства. Но только ли?
     От отца Михаила, да и не только от него, мне часто доводилось слышать этакое успокаивающе-обнадеживающее:
     – Бог милостив. Бог поможет. Бог всех любит…
     Ну – медом на душу. Только верь, и все будет хорошо. А я, еретик-язычник, видя, как на наш многотерпеливый и многострадальный русский народ один за другим, да с каждым разом все сильнее, все тяжелее и подлее обрушиваются удары судьбы, невольно впадаю в уныние и сомнение. А протоиерей и тут как тут:
     – Скверные мысли – грех… Уныние – тяжкий грех… Сомнения в вере – тягчайший грех…

     – А кто список грехов составил? Бог, что ли? Нет. На заре христианства перечень смертных грехов ввел в обиход греческий монах Евагрий Понтийский. Так там было семь: гордыня, жадность, зависть, злоба, блуд, лень и чревоугодие. А сейчас…
     – Все знаете. Зачем же спрашиваете?
     – Да слишком уж вольно отцы Церкви с этим списком обращаются. Папа Римский Григорий Великий взял да вычеркнул из этого списка блуд.
     – Потому что сам был блудник.
     – Ага. Великий! Но он же ввел в перечень грехов уныние. Так вот тут я с ним полностью согласен. Ведь если человеком овладевает уныние, он уже мало на что годен. Унылому человеку ничто не в радость. Он становится безразличным к семье, к людям, к собственной стране. Ко всему. Даже к собственной жизни.
     – Понимаете. Все понимаете…
     – А что, отец Михаил, если уныние овладевает не одним человеком, а всем обществом, а? Что, если в грех уныния впадет вся страна?
     – Ну, вы уж совсем…
     – Да не я. Это жизнь нам всем нынешняя власть такую устраивает, чтобы всех в уныние вогнать.
     – Ну, Бог милостив. Он такого не допустит. И так думать – грех. И на Бога роптать – грех. А вы…
     – Во, черт возьми, – растерянно чертыхаюсь, – шагу не ступи, кругом грех. Упоминание в речи нечистой силы – грех… Ропот в душе и на словах – грех…
     Господи! Господи! Господи! Но Ты же милостив… Ты же всех любишь… А зачем же постоянно в Божий страх вот так на каждом шагу вгоняешь? Какая же это, прости, Господи, любовь?
     В силу своего языческого народоверия обращаюсь за укреплением в вере к знатоку великорусского языка Владимиру Ивановичу Далю. В его большом двухтомнике «Пословицы русского народа» есть целый раздел: «Бог – вера». Читаю и с удовлетворением отмечаю, что всё в общем-то слышал и слышу в нашей повседневной жизни. «Все мы под Богом ходим…» «Без Бога – ни до порога…» «Как Бог велит…» «Человек предполагает, а Бог располагает…» «Как Бог попустит…» «Кто добро творит – тому Бог отплатит…» «У Бога милости много…»
     Так-то оно так, а вот назидание: «На Бога надейся, а сам не плошай…» «Бог-то Бог, да будь и сам неплох…» Девять страниц пословиц, а о том, что Бог всех любит, что-то не видно. А ведь пословицы – это же народная мудрость, осмысление того, что народ увидел, познал, прочувствовал и обдумал. Выходит, особой любви Божией не ощутил на протяжении всего тысячелетия веры в Иисуса Христа.
     – Хула на Бога даже в мыслях непростительный грех! – слышу.
     – Ну, тогда это изначально и доныне всенародная хула – пословицы-то народные! И – ни единой о том, что Бог всех любит.
     – Бог троицу любит! Что, не слышали такого?
     – Слышал. Да, слышал. И не раз. А троица – это что? Праздник есть такой церковный – Троица. Праздник, значит, Бог любит? Так и я тоже… И вообще, кто же праздники не любит?..
     – Атеист! Безбожник! Язычник! Бог един по Своему существу, но троичен в лицах: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой…
     – Хм! Тогда выходит, Он Сам Себя любит?
     – Не богохульствуйте!
     – Простите, батюшка! Покорнейше прощения прошу, но судите сами: если Бог – Единосущная и Нераздельная Троица и любит Троицу…
     – Не будь вы язычником, такую бы епитемью наложить на вас надо…
     – Да? Но у язычников – своя Троица: Земля, Солнце и Космос. У древних египтян эту Троицу составляли Осирис, Гор и Изида, в Вавилонии в нее входили Анну, Эилиль и Эа. Причем обратите внимание – у разноязычных, так сказать, язычников у всех в Троицу непременно входила Божья Матерь. В Древней Греции – это Гея, в Финикии – Астарта, созвучно вавилонскому Иштар, в Малой Азии – Кибела, а у нас на Руси – Матушка-Природа. А у христиан…
     У христиан вопрос о «Матери Божией» был поднят только на третьем Вселенском соборе в 431 году. И то только потому, что константинопольский патриарх Несторий пытался рационалистически истолковать евангельскую сказку о рождении от смертной девы Иисуса Христа. Дескать, не могла смертная родить бессмертного…
     Почему говорю – сказку? Да так вот и сам кумекаю дурной своей языческой башкой. В детстве от бабушки, помню, слышал сказку «Иван-Трушко Медвежье ушко». Медведь вроде бы уволок в лес из деревни приглянувшуюся ему красну девицу и жил с нею в своей берлоге, как с женой. Ну и родила она, значит, красавца могучего, наделенного медвежьей силой богатыря. Человека родила, а все же унаследовал он от медведя-батюшки медвежье ушко…
     Ну, у нас на Руси, такая вот сказка, а где-то там у евреев – от Бога Дева Мария «непорочно» зачала и родила. Только, по здравому смыслу, поди знай – от кого. Красиво выдумано, может, с того, что эта Мария так и сказала, что сама не знает, от кого. Ну и пошло. В насмешку пошло: от духа, ветром надуло. А тут еще и в Библии написано, что к первородному греху прародительницу Еву склонил в образе красивого змея сам сатана. Ну, а после сатаны она якобы и посланцу от Бога архангелу отдалась. Так что еще и в самом деле неизвестно, кто ее Иисусу отец – Сам Бог… или сам дьявол?..
     – Ну, это уж и вовсе кощунство. А кощунство – это и вообще всем грехам грех.
     – Да так-то оно так, но и Пушкин свою «Гавриилиаду» не с потолка взял и не из пальца высосал. Как там у него сама Дева себе удивляется?
Досталась я в один и тот же день
Лукавому, архангелу и Богу…
     Неспроста же, наверно, и тогда, в Эфесе в 431 году, на третьем (не на первом, обратите внимание, а на третьем) Вселенском соборе «отцы» христианской церкви долго спорили, как быть. И возвели в конце концов Приснодеву Марию на уровень божественных языческих матерей, но ведь в Святую Троицу не включили. Не решились…
     А не та ли картина и с Иисусом? Во-первых, Он занял в Божественной Троице место Божией Матери и ведь не воспротивился этому, хотя это противоречит Его же евангельской заповеди: «чти Отца и Матерь твоих». Во-вторых, в первых трех Евангелиях (от Матфея, Луки и Марка) Он выступает лишь как Сын человеческий, послушно исполняющий верховную волю Бога Отца. Лишь в последнем, четвертом Евангелии от Иоанна Он предстает Богом Сыном, да и то ведь, если верить Его собственным словам, ибо Он же навязчиво утверждает это Сам.
     По всей вероятности, евангелист Иоанн не стал врать, написал, как было. Поэтому, надо думать, и на Никейском соборе в 325 году, и после него неоднократно раздавались резкие протесты против нового догмата о «единосущии Иисуса с Богом Отцом» как против явной ереси. Противники этой выдумки во главе с александрийским пресвитером Арием утверждали, что Иисус по своей сущности не равен Богу Отцу, а лишь в чем-то подобен Ему.
     Страсти разгорелись, мягко говоря, нешуточные. Дело дошло до рукоприкладства: святитель Николай «дал Арию заушину». То бишь, закатил крепкую оплеуху. Лишь после этого победу в богословском споре завоевали «единосущники». Так Иисуса Христа, можно сказать, наглого самозванца, «признали» Богом Сыном. То есть – избрали, назначили, да и то не единогласно. Если большинство уже и устало от перепалки, и попросту струсило, отступило перед натиском размахивающих кулаками разъяренных «святых отцов», то все же нашлись и такие, кто не пошел против правды до конца: 218 голосов – за, 2 – против. Всего лишь два, но за правду, по совести, а не из трусливого соглашательства.
     Не сразу, далеко не сразу было провозглашено и существование третьего Божественного лица, по-гречески – третьей ипостаси, под именем Бога Духа Святого. Произошло это спустя более полвека – на втором Вселенском церковном соборе, созванном в 381 году в Константинополе. И опять же по примеру старинных языческих верований, с использованием в интересах христианства религиозно-философского и культового наследия древнего мира и народоверия. Не постеснялись «отцы веры Христовой» прибегнуть к откровенному плагиату, то бишь – творческому воровству. Не устыдились. Это не для них писано: «Не укради!..»
     – Не слишком ли вольно вы всё трактуете? – укорил протоиерей. – Грешно…
     – Думаю, отец Михаил, думаю. Или по заповедям Иисуса Христа и думать считается грехом? Похоже, что так. Вот, посмотрите. В Евангелии от Иоанна Он говорит: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (8.32). Хорошо сказано, заманчиво. Вот и я хочу познать истину. Но читаем дальше: «Ему отвечали: мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: «сделаетесь свободными»? Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха» (8.33, 34). Тоже вроде бы красиво звучит. Но в контексте что означает? А означает одно: если вы не соглашаетесь без возражений, пытаетесь размышлять, думать самостоятельно, то это – грех, и вы, видите ли, рабы этого греха.
     – Не слишком ли въедливо вы вникаете? Пересуды – грех…
     – Знаю, помню: «Не судите, да не судимы будете…» Тоже ведь – угроза. Да я и не о том. Я о язычестве. О третьей ипостаси – Боге Духе Святом. В языческом многобожии человек не испытывает никакого страха перед своими языческими Богами, потому что он – родной им, как и они – родные ему. И он, человек, перейдя в мир иной, тоже может стать Богом. В индуизме, например, это описано так: «Камень превращается в растение. Растение превращается в животное. Животное превращается в человека. Человек превращается в Бога» А? Каково?!
     – Словом, человек произошел от обезьяны?
     – Ценю ваш юмор. Но рассуждаю по здравому моему еретическому разумению. Камень – не вечен, и он под воздействием природных сил крошится, превращается в пыль, в почву. На почве произрастает растение. Растение поедает животное. Мясо животного идет в пищу человеку…
     – А человек, умирая, испускает дух, – усмехнулся мой начитанный поп.
     Будучи у него в гостях в деревне, я не мог не позавидовать его довольно-таки богатой домашней библиотеке. И в храме тоже хорошую библиотеку собрал. Словом, полуграмотным провинциальным батюшкой не назовешь. Нет, ему палец в рот не клади. Вот это-то как раз мне в нем больше всего и нравится. Собеседник достойный. И слушать умеет. И, вижу, слушая, сам размышляет над услышанным. Думает. Умеет думать.
     – Не будем утрировать, – говорю. И тем более – ерничать. Вопрос-то более чем серьезный. Начиная с библейского «и дух Божий носился над водной пустынной бездной…» Что за дух? Откуда дух? Ничего из ничего не бывает, не так ли? Кто-то или что-то, значит, дует, дух источает, воз-дух творит, душу, дыхание, духом носится, веет «идеже хощет…»
     – Ну, вот видите – Бог Дух Святой. От Бога Дух. Божий Дух…
     – Но я ведь материалист. И вижу по-своему. Веют ветры, веют буйны… А от чего возникают ветры? От разности по-разному в разных местах нагретой Солнцем атмосферы. По-русски говоря, воз-духа. А есть еще так называемый Солнечный ветер. А есть еще торсионное излучение, можно сказать, торсионный ветер. Или, пожалуй, космический.
     – Ну, это вы уже, как летчик…
     – Нет, почему же. Не только. Вам, возможно, тоже доводилось читать книгу Александра Леонидовича Чижевского «Земное эхо солнечных бурь»?
     – Н-нет, не пришлось.
     – Редкостная книга. Впервые, впрочем, вышла в 1938 году в Париже на французском языке как монография, а была переведена на русский уже после его смерти, много позже. Да и сам он жестоко пострадал от «горячо любимых» вами большевиков…
     – Подкусываете…
     – Да вы же знаете, я и сам их так же люблю, как и вы. Чижевского в мировой науке назвали Леонардо да Винчи XX века. Великий был ученый, великий. Русский. За что большевики его и возненавидели. «Пламенный большевик» Завадовский при содействии вышестоящих большевистских покровителей опубликовал в «Правде» статью о нем под подлым доносительским заголовком: «Враг под маской ученого», обвиняя его в контрреволюции. В результате Чижевский был арестован и осужден на 8 лет, а после освобождения еще 8 лет находился в ссылке.
     – Типичная картина тех времен для русских людей.
     – Истинно, истинно, отец Михаил. Реабилитировали его только в 1962 году. А он там еще и стихи писал. Замечательные стихи! Глубоко лиричные и глубоко философские. Вот, скажем, стихотворение «Гиппократу»:
Мы дети Космоса. И наш родимый дом
Так спаян общностью и неразрывно прочен,
Что чувствуем мы слитыми в одном,
Что в каждой точке мир – весь мир сосредоточен.
     – Да-а…
     – Да, а здесь же между строк – запись: «5.1.43 г. Холод –5 ;С в камере, ветер дует насквозь. Жутко дрогнем. Кипятку не дают…»
     – Да-а…
     – Да, так вот. Изучая влияние Солнца на земную природу, ученый подметил, по его словам, интимные механизмы взаимодействия живой природы с Солнцем и всей космической средой. Циклы солнечной активности, оказывается, влияют на все земные процессы, начиная от урожайности и кончая заболеваемостью. Это проявляется в динамике даже исторических событий – войн, восстаний, революций и политико-экономических кризисов. Каково, а? И еще он установил, что многие эпидемии – чума, холера, возвратный тиф, дифтерия, грипп, их начало, развитие и окончание тоже ритмически следуют за циклической деятельностью Солнца.
     – Любопытно…
     – Более чем! Вам не кажется, как бесконечно правы наши славяно-русские язычники, считая своим главным Богом Ярило-Солнце?
     – К-хм!.. Кх-х…
     – Вот и я про то же. А еще вот о чем. По мнению Чижевского, вся земля наша с нашим земным человечеством обтекается со всех сторон потоками космической энергии. И притекает эта энергия не только от Солнца, но и от звезд, и от далеких иных Солнечных систем, туманностей, метеорных «дождей», образуя «солнечно-космический ветер». Не кажется ли вам, что вот же он – Дух Божий?
     – Любопытно, любопытно. Давайте, давайте. Только… Ну, а жизнь? В смысле – зарождение…
     –А чего тут гадать? Было же, наверно, нечто вроде Девы Марии. И к ней – Дух…
     – Опять вы нехорошо шутите. А если всерьез?
     – Тут популярно мне трудно объяснить. Как писал Чижевский, сложились некие интимные отношения в природе. Интимные! И тут при взаимодействии космическая энергия явилась созидателем земной жизни в ее органическом и неорганическом плане. Развиваясь под потоками этой энергии, возникло живое вещество, образовалась живая клетка, и началось ее эволюционное развитие.
     – Просто было на бумаге, да забыли про овраги. И в самой природе такое разнообразие, и в человечестве. И вавилонское столпотворение, и смешение языков…
     – Ну, допустим, нельзя не обратить внимания на то, что люди разного цвета кожи и сегодня живут в разных местах. Можно предположить, что и возникли эти, как мы говорим, белая, желтая и черная расы в соответствии с разными климатическими условиями на Земном шаре. К тому же Земля тоже излучала и излучает свою энергию. Вот и у людей в разных местах свой национальный дух. Так что и три божественных ипостаси в разных регионах, как мы видели, свои. Только вот у нас, в России, не свои, чужие, привнесенные из Византии, да еще и силой, огнем и мечом навязанные.
      – Свежо предание, да верится с трудом.
      – Не спорю. На вкус и цвет товарищей нет. Вы в мою версию не верите, я – в вашу. Насколько помню, в Священной Римской империи был созван Вселенский католический собор в количестве 700 человек. И спорили они целых сто лет, да так к единому мнению и не пришли. Наоборот, от католиков отделились протестанты. А знаменитый французский астроном Лаплас, когда его спросили, как он относится к Богу, что ответил? Сказал, что эта гипотеза ему не нужна. А мы с вами что – за всех за них решим и договоримся?
     – Вот вам ваши игрушки, и я с вами не играю!
     – Истинно, истинно, отец Михаил. У вас своя Троица, у меня – своя.
     – Языческая?
     – Славяно-русская.
     – Неоязыческое новшество? Или из археологических раскопок? И как это выглядит конкретно, если не секрет?
     – Зачем же секрет? Наоборот. Я хочу и вам ее предложить. Это, как я уже говорил вам, девиз Великого славяно-русского языческого князя Святослава: На-род, При-род-а, Русский Дух.
     – Вот вам хвост, вот мочало, начнем сначала? А тысячу лет – побоку?
     – А что, двадцать тысяч лет – побоку? Даже, как я уже говорил, сто тысяч лет – побоку? Что дороже? Где опыт больше? «Несть ни эллина, ни иудея», или родная Матушка-Русь?
     – Махровый национализм. А между прочим, на восстановление Храма Христа Спасителя самую большую сумму внес иудей Гусинский.
     – И вас это не настораживает?
     – В каком смысле? Наоборот. Значит, он признает Христа. Значит, не все евреи пренебрежительно относятся к Иисусу Христу как к немзеру.
     – Значит, им это выгодно. Дескать, ладно, поможем этим русским овцам стада Христова их христианские храмы возродить. Пусть и дальше молятся-поклоняются нашему, попросту, по-нашенски говоря, немзеру-выблудку. Пусть и дальше считают, что несть ни эллина, ни иудея. Это же нам, Борисам Олигарховичам, очень даже на руку. Как в 1917-м вцепились этим христианским агнцам-баранам в горло, чтобы стричь да на заклание вести, так и нынче держим. Благо этот Иисус вдолбил этому стаду, что надо быть смиренными да покорными и за богатством не гнаться. Пусть и не гонятся, нам больше перепадет.
     – Нехорошо вы говорите. Нельзя весь народ огульно обвинять. Мало, что ли, евреев в нашу христианскую веру переходит?
     – Ха, и на этот счет у нас на Руси издревле мудрая пословица неспроста подметила: «Бойся друга прощеного и жида крещеного». А сами евреи о своих жидах крещеных что говорят? Говорят, что в семье не без урода. И потом, если уж вы так хвалите Христа, что он и милостивый, и милосердный, и всемогущий подобно Богу Отцу, то почему бы Ему первому не подать пример милости по отношению к своим «заблудшим овцам стада Израилева»? Взял бы да и простил их. И всем своей всемогущей волей велел простить. А то ведь это же из-за Него еврейский народ вот уже два тысячелетия страдает. Во, значит, какой Он злобный, какой мстительный, этот ваш добренький Иисус!
     – Они должны покаяться. А они…
     – А-а, вот видите! Да еще первыми вопят, что это мы, русские, должны всенародно покаяться. Нет уж, извините. Мы-то должны помнить, что с такими дружи, да камень за пазухой держи.
     – Что-то я вас не пойму. То вы за евреев, то на евреев…
     – Да это не я, а вы. Вы как молились, так и бьете земные поклоны этому распятому еврею, еще и меня хотите в ваше стадо втянуть. Нет уж, спасибо.
     – Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а… зачем? Вы по природным физическим законам знаете: природа не терпит пустоты, мы по-своему толкуем – свято место пусто не бывает. Вон россиянин муфтий Нафигулла требует убрать нашу христианскую символику из всех государственных ритуалов и символов России. А этот… ну, международный террорист Бен Ладен? Не еврей, обратите внимание, саудовский мультимиллионер чего требует? У него план объединить 48 государств в одно исламское супергосударство. Для этого он еще в 1988 году создал «Мировой фронт джихада». И через Чечню-Ичкерию – на Россию. Что вы на это скажете? Вы что же, против Русской Православной Церкви?
     – Здравствуйте, отец Михаил, я – ваша тетя, частушечница Люба Балалайка! Как это у нее? «Шел я лесом – видел беса, бес картошечку варил, на носу котел болтался, из-под зада дым валил». Я вам битый час толкую, что мне, вы уж извините, начхать на больной для евреев еврейский вопрос. У нас есть свой – извечно свой! – русский вопрос. Начиная с язычества. А вы… Да, не было бы язычества – не было бы славяно-русского языческого народа, значит не было бы и русского христианства. Русской Православной Церкви не было бы, вот что. И если уж наша Церковь именуется Русской, то я и хотел бы, чтобы она была именно Русской, а не расплывчато-всеобщей, где ни эллина, ни иудея. Не утопия ли это?
     – Я молюсь за Россию…
     – Молюсь, молюсь… Вы тысячу лет уже молитесь за праведные идеалы, а толку – чуть. Докатились до того, что слово «русский» едва ли не запретным стало. Россияне… Со всех сторон только и слышишь – россияне. А вы же вроде Церковь не Россиянская и не Российская, а Русская?
     – Вы уже к политике клоните, а Церковь от политики в стороне.
     – Оч-чень мило! Зато вы молитвами о праведности многого достигли. Более тысячи лет долдоните, что жажда наживы – смертный грех, что скорее верблюд пролезет в игольные уши, нежели богатый пройдет в Царствие Небесное, а Васька слушает, да ест. И если эллины, то бишь мы, русские, еще более-менее слушаем, то иудеи Борисы Олигарховичи…
     – Им перед Богом ответ держать…
     – Вот-вот, они этого и испугались! Они, поди, точно знают, что вы не тому Богу молитесь. Как так? А вот так. Русская Православная Церковь благосклонно чтит библейского царя Давида – это ведь десятый век до Рождества Христова. И благоговейно чтит пророка Моисея. И Ноя, и пророка Исайю, ну и так далее. А вот Великого русского князя Святослава… Знаете, для меня, язычника, это не просто смешно… Это обидно и оскорбительно. Можете меня как угодно обзывать и кем угодно называть, но быть Божиим рабом у вашего еврейского Бога Сына…
     И снова мы, два русских человека, разошлись почти чужими.

                Мысля опосля

     И опять навалилась глухая беспросветная и нескончаемая тоска. Отчего? От сознания своей никчемности. Кто-то из древнегреческих мудрецов сказал: «Я знаю, что ничего не знаю». А сколько их было, таких мудрецов? Вожди племен и волхвы, звездочеты и жрецы, цари и патриархи, ясновидящие и пророки, авторы Упанишад и Бхагават-Гиты, Будда и Лао-цзы, орфики и пифагорейцы, Гераклит и Сократ, Платон и Аристотель, Конфуций и Заратустра… Ну и что? Что они открыли мне безоговорочно истинное? Некое сверхъестественное, никогда никем не видимое Верховное существо, которое якобы и нельзя и не надо никому видеть, потому что – страшно. Философы представляли себе это Божество умопостигаемым, созерцатели – мистически достигаемым, а пророки, напротив, такую возможность отрицали.
     Попросту, как говорят атеисты-материалисты, не Бог создал человека, а человек сотворил Бога по своему человеческому образу и подобию. Причем сделали это язычники из неизъяснимого изумления перед непостижимостью окружающей природы. Но… Но язычники не раболепствовали перед своими Богами и не сгибались в молитвенной покорности, и не целовали рук у своих волхвов. А вот католики должны у папы Римского туфлю целовать. Тоже ведь – христиане, но как же, как же – их папа – это же наместник Бога на земле!
     Ну, а поскольку наместник, то, стало быть, он на земле – сам Бог. А если так, то ему, само собой разумеется, все позволено, все дозволено, и ответственен он лишь перед Богом. А поскольку Бога никто и никогда не видел, то скорее всего Его и вообще нет, а поскольку нет, то он – папа Римский и есть сам Бог. А поскольку так – гуляй, папа, пользуйся данной тебе безграничной властью во всю прыть твоей разудалой натуры. И вот…
     И вот «сын сенатора Рима» Октавиан, благодаря общеизвестному «что по отцу и сыну честь», был в шестнадцатилетнем возрасте избран папой. И вот он уже не баловень-оболтус Октавиан, а – папа Римский Иоанн III, «наместник Бога на Земле». И дворец у него вон какой – просторней императорского! И превратил он этот дворец в самый что ни на есть комфортабельный бордель. Переспал сперва с наложницей своего отца, потом с ее сестрой и племянницей, а потом уже и счет потерял, с кем и как, и беспробудно пьянствовал. Мало того, он – папа Римский, главный пастырь общегосударственного стада Христова! – задавал пиры в честь древних языческих богов, служил черные мессы, заставлял гостей пить в честь сатаны и целовать себя в… зад.
     Черные мессы проводились непременно под покровом темноты. Святые дары при этом «освящались» на животе голой женщины, после чего перепившиеся участники устраивали мистерии со свальным грехом. Уже весь народ возроптал, прозвал его «развратником веры», но отрешен был от папского престола он лишь в 964 году, после чего окончательно спился и умер от паралича в доме одной из своих многочисленных пассий.
     Что тут скажешь? Что власть, как известно, портит? А начинается с целования рук… А вернее – из раболепия, из страха Божия, из страха перед тем таинственно неведомым, что якобы ожидает человека после смерти. О том, сколь велик этот страх, можно судить а некоторой мере по сцене преображения Кришны в Бхагават-Гите. Там по просьбе царевича Арджуны Божество на мгновение приоткрывает свой невыносимый лик – лик всепожирающего Времени, многоокой бездны, засасывающей миры. На мгновение, на одно лишь мгновение, на один только миг – и Арджуна в ужасе падает ниц и умоляет Кришну избавить его от леденящего душу видения.
     Показательно – лик всепожирающего Времени. Вот – непонятная тайна, тайна вечности, и сознание своего человеческого ничтожества перед этим неведомым и непостижимым. Может, потому человеку и не дано видеть Бога?
     Несколько понятнее страх перед еврейским Богом – Сущим Ягве (Иеговой). Он, то есть Сущий, Ягве, согласно элогистическому Писанию, которое относят к IX-X векам до Рождества Христова, был для евреев пламенеющей бездной, ослепительным солнцем, сияющим превыше постижения и досягаемости. Они не поднимали глаза на это сияние, ибо его лучи пронизывали так, что все меркло вокруг, свет превращался в тьму. То есть перед нами не абстрактные умопостроения, а здравое понимание, пожалуй, такое же, как и славяно-русских язычников, – Ярило Солнце. Однако кто-то, по моему дилетантскому разумению, однажды смекнул, что для него выгоднее, чтобы Бог был неким непостижимым, невидимым и неведомым существом, «страха ради иудейска». Человек ведь, любой человек, всегда в той или иной мере робеет, боится, испытывает страх перед тем, чего он не понимает или, скажем, в темноте не видит. Вон, к примеру, как дети боятся темноты.
     Не отсюда ли и библейское: «будьте, как дети»? Ребенок боится темноты, боится идти в темноте, инстинктивно боится, как бы не наткнуться на нечто невидимое, расшибить лоб, и если идет один в кромешной тьме, то вытягивает руки, двигается на ощупь. Так и человек. В том числе, говоря фигурально, и в религиозной вере, пытаясь самостоятельно узнать что-либо из книг. А священник, жрец, поп, ксендз – тут как тут. Не надо, не читай, не думай, я все знаю, не трать времени, тебе и без того некогда, а я все знаю, я возьму тебя за руку и поведу прямехонько к Богу, укажу путь в жизнь вечную, в райские кущи. Но за это сперва поцелуй мне руку, чтобы я видел, что ты полностью покорен и не станешь мне ни в чем перечить. А начнешь своевольничать – учти, Бог тебя строго накажет, ой, строго!
     Впрочем, это я тут не совсем правильно толкую. Наши попы – они ведь не поводыри, а пастыри. То бишь – пастухи. А прихожане, как мы знаем, – овцы. А овец не ведут – гонят. Согласно переписи 2008 года в России свыше миллиона священнослужителей. Во сколько пастухов! А до 1917 года было и того больше. И куда вели, к чему привели и куда поведут дальше? И куда приведут? Все туда же? Что-то мне не очень хочется брести в этом стаде…
     Хотя кто его знает, это я на свой языческий аршин мерю, и вполне можно сказать, что рассуждаю примитивно, как обыкновенный обыватель-верхогляд, а у Бога мерки иные. Тем паче, что если раньше наука и религия были непримиримыми антиподами, даже врагами, то в наше время всячески подчеркивается, что они, то есть, и наука, и религия идут к одному и тому же, к постижению истины, даже, мол, если хотите, к Богу, только разными путями. Так что чего уж тут бравировать своим верхоглядством. Я когда-то снисходительно посмеивался, видя, как в нашем летном училище польские курсанты-летчики молились перед каждым полетом, а недавно вот узнал, что и кое-кто из наших космонавтов крестился-молился перед стартом в неведомые звездные дали. Дескать, мало ли что! На всякий случай…
     А тут еще жизнь всякие-разные загадки подкидывает. Сижу как-то за печатной машинкой, очередную свою писчебумажную продукцию сосредоточенно кропаю, вдруг из кухни – голос покойной жены:
     – Сергей!..
     Я так и подскочил, как ошпаренный. И опрометью – туда:
     – А-а? Чего?..
     Ну, не олух ли, а? Никого. Примерещилось, конечно. Почудилось…
     Потом еще и во сне пришла. И таким на меня не то злым, не то слишком уж укоризненным взглядом посмотрела – никогда при жизни так не смотрела.
     – Это ей там что-то от тебя нужно, – пояснили знакомые верующие. – Сходи в храм, хотя бы свечу поставь. А еще лучше – поминальную панихиду закажи…
     Пошел. И свечу поставил, и к отцу Михаилу подошел. Так и так, мол, и тоска заела, и жена чего-то зовет, надо, говорят, панихиду отслужить.
     – Правильно говорят, правильно, – подтверждает. – Давайте, отслужу. А тоска, уныние – грех. Тяжкий грех. А все потому, что в храм не ходите…
     Он, наверно, ожидал, что я теперь стану уступчивым, пообещаю ходить. Но я промолчал. Моя заказная заупокойная Божественная литургия с названием «Последование мертвенное мирских тел», как мне показалось, мало чем отличается и от утрени, и от вечерни. На меня все эти его моления одинаково наводили унылую скорбь. И без того-то жить в последнее время стало тошно, а тут и еще сплошная тоска. Нет, это не по мне.
     Видя мою кислую физиономию, протоиерей усмехнулся:
     – Это на вас, наверно, так клеветон в «Гдовской заре» подействовал. Признаюсь, и самому читать было неприятно. А? Как же, читал, читал, как вы памятник вашему кумиру картавым истуканом обозвали. И как про Карла Маркса сказали, что он – еврей. Словом, порезвились они, потешились над вами. Не зря же у них и прозвища такие.
     – Акулы пера?
     – Ну, акулы пера – это они сами о себе в своей же газетенке пишут. А читатели, народ их по-другому величает. Как будто не знаете…
     – Да нет, не знаю. А как?
     – Ну, эту вашу, да и мою ретивую противницу – Клеветина Объегорьевна. А ее верную лизоблюдку – Смутьяна Дурехина. Ну, прямо-таки смех и грех. Верно Гоголь сказал: метко выражается наш русский народ. И вы с ними зря препираетесь. Сказано же: не мечите бисер перед свиньями…
     – Ну, они же передо мной извинились, дали опровержение своей лжи. А вот перед вами не извинились, хотя в храм, я видел, ходят.
     – Ходили, – возразил протоиерей. – Теперь не ходят. Да они же только и знают, что лицемерить. Вчера еще верными большевичками были, а теперь вернейшие ельцинистки. Вчера своими опусами «Вперед, к коммунизму!» – читателей звали, сегодня с той же истовостью: «Вперед, к капитализму!» Совести ни на грош…
     – Ох, отец Михаил, а сколько же их, таких-то. Ни стыда, ни совести.
     – Подлецов не сеют, не жнут, они сами растут. Как и сорняки. Как чертополох на нынешних заброшенных полях.
     – А если таких бессовестных в народе большинство станет? Это что же получится? Как же Русь из греха вытаскивать, отец Михаил? Надорветесь…
     – Ну, с вашей помощью, – хитро улыбнулся протоиерей.
     – Ох, хитрый поп! Хитрый!
     – Я не хитрый. Я умный.
     – Гордыня?
     – Это у вас гордыня. Почему же совсем перестали в храм ходить?
     – А не хочу быть таким, как эти акулы пера. На показ – одно, а в душе – фарисейство, лицемерие, ложь. Как об этом в Евангелии сказано? «И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф 6. 5, 6).
     – Вот вы – хитрый, а не я.
     – Нет, я совестливый. Не хочу лицемерить, притворяться. Понимаете, вот прихожу в храм, и мне стыдно. И перед людьми, и главное – перед самим собой. Ведь не верю же в Христа, не верю. И в его так называемые благие вести не верю. Читаю, перечитываю Евангелие, и чем больше вникаю, тем больше не верю. Ну, вот смотрите, от Матфея (9.14,15) и то же самое от Марка (2.19,20): «Тогда приходят к нему ученики Иоанновы и говорят: почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся? И сказал им Иисус: могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься».
     Ну, вот убейте меня – не понимаю. Получается, что жених для своих учеников кто? Очевидно – Христос. И они не могут печалиться, потому что он с ними в брачном чертоге. Вы скажете – иносказание, а я это иносказание на свой лад толкую: среди учеников Христа женщин не было, значит, Он – для мужчин жених. А это что значит? И что Он с ними в брачном чертоге делает, что они не печалятся и не постятся? Свадебный пир пируют, мягко говоря? И тогда вспоминается, что в те времена в Риме на кресте распинали только за такое вот жениховство. На прямом кресте, лицом вперед – так называемых активных «женихов», как Христос, на косом, задом – пассивных. А жених Иисус такого своего активного жениховства не только не стеснялся, но еще этим и бравировал.
     Грешно? Да уж как хотите. Но вот еще. Христос говорит: «Вы слышали, что сказано древним «не прелюбодействуй» (Исход. 20.14). А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя…» (Мф.5 27—30). Что, вы на свою невесту не смотрели до брака с вожделением? Чего же вы не вырвали себе глаз? А если я на многих женщин смотрел и смотрю с вожделением, то у меня и глаз не хватит, чтобы каждый раз вырывать. То есть я и вообще, даже будучи холост, не должен и смотреть на женщин, только на мужчин?
     Или вот Христос, так сказать, проповедует: «…и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует» (Мф. 5.32) Я женился на разведенной и прожил с ней более 49 лет. Почти полвека, значит, прелюбодействовал. Во какой я греховодник! А вы спрашиваете, почему не хожу в храм.
     И потом, если следовать такой логике, то женщина разведенная не имеет права вторично выходить замуж. Ее, скажем, первый муж бросил, и ей нельзя больше и помышлять о семейной жизни? Так, что ли?
     – Ну, видите ли…
     – Вижу. На свой лад. По-своему. «Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться» (Мф. 19.12). А что же Он? По-моему, надо бы сказать, что вы, что вы, наоборот, надо заводить хорошую семью, да чтобы детей побольше, да не бросать жены своей в погоне за наслаждениями, а Иисус вдруг пустился в рассуждения о скопцах, то есть об импотентах и кастратах, да еще заключая едва ли не в похвалу, что «есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного» (Мф. 19.12). Что же, чтобы попасть в Царство небесное, надо себя самому кастрировать? Так, что ли?
     – А-а! А вы до конца, до конца процитируйте.
     – Цитирую: «Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19.12). То есть, кто сможет понять, тот поймет, а кто не сможет… Вы уж великодушно простите меня, отец Михаил, не в обиду вам, а по логике вещей следует сказать: вы – умный – понимаете. А я – дурак – ни в зуб ногой.
     – Вот всегда вы так…
     – Да я-то ладно, я себя оскоплять не стал. А вот есть же секта скопцов. Ради Царствия Небесного. Во какие умники! И тогда, опять же по элементарной логике, в Царствии Небесном блаженствуют только импотенты и скопцы.
     – Так все можно довести до абсурда.
     – А как иначе? Не знаю. Мозга за мозгу от таких проповедей. Тем паче, что и в Святой Троице лишь три мужские ипостаси, женской нет.
     – Так мы с вами никогда не сговоримся.
     – А вам не приходило в голову, что ради этого все и сделано?
     – Это как вас прикажете понимать?
     – А как хотите, так и понимайте. «Кто может вместить, да вместит». На основании издревле общеизвестного: «разделяй и властвуй!» Зачем? Да вот всё в той же «Благой вести» и ответ: «Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее» (Мф. 10.35). То есть – семью развалить. Ради чего? Во имя чего? «Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Мф. 12.25). Вот, значит, для чего! Да это же не благая весть – это глумление: поверьте в Меня, примите мою веру, и Я и царство ваше развалю, и дом, и семью вашу, олухи стада Христова! Агнцы Царя Иудейского…
     – Ох, и еретик же вы! Ох, и еретик! Это же надо быть таким… Неисправимый. Закоренелый.
     – Что ж вы меня слушаете? Да еще в храм зовете ходить?
     – Ну… Бог поругаем не бывает.
     – А-а, ну, так вот и я о том же. Я же не на Бога хулу возвожу, я размышляю. Думаю. Пытаюсь думать. А вы говорите, что я ересь развожу. Стало быть, запрещаете думать. Ну, не вы, разумеется. Тот, кому вы верой и правдой служите. Но вы же – русский поп, а я – русский еретик. Может, в чем-то и найдем общий язык, сговоримся, по-русски говоря.
     – Ну, это и вовсе уж… В грех вводите.
     – Почему в грех, отец Михаил? Разве заботиться о том, чтобы наше Русское царство не опустело, чтобы наш русский дом устоял, чтобы наши русские семьи не разваливались, – грех.. Молчите? А я вам еще и больше того скажу. Было на Руси якобы плохое для христианских ортодоксов славяно-русское язычество – было. И долгое время было, и русичи плодились и размножались. Христианство язычеству яму вырыло, да и само в ту же яму угодило. Теперь вот выкарабкивается, храмы восстанавливает, а храмы-то пока полупустые. И семьи наши русские малодетные да бездетные, да и те разваливаются. А рядом, в нашей же России, мусульманские семьи, не в пример нашим, вон какие, а? Есть над чем подумать?
     – Вы что же, склоняетесь к мусульманству?
     – Да если учесть, что их закон запрещает пьянство, то, право, мне это больше нравится. А то вон к чему «Веселие Руси есть питие» привело. Сами видите повальное «веселие». По переписи 1913 года 95 процентов русских женщин были непьющими, а теперь? Как же тут думать о здоровом потомстве, о продолжении русского рода? Алкоголизация – главная причина русского вымирания.
     – Значит, перейдете в мусульманство?
     – Не надо, отец Михаил. Я атеист.
     – Ну, это значит, в вас коммунист-материалист говорит. Борьба с религиозными предрассудками, борьба за трезвость, борьба за здоровый образ жизни, сухой закон. При Горбачеве была попытка, и что?
     – Поэтому и вы не хотите при храме создать общество трезвости? Вам алкаш Ельцин больше по душе? Достойный пример: если Президент пьет, то нам, верноподданным, и сам Бог велел. Так, да? Как же, всякая власть – от Бога. Люби, уважай и подражай.
     – Да не надо, не надо меня совсем уж не знаю кем выставлять. И этот догмат вы все время в уполовиненном виде употребляете. Полностью читается так: «несть власти аще не от Бога, а что не от Бога, то – от Диавола…»
     – Но вы-то, как вам и положено, молитесь не за какую-то предполагаемую Божественной волей дарованную власть, а за ту, при которой служите.
     – Я молюсь за Россию.
     – Слышал. И уже говорил вам, что, значит, не тому Богу молитесь. По второму кругу воду в ступе толчем.
     – А вы и вообще никакому? Так сказать, чистой воды, высшей пробы безбожник.
     – Вот, тоже язвите. Сейчас вконец разбранимся. Давайте лучше на сегодня наши прения прервем. Час уже поздний, мы и так засиделись, а вам еще в вашу деревню ехать…
     И он поехал в свою деревню, а я побрел к своей избе. Вечер был зимний, уже давно стемнело, я шел по своей улице и с грустью смотрел на дома, где в окнах не было света. Там уже давно нет хозяев, умерли, и лишь на лето появляются в них жильцы – дети-наследники, проживающие в Петербурге или в Пскове. И по всей улице – ни души, ни одного встречного. Вымирают не только окрестные деревни, вымирает уже и наш так называемый малый город. А сколько их, таких деревень и таких городов в России?..
     А давно ли, кажется, вчера еще, вся улица в такой вот тихий зимний вечер звенела детскими голосами, веселым девичьим смехом, перебором гитар и задорными русскими частушками! И шумная детвора, и парни с девушками играли в снежки, лепили снежных баб, катали друг друга на саночках. Да и сам я, провожая свою зазнобу с танцулек или из кинотеатра, вдруг по-петушиному задиристо подталкивал ее плечом, а она, изловчась, совала мне за воротник горсть обжигающего снега.
     И в окнах моей избушки – ни огонька, ни звука. Когда-то в тесноте, да не в обиде, как на Руси говорят, в ней, такой невзрачной, девять человек жили. Семья. А теперь – я один. Пусто… Ох, пусто! Ох, если б вы только знали, как это тяжко и горько – возвращаться вечером домой, когда тебя там никто не ждет!..
     Еще более-менее терпимо, когда чем-то занят. Весной, летом да и осенью то в грядках ковыряешься, то в лес за ягодами да по грибы сходишь, то дровишки на зиму заготавливаешь – все хоть как-то отвлекаешься от навязчивых угрюмых мыслей. А вот длинными ночами зимой – иногда действительно от одиночества хоть волком вой. Тут тебе, казалось бы, полная воля – читай, пиши, занимайся своим любимым стихоплетством! – никто ведь не мешает. Оказывается, одиночество-то как раз больше всего и мешает. Так называемого вдохновения нет. Да еще вдобавок все чаще стала наваливаться старческая бессонница. Лежишь, ворочаешься с боку на бок, уставишься глазами в непроницаемую тьму, и думаешь, думаешь, прошлое в памяти перебираешь да за былые промахи и ошибки себя коришь. Там не так надо было сделать, там не так поступить…
     Так и я в тот вечер, когда мы с отцом Михаилом допоздна философствовали. Пришел домой, протопил печь, попытался читать, но смотрел в книгу, а видел фигу. И такая вдруг досада взяла: да я же ему самого главного не сказал. Ну, ладно, надо было сказать, допустим, победит возрождаемое на Руси православное христианство. Ну, вместе с тем, допустим, и неудачная пока что демократия восторжествует, вернутся к власти коммунисты, и коммунизм несмотря ни на что все равно построят. Или – кто его знает, что еще может произойти – может, чего доброго, и мусульманство верх возьмет. Или Китай с его почти полуторамиллиардным населением Или Индия, где народишку и побольше того…
     И есть такая версия, что когда на всей Земле установится одна религия, одна система, одна власть, тогда, предположим, и в самом деле «народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Но если там, в этой единой и якобы счастливой семье не будет наших потомков, нашей русской семьи, нашего русского народа, то вы уж извините, отец Михаил, простите меня за мое русское просторечие, на хрен мне такой рай яко на земли, тако и на небеси! Ибо такой не устраивающий меня итог означал бы, что и сам я, и моя русская семья, и вся наша семья семей – русская нация, русский народ во имя чего перенес и продолжает переносить столько неисчислимых и порой, кажется, невыносимых страданий?!
     Вот что мне надо было сказать, а я… Да, правду говорят, что русский мужик задним умом крепок, и хорошая мысля приходит опосля…

                Эпизод в истории

      И вообще меня едва ли не с первых дней знакомства с отцом Михаилом преследовало какое-то странное, навязчивое ощущение, что однажды он выкинет какую-то неожиданную штуку. Как-то непонятно он на меня действовал. Особенно его глаза, взгляд. Чем-то он меня сковывал, внутренне смущал, из-за чего и разговоры с ним как-то не клеились, все что-то оставалось недосказанным, не проясненным.
      И как-то странно он улыбался. Лицо его в густой поповской бороде оставалось совершенно спокойным, массивные надбровья придавали ему строгую сосредоточенность, отчего и в глазах таилось глубокое раздумье, а между тем глаза как бы смеялись. Причем смеялись самым добрым смехом, каким русский человек выражает тебе и свою приветливость, и самую искреннюю доброжелательность, как бы показывая, что знает о тебе нечто такое, над чем можно вот так по-свойски, по-приятельски вместе с тобой усмехнуться. И заранее знает, что ты на него ни за какие его слова не обидишься, потому что и он на тебя за все твои выходки не обижается.
     Словом, как это в таких случаях говорится, за долгие годы нашего общения с ним, мы друг к другу притерлись, приноровились, и постепенно прекратили наши препирательства. То есть поняли друг друга и при встречах уже заранее знали, что скажет он, и что скажу я. Так чего ж тут лишний раз городить огороды. Да и устремления у нас, и цели общие прояснились. Да в какой-то мере я кое в чем ему и способствовал в его делах. Как-то крепко смущаясь, он поделился со мной своими планами написать книгу о Гдове – как о частице Святой Руси. Потом и рукопись принес, чтобы я почитал, сделал замечания, подсказал. И не обиделся, когда увидел, как безжалостно исчерканными оказались его наброски. А когда у меня вышла книга «Сказания о городе Гдове», где в поэме «Глубынь-городок» упомянуто и его имя, то тут же примчался ко мне с благодарностью.
     – Я, – говорит, – усадил дома всю семью за стол и провел урок поэзии. Вслух всю поэму прочел. И матушке понравилось. И детям… А уж мама моя как слушала – вы бы видели!..
     Ну и мне, чего скрывать, лестно было его признательность принимать. Никому ничто человеческое, так сказать, не чуждо, а доброе слово и кошке приятно.
     А он и это быстренько на свой лад использовал. Чуть что – то сам является, то посыльного шлет, чтобы я в доме причта с его аудиторией побеседовал. Однажды из Петербурга казачья делегация к нему заявилась со своей школой для казачат, в другой раз паломники к месту Ледового побоища. Это, мол, ваша тема – про Александра Невского рассказать.
     Тема, разумеется, важная, патриотически значимая. Даже можно сказать – исторически значимая. Еще в середине прошлого века, когда на берегу Чудского озера работала экспедиция Академии наук СССР по уточнению места легендарной битвы Александра Невского с тевтонскими крестоносцами, в нашем авиационном гарнизоне сама собой, стихийно, из глубины русских сердец вырвавшись, зашла речь о том, что надо учредить здесь такое же поле воинской славы, как знаменитое Бородино. А это же ведь в нашем, Гдовском районе! И патриотическая общественность Гдова разве могла остаться в стороне?! Это же нужно не только нашему району. Это нужно и всей Псковской области. Это нужно всей России! И надо было видеть, как внимательно слушали мой рассказ юные казачата, как вдохновенно сияли их глаза.
     – Любо Александру Невскому! – провозгласил их атаман.
     И не только стены церковного причта – кажется, даже давно вросшие в землю стены древнерусской Гдовской крепости восторженно вздрогнули от троекратного:
     – Любо! Любо! Любо!..
     И в благодарность за беседу с ними дали мне примерить привезенную с собой богатырскую русскую кольчугу и подержать обоюдоострый старинный русский меч. Ух ты! Оказывается – охо-хо, это когда в кино видишь бой наших русских ратников с закованными в броню «божиими риторами» крестоносцами, кажется, что и сам бы со всего маху вот так и разил, вот так и валил ряды их немецкой «свиньи». Как там, в кинофильме «Александр Невский», впечатляющее вздохнул один из наших воинов: «Эх, коротка кольчужка!..» Коротка-то коротка, а надел я такую – о, тяжеленько, тяжеленько! А надо же еще идти, надо бежать, рубить мечом и отражать удары врага. И как не выразить признательность казачьему атаману за то, что он организовал школу для обучения казачьей детворы такому вот богатырскому бою. И как не выразить признательность протоиерею отцу Михаилу за содействие этой казачьей станице в военно-патриотическом воспитании подрастающего поколения!
     Последовали примеру казаков и гдовские парни. Тут старший сын отца Михаила главную роль сыграл. Под его руководством группа старшеклассников совершила пеший поход от Гдова до деревни Кобылье Городище, близ которой и находится место легендарного Ледового побоища. Расстояние – около 70 километров, а они – пешком. Да еще с поклажей, с рюкзаками, с продуктами, с палатками для ночлега на берегу Чудского озера. А как же – дружинники Александра Невского из пешего ополчения, пешцы, как их тогда называли, пешком со своим снаряжением шли. И гдовичи, добровольно вставшие в их ряды, тоже с ними шли. А мы ведь тоже – гдовичи, тоже – русские!..
     И, конечно же, нельзя было не порадоваться вместе с отцом Михаилом тому, что это его сын был запевалой и организатором этого военизированного патриотического похода. Говорил он об этом скупо, сдержанно, но я видел в его глазах отцовскую гордость, и это тоже вызывало у меня чувство возрастающего уважения к нему и к матушке Марине, взрастивших и воспитавших такого сына.
     А то еще как-то заявляются они оба ко мне, и отец Михаил вдруг с сияющим видом, этак торжествующе, с прищелком выкладывает передо мной на стол металлические десять рублей:
     – Видели?!
     – Что такое? Вы о чем?
     Оказывается, в серии «Древние города России» наш центральный государственный банк выпустил в обращение десятирублевую монету с изображением возрожденного отцом Михаилом старинного Свято-Димитриевского собора и чеканкой – «Гдов». Что ни говори, тоже благая весть. Пошла монета гулять из рук в руки по всей России, и всюду, кто и слышать не слышал ничего о нашем малом городе, будут узнавать его древнее русское наименование, и что есть в нем такой вот православный христианский храм.
     А Гдов, кстати говоря, ровесник Изборска, знаменитого на всю Россию, да и на весь мир тем, что он упомянут нашим перволетописцем Нестором в его «Повести временных лет, или откуда есть пошла земля Русская». Основание Изборска таким образом относят к 862 году, в чем он особенно и привлекает внимание туристов и интуристов. Гдову в этом отношении не повезло, в «Повести временных лет» он не упомянут. Зато упомянут выдающимся русским историком, собирателем древнерусских летописей и сподвижником Петра I Василием Никитовичем Татищевым в его «Лексиконе Российском историческом, географическом, политическом и гражданском», где он пишет:
     «Гдов, ныне Вдов, город весьма древний, мнят, яко и Изборск, до построения Плескова был и, мнят, якобы оной во вдовстве дан был княгине великой Ольге, отчего он Вдов, или Вдовий, назван. Он стоит при озере Чюцком, укреплен по древнему обычаю каменными стенами и есть пригород Пскова. От Пскова на Север 113, от Нарвы к Югу, 76 верст».
     К великому сожалению, так называемому массовому читателю об этом ровным счетом ничего не известно. Даже местным краеведам. А когда я зачитывал им это свидетельство, они этак с ученым видом критически мыслящих знатоков усмехались:
     – Ну, видите ли, тут он пишет: «мнят»… А что такое «мнят»? Нечто неуверенное, с сомнением предполагаемое…
     А один из особо мнящих о себе, чиновник Петя Лунев, даже такое изрек:
     – Да и кто он, собственно, такой, этот ваш Татищев?
     При этом произнес фамилию Татищева с ударением на первом слоге. Я посмотрел с полным недоумением: не знает или нарочно? Вижу – не знает, хотя всегда в разговоре старается всячески подчеркнуть, что имеет высшее образование. Это таких вот Солженицын «шибко вумных» грамотеев и назвал с презрением образованщиной. Но ведь скажи такому об этом – на всю жизнь врага наживешь. Вздохнув, я попытался объяснить, что со старославянского слово «мнят» можно понимать как «полагают, предполагают, считают, говорят», а можно – и как «думают, помнят». Ну, и о самом Татищеве, говорю, стыдно нам, русским, не знать. Ведь о нем даже сказать «выдающийся» – право, все равно что ничего не сказать.
     О, как это так? А вот так. Это был человек великого энциклопедического ума. А главное – человек великого русского духа. Человек многосторонне одаренный и проявивший себя всесторонне во многих областях науки и культуры. Географ, историк, филолог, писатель, математик, геодедезист, металлург, этнограф, палеонтолог, дипломат; основатель Екатеринбурга и Оренбурга – вдумаемся, вникнем, не бегло читая! – он был истинно велик, и его гордое русское имя не зря же стоит в одном ряду с именами Леонардо да Винчи и другими титанами эпохи европейского Возрождения. От себя просто от души скажу: преклоняюсь! И посему только диву даюсь, что кому-то он, видите ли не указ, поскольку они «сами с усами».
      Контекст, впрочем, требует заметить, что у него при жизни было много недоброжелателей. И первый ком грязи в него как историка (подчеркнем – историка!) был брошен небезызвестным немцем, одним из основоположников враждебной нам так называемой норманнской теории – Альфредом Шлецером. Согласно этой «теории» мы, русские, народ, не способный к самостоятельной государственности, низшая раса, из чего после и вырос гитлеровский фашизм. Словно и невдомек некоторым нашим «образованцам», что становиться на сторону шлецеров, значит вольно или невольно становиться врагами своей родной русской нации.
     В числе многих наук, которыми занимался Татищев, было и богословие. По его воззрениям, человек в состоянии постичь Бога, однако он считал, что законы природы признать нужнее и важнее, нежели учение о законах Божиих, ибо «естественному закону в равной мере подчиняются все народы, и все они перед этим законом равны». То есть, если вникнуть, не перед Богом все равны, а – перед Природой. Перед Богом-то как раз равны не все, если среди них есть «избранный».
     По словам Татищева, служители культа издревле являлись обманщиками, вводившими в заблуждение «простой народ», и им извечно противостоит наука. Он писал, что задолго до христианства греки «во всех науках цвели». Затем и в Риме «науки процветать стали». Христианство же не сумело сохранить достигнутое. «От распрей в христианстве науки стали оскудевать, а «духовные» (то есть попы, церковники) великую власть и богатства приобрели». А римские архиепископы пожгли многие древние и полезные книги, в результате «философские благополезные науки в совершенное падение пришли».
     На Татищева посыпались обвинения в язычестве, атеизме и антисемитизме. На что он отвечал: «Пифагор, Эзоп, Сократ, Платон, Эпикур с помощью науки и нравоучений стремились удержать людей от зла и наставить на добро, но вместо благодарности имя афеистов (атеистов) получили и проклинаемы были. А Сократа казнили, заставив выпить яд».
     В атеизме обвинялись и многие другие мыслители древности. Татищев вспоминает Ксенократа, Диогора, Феодора Киренаика, Анаксимандра. Их книг не осталось – уничтожены. Хотя для обвинения их в атеизме Татищев не видит причин. Язычники, писал он, верили во многих богов, поэтому они никакие не безбожники». И – далее: «Те, которые наивящше о боге учили, тех неразсудные не токмо афеистами называли, но и смертию казнили, как то читаем: Епикур за то, что поклонялся идолам и сотворение света не тем богам, которые протчие приписывали, не неведомой силе, а разумной причине присвоял…»
     Во когда еще научная мысль появилась о «разумной причине»! То есть – о силе природной, естественной, а не некой сверхъестественной. А чтобы эту истинно верную мысль в зародыше задушить, губили ее творцов, мыслителей. Сенека «за учение благочестного жития пострадал и умерщвлен… Видим то высокого ума и науки людей невинно оклеветанных и проклятию пап преданных, как то Вергилий епискуп за учение, что земля шаровидна, Коперникус за то, что писал: земля около солнца, а месяц около земли ходит… Пуффендорф за изъяснение естественного права…»
      И еще: «Колико сот человек в Италии, Гишпании и Португалии чрез инквизицию каждогодно разоряют, мучают и умерщвляют токмо за то, что кто с папою не согласуют или его законы и уставы человеческими, а не божескими имянуют. А большая того причина властолюбие и сребролюбие папов».
     Недалеко, по мнению Татищева, ушла и православная церковь. «Не без сожаления довольно видимо как-то Никон и его наследники над безумными раскольники свирепость свою исполняя, многие тысячи пожгли и порубили или из государства выгнали, которые вечнодостойныя памяти Петр не именем, но делом и сущею славой в мире великой пресек и не малую пользу государству тем учинил…»
     Христианство, как считал Татищев, лишь эпизод в истории развития человечества. И вообще всякая теория по сути в основе своей – мечта, и в этом смысле – утопия. «Что же касается свойств или обстоятельств божиих, то наш ум не в состоянии о том внятно разуметь, да и нужды нет». Споры о том бессмысленны и бесполезны.
     Стоит ли после этого удивляться, что сожжены были, вроде, от случайного пожара, и рукописи Василия Никитича Татищева. Едва ли не чудом уцелели лишь некоторые из них, да и те на долгое время были преданы забвению. Лишь блестящая защита татищевского наследия академиками М.Н.Тихомировым и Б.А.Рыбаковым, а затем и целым рядом других выдающихся русских ученых позволили предоставить его труды вниманию читателей. Да и то, к сожалению, крайне незначительным тиражом. «История Российская», в частности, в середине минувшего XX века была издана в количестве всего лишь 3000 экземпляров. Интересующимся я порекомендовал книгу В.Н.Татищева «Избранные произведения», издательства «Наука» Ленинградского отделения за 1979 год. Там в разделе «Звания городов, урочищ, рек и озер» на странице 333 есть сведения и о Гдове. Однако в Гдовской районной библиотеке таковой не оказалось. Пришлось выписывать из Псковской центральной научной библиотеки.
     Александр Блок когда-то воскликнул:
О Русь моя – жена моя,
Любил ли кто тебя, как я!..
     А Николай Васильевич Гоголь и того проникновеннее написал:
     «Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы родились русским!»
     И с восхищением, любуясь, улыбнулся:
     «И какой же русский не любит быстрой езды!..»
Любовь с первого взгляда

     И мы поехали туда, «откуда есть пошла земля Русская» – в древний Изборск. Отец Михаил поездку организовал, как паломническую по святым местам Псковской области. Желающих набралось – полный автобус. Со мной еще и дочь, и внучка напросились. Интересно? Конечно, интересно. А как же – родная Русская земля. Родина! Издревле, изначально родная Русь!
     Первая впечатляющая остановка – в 25 верстах от Пскова Спасо-Елеазаровский монастырь, основанный Преподобным Евфросином, Псковским чудотворцем. Преподобный Евфросин, при крещении названный Елеазаром, в начале своего иночества был удостоен видения явившихся ему трех святителей, столпов научения православного – Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, книжников и мудрецов, выдающихся пастырей и борцов за чистоту веры. Во имя их он и основал здесь монастырь. Однако знаменита эта святая обитель в еще большей степени тем, что это отсюда старец Филофей, живший в конце  XV и первой половине XVI века, в раздумьях о судьбах христианства провозгласил: «Два Рима пали, третий Рим – Москва – стоит, а четвертому не бывать».
     Исследователь, много поработавший в области русской церковной идеологии, трактует эту формулу более чем любопытно, в выражениях весьма настораживающих:
     «Ветхий Рим пал именно за утерю веры, новый Рим тоже за утерю истинного благочестия, за союз с латинами. Понятно, что и третий Рим – Москва несомненно падет, и все Московское царство рушится, если русские люди не уберегут переданного им на сохранение Божественным промыслом православия; только последствия их небрежения будут более ужасны и гибельны. У ветхого Рима был наследник в православии – второй Рим, Константинополь; преемником Нового Рима в благочестии оказалась Москва, которая уже не будет иметь себе наследников, т.к. четвертому Риму не быть, – значит, если погибнет Москва, то погибнет и православие в целом мире, и русские люди одни будут неисходно виноваты в этой гибели»  .
     Более того, формулу «Москва – третий Рим, четвертому не бывать» враги православия объявили гордыней Филофея, усматривая эту гордыню в том, что будто бы православная вера поставлена им выше всех других исповеданий. Но можно ли вообще найти религию, не считающую себя самой правильной, единственно правильной, не пророчащей ада и душевной погибели всех инаковерующих? Трудно обо всем этом судить. Тем паче, что монах Филофей писал об этой своей идее в послании князю Василию III, но у Карамзина о том в его истории не упоминается, словно бы он о таковом и не слышал. А формула тем не менее живет и продолжает на разные лады трактоваться и поныне.
     Не хотелось обо всех этих премудростях думать, но как не думать, если это и сегодня довлеет над моей жизнью, над судьбой моей семьи. Вон и моя дочь, и моя внучка – крещеные, православные христианки. Когда осматривали псковский Кремль, внучка Оля задумчиво остановилась на берегу реки Псковы и с какой-то особой серьезностью долго смотрела поверх старинных крепостных стен в бескрайнюю голубую даль. И у меня вдруг защемило сердце. Оля… Ольга… И великую русскую княгиню Ольгу вдруг представил… Когда-то наверняка и она вот так стояла здесь и смотрела куда-то в даль. Может, в наше сегодняшнее, для нее тогда – будущее. Что видела? И что видит сегодня нареченная ее именем моя внучка?
     – Ты о чем?
     – Да так… О разном…
     Вот и я – о разном. Есть же такие мысли, с которыми хочется побыть наедине. А с некоторых пор я стал еще и бояться некоторых своих мыслей, связанных с какими-то неясными предчувствиями. И, пожалуй, такие предчувствия лишь обостряются, когда что-то или кто-то напоминает тебе о великих деяниях твоих героических предков. А Псков – здесь такая историческая даль, которую трудно и вообразить.
     Впервые Псков упоминается в «Повести временных лет» в 903 году в связи с женитьбой князя Игоря на простой русской девушке Ольге из деревни Выбуты, что в десяти верстах от Пскова на берегу реки Великой. А по археологическим данным город, тогда – поселение, на мысе между реками Великой и Псковой, существовал уже более двух тысяч лет тому назад. А вокруг – славянские села, деревни, деревушки, рассыпанные вдоль рек и озер, и затаившиеся в лесу бревенчатые избушки. В одной из них и росла простая крестьянская девочка Оля.
     А однажды в тех краях охотился младший сын князя Рюрика Игорь. Понадобилось ему переправиться через реку, а мостов-то в ту пору еще не было. И перевозчика-лодочника почему-то на месте не оказалось. По преданию, он был еще и пчеловодом, и занимался на тот момент вылетевшим из улья пчелиным роем. Тут уж не до княжеских праздных утех, и он махнул рукой:
     – Оленька, перевези этого бездельника…
     Будущая княгиня Ольга была тогда в самом расцвете своей красоты. Юная, грациозно стройная, гибкая, обаятельная. А река в те времена была, не в пример сегодняшней, широкой, полноводной и бурной. И надо было обладать недюжинной силой и сноровкой, чтобы управляться при таком течении с двухвесельной лодкой. Чем в полной мере и обладала Ольга, несмотря на свою кажущуюся внешнюю хрупкость. Чем сразу же удивила и привлекла юного князя.
     Прихвостни подлой русоненавистнической норманнской теории даже славяно-русское имя Ольга объясняют как переводное с финского Хельга. Хотя, заметим, славяно-русскому мужскому имени Олег, созвучного женскому Ольга, в финском Хельг нет. Да и потом, при рождении будущая христианка Ольга получила красивое языческое имя Прекраса.
     С младенчества красивой была. На диво красивой. На загляденье.
     Словом, имени своему славяно-русскому соответствовала. Или, скажем, имя соответствовало ее неописуемой славяно-русской красе. И что же удивляться тому, что юный Игорь воспылал к ней любовью с первого взгляда. А был-то он, вспомним, сыном варяга Рюрика, и текла в его жилах разбойная варяжская кровь. И выразил он свое, внезапно вспыхнувшее в нем чувство, на свой норманнский лад – потянул к ней руки, в объятия сграбастать восхотел. И…
     И получил по рукам.
     И пуще того воспылал. Как ошпаренный, вскочил:
     – Да ты!.. Да я… Да ты знаешь, кто я? Я – княжич! А ты?.. Да ты же… Ты же простолюдинка. Холопка! Да я… Я…
     А дело-то было аккурат посередине реки. А сидели-то они в лодке всего лишь вдвоем. А княжич-то при оружии. А она-то против него – юная беззащитная девчушка. Пигалица. Пичужка. Только и всего, что весла в руках…
     И аккурат на середине реки.
     Оглянулась – ну никого вокруг. Никогошеньки!
     И кричать, на помощь звать бесполезно. Никто не услышит. Никто не придет на помощь. И она…
     Иная, может, и дрогнула бы, и опешила, и растерялась. А может, и не устояла бы. Как же, шутка ли – княжич, будущий князь! Да и красив, ничего не скажешь, мужественно красив. Но она… Она же славянка! У нее своя гордость, свое чувство гордого славянского достоинства и девичьей чести. И она, лишь слегка зардевшись, спокойно, с достоинством молвила:
     – Знаешь что, князь? Уймись, князь! Если ты и в самом деле князь, а не вражеский бандюга, то и веди себя по-княжески, а не как свинья. Понял? А не то… Протянешь еще раз свои хамские лапы, не посмотрю, кто ты, веслом по башке огрею. Понял?
     И во праведном гневе своем еще красивее стала, еще очаровательнее. И пуще того разгорелось юное княжеское сердце, буйная варяжская кровь ударила в забубенную его голову – так вот и кинулся бы, обнял, расцеловал…
     И услышал:
     – Охолонь, князь! Рыпнешься, сделаешь шаг – в реку кинусь. Утоплюсь, но надругаться над своей девичьей честью не дам. Не позволю. Если тебе твоя княжеская честь не дорога, то я своей – умру, а не поступлюсь!
     И опешил обезумевший было юный варяг. И покорно, со стыдом опустился на свое сиденье.
     – Прости, девушка… Чуть было с ума не сошел… Красота твоя меня восхитила. Много девушек видел, но такой…
     И улыбнулась юная славянка. И так обаятельно, так очаровательно улыбнулась, что юный князь и вовсе онемел. И завязался тут промеж ними добрый, доверительный, по-человечески дружелюбный разговор. И чем долее они разговаривали, тем более дивился он благородству и уму-разуму юной славяно-русской простолюдинки. И расставаться с ней ему невмоготу было, и сказал он с самым искренним чувством:
     – Не хочу уходить от тебя. Прощаться с тобой не хочу. Жди! Пришлю к тебе сватов. Жди!
     – Ой, князь, князь, – со вздохом улыбнулась она. – Я же не из знатных. Простолюдинка я, князь. Сам же сказал – холопка. Князья на таких не женятся.
     – Прости за глупость мою, – с чувством сказал он. – Сдуру ляпнул, чего не надо. Стыдно самому теперь. Прости. И – жди!..
     А было в ту пору будущей великой русской княгине Ольге, как установили дотошные историки, всего-то немногим более десяти лет. Так ли, не так, Игорь был действительно пленен, что называется, навеки, на всю жизнь очарован, заколдован и пленен. Многих ему навязывали красавиц в жены из княжеских, боярских и иных знатных родов и семейств, но он всех отверг и добился своего – дождался ее совершеннолетия и заслал сватов к ней, и взял в супруги эту славянку из простой деревенской семьи. Крестьянку, простолюдинку.
     Так гласит древнерусское предание. То есть – передаваемый из рода в род, из уст в уста, из поколения в поколение устный рассказ. И даже если это всего лишь предание, то какое благородное, высоконравственное, напрочь отвергающее норманнско-германские, христианские и прочие русоненавистнические измышления о языческой распущенности нравов.
     И все же, и все же, может этак снисходительно ухмыльнуться иной иноязычный или русскоязычный образованец, предание – это все же только лишь предание. То есть нечто вроде вымысла, сказки, мифа. А я скажу – это более правдивый исторический жанр – сказ, дошедший до нас из долетописной, дописьменной истории, и основанный на каких-то реальных событиях далекого, но не забытого народом своего прошлого. К тому же и по сохранившимся письменным источникам известно, что славяно-русская женщина с незапамятных времен удивляла и восхищала иноземцев своею статью, красотой и самоотверженностью. Многие западно-европейские хроники, как, впрочем, и древнеарабские, свидетельствуют, что молодые славянки отличались не только внешней очаровательной женственностью, но и богатырской силой, и редкостной выносливостью, и невиданной в других землях преданностью своим мужьям.
     И более всего дивил иноплеменников тот многими описанный факт, что славянки на равных сопровождали своих мужей в ратных походах. То есть не просто сопровождали – рука об руку шли с ними в самую жестокую, самую кровопролитную сечу, помогая одерживать победу. А если случалось поражение и если погибал супруг, то надругательству и позору плена славянки предпочитали мгновенную смерть, бросаясь своей нежной женской грудью на острие собственного меча.
      А то и живыми ложились вместе с погибшим мужем в могилу, заключив возлюбленного в тесные вечные объятия. Достоверное, неоспоримое свидетельство тому – археологические раскопки двойных, семейных славяно-русских захоронений.
      И остается лишь благоговейно склонить голову перед такой истинно потрясающей супружеской верностью.
     А не кидаться подвергать высокоумному сомнению и опровергать предания родной русской старины.
      Кстати, супруги, вспомним еще и еще раз, от славянского «со-упруги», что означает два вола в одной упряжке. И какая же бездна мудрой назидательности в одном только этом древнем нашем слове! Не ради поэтической сентиментальности, а во имя сбережения и утверждения основ семейной жизни. Во имя супружеского – отцовского и материнского – долга перед детьми, перед родом, перед племенем, перед нацией, перед родным народом. И мы ведь знаем, что если один из со-упругов погибал, то тянуть семейную упряжку приходилось в одиночку другому. И чаще всего, разумеется, это выпадало на долю женщины, остававшейся вдовой с кучей мал-мала ребятишек. Да еще без сожженного врагом домашнего очага, без крыши над головой, без всякого крова вообще.
     Это, скажем прямо, не легче, чем заживо с погибшим супругом в могилу лечь.
      И кому же, спросим, мы сегодня более всего обязаны своей жизнью, жизнью нации, жизнью родного народа? И как же при этом смотреть и видеть принижение женщины «самой правильной верой Христовой» и Его Церковью?!
      И кому в первую очередь должны быть благодарны за еще пока что сохраняющуюся вопреки «сексуальным революционерам» благородную русскую нравственность? Русской Православной Церкви или Русской Женщине? Не угоднице Христовой, разнузданно развратной Магдалине, воспетой «Благой вестью» лишь за ее угодничество «Богу Сыну», а истинно русской, русской с незапамятных языческих времен, истинно Святой Русской Женщине!
     «Познай, где свет, поймешь, где тьма», – писал великий Данте.
     «Нравственный человек – это тот, кто сделает все зависящее от него ради своих друзей и ради Отечества, даже если бы ему пришлось при этом погибнуть», – писал древнегреческий язычник Аристотель.
      «И даже один высоконравственный человек может исправить весь народ», – писал Иоанн Златоуст…
      Так я мысленно спорил с протоиереем Михаилом Женочиным и при посещении Спасо-Елеазаровской обители, и в Пскове, глядя, как истово, как усердно он молится в каждом посещаемом нами храме, как искренне целует иконы, как размашисто осеняет себя крестным знамением и низко-низко при этом кланяется. Спорить вслух воздерживался. И так уж слишком много мы с ним спорим, ведем свой затянувшийся словесный поединок. Нельзя давать сердцу волю. Дашь сердцу волю – заведет в неволю. Нужно почаще сдерживать свой, пусть и самый праведный, как это тебе кажется, рвущийся из души гнев.
     «Начало безгневия есть молчание уст при возмущении сердца…»
     Это мой любимый Николай Васильевич Гоголь писал…
     А в одной из иудейских молитв есть такие слова: «Благодарю тебя, Иегова, что ты не создал меня женщиной!..»
     Это мне невольно вспомнилось, когда мы приехали в Псково-Печерский монастырь, и встретивший нас монах заворчал, что не пристало женщине входить в храм, будучи в брючном костюме. А моя дочь Аня была одета как раз так, по-дорожному. Не знала такого церковного правила. Смилостивился страж христианской нравственности, когда моя внучка Оля купила у него иконку Равноапостольной княгини Ольги. Которую, кстати, бережно хранит и по сей день.
     …Прошли через надвратную церковь Николы, любимую знаменитым русским художником Рерихом. Приостановились на брусчатке «кровавой дорожки». Когда-то здесь Иван Грозный в гневе выхватил саблю и с маху срубил голову святому игумену Корнилию. Якобы за его связь с предателем Курбским. Оказалось – напраслина это была, и Грозный царь, тут же и раскаявшись, подхватил обезглавленное им тело Корнилия и понес его на руках, обагряя льющейся кровью дорожку. С тех пор вот эта, мощеная теперь красногранитным булыжником тропа от Никольской церкви к Успенскому собору в монастыре и называется «кровавой дорожкой».
     Давно было, ох, давно, а – словно вот едва ли не вчера. И веет какой-то жутью от содеянного Грозным царем. И тем не менее думаешь: а так ли уж жесток и беспощаден был царь? Если игумен Корнилий и в самом деле был замечен в связях с изменником Курбским, то как не воспылать к нему праведным гневом! В Пскове-то Иван Грозный не отрубил голову юродивому, когда тот протянул ему кусок мяса, намекая так на его кровавое тиранство. Да и тут вот сам же ужаснулся содеянному им злодеянию. Совесть заговорила, живое человеческое чувство вины. А что иногда ярость необузданная его охватывала, так время-то какое было, и сколько измен, сколько доморощенных иуд кругом!
     А в Полоцке, когда ему донесли, что тогдашние местные жиды вступили в преступную связь с крестоносными католическими «божиими риторами», приказал утопить таковых живьем в озере и не раскаялся. За что и нет его статуи в Новгородском памятнике Тысячелетия России. Хотя якобы потому лишь, что он и новгородских противников русского единства не пощадил.
     «Дела давно забытых дней, преданья старины глубокой…» Да такой ли уж и далекой, если вот же они – камни, по которым едва ли не вчера ступала его царственная стопа…
     Сегодня в монастырском дворе чистота и уют, как в избе заботливой аккуратной хозяйки. Ни соринки, ни пылинки, словно ты и не на улице. И как величественно высится звонница – белый-белый, подобно гордому красавцу-лебедю, каменный великан, который держит в могучих руках многоголосые колокола. Во главе – огромные, тяжело качающиеся, редко, но весомо ухающие. Им вторят средние, в зеленой патине, с отлитыми на них надписями и образами, сливая звучание в ровный поющий звон и вовлекая в общее пение те, что помельче. И совсем уж взволнованно, как бубенчики, до душещипательного нежно заливаются совсем уж малые. Так бы вот слушал и слушал, глядя на усыпанные звездами в золотистом сиянии  монастырские купола, православными крестами устремленные в глубину небес.
     Повернув направо, входим в святая святых – монастырские древние пещеры. Длинный-предлинный коридор, сумрак, холод, тьма. Катакомбы. Катакомбы русских первохристиан. «Богом сданные пещеры». Подземное древнее кладбище, братские погребения, могильные опочивальни, куда когда-то давным-давно укладывались тела погибших при осаде монастыря русских ратников, монахов, поместных дворян и князей. Выдолбленную в песчаном грунте нишу прикрывали плитой, и так – гроб на гроб, от пола до потолка. И все они сохранились, словно захороненные совсем недавно, потому что здесь такой микроклимат, такая постоянная температура, не позволяющая действие тлению.
     Уникальный русский некрополь! Зажигаем свечи, подносим трепещущие языки отчего-то волнующегося даже при полной неподвижности воздуха пламени к провалу в стене, всматриваемся, словно в глубину столетий. Смутно угадываются своими формами гробы. Гора… Горы гробов, наполненные прахом живших до нас когда-то давным-давно русских поколений. И никакого страха, ни капли робости, а лишь легкая неизъяснимая грусть и притаенное волнение.
     А ведь эту обитель при воинствующем безбожнике Никите Хрущеве тоже порывались уничтожить. А настоятелем здесь был тогда архимандрит Алипий, фронтовик, от звонка до звонка прошедший Великую Отечественную, удостоенный за свое боевое мужество множества боевых наград. И когда к нему явились хрущевские богоборцы, он бесстрашно заявил:
     – Разве что только с помощью авиации… Штурмовать будете – не сдадимся. Бомбить будете – не сдадимся! Вы меня знаете… А монахи мои – все такие же, как и я…
      Он был единственным, кто не дрогнул, не струсил, не склонил головы перед варварским закрытием храмов и монастырей.
     Протоиерей Михаил, когда сопровождавший нас монах рассказывал нам об этом, выразительно посмотрел в мою сторону. Понятно, мол? Это, конечно, впечатляло, и я тогда ничего ему не сказал. Однако про себя подумал: а ведь не христианский дух смирения говорил устами архимандрита Алипия. Нет, не христианский – русский…
     И это ведь про Псковскую русскую землю сказал великий Пушкин:
Там русский дух, там Русью пахнет…

Через пень-колоду

     А Изборск… Вот уж где мыслей, вот где самых неожиданных раздумий! Не скажу, что у меня дух захватило от патриотического восторга, нет. Конечно, картина впечатляющая. Могучие крепостные стены, высоченные с многочисленными бойницами многоярусные башни. Купол православного храма. А поле… Славянское поле… Точнее, словенское… Какая ширь! Какая бескрайняя даль! Но город… Где же город?..
     Согласно летописи, Изборск – это «Избореск на Словенских ключах», основание которого приписывают брату Рюрика – Трувору, когда «еще бе граду Пскова не сущее, но бяше тогда начальный град во стране той, зовомый Избореск…» Читаешь – душа радуется: «Рюрик седе в Новгороде, Синеус на Белоозере, а третий сядесте Трувор в Изборске».
     На какой-то момент дыхание стеснилось в груди: Господи, Изборск! Здравствуй, Изборск! Низкий русский поклон тебе, наша древнейшая сторожевая застава! Крепость… Но… Но где же все-таки город? Нет города. Осталось лишь городище, где когда-то стоял Изборск, и зовется оно Труворовым, и все же, вот главное подтверждение тому – древний, массивный каменный Труворов крест. Но…
     Постойте-ка, постойте! Датой основания города, по Нестору, считается 862 год, когда якобы пришел сюда Трувор, а христианство на Руси было принято более века спустя – в 988 году. Значит, Трувор был язычником! А мы, наивные, простодушные, доверчивые русские олухи все принимаем за чистую монету. Вон возле креста какая толпа туристов – очередь желающих сфотографироваться, запечатлеть свою благочестивую персону на фоне древнейшей христианской святыни. Вот так и творятся, и утверждаются красивые, якобы исторические басни, которыми, говоря по-русски, не кормят даже соловьев. Начиная с самого имени Трувор, которое появилось благодаря забавному языковому недоразумению. Фразу древнескандинавского предания «Рорик со своим домом и верною дружиною», которая в записи выглядит так: «Рорик син хьюз тру варинг», летописец перевел как «Рюрик, Синеус и Трувор». А остальное дорисовала, не знаю уж, народная или антинародная фантазия.
     Тем не менее город Изборск был городом-крепостью, защищавшим подступы к Пскову с Запада, откуда постоянно накатывались волна за волной полчища иноземных захватчиков. Его называли еще Ключ-город, потому что владевший им получал в свои руки ключ к широко распахнувшейся за ним Русью. А сегодня… Сегодня Изборск – заурядная деревня, где число жителей немногим более пятисот человек. Услышав об этом, я аж вздрогнул. Отсюда «пошла земля Русская», а к чему пришла? И если вспомнить знаменитое древнекитайское, что по одной деревне можно судить обо всем государстве, то…
     Нет, нет, не хотелось так думать, но ведь и наш Гдов в нынешних официальных административных документах называют уже не городом, а всего лишь городским поселением. И весь Гдовский район – не районом, а муниципальным образованием. Не знаю, кому как, а мне – горько и противно. Что еще за фиговина с морковиной? Словцо-то не русское, чужеродное. Заглядываю в словарь, оказывается, от латинского «муниция» – шуточное прозвище внутренней стражи, кислая муниция, гарнизонная крыса. Насмешка, короче говоря, издевка, глумление над русскими «муниципалами». Смиренные, покорные любой власти, поскольку власть – от Бога, овцы стада Христова все схавают…
     На обратном пути все задумчиво молчали. Даже, пожалуй, вернее будет сказать – печально молчали, грустно. Да и картины, проплывающие за окнами автобуса, были не из радостных. Особенно удручал вид полупустых, полузаброшенных деревень. Ветхие бревенчатые избушки, во многих заколочены досками окна и двери, вдоль пустынных улиц покосившиеся заборы. Наше общее молчание очень не понравилось одному из ехавших с нами молодому пареньку, его, видимо, переполняли впечатления, и он, озоруя, чтобы подбодрить, встряхнуть нас, вдруг с вызовом запел нечто частушечное:
Деревушка на опушке,
Комары зажарили.
Не мешало ли подраться –
Кулаки заржавели…
     На него недоуменно, с осуждением оглянулись, кто-то по-свойски одернул, не надо, мол, не шуми, и он смущенно утих. Сидевший с ним рядом его приятель, чтобы совсем уж не впасть в уныние, включил висевший у него на груди приемничек, но оттуда выплеснулось нечто такое не русское, кажется, латиноамериканское, что он сам испуганно переключил настройку. Но и там полилось для меня убийственно-мерзкое, якобы современно-молодежное:
Маленькая страна…
Маленькая страна…
Кто мне ответит, кто подскажет,
Где она, где она?
     И мелодия, и голос – это же сплошное занудство, нытье, плач страдающего по этой какой-то там маленькой стране, без которой блеящей певичке ну вот так и дня не прожить. Да разве это про Россию? Про великую, бескрайнюю и своими просторами, и щедрой, широкой русской душой. Этой слезливо-мечтательной мерзостью явно навязывают русской молодежи мысль о том, что некая маленькая страна лучше той, про какую еще недавно торжественно и победно гремело:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек…
     Скоро нам, наверно, начнут петь о том, как прекрасна жизнь американских индейцев в их маленьких резервациях. У меня с языка готовы были сорваться самые нелестные слова в адрес безусого любителя песенной пошлости, но меня вдруг опередил распорядитель нашей поездки – отец Михаил:
     – Слушай, будь любезен, выключи, – попросил. И в ответ получил самое неожиданное:
     – Но мы же не в церкви…
     Общему возмущению не было предела, но протоиерей не вспылил. Спокойно, миролюбиво предложил:
     – Давай лучше подремлем пока. Видишь, люди устали…
     Нельзя было не отдать должное его выдержке и корректности, и все же он потом всю дорогу угрюмо молчал. Место рядом с ним было незанятым, все как-то словно стеснялись беспокоить его, а получалось – словно бы отстранялись, отгораживались, и я, видя это, подсел к нему, попытался разговорить:
     – С чего взгрустнулось, отец Михаил? Или из-за этих мальчишек?
     – Да нет, просто устал, – сухо обронил он, давая понять, что к разговору не склонен. Так молча и ехали. И лишь в Гдове, когда автобус остановился на перекрестке улиц Карла Маркса и Ленина, и все стали выходить, он вдруг сказал:
     – А вы правы были, когда напечатали в «Гдовской заре» статью «Будет ли праздник на нашей улице?» Пока мы не уберем этот черный крест, достойной жизни у нас не будет…
     А мне-то казалось, что я догадывался, о чем он так угрюмо молчит. Нет, не зря говорят, что каждый видит то, что хочет видеть, и слышит то, что ему хочется слышать. Вот и мы с ним. Смотрим на одно и то же, слышим одно и то же, а воспринимаем каждый по-своему. Но если уж налаживается хотя бы некое подобие взаимопонимания, то стоит ли его без конца разрушать? И я лишь с грустной иронией усмехнулся:
     – Оказывается, кое в чем и мы можем сговориться? Ну, дай-то Бог!..
     – Надо же Русь из греха вытаскивать! – строго отозвался он.
     И при всей нашей разности нельзя было не оценить его неуемности и последовательности. Впрочем, ларчик его возросшей активности открывался довольно просто. Разговор о возвращении гдовским улицам их исторических наименований шел уже давно. В том числе и в публикациях районной газеты.
Но раньше пост главы района занимали бывшие коммунисты, и они, хотя, вроде, были и не против, изворотливо спустили вопрос на тормозах. Не так давно главой района был избран Николай Михайлович Миронов, которого отец Михаил крестил. На его поддержку он теперь и рассчитывал. Тем более, что тот в компартии не состоял и в партийной номенклатуре не числился. Так что я уже и не удивился, когда через некоторое время протоиерей пришел ко мне с письмом-обращением его церковного прихода к администрации района о возвращении улице Карла Маркса ее исторического названия – Петербургский проспект.
     – Вот! Уже более ста человек подписали. Подпишете?
     Ну что ты ему скажешь! Мне мечталось, что если уж затевать дело, то присвоить центральной улице Гдова имя Александра Невского, но отец Михаил так вот и горел нетерпением. Он с жаром принялся убеждать меня, что возвратить старое наименование проще, чем дать новое. Не хотелось охлаждать его бурный порыв, его страстную патриотическую настроенность:
     – Ладно. Хорошо. Давайте…
     Так постепенно через пень-колоду, через рытвины и ухабы бесконечного российского бездорожья, в спорах и размолвках налаживались наши взаимоотношения, разрешался наш странный церковно-атеистический поединок. Что же все-таки побуждало нас идти друг к другу, что тянуло-притягивало? Бог? Нет. Без лишних разглагольствований сразу прямо повторю: наша русскость. И не побоюсь громкости этих слов – русская душа тянулась к прусской душе, русская душа откликалась русской душе.

                Внемлите и разумейте!

     Русским народом давно подмечено: с кем поведешься, от того и наберешься. Правильно подмечено, мудро. Правда, в наши разудалые демократически-рыночно-капиталистические дни с их формулой «однова живем» и посему «бери от жизни все, что можешь урвать» расплодившиеся, как поганая мошкара в дурную погоду, алкаши переиначили эту пословицу на свой лад: «С кем поведешься, с тем и наберешься». Но я-то не пил, я давно установил для себя сухой закон и такого рода друзьям без обиняков говорил, что ни с ними набираться ни от них чего-то набираться не хочу и не буду, а пусть они от меня. И отец Михаил, зная это, тоже никогда мне распространенного «давай выпьем» не навязывал. Но чего-то иного мы, согласно пословице, друг от друга набирались. Чего?
     Да, что ни говори, исподволь, где вольно, где невольно, он в чем-то влиял на меня, а я в чем-то – на него. А споры, разногласия… Ну, что ж, в спорах, как известно, и рождается истина. А роды – они ведь не безболезненны.
     По роду моего, к сожалению, растянувшегося на долгие годы участия в общественно-патриотическом движении за учреждение Поля ратной славы на месте Ледового побоища мне доводилось общаться с многими священнослужителями. Конечно же, от каждой встречи оставались какие-то впечатления, и зачастую я не испытывал от этих встреч удовлетворения. Очень понравился настоятель воинского храма славного 96-го Омского полка – храма Святого благоверного великого русского князя Александра Невского в Пскове. С ним мы общались во время поездки на Бородинское поле и поле Куликово, а также на место Ледового побоища в деревню Кобылье Городище. Нельзя было не подивиться тому, с каким усердием, как ревностно проводил он богослужения, с каким вдохновением читал проповеди. Думалось: побольше бы нам таких батюшек! Так ведь не все такие, не все…
     Говоря такое, естественно запинаюсь: а имею ли я право критически судить о священнослужителях? Но я и не обсуждаю и не осуждаю, а просто хочу сказать о, вроде бы, частных, сугубо личных моих впечатлениях. Еще в апреле 2002 года, когда отмечалось 760-летие победы Александра Невского в сражении на Чудском озере, участники Торжественного молебна в храме Михаила Архангела в деревне Кобылье Городище и Торжественного митинга-церемониала доверили мне написать текст обращения к Президенту. А туда как раз приехал архиепископ Псковский и Великолукский (ныне митрополит) Евсевий. И вот он идет со всей свитой, а я к нему. Так, дескать, и так, прошу вашего благословения нашему обращению. А он…
     А он даже не приостановился. Как важно, с сознанием своего высокого достоинства шествовал, так и пошагал дальше, словно меня и не видел, и не слышал. Растерянно посторонившись, я кинулся следом:
     – Так когда мне подойти к вам разрешите? За благословением подойти…
     – Считайте, что я уже благословил, – этак небрежно, свысока обронил он и даже не оглянулся…
     Уж как хотите, а чувство у меня в душе шелохнулось не из благодарных.
     Нечто близкое к тому произошло и в Петербурге, в Александро-Невской Лавре. Видя, что решение вопроса об учреждении Поля ратной славы Отечества на месте легендарного и исторически судьбоносного для России Ледового побоища непозволительно, на мой взгляд, затягивается и, чего доброго, будет предано забвению, я написал и издал книгу «Князь всея Руси. Русская идея Александра Невского». Книга получила поддержку и была издана повторно при содействии общественного регионального движения «Патриоты Псковского края». В это повторное издание включено «Обращение к гражданам России, русским людям в ближнем и дальнем зарубежье», принятое участниками митинга в деревне Кобылье Городище в честь 765-летия Ледового побоища 18 апреля 2007 года. В тексте выражалась надежда, что свое слово в поддержку скажет и Александро-Невская Лавра. Естественно, я счел своим долгом передать книгу наместнику Александро-Невской Лавры архимандриту Назарию. Ответа, однако, не последовало.
     Впрочем, спустя год книга была удостоена Всероссийской православной литературной премии имени Святого благоверного князя Александра Невского. Премия вручалась в Александро-Невской Лавре архимандритом Назарием. Пользуясь случаем, я обратился к нему с просьбой принять меня для более обстоятельного разговора по теме книги в любое назначенное им, удобное для него время. От такой встречи досточтимый архимандрит, прямо скажу, уклонился. На мои телефонные звонки в его приемную мне ответили, что Гдовский район Псковской области – это не наша епархия. А я-то, видите ли, по своей провинциальной наивности полагал, что учреждение Поля ратной славы на месте Ледового побоища нужно не только Гдовскому району и не только Псковской области, а – всей России, всему русскому народу.
     Архиепископу Псковскому и Великолукскому Евсевию свою книгу «Князь всея Руси» я посылал еще в рукописи. Надеялся, что поможет издать, поскольку при храме Святого благоверного князя Александра Невского есть свое издательство. Ездил с этим вопросом и непосредственно к настоятелю храма отцу Олегу. Увы, увы, рукопись слишком объемна, для их типографии неподъемна. Ладно, когда книгу удалось издать, я тотчас передал ее архиепископу Евсевию, для гарантии получения – через отца Михаила, так сказать, из рук в руки. В ответ – молчание. Когда вышло второе издание – передал второй экземпляр через отца Олега Тэора, с убедительным наказом выразить его Высокопреосвященству мою настоятельную просьбу вникнуть в значимость вопроса. Воз, увы, и ныне там.
     Что ж, понимаю, не сразу Москва строилась. Как там в Благой вести? «Ищите и обрящете, стучите – и вам отворят…» И если Александр Невский канонизирован Русской Православной Церковью, то в какие же ворота прежде всего и толкаться, если не в церковные? К чему обнадеживающе побудило и такое знаменательное событие, как проходившая в конце 2008 года Всероссийская программа центрального телевидения «Имя – Россия», где большинством голосов первенство было присуждено имени Александра Невского. Представлял Великого русского князя, выдающегося полководца, государственного, политического деятеля и дипломата Александра Невского митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл. Я обрадовано обратился к нему письмом с просьбой содействовать учреждению Поля ратной славы Отечества на месте Ледового побоища и послал ему свою книгу «Князь всея Руси». Ответа тоже не получил.
     В дальнейшем опять случай. Осенью 2010 года местное областное телевидение сообщило, что 29 сентября Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл посетит Спасо-Елеазаровский монастырь. Глава Гдовского района Николай Михайлович Миронов и его заместитель  Александр Николаевич Панов – ко мне. Вот, дескать, возможность поговорить о нашем наболевшем вопросе лично. Поедете? Конечно же, я не просто поехал – на крыльях полетел. И что же? А – ничего. Милиционеров и омоновцев, охраняющих высокого гостя, было больше, чем собравшихся местных жителей. От въездной арки и до входа в храм дорожка была устелена коврами и усыпана живыми цветами. Когда Святейший пошел по ней со своим патриаршим посохом, украшенным драгоценными камнями, одна из женщин в притихшей толпе полушепотом сказала:
     – Царь… Бабушка рассказывала, что вот так до революции царя встречали…
     Меня, разумеется, к Святейшему Патриарху и близко не подпустили. Куда ни сунусь, милиционеры цепью локтем к локтю: «Нельзя!..» Вторая цепь – омоновцы. Стою, руки безнадежно опустились, и мысленно вопрошаю: «Что же ты мне не помог, Александр Невский?»  И вдруг… Ну не чудо ли! – подходит красивая молодая послушница:
     – Настоятельница приглашает вас на трапезу…
     – Да я не ради того сюда приехал, – с обидой говорю и, показывая свою книгу «Князь всея Руси», объясняю, что меня привело. Благодаря ей, меня провели в трапезную, но поговорить со Святейшим так и не удалось, а книгу от меня принял его, не знаю уж, как по-церковному правильно назвать, порученец. Для убедительности я от руки написал, о чем хлопочу, и еще один экземпляр вручил порученцу. И так стало мне грустно, так не по себе, что от трапезы в сердцах с раздражением отмахнулся:
     – Не ради того я сюда приехал…
     Ну, и… Да опять – пустые хлопоты. Прямо говоря, как горохом об стенку. Несмотря на то, что она – церковная… Впрочем, пожалуй, следует сказать: слишком для меня, некоего безвестного мирянина, высокая, а каждый сверчок, известное дело, должен знать свой шесток. А мой шесток – храм, где настоятелем отец Михаил. Вот с ним, значит, и решай свои провинциальные причуды. И смиренно, как подобает овце стада Христова, благодари Всевышнего, что хоть здесь протоиерея не отгораживают от тебя цепями ОМОНа и милиции…
     Иронизирую? Да уж как хотите, так и понимайте. А чтобы от грустных мыслей отвлечься, не лишне, пожалуй, еще и такой, появившийся в последние «бесцензурные» годы, юморной анекдотик привести:
     «Не думай!
     А если все-таки думаешь – не говори!
     А если думаешь и говоришь – не пиши!
     А если думаешь, говоришь и пишешь – не подписывайся!
     А если все-таки думаешь, говоришь, пишешь и подписываешься – не удивляйся!»
     Ибо, как говаривал мой дедушка, моряк-потемкинец, русский крестьянин Кондрат Антонович, Царство Ему Небесное, до царя далеко, до Бога высоко, и не лезь со своим сермяжным рылом в калашный ряд.
     А еще он говорил:
     – Слушай всех, а думай – сам.
     Пытаюсь. Тем более, что слишком уж их много, желающих учить да поучать меня. А поглядишь на них – сами-то далеко, мягко говоря, небезупречны, эти навязывающиеся мне в наставники так называемые духовные пастыри. Ну, тот же, скажу попросту, нынешний митрополит Псковский и Великолукский Евсевий. Даже  во внешнем облике сколько гонору, надменности, высокомерия. Ему со мной и разговаривать-то не захотелось. Он же – Высокопреосвященство, владыка, так положено его величать, так к нему обращаться, низко при этом кланяясь и подобострастно лобзая ему руку. Он же вон на какой высокой ступени начальственной лестницы, что ведет в Царствие Небесное к Самому Господу Богу, а я – кто…
     Поскольку он областной церковный начальник, его, значит, следует приравнивать к главе области, к губернатору. А если по нашим армейским меркам судить, то – генерал? Ну, словом, большой начальник. Но право, мой комдив, Герой Советского Союза генерал Живолуп был куда проще и доступнее. И не без юмора. Я же понимаю, что он в шутку меня поучал: «Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак» А тут…
     Какие тут шутки-прибаутки, тут уже один внешний облик чего стоит! Поглядишь – как от солнечного света радужное сияние ослепляет. На голове сверкающая бисером, каменьями, узорным шитьем и иконами митра, знаменующая особую праведность, на плечах – омофор, означающий уподобление Христу, белый подризник, символизирующий чистоту души, на груди – в ювелирном обрамлении панагия с изображением Божией Матери, на талии знаменующий Божественную силу пояс, у бедра – палица, символ меча, символ власти. Все это, конечно, должно, если не сразить наповал, то привести взирающего в благоговейный священный трепет, склониться в подобающем подобострастном поклоне. Внемлите и разумейте!..
     Сам-то я, признаться, никакого такого трепета не испытываю. Если Царствие Божие именуется Небесным, стало быть, оно где-то там, на небесах, в космосе, и мне иногда взбредает в башку, что, может, не мешало бы вот такими изготавливать высотные костюмы взмывающих выше тропосферы военных летчиков или скафандры космонавтов, но таковые, право, куда скромнее. Ну, и потом русские люди искони заметили: по одежке встречают, а по уму провожают. Не мое еретически-атеистическое дело судить-рядить о познаниях высокопоставленных церковников, но они и сами нередко судят друг о друге злее иных еретиков. Ну, вот уже упоминавшийся мной псковский священник иерей Павел Адельгейм в своей книге «Догмат о Церкви» пишет:
     «Проезжая через Москву, я зашел в Патриархию и написал жалобу на правящего архиерея. Помнится, я писал: “Он проедет, как танк, и даже не обернется взглянуть, кого раздавил…”»
     И мне живо вспомнилась та моя попытка поговорить с архиепископом Псковским и Великолукским Евсевием в деревне Кобылье Городище. Вот ведь верно подмечено, что о человеке можно судить даже по одному его поступку. Но читаем дальше:
     «Говорят, Святейший Патриарх написал епископу увещание. Письму Патриарха я обязан тем, что до сих пор не изгнан, не запрещен, не отлучен».
     Это, можно сказать, частный факт, единичный, но далее на основании других и, по всей видимости, более весомых, иерей Павел Адельгейм с вполне понятной горечью итожит:
     «Беда наша в разобщении епископа с клиром и народом Божиим, которое нынче происходит в результате сращения церковной власти с областной номенклатурой и бизнесменами. Уровень благосостояния, бытовой комфорт, коммерческие интересы и политические амбиции объединяют их кругом общения, в который не допущены клир и миряне. Мы живем теперь в двух разных мирах».
     А в заключение – и того горше:
     «У меня немного надежды быть услышанным. К свидетелям бывает разное отношение. Изредка им внимают. Чаще убивают, как пел когда-то В. Высоцкий: «Провидцев, как и очевидцев, во все века сжигали на кострах» .
     Тут мне несколько понятнее стало, почему отец Михаил всегда каменно умолкал, когда я заводил с ним разговор о той моей встрече в Кобыльем Городище или при его поездках в канцелярию Псковской епархии взять меня с собой для встречи с архиепископом. Он опасался сделать неосторожный шаг, сказать лишнее слово, а я мог запросто ляпнуть такое, что не поздоровилось бы и ему. Но Господи, Господи! Сказано же: «Не хлебом единым жив человек!» Разве какой-то корысти ради ездил я и на митинги в честь победы Александра Невского на месте Ледового побоища, и на встречу со Святейшим Патриархом в Спасо-Елеазаровский монастырь? Ведь не ради же трапезы, а ради пищи духовной. Увы, на Руси давно говорят: «Сытый голодного не разумеет…» Видимо, это относится не только к хлебу насущному…
     Вспомнилось: 31 декабря 2002 года президент Путин поздравлял с наступающим Новым годом Святейшего Патриарха Алексия II в его апартаментах. Да-а, подумалось, покои царские. И мебель, и убранство – комфорт, богатство, изысканность. Два царя встретились – довольные, сытые, улыбающиеся, жизнерадостные. И это – на фоне едва ли не повального обнищания так называемого верноподданного простого народа!
     Сытый голодного не разумеет…
     У Лермонтова в свое время вырвалось:
Но есть и Божий суд, наперсники разврата,
Есть грозный Судия, он ждет,
Он неподкупен звону злата…
     Подумалось про наших нынешних царей, поскольку всякая власть от Бога, чему, значит, и подтверждение – любовное лобзание Патриарха с Президентом: а вспоминают ли они о Божьем суде?!
     И вдруг – бородатый безбожник-основоположник, низвергнутый ныне кумир коммунистов:
     «Нет такого преступления, на которое не пошел бы капитал, когда прибыль 300 процентов…»
     А что сказал бы он сегодня, когда у наших нынешних царей, министров-капиталистов и миллиардеров-олигархов прибыль превышает 1000 процентов?!
     Какая уж тут совесть!..
     Впрочем, я же не о том, я – о пище духовной. Ее-то сегодня, можно сказать, в переизбытке. Русской Православной Церкви возвращаются ранее принадлежавшие ей строения, строятся и открываются все новые и новые храмы и монастыри, растут ряды духовенства, и повсюду торжественно гремит:
     – Скорее верблюд пройдет сквозь игольные уши, нежели богатый в Царствие Небесное. Внемлите и радуйтесь, рабы Божие, молитесь смиренно, не ропщите на власть, ибо она от Бога, терпите, ибо Христос терпел, и нам велел. Славьте Спасителя нашего и не копите себе богатств земных, ни серебра, ни злата, но помните: блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
     Что и говорит, впечатляет! Берет за душу. Очень уж все красиво, не зря овцы стада Христова уже более двух тысяч лет умильно блеют, жадно внимая таким проповедям. И хочется верить, очень хочется… И все же мне, махровому атеисту, еще и последователь бородатого основоположника антихрист Ленин вдруг вспоминается:
     «Религия есть опиум народа. Религия – род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь; «народное» понятие о боженьке и божецком есть «народная» тупость, забитость, темнота, совершенно такая же, как народное представление о царе, о лешем, о таскании жен за волосы…»
     Ну, а я? Что же при всем этом мне о себе сказать? Поскольку уж влез в чтение да перечитывание всех этих аж четырех Евангелий, на такой лад вдруг и рассуждаю: «царствие, разделившееся в себе, не устоит… и дом, разделившийся в себе, не устоит…» А – человек, разделившийся в себе? Тоже, стало быть, не устоит…» Вопрос теперь, значит, лишь в том, куда склонится? Склонится или и вовсе рухнет, вот ведь как может всё обернуться…
     Пытаюсь, как учил дед-потемкинец Кондрат Антонович, думать сам. Почему Христос говорил, что блаженны нищие духом, ибо, дескать, только они будут приняты в Царствие Небесное? Нищие духом – это же, по Ленину, да и по самому элементарному здравому рассуждению, тупые, забитые, затюканные, темные. Неужто Господь Бог только таких и любит, только таких и примет в свое Царствие? Неужто, прости Господи, в том Царстве Твоем одни только дураки да полудурки? Похоже, что так, поскольку Христос еще со страницы на страницу своей Благой вести всячески клеймит книжников и фарисеев. Не знаю уж, кого Он там имел в виду, но я ведь тоже люблю книги читать, тоже, значит, книжник. И то, что наша страна до «демокрадии» была самой читающей в мире – великий грех? А то, что стала теперь мало читающей – великое благо?
     И Ленина я прежде, хотя и обязан был штудировать-изучать, да, похоже, не всегда вдумчиво читал. Вот это его: «Религия – опиум народа». Я-то воспринимал этот опиум как обезболивающее лекарство, а это же наркотик. А если наркотик, то и я, склоняясь к религии, становлюсь наркоманом? Ну – духовным наркоманом, разумеется. Но это разве менее страшно, нежели наркоман, так сказать, обыкновенный, физический?! Не та ли в итоге погибель? Господи, Господи, нет, не хочу, не могу я молиться: «Да будет воля Твоя, да приидет Царствие Твое…» Что-то здесь не то, явно не то… А то ведь получается, что мой теперь уже вроде бы добрый приятель отец Михаил либо уже неизлечимый наркоман, либо хитрющий наркоторговец! Во закавыка какая…
     Ну, думаю, погоди, поп! Ты хитрый-хитрющий, а я, вроде, тоже не лыком шит, мы еще посмотрим, кто от кого и чего наберется. И когда осенью пресс-секретарь Псковского областного собрания депутатов Марина Геннадьевна Густова позвонила мне, что меня приглашают в составе Псковской делегации побывать в Курске, на Прохоровском поле боевой славы и в районе знаменитых боев на Курской дуге, я упросил пригласить вместе со мной еще и нашего гдовского священника – отца Михаила. Пусть, думаю, настоящего нашего русского духа наберется. Патриотического!..
     Звоню ему, а он вдруг, к моему удивлению, заколебался.
   – Да вы понимаете, – мнется, – вы знаете, у меня же служба… Да еще старенькой маме нездоровится, матушке Марине с ней одной трудно… И потом…
     У них там был параллельный телефон, и матушка Марина с решением не замедлила:
     – Ничего, управлюсь. Пусть едет. Такая возможность не часто предоставляется. Поедет…
     – Да, но мне же еще надо испросить разрешения у архиепископа. Не могу же я без его ведома…
     – Поедет, поедет, – повысила голос его благоверная попадья.
     И мы поехали. И мне представилась возможность в течение нескольких дней провести с ним, так сказать, разведывательно-душеспасительные беседы, и его послушать, и понаблюдать за ним, как за человеком. Конечно, при этом я не мог не сравнивать его мысленно с протоиереем Олегом Тэором, и тут отец Михаил явно проигрывал.  Не было у него навыков участия в такого рода массовых патриотических десантах, и он осторожничал в разговорах, не навязывал своих предложений, больше молчал. И оказалось, что он еще и весьма скромен, даже в общении с незнакомыми людьми застенчив. Когда на ночлег в гостинице нас с ним определили в одну двухместную палату, он вдруг тихонько попросил:
     – Мне бы, знаете… Мне ведь молиться надо… Мне бы отдельно номерок…
     А сам обратиться к администрации с этой, как бы не весьма скромной, просьбой застеснялся. И я с удовлетворением испытал к нему самое дружеское чувство: истинно наш русский нрав – не навязчивый, без претензий, без падкости на личные блага.
     Похоже из этой вот своей, неожиданной для меня стеснительности он все больше молчал, а когда вслед за экскурсоводом мы бродили по знаменитому полю битвы на Курской дуге, все так же молча, без лишних вопросов жадно внимал пояснениям, чувствовалось, впитывал, запоминал каждое слово. Долго, внимательно рассматривал высоченный 59-метровый архитектурный памятник «Звонница», возведенный по проекту нашего замечательного русского ваятеля Вячеслава Клыкова, символизирующий зажженную свечу, где каждые двадцать минут на всю округу звучит колокол. Приотстав от группы, задумчиво останавливаемся перед бюстами трем великим нашим русским полководцам – Дмитрию Донскому, Михаилу Кутузову и Георгию Константиновичу Жукову. И я видел, как он вдруг даже вздрогнул, когда один из выступавших перед нами ветеранов сказал:
     – Вот где был ад кромешный… Именно – ад… Танки – лоб в лоб. Самолеты в небе – лоб в лоб. Разрывы бомб и снарядов, огонь, стрельба, грохот орудий, дым, копоть, пламя, жара – железо плавилось. 1200 танков – лоб в лоб. Самолеты – тучами, и немчура – цепь за цепью…
     И как-то по-особому, со щемящим чувством вспомнилось, что исстари, пожалуй, с незапамятных языческих времен этот благословенный русский край славится курскими соловьями. И по русскому обычаю давать людям прозвища применительно к каким-то местным достопримечательностям курян и поныне зовут «курскими соловьями…»
     А Курск и вообще меня буквально ошеломил. В 1945 году я приехал сюда из нашего Брянского партизанского края поступать в Курскую спецшколу Военно-воздушных сил, это же был не город – это были сплошные руины. Да и мы-то, будущие гордые военные летчики, сталинские соколы, бродили по улицам кто в чем, в такой рваной одежке, что просвечивали голые коленки и – босиком. А теперь…
     О чем я не преминул сказать, когда меня попросили выступить в Курской областной думе. Переполняли впечатления. На месте тех развалин, что видел я здесь 60 лет тому назад, над широким пешеходным бульваром – высокая 24-метровая Триумфальная арка с гербом города воинской славы Курска и бронзовой скульптурой Георгия Победоносца. Перед ней – также бронзовый памятник маршалу Георгию Жукову. Далее – трехъярусный 47-метровый храм-колокольня Георгия Победоносца, увенчанный золотым куполом с девятью колоколами.
     А я ведь тоже числю себя курянином. И с особой гордостью вспоминаю, что когда-то здесь впервые прочел и запомнил гордые строки знаменитого «Слова о полку Игореве»: «А мои куряне – опытные воины, под трубами повиты, под шеломами взлелеяны…» И неизъяснимым волнением переполняется сердце, когда думаешь о том, что вот мы, псковичи, проехали Смоленскую, Брянскую, Орловскую область, и везде, как и вот здесь, в Курске звучит наша родная русская речь, и мы видим родные русские лица, и понимаем друг друга с полуслова, и можем с гордостью сказать, что это все наша великая Россия и повсюду витает наш воспетый великим Пушкиным русский дух…
     Всю обратную дорогу отец Михаил сосредоточенно молчал. И долго потом я его не видал. Навестил он меня после долгого перерыва лишь весной, в конце мая. Вошел бодрый, оживленный, жизнерадостный. И сразу – с предложениями:
     – Будем при храме создавать общество трезвости. Поможете?
     – Похвально, отец Михаил, давно пора.
     – Думаю, хорошо бы нам свою газету выпускать. Я уже и название придумал – «Благая весть». Поможете?
     – Благое дело… Что долгонько не появлялись? Как там матушка Марина? Как здоровье?
     – Да спасибо, спасибо, слава Богу, не жалуюсь… Так поддерживаете, одобряете? А то я спешу…  Я к вам накоротке, навестить, узнать ваше мнение…
     И как торопливо примчался, так спешно и распрощался, пообещав зайти в ближайшие дни. И вдруг…

                При общем молчании

     Календарь показывал 29 мая 2009 года. Было хорошее солнечное утро, обещавшее теплую весеннюю погоду. И вдруг – телефонный звонок. В трубке – голос главы района Николая Михайловича Миронова:
     – Не разбудил?.. Нет?.. Ну ладно… А то тут такое дело… Не слышали еще?.. Отец Михаил умер…
     – Что-о? Что такое? Что случилось? Он же у меня буквально позавчера был.
     – Да я и сам еще ничего не знаю. Сообщили вот только что. Поедете со мной? Вы же с ним дружны были…
     Были… Уже – были. Не укладывалось в голове. Не верилось. Не хотелось верить.
     С главой района у нас тоже взаимоотношения по-своему любопытные были. При всей трагичности его сообщения о смерти отца Михаила, царапнули сознание слова о том, что мы с попом были дружны. Дружны ли? Это не то чтобы задело, а заставило лишний раз прикинуть, как и с кем я здесь, в малом районном городишке, где все друг у друга на виду, жил и живу откровенно и доверительно, и что тому способствует, а что вредит. Николай Михайлович Миронов был моряком дальнего плавания, то есть, можно сказать, человеком мужественным, профессия которого сродни моей летной. Моя стихия – небо, его стихия – моря-океаны, словом, и там и сям – стихия с ее капризами, грозами и ураганами. Но…
     Но я-то был коммунистом, а Николай Михайлович в компартии не состоял. Это по моим устоявшимся партийным меркам в какой-то мере настораживало. Затем, закончив свои морские странствия, причем закончив вынужденно из-за развала Советского Союза, Николай Михайлович работал инженером в дорожно-строительной подвижной механизированной колонне, которую затем и возглавил. И. что показательно, был не назначен, как это делалось раньше, а избран на должность генерального директора трудовым коллективом. Однажды он пригласил меня, как писателя, выступить перед работниками возглавляемого им предприятия, и вдруг оказалось, что у нас с ним, беспартийным, есть нечто более общее, нежели партийность. И этим общим, как и во взаимоотношениях с отцом Михаилом, была наша русскость. На этой, говоря книжно-возвышенным слогом, родной  почве мы и начали находить общий язык и взаимопонимание.
     Как, собственно, и с отцом Михаилом. А насчет дружбы… Говорят, скажи, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Так ли? Если иметь в виду нашу русскость, то да. Отец Михаил – русский, и я – русский. Но ведь и Николай Михайлович – русский…
     И вот отца Михаила уже нет в живых. Но ведь известно, что живой думает о жизни. Вот и думалось, пока мы ехали в деревню Верхоляне, где жил протоиерей, к так неожиданно овдовевшей матушке Марине. Какой мы ее сейчас увидим, что у них там, что стряслось, как переживут обрушившийся удар судьбы?..
     Когда вошли в избу, меня не просто удивило – едва не обескуражило спокойствие попадьи. Она была, то есть выглядела спокойной, совершенно спокойной, как будто никакого горя, никакой смерти в ее доме, в ее семье и не произошло. На мой сбивчивый, с запинками вопрос – что, как, почему? – она как-то буднично, что ли, без видимого отчаяния, поведала:
     – Умер батюшка, умер… Скоропостижно… Лег, как всегда, с вечера спать, уснул, пока я еще на кухне возилась да ребятишек укладывала, уснул. А ночью, слышу, встал почему-то, меня зовет. Сердце, говорит, что-то сильно заболело, подай-ка лекарство. Ну, я подаю, а он приподнялся и вдруг ойкнул, схватился за грудь – «Ой, мама!» – да тут и упал…
     – Понервничал вчера, что ли? Вы уж извините, не перекинулись ли по-семейному парой не ласковых?
     – Ну, что вы? У нас такого не бывает. У нас же большая семья. У него мама, у меня мама старенькая, дети… Как можно…
     – А чем вчера занимались? Он же позавчера у меня был. Бодрый, разговорчивый. Я еще у него про здоровье спросил. Да слава Богу, говорит, спасибо, на здоровье не жалуюсь.
     – Да он и не жаловался. Не знаю, может, виду не показывал, не хотел нас беспокоить. А вчера мы в огороде еще вечером, как всегда, малость поработали, для теплицы столбы ставили…
     – Вкапывали?
     – Ну да, вкапывали…
     Охо-хо-хо-хо! Земляные работы с лопатой… Ах, матушка, матушка… Не умеем мы, русские, беречь себя и своих близких… Не умеем…
     Он лежал на диване в комнате, которая служила ему и рабочим кабинетом. Везде – на столе и на стуле, на полках – до самого потолка книги, книги, книги. Он с нежной отцовской лаской и вниманием относился к своим четверым детям. Он по-сыновьи заботился о маме матушки Марины и о своей, в детстве пережившей Ленинградскую блокаду. Он любил красу русской сельской природы. Он любил русскую поэзию, русскую литературу, русские песни. У него – православного священника – была добрая, чуткая и отзывчивая русская душа. Участвуя по его приглашению в духовных беседах с прихожанами в построенном им доме церковного причта, я часто слышал, как он повторял слова Достоевского:  «Русский – значит православный, православный – значит русский…»
     Мне тоже очень нравятся эти слова. Правда, и тут мы с ним были не единодушны. Он делал ударение на первой половине этой формулировки: «Русский – значит православный», с подчеркнутым пожеланием того, чтобы все русские были православными, а я – на второй: «Православный – значит русский», имея в виду, что православные должны осознавать себя не общечеловеками, а именно – русскими. И что Русская Православная Церковь должна сознавать, что она в первую очередь Русская, а затем уже – Православная. И что главное в нас, русских, неважно, воцерковленных прихожанах или нерадивых мирянах, главное не христианский, а наш исконно-посконный Русский Дух.
     Но мало чего мне… Мало чего нам хотелось бы… Мало ли о чем нам мечтается, а жизнь – вот она, со своими законами. Когда наша авиадивизия базировалась в Германии, мне там не то чтобы понравилась, но запомнилась одна немецкая пословица: «Heute – rot, morgen – todt», то есть : сегодня – красный, живой, завтра – мертвый…
     Сникшая, удрученная, потрясенная неожиданной кончиной сына, у него в ногах сидела его мама. Сидела неподвижно, словно окаменев от горя, и молча, неотрывно смотрела ему в лицо; видимо, о чем-то с ним мысленно разговаривая. И я, взглянув, застыл в проеме двери. Сознавая его смерть умом, я никак не мог понять сердцем, почему же, почему так неожиданно, так коварно, словно бессовестный соперник недозволенной в честной борьбе подножкой, сразила его судьба. Ведь был – я же видел! – был полон сил и новых замыслов. Очень уж ему хотелось вернуть исторические наименования гдовским улицам. Не успел. Не повезло. Обстоятельства так сложились. Как на грех, глава района Николай Михайлович Миронов с его беспартийной независимостью пришелся не по нраву главе Псковской области губернатору Михаилу Варфоломеевичу Кузнецову. Начались придирки, было сфальсифицировано дело о якобы незаконных злоупотреблениях служебным положением. Следствие тянулось более двух лет. С ума сойти! Все потуги свалить Николая Михайловича с его должности оказались тщетными, но в обстановке яростной травли ему, главе района, невозможно было и помышлять еще и о переименовании улиц. Оставалось лишь терпеливо стискивать зубы.
     – Ничего, – говорил мне отец Михаил. – Не удалось сегодня, удастся завтра. Не завтра, так послезавтра. Не послезавтра, так через год.
    Его упорству и настойчивости можно было лишь позавидовать. Только вот никто из нас не знает сегодня, что с ним случится завтра…
     Священнослужителей называют ратниками духовными. Он был ратником отважным. В своем служении здесь, в районном городке, он был попом в полном смысле этого слова воинствующим. Может, это и громко, но мне иногда хотелось назвать его знаменосцем вероисповедания. А знаменосец, идущий впереди и ведущий за собой воинство, не имеет права останавливаться и останавливается только тогда, когда вражья пуля сражает его и знамя вываливается из его рук. И нельзя было теперь не преклониться перед его ежедневным, будничным, но самоотверженным многолетним подвигом.
     А ведь это в нем тоже черта от нашей русскости. Мой кумир – замечательный выдающийся русский летчик Валерий Павлович Чкалов, совершивший в свое время перелет из Москвы через Северный полюс в Америку, говорил: «Если быть, значит быть лучшим!» Это в нашем русском национальном характере, в русской душе, которую весь мир доныне называет загадочной. Начинается это наше свойство с буднично-расхожего в народе: «Либо голова в кустах, либо грудь в крестах!» Безоглядная удаль, отчаянность, проявившаяся в годы Великой Отечественной в наших воздушных и огненных таранах, и таранах танковых, и в броске Александра Матросова грудью на пулеметный дзот. И главное при этом – не ради личной славы, а во имя свободы и независимости родной Русской земли, родного русского народа.
     Громко в применении к провинциальному попу? Да как сказать! Растянувшийся на многие годы подвиг отца Михаила – это тоже подвиг, потребовавший от него напряжения всех сил, стойкости и упорства, и тоже ведь не ради личной славы или карьеры, а вон с каким богатырским замахом:
     – Надо же Русь из греха вытаскивать!..
     Для меня здесь важна прежде всего сама мысль. Что меня и потянуло к отцу Михаилу, когда я услышал от него эти слова, этот его девиз. Вспомнилось лермонтовское:
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без тени, без следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда…
     Страшно ведь пройти вот так, прожить жизнь бесполезно, ради жажды наживы, ради нескончаемых наслаждений земными благами и удовольствиями, страшно и во веки веков и на веки веков непростительно. Протоиерея Михаила Женочина можно назвать наивным идеалистом и безрассудным Аникой-воином, но его мечта, его устремленность, его мысль… И я вновь и вновь мысленно и вслух повторяю:
     – Надо же Русь из греха вытаскивать! Надо! Надо!..
     Это ведь его завет, его заповедь всем нам, русским людям, не важно, воцерковленным ли или нерадивым мирянам. И я – атеист, еретик – говорю: дай-то Бог нам эту заповедь осуществить!..
     Для кого-то и сегодня попы – сословие богачей, которое только и знает, что кадилом махать да заунывные проповеди долдонить, а живет себе безбедно, даже комфортно, втихомолку припеваючи. Что ж, знаю, всякие есть. Но я-то о провинциально-захолустном, рядовом и о таких, как он. Видел, наблюдал, знаю: они, после службы в храме да после исполнения заказных церковных треб: крестить новорожденных, венчать молодых, отпевать усопших, где столько времени нужно на ногах отстоять, вечером – бегом в огород, да за лопату, да за топор. Семья-то вон какая! В наше развеселое для Борисов Олигарховичей капиталистически-грабительское время в русских простых семьях хорошо, если два ребенка, а то ведь всего лишь по одному, а то и одного боятся заводить – не вырастишь при вон какой безработице. А тут – четверо! И не то что до пенсии, до 55 лет отец Михаил не дожил. Еще позавчера при нашей последней встрече смотрю – ну как не залюбоваться: богатырь! Ни статью, ни внешностью, ни завидной силушкой не обделил Бог, а вот…
     Вот как сбылись мои странные предчувствия: выкинул-таки номер, преподнес сюрприз! Только совсем не тот, о каком хотелось бы помышлять. Нет, право, я все больше и больше боюсь своих снов, своих непонятных предчувствий, своих даже самых притаенных мыслей…
     Доводилось слышать, что такой вот, внезапной, скоропостижной, и потому вроде как легкой смертью умирают те, кого Бог любит. И потому даже завидуют такой смерти. Чтобы, значит, и самому не мучиться, и другим лишних хлопот да переживаний не доставлять. Да, но вот так, в расцвете сил… Еще жить бы, да жить… Да и семье нужен, детям, супруге…
     С самой искренней печалью выражая соболезнование, встревожено всматриваюсь в матушку Марину. Смотрю – и все больше проникаюсь к ней уважением. Другая бы на ее месте… А она… Ее красивое, по-русски доброе лицо осунулось, потемнело, в глазах – глубоко затаенная боль, но спокойно, по-хозяйски распорядительно объясняет, кому и что делать, как и что готовить для предстоящих похорон. Ночью, поди, захлебываясь от горя, наревелась-выплакалась в подушку, а на людях, а для детей – нет, тут нужна и выдержка, и забота. Она же теперь, она и глава семейства, и распорядительница, и утешительница – и не на один только день, а на всю оставшуюся жизнь.
      Сами собой пришли на память волнующие строки сельской учительницы Любови Евгеньевны Степановой:
  Есть в русской женщине божественная сила…
     Низкий тебе русский поклон, русская женщина!..
     В кабинете директора Гдовского Дома творчества школьников, бывшего Дома пионеров, Елены Борисовны Евстафьевой, на стене красуется весьма экстравагантный для такого заведения плакат: «Русская женщина – самая везучая: она все на себе везет». Ирония? Юмор? Ради того, чтобы вызвать у посетителей-старшеклассников легкую улыбку, настроить на дружелюбное отношение парней к своим сверстницам? Отчасти, наверно, так, но тут вот еще какой подтекст и намек. Над городом Гдовом, хочешь верь, хочешь не верь, издревле тяготеет странная судьба быть городом вдов. Гдов – город Вдов. Издревле так. Изначально. Оглянешься в историю – всё войны, войны. И не перечесть, сколько их было, сколько раз Гдов выжигали дотла, гибли в сражениях мужчины, и оставались в городе одни вдовы с детьми да стариками. И все вывозили на своих нежных женских плечах.
     А в последние «демократически-капиталистически-райские» годы и без войны в Гдове на мужчин невозможный мор напал. И опять Гдов – город вдов. И на похороны протоиерея отца Михаила в большинстве пришли женщины. Мужчины тоже были, но я специально посмотрел, обвел взглядом собравшихся проводить своего усопшего батюшку в последний земной путь – нет, в большинстве – платки, платки, косынки. Ну что ж, как и на богослужения – в основном женщины ходят, так и здесь. Были еще и девушки, и девочки-подростки, а вот мальчишек почти совсем не было. Хотя и погода в этот последний майский день была солнечная, безветренная, теплая.
      Старые, ветвистые, золотые от солнца, деревья стояли не шевелясь. Тихой, покорной грустью, глубокими вздохами звучало пение женского церковного хора. И читалось на лицах растерянное, тяжелое недоумение. Случайно встретившись после отпевания с матушкой Мариной, я ткнулся ей лицом в плечо и сквозь подступивший к горлу спазм выдохнул:
     – Больше мне такого друга не найти…
     – А мне и тем боле, – подняла она на меня полные несказанной боли глаза.
     Подошла супруга главы района Валентина Михайловна. Печально призналась:
     – Я только сейчас поняла, какой же замечательный у нас был батюшка. Не умеем мы при жизни по достоинству ценить близких и родных.
     – А я? Я же столько донимал его своими поучениями. Умный больно…
     От нахлынувшей печали смотрел я на окружающих, наверно, слишком предвзято, слишком придирчиво, и мне казалось, что на их лицах нет подобающей моменту скорби, что вот сейчас зароют могилу, и все разойдутся после похорон по своим делам и тут же все позабудут. Хотя у самого мысли-то шли вразброд. Я вдруг как-то неожиданно для себя подумал, что верующий перед кончиной должен исповедаться священнику, причаститься. А отец Михаил… Конечно, это же не от него зависело, что он так вот скоропостижно скончался. Но… Но не похоже ли это на то, что Бог почему-то избавил его от такой необходимости? Почему?
     И я, кажется, догадывался, почему.
     – Посмотрите, посмотрите вот на ту девочку, – склонилась ко мне Валентина Михайловна, взглядом указывая, куда смотреть. – Чистый ангелочек, правда? Сарафанчик, косыночка… Как это все по-нашему, по-русски. Вот так я в детстве в своей деревне… Я уж думала, что сегодня так и не одеваются…
     И я залюбовался, загляделся. И сладко защипало в глазах, и щемящей болью сдавило сердце, и, кажется, свежим ветерком повеяло, и ободряюще прошелестела листва:
      – Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!..
     Крепость же! Древнерусская Гдовская крепость. Старинный Гдовский Кремль. Вековая твердыня древней Руси. И в самом центре в зелени вековых лип, дубов и кленов возрожденный из долгого небытия трудами и стараниями протоиерея отца Михаила Женочина великолепнейший Кафедральный собор во имя великомученика Димитрия Солунского и освященный в честь Державной иконы Божией Матери. Здесь, у южной апсиды собора, по завещанию отца Михаила его и похоронили, поставив православный скромный крест и усыпав могилу живыми весенними цветами.
     И сразу заторопились, заспешили, как я и ожидал, кто куда. Нас с Валентиной Михайловной развела начавшая расходиться толпа, и я сокрушенно побрел домой. Им же… Им же не жалко… Им никому его не жалко… Жил человек… Жил добрый, родной нам всем по крови и духу русский человек… Добра нам желал… Все свои помыслы, все силы устремлял к добру и правде… Русь из греха вытаскивать порывался, а они…
     Когда Данко вывел погибавшее племя из гнилых дебрей дремучего, непроходимого леса, он, изнемогший, упал, выронив свое горящее сердце, и кто-то из спасенных им людей бездушно наступил на него ногой…
     Меня догнал звонок по мобильнику. Звонил глава района:
     – Вы где?..
     Сознавая, что неправ, и досадуя сам на себя, растерянно останавливаюсь.
     – Да вот, – виновато бормочу, – домой иду…
     – Че-е-го? – слышу недоуменное. – Да вы что? Да как вы можете?!
     По возвращении он цепко взял меня за локоть, повлек в дом церковного причта, усадил рядом с собой за стол, где уже собрались на поминальную трапезу:
      – После меня скажете прощальное слово. Матушка Марина просит…
     За длинным, от стены до стены, уставленным закусками столом – одни черные рясы. Собрались, как положено, иереи со всех приходов Гдовского благочиния. Надо же, сколько их, а? Локоть к локтю обочь с двух сторон стола – и не сочтешь. Они негромко переговаривались друг с другом, и краем уха я улавливал, что разговор идет от происходящего довольно-таки отстраненный, кто-то даже высказывал свои комментарии по текущим политическим новостям. И у всех – свои интересы, свои заботы.
     Что ж, живые о жизни, чего уж там. Некоторых я видел впервые, но кое с кем был знаком, а кое-кого доводилось встречать в соседних деревнях. Нечаянно был свидетелем неприятно удивившей меня картины, как один из них, проходя мимо отца Михаила, нарочно отвернулся от него, не поздоровался.
     – Вы что?.. Вы, священники, вот так? – вырвалось невольно.
     – Да вот, как видите, – усмехнулся отец Михаил…
     А еще с одним мне как-то пришлось ехать в одном вагоне поездом до Сланцев. Мы, сидя рядом, разговорились, и как-то само собой зашла речь о нынешнем засилии сектантов. Хмыкнув, я сказал, что кому же, как не церкви, показывать пример противодействия этой дьявольщине.
     – Ну, наше дело – молиться, – был ответ, – всё совершается по воле небесной.
     Такого рода отговорки, уклончивость были не в моем характере, и я просто не стал дальше на эту тему распространяться. Молитвы, коль таковые владеют людьми на протяжении многих столетий, наверно, придуманы не зря, но вот во имя чего? Чтобы облегчить душу?
     Молитвой по церковным канонам именуют благоговейное возношение ума и сердца Богу. Причем помимо молитв общецерковных, совершаемых во время богослужения, существуют даже молитвы на разные случаи. К примеру, молитвы утренние, читаемые перед завтраком и началом повседневных дел, или молитвы на сон грядущий. Это значит, чтобы вкушаемая пища шла на пользу и сон был спокойным, здоровым. В таком же ряду обращенные к Богу молитвы об исцелении от болезней, скажем, от болей в желудке и даже от зубной боли. По мне – смешно, а верующие убеждены, что всё «в руцех Божиих, ибо без воли Божией ни один волос с твоей головы не упадет». И так – вплоть до вон какой высокопарности: «Я молюсь за Россию». Истинно, как в народе говорят, отзвонил – и с колокольни долой, а там хоть трава не расти.
     Вот что меня угнетало, вот что расстроило: на похоронах и здесь, на поминках отца Михаила, витал дух такой вот, на мой взгляд, поповской пассивности, безвольной отстраненности и безучастности. И в этом мне виделось влияние на местных батюшек их благочинного архимандрита Льва Дмитроченко. Ушел он из жизни годом раньше, но ведь сколько лет воспитывал подведомственных ему попов. А благочинный – это, скажем, по армейскому рангу для рядовых батюшек самый ближайший непосредственный начальник, командир всего Гдовского благочиния. А он отца Михаила не просто не любил – всячески его охаивал, заушательски выставляя его чуть ли не грабителем и мошенником.
     Ощущалась среди собравшихся на похороны и поминки попов еще и сугубо личная соревновательная ревность, присущая, конечно же, всем нам, грешным. Мне таковую у многих и в разных ипостасях наблюдать доводилось. И особенно при необходимости коллективно решать общественно значимые, благородно-возвышенные задачи. Не так давно в деревне Кобылье Городище собрались энтузиасты учреждения Поля ратной славы на месте Ледового побоища. Собрание поначалу, как водится, по-деловому благолепно, благопристойно шло, а потом – слово за слово, и такой разгорелся сыр-бор – до междоусобицы, до скандала.
     Было и смешно, и стыдно. Разгорячились, расшумелись: я больше сделал, чем ты! Я больший патриот, чем ты! Я большую лепту внес!.. И откуда в нас такая ершистость, такая задиристость? Неужто и впрямь нам, русским, чтобы объединить нас и устремить к цели, повести за собой, нужны либо варяг Рюрик, либо грузин Сталин, либо большая общенациональная беда?
     Там, на том скандальном собрании, я не стерпел, встал и демонстративно долго стоял у всех на виду, давая понять, что осуждаю разгоревшийся спор. А когда наконец примолкли, видя, что я своим молчанием призываю всех к порядку, продекламировал Маяковского:
Мне бы памятник при жизни –
полагается по чину, –
Заложил бы динамиту –
Ну-ка дрызнь!
     И рубанул напрямик:
     – Как вам не стыдно! Мы же ничего еще реально не сделали, а уже делим шкуру неубитого медведя. А ведь знаете, помните, из школы еще должны помнить…
     И опять Маяковского:
Сочтемся славою, ведь мы свои же люди,
Пускай нам общим памятником будет
Построенный в боях социализм!
     Конечно, не к месту произносить пафосные речи на поминках, да еще стихи читать, но и тут мной вдруг овладела запальчивость.
      – Вы меня знаете, и я вас знаю. И тут между вами краем уха слышу притаенную перебранку, дух соперничества. Мы все вот так выясняем отношения, высокопарно витийствуем, а беда – вот же она, уже у нас на дворе. Сверху донизу – грабеж, воровство, ложь, разврат, пьянство, мздоимство, да еще и наш междоусобный раздрай. А наши враги смотрят на нас да удовлетворенно потирают руки. Или не слышали, что небезизвестный Збигнев Бжезинский сказал? Он же во всеуслышание, в открытую заявил, что после развала СССР главным врагом для США является русское православие? На наше православие, на вас, стало быть, дорогие вы наши батюшки, и нацелен теперь главный вражеский удар. А вы…
      – А вы, – толкую, – духовные ратники. Духовные, стало быть, идеологические бойцы. Такими, как вы знаете, недавно наших коммунистических парторгов называли, пропагандистов да агитаторов. А теперь-то таковых нет. Теперь вы их место занимаете. И дома культуры, где они раньше собрания проводили, свои лекции да доклады читали, вы же сами видите, в наших селах в запустении и разрухе. Зато церкви повсеместно возрождаются, и вы свободно свои проповеди читаете. А достаточно ли действенно, соответственно ли нашему сложному времени, когда против нас, против нашей страны, против нашего народа развязана оголтелая так называемая информационно-психологическая война?!
     – Об этом, – говорю, – мы много толковали с упокоенным сегодня нашим батюшкой – отцом Михаилом. Не скажу, что душа в душу жили, нет. А в чем сошлись? А в том, как важен, как значим в нашем русском народе русский дух, наша русская культура, наша историческая память. И поскольку мы с отцом Михаилом находили общий язык, и были при всех наших разногласиях в самых добрых дружеских взаимоотношениях, беру на себя смелость от его имени сейчас обо всем этом сказать. По-свойски, по-русски. Идеологических партийных работников, как вы знаете, называли бойцами переднего края. Теперь бойцы переднего края – вы. И не сочтите эти мои слова официозно-казенными…
      Кое-кто может сказать: да ну, что уж так-то громко о простых провинциально-сельских попах! Они же вот тут, в деревенской глуши, где и народишку-то сегодня раз-два и обчелся, в основном старики да старушки с очерченным кругом примитивных житейских забот, и сами в том же кругу прозябают. Зачастую и газетку-то читануть ни сил, ни времени. А тут еще его препохабие – телеящик. Во где пропагандист и агитатор, будь он неладен! Попробуй с таким посоревнуйся!..
     А между тем, если пристрастнее вникнуть, если безвольно не опускать руки, слово простого, так сказать, самого низового сельско-деревенского батюшки может и должно быть куда весомее и значимее всех этих вместе взятых средств массовой информации, которые в народе не зря же зовут средствами массовой дезинформации. А хваленую свободу слова – свободой врать, свободой оболванивать. Народ в массе своей не такой-то уж дурак, чтобы не видеть да не понимать, кто и как ему говорит правду, и кто за дурака держит. И кто, как не священник, к которому идут со своими горестями и чаяниями на исповедь такие же, как и он сам, простые люди, лучше и полнее знает, чем живет, чем дышит, о чем болеет своей исстрадавшейся и многотерпеливой душой русский народ…
     Слушали меня сосредоточенно, хмуро, при общем молчании, и трудно было понять, как восприняли мои слова. Ни звука не обронила и матушка Марина, но, судя по выражению ее лица, я сказал то, что нужно…
Не спи!

     Мы по чистой случайности встретились с матушкой Мариной более года спустя. Вопреки домыслам местных сплетников о том, что отец Михаил строил дом церковного притча для себя, семья его как жила в деревенской избе, так и живет. А тут вот выбралась вдова в Гдов за покупками, и мы лицом к лицу столкнулись с ней при выходе из магазина.
     – Ой, – встрепенулась, – а я ведь к вам собиралась зайти. Просьба у меня к вам большая…
     И я тоже не то, чтобы смутился, не то, чтобы подрастерялся, а – удивился. Сегодня ночью она мне приснилась, и вот – встреча! Сказать? Не сказать? Вроде, как неловко отчего-то, и все же, полушутя, признаюсь: так, мол, и так, матушка, а мы с тобой уже сегодня ночью общались… И знаешь, мне приятно было тебя во сне видеть.
      – Все шутите, – улыбается, – все ерничаете. Знаете, как вас батюшка называл? Бунтарь, говорил, бунтарь вы… Забияка…
     – Ну, мы с ним много спорили. Да вот, сожалею, не доспорили.
     – На все воля Божья. Видно, он там, на небесах, нужнее, вот Бог его и призвал. А просьба у меня… Понимаете, прихожане собирают о нем воспоминания. Не напишете ли и вы?
     Я замялся. Скажи мне кто когда-либо, что я буду писать про попа…
     – Ну, хотя бы несколько страничек, – видя мое замешательство, попросила она, боясь, что я откажу. – Ну, странички три-четыре хотя бы. А то, понимаете, при жизни всякую ложь про него распускали, так еще и теперь. Читали книгу «Ратник духовный» про архимандрита Льва из Прибужа? Не читали? Ой, что вы! Там же такое… Если верить, отец Михаил к строительству нашего храма и отношения никакого не имел. И вообще… Вот мы и решили правду сказать. И вас просим. Понимаете, все же ваше слово… Понимаете…
     Вижу – нельзя мне ей отказать. Не имею морального права. Да это и мой долг перед ним. Долг перед памятью. Долг справедливости. И все же, все же – вот неожиданность! – мне, атеисту, писать про попа…
     – Ну, я не знаю… Ну, надо, конечно… Попробую…
     Ладно, думаю, странички три-четыре напишу. Естественно, руководствуясь древним: о мертвых либо хорошо, либо никак.
     С тем и начал писать. И четыре странички набросал. Ну, прикидываю, и достаточно. Не повествовать же, в самом-то деле, как и в чем мы с ним всю жизнь только и делали, что препирались. И вдруг…
     И вдруг он приходит ко мне во сне. Обнимает меня за плечи, чего при жизни никогда не делал, крепко так обнимает, по-медвежьи, и строго спрашивает:
  – Спишь?.. Не спи…
     Сплю же, понимаю, что сплю, что это мне снится, а в башке – стихи: «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну. Ты вечности заложник у времени в плену». То есть нельзя мне спать, в смысле – не писать про него то, что могу о нем только я написать. То есть не пай-мальчиком его изображать, а таким, каким остался в моей памяти, каким был. То есть правду надо писать, правду. Не в силе Бог, а в правде, как наш великий русский князь Александр Невский сказал. Мудро сказал. Правильно.
     Раньше-то и в христианстве было не так. Святой апостол Павел иное писал: «Ибо Царство Божие не в слове, а в силе» (1 Кор. 4. 20).
     Чем и папы Римские руководствовались, авансом отпуская все грехи идущим в разбойные крестовые походы «божиим риторам».
     А затем и их бесноватый последователь Адольф Гитлер, «освобождавший» своих вояк от химеры-совести. Одна и та же крестоносная напыщенность: «С нами Бог!» – одна и та же бандитская методика, одна и та же «святая» вера и «божественная» мораль.
     Александр Невский, значит, не по «букве» закона «Божьего», а по здравому смыслу вернее, глубже, прозорливее рассудил. От него и всем нам, русским, предуказание: нельзя слепо, бездумно верить красивым словесам и высокопарным речениям, сколь бы велеречивым авторитетом таковые не возглашались.
     Выходит, и предупреждение отца Михаила: «Не спи!» – не так ли мне во сне дано? Не спи, мол, не позволяй усыплять свою мысль, свою совесть якобы раз и навсегда реченными, якобы непререкаемыми мудрыми церковными штампами.
      Словом, мой сон и разгадывать не надо. И еще подумалось, что это ведь он сперва матушку Марину ко мне во сне и наяву прислал, а теперь, когда я засомневался, писать или не писать, пришел и сам. Мистика? Суеверие? Да так-то оно так, но…
      Чего – но?! Помнится, не то Лев Толстой, не то Чехов сказал: если не знаешь, что писать, пиши правду.
      Но мне – безбожнику, атеисту, еретику – про попа? А поскольку про попа, то так или иначе и про Бога?
      Ну и что? Одно дело отец Михаил там Ему о себе говорит, и совсем иное – кто-то со стороны, да еще, чтобы не подхалим, не льстец. А Бог… А может, Богу тоже небезразлично, что о Нем здесь, на земле, думают.
      Рассуждаю так и этак, прикидываю, и вдруг как озарение, как молния в мозгу, его слова, его девиз, его заповедь:
     – Надо же Русь из греха вытаскивать!..
     Вот – главное, вот ради чего надо писать! Что, какой жанр? Записки, воспоминания, повесть, мемуары, некое исследование? Ну уж, конечно, только не дифирамб, ибо при моих воззрениях на религию дифирамб был бы лицемерием, бесстыдной ложью. И, разумеется, не житие отца Михаила, ибо житие пишется про святых, а он таковым не был. Тогда…
     А, есть же такой метод, такой жанр – поток сознания. Своего рода рефлексивное исследование пережитого и передуманного.
     Да, но тогда это нечто вроде детектива. Уместно ли такое там, где вольно или невольно придется касаться вопросов о таинствах верований религиозных, о самой святой тайне – тайне бытия Бога? Ведь детектив – это раскрытие методом логического анализа сложной запутанной тайны. Тогда, значит, Божественный детектив? А это же вон какая ответственность, и потому не обойтись без соответствующей литературы, документальных источников, но не побояться высказать и свои мнения, суждения и воззрения?
     Ну, что ж, пусть это будет Божественный документальный детектив…
     Так вот я начал писать и так писал эту свою книгу.
     Нас ведь, русских людей, с детства чему учили? Я имею в виду, разумеется, моих сверстников, русских советских времен. Учили тому, что Бога нет. И не стану врать, что учили чему-то плохому, дьявольскому. Нет, учили хорошему, учили добру. Именно те, кто учили, что Бога нет, начиная с наших школьных учителей, с первого класса и далее, учили нас слушаться и почитать родителей, уважать старших, заботиться о младших, помогать старикам, создавать для такой помощи тимуровские команды и пионеротряды. А потом…
     А потом, когда я, по существу уже почти прожил всю свою жизнь без Бога, вдруг оказалось, что Бог все-таки есть. И выяснилось это лишь тогда, когда власть в стране захватили так называемые демократы. И если так, свергнутая Советская власть Бога не славила, не признавала, то значит, она была не от Бога, а надо полагать, от дьявола. А эта, значит, которая «демократически-рыночная», от Бога. Ибо, если раньше взрывали храмы, то теперь их стали лихорадочно восстанавливать, и открывать монастыри, и возносить благодарственные молебны этой «демократической», то есть якобы народной власти, власти от Бога. И все бы хорошо, но…
     Вот только одно непонятно: жизнь народа при такой власти от Бога становилась год от года все хуже и хуже. И если при Советской власти в Союзе Советских Социалистических республик русский народ был самым уважаемым народом, старшим братом, как о нем тогда говорили другие братские народы, то теперь вдруг оказалось, что русские люди – это сплощь лодыри, не умеющие и не желающие добросовестно трудиться, пьяницы, полудурки, как изволил выразиться господин Президент Путин, Иваны-дураки, шовинисты и ксенофобы. И министр культуры при этом Президенте по телеящику объявил, что «русский фашизм – страшнее немецкого».
     Не стану врать, что к Сталину, при власти которого жил, я пылал верноподданнической любовью. Но это ведь он, Иосиф Виссарионович Сталин, назвал русский народ наиболее выдающейся нацией, руководящей среди других народов, ибо русский народ имеет ясный ум, стойкий характер и терпение. И это он, Верховный главнокомандующий в годы Великой Отечественной войны, генералиссимус Сталин за победу над полчищами, собранными Гитлером со всей Европы, первым и первому сказал спасибо великому русскому народу. А теперь…
     В мае 2001 года в нашей «независимой демократической» России состоялся учредительный (он же – объединительный) съезд «новой политической партии «Союз правых сил». Инициаторами ее создания стали благодаря телеящику всем до чертиков надоевшие «радикальные реформаторы» – Чубайс, Гайдар, Немцов, Уринсон, Кох, Кириенко  и их сплошь почему-то русскоязычные соплеменники. И этот съезд принял политическую декларацию. И вот что в ней заявлено:
     «В XX веке Россия была отброшена назад, но благодаря самоотверженным усилиям диссидентов-правозащитников, политиков-демократов, экономистов-реформаторов и первых российских предпринимателей Россия сделала гигантский шаг в своем политическом, экономическом и нравственном развитии. Частная собственность, многопартийность, демократические выборы, свобода слова и вероисповедания, уважение к праву, открытость границ стали повседневной реальностью. Человек стал принадлежать не государству, а самому себе, он на глазах учится самостоятельно нести ответственность за свою страну, за собственную жизнь и благополучие. Все это наши завоевания».
     Сделал вот выписку и вздохнул. Ух, дайте дух перевести. Ну, до чего же все красиво, до чего торжественно, до чего великолепно. Как говорится, не жизнь – малина. Но, не понаслышке зная, какая у нас сегодня жизнь, нельзя не перечесть эту цитатку, дабы постигнуть ее «демократическую» мудрость. Итак, попробуем читать «не так, как пономарь, а с чувством, с толком, с расстановкой».
     «В XX веке Россия была отброшена назад…» И это – про страну, ставшую в XX веке второй сверхдержавой в мире! Про ту, которую, как сказал лютый враг России Уинстон Черчилль, Сталин принял с сохой, а оставил с космической ракетой. Про ту, где русский человек Юрий Гагарин первым поднялся в космические дали, к звездам!..
     «…Но благодаря самоотверженным усилиям диссидентов-правозащитников, политиков-демократов, экономистов-реформаторов…»  Читай: Гавриил Попов, Бурбулис, Гайдар, Чубайс, Кох, Немцов, Кириенко, Лифшиц, Явлинский, Жириновский, Руцкой, Хакамада, Новодворская… Называю только самых заметных, примелькавшихся в телеящике, потому что список был бы очень длинный, но… Опять-таки, увы, почему-то сплошь русскоязычные соплеменники.
     В России сейчас доходы богатых в 16 (шестнадцать!) раз превышают доходы бедных.
     Мировой опыт показывает, что разница в 10 раз создает в обществе нестабильное положение.
     А тут – в 16! Значит…
     Значит, страна балансирует на грани крайней нестабильности.
     Запредельной!
     То есть – на грани взрыва.
     «…И первых российских предпринимателей…» Это, как мы знаем, Березовский, Гусинский, Абрамович, Мамут, Ходорковский, Дерипаска и прочие, как назвал их Эдуард Тополь, Борисы Олигарховичи с длинной еврейской фамилией.
     Русским на беду появилась еще и длинная «кавказская фамилия».
     Вот что пишет о том, в частности, заместитель главы Азербайджанской национально-культурной автономии Санкт-Петербурга Агашид Солт-оглы Тахмазов:
     «Азербайджанцы живут в такт с городом и работают во всех сферах…
     Что касается преступников, то у них нет национальности» .
     А вот что в том же номере еженедельника пишет русский журналист Евгений Колесников:
     «…Больше всего преступлений совершают узбеки, азербайджанцы и таджики. Почти 50% всех изнасилований в городе на счету гастарбайтеров, а также 35—40% грабежей и разбоев».
     А далее – и того «толерантнее».
     «В Петербурге уже возникли целые этнические кварталы, где появляться просто опасно. При этом национальный след преступления умалчивается. Так, нам стало известно, что в Василеостровском районе действует банда насильников. Схема действий проста – группой из нескольких человек нападают поздно вечером на одиноко идущих женщин, насилуют, отбирают деньги. Жертвы описывают обидчиков недвусмысленно – азиаты. Но как рассказали на условии анонимности в милиции, начальство просит утаивать от общественности этот факт, ведь надо быть толерантными!
     По разным оценкам, сейчас в Петербурге пребывают от полутора до двух миллионов гастарбайтеров».
     «…Россия сделала гигантский шаг в своем политическом, экономическом и нравственном развитии…» Ну, по-моему, тут и комментировать не надо, не зря же, наверно, не сказано, КУДА сделан этот гигантский шаг: вправо за «правыми силами» и их соплеменниками Борисами Олигарховичами или назад?!! Но уж никак не вперед, это видно любому и каждому невооруженным глазом.
     За два последние десятилетия у нас доведена до полного развала отрасль базового машиностроения, упущены «зеленая» революция в сельском хозяйстве и компьютерная революция, а также переход к политике энергосбережения. Надежда на то, что все отрегулирует «конкуренция рынка», оказалась чистой воды блефом.
     «…Частная собственность (читай: разграбленное общенародное достояние), многопартийность, демократические выборы (читай: черный пиар, подтасовки при подсчете голосов, подкупы и даже убийства), свобода слова (читай: Познеру, Сванидзе и проч., свобода лгать и затыкать рот правде) и вероисповеданий (читай: более чем двум тысячам сект, разъединяющих народ на противоборствующие массовые группировки во имя принципа «разделяй и властвуй»), уважение к праву и открытость границ (для массового притока нелегальных иммигрантов, наркоторговцев и террористов) стали повседневной реальностью (истинно так!)».
     Возрастанию напряженности способствует и бесконтрольное расходование миллиардов рублей, идущих из федерального бюджета в регионы, и более всего – на Кавказ. Российские бюджетные деньги в значительной своей части присваиваются местными элитами и местным криминалом. Этот «откат» обратными потоками «откатывается» в центральную Россию и прежде всего в Москву, позволяя главарям этнических групп не только подкупать высокопоставленных московских чиновников, но и вести вызывающий образ жизни.
     «…Человек стал принадлежать не государству, а самому себе (тоже истинно так – зачем он государству нужен?), он на глазах учится самостоятельно нести ответственность за свою страну, за собственную жизнь и благополучие. Все это наши завоевания». Истинно, истинно «великие демократические завоевания»! Особенно ярко проявилось это в Чечне-Ичкерии, где при миллионном населении было свыше четырехсот тысяч русских, а осталось около 20 тысяч, а также при  разгуле терроризма и бандитизма – «спасение утопающих – дело рук самих утопающих».
     Средства массовой информации в последнее время этак скромнехонько помалкивают о важнейшем для страны показателе – о качестве жизни населения. К примеру, о том, что у России сегодня по этому показателю – 53-е место в мире.  И – что самое горькое! – никакого подъема в ближайшие годы не предвидится.
     Вся надежда – на экспорт. «А» и «Б» сидели на трубе. Будут высокие цены на нефть и газ – будут и деньги в госбюджете. А если цены упадут? Тогда…
     Тогда ничего, кроме повышения налогов, для пополнения госказны правительство предложить не сможет. А это…
     А это – тупик.
     А если к тому да опять, как летом 2010 года, немыслимая для средней России жара? Засуха, гибель урожая, лесные пожары, дотла сгоревшие деревни, жуткий, унесший тысячи и тысячи жизней, смог в Москве. А зимой в довершение обвалившийся на центр России ледяной дождь, с неба заставивший заговорить о последствиях «прихватизации-чубайсизации» нашей государственной энергетики. И, как полное наплевательство на мнение народа, как высокомерная «элитная» издевка над обществом – умиленно-подобострастное поздравление «рыжего черта» Анатолия Чубайса (Сагала) с днем ангела главой Русской Православной Церкви патриархом Кириллом.
     «Свой свояка видит издалека…»
     На фоне вопиющего неравенства и бедности миллионы и миллионы русских людей не могут не испытывать чувство унижения. Многие говорят о том, что чувствуют себя чужими в собственной стране. Все это пагубно влияет на общественное, общенародное настроение.
     «Плачет вся Русская наша Земля, злые роки, судьбу кляня…»
     Сколь ни горько о том говорить – уныние.
     А ведь это грех, Ваше Святейшество!
     Смертный грех!..
     Горькая напрашивается логическая параллель: спасение русских – дело самих русских. Но тут уж совсем приходишь в недоумение: русский народ почему-то не упоминается даже в Конституции Российской Федерации. В статье 3.1 народ России назван многонациональным, в статье 71 идет речь о защите прав национальных меньшинств, а вот понятия национального большинства, то есть русского народа, и статьи о защите прав русского народа – нет. Более того, в Конституции РФ 137 статей, но лишь в одной из них – статье 68 упоминается слово «русский», да и то применительно не к народу, а к языку: «Государственным языком Российской Федерации является русский язык…» Но если государственный язык – русский, значит и государствообразующий народ, очевидно, русский? Что, нечаянное упущение? Или… как понимать? Выходит, прямо говоря, Основной закон России – ее Конституция – ставит вне этого закона основу государства России – титульный, государствообразующий русский народ.
     В этой связи более чем примечателен такой факт. 22 декабря 2002 года на политсовете все того же «Союза правых сил» Анатолий Чубайс и Егор Гайдар провозгласили, что Россия в XXI веке – это «Россия без русских!» Естественно, это вызвало волну протестов русской патриотической общественности, и где-то прозвучало эмоционально-вызывающее: «Россия – для русских!» И тут уже и Президент, что называется, выдал. 23 декабря 2003 года, общаясь с народом в прямом эфире, он еще более эмоционально отрубил: «Тот, кто говорит: «Россия для русских», либо непорядочные люди, которые не понимают, что говорят, и тогда они просто придурки, либо провокаторы, потому что Россия – многонациональная страна».
     Между тем, по данным переписи 2002 года численность населения России составила 142,5 миллиона человек. В том числе великороссы, называемые ныне русскими, составили 115 868,5 тысяч человек, то есть подавляющее абсолютное большинство, которое имеет полное право сказать: да, Россия – для нас, русских. Это, разумеется, не значит, что только для русских, но прежде всего все-таки для русских, строителей, хозяев и защитников своего русского дома, своего государства. Вот ведь и митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн писал: «Россия – государство русского народа». Это же не означает – только для русских, но, право, уж никак без русских.
     Нет, я не расист, не ксенофоб, я не имею никаких предубеждений против любой нации. Полагаю, одно из весомых подтверждений тому – девичья фамилия моей, ныне покойной супруги – Герцберг. Ее отец, мой тесть, из обрусевших немцев, а в Псковской деревне Горончарово, где они жили, их за фамилию еще и евреями обзывали. Ну, а жена, говорят, это для мужа – его половина, и мою семью, стало быть, можно с полным основанием считать интернациональной. Притом вся моя жизнь была посвящена службе в Советской Армии, которая была, как известно, многонациональной. Тем не менее теперь, видя, в каком положении очутился мой униженный и оскорбленный русский народ, я становлюсь все более и более убежденным русским националистом.
     Печально ли, смешно или прискорбно, я в силу этого сразу же автоматически выбываю из рядов многонационально-интернациональной Коммунистической партии и вместе с тем не могу стать правоверным православным христианином, который призван, обязан свято помнить, что «несть ни эллина, ни иудея». И тогда согласно известному Христовому «кто не со Мной, тот против Меня», перерастающего в еще более угрожающее «кто не с нами, тот против нас», я, выходит, чуть ли не враг и коммунистам, и христианам. И у тех, и у других всякий националист – человек недостойный, едва ли не преступный.
      А я – ну, вот ты меня хоть застрели! – стою на своем. Ибо кто бы и что бы не говорили мне о возвышенных идеях интернационализма и так называемой толерантности, то есть терпимости по отношению к людям любой национальности, я – русский и думаю прежде всего о своей русской Родине, о своем русском народе. И кто и что не говорил бы мне о нашем российском федерализме, я отчетливо сознаю, что русские – не только создатели России, но и единственная нация, без которой Россия не могла и не сможет существовать в виде единого государства. И кто и что мне не говорил бы, Русский дух, Русский народ, Русская нация, а не татарская, башкирская или, скажем, еврейская в лице так называемых «правороссов» и прочих Борисов Олигарховичей, объединяет и сплачивает все 160 российских наций, национальностей и народностей.
     Впрочем, понятия «русский народ» и «русская нация» равнозначны. Равно как русский патриотизм и русский национализм. Патриотизм – любовь к своей Родине, национализм – любовь к своей нации. Российской нации как таковой пока что нет, да еще и неизвестно, когда таковая образуется, да и образуется ли. Русские – не «россияне», сколь упорно ни навязывали бы нам это наименование, равно как «россияне», как ни крути и ни верти, – не русские, хотя мы и не спорим против такого называния, покладисто следуя старинному русскому речению: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь, а то там дюже жарко».
     Увы, в печь-то нас, русских, и норовят запихнуть. В так называемый по американскому образцу «плавильный котел». Равно как христиане – в христианский. И уж, казалось бы, за тысячу лет после принятия христианства давно пора бы образовать некую христианскую, что ли, нацию, где ни эллина, ни иудея, – ан нет. Равно как и коммунистам не удалось создать некую предполагаемую ими единую общность – безнациональный советский народ. Так зачем же без конца наступать на одни и те же грабли? Вот уж, действительно, как говорил мой комдив Михаил Андреевич Живолуп, умные учатся на чужих ошибках, а дураки не извлекают уроков и из своих собственных.
     Сегодня это, что называется, модно: задрав штаны, бежать за «цивилизованным Западом». Вот, мол, у них…
     А у них, между прочим, да-а-леко не так тихо-мирно в этом отношении, как кое-кому из «граждан мира» того хотелось бы. Не так давно о провале европейской политики так называемой многокультурности-толерантности (безусловной терпимости к инородцам) заявил президент Франции Николя Саркози. С его подачи во Франции запрещено ношение паранджи. В таком же провале своим  гражданам признались премьер-министр Великобритании Дэвид Кэмерон и канцлер Германии Ангела Меркель.
     «Плавильный котел» и в США, как мы знаем, уже неоднократно взрывался жестокими межрасовыми столкновениями, и теперь вот в «цивилизованной» Европе. Зачем же нас увлекать по этому их скользкому пути?
     Рассуждать о межнациональных отношениях у нас до сих пор для одних считается неприличным, для других – вредным, разрушительным и потому даже запретным. Но запретить, изъять из паспорта графу о национальной принадлежности, как это сделано у нас при Ельцине-Эльцыне, не означает – запретить нацию. Нацию, увы, никакими запретами не запретишь, и никакими декретами не создашь новую. Христианству с его «ни эллина, ни иудея» более двух тысяч лет, а никакой такой христианской нации не получилось. И межэтнических споров-раздоров христианство не устранило.
     Да оно к этому и не стремилось. Наоборот, последовательно создавало и укрепляло сословие пастырей – господ, превращая остальную массу для своего прокорма в безнациональное быдло – покорное и безмозглое стадо овец Христовых. А нация…
     Нация – это, на мой взгляд, нечто необъяснимо-неизъяснимое, иррациональное, как и любовь. По Ключевскому, здесь и там в основе – инстинкт самосохранения. И это особо остро ощущается сегодня, когда перед русскими встал вопрос уже не о том, как жить, а о том, как выжить. И этот вопрос встал уже не только перед русским народом, но и перед всеми другими народами и народностями, населяющими Россию. Ибо если не будет русского народа, не будет и самой России. И это прекрасно понимают наши враги, явные и тайные, явно и тайно обрушивая главный удар на русский народ. Без великого, пока еще – великого, русского народа, другие «россияне» им не помеха, они слишком малочисленны. А вся территория России – огромнейшая и богатейшая Русская земля с ее неистощимыми природными богатствами – это ключ к мировому господству. Ибо кто будет владеть колоссальными сырьевыми запасами России, тот будет владеть миром. Но…
     Как уже давно замечено и отмечено нашими врагами, русских в открытом бою победить нельзя. Ярчайший тому пример – попытка Гитлера, который привел на нас всю Европу, чтобы под корень вырубить русский народ и до Урала заселить Русскую землю «высшей арийской расой» с Запада, а с  Востока до Урала отдать японцам. То есть, правду говорил, кажется, еще Бисмарк, что русских могут победить только русские. Тогда, значит, надо искать другие методы войны против этих непобедимых русских, надо стравить самих русских с русскими… Да еще предварительно ослабить их физически и духовно, если не сломить, то хотя бы приглушить в русском народе его неустрашимый и несокрушимый Русский дух…
     Что, как мы видим, тихой сапой и осуществляется. Как, согласно древнекитайской мудрости, по одной деревне можно обо всем государстве судить так, пожалуй, и по одному нашему древнерусскому Гдову и по Гдовскому району. Что здесь произошло за последние так называемые два «демократически-рыночные» десятилетия? Какой сделан «гигантский шаг в политическом, экономическом и нравственном развитии»? Был в Гдове завод по изготовлению авиационных приборов – закрыт с первых же дней начала «одемокрачивания». Был овощеконсервный комбинат – тоже давно закрыт. Был деревообрабатывающий-мебельный – тоже закрыт. Была птицеферма – тоже давно нет. Был здесь наш авиационный гарнизон – ликвидировали. Ну и так далее.
      А район? Был Гдовский район сельскохозяйственным – теперь поля заросли чертополохом и мелколесьем. Было завидное животноводство – сегодня, по грустной шутке местных остряков, «на всю деревню Чернево – одна корова». Ну и так далее. Зачем работать, зачем вкалывать – Запад нам поможет, Запад нас накормит, завалит и продуктами и товарами любой необходимости. Вы, русские Иваны-дураки, только молитесь усерднее, просите Бога ниспослать милости Господни, и Он ниспошлет. Мы для того и храмов побольше вам откроем, и время для их посещения побольше безработицей предоставим, и даже пособия по безработице на прокорм подбросим. А всякие там библиотеки да дома культуры – на кой они вам нужны! Вон, читайте Библию да Евангелие – и достаточно. И не зря же Спаситель наш Бог Сын Иисус Христос гневался на всяких там книжников да фарисеев, задававших Ему глупые-дурацкие вопросы. Вот и вы не задавайте. Главное – будьте, как дети, молитесь, как дети, верьте, как дети, и все будет в полном ажуре.
      Что, рождаемость резко сократилась? Ну и что? Зачем вам много детей? Много детей – это же знаете как хлопотно! Что, смертность резко возросла? Ну и что? Давно известно – все в землю ляжем, все прахом станем. Что, средний прожиточный возраст мужчины в Псковской области всего лишь 41 год? Ну и что? В XIII веке в 40-летнем возрасте люди были уже дряхлыми стариками, больше-то редко кто жил. Зато вы теперь спокойно можете без особой очередности и младенца в возрожденных храмах крестить, вступающих в брак к венцу повести, и покойника отпеть. Батюшек-попов – их тоже следует жалеть, не слишком загружать церковными требами…
     Я давно уже заметил, что о чем только не передумаешь, идя за гробом близкого тебе человека в похоронной процессии. А потом еще и на панихиде, и на поминках. А потом и на поминках на девятый день, и на сороковой. Молчишь, скорбишь, и какие только мысли непрошенные так вот и лезут сами собой, так и лезут в печально поникшую голову. И о прошлом, и о настоящем, и даже о предполагаемом будущем. Только о будущем разве можно что-то гадать-предвидеть, если и в настоящем-то толком не разобраться…
     Есть у нас, у летчиков, такое понятие в аэродинамике, как потеря пространственной ориентировки. Это когда из-за ошибки в пилотировании или от неожиданного удара воздушного шторма, самолет срывается в штопор или, как будто могучим взмахом чьей-то злой руки бросает его черт-те знает куда – то ли вкривь, то ли вкось, то ли опрокидывает вверх тормашками и по крутой спирали с захватывающей дух скоростью засасывает в бездну. Еще куда ни шло, если при ясной, солнечной погоде, тут хоть видишь, где земля, а где небо. А вот в облаках…
     Двигатели ревут, от невероятной перегрузки до боли закладывает уши, гудит в башке, в плечи, как дьявольские когти, впиваются привязные ремни, в глазах темнеет, и стрелки пилотажных приборов мечутся, словно рой набросившихся пчел, а за бортом пронзительный свист рассекаемого твоим вышедшим из повиновения, прямо сказать, в такой момент летающим, точнее, – низвергающимся черт-те знает куда крылатым гробом. Но ведь и тут, даже в таком вот критическом, вроде бы безвыходном положении, все зависит от тебя, от пилота. Пилот в переводе с французского – воздушный рулевой. Вот и рули, соображай, выруливай. И выруливаешь. А как же, хочешь жить – умей вертеться, это же, пожалуй, про такое вот положение, когда надо на пределе сил и глазами вертеть, и мозгами, и себя в руках держать крепче, чем вырывающийся из рук вибрирующий штурвал. А вот в жизни… В обычной повседневной жизни, когда вот так теряешь, фигурально говоря, жизненно-пространственную ориентацию, – о, тут, ох, как далеко не всё зависит только от тебя.
     И надо же было мне испытать такое, когда уже и силы не те, и сама жизнь давно не та, которой ты жил и хотел бы дожить отпущенный природой или Богом отпущенный жизненный срок. А тут еще эта писанина. Согласиться писать по заказу – это же значит заранее поставить себя в определенные рамки, в зависимость от заказчика, от его мнений и вероятных возражений. Матушка Марина вроде характером покладиста, и все же, все же…


                Зачем пишутся книги

     И все же возражения от нее последовали. Да и не только от нее. Что-то около месяца спустя она приехала ко мне с целой делегацией заинтересованных доброжелателей.
     – Почитайте, что там у вас получается. Ну, хотя бы так – отрывками…
     Я почитал. И… Ну вот, пожалуйста, я же так и знал:
     – Нет, что вы! Вот этого, как на базаре разговор был, не надо. Да, может, и про казацкую плеть… А уж про евреев… Ну зачем про евреев? Почему вы их так не любите?
     – Ну, уж извините, по моему разумению, если писать, то писать правду. Это, если хотите, дело моей совести. А насчет евреев… С чего вы взяли, что я их не люблю? То есть, кого-то из них – да, не люблю, но в целом весь их народ больше, чем люблю, – жалею. Сострадаю.
     Апостол Павел когда еще в Послании к Римлянам писал: «…не все те Израильтяне, которые от Израиля» (9. 6).
     А вы только посмотрите, вникните, что получается. Кучка каких-то там древних-предревних еврейских нелюдей вынудила Пилата распять Христа, так ведь не весь же еврейский народ того требовал. А сколько они потом от него натерпелись? Да и весь их народ и до сих пор…
     – Из-за кого, из-за Пилата?
     – Почему из-за Пилата? Из-за Христа. Он же Своим всемогуществом весь еврейский народ на веки вечные на вечные мучения обрек. Так и пошло из рода в род, из века в век, из поколения в поколение – евреи Христа распяли, такие-сякие, этакие-разэтакие! Презирай их, мучай, терзай, бей… Вплоть до гитлеровского Холокоста. Шесть миллионов…
     – Ну, не совсем так. Есть другие данные. И потом – а сколько наша страна потеряла? И вообще… Мы же про отца Михаила…
     – Да, но отец Михаил кому служил? Разве не Христу?
     – Вы как-то странно…
     – Но Бог – это Правда.
     – Да, Бог – это Истина. Бог – это Справедливость. А тут посмотрите, при жизни про отца Михаила много напраслины было… Потому что его архиепископ Евсевий за независимость не любил. А уж архимандрит Лев из Прибужа… Вот, посмотрите, какая про него книга толстенная, и в ней что? В ней черным по белому о том, что это архимандрит Лев храм в Гдове построил. А отец Михаил, вроде, как и ни при чем. Разве это справедливо? Это же неправда!..
     – Да, и вот еще справочник «Псковская епархия». И здесь – тоже всё неправда. Вот, читайте: «Инициатором воссоздания древнего собора был архимандрит Лев Дмитроченко… Построенный им собор – лучший памятник этому замечательному батюшке». Вы видите, что получается? Получается, что это не храм Божий, а памятник он себе возводил. Да и не он строил-то. Все заботы, все труды по строительству отец Михаил на себя взял… Зачем же так-то?..
     – Матушка Марина, – спрашиваю, – вы что-то от церкви, от Епархии получаете? Пенсию? Какую-то помощь?
     – Да нет, мне же не положено. Просфоры вот для храма пекла, подрабатывала. Огород свой, вы же знаете. А теперь вот, благодарение Богу, дочь родила, я – в няньках. А что?
     – Рад за вас. От души поздравляю! Но рукописи своей вам не дам.
     – Почему?
     – Иерея Павла Адельгейма знаете?
     – Да. Ой, ему, бедному, досталось. Сколько же он претерпел.
     – Ну вот. С отцом Михаилом мы сколько рядом прожили? Больше двадцати лет. Едва ли не четверть века. Так что написать о нем – это мой долг. Но писать полуправду… Полуправда, говорят, та же ложь. Даже хуже. Зачем же вам еще и из-за меня неприятности?
     – Да, – усмехается, – не зря же батюшка говорил – бунтарь вы. Ну что ж, воля ваша…
     С тем и расстались. А мне опять затылок скрести. Беру названные книги, читаю. Вот – в твердой, что называется, гламурной твердой обложке в глянце с портретом архимандрита Льва Дмитроченко с заглавием «Ратник духовный». Автор – Игорь Изборцев. Любопытно, любопытно, насколько слышал, кажется это сотрудник Псковской Епархии. И книга солидная – 327 страниц добротной, высшего качества бумаги. Год издания – 2010, и еще пометка – «издание второе, дополненное». И тираж по нынешним временам немалый – 1000 экземпляров. И действительно со страницы на страницу слащавые, взахлеб похвалы, елей и дифирамбы архимандриту Льву Дмитроченко. Он и инициатор, он и отваливший вон какую сумму на строительство, он же и строитель возрожденного в Гдове Свято-Державного Димитровского собора.
     А уж документов-то, документов! Тут и договора на оказание посреднических услуг Кохтла-Ярвеского кооператива на поставку церковного кирпича, и расписки о получении денег, и платежные ведомости на выдачу зарплаты, и согласования о стоимости работ – не повесть, а прямо-таки нечто вроде обвинительного следственного дела на подсудимого протоиерея Михаила Женочина, который чего доброго вдруг явится с того света и затеет судебную тяжбу. И зачем мне все это, мне, так сказать, стороннему читателю? Как будто и меня вовлекают в свидетели или в третейские судьи между двумя попами, причем поскольку их давно уже нет в живых, то, значит, на посмертный и потому, выходит, вечный нескончаемый суд.
     Спрашивается, а зачем? А затем, видите ли, чтобы доказать и показать, сколь благороден архимандрит Лев Дмитроченко и сколь грешен протоиерей Михаил Женочин. Право, прости им, Господи, похоже, не ведают, что творят.
     Бегло читая, на странице 209 натыкаюсь на такие весьма уместные в таком контексте слова: «Чем смиреннее человек, тем он разумнее, чем тщеславнее, тем безумнее…» Адресованы они не конкретно какому-то человеку имя рек, а безотносительно всем и каждому в поучение и назидание. А мне невольно подумалось, что в первую голову надо бы поразмыслить над этими мудрыми словами самому автору и прикинуть, кем же конкретно в описываемой им распре двух священников двигало, да как бы и поныне движет, постыдное тщеславие.
     Вступаюсь за отца Михаила? Да нет, ему, пожалуй, теперь это и ни к чему. Тем паче, что и при жизни он уклонился от спора с архимандритом Львом. А вот за матушку Марину – обидно. Ведь так или иначе и на нее ложится тень нехороших подозрений. Небось, тоже причастна. Муж да жена – одна сатана…
     Не скажу, что я никогда не спрашивал протоиерея, что же и как было на самом деле. Ходят же, дескать, слухи, что как, мол, не погреть руки возле таких денежек. Отец Михаил невесело усмехнулся:
      – Каждый ведь мерит на свой аршин. А я, знаете, может это громко прозвучит, но… Словом, я мальчишкой еще, школьником будучи, призвание в себе почувствовал… Понимание, не корысти ради. Пушкин подсказал. Помните… – И он негромко, но с чувством продекламировал:
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, Отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!..
     – И еще знаете, – помолчав, продолжал он, – был и остается для меня примером священномученик Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский. Его в 1922 году большевики расстреляли. Ну вот… А мне в душу врезалась его заповедь: «Не надо себя жалеть для Церкви…»
     – О, интересно. А я такое у Максима Горького читал. Только у него не про церковь, про людей. Помните, как Данко воззвал: «Что сделаю я для людей?..» И сердца своего не пожалел, жизни своей не пожалел ради жизни своего племени. И потом Горькой тоже как заповедь всем нам написал: «Да здравствуют люди, которые не умеют жалеть себя!..»
     – Вот видите – вы меня понимаете… Атеист, а – понимаете. А он…
     – Да удовлетворите вы его самолюбие! – посоветовал я. – Подчеркните его участие в возрождении храма как-нибудь публично. Ну, скажем, статью напишите.
     – Но он же не один деньги дал… А он все только «я» да «я»…
     – Так вот правду и напишите…
     И отец Михаил написал. Его статья под заголовком «Воссоздание Гдовской Святыни» была опубликована в журнале «Санкт-Петербургские Епархиальные ведомости» (вып. 32, 2004 г.), где и было подчеркнуто, что при сборе средств на воссоздание храма в Гдове «самую большую материальную помощь оказал архимандрит Лев (Дмитроченко)». Но тому, прямо скажем, тщеславие, себялюбие, жажда личной славы затмила всё, затмила правду. Да ладно бы только ему. Отец Михаил давно уже почиет вечным сном у алтарной стены возрожденного им собора, а в Псковской Епархии выходит книга за книгой, где над аннотацией значится: «По благословению Высокопреосвященнейшего Евсевия, митрополита Псковского и Великолукского», а в тексте неправое возвышение архимандрита Льва Дмитроченко во имя умаления протоиерея Михаила Женочина.
     «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно», -- как сказал некогда Лермонтов. Мне-то, атеисту, смешно, а каково верующему видеть, что его духовные пастыри, оказывается, мягко говоря, вздорят, не ладят, грызутся между собой не во имя правды, а из личного тщеславия, во имя лжи.
     Явно сознавая, что шила в мешке не утаишь, что ничего нет тайного, что не стало бы явным (Мф. 10.26), автор елейно-слащавой и вместе с тем, мягко говоря, лукавой книги «Ратник духовный» строжайше предупреждает предполагаемых критиков:
     «Следует обратить внимание на то, что проповедь церковная обращена прежде всего к чадам Церкви, кто принял Святое Крещение и тем самым обязался жить по заповедям Христовым. Но восстают против слова духовного назидания, как правило, люди, не имеющие к Церкви никакого отношения или давно уже утратившие с ней всякую связь» (с. 153).
     А я вот читаю эти, по мнению автора, высокоумные сентенции, и мне уже не то что грустно, а и вовсе тоска смертная нападает. Мне, значит, уже заранее затыкают рот, если я, чего доброго, отважусь сказать нечто против неправедности, случившейся в Церкви. Поскольку, видите ли, проповеди церковные обращены не к таким, как я, невоцерковленным чадам. А мне-то, олуху такому, казалось, что проповеди церковные должны быть обращены ко всем. И, пожалуй, к невоцерковленным еще в большой мере, дабы просветить нас, неразумных, а не выказывать к нам этакого вот  высокомерного пренебрежения и отстраненности.
     И я, то ли колеблющийся атеист, то ли пока что невоцерковленный нерадивый мирянин, коему до Бога высоко, а до царя далеко, поскольку живу в провинциальном захолустье, с горечью вздыхаю. Мои ближайшие духовные пастыри, добровольно взявшие на себя роль духовных просветителей, должны, на мой взгляд, прежде всего сами подавать мне пример праведности и благочестия. Ибо известно же: единожды солгавший, кто тебе поверит! А они, эти мои батюшки-наставники, оказывается… Ведь не такая уж и бездумная, слепо доверчивая у них паства. И к тому же тут вот какая беда: если между ними, нашими ближайшими пастырями, перепалка, грызня, разлад, то не с этого ли и начинается раскол и в самой Церкви, и в пастве, да и всего общества – снизу и доверху?
     Вот ведь что встает, вот как аукается, казалось бы, сугубо частный, далекий от столь высоких материй спор о каких-то там рублях, затеянный досточтимым архимандритом Львом Дмитроченко и раздутый затем не только обывательской шатией-братией до непристойных масштабов, но еще и многотиражными книгами «По благословению» высокопоставленного архиерея. Читал, читал, значит, поскольку благословил, а вот благословил же. Поощрил. Вдохновил. Одобрил.
     И тут мне, литератору, тоже пишущему книги, нельзя лишний раз не задуматься над тем, а зачем они пишутся, эти наши книги, зачем читаются? Ну, вот я сам, например, как читаю книги других авторов, зачем? Разве от нечего делать, ради праздного развлечения? Нет, конечно. Мне хочется что-то новое для себя узнать, найти подтверждение своим мыслям, а больше всего пополнить свои познания, постичь мысли более мудрые, нежели те, что имею сам. А если читаю художественное произведение, то так или иначе мысленно прицениваюсь к выведенным в нем героям и персонажам, невольно примеряюсь к ним. Прицениваясь, как бы повел на их месте сам, кому хотел бы подражать, на кого равняться.
     Ну вот, скажем, читая про архимандрита Льва Дмитроченко, хотел бы быть таким, как он? Что ни говори, вон какая толстенная книга ему посвящена. Да еще издана по благословению столь высокого церковного иерарха. Тем самым мне говорят: вот кому надо следовать, вот у кого учиться жить, вот с кого надо пример брать! А я… А мне, увы, не хочется.
     Еще с далеких школьных дней врезались мне в память, запали в душу слова – назидание великого нашего русского полководца Александра Васильевича Суворова: «Возьми себе в пример героя, иди за ним, учись у него, догони его, поравняйся с ним, обгони его – слава тебе!» Нет, такой славы, какую раздул явно незаслуженно архимандриту Льву автор книги «Ратник духовный», мне не хотелось бы. Это же, вспоминая Пушкина, хочется сказать, скупой рыцарь. Да еще сверх всякой меры себялюбивый, тщеславный. Проповедовал: если творишь милости, то твори втайне, а сам…
     Впрочем, ладно, автор, может, увлекся, ошибся, а благославляющий его владыка, недосмотрел, или просто из личных симпатий-антипатий благословил. Кто их знает, как говорится, – Бог им судья. А если уж думать о воцерковлении и постигать веру Христову, то у кого же и не учиться, на кого прежде всего и равняться, как не на Самого Христа. Так вот воспарила моя мысль. Воспарила, да тут же, увы, еретически и осеклась, еретически меня, закоренелого атеиста вопросила: «Что, неужто ты хотел бы быть таким?..»
     И опять – Евангелие, все четыре, и опять чтение, раздумья, сомнения, и – ни в зуб ногой, ни куда-то там пальцем. Ибо и Евангелий, оказывается, было написано разными авторами не четыре, а много больше, едва ли не около трех десятков, просто церковники отобрали из них всего четыре, как более-менее удобоподходящие. Но и написаны они, эти четыре, уже много лет спустя после смерти Христа. Да еще и неизвестно, был ли такой в действительности, или не было. Одни исследователи говорят, что да, жил такой, другие утверждают обратное.
     Суть в том, что в древних исторических источниках до 68 года нашей эры об Иисусе Христе как реально существовавшей личности упоминаний нет. Первые Евангелия появились лишь много лет спустя, а Богом был объявлен Иисус Христос, как мы знаем, в 325 году на Первом Вселенском церковном соборе в Нике. В 393 году Гинийский синод перечислил 27, а не четыре, как сейчас, книг Нового Завета. Чтобы их «упорядочить», в четвертом веке Византийский император Константин учредил организацию «Корректория» для корректировки всех имеющихся Евангелий. В итоге оставили только манускрипты на греческом языке, самый ранний из которых датируется 331-м годом, а остальные объявлены еретичными и сожжены.
      Такая «корректировка» продолжалась и дальше. Изымали, запрещали, редактировали, «уточняли». Христос – это с греческого Мессия, посланец богов. Его появление еврейские пророки предсказывали еще задолго до нашей эры, когда евреи томились и страдали в вавилонском плену. Вот тогда и появилось предсказание, что придет божественный спаситель, который истребит всех врагов Израиля и наведет на всей земле порядок, то есть даст избранному иудейскому народу счастье и господство над всеми народами мира. И к чему же явление Христа привело? Право, как в издевку над такой вот «пророческой» мечтой, к страданиям еврейства, к отчуждению от него и к неисчислимым жертвам.
     Словом, красивая сказка, да только со страшным трагедийно-кровавым концом. И принес эти нескончаемые муки еврейской нации, как мы видим, еврей Иисус Христос. Что ж, могут горько вздохнуть евреи, в семье не без урода. Но христианство-то говорит обратное: Иисус Христос – Бог Сын, а вот повинный в его смерти еврейский народ – таки-да! Вот какие получаются пасхальные куличи или, может, маца с кровью невинно убиенных христианских детей.
     Захочется ли после этого учиться у Христа, идти за ним, следовать ему, оставив по его повелению своих мать и отца, свою семью, свою нацию, свой родной русский народ? Да упаси Господь!..
     И тут такое вдруг для меня любопытное совпадение. Размышляю обо всем этом, и приходит весьма уважаемый мной журнал писателей России «Наш современник» девятый номер за 2010 год. И в обстоятельном исследовании «Жрецы и жертвы Холокоста» весьма и весьма уважаемого и авторитетного для меня автора Станислава Куняева на странице 130 читаю:
       «Повешенный в Нюрнберге генерал-губернатор Польши полуеврей Ганс Франк, во время борьбы за власть юрисконсульт Гитлера, в своей опубликованной позже книге «Перед лицом виселицы» ясно дал понять, что знал о еврейском происхождении Гитлера… Его ненависть к евреям, возможно, обусловлена психозом ненависти к собственной крови…»
      И далее на странице 133:
     «Маниакальная иллюзия своего мессианства всегда владела сознанием Гитлера. Еще не ставший кумиром Германии, 18 декабря 1926 года на празднике Рождества в одной из мюнхенских пивных он вещал:
     «Рождение человека, которое празднуется сегодня, имеет для нас, национал-социалистов, огромное значение. Христос был нашим величайшим предшественником в борьбе против всемирного врага. Он был величайшим бойцом, какой когда-либо жил на земле. Дело, которое Христос начал, но не докончил, я доведу до конца».
     А ночью потом меня замучила бессонница. Начитавшись такого, попробуй усни. Ум за разум, мозги враскоряку, крыша едет. Кто воскресил распятого Христа, то есть – христианство в России? Так называемые демократы Борисы Олигарховичи. Кто изо всех сил побуждает молиться-креститься перед распятием Христа? Хм, вроде бы наши русские попы. Они, значит, с этими демократами Борисами Олигарховичами заодно. Но крест, на котором был распят Христос, это ведь та же виселица. И на виселицу я должен креститься-молиться? Нет, что-то не то. Известное дело, рука руку моет, попы сверху донизу с демократами власть предержащими сверху донизу христосуются-лобызаются, но еще Пилат от таких решил умыть руки…
     При таком вот сумбуре в башке еще и такое пришло на ум. Более семи десятилетий Бога не было. И ничего, худо ли, бедно ли, жили, всяко было, но не пропали русские люди. Из аграрной страну индустриальной могучей державой сделали, фашистскую до зубов вооруженную орду вдрызг раздолбали, разрушенное войной народное хозяйство в короткий срок восстановили, к звездам начали путь торить, в бескрайние просторы Вселенной. Опять и опять в ушах наш авиационный марш зазвучал:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор…
     И делали! Преодолевали! Без Бога…
     А потом опять появился Бог. Воскресили его. Вернули из забытья. И если «без Бога не до порога», то уж с Богом-то должно все еще лучше пойти. А… что-то не видно того. Двадцать лет уже с Богом… Двадцать лет… Это же четыре советских безбожных пятилетки… А если сравнить нынешние «капиталистически-рыночные» пятилетки с четырьмя советскими социалистическими – в чью пользу сравнение? Разве что…
       Так, так, так… Кто Бога воскресил? Эти, как их, самозваные демократы. Или – как их народ окрестил – демокрады. Так вот они – таки-да! Они в одночасье достигли таких сияющих высот в грабительской наживе, что никаким Ротшильдам да Рокфеллерам и во сне не снилось. Бог, значит, им помог, как о том Эдик Тополь пишет. Рука руку моет…
     Только вот говорить об этом вслух – грех. Великий грех. Ибо, как учил этот их Бог – Иисус Христос, «это оскверняет человека; а есть неумытыми руками – не оскверняет человека» (Мф. 15. 20). Во какой Он был чистоплотный, во какой умный-благоразумный, во какой культурный. Подумаешь важность – мыть руки перед едой. Можно и немытыми, было бы чего побольше в рот загрести…
     Нет, не зря все-таки прокуратор Пилат от такой «благой вести» умыл руки! Не пожелал с такими «чистюлями» быть заодно…
     Эх, не договорил я, не доспорил я с протоиереем отцом Михаилом Женочиным! Правильно он догадывался, что надо Русь из греха вытаскивать, да не до конца додумал, из какого такого греха. Вернее надо было сказать – из невежества, которое дозволяет не мыть руки перед едой. Из дурмана Благой вести. А еще точнее – из дурмана иудейского, как из плена вавилонского или египетского. Из невежества духовного, из закабаления духовного, из плена духовного, в коем вот уже более тысячелетия томится наш многотерпеливый и многострадальный, из доброты своей, из русской покладистости доверчивый русский народ…
     А что до других народов и народностей, населяющих Россию, то об этом лучше меня сказал наш замечательный современный мыслитель Фатей Яковлевич Шипунов:
     «Пусть помнят все нации и племена, исторически связавшие свои судьбы с русской нацией, что, отделившись от нее духовно и политически и попав неизбежно в грозные бури будущего, они станут обреченными и только вместе с восставшими из тяжкого бедствия русскими способны будут творить Духовный Акт всемирного значения, не теряя своей самобытности и самодеятельности» .
     Потом, намаявшись, наворочавшись с боку на бок, кажется, я все-таки вздремнул. И приснился мне сон, вроде я опять на своем аэродроме, опять служу военным летчиком и… взлетаю, взмываю, лечу. И так мне хорошо, так приятно, так радостно. Знаю же, даже во сне помню, что еще в минувшем году последний авиационный полк, базировавшийся на моем аэродроме, что близ Гдова, демократами расформирован, гарнизон ликвидирован, но вот же – лечу, лечу! То ли на самолете за штурвалом, то ли просто так сам по себе – я не пойму, но всем телом своим ощущаю скорость, всей душой радуюсь этому ощущению, но вдруг…
     Ну, надо же, черт побери, облака! Да такие густые, такие плотные, такие непроглядные, и в них – так называемая воздушная болтанка, настоящий шторм. Меня швырнуло, завертело, закружило, и я потерял пространственную ориентировку. Кажется, сорвался в крутую спираль. Растопыриваю руки и ноги, знаю, что при падении без парашюта в небе можно своим телом вот так, руками и ногами управлять. Делал это когда-то, тоже приятно было. Но тут, чувствую, тянет меня не вниз, а вверх. Стремительно тянет, вертикальным воздушным потоком возносит, аж дух захватывает. Все выше, выше, выше…
     А облака-то, облака! Ну и толща – конца и края нет. Чувствую, что по разреженности воздуха и атмосфера давно позади, и тропопауза, и тропосфера, и я уже в космосе. Мечтал когда-то из летчиков в космонавты попасть, да к тому времени, когда стали в космический отряд набирать, у меня, на беду, уже два зуба были запломбированными. А с пломбой на большую высоту подниматься нельзя, в разреженном пространстве зуб от перепада давлений взрывается. Ну, так все же сбывается моя мечта, сбывается. Вот, громоздящиеся до самого космоса облака, – позади, и над головой – Солнце. Ух, красота! Ух, красотища! А рядом с Солнцем…
     Я сразу узнал, вернее, понял, догадался, кто это. Это – Бог. И я знаю, что это – Бог Род. Солнце – это Бог Ярило, а он – рядом с ним. Это наши славяно-русские языческие Боги – Бог Ярило и Бог Род. И так тепло мне, и так на душе легко, так радостно! Это же мои родные, русские Боги! И это неправда, что возле солнца такая страшная жара, от которой у мифического Икара сразу расплавились крылья, и он упал и разбился. Они же – Бог Ярило и Бог Род – для меня свои, они меня в обиду не дадут! И лица у них вон какие – по-русски добрые, по-русски приветливые. Только почему-то молчат, безмолвствуют. Видимо, я еще слишком далеко от них, они же вон на какой высоченной высоте. Ну, сейчас, сейчас, вот посильнее взмахну руками, и…
     Взмахиваю, изо всех сил взмахиваю, и…
     И просыпаюсь. Такая досада! Ну не передать. Ну да ладно, я их все-таки видел, я убедился, что они есть. Скажете – это всего лишь сон? Скажете, что верить в сны для христианской церкви грех? Да слышал, слышал, знаю. Но…
     Периодическая система элементов, над составлением которой наш великий выдающийся русский химик и философ Дмитрий Иванович Менделеев безрезультатно бился на протяжении многих и многих лет, в ее полном, гармонически гениальном виде явилась ему во сне.
     Не это ли и есть… Бог?!
     А – Иисус Христос?
     «Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета.
     Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе?.. (Ин. 1. 45, 46).
                Во имя
                Отца и Сына



                Да неужто же и впрямь
                приходил Ты лишь к избранным
                и для избранных?
                Но если так, то тут – тайна,
                и не понять ее.
                Федор Достоевский.

                Неведомая телепатия

     Голодной куме – хлеб на уме.
     Так и мне. Сколько лет прошло с тех светлых дней, когда крутил, бывало, крутые виражи да мертвые петли, а все рука сама собой к штурвалу тянется. Не наяву, так хоть во сне.
     И даже стишонки этак с грустинкой усмехаются:
Ночью всем кому-то что-то снится.
Хлеб – куме, а куму – нежный взгляд.
А пилотам снится, словно птицам,
Что они летят…
     Ну что ж, не наяву, так во сне. Птицей – в небо, молнией – сквозь тучи, метеором – в космос, а душой…
     А душой – к Богу!
     К своему. Языческому. Родному.
     И я ведь его увидел! Узрел. Так что вполне можно бы и точку поставить. Завершающую. Многозначительную.
     И бравурно зазвучали в памяти будто специально для летчиков написанные строки Максима Горького:
     «Рожденный ползать летать не может… Я храбро бился… Я видел небо. Ты не увидишь его так близко. Эх, ты, бедняжка!..»
     Это я отцу Михаилу так сказал бы сегодня после моего приятного сновидения. Вот так-то, сказал бы я ему, понял, батюшка-поп? Вот так-то. Но…
     Но – увы, увы! – отец Михаил, Царство ему небесное, давно уже приказал мне долго жить, почил в Бозе, ушел в мир иной. И мне по-иному подумалось вдруг о наших с ним спорах-раздорах. Разве кто-то из нас кого-то победил? Разве кто-то кого-то в чем-то переубедил? Да ни в зуб ногой, ни по лбу кочергой. В лучшем случае можно сказать, что каждый остался при своем мнении, при личных интересах. Проще говоря, вроде как «ничья» у нас вышла.
     Что же, на всё, как сказала матушка Марина, воля Божья. И я уже почти смирился с роковой неизбежностью. Сожалел, конечно, что не договорили, не доспорили, да что ж поделаешь. А вот он…
     А он-то, выходит, не успокоился, не смирился, если даже откуда-то оттуда, из неведомого нам Царствия Небесного стал какие-то намеки подавать. Когда матушка Марина мне сперва во сне, а затем и наяву пришла с просьбой написать о нем, это ведь определенно он ее надоумил. Какой-то такой, видать, нам неведомой телепатией. А потом, когда я начал было писать да бросил, вдруг еще и сам ко мне заявился. Спишь, мол? Не спи! Пиши, значит. А это как расценивать, как понимать? Да, пожалуй, логически однозначно: давай, мол, додумай, чего мы не додумали, о чем не доспорили. Да и напиши.
     Вот это-то как раз и странно. С чего бы это ему и там неймется? Знает же, распрекрасно знает мою приверженность мудрым словом Александра Невского: «Не в силе Бог, но – в правде». И если, зная это, так долго споривший со мной отец Михаил побуждает меня все-таки продолжить наш спор в моей книге, то тем самым он ведь как бы загодя соглашается с тем, что я напишу. То есть он по существу теперь уже во всем согласен со мной? Не я с ним, а он со мной?
     Вот так штука! С чего бы это, а? Уж не разочаровался ли в том, чему всю жизнь  верой и правдой служил? Или ему там, в горних высях, что-то пришлось не по нутру? Уж не увидел ли там, что истина не в его христианстве, а в моем язычестве? Не потому ли и требует, чтобы я о наших с ним пререканиях да о моих убеждениях миру поведал?

                Обхохочешься…

     С такой вот обуявшей душу сумятицей и отнес я уже вроде завершенный мой опус на суд и на расправу опытному литературному редактору Эльмире Федоровне Кузнецовой.
     Почему говорю – на суд?
     Да потому, что она, я сказал бы, не просто редактор, а редактор-придира. Въедливый, так сказать, до невозможности дотошный. Как начнет своим редакторским пером твои строки по словечку, по буковке ковырять – на луну взвоешь. А это в наше время, доложу я вам, именно то, о чем любому уважающему себя писаке можно лишь мечтать.
     А почему говорю – на расправу?
     А потому, что на ее боевом редакторском счету при сорокалетнем стаже работы почти две сотни не только изданных книг, но и десятки тех, о которых говорят – зарублены. А еще потому, что в последнее время, насколько мне известно, получить от нее согласие на редактирование рукописей считают за честь не только профессиональные литераторы, но и священнослужители. Ну и…
     Ну и произошло то, что и должно было произойти.
     – Я ведь из глубоко верующих, – слышу. – Воцерковленная. Можно сказать, генетически православная. Бабушка моя… Да и очень многие в нашем русском роду…
     Словом, без обиняков – ультиматум: ереси самой наималейшей не приемлет. Ну, а я – что, тотчас и лапки кверху? Фигушки!
     – У меня, – говорю, – вера тоже наследственная. Истинно наша исконно-посконная славяно-русская – языческая. Так что надо еще посмотреть, чей козырь старше.
    – Вольному воля, – слышу еще более строгое, – спасенному – рай. Не о свободе вероисповеданий речь. Одно дело – ваши философски-богословские устные распри с провинциальным священником, и совсем другое – печатный труд и суд массового читателя. Надеюсь, понятно, к чему клоню?
    – «Когда один человек одержим иллюзиями – это называют умопомешательством. Когда много людей одержимо иллюзиями – это называют религией», – американский философ Роберт Пирсит сказал.
     – «Глас народа – глас Божий», – другой, полагаю, не менее мудрый человек сказал.
     – Одно дело, – в тон ей подхватываю, – сказать ради Иисуса, и совсем другое – ради жирного куса. Одно дело – вера, Бог, и совсем другое – попы, церковники, поповство.
     – Не спорю. Но отец Михаил, насколько я поняла, и там за тебя, такого прыткого, Бога молит.
     Такого поворота мысли я, признаться не ожидал. Это меня не то чтобы смутило, но в некоторой мере озадачило.
     – Мгм, – поперхнулся.
     А она и еще без обиняков добавила:
     – Ну, а что касается твоих языческих трактовок Евангелия, то тут истинно верующий христианин лишь посмеется.
     Лихо она по моему самолюбию тюкнула. Лихо!
     – Да мне и самому иногда смешно, – не без заминки, но и не без ответной шпильки ерничаю, – только…
     – Что – только?
     – Только позволительно ли истинно верующему христианину смеяться?
     – Это что еще за новости? Подначка?
     – Ничуть. Религиозно-философскую работу Василия Розанова «О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира» читать не доводилось? Он там не без удивления сам для себя отметил, что Христос никогда не смеялся.
     – Ну и что?
     – А он вот еще что там пишет: «Я не помню, улыбался ли Христос. Печать грусти, пепельной грусти – очевидна в Евангелии».
     – Но это же нечто совсем иное.
     – Иное, да не совсем. Я ни в коей мере не хочу, да и не могу выставить себя таким знатоком книг Священного Писания, чтобы считать свои суждения истиной в последней инстанции. Но ведь и все якобы не подлежащие человеческому суду догматы Евангелия к таковым тоже не отнесешь. Многое, конечно, можно называть вершинами человеческой мудрости, но сколько же и такого, что вызывает лишь снисходительную усмешку.
     – Пример?..
     – Да сколько угодно. Вот, пожалуйста. «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».
     – Что же здесь смешного?
     – Да здесь-то ничего. Но беда в том, что сам-то Иисус этой своей заповеди, увы, не следовал.
     – Как?!
     – А так. Вот, глядим дальше: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин меня». Соотнесем с выше процитированным и спросим: «А Ты, Господи, Ты, Сын Бога, что сказал бы мне, заикнись я о том, чтобы Ты любил Отца Твоего меньше, нежели меня? Небось, возмутился бы, обиделся. Так что же Ты проповедуешь одно, а живешь, относишься к поучаемым по-иному? «Какою мерою мерите, такой и вам мерить будут», – не Твое ли? Как Ты ко мне, так и я к Тебе. Но Ты же  об этом и мысли не допускаешь.
     И если вспомнить коронное евангельское «возлюби ближнего твоего, как самого себя», то усмехнуться, ну, ей-ей, не грешно. Известно же: всё человечество любить легче, чем одного конкретного человека.
     Зато уж самого себя…
     Ну кто же себя не любит! И Он – не исключение, хотя и Божий Сын. Даже наоборот, в силу этого Он настолько самовлюблен, что просто – ах! И на каждом шагу этим своим божественным происхождением изо всех сил бравирует, тычет нам в нос: знайте, почитайте, преклоняйтесь, веруйте! А не то…
     И здесь столько возникает недоуменных вопросов, что подчас и не знаешь, то ли хохотать, то ли за голову хвататься. Ну, вот, скажем, Он этак важно скромничает:
     «Не принимаю славы от человеков» (Ин. 5.41).
     А я хмыкаю:
     – Ой ли? А зачем же тогда всё «Я» да «Я»? Где? Да сплошь. Вот, пожалуйста:
     «Я есмь хлеб жизни» (Ин. 6.48).
     «Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира» (Ин. 6.51).
     Смешно? Бр-р, не очень. Но что головоломно, таки-да! А далее, видимо, для того, чтобы я не умер со смеху, и того серьезнее:
     «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день» (Ин. 6.54).
     Смеяться, право, не грешно, но тут нечто такое-этакое. Либо за дурака меня, простофилю, держат, либо я и впрямь круглый дурак. Евангелие же все-таки, святая Благая весть. Закон Божий. Не для забавы же писано, не для зубоскальства. А что же тут Божественного?
    Что, некая недоступная моему скудоумию иносказательность? Зачем? Уместно ли в доверительном разговоре собеседника в тупик ставить, бравируя своей великой мудростью? Ведь вольно или невольно меня выставляют неким алчным каннибалом и кровососом. Примитивно мыслю? Так поговори со мной проще, не ломай комедию. А то ведь мне вспоминается подтвержденное многими исследователями «обонятельное и осязательное пристрастие евреев к христианской крови». А тут еще, как на грех, Иисус Христос – еврей. Так не на свой ли аршин Он и меня мерит? Или не прививает ли всем нам, русским, да и всем прочим эллинам это прирожденное сугубо еврейское свойство? «Пиющий кровь…»
     Смешно? Обхохочешься!
     А Он, как влюбленный глухарь на току, – своё:
     «Он сказал им: вы от нижних, Я от вышних; вы от мира сего, Я не от сего мира. Потому я и сказал вам, что вы умрете во грехах ваших; ибо если не уверуете, что это Я, то умрете во грехах ваших» (Ин. 8. 23, 24).
     Уразумели? Внемли и нишкни перед Ним, Всемогущим Сыном Божиим, безоговорочно уверуй в Его Божественное превосходство над всеми, кто «от нижних». Не уверуешь – умрешь в грехах своих.
     А меня и тут усмешка блазнит:
     – Не от мира сего? Это в нашей захолустной Кургановке про деревенского дурачка так говорили. Однако и тому было ведомо, что ячество – плохое качество, а Этому словно и невдомек, знай якает-вякает, да еще и на, якобы противной Ему, языческой подоснове:
     «Доколе Я в мире, Я свет миру» (Ин. 9. 5).
     Солнце, что ли? Ярило?
     «Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец» (Ин. 10. 11).
     Истинно языческое единение с Природой! Он и овцы – одно? Жизнь Свою за овец отдаст, если надо? Нет, смотри, вроде как возражает:
     «Я и Отец – одно». (Ин. 10. 30).
     А-а, понимаю: Отец – это Его Бог Отец. Но богами своих праотцев считали и язычники. Зачем же их обращать в какую-то иную веру, вынуждать любить какого-то иного, чужого Бога? Да и притом даже не Бога Отца, а именно Его Самого – Иисуса Христа, самозвано именующего Себя Божьим Сыном?! И как только Самому не надоест без конца якать? Да еще не стыдясь и упрашивать поверить Ему, уверовать в Него, с обещаниями щедро за то отблагодарить:
     «Иисус сказал ей: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?» (Ин. 11. 25, 26).
     Даже как-то неловко за Него. То уверяет, кричит, орет, что Он – Сын Бога, что Он и Сам – Бог, то вдруг с испугом спрашивает, верят ли Ему, и начинает упрашивать, буквально умолять, чтобы признали, чтобы поверили. Места себе не находит, видя, что сомневаются. То сюда кинется, то туда, то к одному, то к другому, и от волнения, от растерянности нечаянно проговаривается, что не такой уж Он и Всемогущий, каким Себя только что выставлял, и за спину Отца прячется:
     «Кто Мне служит, Мне да последует, и где Я, там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой» (Ин. 12. 26).
     Это и совсем уж по-детски. Как, к примеру, избалованный сынок богача упрашивает не желающих водиться с ним сверстников. Дескать, не отталкивайте меня, исполняйте мои прихоти, и мой папаша щедро вознаградит вас.
     И еще большая щедрость в посулах:
     «Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю» (Ин. 14. 14).
     И в том же роде не смешная ли для взрослого, серьезного вроде  бы мужика промашка:
     «Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди. И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек» (Ин. 14. 15,16).
     То есть невольное признание полной своей беспомощности, полной несостоятельности. Да тут же любой, к кому ты обращаешься, если даже вслух из деликатности не скажет, то про себя в душе лишь с пренебрежением ухмыльнется:
     – И это – Божий Сын? Тоже, как Он уверяет, – Бог?! Ничего не может сам сделать, ничегошеньки. Да при этом еще высокомерно выпендривается: «вы от нижних, Я от вышних».
     Явно спохватясь, что опростоволосился, Бог Сын поспешно изворачивается:
     «Не оставлю вас сиротами; приду к вам» (Ин. 14. 18).
     А чтобы не осмелели да, чего доброго, совсем уж не отвернулись от Него, еще и припугнуть норовит:
     «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают» (Ин. 15. 5, 6).
     Эк раздухарился страху нагнать, а я, олух такой-этакий, опять ухмыляюсь:
     – Но ведь как-то и до Тебя, Всемогущий, до Твоего, то бишь прихода, люди что-то же да делали, и неплохо, вроде бы, делали. Вон и дома, и дворцы, и города, и синагоги, и храмы строили, и хлеб сеяли, и урожаи собирали. И ты уж прости-извини, Господи, и детей делали. А Ты? Тебе уж на четвертый десяток перевалило, а у тебя ни кола, ни двора. А Ты еще лезешь меня учить уму-разуму!
     Конечно, Твои слуги-прислужники могут возразить, что тут, как и в иных Твоих поучениях-назиданиях, нечто вроде иносказания, загадки-перифраза, что не каждому дано понять. Что ж, ладно, напрягаю до скрипа свой скудоумный мозг, пытаюсь хоть что-то в этой божественной премудрости уразуметь. А-а, кажется, что-то начинаю кумекать! То, что «пребывает во Мне и приносит много плода», это…
     Ты уж извини, Господи, первое, что мне, дурню деревенскому, на ум взбрело, это… это семя деторождения! Но Ты-то таковым быть не можешь, у Тебя-то у Самого дитяти ни единого, увы, нет?!
      Тогда, знаешь что? Тогда, пытаясь рассуждать более возвышенно, предполагаю, что это – мысль. А что еще, пребывая во мне, может приносить много плода? Одна мысль рождает другую, другая – третью, и так далее – много мыслей, а мысли, множась, рождают истину, идеи. А к ним я могу воспринимать мысли еще и от других людей – извне. Отсюда – метафора: «кто во Мне, и Я в нем». Только зачем же так витиевато, так заковыристо?
     Стыдно, конечно, что при моей провинциальной серости многое, ну, никак не укладывается в моей тупой башке, да тут уж ничего не попишешь. Терплю, смиренно морщу лоб в потугах дойти до сути. Итак, Ты – Истина во Плоти. Ага, Бог! Но ведь истина – это правда, это идеал добра и справедливости. И если эта Истина – Сам Бог, то, значит, Истина Самая Истинная, Абсолютная, и в таком разе она должна быть проста и понятна всем людям без исключения, независимо от уровня их образования. Не зря же сказано, что все гениальное – просто.
     И вообще, не все же такие умные-благоразумные, чтобы Твой краснобайский выпендреж с полуслова на лету постигать. Ну, так и снизойди, объясни, растолкуй, если Ты и вправду желаешь нам добра и хочешь, чтобы мы в Тебя уверовали. А Ты…
     «И, приступив, ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано. Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф. 13. 10-12).
     Ха-ха?
     Ты уж как хочешь гневайся, наш Высокомудрый, Благонравный, Праведный и Милосердный, но это же, по моему захолустному разумению, чистое наплевательство и глум над «нижними». Дескать, коли им не дано ума-разума, чтобы Мое ораторское краснобайство понимать, то и чихать Я хотел на них с высоты Моего Царствия Небесного, ибо у них от этого и последний умишко отнимется.
     И еще после этого обижаешься, что Тебя не понимают. Да еще и всякими разными карами грозишь и непотребными словами обзываешь:
     «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников» (Мф. 23. 29)
     Разрази меня громом небесным, не понимаю, за что такой гнев.
    А далее – и того злее:
     «Змии, порождения ехиднины! Как убежите вы от осуждения в геенну?» (Мф. 23.33).
     Нет, улыбаться, как заметил В.Розанов, Иисус Христос не намерен. И невольно вздохнешь:
     – Господи! И это – святое благовествование?!

                На халяву в рай

     И опять невольно усмехнешься. Может, смотреть надо иначе? Может, суть в том, что слово «благой» имеет двойной смысл, выражает два противоположных качества: хороший, добрый, благовоспитанный, благоразумный, доброжелательный, и обратное – взбалмошный, суетливый, крикливый, полоумный, упрямый, злой. А если взять существительное, от коего образовано это прилагательное, то есть слово «блажь», то тут и того веселее: дурь, дурость, притворная дурь, вздор, временное помешательство. Отсюда же «блаженный» – уродливый, юродивый, малоумный, дурачок.
     По В.Далю, «благовествовать» – возвещать радость, сообщать людям радостные вести. А что радостного сообщает нам Святое благовествование Иисуса Христа?
     –  Да ничего! – испуганно рвется из глубины души. – Ничего!
     Но не будем спешить. Семь раз отмерь, один раз отрежь. Вновь и вновь листаю, пытливо всматриваюсь в знакомый текст, вчитываюсь.
         Достоевский, отбывая ссылку, имел возможность читать там одну-единственную книгу – Евангелие. Так он в итоге содержание наизусть знал, а все равно всю жизнь сомневался в существовании Бога. Примерно то же самое говорил и Лев Толстой: «Что я верю в какого-то Бога, это я чувствую, но в какого – это для меня темно».
     А ведь Святое благовествование Иисуса Христа – это лишь одна на все лады варьируемая и бесконечно повторяемая весть: Я – Сын Божий, Отец и Я – одно, стало быть, кто Я? Я – Бог! То Он в Галилею идет, то в Иудею, то в Самарию, то в землю Геннисаретскую, и везде и всюду, в селениях и на берегу моря, на городских площадях перед толпами народа и в синагогах – все одно и то же твердит. И как гневается, как негодует, если не верят, – до истерики:
     «Горе тебе, Хоразин! Горе тебе, Вифсаида!» (Мф. 11. 21).
     «И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься…» (Мф. 11. 23).
     А особенно не взлюбил почему-то иудеев, первосвященников и книжников. Почему? Я, скажем, сам числю себя большим любителем книг, тоже, значит, книжник, и рассуждаю на свой лад так. Почему бы, думаю, именно с книжниками и не поговорить более обстоятельно, как с людьми сведущими? Да, впрочем, и со всеми. Если ты такой умный, тебе ли не знать, что кому больше дано, на том прежде всего и ответственность, с того больше и спросится. А Ты?
     «Иисус отвечал им: много добрых дел показал Я вам от Отца Моего; за которое из них хотите побить Меня камнями?» (Ин. 10. 32).
     За все время долгой, затянувшейся распри первый, заметим, вроде бы спокойный, по-деловому важный, даже, скажем так, важнейший для Самого Иисуса Христа вопрос. И разговор, кажется, наконец-то завязывается взаимоуважительный, корректный.
     «Иудеи сказали Ему в ответ: не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом» (Ин. 10. 33).
     Что называется, истинно – в точку. Четко, напрямую, без обиняков. И здесь, как мы видим, самый острый момент, кульминация Его непримиримого противоборства с евреями.
     «Иисус отвечал им: не написано ли в законе вашем: «Я сказал: вы боги»…» (Ин. 10. 34).
     Судя по тому, что после этих слов иудеи ринулись на Него, чтобы учинить над Ним расправу, Он сказал нечто для них более всего возмутительное, даже, наверно, оскорбительное, но Он, благодаря своему особому дару «уклонился от рук их». Вот это-то и непонятно. Если Ты обладаешь даром такого всемогущества, чтобы быть неприкосновенным, сделай так, чтобы довести разговор до конца, до полного выяснения вопроса. А Он ведь, по существу, от этого опять уклонился. И мне (очевидно, потому, что я не еврей)  совершенно непонятно, в чем же тут суть.
     Странно. Казалось бы, если Он – Сын Бога и, по Его словам, Сам – Бог, то должен превосходить книжников и всех прочих иудеев не только физической силой, но и благовоспитанностью, и высшей степенью благодати. Увы, о таком говорить не приходится. В проповедях, спорах Он позволяет себе прибегать и к грубостям, и даже к высокомерному хамству, как, например, с женщиной хананеянкой (Мф. 15. 26), и даже к рукоприкладству, как при изгнании совершенно вроде бы мирных торговцев голубями и менял из храма (Мф. 21. 12).
     А после этого как мечтать о любви к Тебе? Известно же: как аукнется, так и откликнется. А если иметь в виду хулиганство, то можно сказать и так: посеешь ветер – пожнешь бурю. И пусть в цепи других Его деяний это были всего лишь единичные поступки, известно и то, что одна ложка дегтя портит всю бочку меда.
     Не говорю уж о том, что принуждением, а тем паче угрозами или обещаниями щедро заплатить уважения к себе не добьешься. Искренней любви не купишь ни за какие деньги, и насильно мил не будешь. А Ему и это словно бы невдомек. Он, похоже, настолько самовлюблен, что лишь растерянно недоумевает: как же так, Я такой хороший, такой замечательный, а Меня не любят и уверовать в Меня не хотят!
     Как тут в очередной раз не хмыкнуть: и это – Сын Бога?! И это – Бог?!
     Вообще при самом беглом прочтении Святого благовествования нельзя не подивиться тому, как в проповедях Иисуса Христа противоречиво переплетаются взлеты духа, взлеты мысли к вершинам человеческой мудрости с нравственными срывами до глубин человеческой низости и коварства. Ведь Он, то ли Сам не замечая того, то ли преднамеренно, постоянно норовит ошарашивать внимающих Ему парадоксами таких суждений, где многое попросту не вяжется с элементарным житейски-здравым смыслом. Начиная с того, что если с тебя сняли верхнюю одежду, то отдай грабителю и последнюю рубаху, и кончая призывом не утруждать себя заботами о завтрашнем дне.
     Сколь ни отмахивайся, в сознании все больше и больше закрадывается подозрение в том, что Он то ли блаженный, в смысле – юродивый истинно, то ли юродствует с умыслом, чтобы запутать, сбить внимающих с толку, одурачить, и тем самым заставить уверовать в Его божественное над всеми превосходство. А это, так или иначе, рано или поздно ведет к полной утрате доверия.
     Изо всех своих неуемных сил порываясь доказать, что Он – Сын Бога и Сам – Бог, Иисус Христос особо подчеркивает иудеям, что он совершил много добрых дел. Действительно, в Евангелии таковых перечислено с преизбытком. Да еще каких потрясающе невероятных, которые иначе как чудесами и не назовешь. Так, скажем, в Кане Галилейской на свадьбе превратил воду в вино. В пустыне возле моря Галилейского семью хлебами и несколькими рыбками накормил четыре тысячи человек. В окрестности Тиверды пятью хлебами и двумя рыбками – уже и все пять тысяч «насытил», как подчеркнуто в Евангелии, «кроме женщин и детей» (Мф. 14. 21). То есть, если мужиков-едоков кто-то там догадался, на всякий случай, видимо, для истории, подсчитать, то на учет всяких там баб с оравой сопливой ребятни нечего и время тратить.
     Что тут скажешь – восхитительно! От удивления дух захватывает. Из чудес чудо. Вот бы нечто в природе такое сотворить, чтобы люди и вообще никогда в пище недостатка не имели. Но далее такой вдруг разочаровывающий казус:
     «Поутру же, возвращаясь в город, взалкал. И, увидев при дороге одну смоковницу, подошел к ней и, ничего не найдя на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек. И смоковница тотчас засохла» (Мф. 21. 18).
     Что стряслось? Что такое? Евангелист Марк уточняет:
     «…Ибо еще не время было собирания смокв» (Мк.11. 13).
     А он что же, такой божественно мудрый, не знал этого? Или, крепко проголодавшись, от неуемной злости рассудок потерял? Зачем бы, спрашивается, ни в чем не повинное дерево губить? Если уж Ты такой всемогущий, то почему бы и смоковницу, инжирное дерево, то бишь, живительными соками не напоить, чтобы плоды на нем сразу в изобилии дозрели?
     Между тем ни Ему, ни шедшим с Ним ученикам никаких таких вопросов и в голову не пришло. Наоборот, и  ученики сотворенному чуду восхитились, и Он пуще прежнего Собой возгордился.
     «Иисус же сказал им в ответ: истинно говорю вам: если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то, что сделано со смоковницею, но, если и горе сей скажете: «поднимись и ввергнись в море», – будет» (Мф. 21. 21).
     И как на такие трали-вали смотреть? Ахать от изумления? В восторге закатывать глаза и падать пред Тобой на колени: истинно – Бог?! Брось, знаем, слышали-читали: «По моему хотенью, по щучьему веленью». Но если Ты истинно столь сказочно могуч и доброжелателен, то почему бы не помыслить об ином? Ну, к примеру, об орошении засушливых земель. Р-раз! – единым махом гору поперек реки, и зацвели в пустыне сады, и заколосились урожайные хлеба. А?
     А получается, Ты и сам чураешься праведного труда, и Апостолов, и всех иных последователей Твоих от такого отвращаешь.
     Что, не так? А куда Ты, спрашивается, их за собой повлек? Некоторые рыбачили, да и другие, надо полагать, не баклуши били, мужики-то все вон какие – дюжие, что называется, в самом соку, в цвете лет. Вот и сколотить бы из них промысловую рыболовецкую бригаду. Или, поскольку Ты сын плотника и с плотницким ремеслом, надо думать, с детства знаком, то, скажем, строительную артель. А Ты?!
     О! Ты их числом 12 Своими Апостолами назначил. Попросту говоря, вменил им в обязанность помогать Тебе проповедничать. А еще проще говоря – добрым людям мозги пудрить да лапшу на уши вешать, убеждая всех в том, что Ты – Сын Божий, что Ты – Мессия. То есть не просто Иисус, сын плотника Иосифа, а Иисус Христос.
     И чем их на сей великий подвиг подвигнул? А вот как:
     «Проходя же близ моря Галилейского, Он увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сети в море; ибо они были рыболовы. И говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф. 4. 18, 19).
     Занятно, а? Хм, конечно. То рыбку ловили, а тут – человеков ловить!
     «И они тотчас, бросивши сети, последовали за ним» (Мф. 4. 21).
     – Айда! Без лишних разговоров. «Что нам стоит дом построить, нарисуем – будем жить». Без всяких этих – наплевать на них! – надоевших рыбацких сетей. И даже мысли ни у кого не возникло, а годятся ли они в проповедники при их-то, с позволения сказать, рыбацко-сермяжной образованности. Бог не выдаст – свинья не съест.
     И посему не только какие-то там дырявые сети – и дома, и семьи, всяких там поднадоевших жен, прожорливых детишек-ребятишек да престарелых родителей – всё по боку, всё к чертям собачьим, и – вперед! Еще бы! Дело-то вон какое – Божье!
     В дальнейшем таким же манером Он и того больше желающих в охотку лясы точить себе в помощники навербует. Как? А вот так:
     «После сего избрал Господь и других семьдесят учеников, и послал их по два перед лицем Своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти» (Лк. 10. 1).   
     И вот как ничтоже сумняшеся с высоты Своего Божьего величия благопристойности научил:
     «Не берите ни мешка, ни сумы, ни обуви, и никого в дороге не приветствуйте» (Лк. 10. 4).
     Понятно? Что вам какие-то там люди-человеки! Вперед! – и никаких гвоздей, чихать на всяких прочих.
     Да, но в дальних странствиях-путешествиях надо же как-то жить да быть, питаться-одеваться, на ночлег устраиваться. Как?
     А так:
     «Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания» (Мф. 10. 9, 10).
     Что, загадочно? Туманно? Может, как евреям, путешествующим  в пустыне 40 лет, манна небесная да перепела жареные сами будут в рот валиться? Нет, при всей своей благожелательности да благосклонности на такое роскошество Он почему-то не раскошелился. Зачем, если, так сказать, можно и на халяву:
     «В какой дом войдете… ешьте и пейте, что у них есть…» (Лк. 10. 5, 7).
     Ну, а если… Не у всех же у самих хлеб-соль в достатке?
     «Если же придете в какой город, и не примут вас, то выйдя на улицу, скажите: «И прах, прилипший к нам от вашего города, отрясаем вам; однако же знайте, что приблизилось к вам Царствие Божие». Сказываю вам, что Содому в день оный будет отраднее, нежели городу тому» (Лк. 10. 10-12).
     Ни фига себе, а? Приперлись откуда-то двое здоровенных идиотов и давай на улицах и в синагогах глотки драть. Мы, мол, вам благую весть принесли: следом за нами Мессия грядет. Сам Иисус Христос сын Давидов. Собственной персоной. Так что готовьте Ему соответствующий прием. Пышный. Божественно-царский. А нам…
     Ну, и нам, естественно. А как же? Само собой. Какую-нито кормежку-одежку да обувку на дальнейшую путь-дорожку. Что-о? Не хотите? Ну-у, тогда пеняйте на себя, скупердяи-жадюги этакие-разэтакие! За непочтение к нам, Его благовестникам, весь ваш город – дотла! Как некогда Содом и Гоморру!..
     Смотрят старейшины, первосвященники да всякие прочие фарисеи-ротозеи, глазки раскоряча, патлатые затылки скребут. Телефонов-то провести к ним тогда еще не догадались, радио да телевидения не изобрели, этих, как их, сотовых мобильников из-за моря-окияна не завезли, а тут – такая информация. Истинно – благая, так ее перетак. Может, и правда, хрен ее маму знает. Давай лучше ублажим. Ну, от греха подале. Мало ли что…
     И ублажали. В смысле поили-кормили, лучшими яствами потчевали, да еще и на дорожку с собой давали. И, видать, не скупились, если у Иуды вскоре даже ящик появился, в коем он носил общие для Апостолов деньги.
     Такие вот пышки-коврижки за благие делишки. Работать не работали, а ничего, неплохо устроились. Некоторые книжники, правда, долдонят, что Святым Духом сыт не будешь. Дескать, Господь Бог определил всем и каждому в поте лица хлеб насущный себе добывать, и кто не работает, да не ест. Но что с них возьмешь, догматиков. Зазубрили прописные истины, а надо ко всему подходить творчески. Так-то!
     Или вон еще саддукеи и прочие сомневающиеся. Они же никому и ни во что не верят, пока собственными глазами не увидят и собственными руками не пощупают. А сами первыми же навстречу Иисусу Христу кидаются. Валом валят. Тысячами. Чтобы узреть. Чтобы хоть издали подивиться. А повезет – так и дотронуться, коснуться. Хотя бы края одежд Его коснуться, поскольку якобы уже одно прикосновение к Нему чудодейственно от любых болезней исцеляет.
     В Евангелии неоднократно о том сообщается:
     «При захождении же солнца все, имевшие больных различными болезнями, приводили их к Нему; и Он, возлагая на каждого из них руки, исцелял их» (Лк. 4. 40).
     Или еще:
     «Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью; и ничто не повредит вам» (Лк. 10. 19).
     Что ж, в моей глубинно-захолустной лесной Кургановке я не раз собственными глазами видел, как некоторые знахарки заговорами излечивали от укуса змей. Ходили-то мы там по тогдашним временам до самых заморозков босиком, и такое случалось нередко. А еще были так называемые шептухи, которые, шепотком набарматывая что-то, излечивали от различных недугов тяжело заболевших людей и домашних животных. Этих называли ведьмами, так это все оттого, что они знали, ведали нечто такое, что не дано знать другим.
     Налагая руки – одну на голову, другую на ноги – лечил больных широко известный своим целительством Порфирий Корнеевич Иванов. О популярности болгарки Ванги, сирийки Джуны Давиташвили или допущенного демократами-ельцинистами до телевидения колдуна Кашпировского много говорить не приходится, их имена общеизвестны. Но ведь ни они о себе, ни мы о них не говорим, что они – боги. А тут – Мессия, Сын Божий и Сам – Бог!
     Его заступники несомненно ринутся с пеной у рта уверять, что Он же и не такие чудеса мог творить. Он же якобы и слепым зрение возвращал, и немым дар речи, и каких-то там злых духов из одержимых таковыми целыми легионами изгонял, и умерших воскрешал, и даже самого сатану в поединке с ним одолел. А что народу от самых невозможных болезней излечил, так тому и счета нет: тысячи и тысячи по всем городам и весям, где бы ни появлялся.
     Да Он и сам при всей Его достохвальной скромности не стесняется благовествовать о том:
     «И сказал им Иисус в ответ: пойдите и скажите Иоанну, что слышите и видите: Слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют» (Мф. 11. 4, 5).
     Поначалу-то у Него замыслы были не такие уж и глобальные.
     «…Я послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15. 24).
     Но постепенно ободрился, вошел во вкус:
     «Перейдя оттуда, пришел Иисус к морю Галилейскому и, взойдя на гору, сел там. И приступило к Нему множество народа, имея с собою хромых, слепых, немых, увечных и иных многих, и повергли их к ногам Иисусовым; и Он исцелил их; так что народ дивился, видя немых говорящими, увечных здоровыми, хромых ходящими и слепых видящими; и прославлял Бога Израилева» (Мф. 15. 29-31).
     Видите? Сперва – к овцам Израилевым от Бога Израилева, а потом Его странствия распространились вон на какой взором неохватный регион: Галилея, Иудея, Сирия, Самария, страны Гергесинская и Гадаринская, землю Геннисаретскую, побережье моря Галилейского, окрестности Иорданские, Десятиградие, пределы Тирские, Сидонские, Завулоновы, Наффалимовы – и все это пешочком, пешочком на Своих резвых ножках. И на горы высокие, то на одну, то на другую, даже по морю – везде и всюду пешком.
     И повсюду такие же, как и вышеописанная, массовые сцены массовых чудодейственных исцелений.
     Надо полагать, евангелисты еще и не обо всех Его путях-дорогах и благовествуют. Ведь сочиняли-то они свои Святые книги что-то около столетия спустя после распятия Христа. Наверно, что-то и упустили. Да и то сказать, ну-ка собери устно распространявшиеся слухи. Очевидно, тут было уже немало и преувеличенных домыслов, которые с переизбытком поражают воображение. Мыслимое ли дело? Возможное ли? И все это за каких-то три года?! Ой ли! Уж слишком запросто.
     Теперь-то, за давностью времени, что там да как, гадать, конечно, затруднительно. Но тогда-то, тогда иудеи, фарисеи и всякие прочие саддукеи, надо думать, все собственными глазами видели. А чего не видели, по свежим следам проверить могли. Казалось бы, такого целителя да врачевателя дороже золота, как зеницу ока, ценить да беречь надо, а они…
     Странно. Уж на что коммунистические партайгеноссе остервенелыми атеистами были, но ведь не гнушались и к той же Ванге, и к Джуне  Давиташвили на поклон пойти. Как говорится, припрет к заднице – пойдешь. А эти? Или все они искони были такими здоровяками, что никто из них отродясь не болел? Или вообще издревле все там сплошь мизантропы такие, что не только всему роду человеческому, но и самим себе извечно враги?
     Да нет же, конечно, нет, и у них, как и у всех смертных, тоже всяко было. И болели они, и от увечий страдали, и прежде времени умирали, и к Иисусу Христу за помощью обращались. Да только вот ведь незадача какая – не получалось у него в родном краю. Где-то там вдалеке, за лесами, за горами, за реками, озерами да за морем Галилейским – там запросто, а вот дома… Ни в Назарете, где воспитан был, ни для первосвященников, старейшин да книжников – ничего такого убедительно-доказательного явить не мог. Ну, те и взъярились.
     – Э-э, сучий сын, что же Ты нам очки втираешь?!

                Я не Я
     А в довершение к тому и еще катавасия. Иудеи с древнейших времен славились редкостным чувством религиозности. К своему еврейскому Богу им положено было относиться с таким священным трепетом, что даже имя Его ни вслух произносить, ни тем паче писать полностью всеми звуками-буквами не дозволялось. Применительно к русскому «Бог» надлежало писать, к примеру, так: «Бг». А тут вдруг объявляется какой-то самовлюбленный хлюст и…
     «…Будучи человек, делаешь Себя Богом» (Ин. 10. 33).
      Ну, не наглец ли, а? Не мерзавец ли?
     Убить мало!
      И порывались в гневе уже не раз. Из Назарета, в котором был воспитан, взашей вытолкали (см. Лк. 4. 29), по Иудее вскоре и вообще Ему ходить стало опасно, поскольку до того обозлил народ, что «Иудеи искали убить Его» (Ин. 7. 1), и во многих других местах порывались побить камнями, но Он как-то беспрепятственно уходил. По-видимому, обладал даром гипноза.
     И ведь нельзя не признать, что обозлившиеся иудеи были по-своему правы. Если у них испокон был свой Бог, то зачем им какой-то новый? Да еще в лице какого-то вконец распоясавшегося самозванца!
     Кстати, если хотя бы бегло оглянуться на историю еврейского народа, нельзя не подивиться тому, как они только выжили, эти многострадальные иудеи! И не просто выжили – не растворились в рассеянии среди других народов, сохранились как нация. А ведь сберегли себя, выстояли, уцелели. И залогом тому, по мнению исследователей, явилась их верность своему Богу, их трепетно-благоговейная религиозность.
     Еще в 8—7 веках до н. э. иудеи напрочь отвергают все иные культы, всех других богов, кроме Яхве (Иеговы). Затем в 587 году до н. э. их предок Иезекииль провозгласил идею возрождения Израиля с центром в новом иерусалимском храме, восстановленном на месте разрушенного врагами. По его предсказанию основателем этого государства должен стать явившийся евреям потомок царя Давида – Мессия.
     Мессия – от древнееврейского Машиах, что означает ниспосланный богом Божий помазанник, Спаситель, долженствующий установить свое царство навечно. То же с греческого – Христос. Таких спасителей в древние и средние века объявлялось немало, в том числе и у мусульман под именем Махли «посланник аллаха» – Мухаммед». Таким Спасителем для еврейского народа – Христом и объявил себя Иисус, сын Девы Марии, рожденный якобы от Святого Духа и усыновленный плотником Иосифом из галилейского Назарета.
     Естественно, не могли же первосвященники, старейшины и книжники, то есть те, кто в совершенстве знал заповеданный Моисеем Закон Божий, вот так сразу принять на веру наглое самозванство Иисуса. Слишком уж не вязалось это уже с тем, что он сам – еврей. Конечно, в семье не без урода, но тут и хуже того. Не мог, ну, никак не мог истинный богобоязненный еврей объявить себя Богом. Грех это. Великий грех. Тяжкий. Не прощаемый!
     Кинулись наводить справки. И тут выяснилось, что и еврей-то Он того – не из полноценных. Считался сыном Девы Марии и плотника Иосифа из Назарета, а оказалось, что настоящий его папенька – римский солдат Пантера (Пандира). Примайстрячил, сволочь, брюхо доверчивой дурочке – да и дай Бог ноги! Они ведь все таковы, эти оккупанты – «Наше дело не рожать, дунул-плюнул да бежать…»
     Словом, все ясно: ни в мать, ни в отца – в проезжего молодца. Немзер! Подзаборный ублюдок.
     Ни один из четырех евангелистов об этом почему-то не сообщил. Может, не знали. Или, может, сочли факт не существенным. А может, наоборот, понимали, что вот тут-то и зарыта та подлая собака, что вход к правде зло сторожит. Только ведь правду, сколь ты ее не утаивай, все равно не утаишь. Чего не досказали святые благовестники, донесла до нас всезнающая народная молва. Христианские ортодоксы назвали ее анти-легендой, полагая, что и любопытство людское тем будет удовлетворено. Ан нет! Церковь – церковью, поповство – поповством, а предания – преданиями. Шила в мешке не утаишь.
     Равно как и отношение к тем, кто почему-то стыдится и считает должным скрывать свои родословные корни.
     Впрочем, можно понять, почему. Особенно среди евреев. Ибо в Израиле и ныне тысячи и тысячи таких детей, которых официально (официально!) числят «подзаборными». Для их регистрации ведется специальная «черная книга» – одно название чего стоит! В нее заносятся имена тех, кто не имеет права быть «стопроцентным» евреем по крови.
     А повелось это с тех ветхозаветных времен, когда иудеи строго соблюдали закон самоизоляции, чтобы не допустить смешения своей богоизбранности с людьми, почитающими других богов. Для самосохранения, чтобы избежать уничтожения нации, строго пресекалось распутство и прелюбодеяние. И можно без труда представить, какие чувства испытали ортодоксальные первосвященники, узнав о еврейской неполноценности Иисуса Христа. Полукровка, плод греха, а претендует на роль Мессии. И не подыгрывает ли он тем самым своим соплеменникам по линии отца – римлянам?
     Вот это-то и встревожило фарисеев – одну из сильнейших сект в иудаизме:
     «Если оставим Его так, то все уверуют в Него; и придут Римляне и овладеют местом нашим и народом» (Ин. 11. 48).
     А далее – и еще категоричнее:
     «…И не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Ин. 11. 50).
     Это трактуется евангелистом Иоанном, как предсказание о том, что Иисус Христос «умрет за народ». Однако здесь же сообщается, что с того дня «положили убить Его», и поэтому Он «не ходил явно между Иудеями» (Ин. 11. 53, 54).
     То есть, по существу, вопреки якобы творимым Им чудодейственным делам, Ему не верили повсеместно. Что можно проследить по текстам всех четырех Евангелий. Хотя там слишком уж много явно нарочитой, преднамеренной путаницы и противоречий с упором на то, будто Он всегда побеждает в полемике со Своими противниками, споры в итоге выливаются в неверие всеобщее. Начиная с разочарования и отступничества учеников и Апостолов и кончая единодушным «гласом народа» к Пилату. Пилат якобы не нашел за ним никакой вины и хотел отпустить Его, но:
     «Но весь народ стал кричать: смерть Ему! А отпусти нам Варавву» (Лк. 23.19).
     И это притом, что «Варавва был посажен в темницу за произведенное в городе возмущение и убийство. Пилат снова возвысил голос, желая отпустить Иисуса. Но они кричали: распни, распни Его» (Лк. 23. 21).
     Ха-ха?
     Хо-хо-хо! Вся рота не в ногу, один поручик – в ногу! Вот ведь до чего прямо-таки к ряду смешны вести Святого благовествования. Животики надорвешь. В цирк не надо ходить.
     А если без хаханек, либо поручик круглый дурак, либо вся рота круглая идиотка. Ей же, дуре такой, Господь, который Бог Отец, для ее блага, для ее спасения, Сына Своего ниспослал, а она…
     Ну, весь народ, то бишь иудейский, что же, так-то оплошал? Неужели весь народ, прости Господи, оказался таким олухом, что не нашлось в нем, не набралось хотя бы роты, которая догадалась бы, что Иисус Христос и есть тот ниспосланный Богом Мессия, которого в Иудее давно уже с нетерпением ждут?
     А то еще говорят, что если Бог хочет кого наказать, то лишает его разума. Но в данном случае зачем же было Богу Отцу лишать разума избранный Им же в любимчики иудейский народ, для спасения коего Он не пожалел Своего единородного  Сына? Нелогично как-то. Неразумно. Или, может, и Сам малость того – сбрендил? Мало ли что. И на старуху бывает проруха.
     А что касаемо поручика, то бишь прокуратора Понтия Пилата, то, право, не опрометчиво ли думать, что он оказался таким недалеким, таким тупым, ничего не понимающим ротозеем.  Все ж таки правитель Иудеи от Великого Рима. А на такие высокие посты-должности оттуда, надо полагать, дураков не выдвигали. А коли он был не дурак, то, пожалуй, быстрехонько этого умника Иисуса, самозваного Христа, раскусил. И сам об Него, столь божественно мудрого да великого, руки марать не восхотел. «Умыл руки» (Мф. 27. 24).
     Более того, он взял да и отправил Его к царю Ироду (Антипе). Зачем? И к чему это привело?
     Ирод, согласно Евангелию, тому очень обрадовался, ибо давно желал видеть Иисуса, потому что много слышал о Нем и надеялся увидеть от Него какое-нибудь чудо. Можно предположить, что, скорее всего, просил излечить от какой-либо хвори. Есть сведения, что он жестоко болел многими болезнями. А у Иисуса, как всегда, когда очень надо, ну как назло, ни тпру, ни ну! И, разочарованно посмеявшись, вернул Его обратно Пилату. Причем, был почему-то все же благодарен тому за такой знак внимания.
     «И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою; ибо прежде были во вражде друг с другом» (Лк. 23. 12).
     Любопытно, не правда ли? Что тут в подтексте? Уж не в том ли суть, что видели оба, что Иисус Христос не только не вреден для них, а в чем-то даже к их выгоде необходим? Не случайно же, наверно, Пилат изо всех сил старался уберечь Его, спасти от смертной казни.
     Во всяком случае можно лишь поразиться тому долготерпению, с каким он ограждал Иисуса Христа от ярости возненавидевших Его иудеев. Он и в  третий раз созвал «первосвященников и начальников и народ» (Лк. 23. 13).
И сказал, объявил на общем массовом собрании, что вот ни он сам, ни даже Ирод не видят ничего в Нем «достойного смерти» (Лк. 23. 15).
     «Но они продолжали с великим криком требовать, чтобы Он был распят; и превозмог крик их и первосвященников» (Лк. 23. 23).
     То есть дело дошло до распри прокуратора Иудеи с первосвященниками, начальствующим местным составом и массой народа Иудеи. Прелюбопытно! Ведь Понтий Пилат, как известно из истории, был правителем жестоким и коварным, правление его ознаменовалось великими насилиями и казнями. А тут он, гляди-ка, какой добренький да милостивый, закачаешься! Куда добрее и милосерднее самих иудеев по отношению к их Мессии.
     «С этого времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий Себя царем, противник кесарю» (Ин. 19. 12).
     Надо же, до чего дело дошло: прокуратора (прокуратора жестокого и коварного!) иудеи, по существу, подданные его, обвиняют в нерадивом исполнении его должностных обязанностей. И тем не менее он вновь и вновь терпеливо пытается их вразумить.
     «Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря» (Ин. 19. 15).
     А ведь это, по существу, угроза: не исполнишь нашего требования – станет известно кесарю! То есть намек: можем и донести императору. И тогда уж пеняй на себя!
     «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: не виновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы» ( Мф. 27. 24).
     То есть использовал старинный иудейский обычай отстраненности от неправедного кровопролития. И еще счел нужным подчеркнуть, кем считает Иисуса Христа, своей надписью на кресте:
     «Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Ин. 19. 19).
     Что вызвало лишь новый взрыв гнева у иудеев:
«Первосвященники же Иудейские сказали Пилату: не пиши: «Царь Иудейский», но что Он говорил: «Я Царь Иудейский». Пилат отвечал: что я написал, то написал» (Ин. 19. 21, 22).
     То есть хоть тут уж, но не отступил.
     «И была над Ним надпись, написанная словами Греческими, Римскими и Еврейскими: “Сей есть Царь Иудейский”» (Лк. 23. 38).
     И что получается? Получается, что римлянин Понтий Пилат понял, кто Он – Иисус Христос, а иудеи не поняли? И что жестокий и коварный римский наместник вкупе со столь же жестоким и коварным царем Иродом менее жестоки и коварны, нежели иудеи?
     Смешно? Не знаю. Мне – нет. Дальнейшая судьба Понтия Пилата неизвестна. По одним источникам, он почему-то якобы покончил с собой, по другим – казнен Нероном, а коптская христианская церковь его канонизировала – сделала святым.
     Так ли, иначе ли, Святые благовествования Евангелия благими, радующими назвать не могу. По сути – это «благовест» о великой трагедии, завершающейся распятием Иисуса Христа. И почему – именно распятием? Других казнили отсечением головы, Его – казнью жесточайшей, варварской, дикой!
     Если же говорить о жанре Евангелий, то это, несомненно, трагедия. Жаль только, в тексте много нелепостей, противоречий и путаницы, приписываемых Самому якобы мудро непогрешимому Иисусу Христу, заставляющих в Его премудрости усомниться.
     Вот, скажем, посылая Своих учеников нести Благую весть о Нем, Он вселяет в них уверенность обещанием страшной кары тем городам и селениям, где их не станут слушать и кормить:
     «…Истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому» (Мф. 10. 15).
     Обнадежил, так сказать, воодушевил, убедил в своем всемогуществе. Но вот далее, в селении Самарянском их не приняли, и ученики Его Иаков и Иоанн сказали:
     «Господи! Хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?» (Лк. 9. 54).
     И что же? А – ничего. Он словно бы забыл, о чем говорил раньше.
     «Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа; ибо Сын Человеческий пришел не погублять души человеческие, а спасать. И пошли в другое селение» (Лк. 9. 55, 56).
     Благородно. Гуманно. Но зачем было ранее говорить иное? Невольно возникает подозрение, что никакой Он не всемогущий, а попросту изворотливый хвастун. Когда выгодно, бравирует Своей божественностью, а когда доходит до того, что надо же ее проявить, показать на деле, говорит совсем иное.
     Или вот как Он вдохновенно размахивает мечом.
     «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10. 34).
     И далее в предчувствии грозящей Ему беды повелевает Своим Апостолам:
     «…Продай одежду свою и купи меч» (Лк. 22. 36).
     А когда один из них, вступаясь за него при аресте, выхватил купленный по Его повелению меч и отсек рабу первосвященника ухо, вдруг словно бы спохватывается и тоже говорит уже иное:
     «…Возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26. 52).
     Такая вот непоследовательность в речах, такое непостоянство, прямо скажем – путаница в помыслах, речах да и в поступках. И притом еще это Его постоянное хвастливое яканье! Тут Он, что называется, крутит и мутит, толчет и мелет. То почему-то запрещает оповещать о том, что Он – Мессия, как это было при встрече с самарянкой, хотя Сам же ей в том открылся; то вдруг начинает безудержно хвастаться тем, что Он и Бог Отец – одно; то этак ломливо увертывается от прямого ответа, как это было при вопросе Пилата «Ты ли Царь Иудейский?», когда Он с ужимкой ответствует: «Ты сказал».
      Словом, то Он – Я, то Я – не Я, и поди пойми, кто же Он. Попробуй тут разберись, что к чему, с такими Его бесконечными выкрутасами. Между тем иудеи еще с большим многотерпением, чем Пилат, и на протяжении более длительного времени пытались все-таки дознаться с должной доказательностью, кто Он, что Он и чего, собственно, добивается.
     И не сразу, не с налета, не в приступе слепой бешеной ярости окончательно вынесли Ему свой приговор. Ведь у них же во имя самосохранения нации издревле первейшей в Законе от Моисея была заповедь: «Еврей еврея не убий!» А первосвященники да книжники-саддукеи тем и отличались, что не допускали ни малейшего отступления от буквы Закона.
     Казалось бы, если называющий себя Христом Иисус – правоверный еврей, то Ему давно бы первому надо прийти к первосвященникам да книжникам, дабы с ними спокойно и обстоятельно обсудить значимость Его явления и устранить возникшие недоразумения. А Он этак походя собрал вокруг Себя шайку каких-то неотесанных неучей, которые и хлеб-то, впрочем, как и Он Сам, едят немытыми руками, да и шастает с ними по городам и весям со своими заумно-путаными проповедями. Да еще в богохульстве до того дошел, что, будучи человек, стал делать Себя Богом (см. Ин. 10. 33).
     Как прикажете понимать такое? Или, скажем, вот еще «мудрее», еще заумнее:
     «И сказал Иисус: на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Ин. 9. 39).
     Глумится, что ли? Потешается? Что, мол, не разумеете, что к чему? А потому, что вам не дано! Издевка. Явная издевка. Или мелет, Сам не ведая что, то есть заговаривается?
     Тем не менее для последнего суда терпеливо и, следует заметить, уважительно иудеи собрали необходимый для правосудия кворум. Пришли  «первосвященники, и старейшины, и весь синедрион» (см. Мк. 14. 53—55). И хотя и здесь он продолжал, мягко говоря, ломать комедию, разбирательство было корректным и обстоятельным с учетом всех «за» и «против».
     «Тогда первосвященник стал посреди и спросил Иисуса: что Ты ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Но Он молчал и не отвечал ничего. Опять первосвященник спросил Его и сказал Ему: Ты ли Христос, Сын Благословенного?» (Мк. 14. 60, 61).
     Главный аргумент якобы лжесвидетельствовавших – упор на Его богохульное самозванство, поскольку в Священном писании не сказано о том, что Мессия придет из Галилеи. Но и здесь Он не отступил:
     «Иисус молчал, И первосвященник сказал Ему: заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?» (Мф. 26. 63).
     Видите, как? Прямо-таки не допрашивают, а просят, добром просят, умоляют, а Он:
     «Иисус говорит ему: ты сказал…» (Мф. 26. 64).
     Как такой ответ назвать? Что это, нежелание отвечать напрямую, увертка или и хуже того – насмешка, издевка?
    «Тогда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует; на что еще нам свидетелей? Вот, теперь вы слышали богохульство Его» (Мф. 26. 65).
     Довел! До истерики довел терпеливого первосвященника. Тот аж одежду на себе от ярости начал рвать.
     Едва ли не дословно то же самое читаем и в Евангелии от Марка:
     «Иисус сказал: Я…» (Мк. 14. 62).
     Ага, наконец-то вынудили, сказал напрямую, но тут же не то угроза, не то хвастовство:
     «…Я;  и вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных» (Мк. 14. 62).
     Может, в те времена это и впечатляло, когда полагали, что Бог живет на небе, посиживая там на пушистых облаках, но участвующих в судилище почему-то не впечатлило:
     «Вы слышали богохульство.  Как вам кажется? Они же все признали Его повинным смерти» (Мк. 14. 64).
     «Как вам кажется? Они же сказали в ответ:  повинен смерти. Тогда плевали Ему в лице и заушали Его; другие же ударяли Его по ланитам и говорили: прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?» (Мф. 26. 66—68).
     Словом, дошли до такой вот исступленной ненависти, но общего языка так и не нашли. И разрази меня громом небесным, если я понимаю – почему? Ведь это же полное обоюдное остервенение. Тупик! И все, видите ли, совершается по Божьей воле, по Божьему предначертанию: истинно по Грибоедову: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!»
     Ибо вы только посмотрите, что получается. А как ни крути, как ни верти, получается, что судила Иисуса Христа и обрекла Его на мучительную смерть именно всего лишь кучка каких-то едва ли не спесивых евреев. Но тогда выходит, что эта не столь уж и большая кучка едва ли не безмозглых субъектов победила премудрого и всемогущего Сына Божия. А поскольку, по Его утверждению, Он и Бог Отец – одно, то эта ничтожная шваль, по логике вещей, победила и Самого Иудейского Бога?!
     Смешно? Да уж, веселенькое кино! А пахнет дурно вот уже более двух тысяч лет. Ха-ха!..
                Тары-бары-растабары

     Покойный отец Михаил в последние годы его жизни от подобных моих трактовок начал попросту молча уходить, давая понять, что моя ересь до невозможности глупа. А не так давно и со сменившим его благочинным отцом Василием мы, тоже парой неласковых перекинулись. И он тоже этак назидательно обронил, что Святое благовествование – Закон Божий, и читать таковое надо как-то по-особому.
     Как?
     Как, к примеру, расценить такое?
     «И когда повели Его, то, захватив некоего Симона Киринеянина, шедшего с поля, возложили на него крест, чтобы нес за Иисусом» (Лк. 23. 26).
     И о том же у Иоанна:
     «Тогда, наконец, он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели. И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа» (Ин. 19. 16, 17).
     Что тут надо понимать как-то по-особому? Никакого иносказания, по-моему, нет. И не суть важно расхождение в тексте,  сомнительно другое. Крест для распятия человека – это ведь своего рода виселица, сооружение, по всей вероятности, из бревен, громоздкое и тяжелое. По силам ли нести такое одному человеку? Да еще в гору?
     Мелочь? Но таких мелочей, увы, во всех четырех Евангелиях не так уж и мало. И это не просто досадно. Это вызывает недоверие к написанному. Тем паче, что при всех самых ревностных потугах христианских ортодоксов никакой научно-доказательной базы тут не подвести. Не говорю уж о том, что многое попросту не вяжется с элементарным житейски-здравым смыслом.
     Давайте на минуту представим себя на месте плотника Иосифа, якобы вынужденного бежать с женой Марией и новорожденным Иисусиком в Египет. Это что – взять да из одного дома в другой улицу перейти? А пеленки-распашонки в долгом пути? А самим что пить-есть? А на новом месте где у кого приют найти? Или, может, у него был личный комфортабельный лимузин – дом на колесах? Или казна несметная для проживания в комфортабельных отелях-гостиницах?
     Не знаю, не знаю…
     Или возьмем единственную в своем роде «Благую весть» евангелиста Матфея о поражающем воображение избиении младенцев царем Иродом. По византийской версии, их было 14 тысяч. По сирийской – уже 64. А в дальнейшем это число по некоторым источникам возросло аж до 144 тысяч.
     Вот это размах, а? Только вот у других трех евангелистов об этой неправдоподобной дикой резне даже упоминания нет. Ни строки не найти о том и у жившего в те времена историка Иосифа Флавия. И, наконец, как судить о таких потрясающих масштабах детоубийства, если население деревушки Бейт-Лехем (с еврейского – Дом хлеба), позже переименованной в Вифлеем, составляло всего немногим более 300 человек. А тут – на-ко тебе – аж дух захватывает! Во Ирод-то окаянный, а?! Хотя Ирод  Великий умер за 4 года до рождения Иисуса.
     Или взять не менее впечатляющую «благую» картинку об изгнании легиона бесов из двоих одержимых. Правда, у евангелистов здесь тоже расхождения. У Матфея бесноватых – двое, у Марка – один, у Луки – тоже один, у Иоанна и вовсе ни одного. Ну да ладно. Суть в том, что легион – это римское воинское формирование в составе 6—7 тысяч легионеров. А по древнему русскому счету и вовсе 100 000. Как же такое-то множество вместилось в одного-двух бедолаг? И зачем именно в одного-двух?  Или других для того не нашли?
     И вот эти тысячи и тысячи неких злобных тварей просят Иисуса Христа переселить их в стадо пасущихся неподалеку двух тысяч свиней. И он благосклонно переселяет, как будто сами они того сделать не могли. А бедные свиньи, не выдержав такого над ними глумления, опрометью бросаются в бездну. У евангелистов Матфея и Марка – в море, у Луки – в озеро.
     Ну, тоже не суть важно, правда? Важно видеть хотя бы мысленно такую сцену. Во, наверно, где визгу-то свинячьего было, во брызги летели –веселенькое кино. Мультфильм для малолеток. Да, пожалуй, и для некоторых взрослых, упивающихся чтением таких «Святых благовествований». Есть же такие, кого не только по долгу церковной службы, но и просто из интереса от этих старинных бестселлеров и за уши не оттянуть. Святые же! Святые!
     А я вот грешным делом читаю, изо всех своих читательских сил пыжусь до невозможности серьезным быть, а ехидная смешинка опять сама собой тут как тут. Да это же, ухмыляюсь, обыкновенная гипербола. Ну, литературный прием такой – грандиозное до абсурда преувеличение. Для впечатляющей красочности повествования. Чтобы я, олух этакий, не заскучал, а увлекся. Да еще чтобы и мистики поднагнать. А скорее всего, для того, чтобы я в этой головоломной божественности, попросту говоря, ни хрена не понял.
     Но у меня-то, при всей моей лопоухости, тоже какое-никакое свое самомнение. А-а, смекаю, это же вовсе не документально-историческое произведение, а скорее всего нечто вроде древнебылинно-сказочного. Ну, разумеется, литературно оформленное. Или, как редакторы на их профессиональном жаргоне изъясняются, литературно обработанное, куда, естественно, каждый литобработчик, или сокращенно литраб, свою лепту отсебятины привнес. Отсюда в этих четырех Евангелиях и разночтения.
     Ну, а за одной догадкой – другая. И еще, и еще. А-а, кумекаю, они, эти евангелисты, именно такими и были – подневольными литрабами. И писали, вероятно, под чью-то хозяйскую диктовку, как это в недавнем прошлом велось и в наших так называемых партийных издательствах. Посему и сами распрекрасно знали, что во многом, мягко говоря, крепенько привирают. И чуть что – за спину Иисуса Христа и Его якобы золотыми устами то пугают, то чуть ли не упрашивают: «Будьте, как дети».
     Ну, в смысле – верьте, как дети. Или, может, наоборот, вы – не дети. Они, эти борзописцы, тоже ведь на всякий там шахер-махер ловкачи. Это у них еще с древнегреческого Эзопа повелось. Да наверняка были свои Эзопы и у древних иудеев. Одного поля ягоды. Неспроста же Иисус Христос все норовил заковыристыми притчами очки втирать.
     Дед мой Кондрат Антонович, который моряк-потемкинец, тоже ведь не зря с малолетства мне вдалбливал: ты, мол, слушай всех, а думай сам. А сам как судишь-рядишь? Да, конечно же, со своей колокольни. То есть исходя из своих поднакопленных общеобразовательных знаний-познаний, но больше из житейского опыта. Да, пожалуй, еще как-то подсознательно, интуитивно. Так вот с этих моих «кочек зрения» я почему-то склоняюсь к тому, что Евангелие – произведение литературное, жанрово перекликающееся с древнегреческими и древнеримскими трагедиями. А Иисус Христос, естественно, здесь персонаж центральный, так сказать, главное действующее лицо, главный герой. А сквозная сюжетная линия – Его яростное противоборство со всякими там недоумками-первосвященниками, где нам предписывается воспринимать Его этаким сверхзамечательным паинькой, а их – распоследними безмозглыми бяками.
     Посему не лишне еще разок оглянуться на матушку-историю. Богоизбранный еврейский народ молился и повиновался только одному своему еврейскому Богу. А единственным-разъединственным полномочным Его представителем на земле мог быть лишь коэн годоль – самый большой, причем обязательно наследственный первосвященник. Он являлся первым, главным человеком их тогдашнего государства, без которого в Иудее не могли назначить даже царя.
     И вот представьте себе на минутку такую развеселенькую картину. Является к этому Верховному коэн годолю некий невесть откуда взявшийся хрен с бугра и объявляет: я, мол, отныне и во веки веков тебе и царь, и Бог, и воинский начальник. А ты теперь, стало быть, никто и ничто, и звать тебя никем и все такое прочее. Так что извини-подвинься и не вякай, а не то скажу своему разлюбезному папашке, то бишь Богу Отцу, и уж Он быстрехонько мозги тебе вправит, дубина ты стоеросовая, и все такое прочее.
     И что в ответ? Ему бы, коэн годолю этому, на радостях пошире объятия распахнуть: да, мол, дорогой Ты наш, да мы же тебя с 587 года, аж еще той, до нашей эры, вот уже шесть столетий ждем! Ну – слава Всевышнему Иегове! – наконец-то, наконец, дождались! Ну – здравствуй и ныне, и присно, и во веки веков! Вот Тебе мой скипетр, вот корона – приходи и властвуй, царствуй и распоряжайся, как Твоей душеньке заблагорассудится!
     Х-хе, как бы не так! Ничего такого-этакого как раз и не произошло. Наоборот, сразу заминка вышла. Причем существенная. Нечто вроде того, что этот, который коэн годоль, не то сказал, не то подумал нечто иное. Вроде того, что, дескать, дорогой Ты наш долгожданный Мессия, не туда Ты попал. Тебе бы, мол, лучше к русским Иванам, которые в любой момент всяких-разных викингов-варягов из-за моря призывать да себе на шею сажать горазды, а у нас – извини, таких дураков нет. Мы лучше костьми все поляжем, но такого не допустим. А в будущем и туда, на Святую Русь, и Тебя сплавим, и еще дедушку Ленина ниспошлем. Чтобы они, Иваны-дураки,  поняли, что власть вот так, дуриком, не отдают. Власть берут вооруженным восстанием, да так, чтобы – навечно! И утверждают огнем и мечом. А Ты-то про меч только трепаться красиво умеешь, а меча-то у Тебя нет… Так что ступай-ка Ты, милый-дорогой, туда, откуда пришел, да больше к нам и носа не показывай, не то…
     Короче говоря, внемли и разумей, если Тебе жить не надоело. А этот, который хрен с бугра, не внял и не уразумел. Он что же, элементарных таких вещей не знает? Все знают, а Он – ни уха, ни рыла? И вообще, кто Он, собственно такой и зачем выискался? То 30 лет, как русский Илья Муромец, сиднем на печи, не слезая, сидел где-то в своем задрипанном Назарете, а то вдруг выскочил, как чертик из табакерки, и пошел, и пошел куролесить, права качать, всех уму-разуму учить, на путь истины наставлять да геенной огненной стращать за непочтение к Нему, всемогущему да всезнающему Сыну Человеческому – Сыну Божию.
     «И дивились Иудеи, говоря: как Он знает Писания, не учившись? Иисус, отвечая им, сказал: Мое учение – не Мое, но Пославшего Меня» (Ин. 7. 15, 16).
     В смысле – а зачем учиться, если Ему и так всего сполна Богом дано?!
     Да только этот, который коэн годоль, не из таких губошлепов, чтобы вот так сразу уши развесить да на слово и поверить. Он, по всей вероятности, несколько иначе рассудил. Брось, мол, про себя усмехнулся, мне врать – баки заливать. Меня, стреляного воробья, на мякине не проведешь. 30 лет – это, что ни говори, 30 лет. К такому возрасту и не учась можно кое-чего поднахвататься, слушая проповеди раввинов в синагогах. Или, может, и самообразованием. Да плюс к тому, не такой-то Ты и знаток Писания, каким Сам Себе кажешься. Иной раз такую хреновину в Своих проповедях несешь, что аж уши вянут. Вон ведь что про Тебя слушавшие Тебя говорят:
     «На это Иудеи отвечали и сказали Ему: не правду ли мы говорим, что Ты Самарянин и что бес в Тебе» (Ин. 8. 48).
     То есть, уж не бесноватый ли Ты при Твоих зачастую поистине безумных выходках? Не говоря о том, что Самарянин – это же не чистокровный еврей, а сирийский полукровка. Явно ехидный намек, что Ты не Божий Сын, а сын римского легионера Пантеры. Словом, тот еще прохвост, каких поискать надо!
     А уж хвастун – не приведи Господи! свет белый таких отродясь не видывал. И уж так-то о Себе на каждом углу – ля-ля, ля-ля, аж с души воротит. И все – Я – Сын Божий, Я и Отец Бог – одно. Не иначе, как для того, чтобы на истинное свое происхождение тень, как на ясный день, навести. Да шила-то в мешке не утаишь! И вообще главное в человеке не то, что он сам о себе воображает, а то, как его люди ценят. Или Тебе и на это наплевать? Так чего же Ты тогда ходишь-бродишь, ноешь да чуть ли не со слезами на глазах клянчишь-умоляешь, чтобы Тебя любили, чтобы все в Тебя верили? Не смешно ли, а? Чокнутый Ты какой-то, тронутый, не иначе…
     Слушая Его проповеди в синагогах, усмехались:
     «Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? не здесь ли, между нами, Его сестры? И соблазнялись о Нем» (Мк. 6. 3).
     «Соблазнялись» в Евангелии употребляется в значении «сомневались». В данном случае можно понимать еще и так: Ты – обычный плотник, такой же во всем, как и Твои братья и сестры! Так чего же Ты выпендриваешься, корчишь из Себя невесть что?! А если Ты и вправду Божественно всемогущий чудотворец, докажи на деле. Но..
     «И не мог совершить там никакого чуда; только, на немногих больных возложив руки, исцелил их» (Мк. 6. 5).
     То есть немногих, всего лишь немногих вроде бы исцелил, а многих и не исцелил, и чуда никакого для родных и близких не сотворил. Пришлось оправдываться. Дескать, вот там, в других селениях получилось, а дома почему-то не того. Пришлось выкручиваться:
     «Он сказал им: конечно, вы скажете Мне присловие: «врач! исцели Самого Себя; сделай и здесь, в Твоем отечестве, то, что, мы слышали, было в Капернауме». И сказал: истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве» (Лк. 4. 23, 24).
     И пошел, по обыкновению, тары-бары растабарывать. Не у одного, мол, у Меня, не всегда получается. И у других пророков так бывало и бывает. Известно же из Писания, что в Израиле при пророке Елисее тоже много прокаженных было, а очистился, то есть исцелился, всего лишь один Нееман Сиреянин.
      Это Он им в отместку за то, что они Его полукровкой Самарянином да бесноватым обозвали. Но, право, лучше бы уж промолчал:
     «Услышав это, все в синагоге исполнились ярости. И, встав, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; но Он, пройдя посреди них, удалился» (Лк. 4. 28—30).
     Удрал, проще говоря. А на душе-то и у тех неверие в Него и злость, и у Самого осадок. И что у Него за судьба такая – со всех сторон напасть за напастью?!
     «Но тем более распространялась молва о Нем, и великое множество народа стекалось к Нему – слушать и врачеваться у Него от болезней своих» (Лк. 5. 15).
     Народ – что? Народ слышал звон, да не понял, где и к чему он, вот и прет из любопытства: вдруг и правда?! А у него до такой правды ох как далеко.
     «Но Он уходил в пустынные места и молился» (Лк. 5. 16).
     Странный, что и говорить, непонятный какой-то образ, переписывая и дополняя друг друга, создали писатели – евангелисты. Истинно трагедийный. Он же, этот их Иисус Христос, так сказать, баш на баш, обещал любить весь мир, в обмен на то, чтобы и Его любили все да веровали в Него, а ему, увы, так не везло! Ведь не любил Его никто, разве что исстрадавшаяся Матерь Мария, а наоборот, вон до какой ненависти доходило – убить порывались. Да в конце концов и убили. Зверски убили. На кресте распяли. Поистине не просто трагедия, а трагедия всех трагедий. Если и было нечто подобное в мировой литературе, то разве что в какой-нибудь древнеегипетской, папирусные списки которой не сохранились, до нас не дошли.
     А Евангелия сохранились. Дошли. Что уже само по себе предопределяет к ним интерес. Да еще такая о Нем всемирная молва, размноженная превеликим множеством легенд и всевозможных изустных домыслов и слухов. Известное дело: на каждый роток не накинешь платок.
     И это ведь у Него с детства-малолетства такая многоголосая-многогласная, так ее перетак, подзаборная незаконнорожденная судьба. Еще и первым криком о Своем появлении белый свет не оповестил, а от одной злоязычной соседки к другой ехидный шепоток ядовитой гадюкой пополз.
     – А Мария-то, мол, гляди-ка, того… От кого? А поди узнай, от кого. С этим, с римским Пантерой, путалась, видимо, от него. А может, просто ветром надуло, в нашем подлунном мире чего не бывает.
     – Ага, Святым Духом…
     – Во, во! Истинно.
     А когда она Его то ли в коровьем, то ли в свинячьем хлеву на Свет Божий произвела, у-у, тут уж и вообще на всю Иудею сыр-бор расшумелся. Сенсация!
     – Слышь, – одна сорока-белобока другой на хвосте благую весть несла, – а дева Мария чего нынче учудила, а? Не успел Еська-плотник ее в жены взять, она ему в ту же ночь бах – подарочек. Ага, Божий. Божененочка, значит. Славный такой младенчик, миленький!
     – Ну, а он?
     – Кто, Еська-то? О-о, ошалел, бедолага. «Душу, – говорит, – вытрясу, сознавайся, блудница ты такая-разэтакая вавилонская, чей выблудок? От кого?!»
     – Ну, а она?
     – Х-ха, она! Ты же ее знаешь, она за словом в карман не лезет. «Божий, – говорит. – От Бога».
     – Ну, а он?
     – А он: «Я тебе сейчас такого Бога покажу, Бога Господа Мать! – живой кишки выпущу! Рассказывай, говорю!»
     – Ну, а она?
     – Х-ха, она! Ты же ее знаешь, артистку, умеет, когда надо, глазки состроить, а когда и слезу пустить. «Да, понимаешь, – говорит, – буквально вчера поздним вечером ко мне от Бога посыльный пришел. Не то Ангел, не то Архангел. Гаврилой назвался. А сам из себя обходительный такой, обаятельный, не то, что ты, пентюх деревенский».
     – Ну, а он? Неужто стерпел?
     – Х-ха! «Замолчи, – говорит, – стерва. Не то своим плотницким топором враз черепушку раскрою». Ты же знаешь, как у нас, иудеев, распутниц за блуд карают! Даже про самосохранение нашей еврейской нации напомнил.
     – Ну, а она?
     – А она и говорит: «Дело твое. Сам же требуешь, чтобы всё, как на духу, рассказала, и сам же за свой дурацкий топор хватаешься…»
    – Ой, молодчина! Ну, а он?
    – А чего ему оставалось? Засопел только от злости да головой мотнул: «Ладно, мол, ври дальше».
    – Ишь ты! А она?
    – Ну, а она и вошла в роль кающейся Магдалины. «Я, мол, ему, Гавриле ентому, объясняю, люди узрят – стыд-то какой! А он так шепотком, шепотком, не бойся, дескать, не бойся, все по-первости боятся, а потом ничего, и благодарят еще. А ты же такая красивая, такая неотразимая, сам Бог перед тобой не устоял. И сам он, Гаврюшка ентот, тоже ласковый, любезный, обходительный, галантный… И ручонки у него, бедненького, нежные такие, мягкие. Не то, что у тебя, – шершавые да в мозолях от твоего дурацкого топора. И все ласково так, с придыханием: не бойся, не бойся… Ну и… сам понимаешь…»
     – Ну, а он? Неужто и тут стерпел?
     – Х-ха! «Понятно, – говорит, – улестил, сволочь! Да и ты, – мол, – хороша. Сказано же: сучка не захочет, кобель не вскочит… Ну, да что уж теперь-то, не стану я об тебя, курву, руки марать. Да и божененка твоего не хочу без матери оставлять. Живите, хрен с вами. Как-нибудь прокормлю, коли уж от Бога мне такая напасть… И поскольку я с тобой уже в синагоге обвенчан, не вышвыривать же тебя вон на улицу. И пусть этот найденыш подзаборный будет вроде Володи – Владимира, владеющего миром, и на манер архангела Гаврилы Иисусом. С тем и признаю своим. Сказано же: чьи бы бычки ни прыгали, телятки все наши…»
     И тут не то диво, что он ее простил, а то, что она при тех древнееврейских строгостях во имя чистоты крови и самосохранения нации ни в те дни, ни впоследствии иудеями осуждена не была. Видимо, у них там искони, с ветхозаветных времен, двойные стандарты. И если простому смертному и помыслить о блудодеянии  недопустимо, то Господу Вседержителю нашему совсем наоборот – в похвалу и во славу. Ну, и выблудку Его, Божененку – тоже.
     А плотника Иосифа и вообще постепенно далеко на задний план оттерли. Так и то сказать – сам опять же виноват. Туда-сюда, глядь-поглядь, а уж и своих-то у него от Марии – семеро по лавкам. Во настрогал! Что ни год, то и приплод. Так что если он и спервоначала выблудка этого невзлюбил, то что уж там говорить о какой-то отцовской любви в дальнейшем. Чужая кровь – она чужая и есть. Да к тому же когда с утра и до ночи спину за плотницким трудом гнешь, тут уж и вообще не до телячьих нежностей. Ладно бы прокормиться при рабовладельческом иудейском режиме да семью хоть как-нибудь прокормить.
     На беду и Он, теленочек этот, в яслях найденный, не из ласковых уродился. Не то от взаимной неприязни, не то от унаследованной от легионера Пантеры божественно-римской фанаберии отчиму Иосифу покоряться не восхотел. Как тот ни бился, глядит – не то что к плотницкому ремеслу, а и вообще ни к какому нужному делу Его не приохотить. Просишь-просишь, внушаешь-внушаешь, а Он, гаденыш, скривит свои тонкие злые губы, да еще и сплюнет. Мне ли, мол, Сыну Божьему, на Моих ангельски-нежных ладошках от твоего грубо отесанного топорища мозоли Себе набивать!
     А то еще и хохотнет с издевочкой. Лень-матушка, дескать, намного раньше Меня родилась! Грязной тачкой руки пачкать? Нет уж, фигушки!
     И уж ладно бы прирожденный аккуратист-чистюля, а то ведь совсем наоборот. Все дети, как дети, обедать за стол садясь, ручонки свои замызганные без лишних напоминаний вымоют, а Его и тут без хорошей затрещины не заставишь. А взгреешь в сердцах – такой рев поднимет, хоть из дому убегай. Тем паче, что это все Мария Ему во всем потакает. И чуть что – разъяренной наседкой за своего сопливого любимчика: «Не трожь! Не смей! Был бы свой, так не обижал бы, пентюх сиволапый, чурбан нетесаный!..»
     Тьфу ты, ну ты! – вроде бы свой и вроде не свой. А из-за этого и характерец складывался, как у волчонка: сколь ни корми, все в лес смотрит. И не к столярному верстаку – единственно в синагогу Его сызмальства тянуло. Поверил маменьке, что Он не такой, как все, что Он – богоданный, вот и повадился шастать туда. То, глядишь, в одну бежит, то в другую. Вбил Себе в башку, будто бы там с настоящим Отцом Своим может однажды встретиться. Усядется в уголке и сидит, уши развесив, раввинов слушает, только глазенки поблескивают. И каждое их словечко тайно ловит, запоминает. А понаслушается – и давай дома младшеньким братишкам да сестренкам проповеди читать – ку-да, заслушаешься. Истинно – артист доморощенный. Раввин-самоучка. Да еще называет синагогу домом Его Отца (Лк.  2. 49).
     Что ж, оно и понятно. Языком трепать – не топором махать. Язык без костей, на нем мозолей не намозолишь.
     Одного лишь в толк не мог взять, что со словом обращаться еще осторожнее, чем с топором нужно. Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, назад не воротишь. Спохватишься, что не то во вред себе ляпнул, да поздно. Не зря же сказано: язык мой – враг мой. Это же все знают. Одному Ему, проповеднику самодеятельному, закон не писан. То говорит, что Он пришел не нарушать заповеди, то тут же их Сам и нарушает.
     Таким и вырос, таким и в бродяжничестве куролесить пустился. Людей смешить-потешать да отчима с матерью Своей неотесанностью позорить.
     «Когда Он говорил это, один фарисей просил Его к себе обедать. Он пришел и возлег. Фарисей же удивился, увидев, что Он не умыл рук перед обедом» (Лк. 11. 37, 38).
     И что же Он – смутился? Пошел да вымыл? Ха-ха, как бы не так. Дома при таком замечании отчиму Иосифу истерику закатывал, а тут и того веселее. Что называется, отблагодарил хлебосольного да радушного хозяина за приглашение. Завелся – и понес, и понес того по всем кочкам. Такие грехи-прегрешения ему приписал, какие никому и в самом страшном сне не снились. И все дурное, что знал и предполагал за фарисейским народом, на него одного выплеснул, обзывая самыми непотребными словами. Хоть в тексте и не сказано, что после неумеренных возлияний, но если по трезвости так нахамил, то тем более удивительно: нормальный ли Он?!

                Жених-скопец

     Преувеличиваю? Да ничуть. Наоборот, не договариваю. А давайте для полноты картины на минутку представим себя на месте того хозяина-фарисея, что пригласил Его в гости.
     С чего бы это ему взбрело в голову пригласить по сути совершенно незнакомого человека. А приглянулся Он ему, привлек чем-то таким-этаким. Чем? Ну, конечно, больше всего Своими велеречивыми проповедями. Уж так говорит, так говорит – как по писаному чешет. Заслушаешься. Сразу видно – тот еще оратор, прирожденно-пламенный. Истинно – трибун! Вития!
     Да и внешне этакий благообразный, благочестивый. Так вот и веет от него каким-то таким-этаким обаянием. И не зря же, наверно, в народе про Него столько толков-кривотолков. Одни говорят, что Он чудотворец и непревзойденный целитель, другие на все лады бранят да всячески поносят. Трепач, мол, демагог и все такое. Даже, мол, те, кто у него в учениках ходили, теперь в нем разочаровались.
     «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с ним» (Ин. 6. 66).
     Да что ученики! Вон даже родные братья махнули на Него рукой:
     «Ибо и братья Его не веровали в Него» (Ин. 7. 5).
     Но мало ли кто и чего болтает! Может, кто из скудоумия своего, а кто и вообще из зависти. Известно же, злые языки страшнее бандитского ножа. А вот в дружелюбной доверительной беседе за домашней трапезой все и прояснится. Вот и пригласил. А Он…
     А Он, не церемонясь, как какой-нибудь невоспитанный хам, шасть за стол – и немытыми руками за хлеб. А когда Ему вежливенько этак на ушко намекнули, что нехорошо, мол, так, не гигиенично, ну, Он и взвился. Чья бы, дескать, корова мычала, а твоя бы молчала! Фарисей ты такой-сякой-разэтакий, и все вы, фарисеи, такие. Внешне – аккуратисты, чистюли, а внутри – ханжи, лицемеры и жадюги. Десятину на храм вносите, так уже и возомнили, что лучше других? Да при вашем-то богатстве могли бы и побольше отвалить! А в синагогах да на общественных собраниях в первый ряд лезете! Да и вообще вы разве люди? Не люди вы, а…
     «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что вы – как гробы скрытые, над которыми люди ходят и не знают того» (Лк. 11. 44).
     – И вообще, – в горячности сказал, – Я знаю, что вы Меня можете убить и убьете в конце концов, но все равно правду в глаза вам скажу!
     А ведь фарисеи, как мы помним, народ сравнительно небольшой, но вольнолюбивый, независимый и гордый. И можно лишь подивиться тому, что распоясавшемуся хаму не накостыляли там по шее да не спустили с крыльца. По всей видимости, строго соблюдали закон их дедовского гостеприимства. Даже вполне законная укоризна была высказана Ему в весьма сдержанном тоне:
     «На это некто из законников сказал Ему: Учитель! Говоря это, Ты и нас обижаешь» (Лк. 11. 45).
     За что и тому было выдано «по полной программе». А как же! Он же «из вышних вышний», Он же – Сын Божий, а кто-то там, видишь ли, осмеливается Ему перечить да замечания делать! Нет уж, извините! Все должны любить Его, трепетать перед Ним, преклоняться и целовать Его божественные ноги.
     Помню, собирая материал для книги «Черная нелюдь», я прочел и взял себе на заметку неизвестное мне «Евангелие от Иуды». Автор печально известного «Романа без вранья» А. Мариенгоф в главе 27-й пишет о том, что над созданием этого очередного «Святого благовествования» приват-доцент МГУ Н. Шварц работал 12 лет. Закончив, прочел Есенину и Мариенгофу. И вот что произошло дальше.
     «Шварц закончил читать и в необычайном волнении выплюнул из глаза монокль.
     Есенин дружески положил ему руку на колено:
     – А знаете, Шварц, ерунда-а-а!.. Такой вы смелый человек, а перед Иисусом словно институтка с книксончиками и приседаньицами. Помните, как у апостола сказано: «Вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам». Вот бы и валяли. Образ-то какой можно было бы закатить. А вы развели патоку… да еще от Иуды».
     И безнадежно махнув рукой, Есенин нежно заулыбался.
     Этой же ночью Шварц отравился».
     Ай да Есенин! Ай да антисемит! Одной-единственной фразой разнесчастного еврея Шварца с его 12-летним трудом единым махом в гроб уложил! Правда, сей приват-доцент слишком уж увлекался кокаином и дал дуба в крайней степени наркозависимости. Но не в этом суть. Любопытно, что поэт сам о себе в стихах писал:
Стыдно мне, что я в Бога верил,
Стыдно мне, что не верю теперь.
     Тоже, значит, как и Достоевский, бился-мучился над треклятым вопросом «Есть Бог или нет Бога?» И вот – гляди-ка ты, а? – что выдал: «Ерунда… патока…» А Он – вон какой: «любит есть и пить вино», да еще в какой компании: с мытарями и грешниками…
     А мытари – это кто? А это, оказывается, сборщики податей. То бишь, при рабовладельческом строе сословие не из нищих, поди. Сборщики налогов. Ну, а кто такие грешники – особо и говорить не приходится. Люди, надо полагать, не из честных да совестливых.
     И вот среди таких-то наш поборник духовной чистоты и справедливости – их лучший друг и собутыльник. Здесь он свой среди своих, так сказать, по плоти и по духу. Как говорится, чудак чудака видит издалека.
     «И вот женщина того города, которая была грешница, узнав, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром; и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром» (Лк. 7. 37, 38).
     И что же Он? Застеснялся, устыдился? Женщина же все-таки, слабый пол, а Ему, здоровенному бугаю ноги целует да еще и своими волосами дорожную грязь с них отирает. Даже фарисею неловко за Него стало. Однако Он и его упрек Своим упредил:
     «Ты целования Мне не дал; а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги. Ты головы Мне маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги» (Лк. 7. 45, 46).
     Во как на лесть да на раболепное преклонение перед Его Божественным высочеством падок! Аж разомлел в удовольствии от приятственных ее лобзаний. И от фарисея, и от всех других такого же любострастия-подобострастия к Себе, любимому, не церемонясь, напрямик во всеуслышание требует.
    Иуда Искариот – и тот не стерпел, ворчать начал. Дескать, сколько масла да мира она, дура такая, неэкономно израсходовала. Продать бы – это ж скольких нищих накормить можно было бы.
     Так Он и его, Иуду, мигом отбрил:
     «Ибо нищих всегда имеете с собою и, когда захотите, можете им благотворить, а Меня не всегда имеете» (Мк. 14. 7).
     И еще добавил в том смысле, что нищих – вон их сколько, а Он такой – единственный, и за преклонение перед Ним воздастся сторицей:
     «Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет, в память ее, и о том, что она сделала» (Мк. 14. 9).
     Во какое великое дело она сотворила! Подвиг, заслуживающий памяти в веках и во всем мире. И воздастся ей и таким, как она, несмотря на все их грехи и прегрешения так, как никому из вас, непонятливые да не подхалимствующие:
     «…Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие» (Мф. 21. 31).
     Чего ж после этого удивляться тому, что все эти лицемеры-фарисеи да сборщики податей – мытари начали наперебой зазывать его к себе в гости да угощать от всей щедрой души всякими соленьями-вареньями да прочими разносолами. А вместе с Ним, разумеется, и всех учеников Его. Хотя иногда, правда, не выдерживали, дивясь их неуемной жадности и обжорству.
     «Тогда приходят к Нему ученики Иоанновы и говорят: почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся?» (Мф. 9. 14).
     Резонный вопрос, и не от скупости, нет. Просто слишком уж явное, бросающееся в глаза, прямо скажем, вопиющее противоречие между их благонравными богоугодными проповедями и делами. И что же Он? А вот что:
     «И сказал им Иисус: могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься» (Мф. 9. 15).
     Чудны дела твои, Господи! Пост в определенные дни и сроки обязателен для всех. И потом, как это понимать, причем тут какой-то жених? Ведь с ними-то никого другого нет, только Он один. Так что же, Он женихом для них на полном серьезе называет Себя?!
     Этот вопрос несколько проясняет, пожалуй, Евангелие от Иоанна. Вот Он и его ученики «возлежат», празднуя Пасху. И:
     «Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса» (Ин. 13. 23).
     Веселенькая картинка, правда? Во как умели иные мужики любить друг друга: на груди один у другого «возлежат».
     И еще такие «благие вести» от Матфея:
     «Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матери родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19. 10—12).
     Ха-ха! Сказка – ложь, да в ней – намек. Тонкий намек на толстые обстоятельства. Дуболомно пытаюсь соображать-«вмещать»: для Царства Небесного – это, видимо, имеется иносказательно полная наслаждений райская жизнь? А скопец – это кастрированный мужчина. То есть мужчина, не способный к воспроизводству потомства. Значит…
     «Кто может вместить, да вместит». А как же строжайший закон древних иудеев о самосохранении нации?
     И после этого мы будем еще гадать, почему этого тридцатитрехлетнего жениха-скопца иудеи потребовали казнить на виду у всех такой жестокой казнью – распять на кресте? Мужеложество – не древнейший ли не прощаемый библейский грех!
     А ведь таков Сей Великий Праведник во всем. Всячески посрамляет фарисеев и прочих грешников, а Сам? Сам ведь, прямо скажем, без малейшего зазрения совести ведет двойную игру. Садясь за стол вкушать «на халяву» дармовые разносолы, из-за врожденной лени и неряшливости забывает хотя бы ополоснуть перед едой Свои «божественные» руки, но ни на минуту не забывает о грешном шкурном принципе «рука руку моет». И посему благоволит-то не к страждущим и обездоленным, а к обличаемым сытеньким да богатеньким. Вот, едва увидев некоего Закхея, «начальника мытарей и человека богатого», повелевает ему:
     «Закхей! Сойди скорее; ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме» (Лк. 19. 5).
     И тот «поспешно сошел и принял Его с радостью». Что не могло не удивить народ, слушавший Его выспренние разглагольствования о добре, правде и справедливости.
     «И все, видя то, начали роптать и говорили, что Он зашел к грешному человеку» (Лк. 19. 7).
     Ну, не чудаки ли, а? Да Он с такой же радостью зашел бы и к безгрешному, да что от такого хапнешь, он-то богатый стол деликатесами не сервирует. И даже Закхею стало неловко перед людьми, и он пообещал, что по Его велению может хоть сейчас половину имения своего раздать нищим. Правда, сказать «все отдам» все же не рискнул, видимо, были сомнения в заступничестве своего высокого покровителя, но Тот не подвел:
     «Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама; ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее» (Лк. 19. 9, 10).
     Говоря Его словами, «кто может вместить, да вместит». А в пояснение для ропщущих простолюдинов поведал еще длиннющую, утомительно занудную притчу, завершив такими недвусмысленными сентенциями:
     «Сказываю вам, что всякому имеющему дано будет; а у неимеющего отнимется и то, что имеет» (Лк. 19. 26).
     Понятно, жалкие нищеброды? То-то! Так что заткнитесь и не вякайте против тех, кто имеет. А поскольку кое-кто, по-видимому,  все же продолжал что-то там вякать, то Он и еще присовокупил:
     «Врагов же Моих, тех, которые не хотели, чтобы Я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною» (Лк. 19. 27).
     До чего иносказательно, до чего мудро, правда? Он еще больше Своей мудростью и Самим собой возгордился:
     «Сказав это, Он пошел далее, восходя в Иерусалим»  (Лк. 19. 28).
     «Кто может вместить, да вместит!» А кто не вместит, да пеняет на себя.
     Некоторые, впрочем, даже после таких предостережений «не вмещали», продолжали выражать свое недовольство:
     «Они же, придя, говорят Ему: Учитель! Мы знаем, что Ты справедлив и не заботишься об угождении кому-либо, ибо не смотришь ни на какое лице; но истинно пути Божию учишь. Позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Давать ли нам, или не давать?» ( Мк. 12. 14).
     Вопрос, что называется, не без ехидства, но – в лоб. Коли Ты такой честный да справедливый, напрямую и отвечай. И что же Он? А вот что:
     «Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры? Покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак, отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив Его, ушли» (Мф. 22. 18—22).
     Ха-ха, «удивились». Мудрости Его неимоверной подивились, что ли? Что ж, на первый взгляд вон как торжественно-высокопарно звучит, в поговорку вошло, крылатым выражением стало. Иногда для пущей загадочности по- церковнославянски цитируется: «Кесареве кесарю, Божие – Богови». Произнося, мы ныне уже и не задумываемся, а в чем же здесь суть, что за этим стоит, что подразумевается? Будто нечто столь Божественно мудрое, о чем нам, простым смертным, лишний раз и помышлять грешно.
     А речь-то идет о самом наболевшем, о самом горьком и злободневном в ту пору для еврейского народа вопросе – необходимости платить дань оккупировавшему Иудею Риму. Кесарю – сиречь Римскому императору, чье изображение и чеканилось на монетах. В народе зрел дух недовольства оскорбляющим душу Римским игом и все возрастающей, и без того непосильной, грабительской данью. А Он…
     Да Он не какую-то великую находчивость и божественную мудрость явил, а попросту, прямо говоря, струсил, выкрутился и встал, по существу, на сторону ненавистных народу римских оккупантов. Да тут не дивиться надо было, а лишь разочарованно плюнуть: и это – пророк, выставляющий Себя мудрейшим из мудрейших, справедливейшим из справедливейших! Эх, Ты!..
     Это о первой половине Его «мудрого», ставшего крылатым речения: «Кесарю – кесарево», теперь – о второй: «Богу – Богово». В Евангелии об этом говорится проще: «Об уплате подати на храм», куда имущие обязаны были платить десятину, то есть десятую часть от своих доходов, а неимущие – кто сколько сможет, но хоть сколько-нибудь, да обязательно. И вот отношение к тому нашего всеблагого Божьего проповедника:
     «Когда же пришли они в Капернаум,  то подошли к Петру собиратели дидрахм (монеты для обязательной дани на храм. – С. К.) и сказали: Учитель ваш не даст ли дидрахмы? Он говорит: да…» (Мф. 17. 24, 25).
     Он-то, ничуть не сомневаясь, говорит «да», а что же Учитель?
     «И когда вошел он в дом (то есть – в храм. – С.К.), то Иисус, предупредив его, сказал: как тебе кажется, Симон? Цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих, или с посторонних? Петр говорит ему: с посторонних. Иисус сказал ему: итак, сыны свободны» (Мф. 17. 25, 26).
     Ха-ха?
     Ха-ха-ха-ха! И тут выкрутился. Чтобы ни Симону не платить, ни Петру, который Симон, ни всем другим ученикам-Апостолам, всех в «сыны Божии» чохом зачислил. Молодец, ей-богу, находчивый мужик, смекалистый!
     А вот и еще подтверждение тому:
     «И сел Иисус против сокровищницы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Придя же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу. Ибо все клали от избытка своего; а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое» (Мк. 12. 41—44).
     И – все. И – точка, далее в Евангелии комментариев нет. «Вмещающий да вместит». Я вот только не могу «вместить», действительно ли то была бедная вдова, а не некая иная, может, и состоятельная дама. Если же да, если бедная вдова от искренней веры своей отдала на храм последнее «все пропитание свое», то что же Всевидящий, Всезнающий и Всеблагий Сын Божий, умиляясь таким благородством и самоотверженностью, не явил хотя бы какой-никакой своей милости к ней?
     И, любопытно, с какой такой благой целью ученикам-Апостолам о ней рассказал-поведал. Ведь не в упрек же им, да и Самому Себе, что вот они поскупились, пожадничали, а она – нет. И не с призывом хоть как-то в благодарность помочь ей. Тогда зачем же?
     А… чтобы все нищие да бедные следовали ее благородному примеру в соблюдении Божьего закона: «Кесарю – кесарево, Божие – Богу».
     Последнее-распоследнее отдай! А как же! Помни и разумей страх Божий. А уж куда там твоя лепта пойдет – лично ли в руки Самому Господу Богу или еще кому, это уж не твоя забота и вообще не твоего нищенствующего ума дело. «Не судите, да не судимы будете».
     Только вот народ-то, он ведь всякий бывает. Кто и не судит, покорно шею гнет да земно поклоны бьет, а кто и судит. Да еще как! Дескать, какой же Ты, мягко говоря, до бесстыдства странный. Выставляешь Себя сердобольным да милостивым к простонародным низам, а Сам горой насмерть стоишь за богатых. Сам вместе с Твоими заневестившимися с Тобой учениками на храм Божий гроша ломаного не дал, а бедных вдов поощряешь последнюю рубашку с себя снимать. А потом удивляешься, почему народ на судилище Тебя всего с ног до головы оплевал и распять потребовал.
     Ты, видать, рассчитывал, что коли Ты за этих иродов-пилатов, то и они за Тебя? Ха-ха, вот и тут Ты в дураках оказался. А выставляешь Себя таким умным, таким мудрым, что мудрее Тебя никого и в мире нет.
     Трепло Ты огородное, вот Ты кто! Да и жестокий притом, эгоистичный, безжалостный и беспощадный. Хочешь, чтобы Тебя любили, веровали в Тебя и за Тобою следовали, но на каких условиях!
     «А другому сказал: следуй за Мною. Тот сказал: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благовествуй Царствие Божие» (Лк. 9. 59, 60).
     Как это прикажете понимать? Не знаю.
     А вот и еще:
     «Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9. 61, 62).
     Это нечто более страшное, нежели просто личный эгоизм. И опять «кто может вместить, да вместит»? Кто? Только некие избранные? А что им за такую жертвенность взамен? О-о! – вы только посмотрите:
     « И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф. 19. 29).
     Ой, лишенько лихо, это надо же до такого истинно божественного бесстыдства дойти – вон мне какую торгашески подлую сделку предлагать? «Ты – Мне, Я – тебе». Взаимовыгодную. Даже тебе более выгодную, чем Мне. Мне всего лишь веру в то, что Я – Сын Божий, только и всего, а тебе – жизнь вечную в Царствии Небесном. Так что тут, мол, и раздумывать нечего, плюнь ты на всех и вся, пошли к чертовой матери, возлюби Меня одного, следуй за Мной – и всего лишь.
     Да-а-а! А не выглядит ли все это так, что всех и вся бросивший ради собственного благополучия в жизни вечной является попросту распоследним шкурником, подлецом и предателем?
     «Кто может вместить, да вместит!»
     А мне стыдно о таком даже втайне помыслить. С Твоей «божественной» точки зрения, я и все такие, как я, люди ограниченные и слабые, да я и сам признаю, что такой «божественный» контракт мне не по уму и не по силам. Но должен при этом сказать, что ничуть о том и не сожалею. Ну вот хоть ты меня на месте убей, не могу, не хочу стать предателем для своей семьи, своего дома и всех своих близких. А соблазняющему могу сказать лишь одно:
     – Отыди от меня, сатана! Отыди, негодяй! Отыди, подлец, и боле не смей ко мне и приближаться!
     Кстати, мой любимый французский писатель Антуан Сент-Экзюпери писал, что мы, каждый из нас, живущих на планете людей, в ответе за тех, кого мы приручили. В ответе! А Ты призываешь меня к полной безответственности, к заботе только о себе одном. И не стыдно-то Тебе и не совестно?!
     «Кто может вместить, да вместит!»

                Идиллия на кресте

     Бытует в русском народе такая раздумчивая усмешка:
      – Один дурак может задать столько дурацких вопросов, что на них не ответит и тысяча умных.
     И еще вослед со вздохом такая:
     – Дураку закон не писан!
     И хотя Он клялся-божился, что пришел не нарушить Закон, а исполнить (см. Мф. 5. 17), на деле-то все как-то получалось наоборот. Чего ни коснись, все у Него вывернуто наизнанку, все поставлено с ног на голову. И если все Его «божественно-непостижимые» мудрости-премудрости диктовал, по Его словам, некий Святой Дух, то, право, иначе как Духом противоречия или Духом отрицания таковой и не назовешь. Ну, в самом-то деле, все у Него не так, как у всех людей, и все не этак. Вы, мол, стоите на том, что «око за око, и зуб за зуб» а Я говорю вам: не противься злому. Гвозданут тебе по морде в правую щеку, подставь и левую, пусть выбьют и второй глаз и все оставшиеся во рту зубы. И если грабитель сдерет с тебя верхнюю одежду, отдай ему и исподнюю, вплоть до подштанников. Все равно ведь, голым человек родился, голым ему и в жизнь вечную уходить. Там ведь, в раю, для жизни вечной одежды все равно не напасешься…
     Не знаю, может, истинно верующий христианин и вправду над всем этим лишь благодушно посмеется, но у нас на Святой Руси как о таких вот божественно мудрых краснобаях судят? А, мол, он не от мира сего. А то еще и так: а, дескать, что с него взять – он же с приветом, у него не все дома, мозги набекрень, крыша сдвинута, шариков не хватает, ум за разум завихрением находит, блажь временами накатывает, вот он и блажит. Или, как говаривал незабвенный гоголевский Хлестаков:
     – Ба-а-альшой оригинал!
     А скорее всего здесь как раз тот случай, когда ближе всего к истине называть его не благим, а именно блажным, блаженным, сиречь – юродивым. То есть, либо шальным, взбалмошным, полоумным, либо таковым прикинувшимся Христа ради. В смысле  – для того, чтобы христарадничать, попросту говоря, прикинувшись дурачком, попрошайничать, жить за чужой счет, да еще, поскольку дурака грех обижать, безнаказанно говорить людям в глаза правду про них. Их за это даже Божьими людьми называли.
     Был и в нашей лесной Кургановке один такой – Трутнем его звали. Ну, прозвище такое, за то, что лодырь, каких поискать. А еще и хвастун – потеха! А самомнения, саморекламы! Исключительной личностью себя возомнил. От любой самой простой деревенской работы, как черт от ладана, шарахался, зато уж на сельских сходках выступать – тут он завсегда первый. Про него даже частушку сложили:
Ни пахать, ни косить
Трутень не согнется,
А начнет себя хвалить –
Чуть не перервется.
     Да и имя-то у него словно для потехи такое было – Тит. Так это прямо-таки как про него побасенка пошла:
     – Тит, иди молотить!
     – Брюхо болит.
     – Тит, иди кулеш есть!
     – А где моя большая ложка?!
     Над ним, конечно, беззлобно посмеивались. Очевидно, с того, что блаженного исконно называют человеком Божьим, про него с чьей-то легкой руки стали с язвецой говорить: «Сын Божий». Поскольку, мол, маманьке его еще в девичестве ветром надуло. Оттого, стало быть, и не такой, как все.
     Это наверняка еще от язычества в народе пошло. У древних греков ветер – бог Эол, у славянорусов – Стрибог. И не с тех ли патриархальных времен о взбалмошном, легкомысленном человеке говорят – ветреный, ветрогон, вертопрах, пустобрех и прочее в этом роде. Его, мол, и слушать-то ни к чему, собака лает – ветер носит. Пустомеля…
     Соответственно, с презрением, и относились к таким. Видимо, чтобы не поощрять блуд, а может, и на основании тысячелетних наблюдений говорили: гад с гадом блудит – гад и будет. Потому и выблудок, ублюдок, гаденыш. Да и поныне неспроста же поверие живет, что человек, зачатый во грехе, несет и множит этот грех и в своей жизни, и в своем потомстве до какого-то там едва ли не седьмого колена.
     Только у нашего Тита и подобных ему восприятие избирательное. То, что им в похвалу, на лету схватывают, а что в укоризну – мимо ушей пускают. Так и Трутень. С малолетства ловя на себе любопытные взгляды и слыша, что мальчик, мол, не такой, как все, не такой даже, как его младшенькие братишки да сестренки, не понял он, в чем тут подоплека, да и уверовал в некую свою исключительность. А с того и пошло: по виду тюха-матюха, губошлеп-губошлепом, а уж гонору, фанаберии – не подступись!
     При кипучем лентяйстве и не менее кипучем краснобайстве главной целью и смыслом жизни стала для него должность освобожденного парторга. А суть вот в чем. Секретари низовых партийных организаций тогдашней КПСС работали на идеологическом энтузиазме, то бишь на так называемых общественных началах. А он зарился на роль вышестоящего, должность которого была высоко оплачиваемой. Где и делов-то, как он предполагал, только и всего, что собирать членские взносы.
     И ведь не оплошал, преуспел! И даже большего потом достиг: стал еще более высокооплачиваемым партийным лектором-пропагандистом. И как азартно речухи толкал, призывая идти в райское светлое коммунистическое будущее, – так и подмывало, задрав штаны, ринуться туда, в это Царство Божие на земле.
     Мы-то, бывало, по-первости лишь посмеивались: мытарь, дескать, сборщик партийной подати! А он – нако-ся! Его уж даже не просто партийным секретарем – «партийным богом» величать стали. И даже о культе Тита Титыча Трутня уже злоехидненький шепоток пополз, но тут, как на грех, грянула демократически-рыночная заваруха, и что-то там с чем-то не склеилось.
     Хотя в общем и целом он и здесь не оплошал. Сперва оказался в передовых рядах так называемых оборотней-перевертышей и чуть было не выбился в вожди какой-то не то партии, не то одной из каких-то сект. Да, увы, оттерли своими могучими плечами да пламенными речами христарадничающие помоложе. Тогда он, недолго думая, подался в монастырские служки свои большевистские грехи замаливать да собирать пожертвования на восстановление разрушенных теми варварами русских православных храмов.
     Истинно прирожденный блаженный, истинно юродивый Христа ради, истинно Божий человек. А поскольку явно глубоко раскаявшийся, то ныне и в лоне Церкви в чести. Там ведь Трутни всякие важны, Трутни всякие нужны.
     Ну вот, а вы говорите, что чудес не бывает. Еще как бывают! Главное – уверовать в их возможность и верить в Царствие Божие, «как дитя» (Лк.18. 17).
     Не так ли и в стремлении стать Сыном Божьим, а затем и Самим Богом? Главное – глубоко, всей душой уверовать, что ты не такой, как все, что ты – личность исключительная, выдающаяся, избранная – «богоизбранная». Тем паче, что такого рода «божественная» страстишка в той или иной мере таится в каждом  из нас. О чем, кстати, и Александр Сергеевич Пушкин с жизнерадостной русской иронией усмехнулся:
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно…
     И даже Владимир Владимирович Маяковский с присущим ему р-революционным пафосом рассиропился:
Деточка, все мы немножко лошади!..
     Ну, это из области стихоплетства. А вот из другого круга моей жизни и, соответственно, самых искренних пристрастий. У замечательного нашего русского летчика Валерия Павловича Чкалова, первым совершившего перелет из Москвы через Северный полюс в Америку, как мы уже отмечали, был девиз: «Если быть, так быть лучшим!» Кто, скажите, о таком не мечтал? Иное дело – зачем? Ради чего? Во имя чего?
     Что, всего лишь затем, чтобы тобой восхищались? Чтобы тебя хвалили? Что, и только? Нет, полагаю, конечно же, нет. Приятно, разумеется, если тебя хвалят, но главное для истинно русского человека, каким был Чкалов, все же не в этом. Ребенок, скажем, старается ни в чем не уступить, состязаясь со сверстниками, чтобы порадовать своими успехами родителей. Родители – чтобы личным примером увлекать на добрые дела подрастающую смену. А достойный гражданин, патриот, как Чкалов, для пользы своему народу, своему Отечеству.
     И – увы! – совсем для иного человеку себялюбивому, своекорыстному, эгоистичному, тщеславному. Какое же место в этом свете можно отвести Сыну Божию – Иисусу Христу? Да наряду с тем и всему христианству в целом?
     Что, еретический вопрос? Допустим. Но, согласитесь, далеко не праздный. Даром, что ли, над ним на протяжении многих столетий бились и бьются многие и многие лучшие человеческие умы, ибо и христианство вот уже более двух тысячелетий было и пока что остается самой влиятельной религией в мире. Однако, несмотря на то, что христиан ныне в мире примерно в два раза больше, чем мусульман, мы наблюдаем все возрастающую роль религии мусульманской. Наряду с тем во многих странах, и более всего в США, наблюдается еще и активное наступление язычества и неоязычества, отрицающих иудо-христианскую религию.
     Как говаривал досточтимый Козьма Прутков, нельзя объять необъятного. Тем не менее эти глобальные вопросы не могут не волновать и нас. В особенности сегодня, когда мы слышим столь громогласные декларации о возрождении России, якобы напрямую связанное с возрождением Русской Православной Церкви. Равно как и с провокационным заявлением яростного русоненавистника Збигнева Бжезинского и иже с ним о том, что после развала Советского Союза главным врагом Запада стало Русское Православие.
     Несомненно, ислам и христианство – это две величайшие религии в мире, но ведь и та, и другая основаны на монотеизме, то есть единобожии, родоначальником которого был все-таки не Иисус Христос, а Моисей. Это ему принадлежит идея об одном истинном Боге, в которую он так страстно верил, что в конце концов она распространилась на большую часть мира. И сегодня, спустя 25 столетий, пророку Моисею в равной степени поклоняются и евреи, и христиане, и мусульмане.
     Любопытно, что Моисей снискал уважение даже у исконных врагов «истинной» христианской церкви – агностиков. И еще любопытнее споры о том, был ли он евреем или египтянином, поскольку имя его скорее египетского, чем иудейского происхождения. Моисей означает «ребенок», «сын» и составляет часть имени нескольких известных египетских фараонов. Не это ли и надоумило Иисуса Христа объявить Себя Сыном Божием?
     Вдобавок Моисей известен как автор пяти книг Библии (Бытие, Исход, Левит, Числа, Второзаконие), на которые ссылаются как на Пятикнижие Моисея и которое есть не что иное, как еврейская Библия – «Тора». А Ветхий Завет между тем ясно и недвусмысленно основателем монотеизма называет родоначальника евреев Авраама. В этом свете тем более возмутительно заявление Иисуса Христа о том, что он якобы был рожден раньше Авраама:
     «Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин. 8. 58).
     Право, говоря словами Пушкина, подмывает спросить: «Уж не пародия ли Он?»
     Или, попроще говоря, уж не наглейший ли из наглейших самозванец и плагиатор? Не зря же и ныне исследователи отмечают, что Он во всем очень похож на пророков из Ветхого Завета, хорошо знал их Писания и находился под их глубоким влиянием. Чем, надо добавить, ловко, спекулятивно пользовался.
     Обращают на себя внимание и споры о том, что вовсе не Иисус Христос был основателем христианства. Во-первых, большинство сведений, которыми мы располагаем, нельзя назвать точными. Неизвестно даже Его подлинное имя, проистекающее предположительно от еврейского Йешуа, (Сотер, Спаситель, Назорей), по прозвищу Христос. Год Его рождения тоже точно не известен, равно как и год смерти. Во-вторых, Сам-то Он после Себя никаких письменных источников не оставил, а Евангелие – это все-таки писание других, живших много позже Его, авторов, которые зачастую противоречат друг другу. И не случайно же, к примеру, даже последние Его слова у евангелистов Матфея и Луки, хотя и даны в двух совершенно различных версиях, но и та, и другая – прямые цитаты из Ветхого Завета:
     «А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: “Или, Или! Лама савахфани?” То есть: “Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?”» (Мф. 27. 46).
     «Иисус, возгласив громким голосом, сказал: Отче! В руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух» (Лк. 23. 46).
     Не знаю, как кто, а мне трудно представить, чтобы человек, пригвожденный к кресту массивными железными гвоздями, мог что-то членораздельно и вразумительно говорить. Разве что испускать от дикой боли страшные вопли. А в описании Его последних минут все так, прямо скажем, на удивление красиво! Идиллия! Ему, распятому, обвисшему на гвоздях, римские солдаты вместо воды дают уксус, а он рассудительно беседует с двумя распятыми рядом с ним злодеями и обещает одному из них, что возьмет с собою в рай.
     Истинно, будьте, как дети. Хотя, пожалуй, и детям трудно поверить в достоверность такой впечатляющей картины.
     «Кто может вместить, да вместит!» Я – пас. Мне – «не дано».
     В равной мере мне не дано вместить и то, почему христианство именуется христианством. Ведь основной догмат христианской теологии – догмат о Троице, в которой совмещены три личности (лица, ипостаси) – Бог-Отец, Бог-Сын (логос – слово) и Бог Дух Святой. То есть Троица – вот единый в трех лицах Бог христиан, а Он (Троица) как таковой отстранен словно второстепенный.
     Кстати говоря, и в Новом Завете Троица даже не упоминается, а появляется лишь у богословов конца 2-го века – Феофила Тертуллиана. Догмат о Троице был закреплен лишь в 325 году на 1-м Никейском и в 328 году на 1-м Константинопольском Вселенских соборах. Таким образом, главенствующим для христиан должен бы стать культ Святой Троицы, а не культ Христа. Почему же не стал?
     Смешно? Да что-то около того. А еще смешнее то, что христианство, так жестоко расправлявшееся с язычеством и отвергшее языческое многобожие, по существу утвердило в Троице не то ли самое, плохо замаскированное языческое многобожие? Над этим еще в XVI веке потешался русский вольнодумец Феодосий Косой. Бежавший из Москвы и постригшийся в Новоозерском монастыре в монахи, он подверг затем резкой критике догмат о божественности Христа, проповедовал идеи освобождения крестьян и городской бедноты, считая «спасение» человека делом его собственных рук, а не некой небесной силы. В 1553 году бежал в Польшу, где оказал серьезное влияние на развитие движения против догмата Троицы.
     Не утихают разногласия по этому поводу и поныне. В XVI—XVII веках центром такого движения вслед за Польшей стала Венгрия, со второй половины XVII века – Англия, с XIX века – Великобритания и США. Да и то сказать, какими путями, каким образом главенствующей, центральной ипостасью в Троице оказался Иисус Христос? Закономернее было бы предоставить это место Божией Матери, как ипостаси женщины-матери, дарующей жизнь продолжательнице рода. Но…
     Вот что провозглашал, вот что с пафосом декларировал Он в своих «божественных» проповедях:
     «…Почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 19. 19).
     Ах, как возвышенно, как житейски верно, как благородно! Но это – на словах. А на деле?
     «И некто сказал Ему: вот, Матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобою. Он же сказал в ответ говорившему: кто Матерь Моя? И кто братья Мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф.12. 47—50).
     Ай да Иисус Христос! Ай да Божий Сын! Да-а-а… Про спасшего Его от царя Ирода отчима Своего плотника Иосифа Он, пустившись странствовать-бродяжничать, истинно как блудный сын, давно и думать забыл, так тот хоть следом за ним не вяжется. А матери  с Его младшими братьями (в Евангелии от Марка – и сестрами) все чегой-то неймется, разыскали Его, видеть хотят, поговорить о чем-то напрашиваются. Еще, чего доброго, помочь в чем-то попросят. Да пошли они!.. И не вышел к ним.
     – Но Ты же сам говоришь: почитай, возлюби…
     – Мало ли что Я говорю! Некогда Мне со всякими разными нижними-ближними сопли рукавом утирать. «…Предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Лк. 9. 60). «Кто может вместить, да вместит!» (Мф. 19. 12).
     Ах, как красиво, правда? Ах, как благородно! Ах, как умилительно! Истинно Божий Сын, проповедующий: «…Будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф. 5. 48).
     И так Он во всем. Внемлите и разумейте!.. Это там какой-то русский чудак пишет: «Ты наш старший брат – нам второй отец», в том смысле, что он о младших и заботиться должен по-отцовски. Так то – примитивный закон, житейски приземленный, земной, а у Него – Сына Божия и Закон иной – Божий! Понимать надо!..

                Слово и дело

     Не так давно мне довелось нечаянно стать свидетелем доверительного разговора двух весьма высокопоставленных рыночно-демократических чинодралов. У одного истекал срок его полномочий на выборной должности, другой баллотировался кандидатом на его доходно-хлебное кресло. И тот, будучи заинтересованным в избрании именно этого, благоугодного для него преемника, истинно по-отцовски его назидал:
      – Главное – побольше обещай. Электорат – это же, сам видишь, быдло. Ну, мягче говоря, стадо баранов… Нет, скажем, пожалуй, чуть помягче: стадо овец Христовых. Так они же самим Христом воспитаны верить, как дети. Так ты им все, чего ни попросят, все обещай, они за тебя и проголосуют…
     Невольно вспомнилось евангельское:
    «Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю» (Ин. 14. 14).
     А и то правда: уж обещать – так обещать! Как, скажем, дедушка Ленин: землю – крестьянам, заводы и фабрики – рабочим, мир – хижинам и все такое. А потом, когда добьешься своего, можно и забыть о всех своих обещаниях.
     Как, к примеру, верный ленинец, а затем еще более верный демократ Боря Ельцин. На рельсы, пообещал, лягу, если народу хуже при моей власти станет. Потом, правда, забыл лечь, ну да это уже не столь и существенно. Главное – пообещать, да с этаким впечатляюще-многообещающим размахом! «Любить – так королеву, воровать – так миллион!»
     Королев, правда, на всех ворюг не напасешься, но они о том не очень-то и горюют. И в воровстве истинных хапуг-ворюг миллионами не удивишь. Особенно этих, кого во имя царя Бориса Кровавого ельцинистами стали звать. Они с его благословения в России миллиардами ринулись хапать, благо электорат, то бишь стадо презираемого ими простонародного быдла, этих овец-баранов Христовых всем их обещаниям истинно по-христиански верит. «Как дети». А они для этих детей-агнцев пастыри и пророки.
     К тому же, как посмотреть да сравнить век нынешний и век минувший, то все эти пастыри да пророки истинному Пастырю и Пророку Сыну Божию Иисусу Христу и в подметки не гожи. Что их жалкие «земные» обещания в сопоставлении с Его обещаниями оживлять умерших и даровать жизнь вечную. То есть бессмертие с вечными наслаждениями в кущах райских «иже еси на небесех» в Царствии Божьем.
     А что? Обещать – так обещать! Чтобы дух захватывало! Чтобы слюнки от вожделения текли. Чтобы жаждущие да алчущие от всего земного разом без всяких-яких раздумий отказывались во имя возможности на чужом горбу «на халяву» в рай въехать. Тем паче, что взамен-то Он ничего такого особенного и не требует. Только и всего, что возлюбить Его, уверовать в Него и следовать за Ним.
     А ученикам-Апостолам Он и того более пообещал. Когда Его любимец Петр спросил, а что же, мол, нам там будет в благодарность за то, что мы пошли за Тобою, ответ, что называется, превзошел все ожидания:
     «Иисус же сказал им: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, – в пакибытии (в новом бытии), когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Мф. 19. 28).
     И это ничтоже сумняшеся заранее зная, что Иуда предаст Его, а Петр трижды отречется от Него, да и другие «рассеются» от Него. Неважно, что будет потом, важно то, чтобы они сейчас шли за Ним и помогали «ловить человеков». А поскольку им тоже хочется чего-то такого-этакого, то почему и не пообещать. Тоже, мол, там, в Царствии небесном, царьками будете. И вообще главное – пообещать.
     В самом деле! Ибо кому же не хотелось бы жить как можно дольше? А по возможности – и вечно. Зачем? Да хрен его знает, только вот хочется, и все тут. Ну, а ради этого на что ни пойдешь. Правда, где-то в глубине души несколько сомнительно, возможно ли такое или невозможно, но ведь об этом узнаешь лишь там, в Царствии небесном, то бишь в мире загробном. А поскольку никто оттуда еще не возвращался, поди проверь, врет Он или взаправду там нечто такое-этакое существует?
     Хотя зачем тебе, собственно говоря, голову ломать, зачем думать да сомневаться? Просто верь, как дитя, и все. И не задавай глупых вопросов. Ибо сомневаться – грех. Ибо все равно никто и не даст тебе какого-либо вразумительного ответа. И вообще не твоего это овечье-бараньего ума дело. На то есть поп-батюшка, пастырь твой непосредственный в твоем приходе в миниатюре для тебя Бог Отец. Так ведь и тот ничего толком не объяснит. Разве что епископ-архиепископ или, скажем, сам Патриарх? Но, увы, до царя далеко, до Бога высоко, ну и сопи себе в свои две сопелки, да не забывай в храме потолще-подороже свечу поставить. Авось…
     А то вон ведь воспевший Демона Лермонтов что пишет:
А бог на нас не кинет взгляда,
Он занят небом, не землей.
А наказанье? Мук и ада?
Так что ж, ты будешь там со мной…
     Истинно: многая знания – многая печали. И чем больше радиус познанного, тем обширнее окружность неведомого. На чем, пожалуй, и не мешало бы и поунять свое детское любопытство, да ведь зудит, не унимается в башке треклятый вопрос: а зачем? А ради чего? А во имя чего все эти обещания, вся эта тысячелетняя ложь? Ложь – это же великий грех. Хотя бывает, говорят, и ложь во спасение. Такой, что ли, и казалась ложь выблудка римского легионера Пантеры, объявившего Себя Сыном Божьим и Спасителем?
     Тогда – да. Тогда – похвально. Достохвально. Но…
     Но значение любого пророка (философа, проповедника) заключается не в некой абсолютной истине (правильности его взгляда, его идей), а в том, на какие дела эта его истина (его учение, его идеи) людей зовет и на что подвигает.
     Иисус Христос о Себе Сам возгласил:
     «Я есмь путь и истина и жизнь…» (Ин. 14. 6).
     И еще:
     «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин. 18. 37).
     Изумительно! До обалдения ошеломительно. Но…
     «Пилат сказал Ему: что есть истина?» (Ин. 18. 38).
     И…
     И ответа-то от всезнающего Сына Божия Иисуса Христа не последовало!
     Он всегда вот так при сложных вопросах к Нему этак многозначительно, с ученым видом знатока умел отмолчаться. Или этак увертливо обронить: «Ты сказал».
     Удобная позиция. С издевочкой к вопрошающему. Но это разве ответ?
     Так в чем же все-таки Его истина? На что людей звала и на что подвигла?.. Может, на созидание?
     Нарицательным, как беспримерного детоубийцы, как злодея из злодеев стало имя царя Ирода. Он чем христианству особо ценен? Тем, что при рождении Иисуса Христа чуть ли не во всей Иудее поголовно вырезал младенцев мужского пола. Подтверждения тому, как мы уже знаем, матушка-история не дает. Более того, он вошел в историю под названием Ирод I Великий. За что? За детоубийство, что ли? Нет, он, оказывается, прославился как рачительный хозяин своей страны, как царь-строитель, царь-созидатель, да к тому же сам прекрасный инженер и выдающийся архитектор.
     Подтверждение тому – не какие-то там легенды и слухи, как об Иисусе, а сохранившиеся до наших дней свидетельства рукотворные. К примеру, летняя резиденция царя – дворец Иродион, построенный в пустынной местности в 13 километрах от Иерусалима. Или, скажем, Моссада (в переводе – крепость), сооруженная на вершине отвесной скалы высотой 440 метров – высшей точки над Мертвым морем. Это была по тем временам идеально неприступная крепость с четырьмя десятками башен и 20 подземными цистернами для хранения четырех миллионов литров пресной воды. А всего такого рода каменных крепостей им было построено более двадцати.
     По планам Ирода Великого преображались суровые ландшафты Святой Земли, строились новые города, окружаемые водоемами, парками и садами, пролагались и поныне оставшиеся проезжими дороги. Чудом архитектурной мысли царя считался город-порт Кессария, руины которого сегодня торчат из Средиземного моря, поражая воображение археологов. Как, мол, такие строения возводились без современной строительной техники?!
     Есть немало и других доказательств того, что Ирод Великий был истинно великим архитектором. Таких реальных, конкретных, предметных фактов, которые можно увидеть собственными глазами и пощупать собственными руками. Одно из таких – знаменитая Стена плача в Иерусалиме. Это западная стена некогда стоявшего здесь Второго Иерусалимского храма. Это был как раз тот храм, из которого Иисус Христос бичом выгонял менял и торговцев. Когда не верящие в Его божественность иудеи спросили, чем Он может доказать Свое всемогущество, «Иисус сказал им в ответ: разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его. На это сказали Иудеи: сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его?» (Ин. 2. 19, 20).
     И далее в Евангелии нечто столь головоломное, что истинно ставит любого человека в тупик:
     «А Он говорил о храме тела Своего» (Ин. 2. 21).
     Попытаемся раскинуть мозгами. На стройке этого храма по велению царя Ирода трудились 18 тысяч рабочих. В течение 46 лет – почти полвека. Площадь храма заняла 140 000 квадратных метров. В основание стен были заложены вытесанные из скал камни длиной до 13 метров и весом до 600 тонн. В результате этого поистине нечеловеческого труда было возведено величественное по масштабам и красоте здание, равного которому в то время вообще не существовало в мире. Могли ли его разрушить толпившиеся возле Иисуса Христа иудеи?
     Вопрос истинно риторический. Вернее – издевательский. Не могли при всем их желании – силенок бы не хватило. Не говоря уж о том, что храм был главной религиозно-государственной святыней Иудеи, и ни у кого на него не поднялась бы рука.
     Ясно теперь, в чем мудрость и всемогущество Иисуса Христа? Знал, что говорил. Вот, мол, вы разрушьте, а Я мигом заново построю. А поскольку они, эти привязчивые иудеи, конечно же, не разрушат, то и восстанавливать не надо.
     Ай да Иисус! Ай да мудрец и чудотворец! Ха-ха-ха! Как это там детишки-ребятишки в таких случаях приговаривают? Обманули дурака на четыре кулака…
     Хотя, конечно же, нельзя не отдать должное Его находчивости и остроумию.  Не отсюда ли и решение объявить Себя Божьим Сыном: не веришь – поди проверь. Об этом может точно сказать лишь Сам Бог. Поэтому как узнать , кто Его Отец, он ведь ни разу спросившего не адресует к Своей Матери Марии, а – только к Самому Богу. Что делает буквально на каждом шагу:
     «… Вы от нижних, Я – от вышних…» (Ин. 8. 23).
     «Тогда сказали Ему: кто же Ты? Иисус сказал им: от начала Сущий, как и говорю вам» (Ин. 8. 25).
     «Иисус отвечал: если Я Сам Себя славлю, то слава Моя ничто. Меня прославляет Отец Мой, о Котором вы говорите, что Он Бог ваш; И вы не познали Его, а Я знаю Его; и если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец. Но Я знаю Его и соблюдаю слово Его» (Ин. 8. 54, 55).
     Во шпарит – как по писаному. Кого не введут в священный трепет такие дерзновенно впечатляющие слова! И перечить, и даже сомневаться боязно – перед Самим Богом ответ держать за сомнение в Нем!
     Тем паче, что Он вон как о Себе, этот Иисус:
     «Я и Отец – одно» (Ин. 10. 30).
     А далее – и того хлеще:
     «И всякий живущий и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему?» (Ин. 11. 26).
     Ошеломляюще! Потрясающе! А вдруг и правда? Поверю и… не умру?
     Да-а, а почему бы ради такого и не поверить, а?
     Ай да Иисус Христос! Ай да мастер художественного свиста! То бишь –слова. А ведь недавно говорил совсем иное: «Бог есть дух…» (Ин. 4. 24).
     И в этом свете вдруг истинно в обнаженной простоте предстают перед нами всемирно знаменитые, якобы божественно, иррационально непостижимые, начальные строки Евангелия от Иоанна:
     «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1. 1—3).
     Сколько раз начинал читать, но на этих трех стихах и останавливался. Завораживала, парализовала мысль, вгоняла в ступор истинно магическая, колдовская, гипнотизирующая словесная эквилибристика, и казалось, вовек не постигнуть некий премудро зашифрованный здесь тайный, недоступный моему уму божественный смысл. А тут превозмог этот гипноз, читаю дальше и…
     «И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин. 1. 14).
     Та-а-ак! «Слово стало плотию…» Ни фига себе! И еще – «плотию… как Единородного от Отца…»
     Ой!.. Так это же… Это же… Иисус Христос?!
     Та-а-ак! Вообще-то как из бесплотного слова родилась «единородная плоть», представить трудно, ну да ладно, как говаривал этот «единородный» Самолично, у Бога возможно всё. И даже не суть, что после Адама он ведь уже и не единородный. Но дело и не в этом. Дело в том, почему все же – Слово «начало всему», и почему из Слова даже Сам Иисус, и разве Иисус – начало всему, «что начало быть»? Сам же говорил, что «Рожденное от плоти есть плоть; а рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3. 6).
     Вчитываясь, беру Евангелие от Иоанна на церковнославянском:
     «В начале бе Слово (с древнегреческого – логос, сиречь – разум, смысл, слово как мысль изреченная, выговоренная), и Слово бе к Богу, и Бог бе Слово. Сей бе искони к Богу. Вся там быше, и без Него ничто же бысть, еже бысть» (Ин. 1. 1).
     Право, бросается в глаза вот это: «Слово бе к Богу». Значит , Слово, обращенное к Богу, сказанное для Бога. И почему тогда в Евангелии взято здесь слово «слово» в его значении – слово? Мне, скажем, более по душе значение – «разум». Ближе к трактовке по Циолковскому, писавшему о том, что он ощущал влияние на его мозг, на его разум некоего Высшего Разума – космического Сверхразума. Но тогда, стало быть, было бы вернее говорить о культе Разума, а не о культе Христа. Или Иисус Христос значению «разум» не соответствует?
     По логике получается так.
     Проще говоря, евангелист Иоанн рассудил, что главное в сути Иисуса Христа было слово, его проповеди? Оттуда  «все начало быть?» А – что, что же «начало быть»?
     Признавая Ирода I Великим строителем-созидателем и гениальным государственным архитектором, некоторые христианские ортодоксы этак небрежненько роняют, что всю свою грандиозную работу по обустройству и благоустройству Святой Земли он вел ради того, чтобы прославить и обессмертить свое имя, увековечить себя в истории. Ну, допустим. Но ведь прославиться, увековечить себя возмечтал и Герострат, сжегший считавшийся одним из 7 чудес света храм Артемиды Эфесской. А Иисус Христос? Он что, ни о какой такой личной славе и не помышлял?
     Да при самом беглом прочтении всех четырех Евангелий просто отвращает от чтения Его навязчивая до тошноты забота именно о Своей непревзойденной Божественной славе. Вплоть до того, что некоторые исследователи считают Его просто-таки свихнувшимся на самомнении фанатиком-маньяком.
     Да чего уж греха таить, я и сам, сколько ни ломаю голову, не могу отделаться от мысли, что главное в Нем никакая не доброта и не любовь к людям, а наоборот – непомерно раздутая амбициозность, высокомерие и маниакальная страсть утвердить Себя превыше всех и заставить всех уверовать, что Он и Бог Отец – одно. Знал, стало быть, наверняка знал древнее философское речение о том, что главное не факты, а то, как люди их видят.
     А иногда думается и несколько иначе. На основании многих и многих наблюдений психологи установили, что человек с тонкой нервной организацией в результате каких-то причин может временами впадать в состояние, граничащее с потерей рассудка. В просторечии говорят: на него, мол, порой накатывает, затмение находит, вот он и вытворяет в такие моменты черт знает что.
     Не по той ли причине столь противоречивы, а подчас и несуразны слова и поступки Иисуса Христа? То ли он великий лицемер, то ли просто в силу своих эмоциональных порывов великий путаник? Похоже, как человек с тонкой, даже, пожалуй, утонченной психической организацией, с Его стремлением говорить и жить красиво, он жил в некоем ирреальном, вымышленном им мире, порой именно забывал Себя, когда на него «накатывало», находило затмение.
     Он, пожалуй, часто витал мыслью, мечтой в облаках, «иже еси на небесех», в каких-то своих эмпиреях возле Бога Отца, и так вошел в роль Божьего Сына, что Сам поверил в собственную ложь. Сперва-то еще проскальзывало в Его проповедях, что Он – Сын Человеческий, а затем уже только Сын Божий. Соответственно Себя и вел, всех учил да поучал, дерзил, грубил, не взирая на лица, считал Себя вправе командовать, распоряжаться и требовать к Себе всеобщего почитания, раболепия и всеобщей любви.
     В истории был целый ряд личностей – если вам угодно маньяков, которые мечтали и даже порывались завоевать весь мир. Это, скажем, Александр Македонский, Чингиз-хан, Наполеон Бонапарт, Гитлер. Их называли, да впрочем, и числят безумцами, мегаломаньяками. Нечто подобное обнаруживается и в проповеднике Иисусе Христе с Его заявлениями, что Он принес не мир, но меч, и с громогласно-сакраментальным: «Я победил мир» (Ин. 16. 33).
     Можно даже сказать, что да, это действительно так: победил и создал свою империю – христианство. Так что даже превзошел вышеупомянутых кровавых безумцев, и что Он в еще большей мере, в превосходной степени мегаломаньяк. Не отсюда ли и Его метания, подчас поистине безумные противоречия Самому Себе? Причем такие, что в них, как в куче мусора, теряются, блекнут даже заслуживающие внимания благие сентенции. У Него ведь, по сути дела, все и вся, кто Его не любит и кто в Него не верит, во всех грехах виноваты безо всякой презумпции невиновности.
     Замечательны, к примеру, назидания прощать обиды брату своему не только до семи, а до «седмижды семидесяти раз». То есть по сути – бесконечно. Но здесь же в случае упрямства брата Он поучает обиженного:
     «Если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово. Если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф. 18. 16, 17).
     То есть надо понимать – как враг.
     А далее следует длиннющая притча, что заканчивается словами, полностью противоречащими вышереченному:
     «Так и Отец Мой небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его» (Мф. 18. 35).
     Получается не примирение, а разжигание братской розни. Да еще с угрозой, что за эту братскую междоусобицу братьев покарает и Бог. Положение истинно безвыходное, горькое, безнадежное. Что называется, вразумил, научил, утешил.
     И так у него во всем: чуть не по Нему – угрозы. Сознавая в минуты просветления, что и Его Самого, и Его учеников все уже возненавидели («мир возненавидел» Ин. 15. 18) и предрекая из-за этого свою скорую гибель – распятие на кресте (Мф. 20. 19), Он угрожает за это по второму Своему пришествию всему миру самой жестокой расплатой:
     «…И не думали, пока не пришел потоп и не истребил всех: так будет и пришествие Сына Человеческого» (Мф. 24. 39).
     А посему, значит, любите Его, почитайте Его, ублажайте Его, уверуйте в Него и верьте каждому Его слову. Не то…
     Истинно Святое благо-вествование!
     На мой еретически-языческий взгляд, любой простой человек с элементарным житейским здравым смыслом не мог не видеть Его то ли скоморошьей игры на зрителя, то ли самой что ни на есть христарадничествующей блаженности, близкой к умственной неполноценности. Тем паче, что среди сопровождающей Его компашки таких же трепачей еще и Иуда с ящиком для сбора подаяний, что подают им за их впечатляющие проповеди «Христа ради».
     «Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин. 12. 6).
     Но ведь известно же: скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. И если у Тебя Твой ученик-Апостол вор и предатель, то чему же Ты его научил и за что избрал Апостолом? Да и о других Сам же не лучшего мнения. Проповедует: «…Любите друг друга, как Я возлюбил вас» (Ин. 15. 12), но едва любимый Им больше других ученик – апостол Петр попытался молвить словечко против, тут же вспылив, отчихвостил того, не стесняясь в выражениях: «…Отойди от Меня, сатана!» (Мк. 8. 33).
     Такая вот любовь, такое взаимоуважение, такой поучительный пример для подражания. И это при бесконечных краснобайских рассусоливаниях о равенстве и братстве. Ты, дескать, хоть и любимый Мой ученик, но – цыть, заткнись и знай свое место.
     Было бы, конечно, более чем неправомерным мазать Иисуса Христа одной черной краской. Золотым правилом считается изреченное Им перечисление заповедей: «не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй, почитай отца и мать, люби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 19. 18, 19).
     Но, призывая к этому, Он наряду с тем вдруг возглашает:
     «Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего» (Левит 19, 18). А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5. 43, 44).
     Ах, как красиво, как непостижимо возвышенно, к чему якобы можно и нужно стремиться как к чему-то идеальному, что принесет благо всему человечеству! Не спорю, хотелось бы думать так. Но в Евангелии Он объясняет это требование, мягко говоря, несколько странно:
     «Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?» (Мф. 5. 46).
     То есть любящих вас любить как бы и не обязательно, и взаимная бескорыстная любовь как бы не обязательна. И как будто за любовь нужно требовать какое-то вознаграждение. А ведь искони известно, что истинная, искренняя любовь истинно бескорыстна. А любовь за вознаграждение – проституция. Но у Него еще и такое:
     «И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники» (Мф. 5. 47).
     Логика та же: подумаешь – важность: относиться к братьям по-братски. Это и язычники умеют. Но язычники, по Его разумению, разве люди? А как Он, не язычник, относится к отчиму и матери, к братьям и сестрам Своим, мы уже видели и рассмотрели. И распрекрасно видим, что говорит-то он одно, учит одному, а Сам живет совсем по-иному.
     Такой вот от Него во всех Его проповедях постоянный «Святой благовест». Истинно – блажь. По В.Далю, «дурь, дурость, притворная дурь, вздор, временное помешательство».
     И вновь, и вновь невольно думается, что временами, когда на Него «накатывало» такое вот  вдохновение, Он в такие минуты не отдавал Себе отчета в том, что Его язык мелет. Да, кажется, не понимал и того, что с ним происходит, не осознавал реальности происходящего. Не осознавал даже, когда Его судили в Синедрионе и Претории, ни даже когда вели на Голгофу, на лютую казнь. Не то что был в полузабытье, а, похоже, либо витал мечтами в некоем Царствии Божьем, где не должно же быть такой лютости, либо уповал на Бога Отца, искренне веря в свою богоизбранность и до последнего тая надежду на заступничество своего Бога Отца. Полагаю, только этим и можно объяснить Его последний призыв:
     «А около девятого часа возопил Иисус громким голосом: «Или, Или! Лама савахфани?, то есть: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27. 46).
     Или, может, таил в душе наивную надежду на то, что богобоязненные иудеи не отважатся, не посмеют поднять руку на Него – Сына Божия, ниспосланного им Спасителя – Мессию – Христа. Но, как сказал поэт, и мир не пощадил, и Бог не спас…
     А что до меня, то мне этого блаженного-юродивого искренне, по- человечески жаль.
     Увы, увы! Но почему? Но как же так? Сын Божий… Святое благовествование… Закон Божий… И вдруг…
     – А король-то голый! – во все горло орет, вопит, захлебывается во мне наивный мальчишка из полузабытой детской сказки.
    Оказывается, он и сегодня нужен, этот глупый мальчишка, чтобы сказать людям правду.

              Во имя
            Святого Духа

                Дух дышит, где хочет,
                и голос его слышишь, а не знаешь,
                откуда приходит и куда уходит:
                так бывает со всяким, рожденным от Духа.
                Иоанн 3.8


Всюду, где природа или человеческая культура обнаруживает
 нечто прекрасное, истинное или совершенное, –
всюду есть веяние Духа Божия:
 и в таинственной чудесности кристалла,
 и в органическом расцвете природы,
 и в любви,
 и в героическом деянии,
 и в художественном искусстве,
 и в научном глубокомыслии,
и в совестном акте,
 и в живой справедливости,
 и в правовой свободе,
 и во вдохновенной государственности,
 и в созидающем труде,
 и в простой человеческой доброте,
 струящейся из человеческого ока…
                Иван Ильин

                Меч в зубах


     В таком аспекте резонный будет вопрос: а что же христианство? Оно что – пошло за голым королем?
     А представьте себе, что – да! Особенно, если учесть, что перед распятием Иисуса Христа донага раздели, и одежду Его поделили между собой римские легионеры.
     Ну, это в том смысле, что в каждой шутке есть доля правды. Или, если, следуя манере Иисуса Христа, перевернуть эту истину вверх тормашками, в каждой правде есть доля шутки. А если «кроме шуток», то Он, на мой наивно-языческий мальчишеский взгляд, единственно тем и оригинален в Своих проповедях – вот этим Своим ернически-шутовским выворачиванием наизнанку прописных, известных задолго до Него общечеловеческих истин. Да и то Его формулировки, которые по-первости выглядят глубокомысленными, при спокойном их рассмотрении оказываются обыкновенным скоморошеством, не выдерживая никакой критики. И тогда сразу отчетливо видишь, что все Его проповеди и притчи – это компиляция, где цитаты из Ветхого Завета грубо переплетаются с еще более древними заимствованиями, да еще в большинстве своем именно языческими.
     Примечательно уже то, что Его судьбу можно соотнести с судьбой широко известного древнегреческого философа Сократа (470—399 до н.э.). Он ведь тоже был проповедником, проповедовал на улицах и площадях, ставя своей целью борьбу за достойное воспитание молодежи. За что и был казнен по обвинению «за введение новых божеств и за развращение молодежи в новом духе». То есть, за то, что мы сегодня называем инакомыслием.
     В процессе над ним участвовало более 500 судей. За смертную казнь проголосовало 300 человек, против – 200. Согласно приговору, Сократ должен был выпить кубок «государственного яда» – цикуты. Друзья уговаривали его бежать, но философ отказался. Он твердо верил старинным языческим преданиям о том, что умерших после смерти ждет потусторонняя жизнь и надеялся жить там в обществе мудрых богов и знаменитых людей.
     Следуя орфическим и пифагорийским представлениям, Сократ перед тем, как выпить яд, совершил еще и обряд омовения. Это был языческий ритуал, символизирующий очищение тела от земных грехов.
     Словом, перед нами явная перекличка с христианским обрядом крещения. Равно как и представление о жизни вечной в Царстве Бога Отца, архангелов, ангелов и серафимов. Перекличка с поведением Иисуса Христа видна и в том, что Сократ сознательно и решительно отверг все пути к спасению, сам спокойно шел к своей смерти. Разница лишь в том, что Сократ был человеком общепризнанно мудрым, а Иисус Христос лишь его подражателем и дилетантом-верхоглядом, умело пользовавшимся чужими идеями.
     Это видно уже по тому, что приписываемое Ему нравственно-этическое Золотое правило было известно задолго до того, как Он появился на свет. Подобного рода речения можно найти в древнеиндийском эпосе «Махабхарата», у китайского философа Конфуция, у древних иранцев и египтян, а также в текстах Кумранских рукописей, написанных во втором веке до нашей эры на древнееврейском, греческом, латинском, арабском и сирийско-палестинском языках.  А главный иудейский раввин провозгласил Золотое правило и сделал его основополагающим принципом иудаизма еще в первом веке до нашей эры.
     Небезынтересно, что одним из авторов Кумранских текстов был безымянный «учитель праведности», основатель уединившейся в Иудейской пустыне и вставший в оппозицию официальному иудаизму. Тоже ведь прямая перекличка с тем, что Иисуса Христа называли Учителем.
     С глубокой древности этими благородными нравственными нормами жил и наш русский народ. Свидетельство тому – дошедшие до нас русские пословицы и поговорки:
Люби меня, как я тебя.
Чего в другом не любишь, того и сам не делай.
На добрый привет добрый и ответ.
Как аукнется, так и откликнется.
Добрая слава дороже богатства.
Не копай другому яму – сам в нее ввалишься.
Отплачутся волку овечьи слезы.
     Только почему-то нашим попам больше по душе назидания иудея Иисуса Христа.
     Если же следовать тому, что всякая истина относительна, то тем паче абсурдно Его стремление возвести Свои речения в непререкаемый абсолют. Не говоря уж о том, что Его речения зачастую далеко не бесспорны.
     Возьмем хотя бы якобы оригинальную формулу: «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5. 44).
     Вспоминается Шекспир: «Прощать убийство – то же преступление» («Ромео и Джульетта», акт 3, сцена 1). То и другое вроде бы спорно, да? Особенно, скажем, при мысли о гитлеровских душегубках, лагерях смерти, или об атомной бомбардировке американцами японских городов Хиросимы и Нагасаки. Можно ли любить и прощать таких врагов? Можно ли благословлять их и молиться за них? Кому дано вместить, да вместит. Мне – не дано. Стало быть, в христиане я не гожусь. Да, собственно, отчасти из-за таких «премудростей» в таковые и не рвусь.
     Еще хуже обстоит в христианстве с замечательной заповедью «Не убий!» Ведь при самом поверхностном взгляде вся история христианства – это нескончаемые кровопролития и убийства. Да притом какие жестокие! Начиная с первых веков, в особенности после Миланского эдикта, когда по воле императора Константина христианство было взято под защиту государства, весь его путь омыт океанами лицемерия и океанскими потоками беспощадно пролитой человеческой крови.
     Кстати, император Константин Великий был язычником и до конца жизни так и не принял крещения, но это не помешало христианским иерархам в превеликой взаимной с ним любви вершить кровавые преступления, помогая ему добиться единовластия. Не без их влияния он стал одним из первых неистовых антисемитов и положил начало безжалостному преследованию евреев. А начало антисемитизму положил не кто иной, как правоверный еврей Савл, обернувшийся христианским апостолом Павлом, которого наравне с Иисусом Христом считают основателем христианской религии.
     Хотя и в антисемитизме приоритет принадлежит опять-таки еврею Иисусу Христу. В своих проповедях он постоянно подчеркивал, что Его Бог Отец – это Бог Израиля, «Господь единый» (Мк .12. 29), и первой заповедью считает заповедь «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим» (Мф. 22. 37). Поэтому тем более удивительно, что евреи отвергли Его проповеди и не признали Его ниспосланным им Мессией. Наверное, не потому же, что на них затмение нашло, а скорее, потому, что точно так же, как царь Ирод и прокуратор Пилат, доподлинно Его раскусили.
     Без особого труда можно понять, что Иисус Христос сделал своей профессией проповедничество, как это на Руси делали, скажем, притворные блаженные или скоморохи. Они, к примеру, водили с собой прирученного медведя, или позже – слона, и за свои выступления получали от любопытствующей публики мзду. Плотник Иисус из Назарета Сам взял на Себя роль центральной фигуры, шествуя во главе Своих 12 апостолов. Радио тогда не было, о телеящиках и понятия не имели, газет почта не разносила, и конечно же, тогдашние обыватели не прочь были послушать неких странствующих чудаков. Ну, и в порядке вознаграждения почему не бросить копеечку-другую в подставленный Иудин денежный кошель. Но когда слышали, что перед ними – Сын Божий, объявляющий, что Он и Сам – Бог, тут уж дело принимало другой оборот.
     Широко распространенное сектантское движение иеговистов и поныне отрицает христианское триединство Бога, а тогда даже имя Бога Яхве (Йахве, Иеговы) у евреев было табуировано. Точного написания такового не известно до сих пор. По некоему иудейскому начертанию на древнееврейском языке оно может означать как «постоянно сущий» (Бог Отец) или «творец всего сущего». И получается, что в христианской Троице таким образом два еврея – и Бог Отец, и Бог Сын Иисус Христос. Тем более поразительна ненависть христиан к иудеям. Или, может, наоборот, все объясняется просто: подсознательным протестом генетических язычников к навязанным им чужим богам?..
     Между исследователями и доныне идет спор о том, кого справедливее считать основателем христианства – самого Иисуса Христа, Который не оставил нам ни строки записанного, или апостола Павла, прославившегося своими многочисленными посланиями. А вот наш выше упоминавшийся русский философ Василий Розанов и на сей счет имеет свою, резко отличную от других, любопытную точку зрения. Углубленно прослеживая последовательность развития религиозных верований, он неожиданно для самого себя обнаружил адекватность христианского единобожия не только с иудаизмом, но и с древнеримским монархизмом. Ибо, сколь это на первый взгляд ни странно, идея всечеловеческого единения во Христе унаследована от побежденной христианством идеи всемирного объединения земель и народов в одно государство под эгидой Рима. С одной лишь той разницей, что там глава – император, а здесь – папа.
     Как наместник Бога на земле, и потому – владыка мира!
     Добровольное, якобы на духовной основе, церковно-государственное устройство, где ни эллина, ни иудея, где все равны перед Богом и папой, увы, не состоялось. Папство не сумело, а вернее – не захотело устроить его. Об этом, впрочем, и Достоевский недвусмысленно писал: «Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор так все и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, все, все променяли за деньги, за низкую земную власть».
     Правда, Достоевский надеялся, что «в будущем религиозное обновление и воскресение произойдет, может быть, одною только русскою мыслью, русским Богом и Христом». Однако Василий Розанов назвал эту его мечту «о подлинном христианстве» и о «чистом православии» наивным лепетом. «Как будто в тысячу лет оно не выразило и не определило себя!»
     По мнению Достоевского, последним видоизменением и перевоплощением все той же древнеримской формулы всемирного объединения была французская революция 1789 года с ее декларацией «свобода, равенство, братство». Достоевский полагал, что Франция пыталась развить свой особенный французский социализм, то есть успокоение и устройство человеческого общества уже без Христа и вне Христа, но не достигла этого, поскольку оставалась католической. «А для веры в Бога, – писал он в «Дневнике писателя» (1877 г., май и июнь), – надо иметь почву под собою, почву нации, семьи, отечества».
     Глубокая мысль! И, на мой взгляд, глубоко верная. Но Розанов на это скептически обронил: «Христианство вне земно, вне отечественно, вне семейно. Как Достоевский не разобрал всего этого!»
     Страшные слова? Страшные. Но ведь – правда?! И как только никто из овец и баранов стада Христова не видит этого? Вот уже более двух тысяч лет в упор никто из христиан, что называется, в упор не замечает. И Достоевский, стало быть, не заметил?
     Не думаю. Это ему-то, знавшему тексты Евангелий наизусть, да не заметить? Ведь сразу же, когда читаешь, бросается в глаза, останавливает, шокирует. Вот Иисус Христос учит:
     «Ибо Бог заповедал: почитай отца и мать»; и: «Злословящий отца или мать смертию да умрет» (Мф. 15. 4).
     А ученикам Своим назидает проповедовать вот что:
     «И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф. 19. 29).
     И далее наставляет-вразумляет:
     «А вы не называйтесь учителями: ибо один у вас Учитель – Христос; все же вы – братья. И отцом Себе не называйте никого на земле: ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мф. 23. 8, 9).
     Даже комментировать-то противно, такое противоречие Самому Себе, такая путаница, а проще говоря – демагогия во имя самовозвеличения, что аж с души воротит. На все, люди, плюньте, от всего откажитесь ради Него и во имя Его.
     Полагаю, Достоевский либо поостерегся об этом писать, либо имел в виду нечто иное, чего тоже не стал обнародовать. Логика его мысли такова: если для истинной веры в Бога нужно иметь под собой семью, нацию, почву – отечество, то таким Богом может быть только твой Бог, Бог твоей семьи, Бог твоей нации, Бог твоего Отечества. А еврея Иисуса Христа и Его еврейского Бога Отца таковыми для русского человека не сочтешь. Да и третью ипостась в христианской Троице мне, русскому, хотелось бы видеть иной: не некий отвлеченно-непонятный безнационально-интернационально-космополитический (и уж тем более не еврейский) Бог Дух святой, а свой родной Русский Дух. Но обнажать, договаривать до конца такую догадку, такую правду, Достоевский, скорее всего, поостерегся. Да, видимо, не решился и В.Розанов. Слишком уж невыгодна и опасна эта правда и для Иисуса Христа и для всего христианства.
     Врываясь в контекст, в голову лезет привычное, советское:
Мы говорим – Ленин, подразумеваем – партия,
Мы говорим – партия, подразумеваем – Ленин.
     По аналогии в тон Маяковскому – параллель:
Мы говорим – Христос, подразумеваем – христианство,
Мы говорим – христианство, подразумеваем – Христос.
     Или, если попросту, по-русски: каков поп, таков и приход. И невольно с грустью усмехнешься: да уж, что поп, что приход друг друга стоят. Иисус Христос некогда буйствовал да разорялся, размахивая бичом да опрокидывая столы менял и продавцов голубей в иерусалимском храме, христианство вот уже более двух тысячелетий буйствует и разоряется в храме земной Вселенной, стремясь везде навести и навечно установить свой, милый ему божественно-христианский порядок. Только уже не бичом, а огнем и мечом.
     Как тут не вспомнить в этой связи еще и то, каким Иисус Христос после воскресения Своего привиделся Иоанну Богослову:
     «Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с двух сторон меч; и лице Его – как солнце, сияющее в силе своей» (Откр. 1. 16).
     Веселенькая картинка, не правда ли? Меч уже и не в деснице, а как у турецкого янычара или идущего в схватку на абордаж морского пирата – в зубах!
     Хотя чего же удивляться. Он и Сам предупреждал:
     «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух, и двое против трех. Отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки своей, и невестка против свекрови своей» (Лк. 12. 51—53).
     В который раз перечитывая такое «Святое благовествование», немею от недоступного моему разумению поклонения христиан такому… Богу. Такое Его «благовествование» – не глумление ли над всеми теми, кого Сам же призывал веровать в Него?!
     И ведь все свершалось и свершается. Вот уже более двух тысячелетий и сын встает с мечом против отца, и брат на брата, и народ на народ, и царство на царство. И ладно бы только люди одной веры на людей иной веры, что при едином для всех Боге тоже непонятно, но и христиан на христиан, обращающих крест в меч и устраивающих здесь, на земле, геенну огненную вплоть до напалмовой и атомной. И все во имя Христа и с именем Христа. Воистину чудны дела Твои, Господи!
     Непримиримые разногласия в христианстве возникли с первых же шагов его становления, когда два выдающихся по тому времени богослова Арий и Афанасий выступили каждый со своим учением о Христе. Спор, как мы знаем, был разрешен вмешательством язычника императора Константина (280—337), за что христианская церковь признала его великим. Затем такого же титула христианскими ортодоксами был удостоен император Феодосий I (379—399), который издал указ об уничтожении всех языческих храмов. Этим же указом были подвергнуты жестоким гонениям все сторонники арианства и запрещены языческие обряды. При нем с его благоволения христианскими фанатиками была сожжена богатейшая по тому времени Александрийская библиотека и запрещены Олимпийские игры.
     Истинно глумливым проклятием легла на мир «Благая весть» Иисуса Христа о всеохватном разделении. Если в 3—5 веках общехристианская церковь разделилась на два враждующих лагеря – католицизм и православие, то в дальнейшем такое разделение пошло по нарастающей: протестанты, лютеране, гугеноты, кальвинисты, альбигойцы, англикане, евангелисты, баптисты, иезуиты, иеговисты («Свидетели Иеговы»), духоборы, молокане, староверы и прочие хлысты – истинно по евангельским заветам: «у вас один Учитель – Иисус Христос».
     Результат этих распрей – нескончаемая кровопролитная бойня. Под предлогом освобождения гроба Господня и других христианских святынь в XI—XIII веках католиками было организовано 8 грабительских походов в Палестину, Сирию и Северную Африку. Каждый из них длился от 3—5 лет и больше, а в один были вовлечены даже дети, достигшие 13-летнего возраста. Наряду с тем еще крестовый поход против славян.
     Само слово «католицизм» в переводе с древнегреческого означает «всеобщий», «вселенский». Религиозные католические войны «за господство над всем христианским миром» охватили в дальнейшем всю Европу. Нарицательным для обозначения организованных массовых убийств стало выражение «Варфоломеевская ночь». В эту ночь под праздник св. Варфоломея 24 августа 1572 года в Париже католики устроили массовую резню гугенотов. За одну только ночь было убито свыше трех тысяч человек, затем резня продолжилась в Лионе, Орлеане, Руане, Мо, Бордо и других городах. И все – во имя «милосердного человеколюбца» Иисуса Христа!
     А чего стоили инквизиция – особый церковный суд над еретиками (инакомыслящими), инквизиционные трибуналы и аутодафе (акт веры). Это были массовые театрализованные ритуальные действа, устраиваемые на главных площадях городов непременно при огромном скоплении народа. Осужденных выводили в «позорной» одежде, босыми, после жестоких пыток, затем зачитывали приговор и предавали публичной казни – отсечению головы, четвертованию или сожжению на костре.
     Инквизиция свирепствовала в средневековой Европе по всем странам. Судопроизводство было упрощено до предела. Чего, дескать, с еретиками церемониться! О причинах казни свидетельствует, к примеру, протокол из архивов немецкого города Аисбург: «15 апреля 1661 года Анна предалась душою и телом дьяволу, по его приказанию отрицала Св. Троицу, богохульствовала и оскверняла Св. таинства. За такие тяжкие преступления постановляется, чтобы она была сожжена на костре, причем предварительно оба плеча должны быть прижигаемы раскаленными щипцами…»
     В Эльбинге в 1590 году на протяжении 8 месяцев состоялось 65 процессов. Были дни, когда в иных городах сжигали по несколько десятков человек. В триерском епископстве с 1587 по 1593 год, во время епископства Иоанна, в 22 деревнях, прилегающих к Триеру, были сожжены 368 человек. В 1585 году в двух селениях уцелели только 2 человека. В Тулузе иногда за день сжигали по 500 ведьм. В Вене в 1601 году были осуждены две еретички, одна из которых, не выдержав пыток, покончила жизнь самоубийством, труп другой был заколочен в бочке и брошен в Дунай, «дабы она была удалена от населения Вены».
     Жарче и дольше других полыхали костры в Испании, где с 1481 по 1808 год сожгли свыше 35 тысяч человек. В Германии процессы начались несколько позже других стран, но по количеству казненных она превзошла всех. В одном из сохранившихся писем читаем: «У нас в Бонне сильно жгут. Нет сомнений, что половина города падет жертвой. Тут уже сжигали профессоров, кандидатов прав, пасторов, каноников, викариев и других духовных лиц. Канцлер со своей женой и жена тайного секретаря казнены. 7 сентября сожгли 19-летнюю девушку, любимицу епископа, которая считалась самой красивой во всем городе. Девочки от трех до четырех лет уже находятся в связи с дьяволом. Тут сжигали мальчиков от девяти лет» 
     Документы достаточно красноречивы. И такая вот «чистка» христианских рядов продолжалась до XIX века. Последний процесс состоялся в 1826 году в Венеции. Жертвами инквизиции стали, как мы знаем, чешский проповедник Ян Гус (1415), знаменитая Жанна д 'Арк (1431), флорентийский монах Джироламо Савонарола (1498), немецкий пантеист Томас Мюнцер (1525), испанский врач Мигель Сервет (1553), архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер (1556), адмирал Гаспар Колиньи (1572), флорентийский монах астроном Джордано Бруно (1600),  итальянский священник Джулио Ванини (1619)  и многие другие философы и мыслители.
     Ванини оставил после себя два сочинения, о направленности которых убедительно говорят  уже их названия: «Амфитеатр вечного провидения» и «Об удивительных тайнах природы, царицы и богини мертвых». Он, в частности, писал: «Понятие Бог древними философами понималось широко: одни говорят, что это вода, другие – воздух, третьи – солнце, луна и звезды четвертые – небо и солнце… Природа и есть Бог, так как она является началом движения… Бог, или, лучше сказать, природа создала небо и землю».
     Разве это не язычество? Но пишет-то христианский священник. Стало быть, по мнению инквизиторов, отступник, еретик, пособник дьявола. Ортодоксы церковного полицейского сыска – инквизиции вынесли решение о сожжении этих книг, что означало тот же приговор и их автору. Ему пришлось скрываться и жить под именами Лючилио или Помпео Училио. Но инквизиция – это же в переводе с латинского розыск, расследование, можно сказать, католическое гестапо. По заявлению доносчика, Джулио Ванини был арестован, обвинен в атеизме, нечестии, кощунстве и приговорен к жестокой казни: палач должен был привязать его к позорному столбу, вырвать язык, задушить, а тело сжечь на костре.
     На площадь для аутодафе его вели в одежде кающегося грешника, с веревкой на шее и со свечой в связанных руках. Там под балдахином сурово и важно восседали инквизиторы, дамы в праздничных одеждах, а вокруг всю площадь запрудила толпа горожан. Страшные, ужасающие минуты, но когда сопровождавший монах стал утешать осужденного, он резко ответил: «Христос перед распятием потел от страха, а я умираю неустрашимым».
     От него потребовали, чтобы он просил у Бога прощения, но и здесь в присутствии тысяч людей он твердо произнес:
     – Нет ни Бога, ни дьявола! Ибо если бы был Бог, я попросил бы Его поразить молнией парламент, как совершенно несправедливый и неправедный. А если бы был дьявол, я попросил бы его также, чтобы он низверг этот парламент в подземное царство. Но так как ни того, ни другого нет, я этого и не делаю.
     По знаку обозлившегося судьи палачи кинулись вырывать ему язык, но Ванини сцепил зубы и не раскрыл рта. Тогда это было сделано железными клещами, а его сожгли на костре живым…
     Та же «святая благодать» блаженствовала и на Святой Руси. Отмечая, что борьба славяно-русского язычества против христианства отличалась пассивностью, известный наш русский историк Н. Костомаров явно противоречит сам себе. Ибо далее пишет: «Трое праведников нашли себе в Новгороде последователей, но вскоре возмутили против себя народ и были сброшены с моста в Волхов в 1375 году».
     И далее еще четче:
     «Ересь стригольников своею исходною точкою имела порицание обычая платить пошлины при посвящении, а затем еретики нападали на жадность и корыстолюбие духовенства, употребляя такие выражения, какие до сих пор слышны в народе: «Попы – пьяницы, дерут с живого, с мертвого».
     Какая же это, извините, ересь? Это самый что ни на есть народный протест против социальной несправедливости и лицемерия церковников.
     Такое «брожение умов» явилось благодатной почвой для возникшей в Новгороде так называемой «ереси жидовствующих». Прибывший туда «ученый иудей» Схария (Захарий) призвал себе на помощь еще двух евреев – Шмойло Скарявого и Моисея Хапуша. Они учили отвергать св. Троицу, божество Иисуса Христа, распространяли астрологию и каббалистические гадания, а также основы иудейской веры. Им удалось «совратить» многих русских попов, после чего они безнаказанно исчезли, оставив после себя целый ряд «мудрствующих по-жидовски» Что в дальнейшем привело к возникновению ереси маркианской (отвергающей Троицу), массальянской, саддукейской (отвергающей загробную жизнь) и других.
     Особое место в спорах еретиков с церковными иерархами заняла тема конца света и Страшного суда. В те времена почти в каждой церкви молящиеся могли видеть фрески, изображающие сцены этого суда и трепетать от страха, вспоминая слова Христа: «О дне же том и часе никто не знает».
     Тем не менее пытливые умы высчитали, когда все случится. Так, скажем, один из отцов церкви Ириней еще во II веке писал, что если Бог создал мир в семь дней, а «тысяча лет для Бога как день единый», то и Страшный суд наступит через семь тысяч лет. На Руси, согласно тогдашнему летоисчислению, это должно было произойти в 1492 году. По Евангелию, тому будут сопутствовать страшные потрясения, всеобщий мор, померкнут солнце и луна, и звезды падут с неба, а все умершие воскреснут, чтобы предстать за свои грехи на Суд перед Христом.
     Не только неграмотная и полуграмотная масса «овец стада Христова», но и сами церковники со страхом ждали «конца света». Но вот пришел и, как ни мучительно тянулся этот 1492 год, ничего такого страшного не случилось. Тут все и возроптали. Тут и началось великое сомнение и в Святом Писании, и в проповедях попов-батюшек. Сам митрополит Зосима, объединившись с еретиками, дерзко вопрошал:
     – Так где же оно – это второе пришествие? Где конец света? Где воскресшие из мертвых? Чепуха все это. Сказки. Выдумки. Брехня!
     Попытки «все знающих книжников» передвинуть дату вызвали лишь новую, еще большую волну яростного возмущения. И тогда, как это искони ведется в «милосердном христианстве», место раздумных споров заняли жестокие расправы с инакомыслящими.
     Поначалу до кровопролития не доходило, так как этому противился великий русский князь Иван Васильевич III. Он все пытался как-то примирить спорщиков, решить дело без казней и пыток. Его поддерживал преподобный Нил Сорский. Они стояли на том, что нельзя же нарушать библейскую заповедь «Не убий!» Но яростный поборник «чистоты веры» Иосиф Волоцкий со своими сторонниками, получившими в народе прозвание «осифлян», в подражание испанским инквизиторам добились своего. И пошла «чистка».
     Что это значит, можно видеть на примере «гражданской казни», какая была устроена архиепископом Геннадием в Новгороде. Он повелел надеть на еретиков одежды задом наперед, посадить их на коней спинами к конским головам, чтобы они «смотрели на Запад, в уготованную им геенну огненную», а самим на головы нахлобучить берестяные остроконечные колпаки, «как у бесов», обвязанные соломой и еловыми мочалами. В таком виде с объявлением: «Се есть сатанинское воинство» их повели по городу с тем, чтобы все плевали на них и кричали:
     – Вот они – враги Божии! Вот они – хулители христианства! Казнить их! Казнить!
     И подожгли берестяные колпаки на их головах, и вместе с берестой, соломой и еловыми мочалами горели волосы на их головах, и орали они благим ором, а некто Дионисий «заблеял по-козлиному».
     Как сообщает летопись, «той же зимой великий князь Иван Васильевич и сын его Василий Иванович с Симоном, митрополитом и с епископами и всем Собором рассматривали дело еретиков и повелели лихих смертной казнью казнить». Дьяка Ивана-Волка  Курицына, московского служилого человека Митю Коноплева, новгородца Ивана Максимова в Москве посадили в клетки, завалили хворостом и сожгли. В Новгороде архимандрита Кассиана, его брата и других тоже вот так же безжалостно живыми сожгли. Некоему Некрасу Рукавому за его проповеди перед сожжением вырезан язык.
     Истинно по-христиански, не правда ли? «Возлюби ближнего своего, аки самого себя» и «поступай с другими так, как хотел бы, чтобы с тобой поступали!»
     «И других многих еретиков сожгли, а иных в заточение сослали, а иных – по монастырям». А как же! Вы же ожидали второго пришествия милосердного человеколюбца Иисуса Христа – вот и дождались, радуйтесь!
     И это – далеко не последняя попытка заткнуть на Руси рот славяно-русскому языческому инакомыслию и «укрепить истинную веру православную».
      А ведь таких сцен, таких лютых казней были тысячи и тысячи на протяжении многих столетий по многим и многим городам и селениям, включая сожжение русского старовера протопопа Аввакума. И в моем языческом воображении рисуется истинно «божественная» картина. На пушистом белоснежном облаке, как и обещал в Своем «благовествовании» вальяжно развалясь, восседает Вездесущий и Всевидящий Грозный Судия Иисус Христос и со сладострастной улыбкой взирает на то, как внизу корчатся, скрежещут от лютой боли зубами, стонут, обливаются потом и кровавыми слезами и заживо горят на кострах казнимые во имя Отца и Сына и Святого Духа лучшие, благороднейшие, праведнейшие из праведных, мудрейшие из мудрейших люди-человеки.
     А рядом с ним на царских тронах его любимые ученики – Апостолы. Тоже – «ловцы человеков!»
     И я, еретик, вслед за Пушкинским Медным всадником вперяю взор в небеса и, сжимая кулаки, думаю:
     – Ужо тебе!..
     И уже как-то по-иному думаю и о красном большевистском терроре, и об уничтожении воинствующими большевистскими безбожниками христианских храмов, и по-иному смотрю на жестокие казни священников, и на массовые расстрелы, чинимые большевистскими комиссарами. И на книжные костры в фашистском Берлине. И на гитлеровские лагеря смерти. И даже на нацистское гестапо. Ибо все это не из той ли евангельской человеконенавистнической оперы, кровавую людоедскую увертюру которой сымпровизировал «милосердный человеколюбец» Иисус Христос?!

                Приманка для ослов

     Истинно, чем дальше в лес, тем больше дров. Прочтя вот так, в соотношении с реалиями истории, и не единожды перечтя от корки до корки все четыре Евангелия, я и вообще, кажется, перестал понимать что-либо в этой великой двухтысячелетней религии. И зачем только покойный отец Михаил, даже уйдя туда, в Царствие Небесное, опять втянул меня в эту нашу головоломную полемику?
     Мистика, да и только! Ведь не собирался же уходить, даже в мыслях не было такого, возраст-то еще не тот, чтобы о кончине задумываться. Наоборот, жить мечтал, служить, работать. Вот, делился планами, построил храм, создал приход, теперь будет число прихожан пополняться теми, кого венчал да крестил и приятно будет коротать преклонные дни в кругу родных, близких и дорогих людей. И вдруг – в 54 года!..
     – Матушка Марина, – спрашиваю, – мы ведь при каждой нашей встрече чуть что – в перепалку. Все спорили, вздорили, да так и не доспорили. Что он тебе про меня? Дело прошлое, бранил небось?
     Она как-то улыбчиво встрепенулась:
     – Бунтарем называл. Придет, мол, в храм, постоит, послушает и уходит. А к Богу не идет.
     – Видел, значит. Замечал.
     – А как же! Конечно, видел. Все видел, все замечал. Вы, говорил, из тех, кто не говорит, но делает. Многие говорят, но не делают, а вы, мол, не говорите, но делаете.
     – Ну, это он цитатой из Евангелия. А житейски?
     – А ему интересно было с вами. Резкий, мол, мужик, но не фальшивый. Я иной раз, бывало, и заупрямлюсь, не хочу к вам идти, а он тянет: идем, идем!
     – Матушка Марина, мне вот что покоя не дает. Такой с виду богатырь, жить бы да жить, а он так рано из жизни ушел. Ведь и не болел ничем…
     – Ну, значит, он там Богу нужнее. Вот Бог его к себе и забрал. Все мы в Божьих руках. Богу виднее…
     А у меня, славяно-русского еретика, в мыслях – свое. И опять Василия Розанова вспоминаю:
     «Христианство вне земно, вне отечественно, вне семейно…»
     А в параллель, но резко по контрасту когда-то обрадовавший меня патриотический замах отца Михаила:
     – Надо же Русь из греха вытаскивать!
     И еще его же искренние, из глубины его русской души пламенные слова:
     – Я молюсь за Россию!
     И еще он любил не только в проповедях, но и в беседах с нажимом цитировать Достоевского: «Русский – значит православный, православный – значит русский».
     Эх, кабы так?!
     А его мальчишески-хулиганистая выходка с казацкой нагайкой? Ведь против космополитично-интернациональной забугорной какофонии за нашу русскую музыку, за русскую песню в бой ринулся. А ведь в русской песне – русская душа. Душа русского народа.
     И вдруг – на тебе! – взял да и отдал свою русскую душу Богу. Уж не потому ли Бог его, как выразилась матушка Марина, и забрал, что он здесь, на родной русской земле от забугорно-евангельского «несть ни эллина, ни иудея» слишком уж по-русски стал склоняться к духу родному – русскому!
     Да, чего доброго, ему и там, в неведомом Царствии Небесном, что-то пришлось очень уж не по его русскому нраву. Вот и не стерпел, заявился ко мне. Ну – в сон ко мне пришел: «Спишь? Не спи, тебе писать надо! Пиши…»
     Мистика, да и только! Но ведь знал же отец Михаил, знал, что я и кто я, и что буду писать? Знал! Значит… Тому ли ты Богу молился, отец Михаил?
     И снова вопросы, вопросы, вопросы. Ну, скажите, разлюбезные мои просвещенные попы-батюшки и все христиане, скажите , пожалуйста, как прикажете вас, правоверных, понимать, чему у вас учиться? Не в Евангелии ли сказано, что Бог – это Слово, и что Слово – это Бог? Как же можно, зная это, так называемым Божьим слугам лишать человека этого наивысшего Божьего дара – вырывать человеку язык?
     И еще скажите, пожалуйста, как понимать-воспринимать ваши христианские аутодафе, пытки раскаленным железом, заливание глоток расплавленным металлом, неисчислимые эшафоты и костры инквизиции? И это – при велеречивой заповеди «Не убий!» Оч-чень мило, правда? Кровь леденеет в жилах, волосы встают дыбом даже когда читаешь о таких зверствах, а что же чувствовали, что испытывали те толпы христиан, что собирались на площадях, дабы не понаслышке, а собственными глазами лицезреть адские муки противников Иисуса Христа? Сам-то Он, надо полагать, радовался, а они? Тоже, значит, ликовали да возглашали Ему Осанна? И чем более жуткими были сцены казни, и чем отчаяннее вопили истязаемые, тем сильнее крепла их христианская вера? Неспроста, видимо, вздохнул однажды поэт:
Люди холопского званья
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказания,
Тем им милей господа…
     Сатане, дьяволу христианское учение приписывает некие столь чудовищные козни против рода людского, что иначе как сатанинскими их и не назовешь. Но что-то нигде и никогда ни читать, ни слышать не доводилось мне о каких-то таких дьявольски-сатанинских инквизициях, как христианско-католическая. Истинно – божественная! С именем Иисуса Христа и во имя Иисуса Христа, для-ради укрепления и дальнейшего распространения самой правдивой и самой справедливой христианской веры. Только уже не одними лишь проповедями, а нравственно-показательно. Смотрите, дескать, любуйтесь, услаждайте зрение и слух, да зарубите себе на носу: так будет с каждым, кто усомнится в истинно божественном человеколюбии и милосердии возлюбленного господа Бога нашего Иисуса Христа!
     И длилось это массово-показательное высоконравственно- поучительное действо не час и не два, а с тринадцатого до середины девятнадцатого столетия. Что называется, «из страха от Иудеев» (Ин. 19. 38). Ибо, как еще в первом веке нашей эры писал римский поэт Публий Папилий Стаций, «Впервые в мире богов создал страх». Страхом, внушая массам «страх божий», христианство и процветало, и укреплялось. Поначалу бичом Самого Иисуса Христа, а затем и кострами инквизиции, функции которой после ее упразднения перешли к Конгрегации священной папской канцелярии. В дальнейшем на этот орган Ватикана была возложена функция борьбы с коммунизмом.
     Хочешь – не хочешь, а опять и самого яростного безбожника Ленина не обойти. В своей работе «Об отношении рабочей партии к религии» он писал: «Страх создал богов. Страх перед слепой силой капитала».
     Действительно, страх страхом, а капитал – капиталом. Красиво, благородно звучит заповедь: «Не укради!» Еще красивей, еще приятнее слышать, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19. 24), но…
     Но каждый божий день есть-пить надо. Но храмы Божьи строить надо. Но палачам, проводящим казни на аутодафе, платить втридорога за такую-то их высокопроизводительную работу надо. А многотысячные армии отправляющихся в крестовые походы «божиих риторов» наряжать в доспехи, обеспечивать оружием и провиантом надо. Чего уж там говорить, колоссальные финансовые средства нужны, а где их брать?
     Вон ведь с каких пор пошло: «Все люди братья, люблю с них брать я». Изначально – от Самого Иисуса Христа. Мудрейший из мудрейших был политэконом. По существу – основоположник церковной политэкономии, открывший для христианства замечательный закон: «деньги – товар», где деньги – даяния верующих (всякое даяние – благо), а от церкви – всем товарам товар: обещание жизни вечной в Царствии Божьем.
     И никакого тебе принуждения, никакого насилия. Хочешь – плати, не хочешь – не плати. Только учти: не заплатишь – не знавать тебе жизни вечной, не видеть Царствия Божия, как своих ушей, а гореть вечно в геенне огненной. Так что соображай сам, думай, что тебе выгоднее.
     А потом к этому были присовокуплены так называемые церковные требы. Хочешь жениться-венчаться – плати, хочешь крестить младенца – плати, хочешь отпеть при похоронах усопшего – плати, хочешь помянуть ушедшего в мир иной родного-близкого человека – плати. А как же! Иначе не возьмут, не пустят тебя туда, незнамо куда…
     Великим предпринимателем, пожалуй, почище Остапа Бендера, великим комбинатором был пасынок плотника Иосифа из Назарета Иисус по прозвищу Христос. Нет, не сразу это к нему пришло, но однажды осенило. Как? Да случай с ослом надоумил.
     Про ослиную твердолобость много говорить не  приходится. Заупрямится, сволочь, ну, хоть ты его убей – с места не стронется. Но сосед, хозяин этого мерзавца, знал, что в таких случаях надо делать. Привяжет на длинное кнутовище клок сена, да и повесит ему перед мордой. Осёл потянется за пахучей приманкой, сделает шаг вперед, и сено вперед. Еще шаг вперед, а сено тоже вперед. И смотришь, пошел, пошел, упрямец, и даже трусцой побежал.
     Умора! Вот бы… Но – как? А что, если?.. Люди не ослы, но…
     Обещание жизни вечной – во какую приманку для стада овец и баранов (людей-человеков) придумал смекалистый пастырь Иисус из Назарета. И пошли, и пошли, и затрюхали за таковой сперва единицы, а потом десятки и сотни, а потом сотни и тысячи, и тысячи тысяч, и миллионы – так и доныне все идут туда, незнамо куда, но с твердой верой в заманчиво вечную жизнь в райских кущах «иже еси на небесех».
     Тем паче, что идея получила завидное творческое развитие. Особенно, когда придумали индульгенции. Вот тут прибыль рекой потекла в церковный карман. Прейскурант поспособствовал: чем больше грех, тем выше цена. А кто же станет стоять за ценой, если очень уж в рай хочется?!
     Вот что значит деловой подход! Тема даже известного нашего сатирика Михаила Зощенко привлекла.
     «Впрочем, что касается церкви, – заметил он, – это не так уж и поразительно. По части денег церковь всегда отличалась непомерной жадностью. И самые крупные суммы скапливались в церковных, монастырских недрах и подвалах.
     Конечно, попы прошлого, надо сказать, несколько отличались от современных затрушенных служителей культа. Это были яростные молодцы и любители хорошо пожрать и выпить. Многие из них ходили со шпорами, вооруженные мечами и пистолетами, многие ездили на конях, сражались и ворочали политическими делами. И, любя широкую жизнь, загребали деньги с живых и мертвых»
     Это проницательный наш писатель верно подметил. Крестоносным рыцарям в их разбойных походах было все равно кого грабить – язычника, мусульманина, иудея или даже своего брата православного христианина. Даром, что ли, Ватикан, по сути, какой-то там городишко в городе Риме, территория коего и всего-то около 0,5 кв. км, а население около 1000 человек, стал крупнейшим в мире капиталовладельцем, тесно связанным с итальянскими и международными банками.
     В Ватикане находится резиденция и престол окруженного ореолом благодати наместника Бога на Земле папы Римского, которому верующие обязаны коленопреклоненно целовать туфлю. Это признанное суверенным государство, экономической основой которого являются баснословные доходы от капиталовложений в итальянские и международные банки – банк «Святого духа», Коммерческий, Ротшильда, Моргана и многих других.
      Ватикан – международный центр католической церкви, располагающий собственным телецентром и радиостанцией. Вещающих на десятках иностранных языков, и разветвленной инфраструктурой средств массовой информации. Сюда стекаются несметные финансовые средства в виде поступлений от верующих, церковных налогов, доходы от соучастия в международных монополиях, концернах и землевладении в разных странах мира. Источником огромной прибыли является пресловутая церковная десятина с арендуемых земель, а также от иностранного туризма, торговли, продажи предметов культа и даже почтовых знаков.
     Можно лишь усмехнуться, прикинув: а пролезет ли в игольные уши «Святой престол» вкупе с его банками и именем «Святого Духа», или его и в Царствии Небесном примут с распростертыми объятиями? Или ему там за инквизицию и подобного рода грехи уготована геенна огненная? Что-то он такого явно не опасается.
     Впрочем, что толковать о таких головокружительных вершинах финансовых пирамид церкви. Мне опять приходит на ум кубышка архимандрита Льва из деревни Прибуж, что он хранил более полумиллиона рублей. Не говорю уж о том, не задаюсь вопросом, где он их добыл при средней зарплате простого советского труженика 100 рублей. Думается о другом: а греха-то он не боялся? А о евангельской заповеди помнил?
     Близко знакомый с ним координатор либерально-демократической партии Жириновского по Гдовскому району Валерий Иванович Васильев рассказывал мне, что к прихожанам архимандрит вопреки своему церковному сану относился с нескрываемым пренебрежением. Они же, мол, жалкие трусы. В особенности – советские партийные руководители и чиновники. Посещать храм открыто им запрещалось, так они заявлялись к нему украдкой, тайком венчаться, крестить детей и отпевать усопших, а за то, чтобы не выдал их, платили, не скупясь, церковные требы.
     Узнав, что я пишу про взаимоотношения архимандрита Льва с отцом Михаилом, заместитель главы Гдовского района Виктор Александрович Уралов не одобрил моего намерения писать и буквально потребовал, чтобы я поведал о таком случае. Однажды во время болезни ему довелось находиться с ним на излечении в одной двухместной палате Гдовской районной больницы. Вдруг в палату в сопровождении еще двух священников заявляется отец Михаил и, тыча пальцем в раскрытое Евангелие, делает архимандриту Льву строгий выговор. Вот, дескать, ты знаешь, что тут написано, а как поступаешь?!
     Одним из тех священников был хорошо знакомый мне внук писателя Сергея Воронина отец Григорий Ивасенко. Чтобы убедиться в достоверности рассказа Виктора Александровича, я не мог не поинтересоваться, было ли такое и как.
     – Было, – не без смущения признался протоиерей. – Отец Михаил специально меня с дьяконом в качестве свидетелей взял. И в укор архимандриту Льву за его жадность и честолюбие из Евангелия зачитывал. Ну, знаете, вот это: «когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди» (Мф. 6. 2). И еще вот это: «У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6. 4). Что и говорить, отступил архимандрит от этой заповеди, так что дело прошлое, да из песни слова не выкинешь, тут отец Михаил, надо признать, был по-своему прав.
     А в этом контексте не выбросишь и еще одного слова, будь он неладен, о дедушке Ленине. И не ради того, чтобы лишний раз лягнуть мертвого льва, а правды для. И выговаривается это слово у меня так: а ведь знал, преотлично знал великий безбожник Ильич, ведал, что творил. «Террор – средство убеждения», – высочайшую мудрость провозгласил. И от апостолов своих большевистских действий соответственных потребовал. Вот, к примеру, записка председателю Петроградского Совета Г.К.Зиновьеву:
     «Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора, особенно в Питере, пример коего все решает. 26 июня 1918 г».
     Или вот еще записочка председателю исполкома Пензенской губернии В.В. Кураеву, председателю Совдепа Е.Б.Бош и председателю Пензенского губкома партии А.Е.Минкину от 18 августа того же 1918 года:
     «Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требуют интересы всей революции, ибо теперь взят «последний решительный бой» с кулачьем. Образец надо дать.
1. Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.
2. Опубликовать их имена.
3. Отнять у них весь хлеб.
4. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц-кулаков.
Телеграфируйте получение и исполнение. Ваш Ленин.
     P. S. Найдите людей потверже».
     Чем не средневековое аутодафе, а? Чтобы на сотни верст народ видел, трепетал, знал…Чтобы поверил, значит, в преимущество и привлекательность коммунистической идеи. Да и хлебушек до зернышка выгрести, и имущество конфисковать не лишне – неисчислимую рать профессиональных большевиков-революционеров и их прихлебателей поить, кормить, одевать надо…
     А вот еще историческое подтверждение мудрости «великого пролетарского гения всех времен и народов» – его письмо от 19 марта 1922 года:
     «Товарищу Молотову для членов Политбюро.
     Строго секретно.
     Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Чем большее число представителей реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…»
     Глубоко копал и далеко вперед смотрел «величайший из величайших» вождь и Учитель. И что ни строка – ожог мозгам и нервам: «Мы можем и потому должны…» А как же – лови момент! «С бешеной и беспощадной энергией…» Истинно рычание бешеного пса. А далее и совсем уж маньячно-звериное: «чем больше удастся… расстрелять, тем лучше…» Надо же – «удастся!» Во людоедская натура, во каннибал!
     А тут еще в тон ему вождь № 2 Лев Давидович Троцкий (он же Лейба Бронштейн) прорычал:
     «Наша задача сегодня – поставить свои головы на славянские шеи. И если нужно будет срезать триста миллионов голов, мы, не задумываясь, срежем эти головы».
     И ленинский наместник в Петрограде Г.К.Зиновьев (он же Евсей-Гершен Аронович Апфельбаум) ощерил клыки:
     «Мы прольем моря крови, и нет силы, которая бы нас остановила».
     Много позже известный исследователь большевистского террора Роман Гуль горько вздохнул:
     «По невероятности число погибших от коммунистического террора «октябрьский Фукье-Тенвиль» превзошел и якобинцев, и испанскую инквизицию и террор всех реакций».
     Добавим: и по жестокости. Десятки, сотни и тысячи «представителей реакционной буржуазии», как правило – лучших из лучших русских людей и Русской Православной Церкви зверски пытали, бросали в проруби и колодцы, топили в море закупоренными в баржах и с привязанными к ногам каменьями, сдирали кожу с рук и ног, распиливали двуручной пилой, заживо закапывали в землю, распинали на крестах, сажали на кол, сжигали живыми на кострах, топили в общественных нужниках.
     И кто же они, эти ленинские апостолы, большевистские инквизиторы? О, всех и не перечтешь, но история, разумеется, не забудет их кровью писаные на скрижалях жизни достославные имена: Ленин (Ульянов-Бланк), Троцкий (Бронштейн), Свердлов (Розенфельд), Зиновьев (Апфельбаум), Урицкий (Радомыльский), Каменев (Розенфельд), Дзержинский (Руфинов), Литвинов (Финкельштейн), Сталин (Джугашвили), Луначарский (Мандельштам), Володарский (Гольдштейн), Ярославский (Губельман), Каганович, Яковлев (Эпштейн) и прочие, и прочие «пламенные революционеры», «железные наркомы», большевистские мастера заплечных дел. Или, как их еще называли в русском народе, «красные моисеи».
     Соответственно библейскому закону, данному от Моисея, и следовали:
     «Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких горах  и на холмах, и под всяким ветвистым деревом. И разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их, и сожгите огнем рощи их, и разбейте истуканы богов их, и истребите имя их от места того». (Втор. 12. 2, 3).
     А ведь Ветхий Завет – истоки христианства, по которому учился и учил Иисус Христос.
     Впрочем, и это еще не беда. И даже не в том, что первыми коммунистами были первохристиане, которые жили по принципу: в общине все общее. А вся беда, пожалуй, в том, что перед нами нечто генетически наследственное духовно, идеологически-национальное, прикрывшее свою людоедскую суть фиговым листком «несть ни эллина, ни иудея».
     Не отсюда ли и проистекли изначально библейско-евангельская, за ней – римская, затем христианская, а потом уже и большевистско-коммунистическая наследственно лицемерная идея всемирного единения и братства. А по словам большевистских апостолов, идея, овладевшая массами, становится той материальной силой, которая «двигает горы». Только вот во имя чего? Неужто и вправду во имя бредовой Ветхозаветной идеи господства одного «богоизбранного» народа над всеми иными?..
     Ой, лишенько-лихо, ой, батюшки-матушки светы, невольно в раздумье вслед за Бальмонтом тяжко и горько вздохнешь:
Я устал возвращаться от вопросов к вопросам,
Я жалею, что жил на земле…
     Ну, а Бог?
     Если Бог видит все, что неправедно творилось и творится в нашем подлунном мире, и не желает даже своим всемогущим мизинчиком шевельнуть в защиту добра и праведности, то Он, увы, либо наслаждающийся жестокостями садист, либо попросту беспомощный созерцатель и такой же мученик, как и мы все.
     Или…
     Или то и другое одновременно?
     Но тогда…
     Тогда кто же и кого и по чьему образу и подобию сотворил?
     И – главное – зачем?
     Еще куда ни шло, если для взаимопонимания и взаимоутешения, а если наоборот?
     И всякий ли христианский чужой дядя может заменить осиротевшим детям родного Отца?!
     Эх, Владимир Красно Солнышко, не слишком ли ты был самонадеян и опрометчив?!
     Или, как и все мы, русские, слишком уж по-русски доверчив, сердоболен и добр…
     Или, наоборот, генетически, наследственно коварен!
     Это в какие же еще времена иудаизм с его идеей владычества над всем миром на Русь с Востока, из иудейской Хазарии подбирался. Тогда его когтистые загребущие лапы Великий русский князь Святослав обрубил. Понимал, откуда русскому народу смертельная опасность грозит. Потому и стер, беспощадно стер с лица земли могущественный Хазарский каганат. Да только вот иудаизм как идею, как иудейскую мечту о мировом господстве не уничтожить, ни хотя бы обезвредить ему не удалось.
     А иудеи, ну, скажем, не все кряду, не повально весь еврейский народ, а их так называемые пророки да первосвященники от той маниакально-бредовой идеи не отступились. Наоборот, ринулись усовершенствовать и еще изощреннее повели свою экспансионистскую-сионистскую стратегию, и конечно же, не с открытым забралом, как русский князь Святослав, нет. Не удалось вломиться в дверь – влезем в окно. Не удалось в окно – подпустим гадюку Малушу в княжескую постель. А через нее уже не напрямую иудаизм, а его хорошенько замаскированную разновидность – христианство.
     А что? Ночная кукушка дневную перекукует. И потом опять же – голос крови, зов крови, генетическая память в полукровке-немзере князе Владимире. Его руками начав, и повели рассчитанный не на год и не на два, а на века и тысячелетия политику зомбирования языческого русского народа. С тем, чтобы в итоге извести русский национальный дух, уничтожить даже само имя русского народа – русский.
     Не продолжение ли этой политики видим мы и сегодня? В недавнем прошлом была попытка создать некую безнациональную общность – «советский народ», а теперь – «россиян»…
     В Ветхом Завете не случайно же подчеркнуто: «разбейте истуканы богов их, и истребите имя их от места сего». И не случайно же именно с этого и начал немзер князь Владимир. Уничтожил сперва изваяния славяно-русских языческих богов, а затем заложил основы политики уничтожения, вытравливания из народной памяти и их имен.
     Давно ведь замечено, что имя обладает некой таинственной, иррациональной, магической силой. Магия имени определяет и поведение человека, и его поступки, и вообще всю его судьбу. Тем значимее в этом свете – имя Бога, которому человек поклоняется. И подсунули русским людям вместо истинно небесных имен Ярилы, Перуна, Лады и других языческих богов имя некоего иудея Иисуса Христа.
     Да еще явно в издевку не просто иудея, а иудея – изгоя, блудного сына Израиля – подзаборного немзера. На тебе, Боже, что нам не гоже, бей земные поклоны, молись этому распятому на кресте «жениху-скопцу», бастарду, выблудку!..
     Аллилуя! Аллилуя! Аллилуя!

Соумышленник – злоумышленник

     Впрочем, сумрак отчаяния – это от сумрака неведения. Отстранимся от моего субъективного пессимизма, обратимся к более маститым докам и корифеям. Известно же: для пессимиста полстакана воды – наполовину пустой стакан, для оптимиста – наполовину полный.
     Словом, возвратимся к прерванному нашему собеседованию с Достоевским и Розановым. Как мы помним, Розанов с укором обронил, что Федор Михайлович в христианстве не разобрался. Это о Достоевском-то, кого Максим Горький назвал больной совестью нашей, и чьими глазами смотрела, любила, понимала, скорбела и плакала наша христианская Матушка-Русь. Едва ли не ключевыми помню такие его строки:
     «Ужасно, что это одновременное совмещение не только страшная, но и таинственная вещь; тут – дьявол с Богом борется, а поле борьбы – сердца людей…»
     Не знаю, глубже, проницательнее, пожалуй, не скажешь. Ну, а Розанов? Разобрался ли сам?
     Беру его знаменитое «Уединенное», то есть те его записи, где он излагал самое сокровенное, о чем размышлял наедине с самим собой. Читаю – диву даюсь: то ли он истинно истый христианин, в чем клянется-божится, то ли самый что ни на есть махрово отъявленный язычник. Начинает в общем-то во здравие:
     «Я не спорщик с Богом и не изменю Богу…»
     Но далее – сплошь спорщик. Да еще какой!
     «Аз есмь огнь поедающий (Бог о Себе в Библии)».
     «Кто дал мне желудок, обязан дать и пищу. Космология».
     Ха! – ухмыляюсь, возмечтал! Раскрывай рот пошире, жди манны небесной! Впрочем, он и не ждет.
     «Солнце загорелось раньше христианства. И солнце не потухнет, если христианство и кончится».
     А? Но с христианством кончится и христианский… Господь Бог.   А языческий Ярило останется?
     Лихо! И еще:
     «Христианство не космологично, на нем трава не растет. И скот от него не множится, не плодится, без скота и травы человек не проживет… Хорош монастырек, в нем полное христианство; а все-таки питается он около соседней деревеньки. И без деревеньки все монахи перемерли бы с голоду…»
     Браво, философ Розанов, браво! Но далее, явно в полное противоречие евангельским чудесам Иисуса Христа и того круче:
     «Помолимся Солнцу: оно больше может. Оно кормит не 5000, а тьмы темь народа».
     И уж совсем по-язычески, с вызовом:
     «Христос – мяса…
     Христос молчит. Так не Тень ли Ты? Таинственная Тень, наведшая отощание на всю землю».
     Да и в самом деле непонятно и до крайности неприятно в Его тридцатилетнем возрасте непонимание того, что у любого, у каждого, так сказать, «нижнего», простого человека есть свои привычки, свои мнения и предрассудки, свой какой-никакой жизненный опыт и свои взгляды на жизнь, с которыми нельзя не считаться. Ему, судя по Его бесконечному «божественному» апломбу, и в голову не приходило, что люди, занятые своим, пусть сравнительно с Ним, маленьким делом, своим домом, своим хозяйством, живущие тихо, незаметно, скромно, могут быть чище, добрее и светлее, нежели Он сам. Или пусть хотя бы не хуже Его.
     Все это на расстоянии времени, увы, не увеличивает божественный блеск Его Имени, а совсем наоборот – наводит на Него такую Тень, что действительно и Сам Он кажется темной, пугающей Тенью, призраком. Уж не той ли, что много столетий спустя Его кровнородственный соплеменник назовет призраком коммунизма?..
     Да и на всю христианскую религию у Розанова, увы, отнюдь не христианский взгляд:
     «Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию».
     Здесь он исходит из того, что религия – удел слабых, обездоленных, униженных и оскорбленных. А я бы сказал – удел трусов и шкурников.
     «Исключая церковных иерархов, сцепившихся в тесных объятиях с власть предержащими».
     Могло ли после всего этого прийти ему в голову, что русская революция 1917 года явилась по существу закономерным продолжением все той же древнеримско-древнехристианской идеи всемирного единения во имя господства «избранных» над «нижними»? А ведь это очевидно при самом поверхностном взгляде. Здесь и все те же выспренние разглагольствования о всеобщем равенстве и братстве, и создание единого могучего государства в форме СССР, и «несть ни эллина, ни иудея». Только теперь уже окончательно без Христа и с ленинским декретом о неприкосновенности иудеев.
     Чему Розанов, надо отдать ему должное, ничуть и не удивился:
     «Русь слиняла в два дня… Просто, как православным человеком, русский никогда не живал. Переход в социализм и, значит, в полный атеизм свершился у мужиков, у солдат до того легко, точно в баню сходили и окатились новой водой».
     Удивило его иное:
     «Попам лишь непонятно, что церковь разбилась еще ужаснее, чем царство».
     То есть одна лишь церковь, одни попы (в смысле – все поповство) не увидели, что в происшедшем они виноваты еще в большей степени, нежели царизм. Не захотели увидеть, не захотели признать своей вины:
     «Царь оказался выше духовенства. Он не ломался и не лгал… отрекся… И стал (в Царском) колоть лед. Это разумно, прекрасно и полномочно».
     И самого Василия Васильевича Розанова, вчера еще преуспевающего писателя, кормильца большой многодетной семьи, революция превратила в жалкого нищего, подбирающего на улице окурки. Как тут не возроптать! Тут не только к попам, но и к самому Иисусу Христу отношение поколеблется. «Каким судом судите, таким и судимы будете. Сам тысячу лет русскому народу Страшным судом грозил, Страшным судом Тебя и Самого осудили».
     Будучи в недавнем прошлом яростным антисемитом, Розанов вдруг объявил, что хотел бы стать евреем. Так до конца и не разобравшись в своих противоречиях, он в 1919 году умер от истощения. Перед самой смертью философ якобы примирился и с христианством, но в своих последних записках «Из предсмертных мыслей» надежды возлагал все же не на Иисуса Христа, а «на те умы, которые по вековечным законам обречены на вечное беспокойство, на искание новых формул идеала и нового слова, необходимых для развития человечества». 
     Оправдания своих надежд увидеть ему, увы, не довелось. Ну, а многострадальный русский народ?
     А что – народ? В очередной раз оказавшись в дураках на историческом распутье, этот сказочно-былинный, этот непредсказуемый русский витязь, недолго мешкая, взял да и поворотил вспять – обратно к «сладчайшему Иисусу».
     И вот уже два десятка лет «второму крещению Руси». И храмы, златоглавые соборы да монастыри по русским городам и весям, как грибы в дождь, словно бы сами собой растут. А уж попов-то, попов! – откуда только и взялись! – за миллион перевалило. Тут бы, казалось, и возрадоваться, тут бы и возликовать, славу Христу вознося, однако что-то никакой такой особой радости в народе не наблюдается. Скорее, нечто обратное – озадаченное раздумье, сомнение и даже как бы разочарование.
     С чего бы так? Отчего?
     Да вот, видите ли, два десятка лет – это же по недавним меркам аж четыре Советских пятилетки. Или, как их еще именовали, – Сталинских. Так Сталин-то, что там про него ни говори, за три пятилетки после Гражданской войны страну из разрушенной бедняцко-сельскохозяйственной в могучую индустриальную державу преобразовал. Благодаря чему мы в годы Великой Отечественной войны против всей вооруженной до зубов Европы выстояли. А теперь что?
     Беда на Русь подобно Мамаю опять нагрянула, вот что. Храмы-то да монастыри множатся, а школы, дворцы и дома культуры, музеи да библиотеки тысячами закрываются. Не только так называемые «неперспективные» деревни – малые города вымирать начали. Заводы и фабрики старое советское оборудование донашивают, на ладан дышат, безработица растет. В аптеках лекарств фальшивых процентовка зашкаливает, больницы хиреют.
     Только за три года, с 2006-го по 2009-й, в России закрыто 3696 школ.
     Закрыто! Вы только вдумайтесь, вникните: закрыто – закрыто!!! – 3696 школ. Школ!! И… И как бы ничего такого особенного не происходит. И наши демократически-рыночные СМИ этак спокойненько, даже как бы с удовлетворением, без тени тревоги «благовествуют», что, дескать, просто-напросто «идет оптимизация» (во словечко-то!) – «малоперспективных малокомплектных школ».
     А наряду с тем «оптимизируются» – закрываются, уничтожаются!! – прекращают свое существование многочисленные в недавнем советском прошлом Дома творчества юных, музыкальные и спортивные школы, творческие студии, секции и кружки по интересам. А им на смену…
     Что – им на смену? А вот что:
     «Сегодня Россия вышла на первое место в мире по детской и подростковой преступности…»
     А Церковь что же? Храмов больше, священства больше и…
     И преступности больше?!
     «Оптимизация!..»
     По мнению главы близкого Президенту Института современного развития (ИнСоРа) Игоря Юргенса, главное препятствие – (препятствие!) развитию страны – русский народ: «архаичный, отсталый, иждивенец, в который европейский менталитет удастся втемяшить (втемяшить!) не ранее 2025 года». Но…
     Но при сегодняшней смертности, продолжительности жизни русского человека за 15 лет в мир иной уйдут все, кому сегодня около 50 лет. Уйдут… миллионов 25—30 человек. И вот тогда, значит, меньше останется тех, кто мешает победоносному шествию демократически-рыночной, в том числе и «сексуальной» ельцинско-путинско-медведевской р-революции.
     Уря! Уря! Полный восторг!
     А злые языки пока что не ушедших в мир иной «старых» и «полустарых» русских с печальной усмешкой трезвонят о том, что фактически идет «зачистка-очистка» территории России от титульного, стержневого, государствообразующего русского народа.
     А поля? Миллионы гектаров плодородных земель чертополох заполонил. В одно распрекрасное время забугорно-заокеанский Запад откажет в продаже нам продуктов питания, что, как медведь в берлоге зимой, лапу сосать будем, да? Или: будьте как птицы небесные, «они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш небесный питает их» (Мф. 6. 26)?
     Исторические параллели, говорят, опасны, но тут вдруг вот что приходит на ум. Известный европейский путешественник Адам Олеарий, побывав на Руси в начале XVII века, описал случай, свидетелем которого ему довелось стать во время пожара в одной русской деревне:
     «Некий русский крестьянин, когда загорелась изба, вынес икону Святого Николы и, держа ее в руках, встал против огня в надежде, что она поможет погасить пожар. Но пожар не утихал, наоборот, разгорался все сильнее. И тогда бедняк, в отчаянье, швырнув икону в огонь, с досадой вскричал:
     – Не хочешь нам помочь – помоги Себе Сам!»
     Сказка – ложь, да в ней – намек. И как тут не озадачиться: а по той ли дороге, к тому ли храму, к тому ли Богу мы опять пошли? И как тут вслед Розанову не воззвать:
     – Ты где, почто молчишь, Христос?
     «”Или, или, лама савахфани?” То есть: “Боже Мой! Боже мой! Для чего Ты Мена оставил?”» (Мф. 27. 46).
     Сам же учил:
     «…Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7. 12).
     Или к Тебе это не относится? Или, достигнув по воскресении Своем Царствия Небесного, о наших земных горестях и думать напрочь забыл? Сытый голодного не разумеет, да? Или Ты внемлешь лишь просьбам избранных и обласканных Тобой Борисов Олигарховичей? Или у русского народа такая уж изначально роковая судьба – уповать лишь на самого себя?
     – Ты где, почто молчишь, Христос?
     Молчишь. И, право, как тут вслед Розанову не вздохнуть:
     – Уж не Тень ли Ты? Таинственная Тень…
     А тут еще эпизод из времен второй мировой войны. Работая над книгой «Атомная трагедия», я выписал для эпиграфа к одной из глав молитву капеллана американских ВВС, сымпровизированную им для экипажа «летающей крепости» перед вылетом на атомную бомбардировку японских городов Хиросимы и Нагасаки.
     «Всемогущий Боже, Отец милосердный, мы молим Тебя быть добрым к тем, кто летит в эту ночь. Охрани и защити тех, кто отважился взлететь в черноту Твоего неба. Удержи их на Твоих крыльях. Спаси их тело и душу и верни их нам. Дай нам всем нужную силу в те часы, когда они летят; воздай им по заслугам…»
     Впечатляющая молитва, не правда ли? Трогательно-проникновенная. Душещипательная. Ну, а итог?
     Длительное время работавший в Японии писатель Всеволод Овчинников свидетельствует:
     «Обезглавленный каменный Христос и доныне стоит там среди развалин, опровергая собственную проповедь о том, будто в мольбах можно обрести спасение».
     А ведь если вникнуть, молитва (мольба) капеллана о благословении и благодати Божией летящим на атомную бомбардировку, это же, по существу, просьба, призыв к Богу стать сообщником, соучастником жесточайшего и величайшего в мире кровавого преступления. И Он, Всемилостивый и Милосердный, таким соучастником стал!
     Хотя чего ж удивляться, если Он был соучастником и растянувшейся на века церковно-христианской инквизиции! Называя вещи своими именами, инквизиция – это растянувшийся на века беспощадный массовый церковно-христианский террор. И поскольку всякое действие вызывает равнозначное противодействие, то беспощадный массовый большевистско-ленинский кроваво-красный террор – явление вполне закономерное.
     И, несомненно, предостерегающее.
     И обезглавленный при атомной бомбардировке каменный Иисус Христос – не символическое ли предупреждение христианству о неотвратимости исторического возмездия?!
     Ибо соучастник – это же и соумышленник.
     В данном контексте – злоумышленник.
     Впрочем, живя в эпоху начала освоения космоса и ядерной энергии, не пора ли повнимательнее взглянуть и на такие, похожие на сказку, евангельские тексты, как вифлеемская звезда с востока (Мф. 2. 2), «глас с небес» (Мф. 3. 17), явившиеся к Иисусу Христу для беседы Моисей и Илия (Мф. 17. 2, 3), «глас из облака» (Мф. 17. 5), а особенно  – вот это:
     «И вот, сделалось великое землетрясение; ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем.
     Вид его был, как молния, и одежда его бела, как снег.
     Устрашившись его, стерегущие пришли в трепет и стали, как мертвые» (Мф. 28. 2—4).
     Картина достаточно красноречивая, чтобы предположить молнию и землю содрогающий грохот некоего летательного аппарата и сверкающий скафандр на невесть откуда появившемся Ангеле. Не похоже ли на то, что Иисус Христос, говоря современной терминологией, был либо контактером, общающимся с космическими пришельцами, либо был таковым и Сам?


               20 веков сомнений

     «Ум человеческий не пророк, но – угадчик».
     Это – Пушкин.
     «Нет величия там, где нет простоты, добра и правды».
     А это – Лев Толстой.
     Прочтя Евангелия под таким углом зрения, немалую испытываешь скорбь. Истинно за двухтысячелетней давностью мы можем лишь предположительно угадывать, что и как там было в те ветхозаветные времена. А простоты, добра и правды в святых благовествованиях – увы, увы, ой, как недостает.
     Вот то-то и оно. И какое уж тут в таком разе божественное величие? И я вновь и вновь в силу своего сермяжного писчебумажного опыта возвращаюсь к мысли о том, что перед нами один из древних письменных источников в жанре трагедии, где в типизированном образе Иисуса Христа совмещены черты и деяния многих и многих странствующих в те времена проповедников и пророков.
     Что, собственно, признает и Сам Иисус, называя таковых лжехристами. Небезосновательны, можно предположить, и упоминания о «спускавшихся» к Нему с небес Моисея, Илии и Ангела, не исключено – инопланетян.
     Так ли, иначе ли, повторю, мои раздумья над текстами Евангелий – всего лишь догадки, и я, разумеется, ни в коем разе не хочу выставлять их истиной в последней инстанции. Но мне претит, что молчалинское «Не должно сметь свое суждение иметь» диктуется церковными ортодоксами. Да еще с опорой на такого вот рода Святые писания:
     «Даже и в мыслях твоих не злословь царя, и в спальной комнате твоей не злословь богатого; потому что птица небесная может перенесть слово твое, и крылатая – пересказать речь твою» (Екк. 10. 20).
     А тут еще и такое:
     «Итак, какое преимущество быть Иудеем, или какая польза от обрезания? Великое преимущество во всех отношениях, а наипаче в том, что им вверено слово Божие» (Рим. 3.1, 2).
     Даже и комментировать противно, ибо мне, необрезанному, слово Божие, видите ли, не вверено, и вообще лучше помалкивать в тряпочку даже и в спальне своей, ибо:
     «Да и все почти по закону очищается кровью; и без пролития крови не бывает прощения» (Евр. 9. 22).
     Зато им, «богоизбранным», вот какая лафа:
     «Кто побеждает и соблюдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками, и будет пасти их жезлом железным; как сосуды глиняные, они сокрушатся, как и Я получил власть от Отца Моего» (Откр. 2. 26, 27).
     И кто же это получает власть надо мной, язычником, и кто будет пасти меня «жезлом железным»?
     «Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия» (Ин. 3. 18).
     Но если мне, необрезанному славяно-русскому язычнику, грозят и Страшным Судом и «жезлом железным»» от имени Бога Сына и Бога Отца, которые едины в христианской Троице как Господь Бог Израилев (см. Мк. 12. 29), то бишь едины во плоти как израильтяне, то вы уж извините, господа «богоизбранные», но мое национальное чувство глубоко уязвлено и оскорблено. И не надо мне затыкать рот ярлыком антисемита. И чем больше вы меня стращаете, чем больше запугиваете, тем с большей силой протестуют против вашего ловко замаскированного насилия генетически унаследованный от предков мой русский дух и моя русская мысль.
     Или, как любил говаривать мой доблестный комдив Михаил Андреевич Живолуп, законы физики на самом резвом скакуне не объедешь. То бишь, всякое действие вызывает противодействие, и мне, вопреки всем святым благовествованиям Иисуса Христа, думается по-своему. И думается мне в силу моего славяно-русского язычества вот о чем. Мы, русские, живем в цикле истории, начавшемся в язычестве, и в согласии с методикой исторического развития по классическому закону «Все возвращается на круги своя» (сиречь – закону всемирного круговращения) движемся опять же к язычеству, только, пожалуй, в его более совершенном виде.
     А путь, предуказанный великим иудейским авантюристом Иисусом Христом, это путь в неведомое воображаемое. Это, прямо скажем, путь в никуда. Он в силу невероятно раздутого в Себе тщеславия и честолюбия, во имя личного величия, самозвано ринулся вести внимающих Ему в некое потустороннее Царствие Небесное, то есть – в никуда. Он взялся вести туда, где ни Он Сам и никто другой никогда не был, и по неведомой дороге, как слепой слепых.
     К чему это приведет, Сам же и предугадал. Беда же прежде всего в том, что как Его самого распяли на кресте физически, так рано или поздно может оказаться идейно морально распятым и Его Христианство. Ибо, что ни говори, Он был, по существу, первым сектантом в иудаизме, да затем и после Него христианство долго еще оставалось одной из иудейских сект. И хотя оно позже отделилось от иудаизма, но во многом сохранило в себе его наследственные черты, его законы. А иудаистские Священные книги целиком вошли в христианскую Библию.
     Посмотрим правде в глаза в нашей сегодняшней постсоветской России. Никто так не осквернил идею коммунизма, как назвавшие себя коммунистами и дорвавшиеся в 1917 году до власти иудеи-большевики, все эти «пламенные революционеры» и «железные наркомы» с разветвленной системой комиссаров и комиссарчиков в низах. И никто так людей не отвращает от Бога, как называющие себя священниками преосвященные святейшества, владыки и прочие пастыри-батюшки. Они сегодня, комиссары на ограбленной, оскорбленной и униженной Святой Руси. В них теперь видят свою главную опору так называемые «новые русские». Но…
     Но опора-то, сколь ты ее не подновляй, давно и крепко обветшавшая и потому ох как весьма не надежная. Как и сама власть дьявола – Золотого тельца, на которую уповают олигархи с длинной еврейской фамилией. И вопрос на сей раз стоит еще круче, еще острее: либо – либо. Либо и в самом деле в великом пока еще Русском народе будет окончательно уничтожен самый гордый и самый непокорный Русский дух, либо…
     Как там на сей счет говорят в народе? Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты.
     А еще – русская народная пословица:
     «Злой с лукавым водились, да оба в яму свалились».
     В 60-е годы минувшего века и во Франции, казалось, что восторжествует коммунистическая идея. Однако этого не произошло. Почему? А – церковь не допустила. Сотни священников отправила не в храмы, а на заводы, в низы рядовых тружеников. Они сняли рясы и встали в спецовках у станков. Они вкалывали, пахали вместе со всеми, а в перерыве, в раздевалке да столовке, то есть в доверительном общении на равных вели беседы о заводских и житейских проблемах, находя на фактах подтверждение своим евангельским проповедям.
     А у нас? Недавно мне довелось поприсутствовать на встрече главы Гдовского района с сельскими батюшками. Они с вполне понятным беспокойством сетовали на то, что прихожан становится все меньше и меньше, поскольку старики умирают, а молодежь не идет. Один из присутствовавших, кстати, директор средней школы, заметил, что процент посещаемости богослужений и по всей стране весьма низок – не превышает 3—4 процентов от количества населения.
     В чем я не раз имел возможность удостовериться лично. Прихожу как-то зимой на вечернее богослужение – в Гдовском храме в полумраке стоят всего лишь пять старушек, и отец Михаил читает им проповедь. Стоит ли гадать о том, какое у него было настроение.
     И чего ж такому удивляться! Прямо скажем: идут в храм скорбеть, печалиться, ныть, а нередко и лицемерно прибедняться. Едва входят – и сразу на лицах этакое, видите ли, постное благопристойное благочестие, а так и кажется, что лица окаменело озабоченные. Лишь для вида подобострастные, ибо у всех какие-то прямо-таки испуганно устремленные в никуда, пустые глаза. Право, глаза человека, тупо покорного судьбе, и даже у детей младшего школьного возраста, которых приводят с собой бабушки, во взгляде вдруг появляется такая обреченность, глубина которой измеряется поистине сотнями лет. Не думаю, что после одного такого стояния на молебне их опять повлечет в храм.
     Да то же самое можно сказать и о сегодняшних взрослых. Число заново отстроенных и новых храмов растет, а в частных беседах мне все чаще доводится слышать известные печальной усмешливостью слова Эвгениуша Иваницкого: «Я бы, может, и уверовал в Бога, да смущает толпа посредников». У народа ведь, как говорится, тысячи глаз, и народ, пожалуй, не менее всевидящ, чем Сам Господь, и народ при нашем большевистско-советском религиозном опыте не может не задаваться вопросом: а куда они, эти новоявленные пастыри, опять взялись нас вести? Было же, было, что поп Гапон к батюшке царю повел, а куда привел? Было же, было, с 988 по 1917 год все православные попы слаженным хором истово славили Иисуса Христа и пылко возносили молитвы о добром здравии и благоденствии князей, царей и всему 300-летнему Дому Романовых, а итог?
     Если отстраняясь посмотреть на так называемый Закон Божий, то к чему сводились все Святые благовествования, все назидания велеречивого проповедника Иисуса Христа? Да, в общем, к высокомерному самовозвеличению:
     – Ах вы, люди-людишки! Вы все не так живете. Вы не знаете, как надо жить, а Я знаю, и Я вас научу. Только поверьте, что Я – Сын Божий и Я ваш Бог.
     А не так ли и все христианство? Все учит, учит, учит, больше двух тысяч лет учит, а чему научило? И почему ничему так и не научило? Не потому ли, что и само высокопарно говорит одно, а делает другое?
     А потом с той же ухваткой и теми же методами принялись учить – воодушевлять «темные массы» и большевики – интернационалисты, в подавляющем верхушечном большинстве все почему-то как на подбор с ярко выраженными иудейскими фамилиями под масками псевдонимов. Правда, как и с благими обещаниями учредить рай на земле, так и в неистовой борьбе с «церковно-поповским мракобесием» забежали далеко вперед, перескочив некие объективно неизбежные фазы развития человеческого общества. И как всемирную коммуну ринулись строить жесточайшими насильственными методами, так же насильственно вознамерились подавить в человечестве религиозное – на уровне инстинкта – генетическое подсознание.
     На чем, собственно, столь же пламенно и скоропостижно и погорели. Ибо, как ни крути и как ни верти, все религии, без какого-либо исключения, вытекли из недр человеческой души, и посему не должны быть уничтожаемы насильно извне.
     Размышляя об этом, Вольтер пришел к выводу, что если бы Бога не было, то Его следовало бы выдумать. Лев Толстой пытался каким-то образом существующего Бога улучшить. Максим Горький занялся было поисками нового Бога, за что был нещадно высмеян безбожником Лениным…
     Список этот можно продолжить. За редким исключением, людям в их подавляющем большинстве нужен Бог. Почему? Зачем?
     Думается по сему поводу так. Все мы, люди-человеки, выходим из нашего детства и в глубине души до конца жизни так и остаемся детьми. А детям нужны родители. Нужен отец и мать, нужны их ласка, утешение, забота и опека. А затем вот эта пожизненно сохраняющаяся и вполне понятная естественная потребность подсознательно переплетается с подсознательным ощущением того, что рядом с нами, рядом с нашей жизнью, существует еще и какая-то иная, неведомая нам жизнь. И что существуют некие, еще не познанные наукой сверхъестественные силы. Да плюс к сему непостижимая загадка неизбежного ухода в мир иной, в небытие, а хотелось бы верить – в инобытие. Вот вам и наше так называемое религиозное чувство, и вера (скорее – надежда) в загробное царство. Помещенное однако же не в землю, не под землю, а – на влекущие наше воображение небеса.
     Туда, на небеса, якобы и улетел, вознесся, воспарил якобы воскресший Иисус Христос.
     Еще бы! А куда же еще? Если бы под Землю провалился, сочли бы дьяволом в согласии со своими верованиями, а главное – начали бы искать, землю рыть, чтобы найти, а вот на небо…
     Небо – вон оно какое, беспредельное, до неведомых звезд простирающееся, попробуй там найди! Словом, улетел туда – незнамо куда, поставил тем самым покинутое стадо овец в такой тупик, в коем даже и размышлять грешно и бесполезно, куда же Его ангелы-архангелы вознесли. Но…
     Но тут такой еретический вопросец сам собой напрашивается. Ладно, мол, нам не дано знать, куда он улетел, да только вот не дает покоя грустно-печальная мыслишка: а зачем улетел? Зачем?!
     Ну, в самом-то деле, при самом доверчиво-наивном отношении к такому происшествию непонятно это Его воскресение – вознесение. Не логично. Алогично. Ведь явившись-объявившись после своей смерти на кресте живым, целехоньким и невредимым не только перед своими учениками, но и перед не поверившими Ему иудеями, и перед судившим Его синедрионом, и вообще перед всем народом, он тем самым воочию доказал бы и правоту Своих проповедей, и Свое божественное происхождение. Чем, несомненно, с маху поверг бы к Своим Божественным Стопам всех и вся, и полностью исключил бы наималейшее Себе противодействие. А Он…
     – Я судить потом, попозже приду.
     – Когда—попозже?
     – А – не знаю, когда. Когда-нибудь…
     Вечность – от слова «век». А тут уже вон сколько – 20 веков, двадцать вечностей минуло, а Его все нет как нет. Улизнул куда-то неизвестно зачем, и след Его простыл, и бросил на произвол судьбы уверовавшее в Него стадо овец Христовых. И это после того, как Сам уверял, что Он – «пастырь добрый», и что Он и Его стадо – одно…
     Во брехло, а?!
     Да это тоже еще и полбеды. Беда, причем – страшная, непоправимая, в том, что Своим исчезновением, по существу, трусливым и даже преступным бегством в неведомый иной мир, «туда, незнамо куда», Он поставил под сомнение не только Свое личное возвращение к жизни, но и вообще веру в возможность воскреснуть после смерти. А отсюда – прямой шаг к полному разочарованию и во всех Его проповедях, и вообще в некое Царство Небесное с его вечной райской жизнью, и в существование Самого Господа Бога. И растянулся этот шаг на 20 веков!
     Даже если несмотря ни на что не поддаваться сомнениям, то все равно, исходя из евангельских проповедей, идеал христианства – некая потусторонняя, загробная жизнь, которая начнется лишь после смерти. Прямо говоря, идеал христианства – смерть. Вот умрешь, тогда все и получишь, а тут… Тут можно и не жить, а просто кое-как прозябать. Даже выгоднее, чтобы ты тут, на земле, как можно хуже жизнь прожил, зато тебе там и Бог щедрее воздаст. Мучайся, раб Божий, и не ропщи на господ.
     Не знаю, не берусь судить, кому как, а меня такой идеал не привлекает. На мой еретический взгляд, идеал язычества правдивее и человечнее, ибо идеал язычества – жизнь. Нормальная, в полном согласии с благородными, объективными законами нашего высшего языческого Божества – Матушки-Природы.
     Хотя тут же, размышляя так, ловлю себя на другом. А некий надмирный, что ли, неведомый Бог – он где? Над миром, над Природой, что ли? Иже еси на небесех? А небеса, в том ряду и космос, разве не Природа? А коли так, то можно ли, правомерно ли разделять Природу и Бога? Материю и Разум?
     Исследователями установлено, что некоторые древние культуры, в частности, наша ранне-славянская, были «обоерукими». То есть славянорусы могли одинаково владеть и левой и правой рукой, и оба полушария  мозга играли у них одинаково важную роль, а вместе с тем и интуиция, и разум – то и другое равно служили прапрародителям в жизни и в познании бесконечно непостижимого мира. Проще говоря, были равно связаны  и с материей – Природой, и с Природой духовной – Разумом. Тогда, надо думать, и сотворен был человек не отдельно кем-то одним – Природой или Разумом, Материей и Духом.
     Известный наш ученый, доктор наук, физик и математик О.В.Тупицын первым из отечественных исследователей математически доказал, что вся Вселенная, а вместе с ней и человек, сотворены Разумом, неизмеримо более могущественным, чем человеческий. То есть, можно сказать, Богом. Но что при этом интересно. В своих «тетрадях» О.В.Тупицын пишет, что жизнь – это строго упорядоченный процесс движения материи, а смерть – это, напротив, хаос, беспорядок, разрушение, гибель. О какой же потусторонней жизни, о каком воскресении – вознесении – оживлении тут можно вести речь?
     И еще вот о чем. Так называемая «теория эволюции», разработанная в XIX столетии Чарльзом Дарвином, не выдерживая потока новых открытий, сегодня трещит по всем швам. Современной науке неизвестно ни одного существа, о котором можно было бы сказать, что оно развилось на основании другого, развилось, сформировалось из другого. То есть, грубо говоря, у каждого были свои отец и мать. Не отсюда ли и языческое многобожие? А если учесть, что Бог – это Тайна, то и Тайна эта у каждого своя.
     Вспоминается древнее, как мир, мудрое, жизнью, опытом проверенное народное речение: чужим умом жить не будешь, надо свой иметь.
     Не то ли самое следует сказать и о некоем непостижимом Сверхразуме? Чужим и Сверхразумом жить не станешь, надо все-таки свой, родной, иметь!
     И свою Троицу, где Бог Отец – Ярило, Божья Матерь – Матушка Природа, Бог Дух Святой – Русский Дух.
     Кто может вместить, да вместит!
     Истины, разумеется, банальные. Но, увы, извечные и, похоже, вечные. Иное дело, что, скажем, вместо всех этих культов Христа, Иеговы, Будды, Магомета, Вишну и Шивы было бы правомернее исповедовать культ Разума. Но ребенку, как известно, до всего нужно дорасти. Не так ли и человечеству? А что касается красиво-загадочного евангельского «Слово было у Бога и слово Было Бог», то, как сказал Федор Тютчев,
Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется…
     И каким может оказаться «возвращение на круги своя». Жизнь-матушка, что ни говори, шутница та еще. Иной раз такую закавыку подсуропит—пальчики оближешь! Человек предполагает, а жизнь располагает…
А религия, церковь…
Лев Толстой, размышляя об этом, пришёл к выводу: «Всё живое независимо от церкви».


                Воскресение
   
     Помните и то,
 что всему бывает конец;
даже скалы гранитные
выветриваются, подмываются;
даже исполинские тела небесные гибнут.
                Константин Леонтьев

               Ибо не имеем здесь существующего града,
               но грядущего взыскуем.
                Евр. 13. 14
                Культ карго

     Да вот, скажем, нечто вроде анекдота времен второй мировой бойни. Впрочем, нет, это никакой не анекдот, а самая что ни на есть взаправдашняя быль. Даже, пожалуй, жанр от современного фольклора. Соответственно и название – культ карго.
     Любопытно? Да уж, что бы это такое под столь загадочным наименованием подразумевается? Культ – это ведь почитание, молитвенное поклонение, обожание, вплоть до обожествления. Как, к примеру, культ Иисуса Христа. Или, допустим, культ Сталина. А тут – культ карго. А что такое – карго?
     Первое, что приходит на ум по созвучию, это наше русское – карга. То бишь – старуха. Так чаще всего и употребляется: старая карга. И подразумевается старуха дряхлая, вся в глубоких морщинах, с крючковатым носом, в три погибели сгорбленная, и непременно – с клюкой. Ну, наподобие Бабы Яги. Так что же, культ карго – обожание такой вот красавицы?
     Ха-ха, чепуха! А завезли ее к нам, эту чепуху, американские летчики. Причем не из Америки, а из почти неведомой для нас Океании. То есть из Новой Гвинеи, Новой Зеландии и с других Океанических островов, рассыпанных по Тихому океану вблизи Австралии. Там у них после трагедии Перл-Харбора было понастроено много военно-морских и авиационных баз для налетов на Японию. Снабжение этих баз союзники наладили не только морским путем, но и межконтинентальными рейсами своей транспортной авиации с промежуточными посадками на наших аэродромах.
     И вот сядут у нас, приземлятся, значит, эти янки от дяди Сэма – высокомерные такие, надменные, самодовольные: о кей, Иван, сэнк ю вери мач! А что, им и война не война, а вроде как увлекательные прогулки по небу из одного полушария да в другое, поскольку летали на такой высоте, какой тогдашние японские истребители ни в жизнь достичь не могли. И пока им наши аэродромщики бензобаки дозаправляли, все чего-то со смешками промеж собой га-га-га да гы-гы-гы. А поди разбери, если мы по-ихнему ни гу-гу.
     – Чего это они, как застоявшиеся жеребцы, ржут? – у переводчика интересуемся. Дескать, уж не над нашими ли русскими порядками?
     А тот то ли толком не вник, то ли мы его недопоняли, лишь этак снисходительно похехекал.
     – Да нет, – поморщился, – не насмехаются, а выпендриваются. Знают, что мы безбожники, так свою религиозность перед нами взапуски выпячивают. Чего ни коснись, все Бог да Бог. И хлеб – Бог, и даже ящик виски, и вообще любой груз, все у них – Бог.
     – А может, просто зубоскальничают, – помолчав, вслух кто-то предположил. – Поскольку грузы возят, то отсюда и культ такой. Карго с английского – груз. Культ груза, значит…
     Нас это не очень-то и удивило. Нет, просто позабавило, и мы этак понимающе поулыбались.
     А чего тут не понимать, время было такое – эра авиации, эра покорения пятого, воздушного, то есть, самого великого океана. Мы и сами-то и в шутку, и всерьез числили себя романтиками неба, и на все, что было связано с небом, смотрели чуть ли не с обожанием. Вполне можно было самолетопоклонниками назвать. Да и во всем мире культ авиации процветал.
     Тут тоже в развитии наглядно своя последовательность прослеживается: культ Солнца – культ Огня – культ Перуна – культ родоначальника племени – культ вождя – культ Сталина. Не так давно «новые русские» вознамерились было еще и культ Бориса Ельцина подраздуть – не получилось. Ну, да, мы не о том, мы о культе авиации. Было? Было. Я же по себе отчетливо помню, что когда над нашей лесной Кургановкой начали первые самолеты пролетать, так мы же всей деревней, разинув рты, на них дивились. А старики да перепуганные старухи – так те трясущимися руками крестным знамением себя осеняли:
     – Свят, свят, свят… Господи, помилуй! Господи помилуй!..
     Знающие, бывалые мужики важно объясняли:
     – Аэропланы… Железные птицы…
     Там, высоко вверху, аж под самыми облаками, они напоминали собой громко жужжащих стрекоз. И когда одна из этих стрекоз, эта железная птица опустилась и села вдруг за околицей на лужайку – так это же и не передать, что творилось! Народ, как оглашенный, со всех сторон туда толпами ринулся. Не только из нашей – из всех окрестных деревень, и стар и мал сломя голову мчались. И не только для нас, малышни, для всех – полный восторг: чудо! Сказка!.. Дух захватывало…
     А на летчика как пялились? Ну-у, это же и вообще! Бог – не бог, ангел – не ангел, а что-то около того.
     Да и потом, позже, когда я и сам уже военным летчиком стал, долго еще наша профессия, прямо скажем, культовой оставалась. Что нам, конечно же, весьма и весьма льстило. Мы ведь тоже простые смертные, как и все люди-человеки. Так почему бы иной раз и не подзадрать нос?!
     – Короли воздуха!
     – Покорители воздушной стихии!
     – Небожители!
     – Люди-птицы!
     Не забудем, что космонавтов тогда еще не было.
     А Бог?..
     Про Бога, как такового, и упоминать-то считалось верхом старорежимного невежества. Поэтому у нас в авиации еще и такая побасенка была:
     – Кто из птиц выше всех?
     – Орел.
     – А кто выше орла?
     – Летчик.
     – А кто выше летчика?
     – Никого.
     – Значит, кто летчик?
     – Бог!
     Вот так-то! Знай наших!
     В таком свете восприняли мы по-первости и упоминание о культе карго. Как очередную, теперь уже международную, авиационную потешку. Как обыкновенный летчицкий треп в жанре забавных полуфольклорных баек наподобие охотничьих рассказов, где правда сдобрена доброй порцией веселого вымысла.
     И в общем-то было близко к тому. Тем не менее речь шла действительно о новом религиозном культе. Вернее, о рождении такового. И даже не одного, а нескольких, объединенных позже под таким общим названием.
     А первопричиной и явились эти вот грузы, перевозимые американскими летчиками в Океанию для обеспечения их расположенных там военно-морских и авиационных баз. Не на всех островах, где находились войска, были оборудованы взлетно-посадочные полосы для приема тяжелых транспортных самолетов, и грузы сбрасывались туда на парашютах. Вполне понятно, что изрядная  доля их доставалась туземцам. И не трудно представить, как воспринимались эти «дары неба» людьми, ведущими образ жизни первобытно-общинного строя.
     Отсюда и началось.
     Впрочем, тоже не без предыстории.

                Хохоток вулкана

     О чем первым делом вспоминаешь при мысли об Океании? Наверно, надо бы про Магеллана, но у меня тотчас всплывает в памяти имя Джеймса Кука. Это ведь там его в 1779 году туземцы съели. Почему да как, об этом в общем-то и не думаешь. Ну, съели и съели. Дикари потому что. Людоеды. А меж тем наш Миклухо-Маклай среди них в хижине поболе двух лет жил, и ничего, никто его и пальцем не тронул. Это как объяснить, а?
     Тут, пожалуй, уместно нашего первого рюриковича – князя Игоря вспомнить. Я имею в виду его бесславный поход на древлян. Те ведь не воинственными вроде были, дань платить не отказывались, и он со своей дружиной преспокойно все, что полагалось, собрал. Да только вот маловато ему показалось, он сразу взял и на второй заход поворотил. То есть сдуру не сдуру, а жадность дурака обуяла. На чем тут же и погорел.
     – Повадится волк овец из стада таскать – не успокоится, пока всех не перетаскает, – рассудили, озлясь, древляне.
     И – за шкирку, и одну ногу – к вершине одной березы, другую – к другой, и – р-раз! – отпустили – и надвое, пополам! Вот так-то, князюшка, чтобы и другим неповадно было.
     А с Куком разве не тот же грех? Это сегодня он для надменных бриттов и овеянный легендами отважный морской волк, и первооткрыватель, и все такое. А для тамошних аборигенов Океании, да и по сути, такой же хапуга и бандит, как и сотни последовавших за ним его белых сородичей.
     Потому и съели, чего уж там. Да и не его одного. Так ведь не потому, что человечина приятнее да ароматнее какой-нибудь тамошней говядины-буйволятины. Нет, причина тут несколько иная.
     Был в жизни англичан период, который историки назвали «океаническим психозом». Это когда на здешние острова, прослышав про их сказочные богатства, британские психи наперегонки поперли. Отпетые сорвиголовы, безоглядные отчаюги, прожженные авантюристы, беглые каторжники, явные и тайные душегубы – тот еще подбор кадров, закачаешься! И – по морям, по волнам, нынче – здесь, завтра – там, команда за командой, шхуна за шхуной, флотилия за флотилией. Правь, Британия, владычица морей, наводи повсеместно свои цивилизованные порядки!
     А следом, не опоздать бы, в самом-то деле, не отстать! – испанские, португальские, французские да германские многомачтовые парусные армады – вперед! Тореадор, смелее в бой! Даешь тропические да субтропические яства-лакомства, явайский ром, гавайские сигары, жгуче-страстных туземок и прочие заморские специи-пряности!
     А что? Вон их сколько в этой Океании Океанических островов. Не один и не два, а, оказывается, что-то около десяти тысяч. И разбросаны они по всему необъятному ареалу на таких расстояниях один от другого, что население одного и слыхом не слыхивало о населенности другого. И проживает там, на этих островах, сотни и сотни различных народов, народностей и нацменьшинств. И говорят они на более чем трех десятках разных языков. И верования у них до смешного наивные, первобытные. Словом, глушь, дикость, полная  оторванность от цивилизованного мира, надо же их объевропеить, да заодно и к истинному единому Богу привести!
     И началась там экспансизация-цивилизация. И куда эти непрошеные цивилизаторы ни нагрянут – грабеж, разбой-мордобой да огнестрельные штучки-дрючки против допотопных каменных топоров, первобытных стрел да деревянных дедовских рогатин. А потом еще оскорблено обижались, что эти голопузые аборигены – надо же! – не брезговали их, таких культурных, употреблять в пищу.
     Неистовее всех ярились христианские миссионеры, католики, протестанты, а в особенности – иезуиты. По разумению туземцев – белые колдуны. Такого добра у них и у самих – навалом, но свои – это все же свои. Они тоже, если не угодишь, и злых духов на тебя напустить могли, и амулета не продать, но если не скупясь ублажишь богатыми дарами, то и смилостивятся, и помогут. А эти…
     Нет, этим иноязычным жадюгам сколько чего ни дай – все мало. Да и бесполезно. Глядишь, и в колдовстве разбирается, как свинья в апельсинах, и вообще. Ни злые, ни добрые духи им явно не повинуются, а уж хвастаются да выпендриваются – ну, куда! Одно только и привлекает – огненной водой угощают, да и то незадаром.
     Истинно – психи. И одеты-то как – дурней не придумаешь. Тут жарища – без одежки-то невмоготу, а на них – балахоны какие-то безразмерные, одна только голова да пятки торчат, а все остальное от света под грубый холст спрятано. И как они только в таких обретаются! Ночью, может, еще и ничего, а днем? А на солнцепеке? Да тут же от духоты враз дуба дашь!
     Или их амулет от всех бед оберегает? Вишь, на показ на груди вывесили! По-ихнему – крест. Блескучий такой, яркий – аж глазам больно. А увидят, что пялишься, его тебе – под нос:
     – Целуй, раб Божий! Целуй, прозелит несчастный, коли Царствие Небесное узреть возжелал!
     И еще руку к губам сунет: лобызай! И не дернись отстраниться – еще и в зубы тычка схлопочешь.
     Тьфу!
     Нет, свои какие-никакие, все же свои. Они пусть и не добрые, но, пожалуй, понятнее. А с белыми – одна докука. По-нашему-то ни бельмеса, так о какой-то там благой вести по занятным картинкам изо дня в день одно и то же блажат:
     – Вот это, – пальцем тычут, – Господь Иисус Христос. А вот это Его подлюги-жидюги на кресте мученической смерти предали. А здесь Он воскрес. Ожил, проще говоря, и вознесся на небеса. Зачем? Как зачем? А чтобы оттуда, сверху, все видеть. Чтобы ничто от Него не укрылось. А как второй раз на землю спустится – всех на Страшный Суд призовет. Всех. Даже мертвых из гроба поднимет. И кто Его любит, тех – к себе – в райские кущи, а кто не любит, – в ад, в геенну огненную, в преисподнюю… Так-то…
     Картины ада, геенны и преисподней, где в жестоких муках корчились те, кто не возлюбил Иисуса Христа, были действительно ужасными. Не-ет, угодить туда действительно не хотелось. А как отвертеться? Как?..
     – Как-как-как! Закакали! – раздраженно громыхнуло в ответ. – сказано: Иисуса Христа возлюбить пуще самих себя. Его и только Его одного. Одного единственно-разъединственно. А всех прочих ваших туземных богов, божков и боженят – вон! И всех темнорожих колдунов ваших – вон!
     Или не слышали, что говорит вам и всем таким, как вы, апостол Иуда? А вот что:
     «Как Содом и Гоморра и окрестные города, подобно им  блудодействовавшие и ходившие за иною плотию, подвергшись казни огня вечного, поставлены в пример; так точно будет и с сими мечтателями, которые оскверняют плоть, отвергают начальства и злословят высокие власти» (Иуд. 1. 7, 8).
     Или вот, скажем, что говорит в своем послании к римлянам святой апостол Павел:
     «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение» (Рим. 13. 1, 2).
    Понятно, олухи вы такие-этакие-разэтакие? И чтобы против нас, начальников ваших, никто и пикнуть не смел. Ибо…
     «Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13. 4).
     Уразумели? У кого сила – у того и власть. А всякая власть – от Бога. И кто против нас, тот против Бога. А кто против Бога, тот против нас. А мы – ваши господа. Посему…
     «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу» (Еф. 6. 5).
     Это и ко всем вам сообща и каждому в отдельности, как в послании святого апостола Павла к Титу:
     «Рабов увещевай повиноваться своим господам, угождать им во всем, не прекословить» (Тит. 2. 9).
     И не обижайтесь, не ропщите, если вас иногда обижают. Ибо…
     «Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает» (Евр. 12. 6).
     Уяснили? Усвоили? И не жалуйтесь, и не возмущайтесь, если вас бьют. Бьют – значит любят. Так что – терпите!
     «Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец?» (Евр. 12. 7).
     Что? Вы говорите, что у вас не принято – бить детей? Ну, знаете ли…
     «Если же остаетесь без наказания, которое всем обще, то вы – незаконные дети, а не сыны» (Евр. 12. 8).
     А коли незаконные, то мы вас узаконим!..
     И поперла тут такая, так их растак, христианизация в обнимку с колонизацией, что всем ангелам-архангелам в раю и всем чертям-дьяволам в аду тошно стало. Под корень вырубалось, выкорчевывалось, начисто истреблялось все, что так или иначе было связано с тамошней океанически-языческой древней культурой. За бусы, за примитивные стекляшки серийной фабричной штамповки у простодушных, по-детски доверчивых островитян выманивали искусно выточенные из камней да из морских раковин амулеты и талисманы, изящно вручную вырезанные из дерева статуэтки их предков, фигурки обожествляемых ими животных – фетиши и тотемы.
     Как когда-то ведические руны и Всеясветная грамота на Руси, с особым пристрастием изымались таблички с древней языческой письменностью «ронго-ронго» . На острове Пасхи, к примеру, испанскими христианскими священниками эти «дьявольские письмена» были уничтожены буквально подчистую, и к сегодняшним дням в музеях мира их насчитывается всего лишь 25 штук.
     И все это, разумеется, во имя Единого Бога Отца и Его Единородного Сына Иисуса Христа! Точь-в-точь как когда-то на Руси подчистую изводили память о славяно-русских языческих божествах и уничтожали позолоченных Перунов.
     Тем не менее, хотя и отвращали туземных нехристей картины предрекаемого им ада, но и в рай почему-то их особо не влекло. Кого-то там удалось крестить, кого-то обвенчать, но в массе своей эти туполобые  негроиды-австролоиды как молились, так втихаря и молятся своим замшелым идолам-истуканам. Так что даже и к нынешним высоко просвещенным дням, несмотря на все потуги белых проповедников, на островах Океании да и в Австралии, как когда-то и у нас на Руси, буйным цветом процветает махровое полуязыческое двоеверие.
     И потом всегда ведь сыщется же хоть одна паршивая овца, которая все стадо взбаламутит. Выискалась и тут в образе сумасбродного туземного колдуна Вайлала. Шибанула ему однажды хмельная дурь в его баранью башку, и повело слона на баню:
     – Это не наших, а ихнего Бога – вон! Ибо их Бог и их власть – одно. И не нашим, а ихним колдунам – секир-башка!. А если кто из них умеет после смерти воскресать, так того на вертел, над костром, как шашлык, зажарить и съесть. Чтобы нечему было воскресать…
      – Безумец, их же вон сколько. Нам не справиться.
      – А мы – по одному. Сегодня одного, завтра, послезавтра… Пипл все схавает…
     И хавали. За милую душу. Аж за ушами хрустело. Истинно в духе евангельских заповедей: возлюби ближнего меня, аки и я тебя, и если я тебе принес не мир, но меч, то почему бы тебе и меня не испечь?!
     Теперь, по вполне достоверным слухам, и сами в том раскаиваются. Вот уже совсем недавно, в 2009 году, в СМИ проскользнуло любопытное сообщение с острова Танна. Президент тамошнего сегодня уже глубоко христианского государства Вануату пригласил прапраправнука преподобного Джона Уильямса, съеденного там в 1839 году, прибыть вместе с семнадцатью его родственниками на церемонию по случаю 170-й годовщины того знаменательного события.
     Вот где радости-то, а? Праздник. Пиршество. И надо было видеть, какой восторг обуял просвещенную публику, когда на глазах высокопочтенного прапраправнука и его ясновельможных родственников сановные островитяне торжественно инсценировали акцию умерщвления и пожирания того знаменитого английского миссионера. После чего чинно-благородно, как и подобает благовоспитанным христианам, выстроились в очередь и на коленях покаянно поползли просить прощения у прослезившихся от умиления братьев во Христе.
     Идиллия! Мир и благорастворение во языцех. Однако – увы, увы! – не всё так благоуханно в нашем подлунном мире. Всколыхнувшаяся в 1873 году волна протеста против христианизации вылилось в широкое движение сопротивления с грозным названием «Безумие Вайлала», охватившее всю колонию Папуа. В дальнейшем под таким наименованием возникали и множились еще и многие другие языческие культы по всем океаническим островам от Австралии до Гавайев: два в Новой Каледонии, четыре на Соломоновых островах, четыре на Фиджи, семь на Новых Гебридах и более сорока на Новой Гвинее.
     Наиболее устойчивым и проливающим свет на происхождение других явился культ Джона Фрума. Первые документальные упоминания о нем относятся к 1940 году, когда он прилетал на остров Танну. По изустной молве, был он блондином, носил пальто с двумя рядами блестящих пуговиц и был наделен редкостной добротой, дружелюбием и щедростью. Как ни прилетит, непременно понавезет с собой всякой всячины. Кому красивую рубаху, кому широкополую ковбойскую шляпу, ребятишкам кому банку сгущенки, кому шоколад. Пальчики оближешь! И всегда веселый такой, жизнерадостный, с улыбочкой да с приветливым словом. Не то что некоторые вечно занудливые и жадные белые колдуны.
     В последний раз, улетая, Джон пообещал, что прилетит первого апреля. Но вот война закончилась, военной базы на острове не стало, американские самолеты больше не появлялись, не прилетел в назначенный день и Джон Фрум.
     Ждали-ждали, ждали-ждали, – увы! И на второй год 1 апреля ждали – не прилетел, и на третий – нет, не дождались.
     И туземцы затосковали. И стали ежегодно, сперва по привычке, а потом уже и как бы по наитию свыше проводить 1 апреля общественные собрания с тайной надеждой на то, что Джон когда-нибудь все-таки прилетит. Ведь обещал же, обещал, а он не такой, чтобы обмануть. Нет, не такой.
     И кого-то осенило. И они взялись за необычную для них работу. Прорубили в джунглях длинную просеку. Расчистили для приема небесного гостя посадочную полосу. Поставили командную вышку. Чтобы было понятно, что это аэродром, соорудили из местного материала макеты самолетов. Надели наушники из кокосовых орехов и взяли в руки бамбуковые микрофоны. Точь-в-точь, как делали американцы:
     – Хэллоу, хэллоу!.. Как слышишь нас, Джон? Прием, прием, прием…
     Появился культ – появился и культовый праздник. А соответственно и ритуал. Армейско-торжественный. С воинским парадом. Ежегодно 1 апреля туземцы выстраиваются в дружные, сплоченные колонны и, с похвальной четкостью печатая шаг, маршируют вдоль «взлетно-посадочной полосы». Суровы лоснящиеся от пота смуглые лица, на плечах палки-ружья, а на спинах и на груди красной краской ласкают взор грамотного вождя не очень-то понятные и ему самому начертания – «USA».
     – Да здравствует наш Бог и Учитель Джон Фрум! – красивым жестом вскидывая руку, возглашает вождь.
     «Ать-два, ать-два, ать-два, ать» – громыхает четкая поступь колонн, и далеко над тропическими лесами разносится воинственный клич:
     – Го-го-го-го! Господу Богу нашему Джону Фруму помолимся-а-а…
     И Джон Фрум отзывается клокочущим хохотком действующего неподалеку вулкана Ясуар, где обитает его добрый и жизнерадостный дух.


                Откровение от язычника

     «Что было, то и будет: и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
     Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Екк. 1. 9, 10).
     «Блажен, кто верует, тепло ему на свете», – сказал Грибоедов устами Чацкого.
     А я усмехнулся:
     – Особенно – попу.
    Потом подумал и вздохнул:
     – Вернее, поповству. А еще монахам и монашкам. То есть – всему уже поистине неисчислимому сословию церковных чиновников. Человек так уж устроен, что ему хочется верить в некое высшее, заботящееся о нем сверхъестественное существо, именуемое Богом. Вон и культ некоего Джона Фрума тому наглядное подтверждение. Но тогда в контексте моих вышеизложенных сомнений и раздумий правомерен уже упоминавшийся мной вопрос русского мужика из кинофильма «Чапаев»: «А куда же бедному хрестьянину податься?»
     Тем паче, что многие, очень многие и «подаются». При работе над этой книгой мне довелось прочесть о том, что в России сегодня действует великое множество религиозных и псевдорелигиозных сект. Более 50 из них считаются крупными и свыше 500 – мелкими. По приблизительным данным в них вовлечено свыше 5 миллионов россиян, и меня вполне можно обвинить в том, что я подыгрываю сектантам.
     Но, во-первых, ни в какой секте я не состою и какой-либо новой создавать не собираюсь. Во-вторых, говоря словами шекспировского Гамлета, не свидетельство ли это тому, что «подгнило что-то в христианском королевстве»? Причем не вот сейчас, к сегодняшнему дню подгнило, а явилось недоброкачественным, подгнивающим, порченым, обреченным на гниение изначально. И не как-то так само по себе, по неведомой причине, а по предуказанию, по велению Самого Иисуса Христа:
     «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10.34).
     Это же, сколь вы меня не уверяйте в обратном, не благая весть, а самая что ни на есть злобная и зловещая угроза, беспощадная и безжалостная ко всему сущему. Причем не единственная, нечаянно, в сердцах сорвавшаяся с губ, а постоянно со все возрастающим нажимом осмысленно повторяемая. Вот Он воодушевляет апостолов:
     «Предаст же брат брата на смерть, и отец детей; и восстанут дети на родителей, и умертвят их.
     И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется» (Мк. 13. 12, 13).
     И когда же этот «конец» наступит? А кто его знает. Джон Фрум хотя бы в шутку назначил аборигенам Океании день своего очередного прилета на 1 апреля, то есть на Международный день чудаков. Видать, веселый был малый, созоровал, надеясь, что его шутку поймут. А «сладчайший Иисус», как мы знаем, никогда не улыбался и шутить не любил. И точной даты своего второго пришествия на назвал. Зато, что будет твориться во имя Его, предуказал на полном серьезе и со всей определенностью:
     «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение.
     Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух, и двое против трех» (Лк. 12. 51,52).
     Будучи стихийно, в силу генетики, прирожденным язычником, я, признаюсь, довольно-таки суеверен. Да к тому же в силу обыкновенной человеческой любознательности принадлежу к тому кругу людей, которые дилетантски поднахватались поверхностных понятий из различных областей знаний. Ну, скажем, таких, как биоэнергетика, биополе, необычные, пока еще не познанные наукой, возможности человека, проблемы взаимодействия души и тела, психологические и нейрофизиологические механизмы бессознательного, информационно-энергетическое дистанционное воздействие человека на человека, и т.д. и т. п. И в этой же связи опять же дилетантски-суеверно фантазирую, что в таком ряду явлений почему же не быть и некоему магическому дистанционно-временному воздействию, которое в простонародном обиходе суеверно именуется кликушеством и проклятием.
     Проще говоря, читая «благие вести», высказываемые Иисусом Христом, я иногда с невольным страхом думаю: а не кликуша ли он? То есть одержимый злым духом, истерически несдержанный и до наглости бестактный, зарвавшийся кликун-колдун. Да еще и окруживший себя целой шайкой – кликой таких же, под стать Себе демагогов, учеников-апостолов.
     В повседневной жизни, когда кто-то начинает вслух выражать свои какие-то мрачные предчувствия, его обычно одергивают:
     – Не каркай! Типун тебе на язык, накаркаешь!..
     Читая Евангелия, я со своей языческой колокольни не раз еретически думал о том, что странствующий проповедник Иисус Христос «каркал» едва ли не на каждом шагу. И, несомненно обладая некими необычными психофизическими особенностями, стремился к дистанционно-временному воздействию на человеческие души и судьбы. Да еще с каким размахом!
     – Не каркай! – возмущенно одергивали его иудеи и грозили побить камнями. А Он…
     «Но Он, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет» (Лк. 11. 17).
     Так не к этому ли, не к разделению ли, Сам же внемлющих Ему и влек? Не просто влек – бахвалился, глумился, предрекал, что уверовавшие в Него и во имя Его «пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух, и двое против трех» (Лк. 12. 52).
     Кликушествовал? Колдовал? С издевкой проклятие насылал?
     Оглянешься с такой суеверно-мистической издевкой на историю христианства и ахнешь:
     Великая Римская империя с принятием христианства «разделилась в себе и не устояла».
     Великая Византийская империя – тоже…
     Великая Российская империя – тоже…
     Что, по логике вещей, теперь очередь за Третьим Римом – Россией?..
     Нам такие тревожные мысли наводит еще и то, что наша страна – ныне Российская Федерация является не только многонациональной, но и многоконфессиональной. То есть уже как бы предрасположенной к разделению.
     А тут еще и нарастание сектантства. Сегодня помимо традиционных религий нам предлагается весьма и весьма широкий выбор различных «духовных» учений и практик, псевдорелигий и псевдоучений, культов и самых изуверских сект, начиная от «Свидетелей Иеговы» и вплоть до коммерческих финансово-пирамидально-психологических квазисект.
     Среди последних на слуху из рекламы СМИ, в частности, «Гербалайф», семинар «Эзотерические основы бизнеса», «ЭПАМ-технологии, компания «Amway» («Американский путь»), «Межрегиональная общественная организация развития среднего класса “Солнечный путь”» и другие. А что? Деньги, как известно, не пахнут, и в их добывании «цель оправдывает средства». О чем подобного рода сектанты не стесняются заявлять вслух. Так, например, основатель весьма популярной в последнее время саентологии Л. Рон Хаббард в разные годы своего «духовного» преподавания неоднократно признавался:
     «Мы открыли ряд новых способов превращать людей в рабов. Единственный способ контролировать людей – это лгать им. Если хочешь разбогатеть, придумай новую религию, потому что настоящее состояние можно сделать только в этой сфере».
     Цинично, нагло, самодовольно – с полной уверенностью в своей безнаказанности. Почему? А потому что наше нынешнее государство не только не наказывает, но, по существу, охраняет такого рода религиозных аферистов с помощью Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях».
     Мягко говоря, странно все это, очень странно. И чего же тут удивляться приумножению сект самого различного толка. Причем таких, где не просто настораживает – ошарашивает экстремизмом уже само название. К примеру, «Международный исламский фронт джихада против иудеев и христиан – Аль-Каида». Или одиозная секта последователей Мухаммеда ибн Абдаль-Ваххаба (ваххабиты), которой в 90-е годы удалось спровоцировать настоящую религиозно-гражданскую войну на всем Северном Кавказе.
     Вполне очевидно, что практически все секты так или иначе ведут пропагандистскую (информационную) войну против традиционных религий, разжигая тем самым религиозную и межнациональную рознь. А поскольку это так, то кому, казалось бы, как не русскому  православному христианству в первую очередь озаботиться, по словам Достоевского, своей почвой и верой, своей «православной чистотой» и единством. Увы, и здесь такая, мягко говоря, чехарда, что от одних названий множества сект в глазах рябит: староверы, баптисты, адвентисты, пятидесятники, неопятидесятники, мормоны или «Церковь Иисуса Христа святых последних дней», «Церковь Христа», «Христианская миссия “Семья”», «Новоапостольская церковь». Затем еще некие харизматические движения, протестантские, раскольнические секты. И еще «Опричное братство во имя благоверного царя Иоанна Грозного», «Церковь – семья Божия», «Православная Церковь Божьей Матери “Державная”»  и даже «Истинно-Православная Церковь».
     Истинно – черт ногу сломит.
     И для меня, неприкаянного постсоветского атеиста и язычника, тоже свое богатейшее рыночно-демократическое меню: неоязыческая оккультная секта Владимира Мегре «Анастасия», «Белое братство», «Радастея», «Московская Славянская Языческая община», «Союз Славянских общин Славянской родной веры», общественно-политическое(!) движение «Солнцеворот». А еще и такие, как «Сибирский центр Астральной философии и русского ведического учения», «Академия оккультных наук», «Школа дальнейшего Энергоинформационного развития человека», «Секта кибернетиков евангелистов» и другие.
     Мало? Так вот вам и еще: «Сексуальная магия славян».
     Что, вы противник приумножения общедоступных современных сексуальных революционерок? Ну, так вот и более благопристойное: «Институт ведических знаний», «Ашрам Шамбалы», «Махариши йоги», «Сурад Шарид Йога», «Аум Сенрике» , необуддисты.
     Что, опять не то? Ну, тогда, пожалуйста, совсем уж светские, идеологически возвышенные: «Партия духовного ведического социализма» и…
     И даже «Космические коммунисты»!
     Словом, говоря словами того простосердечного русского мужичка из кинофильма «Чапаев», попробуй разберись тут, куда бедному хрестьянину податься?
      А?
     А мне, будь он трижды проклят, опять вдруг вспоминается бесноватый подзаборный иудей Адольф Шикльгрубер – Гитлер. В частности, его клятвенное заявление в одной из мюнхенских пивных: «Дело, которое Христос начал, но не докончил, я доведу до конца». Это он еще в 1926 году провозгласил. А в 1942 году назидал клику своих партайгеноссе в блицкриге Дранг нах Остен на СССР:
     «В наших интересах, чтобы в каждой деревне была своя собственная секта со своими собственными представлениями о Боге… Даже если таким образом жители отдельных деревень станут, подобно неграм или индейцам, приверженцами магических культур, мы это можем только приветствовать, поскольку тем самым разъединяющие тенденции в русском пространстве еще более усилятся».
     Понятно? «Разъединяющие тенденции».
     Чтобы мы, русские, друг друга не понимали. Чтобы мы друг с другом враждовали. Чтобы у нас не было единства.
     Бесноватого фюрера, верного последователя «дела Христа», давно нет, а дело их цветет и пахнет. Во имя чего еще в 1998 году при департаменте США был создан Комитет по проблемам «свободы соывести», и в том же году там был принят беспрецедентно беспардонный закон «О Международной свободе вероисповедания», позволяющий американцам вмешиваться во внутренние дела любых государств, где понятие свободы совести несколько отличается от американского. К сему остается добавить, что многие секты, действующие сегодня в России, имеют забугорное, штатовское происхождение. Равно как и само византийское православие. И в этом смысле мы имеем самую прямую угрозу нашей национальной безопасности.
     Так куда же доверчивому русскому православному христианину податься?
     Вот ведь какие религиозные пироги-ватрушки в нашей русской избушке.
     И как мне, так называемому рядовому мирянину, постсоветскому, сбитому с толку еретику-атеисту во всем этом разобраться? Как?
     И так прикину, и этак, и, признаюсь, с удовлетворением думаю: как все-таки хорошо, что я – язычник. Тысячелетне наследственный, прирожденно русский. И не тяните меня, пожалуйста, ни в какие храмы, молельни и секты. Я уж как-нибудь сам по себе. И даже в соответствии с евангельскими заповедями:
     «И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою.
     Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; И Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6. 5, 6).
     В свое время говорил я об этом покойному отцу Михаилу, но он отмолчался, не стал ничего ни возражать мне, ни объяснять. Я понимал это по-своему: ему-то выгодно было, чтобы было больше молящихся в храме явно, чтобы число прихожан увеличивалось. Теперь думаю о другом. О том, почему он, пока я писал эту книгу, ни разу мне не приснился, чтобы в чем-то мне возразить? Значит, согласен со всем тем, что выходило и вышло из-под моего борзописного пера?
     Что, это мое суеверие я использую для своей пользы? Ну что ж, отстранюсь от своей склонности верить сновидениям, но спрошу по-иному. Приснилась вот как-то мне Останкинская телебашня, а на ней вроде бы Орел Прометею печень клюет. Присмотрелся, а это и не орел, а черный ворон с профилем иудея Сванидзе русского соловья Александра Проханова терзает. Это как понимать?
     И еще вот о чем. Странно, почему о выше процитированной евангельской заповеди с требованием молиться втайне, никто и не вспоминает и не напоминает никогда и нигде? Наоборот, все истинно оглашенные лезут наперед со свечами в руках и благостно смиренными взорами. Понимаю, надо уважать чувства и мнения других, а вот не верю я таким. Зачем, думаю, напоказ это делается? Обязательно – напоказ?! Показуха же! Показуха. Противно мне, противно. Аж с души воротит. И особенно не верю нынешним высокопоставленным чинушам и многопартийным «лидерам», вчерашним, как правило, верным ленинцам и твердокаменным атеистам, ныне якобы самым-самым истинным верующим. Не зря же, наверно, народ наш в массе своей с презрительной усмешкой именует этих «демократов», демонстративно торчащих в храмах со свечами, оборотнями-перевертышами и подсвечниками…
     Ну, вот ты хоть убей меня, не верю. Не верю.
     И последнее, пожалуй, самое важное:
     – Не сотвори себе кумира!
     Выражение давно уже стало крылатым, то есть общепризнанно мудрым руководством в выборе идеала, которому только и должно следовать в жизни. А ведь это тоже цитата из Библии – одна из заповедей  ветхозаветного пророка Моисея.  И употребляется в значении: не поклоняйся кому и чему-либо, как идолу.
      Или, как говорил мне когда-то мой дед, моряк-потемкинец, слушай всех, а думай сам.
     Ибо мало ли кто и кого не подсовывает в качестве образца, рисуя самыми яркими красками. Не все то золото, что блестит. Даже как раз того, что ярче всего сияет, больше всего и опасайся. Блеском затем и ослепляют, чтобы поклонение было слепым, бездумным.
     От чего, собственно, и остерегал пророк Моисей. А что получилось?
     А получилось, что этот библейский завет проигнорирован не только в сектах, но и во всем христианстве. Точно так же, как и евангельская заповедь молиться не напоказ, а в уединении, ибо только уединенная молитва и может быть искренней, чистосердечной.
     Остается прикинуться простаком и задать самый наивный древнеримский вопрос:
     – А кому это выгодно?
     Кому?
Вопросец-то, прямо сказать риторический, но мне. «рабу Божьему», не дозволенный – «греховный». Да ведь и не один такой к христианству, но…
_ А всё потому, что в храм не ходите! А вы ходите, ходите в храм! А вы читайте Святое писание. Библию читайте. Каждый Божий день читайте. И детей своих заставляйте читать. И в школе надо ввести уроки изучения Святого благовествования. – внушают, требуют, добиваются, попы, «пастыри овец христовых» всех рангов. – А как же – это же Закон Божий! Божий!..
              -  И вот – читаю.
              - И не просто читаю – вчитываюсь, перечитываю. Вникаю. Вдумываюсь. И…
              -  И чем больше вчитываюсь, чем глубже вдумываюсь, тем более страшные, мрачные приходят мысли, тем больший охватывает меня ужас. Да это же… Да здесь же что ни строка, что ни стих, что ни глава – насмешка, издевка и злоехидное глумление! Он, Этот Всемогущий Господь Иисус Христос в открытую, напрямую говорит, что не мир принёс, но меч.  Что не объединить пришёл, но разделить. И каждую семью, уверовавшую в Него, разделить и погубить, и каждый дом. И каждое царство, принявшее Христианство. А вы, «рабы божии, овцы и бараны стада Христова» всё равно и читать будете, и не поймёте этого. И уши будете иметь, да не услышите, и глаза будете иметь, да не увидите, и всё равно будете тупо поклоняться Мне и молиться Мне, поскольку на то вы и овцы и бараны.
     И ведь так и есть, черт побери, так! Опять загибаем по пальцам: Великую Римскую империю христианство развалило и угробило. Великую Византийскую империю – тоже. И Великую Российскую – тоже. А теперь вот, стало быть, возродилось в России, чтобы после развала СССР развалить, добить, угробить и Россию?
    Истинно – некая иррациональность, дейстующая через века. Колдовство. Чёрная магия, ретранслируемая у нас сегодня через «Благовествование» нашими же русскими попами-батюшками. Страшнее и пагубнее всеобщего гипноза. Дурман!
     Особенно наглядно и убедительно видно это на примере церковного обряда венчания. Вот поп, благославляя венчаемых, торжественно возглашает:
      «Возвеличься, жених, как Авраам, будь благословен, как Исаак, и умножись, как Иаков…
       И ты,  невеста, … возвеличься, как Сарра, возвеселись, как Ревекка, и умножись, как Рахиль…»
       Не знаю, кого как, а меня коробит уже от того, что в русском православном храме, русским священником русскому жениху и русской невесте ставится  в пример, в образец для семейной жизни какие-то евреи. Что ж, возможно они, эти евреи и еврейки столь возвышенно благородны, что среди русских наших праотцов и не найти им равных? Увы, увы! Загляните, полюбопытствуйте в Ветхий Завет, и вы ахнете, как ахнул я. Халдей Авраам, избранный Иеговой в родоначальники еврейского народа, возвеличился и разбогател тем, что подложил свою жену Сарру в постель египетскому фараону /Бытие 16.4/. Повторяя этот «самоотверженный подвиг», точно так же поступил его сын Исаак, подсунув свою жену Ревекку царю Авимелеху /Бытие 26.8/. А Иаков, /сын Исаака и внук Авраама/ был и вообще отъявленным мошенником и не знающим стыда блудником, сожительствовавшим с двумя сестрами и их служанками. Да ещё был наречён при этом именем  Израиль. /Бытие 32.28/.
    И таким-то вот «праведникам» русскому юному жениху предлагается уподобиться в его дальнейшей семейной жизни!
    А русской целомудренно девственной невесте торжественно-благославляющим тоном русский поп-батюшка при венчании ставит в идеал ветхозаветных еврейских блудниц Сарру и Ревекку. И не просто благославляет, а прямо-таки как заклятием, заговором предрекает судьбу еврейки Рахиль, которая двадцать лет при замужестве была бесплодной, с трудом родила одного ребёнка, а при вторых родах умерла. /Бытие 32. 16-19/.
     Хорошенькая перспектива!
     И это – православно-христианский обряд венчания? Право, это не просто глумление и кощунство – это злобное колдовство, каббалистическое кодирование, обрекающее венчаемых не на счастливую семейную жизнь. не на исполнение божественной заповеди «плодитесь и размножайтесь», а совсем наоборот – программирование на разврат, несчастье, вырождение и погибель рода.
     Явно черная жидовская магия!
     Не потому ли разваливаются сегодня наши русские семьи!
     Не потому ли и вымираем!
     Не потому ли и терпит поражение в демографической войне всё христианство?!
Да и только ли мы, только ли Россия!  Если хотя бы бегло, поверхностно взглянуть на ареалы, охватываемые тремя основными ветвями давно разделившегося и продолжающего дробиться христианства, то различие предстаёт прелюбопытнейшее. Все – все, без исключения! – протестансткие страны /США, Англия, Австралия, Бельгия, Голландия, Дания, большей частью Германия, Канада, Норвегия, Новая Зеландия, Швеция, Швейщария, Финляндия/ занимают первые места в мире как по уровню, так и по качеству жизни. За ними несколько отстают ведущие католические страны – Испания, Италия, Португалия, Франция. Есть, правда, и довольно бедные католические /каких среди протестанстких нет ни одной, в частности, Венгрия, Польша, Словакия, Латинская Америка. А вот, что касается стран православных…
      Сколь ни прискорбно, среди тех, что в своё время приняли православие от Византии, нет ни одной, обеспечивающей приемлемый уровень жизни. Я имею в виду Грецию, Югославию, Украину и, конечно же, Россию.
      Да ещё при этом опять же вспоминается, что СССР при «безбожной» Советской власти была второй после США сверхдержавой в мире… А ныне…
      Без Бога, скажем вслед за Черчилем, от сохи – к звёздам, к высотам первой космической и второй могучей экономической сверхдержавы, а с так называемым «вторым крещением», с воскрешённым «демократами» Богом – к развалу, краху, прозябанию в нищете, бедности, нескончаемым катастрофам в небесах, на земле и на воде, коррупции, грабежу – правежу, терроризму и вымиранию.
      И упадок здравоохранения, образования и науки, и разгул церковного мракобесия, и миллионы бомжей и беспризорных детей, и над всем этим, по данным «Форбс», сотня… сотня!.. потерявших честь и совесть миллиардеров, увы, как на подбор, не русского происхождения.
       Что ж, как с горькой усмешкой подмечено многострадальным русским народом, каков поп, таков и приход.
        А тут ещё и Главпоп, то бишь Господь христианский Бог, увы, тоже не русского происхождения!
        …Весёленькое кино!.. Весёленькое…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Никакого послесловия писать я не намеревался. Тема настолько обширна, что её неисчерпаемость беспредельна, и мои раздумья или, скажем так. Спор может продолжаться бесконечно. И, пожалуй, бесполезно.
        О чём я и сказал при устном разговоре со священниками Гдовского благочиния, присутствуя на их встрече с главой района год спустя после кончины о. Михала Женочина. Давайте, говорю, не будем препираться, ибо вы будете навязывать мне своё, а я вам – своё. Так что лучше  останемся каждый при своём мнении.
        Разумеется, что их не устроило. Особенно – благочинного. А вдобавок ещё получилось так, что среди местных мирян, а затем и прихожан начали распространяться слухи о моей рукописи как о будущей еретической книге. И тут мне местное околоцерковно-сарафанное радио, что называется, без обиняков выдало:
-   Слушай, писатель, зачем тебе это нужно? Ну ведь сам же себе вредишь, разве не понимаешь? Давай знаешь что?.. Давай выкинь всю ересь, оставь лишь добрые воспоминания о вашей дружбе с отцом Михаилом, и всё. Тебе же тогда и книгу помогут издать, и… Ну, сам понимаешь. А так – одни неприятности. Право, подумай. Не враг же ты сам себе…
     И ещё прозрачней намёк на то, что такое резюме на мою рукопись исходит из весьма влиятельных церковных кругов.  От одного из таких вполне искренних доброжелателей ещё и знаменитое пушкинское без малейшей улыбки последовало:
Не продаётся вдохновенье,
     Но можно рукопись продать..
      Так-так-так… Как говорится, думай, голова, картуз куплю. А?
А поскольку я лишь грустно усмехнулся, через некоторое время мне передают весьма и весьма объёмистую рецензию на мою рукопись, где первая половина – беспредельные похвалы, а вторая – столь же беспредельно жёсткий разнос. И плюс к сему – ультиматум: издадите книгу в таком виде, как есть, будет опубликована и рецензия.
      Ну, называя вещи своими именами, недвусмысленная угроза.
      Это-то меня и взорвало. Да разве я корысти ради писал? Писал правду. Писал о жизни, о дружбе и спорах с отцом Михаилом из уважения к нему и его семье. Писал о своих сомнениях и колебаниях, о своих раздумьях. Это, если на то пошло, моя глубоко искренняя исповедь, прямо скажу, как-то сама собой вылившаяся из души. Вот, я такой, какой есть, со всеми моими грехами и прегрешениями, вольными и невольными, где, если выкинуть не понравившуюся критикам половину, останется что? Останется полуправда. А полуправда – та же ложь. Даже хуже лжи! На что вы меня подбиваете, на что толкаете? В исповеди – говорить полуправду, лгать? Ну-у-у…
       -  Ну ты и простофиля! – слышу смешок.
А из-за другого плеча и ещё более благожелательное вразумление:
       - Это тебя гордыня обуяла! Отринь! Гордыня – тягчайший грех!
Тьфу ты, ну ты, да какая же у простофили может быть гордыня? И потом «ересь» с греческого – знание. Так что же, знание – нечто недозволенное для человека, а стремление к знаниям – гордыня?
       А тут ещё жизнь новые познания подкидывает, более чем люботные. Исследуя мировой океан, учёные обнаружили в его водах что-то свыше двух тысяч доселе неизвестных живых существ, не имеющих пока что наименований. При всём моём богословском дилетантизме в башке сразу библейское. После того как созданный из глины первый человек был назван именем Адам, Бог привёл к нему всех прочих тварей, «чтобы видеть, как он назовёт их, и чтобы как наречёт человек всякую душу живую, так и было имя ей» /Бытие, 2. 19/.
       А?.. Ну-ка, достопочтимые мои критики, ваше резюме, а?
А дальше, мысленно беседуя с вполне искренними моими доброжелателями, я ещё и дату нового прелюбопытного знания-познания записал. 7 октября 2011 года услышал телевизионное сообщение о том, что японским учёным удалось создать… живую клетку, способную эволюционировать.
       То есть открыли, по существу, как на нашей планете возникла жизнь!
       Ошеломительно, а!
       Так что ж плохого, непозволительного в такой «ереси»? Что?
Кстати, нельзя не вспомнить, что в своё время, предполагая разнообразие форм жизни во вселенной, идею внеутробного развития зародыша в искусственной матке высказал ещё К.Э. Циолковский. Стало быть, его научное  предвидение подтверждено развитием науки, развитием научной практики. То есть, по церковному – развитием ереси. А церкви, религии такая ересь не нужна. Знания не нужны, лучше «будьте как дети».
       Да и к этому-то как относиться? Ведь одно дело – дети времён зарождения христианства, и совсем другое – дети наших дней, когда слепая вера в религиозные догмы невозможна едва ли не с пелёнок. Хотя, впрочем, слепо верить несравнимо легче и проще, нежели следовать великому еретику с его призывом: «Учиться, учиться и учиться».
       И ещё в потоке раздумий сразу же приходит на ум его знаменитое : «Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Можно, конечно, по-разному относиться к этому великому еретику, но никто из самых великих богословов к подобному не призывал. Совсем наоборот, «будьте, как дети». Ибо для слепой веры в боженьку знания, образование, стало быть, и наука опасны, вредны, разрушительны.
     Упрекая меня за мои такие вот мысли, мой оппонент – рецензент, не поставивший под написанной им рецензией своей подписи, этак снисходительно резюмирует: « Выросшему на советской идеологии автору трудно отрешиться от того «научного» хлама, которым пичкали советских людей, чтобы создать суррогат   идеологии взамен «вредной» религии». И – далее: «Его не убедил Достоевский, заявлявший, что «русский – значит православный, православный – значит русский», и не указ ему известное высказывание, что русский человек без православия – дрянь. У Пушкина он охотнее выискивает скабрезные анекдоты, неизвестно кем ещё написанные. Он вряд ли читал «Выбранные места из переписки» Гоголя, зато ему наверняка знакомо в подробностях развязное письмо к писателю Белинского, который тоже пытался развенчать христианство и Церковь. Для него вообще, кажется, ближе Белинский, Некрасов и иже с ними «демократы» от литературы…»
      Ну и так далее, вплоть до такого: «Опомнитесь, Сергей Иванович! Побойтесь Бога!..» .  И с назидательно – приказной доброжелательностью: «Умерьте своё честолюбие, сократите позорные богохульные места…»
      Искренне, глубоко благодарен за внимание, только понимаете, моя рукопись – это ещё и ещё раз повторю, мои раздумья, мои душевные сомнения и терзания, моя исповедь. Это, если на то пошло, сплошной вопль отчаяния, неизбывная боль на всю оставшуюся жизнь. Вплоть до того, что сам себе думаю: лучше б я эту книгу не писал! Так ведь тут ещё и какая-то мистика: меня же попросили писать, и это как мистическая и чисто человеческая проверка моей искренности, моей совести, и против совести я и не пошёл. И последуй я вполне в общем-то доброжелательным рекомендациям сократить, выкинуть «богохульные места» - это было бы полуправдой, ложью, подлостью душевной и писательской. Это же, по существу, совет лгать и на исповедях в храме, и во всей жизни. Вот ведь с какой начинкой пироги!
        А что с Достоевским не согласен – представьте себе, да, не согласен. Его формула: «русский – значит православный, православный – значит русский» по моему разумению всего лишь благая мечта. Далеко не все русские – православные, и далеко не все православные – русские. На сей счёт народ русский не случайно же, наверно, сказал: «Бойся друга прощёного и жида крещёного!» Мало, что ли, так называемых выкрестов, а разве они стали русскими?
       А уж Пушкин… Пушкин любил повторять знаменитое ломоносовское: «не токмо у земных владык, но и у царя небесного в дураках быть не хочу!». А его «Сказка о попе и работнике его Балде» - это нечто столь ещё не разгаданное, что я просто немею. Ведь это русский дурак Балда и попа /не Церковь ли, не Бога ли? И дьявола… как бы это помягче сказать… со своей дороги смел. Не пророчество ли, а?
       Как это там, в этой «Сказке»?
                С первого щелка подпрыгнул поп до потолка.
                Со второго щелка лишился поп языка.
                С третьего щелка отшибло ум у старика.
       Сколько их уже было, этих щелков? Память подсказывает: один-то уж точно был – в 1917-м. Но если уж первый из предсказанных был,то, видимо, последуют и очередные? И если эти мои раздумья – ересь, то разве я один так думаю? И если я глубоко заблуждаюсь в своей ереси, то вы, пока ещё не лишённые языка, высокомудрые богословы и попы не спешите анафеме меня предавать, а помогите разобраться, докопаться, дойти до истины. С тем я и ставлю одним из из эпиграфом к своей книге: «Напиши и разошли церквам.». Не для того, чтобы вызвать новый всплеск христианской инквизиции, а чтобы показать, с каким контингентом попам приходится работать. Говорят, в споре рождается истина. В споре, подчеркнём, а не инквизиторскими пытками и кострами. А иначе…
А иначе «каким судом судите, таким и судимы будете!»
И буди, и буди!
Аминь!
Мысленно произнеся это «божественное» заклинание, по давнишней школярской привычке проверяю себя суеверным «книжным» гаданием. Наугад открываю Святое Писание, читаю первые попавшиеся строки. Открылось Еванглие от Матфея глава 6 стих 34. Что-то оно мне скажет?
   Читаю «не так, как пономарь, а с чувством, с толком,  с расстановкой»:               «Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы».
   Думаю. Так сказать, напрягаю мои грешные человеческие мозги до скрипа, пытаясь постичь всю глубину величайшей божественной премудрости. Не понимаю. Не могу. Чушь какая-то получается. Или это и в самом деле непостижимая для меня мудрость, или…
   Или величайшая дурь! Более подлого завета, по-моему, больше в мире нет!         Ну в самом деле, скажите мне пожалуйста, люди добрые, можно ли жить, не заботясь, не беспокоясь, не думая о завтрашнем дне.
   Ахинея какая-то! Или издевка. Ибо если последовать такому «божественно-мудрому» указанию, то…
   А вообще здорово былобы жить вот так, не заботясь о завтрашнем дне. Сегодняшний прожил хорошо, ну и ладно, и шут с ним, со всем тем, что будет завтра. Завтра хоть трава не расти… Может, завтра я помру, так зачем сегодня утруждать себя заботами о том, что там будет после меня. После меня хоть трава не расти: После меня хоть потоп!
  Так? По самой элементарной логике – так!
  И это – Святое Писание?
  И это – Закон Божий?
  Тогда…
  На Руси исстари говорят: дураку закон не писан!
  Ей-ей в данном случае  надо воспользоваться этим. Иначе…
  Иначе я не знаю, кто – дурак, и кто нормальный, здравомыслящий, простой и многогрешный человек.
   Аминь?!
   Аминь!


 
                Гдов. 2011





































Оглавление

Во имя Русского Духа
Раскопки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Как дети…»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Размолвка  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ересь иудейска  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ярь  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Противостояние . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кровавые дебри . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  .
Неукротимый женолюб  . . . . . . . . . . . . .
Пристрастие  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Законы физики   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прежде чем объединиться  . . . . . . . . . . .
Волна воспоминаний  . . . . . . . . . . . . . . .
Как аукнется . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Стыдно . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Национальный чистоплюй . . . . . . . . . . .
Аллея Любви . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Полмиллиона от попа . . . . . . . . . . . . . . .
«За нерозшуком…»  . . . . . . . . . . . . . . . .
Первый антисемит . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ай да Красно Солнышко!  . . . . . . . . . . .
«Просто придурки…»  . . . . . . . . . . . . . .
Не тот радиус . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Волки и овцы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гуляй, Ваня! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Реплика юродивого . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нагайкой по русофобии  . . . . . . . . . . . . .
Во имя Господне
Славяно-русские нимфы . . . . . . . . . . . . .
Исповедь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С пятого на десятое . . . . . . . . . . . . . . . . .
Свойство прирожденное . . . . . . . . . . . . .
Перевес в один голос . . . . . . . . . . . . . . . . .
Неизбывная боль . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Интуитивно подсознательно  . . . . . . . . . .
Скверные мысли . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мысля опосля  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Эпизод в истории  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Любовь с первого взгляда  . . . . . . . . . . . . .
Через пень-колоду . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Внемлите и разумейте!  . . . . . . . . . . . . . . ..
При общем молчании  . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не спи!  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зачем пишутся книги  . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Во имя Отца и Сына
Неведомая телепатия . . . . . . . . . . . . . . .
Обхохочешься  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На халяву в рай  . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я не Я  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тары-бары-растабары . . . . . . . . . . . . . .
Жених-скопец  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Идиллия на кресте  . . . . . . . . . . . . . . . .
Слово и дело  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Во имя Святого Духа
Меч в зубах  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Приманка для ослов . . . . . . . . . . . . . . .
Соумышленник-злоумышленник . . . .
20 веков сомнений  . . . . . . . . . . . . . . . .
Воскресение
Культ карго  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Хохоток вулкана . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Откровение от язычника  . . . . . . . . . . .
Транс очищения. Послесловие редактора …
Оглавление  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Транс очищения
Послесловие редактора
 
«Не достойны разве признательности
мужественные писатели, восстающие
на губительство и всесилие для того,
что не могли избавить человечества
из оков и пленения?».
А.Н.Радищев

     Ну и рукопись принес мне поэт Сергей Каширин, ну и рукопись!
     Я-то, и как редактор, и как читатель, и как автор своих книг, знала его больше, как поэта, а тут – проза. Но дело и не только в этом, нет.
     – На суд и расправу, – с усмешкой вручил объемистую папку.
      А на меня уже от одного названия: «Поединок с попом. Во имя Русского духа» – морозным ознобцем дохнуло.
     Да и обозначение жанра (явно с вызовом?) – «Божественный детектив».
     Детектив – божественный???
     Впрочем, если была «Божественная комедия» Данте, то почему бы не быть  и «Божественному детективу»? Хотя как-то чем-то необъяснимо насторожило…
     С такой вот настороженностью начала читать и в какой-то момент поймала себя на том, что читаю взахлеб: то смеюсь, то плачу, а  то чувствую – волосы дыбом…
      А дочитав последнюю страницу, замерла – такой жесточайшей болью схватило сердце, пришлось срочно принять лекарство.  Я была, честно скажу,  обескуражена, ошеломлена, потрясена до глубины души.  И на три недели попала в больницу. Там постепенно приходила в себя от полученного психологического шока.
      Почему? Как? Отчего?
      А потому, что меня, глубоко, истинно верующую православную христианку, грубо говоря, хрястнули по мозгам богоборческой ересью. Все мое существо, каждая клеточка возбужденного мозга трепетали, бунтовали, бурно протестовали против прочитанного, и я, лежа на больничной койке, тупо уставясь в потолок, в сотый, в тысячный раз мысленно страницу за страницей перелистывала поразившую меня рукопись.
     Наконец не выдержала, по мобильнику позвонила автору. Попыталась урезонить:
     – Отец Михаил ведь и на том свете за тебя молится, а ты…
     Не дослушав оправданий, добавила:
     – …А над твоими трактовками Евангелия истинно верующий христианин лишь посмеется.
     Образумила? Смутила? Как бы не так!
     – Ну что ж, – слышу, – посмеемся вместе…
     И спустя два месяца на мой редакторский стол в дополнение к уже прочитанному легло еще более сотни страниц от руки написанного текста. Оставалось лишь грустно усмехнуться: забыла, с кем имею дело! Первая и основная профессия Сергея Каширина – военный летчик. Затем – военный журналист и поэт. В своей, так и хочется сказать – «небесной»,  лирике он этак залихватски обронил:
Я был отчаянным и дерзким,
Меня любили небеса…
     И, пролетая где-то там, под солнцем, воистину со сверхзвуковым размахом горделиво провозгласил:
У меня характер очень русский.
Я люблю большие перегрузки.
Я горжусь своим трудом небесным.
Не люблю, чтоб небо было тесным.
     Этот его азарт, его летный темперамент пронизывает и его прозу. Точнее сказать, именно Русский характер, Русская душа, истинно Русский дух. Книгу «Поединок с попом. Во имя Русского духа» он, по его признанию, не собирался, да никогда и не стал бы писать, поскольку был и остается русским язычником. А уж коли взялся, то и писал по чести, по совести. Ибо его правило, его жизненный девиз – знаменитые слова Великого русского князя Александра Невского: «Не в силе Бог, но – в правде!»
     А я? Стоит ли удивляться, что он принес свою рукопись мне как профессиональному редактору. Удивительно другое – это то, что, будучи единомышленниками во многом, мы диаметрально противоположны по отношению к религии, и это должно было, на мой взгляд, остановить его. Он – убежденный атеист и приверженец древне-славянского язычества, меня же с юности какой-то неведомой силой тянуло в Церковь, хоть я и была пионеркой, комсомолкой, позднее состояла в КПСС. Видать, «гены виноваты» – многие родственники были воцерковленными.
     А было еще и увлечение древне-русской архитектурой и иконописью, интерес к истории различных религиозных культов (в период работы в 1980-х годах над изданием путеводителя по Музею истории религии и атеизма). Не знаю, почему, но моей заветной мечтой было приобрести Библию и прочесть ее целиком, не ограничиваясь широко известными пересказами.
Библию купить удалось, а вот читать ее было абсолютно некогда, что немало удручало меня. Но случилось поистине чудо: в один прекрасный день мне предложили подготовить к печати не факсимильное, а научно отредактированное и прокомментированное, снабженное справочным аппаратом и иллюстрациями издание исторического труда Иосифа Флавия «Иудейские древности». Таким образом, я получила возможность в рабочее время, изучая текст Флавия в переводе Генкеля, одновременно подробно и тщательно не один раз прочесть Библию.
      Всю! От корки до корки! И не только Библию, но и много других книг, справочников, которые нужны мне были для работы. (К сожалению, вследствие ликвидации Лениздата в результате торжества рыночных отношений в сфере книгоиздания, моя уже полностью выполненная работа осталась невостребованной, книга до сих пор не издана). После Ветхого Завета я приступила к изучению Нового, в рамках занятий в Православной школе Казанского собора, прихожанкой которого я стала после принятия обряда Крещения.
     Не скажу, что мое воцерковление произошло вдруг и сразу. Нет, были и сомнения, и колебания, но во многом ему способствовало трагическое событие в семье – в 60 лет ушел из жизни от рака горячо любимый муж. Полгода я провела с ним в больнице и вышла оттуда опустошенная, не зная, как пережить случившееся. И ноги сами привели меня в храм, где я нашла сочувствие со стороны священников Казанского собора, где рядом со мною молились мои подруги – сестры во Христе, родные мне по духу и крови, такие же, как я, русские женщины, каждая со своей горькой судьбой и болью. Их чуткость и внимание, искреннее сострадание стали весомым дополнением к неоценимой физической и психологической помощи, которую мне оказывала родная семья.
     Спустя несколько лет – еще один удар судьбы – меня парализовало. Пять месяцев, почти полгода, живая и не живая – беспомощная, я была прикована к постели. Как это было горько, как тяжело: и невыносимо больно и стыдно от сознания своей полной беспомощности – до отчаяния. А я не могла, не имела права опустить руки, сдаться, покориться. Всем существом своим чувствовала, что мне еще рано подводить итоги, что еще не выполнила многое из предначертанного мне, а потому обязана возродиться. За мной самоотверженно ухаживали невестка и сын, другие родственники отстранились, решив, что дни мои сочтены. А вот мои сестры во Христе непрерывно за меня молились и не оставляли вниманием. Одного за другим приводили ко мне домой священников из Казанского собора, которые молились вместе со мной и внушали: «Не падайте духом,  ибо уныние – великий грех, мы в храме за вас ежедневно молимся, вы непременно встанете на ноги…»
     Преодолеть болезнь, не поддаться унынию мне во многом помогла книга протоиерея Романа Гуцу «Сила в немощи. Жизнеописание болящего Матфея Мальского», которую я редактировала в 2005 году. Полная страданий жизнь крестьянина, в течение 43 лет лежавшего на постели, но духовно поддерживавшего приходивших к нему за советом и помощью, стала и для меня примером господства духа над телом.
     И вот, прекрасно зная все эти факты моей жизни, историю моего воцерковления, наблюдая, как до сих пор я прибегаю к молитвам, стараясь победить болезнь, Сергей Иванович именно меня избрал в редакторы своей поистине богоборческой книги. Мистика?
     Можно расценить и так, что это проверка его и самого себя, и меня. Но вместе с тем и он сам видит мистику в том, что за всю жизнь ему и в голову не могло прийти обратиться в своем творчестве к религиозной теме, и вдруг именно его, убежденного язычника, попросили написать воспоминания о гдовском священнике, ныне покойном, отце Михаиле Женочине, хоть несколько страничек. Из уважения к его памяти согласился, а «поток сознания» увлек его не просто в житейские воспоминания, а в искренний, доверительный рассказ о всем том, что пережито, передумано  и перечувствовано более чем за два десятилетия жизни и общения со священнослужителем. Вот эта искренность, доверительность и полная открытость, верность правде жизни и сделали книгу такой, что повергла меня в смятение, в транс. Но, так сказать, слава богу, что мне выпало счастье прочесть эту книгу, ибо это был не просто транс, а – транс очищения. Она сняла пелену с моего затуманенного сознания, пробудила задремавшую совесть.
     Рукопись потребовала разобраться, подумать, заново перелистать страницы моей жизни, переоценить целый ряд событий, задуматься о том, как же мне дальше жить?
      Когда я потеряла мужа, в растерянности, в потерянности, упавшая духом, куда я пошла? В Церковь. Там постепенно укрепила веру в свои силы, физические и духовные, там сумела преодолеть уныние, нашла утешение.
     А куда идти, когда теряешь веру в будущее страны, нации, своей семьи, потомков? И когда впадаешь в отчаяние от сознания своей беспомощности изменить ситуацию? В Церковь? Увы, увы, служители Церкви молятся за власть предержащих, а прихожан призывают к смирению… И тут уже утешения я не нахожу.
     И вдруг – вот эта книга. Как ответ на мои мысли. Совершенно непостижимым образом, простым разговорным языком, то есть не книжно-мудреным, научно-академическим, а – живым, повседневным, как бы попросту, по-свойски беседуя со мной, читателем, автор развернул широкое полотно русской жизни от древности до наших дней. Зрительно, убедительно он демонстрирует факт, о котором не прочтешь и не услышишь ни по радио, ни по телевидению: как из мировосприятия русского народа насильственно изъяли имена языческих богов, олицетворявших силы и явления Природы, и заменили их на чужое иудейское имя Иисус, заставили поклоняться ему и его учению, уже вторую тысячу лет разрушающему менталитет русского человека. И уж тем более не услышишь о том в храме.
     И я с ужасом вдруг увидела, поняла, осознала, что невзирая на свои два высших образования и полувековой опыт литературной работы, общение с превеликим множеством знающих, грамотных, широко образованных людей, тоже стала жертвой насилия над своей личностью, насилия над всем русским народом, над Россией, бывшей могучей державой, ныне растоптанной и униженной, разделенной (по призыву Христа?!) на два государства: одно – общество олигархов и охраняющих их власть предержащих, опекаемых пастырями православной церкви, второе – многомиллионная масса рабов Божиих, нищих и бесправных овец и баранов, которых те же пастыри вольно или невольно призывают к терпению и покорности, подчинению власти, якобы дарованной от Бога. Кому же она, эта сегодняшняя власть дарована? Народу? Увы, увы…
     При чтении второй части рукописи мне становилось все очевиднее, что «хэппи-энда» ждать не приходится. Последняя глава и вовсе рассеяла мои надежды увидеть свет в конце тоннеля. Шутливая байка о туземцах, обожествивших чужеземного гостя, прилетавшего на их остров с подарками и гостинцами, навела на мысль, что человеческая природа такова, человек так устроен, что у него в душе живет потребность все лучшее в себе дарить, отдавать другим, любить и, если нет рядом объекта, достойного любви, создавать себе кумир и поклоняться ему. И это было еще одним увесистым ударом по моим познаниям, по моей вере.
     Видимо, читая Евангелие, верующий человек не принимает своей душой плохое, а подсознательно выбирает из текстов только те строки, которые отвечают его личным духовным потребностям, его миросозерцанию, мироощущению, и он будет следовать только тем словам, строкам, беря их себе как образец для подражания, как путеводную звезду. Именно так поступала и я, когда читала Евангелие. Недаром же говорят, что человек часто видит не то, что есть, а то, что хочет видеть, слышит то, что хочет услышать. Невольно вспоминаешь хрестоматийное пушкинское:
Ах, обмануть меня не трудно,
Я сам обманываться рад.
     И вот – словно шоры с глаз (евангельские).
     Мне стало ясно, что воскрешение Русской Православной Церкви в постсоветской России, к сожалению, проводится не во благо широких масс народа и не ради укрепления государства, а во имя его дальнейшего разрушения.  Пришедшая к власти новая сила нуждается в поддержке Церкви для усмирения протеста, зреющего в «низах». Для укрепления власти требуется разделение народа (как учил Иисус Христос), расслоение общества. Воспрепятствовать этому процессу возможно только при  условии объединения здравомыслящих людей и выдвижения Национальной идеи -  «сбережение народа», то есть спасения стержневой государствообразующей русской нации и всей многонациональной России. Активной деятельностью на благо Отечества приближать время освобождения от ига олигархов с «длинной нерусской фамилией».
      На данном этапе, может быть, и не надо изобретать что-то новое, а просто для начала поддержать партию «зеленых», которые защищают Природу от губительного варварского, хищнического влияния цивилизации. В противовес христианам, пассивно молящимся Богу, который искони призывает к резне, насилию, разрушению мира, нужно «молиться» Матушке-Природе, любить ее не на словах, а на деле, активно помогать ей, оберегать от разрушения и грязи… Очищать свои души от равнодушия, злости, ненависти, агрессии, обид, а мир вокруг себя -  очищать  от мусора и нечистот, не жалея ни сил, ни средств на уборку домов, дворов, улиц, лесов, берегов водоемов. Не уповать на некое Царство Небесное, а создавать Царство Любви на земле.
     Мне думается, давно пора понять, что обещанный Христом Страшный Суд уже начался, он набирает силу: человек расплачивается за свои грехи перед преданной им Природой массовой гибелью во время землетрясений, цунами, от эпидемий, СПИДа, наркомании, алкоголизма, курения, проституции, терактов, психических болезней. И кому же как не нам, каждому из нас и всем сообща, думать о том, как предотвратить гибель земной цивилизации, которая складывается из образа жизни и развития культуры множества отдельных государств и населяющих их народов! Наша общая задача – сохранить генофонд нации, помочь ее самовосстановлению, выживанию каждого отдельного человека, ибо в каждом человеке заключена целая Вселенная, неповторимая, единственная в своем роде.
     Спохватываясь, робею. Наверное, все, что я здесь изложила – наивная и банальная утопия. Но я почти уверена, что каждый человек (не имеющий двойного гражданства и запасной родины), прочитав книгу С.И.Каширина «Поединок с попом» испытает, подобно мне, сердечную боль за себя, свой народ и не останется равнодушным. Время требует «Во имя Русского духа» каждому из нас делать что-то для очищения своей души и окружающего мира, во имя России, во имя возрождения былинной силы и славы людей всех наций, населяющих наше многострадальное, великое и прекрасное Отечество.
     Боюсь только, что так же наивен и автор. Ключевым эпиграфом к своей книге он взял слова из Откровения Святого Иоанна Богослова:
     «То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам» (Откр. 1.11).
    Внемлите и разумейте!
     Внемлют ли наши пастыри?
     Успокаиваю себя тем, что вижу, ощущаю у автора обостренное чувство правды, чувство справедливости, и не ощутить, не видеть, не понять этого может только бездушный или глубоко своекорыстный.
     Сознаю, что я выплескиваю эти мои эмоции слишком уж субъективно, слишком приземленно, видимо, чисто по-женски. Ибо как редактор предвижу, что книга вызовет много самых резких, негативных отзывов, как и у меня при первом чтении этой рукописи. Как редактор вижу и то, что при самом пристрастном редакторском внимании не могу дать книге полную, четко сформулированную оценку. Могу лишь сказать, что книга острозлободневная, затрагивающая самые потаенные струны души русского человека, и потому – своевременная и нужная.
     Что касается моего, и редакторского, и чисто человеческого, сугубо личного восприятия, то я не просто потрясена прочитанным – я словно бы прозрела. Иными глазами – просветленным внутренним, духовным взором взглянула и на саму себя, и на всю нашу окружающую нас сегодняшнюю действительность. Вспомнилось: даже когда настоящий поэт говорит шепотом, его слышит весь мир. И хотя многого из прочитанного я еще до конца не осмыслила, но книга заставила меня глубоко задуматься.
      А не это ли главное для любой книги?
      И – для любого читателя.
     Говорят, совесть – это та потаенная глубина души, где наша личность встречается с Богом. Так вот там, в этой потаенной глубине души встречаться с Богом я не перестала. Могу лишь словами Льва Толстого удивиться самой себе: «Я чувствую, что верю в Бога, только вот в какого – для меня темно».
     И, не отваживаясь делать какое-то непомерно ответственное резюме от себя, скромно прячусь за богатырскую спину истинно русского и по-русски мудрого мыслителя нашего Ивана Ильина:
     «Мы стоим на пороге новой эпохи, нам нужны новые, творческие идеи; мы должны смотреть сразу вглубь и вдаль; мы должны хотеть верного, и притом желать сильною волею; и в довершение всего – мы должны верить, что грядущее обновление нам удастся! Мы должны приступить к разрешению предстоящих задач с достоинством и спокойствием и в то же время в великой творческой сосредоточенности, ибо от успеха наших трудов зависит дальнейшее развитие мировой истории. Во всех областях жизни от нас требуются огромные усилия, ибо дело идет о религиозном, культурном, социальном и политическом обновлении» (Иван Ильин. Книга раздумий и тихих созерцаний. М., 2008, с. 490).
     Обновлении! Обновлении, а не слепом, бездумном следовании ветхозаветным и обветшавшим догмам.
     Да и вообще, я думаю, любого русского не может не встрепенуть вопрос, мысленно обращенный автором к ныне покойному пастырю, протоиерею Михаилу Женочину:
     «– Отец Михаил, а тому ли Богу ты всю свою жизнь молился?»
     «Кто может вместить, да вместит!»

                Э.Ф.Кузнецова,
                Член Союза журналистов
                Санкт-Петербурга