Повесть о приходском священнике Продолжение 161

Мне страшно спать, когда в твоем окне потухли свечи....
Для Birute Dovenaityte

Однажды утром в дверь постучали. На пороге стояла тётя Валя, недавняя наша прихожанка, с городка железнодорожников.
-Буду просить вас, отче, поисповедовать моего дядьку,- говорит женщина.- Старый он уже, помирать скоро. Нет у него никого из родных, кроме меня, хочу приготовить старика к встрече с Всевышним, чтоб по людски было. Он не против, сам попросил.
-Дедушка ваш крещённый?- спрашиваю.
-Крещённый,- вздыхает тётя Валя.- Они хоть в Западной стороне жили, в Галиции, но в их селе храм православный действовал. Там деда и крестили, я точно знаю, мне мать рассказывала. Вот только в Бога он шибко не верил. Да и кто в то время верил?
-Ладно, сейчас возьму всё необходимое и пойдём.
По дороге я узнал, что родственник тёти Вали, дед Степан, человек необычный. Что в нём необычного, она не говорила, только уж сильно просила его на путь истинный наставить, поисповедовать и причастить. Как наставлять на путь истинный человека прожившего долгую жизнь, я не представлял, но представлял всё это обстоятельство, как обычное дело, когда больному нужно дать причастие. Жил дед Степан в старом, низеньком домике, с наружи весьма опрятном и ухоженном, с нарядной верандочкой и расписными ставнями. Возле крыльца нас ожидал высокий, худощавый старик с запалыми щеками и косым шрамом на щеке.
-Доброго дня, Игнатий Кузьмич,- поздоровалась со стариком тётя Валя.- Деда пришёл проведать?
Старик прокашлялся, в сторонку тихонько выругавшись на доставшие его болячки, после чего ответил:
-Та вот уж полчаса жду. Тебя нет, а Стецько чего-то не открывает.
-Слёг Стецько. Третий день из дома не выходит. Вот батюшку привела, чтоб поисповедовал, а то уж не ровен час,- тётя Валя наспех поправила платок, пригладив вырвавшиеся волосы с серебристой проседью.
Старик пристально посмотрел на меня, кивнул головой, проговорив:
-Доброго здоровячка, пане отче. А какой вы церкви будете?
-Православной,- ответил я.
-Греко-католик, Киевского патриархата, или?..
-Или.
-А,- мотнул головой Игнатий Кузьмич.- Это не хорошо.
Потом он подошёл к тёте Вале, которая рылась в водосточной трубе, ища спрятанный там ключ от дома и сказал:
-Ты, Валька, зачем московского попа привела? Степан не одобрит, на принцип может пойти.
Тётя Валя тяжело вздохнула, постучала ладонью по шее, проговорив:
-Мне эти его принципы, вот где. Развели тут понимаешь,- она с опаской взглянула в мою сторону,- людей стыдно. Мой дед воевал, отец тоже, а вы… Молчите уж, дайте хоть в последний путь приготовить, по-людски.
-Да я что, я ничего,- виновато заскулил Игнатий Кузьмич.- Просто ты ж знаешь как Стецько относится ко всему этому.
-Знаю,- буркнула тётя Валя.- Нет на вас Сталина, прости Господи!
В доме пахло борщом, пирожками и тем, чем обычно пахнут дома, где проживают старые люди. В веранде нас встретил толстый, рыжий котяра с каким-то, как показалось, не очень добрым взглядом. Он стал у нас на пути, лениво поднял голову и прокрякал, требуя пищи.
-Брысь ты, нечистая сила,- гаркнула на кота тётя Валя, слегка пнув его ногой.- Иди в сарай мышей лови, а то разжирел здесь на домашних харчах, понимаешь.
Кот с недоверием зыркнул в мою сторону, затем окинул взглядом Игнатия Кузьмича, вошедшего следом, издал несколько звуков и поняв, что кормить его не собираются, тут же шмыгнул в открытую дверь.
В доме было очень жарко, душно, пахло лекарствами.
-Валька, ты?!- послышался дребезжащий старческий голос.
С дальней комнаты, медленно хромая на одну ногу, в гостиную вошёл сухенький старичок, с белыми как молоко реденькими волосами, и густыми бровями. Глаза у старика были полузакрыты, но даже издалека, можно было рассмотреть в них холодный, цепкий, пронзительный взгляд, с каким-то странным, блестящим оттенком. Я немало удивился, увидев на старике странную военную форму, очень напоминавшую ту, что носили солдаты вермахта, в Великую Отечественную войну. Форма выглядела не старой, вероятно, шили её в наши дни. Поверх нагрудного кармана, поблёскивали пара медалей, также не имевшими ничего общего с теми, которые носили ветераны. Старик демонстративно поправил форму, небрежно пригладил наспех одетый галстук, поверх военной рубашки и подойдя к дивану, стоящему тут же в гостиной, буквально рухнул на него, переводя дух от усталости.
-Вы зачем опять нацепили это на себя?!- поставив руки в боки, деловито забубнила тётя Валя.- Что вы как ребёнок, в самом деле?!
-Имею право!!- дед горделиво задрал голову и поднял руку с выпученным указательным пальцем вверх.- Семьдесят лет прятались, как тараканы. Наконец можем без опаски выражать вслух, то о чём так долго молчали!
-Опять за своё!- хлопнула тётя Валя руками себя по бокам.- Я вот тут батюшку вам привела, просили же. А вы?..
Старик пристально поглядел на меня, насупив густые брови. Его цепкий взгляд буквально впился в меня, от чего стало как-то холодно и немного не по себе.
-А-а,- обрывисто протянул старик, снова поднимаясь с дивана.- Очень хорошо. У меня есть что сказать.
Только теперь, когда хозяин дома поднялся, я мог разглядеть необычный уголок возле дивана, который украшало множество фотографий, вперемешку с какими-то не совсем обычными иконами, то ли нарисованными, то ли напечатанными на пожелтевшей, плотной бумаге. Сразу, под уголком с фотографиями, располагался журнальный столик. На нём лежала испорченная курильная трубка, портсигар с примитивной гравировкой в виде фашистского орла, держащего в своих лапах земной шар. Ещё на столике располагались пара тетрадей, пожелтевшие вырезки из газет, несколько пуль 9мм и прочий разный хлам, непонятного назначения. Подойдя немного ближе, я сильно был удивлён тому, что увидел на стенке, в уголке. В самом низу красовался приколотый к стенке булавками, помятый и во многих местах оборванный, плакат с характерным рисунком и надписью: «Вступай и ты, в ряды Украинской дивизии СС». Немного выше, вряд висели приклеенные фотографии Рейнхарда Гейдриха, Эрика Коха, Фрица Фрейтага. Причём фотографии, вероятней всего, были сделаны ещё во время войны, так как выглядели весьма старыми. С противоположного угла стенки глядели с фотографий Степан Бандера, Роман Шухевич и ещё несколько военачальников УПА. Их фото уже были изготовлены с помощью современных технологий. Весь этот зловещий «иконостас» дополняли вырезки из старых газет об успехах на фронте Украинских повстанцев, указы Гитлера, Гиммлера, Коха, а также копии листовок, призывающих бороться против Советской власти. Признаться честно, от увиденного, у меня похолодело в душе.
-Скажите,- удивлённым голосом, обратился я к старику,- зачем вы повесили на стену фотографии фашистских военных преступников?
-А вы с какой целью интересуетесь?- лукаво прищурив правый глаз, спросил старик.
-Просто странно, как-то. Вы хоть знаете, кто они?- сказал я.
-А как же,- дед горделиво поднял подбородок.- Вон, командир дивизии Галиция,- он указал на Фрейтага,- рядом, рейхскомиссар Украины Кох. Уважаемых панов справа представлять, надеюсь, не нужно?
-Но, зачем вы фотографию Гейдриха повесили?
-А,- старик рассмеялся,- это я нашёл в папке одного немецкого офицера, в разбитой машине. В папке той документы были и несколько фотографий. Документы мы в управление сдали, а фото я выпросил на память. Вот она сохранилась до наших дней, исторический, так сказать, факт.
-Да вы хоть знаете, кем был этот человек?
-Кем бы он не был, раз считался противником проклятых москалей, то и мне не враг.
-Странная у вас какая-то логика,- сказал я в недоумении, затем немного помолчав, проговорил.- Вы исповедоваться хотели?
Дед пригладил волосы, вынул из кармана платок и обтёр им лицо, после чего ответил:
-Хотел, так сказать, дать отчёт о прожитой жизни! Для такого дела, попросил позвать лицо духовное, чтоб засвидетельствовать пред Богом, что Степан Курчий, потратил отведённые ему дни, не зря.
-Но исповедь заключает в себе покаяние. Вы это понимаете?
Видно было, что старик это не очень понимает. Он нахмурился, перевёл взгляд на тётю Валю, после чего сжав одну руку в кулак, заявил:
-Каюсь только в одном, что за всю жизнь мало убил коммуняк и москалив! Каюсь, что не погиб, как мои побратимы, в борьбе с ненавистным советским игом.
-Ой!- взялась за голову тётя Валя.- Дядьку, ну что ото вы несёте такое, ей-Богу? Снова за своё. Чай помирать скоро, а вы никак не угомонитесь!
-Цыц, дура!- гаркнул старик, притопнув ногой.- Столько лет молчали, в душе наболело. Теперь рот не закроете!!
-Вы в Бога то верите?- спросил я у деда.
-Верю!- твёрдо ответил тот.- Истинно верю. Всю жизнь верил, хоть как коммунисты нашу веру искоренить не старались!
-И в Царство Божие, тоже верите?
Старик ответил не сразу. Он чуток подумал, прокашлялся для вида, наконец сказал:
-И в Царствие тоже верю. Чай пришёл мой час. Уже не за горами!
-Слава Богу, что разум у вас ясный. Вот только, понимаете какая штука получается. Станете вы перед Всевышним, утешит он вас и позовёт в рай. И гуляя в раю, вы вдруг увидите москалей ненавистных, коммунистов проклятых, прочих ваших недругов. Что ж тогда получится? Побежите к Богу и станете жаловаться: «Не хочу с этими супостатами в одном раю находиться!» А Бог ответит, что нет для вас ин-дивидуального удела. А все те люди, дети Божьи и он их одинаково любит и принял в Свои обители. Правда, для тех, кто так вот, как вы считает, имеется одно нехорошее место. Ад называется. Там все те, кто ненавидит, не любит, кому с ближним своим на одном участке стоять противно.
Старик моментально побагровел. Лицо его перекосило, а сам он поднялся на носочки, чтоб казаться выше. Он отчаянно махнул сжатой ладонью в сторону, прокричав:
-Коммуняки в раю?! Да как такое в принципе возможно?!
-Что невозможно для человека, то возможно для Бога. И первым, если хотите знать, в рай вошёл разбойник. Судить людей, может лишь один Бог. Кого определять в праведники, а кого в грешники, видно одному Ему. Однажды я хоронил бывшего председателя сельского совета, коммуниста. Так вот, когда зашёл в его комнату, где находилось тело, то удивился немало. На стенах висели иконы, перед которыми теплилась лампада. На книжной полке стояли книги- Библия, Закон Божий, Духовные посевы. Видно было, что книги те не просто стояли для красоты, их читали. Скажу я вам, сейчас не у каждого верующего в доме перед образами лампада горит, и не каж-дый ходящий в храм, лоб перед обедом перекрестит!
Старик заметно сник. Он пытался что-то сказать, но замолкал на полуслове. Глаза его неистово бегали, суживаясь до мизерных размеров, то снова вспыхивая огнями яростного протеста. Присев на диван, он погладил ладонью грудь в области сердца, после чего сказал, впившись в меня внимательным взглядом:
-А вы из какой церкви будете? Не из Московской, случайно?
-Это батюшка из нашего села. Тут, возле озера служит!- тётя Валя встряла в разговор, тем самым пытаясь увести его от болезненной для старика темы.
Но, тот повторил вопрос об Московской церкви, и я спокойно ответил:
-Как вам будет угодно.
Дед побледнел, затрясся и выкрикнул к своей племяннице, брызжа слюной:
-Дура! Ты кого привела?! Совсем доконать меня решила! Убирайтесь оба с моего дома, чтоб и духу вашего здесь не было!
Старик долго б ещё орал, но тут он замолчал на полуслове, крепче прижимая сердце. Тётя Валя приникла к нему, мигом уложила на подушку, прикрыв его пледом. Потом она накапала в стопочку капель и дала выпить неистовому старику.
-Ох, дядя Стёпа!- роняя слёзы, говорила женщина.- Что мне с вами делать? Как дитё малое, честное слово.
Старик злобно сопел, что-то бухтя себе под нос.
Уже провожая меня к калитке, тётя Валя сказала:
-Простите, отец Виктор, что так неловко получилось. Не вышло нам Божье дело сделать. Нужно было соврать, что ли, о Московской церкви. А так…
-Соврать?- удивился я.- А зачем? Церковь не должна ставить приоритеты по национальной принадлежности. Разве Христос не повелел ученикам проповедовать Евангелие всем народам. Разве он сам, не исцелял слугу сотника, ненавистной иудеям римской, оккупационной армии, не ходил в самарянский город, не проявлял милость к иноплеменникам. У Бога не существует москаля, или хохла. Эти народы объединяет православная вера, которую приняли наши предки. Озлобленность вашего дядьки, не даёт ему разглядеть во Христе самого главного, это его неизреченную милость, к каждому, кто обращается к Нему со смирением и искренним благоговением.
Во время нашего, с тётей Валей, разговора, к нам подошёл Игнатий Кузьмич. Выбрасывая в сторону окурок сигареты, он спросил, потирая пальцами щёку:
-Ну что? Как я и говорил, ничего не вышло?
Тётя Валя лишь отмахнулась рукой.
-Вы не думайте,- сказал Игнатий Кузьмич, обращаясь ко мне,- Стёпка, человек не плохой, у него душа добрая. Мы с ним из одного села, что на западной. Когда война началась, совсем пацанами были. Сначала пришли красные, как сейчас помню. Какое-то время ничего, а затем аресты, расстрелы. Батьку Степкиного увезли куда-то, больше мы его и не видели. Ну, а позже немец напал на Союз. Думали, германцы нас освободят от коммунистов, другая жизнь наступит. В 43 мы со Стецьком вступили в дивизию «Галичина», как раз совершеннолетия достигли. Молодые, романтики хотелось. Ещё верили в немецкую победу, мечтали, как заживём в просвещённой Европе, без большевиков и их коллективной собственности. Вся иллюзия пропала, после того, как разгромили нас под Бродами. Тогда понял я, не сломить мощь Советской армии. Чудом спаслись, долго в лесу прятались, на грибах и ягодах жили. До сих пор, грибы в глаза видеть не могу. Потом пристали к повстанцам из УПА, так до 46 года с ними и ошивались. Жуткая жизнь, скажу вам, у нас была. Днём прятались по скронам, в ложбинах, в горы уходили. Ночью по сёлам шастали. Ко-мандиры наши с нами не ходили, нас пацанов посылали, то еды раздобыть, то взорвать мост, школу, или сельсовет. Иногда людей убивали. Нас на такое дело не брали. Раз учительницу, москальку выкрали, а потом издевались долго, после чего на смереке повесили. Я неделю спать не мог спокойно, кошмары мучили, а Степана рвало потом, только еду увидит, или кровь. Так что в карательных операциях не участвовали, хотя бы этим грехом не замарались.
Отряд наш НКВДешники разгромили. В плен, почти никого не брали, старались на месте всех порешить. Опять мы со Стёпкой спаслись. Меня ранило в ногу, пуля в кости застряла. Стецько помогал всё время, доктора нашёл, затем тайком лекарства доставал, еду, молоко там, мясо. Хороший он человек, такой от себя оторвёт, а другу последнее отдаст. А дальше, вон Валькин дед помог. Документы новые справил, велел ехать подальше с тех мест, где прошли наши подвиги. Куда-нибудь на восток. Вот мы сюда и перебрались. Всю жизнь проработали в совхозе добросовестно. Конечно очень боялись, что нас могут разоблачить, или на подозрение поставить. Но, как-то пронесло. Союз распался, вот теперь по-другому всё.
-Ага, по-другому,- буркнула тётя Валя.- Вы теперь герои! Знал бы мой дед, что вы у немцев служили, собственными руками задушил бы.
-Ну чего ты, Валентина, пыхтишь как самовар?- сказал Игнатий Кузьмич.- Думаешь, я не жалел потом об этом? Мы ведь толком ничего не знали. Это позже выяснилось и о концлагерях, об массовых убийствах, об фашистских зверствах. После разгрома под Бродами, нашу дивизию переформировали, и дальше участвовала она в карательных операциях, охране лагерей. Слава Богу, нас с Стецьком, такая участь обошла. А что натворили, то перед Богом ответим!
-Жили же как люди,- заговорила тётя Валя.- Уже забылось всё, столько времени прошло. Нет же, появились эти, радикалы прости господи. Медали вручили, деньги принесли. Немного, но деду хоть ботинки справили, да пальто. Потом форму пошили, в какие-то собрания тащить стали! Деда Степана, после этого, как будто подмени-ли. Злой стал, раздражённый. Всё москалей, проклятых коммуняк матом крыл. Всю жизнь с этими москалями и коммунистами прожили, и тут на тебе. Фашистов на стенку понаклеивал. Хотела сорвать их, да в печку повыбрасывать, не тут-то было. Чуть не побил меня, старый хрыч. А мне, как-то позорно, что люди подумают, когда увидят такое, хоть бери да ворота запирай, чтоб никто не приходил. Ох-хо-хо, беда одна и срам.
-Ко мне тоже приходили, эти самые националисты-радикалы. Стёпка ж, видно, рассказал им о наших «подвигах». Вы, говорят, Игнатий Кузьмич, настоящий патриот, герой Украины! Какой я герой, отвечаю, по молодости глупостей натворил, вот и всё геройство. Приходили ещё пару раз, да только просил их оставить меня в покое. Не хочу былое вспоминать, да и стар я уже для каких-то там политических стремлений. Спокойно бы до смерти дожить.
-А зачем вы это всё рассказываете?- спросил я.- Тем более такой, не самый чистый отрезок вашей биографии.
Игнатий Кузьмич на мгновение задумался. Он тяжело вздохнул, выпустив отрывисто воздух, наконец ответил:
-Понимаете, жизнь я уже прожил, так сказать. Было достаточно времени, чтоб что-то переосмыслить, переоценить, сделать выводы. Человек странно устроен, это я давно понял. Вот ведь, какая штука получается. Есть поступки, за которые стыдно, очень стыдно. Такое нельзя держать в себе, оно терзает изнутри, разрывает тебя на части. Ты не можешь нормально спать, жить, нормально думать. Что было, то было, чего уж теперь. Но тягость эта мерзкая, порой так гложет, вот невмоготу прямо,- старик сжал в кулак на груди рубашку.- Выговорюсь, может полегчает.
-Вы бы в храм, на исповедь пришли. Бог милостив, глядишь, и в душе покой обрящете,- сказал я.
-Может и приду,- неоднозначно ответил Игнатий Кузьмич.
Продолжение будет....