кома

— Катарина Мейер! У нас с тобой есть незакрытый должок! — на весь этаж прокатился как гром голос златовласого воина, заставивший Карин отвлечься от созерцания вечности в комнате с четырьмя татами.
— Здравствуй, сестра, — язвительно выговорила Карин, откинув через левое плечо свои длинные чернично-синие пряди. Её лицо — фарфоровая маска — не отражало ни единой эмоции. Ни радости, ни печали от встречи с единственной сестрой не прослеживалось на нём. Полная невозмутимость.
Во время короткой паузы девушки обменялись непродолжительными пронзающими плоть как пулемёты взглядами. Полный ненависти Роксаны и абсолютно бесстрастный Катарины.
Мне пришлось убить ни одну добрую сотню людей, чтобы найти её.
Я познакомилась с понятием «месть» когда мне стукнуло двенадцать. Испытать это беспощадно пожирающее всё на своём пути чувство посчастливилось не к кому-то, а к собственной сестре. По моему личному наблюдению, месть — это та справедливость, которую несёшь как крест вопреки Господу Богу.
Внутри меня что-то сгорело. Моя человеческая оболочка? Жизнь обрела истинный смысл лишь в тот миг, когда у меня появилась цель. Я не просто должна, я была обязана убить одного человека... Эта женщина, моя сестра, она должна исчезнуть, сгинуть с этого света. Такова воля человека, имеющего полное право на то, что называется «вендеттой».
У меня в голове не могло возникнуть даже мысли о прощении. Вечный механизм мести построен на желании доказать, что справедливость всё-таки существует, и ты несёшь на себе вечное бремя жажды смерти уклонившегося от твоей идеологии.
— Много воды утекло, да, «Карин»? — с усмешкой выделила Роксана последнее слово. Ей так претило её псевдояпонское общество.
— Что чувствуешь? — ответила Карин, проигнорировав язву со стороны сестры. — Ты, наконец-то, нашла меня. Что теперь?
Карин знала, что именно будет теперь. Но хотела уточнить.
— Этого не выразишь словами, — угрюмо прошептала Роксана одними губами. — За меня тебе ответит мой меч.
— Хм, мне тоже кажется, что за нас всегда лучше говорили действия.
Карин выглядела слишком спокойной.
— Скрестим мечи и уладим эту маленькую загвоздку.
— Маленькую загвоздку? — остекленевший от ярости карминовый глаз судорожно задёргался. — Никакая это не загвоздка, мразь!
Роксана заверещала так свирепо, что все вокруг дрогнули от одной мысли о том, что и на них может обрушиться её праведный гнев.
— А что это по-твоему? — так же невозмутимо произнесла Карин в предвкушении.
— Это главная ошибка в твоей жалкой жизни.
— Ах, жалкой? — притворно рассмеялась Карин, выгнув тонкую, как крыло чайки, бровь. — Нет, я не жалкая, Рокси. Какая угодно, но не жалкая.
— Думаешь, став боссом якудза, ты можешь считать себя чем-то большим, чем обыкновенное отребье? — Карин, — зловеще процедил сорванный голос блондинки, — сейчас ты умрёшь.

***

Вокруг толпа, а я несу свою боль как факел в руке. Их взгляды уносятся за горизонт. Вновь нелепо прячу лицо. С новым рассветом спадает с воспалённых век пелена. Босыми ногами иду по краю. Они всё врут. Сколько крови утекло с тех пор? Мы говорим на одном языке, но они никогда меня не поймут.
Никогда не поймут.
Моё горе от ума нагревает раскалённый бетон под ступнями. Солью капают слёзы не вниз, а с неба. Всё превращает жизнь в кем-то придуманный сон. Просто фальш миллионов таких же пустых, рождённых в коробках.
Как я.
Падшие ангелы на земле среди убийц, прошибаемые пением птиц. Они горят, пытаясь вернуться назад. Но им уже не спастись.
Я кричу что есть мочи, выдыхая пламя. Мой клинок давно заточен. В храме тает знамя. Вокруг тлеют свечи. Я дышу монотонным гулом улиц. На ухо шепчет скрежет металла и рёв внутренних демонов.
Взмах меча — ты его слышишь?
Я — одинокий ронин.
Тигры разрывают на части лепестки моей кожи.
И я стремлюсь на самое дно. Чтоб надо мной, под ледяной водой, смыло багровые реки с моих рук. Угрызения совести. Чтоб жар от неё спал с ладоней.
Не стоит бередить чью-то душевную рану. На самой глубине я теряю лицо. Моё сердце колет игла с морфием. Пузыри чужих слов окропляют словно солёные губы рану. Я в калейдоскопе огней. В местах, где нету больше боли.
Весь город стоял на ушах. Что сделало его таким бессердечным? Ответы мы искали все вместе, но по отдельности. Они — убийцы. Выставляли напоказ ложные ценности, оправдывали себя. Но всё ещё оставались пустышками. И мыслей больше нет. Лишь одна — как бы побыстрее выпилиться.
Мы все пластилин.
Проснуться и ненавидеть себя на душном юге самосознания. Как всегда.
Хоть бы каплю позитива с любой зажравшейся морды лица.
Я лучше, чем вчера. Она лучше, чем другие. Не достойна жизни своей. А я всегда была не достойна даже её тени.
Я выберусь из ада. Из этого промозглого пекла всеобщей ненависти. Вывернусь нутром, через прямую кишку к звёздам. Тьма всегда ищет свет. Я рвусь к бойне и её грехам.
Каково это — быть никем?
Услышь меня и вытащи из омута. Нежного омута несбывшихся надежд.
Я всё время думаю о ней. Вижу её запутанные в непокорные барханы волосы. Стираю сон, вспоминаю главную причину своего существования. Познав все грани милосердия, суки поют в уши про добрый нрав. Отбросы общества любят учить жизни. В горящем багрянцем золоте рассвета мельтешит как муха на стекле чья-то до боли живая душа. Печаль моя постепенно обращается в улыбку. Даже оскал. Разбиваюсь о стеклянные барьеры, исчезаю в песках. Всё становится таким вымышленным. Оцепенелым. Ветер в голове сдувает пыль застарелых мыслей о самоубийстве. Серая рутина зацвела радугой. Спасибо, аптека. Не зря искала. Рубиновое море вражеской крови колышется о суровые скалы действительности, растворяя кисельные берега. И вся моя жизнь как ухабистая магистраль.
Я не люблю давать второй шанс.
Я всегда старалась быть настоящей. Они не никогда не смогут понять меня. Мы с друзьями бы встали друг за другом, затмевая высоту горного хребта.
Но я одна. Одинокая звезда.
Мама бы гордилась мной. Я пытаюсь ладить с кармой. Превращать жуть позади в дорогу из цветов в будущем. Всё происходящее — Колизей. Цирк, фарс, посмешище. Они могут хоть сейчас воздвигнуть в её честь музей, восхваляя главные человеческие пороки.
Пускаю дым до боли в горле, хрипоты, стремясь утихомирить бесов взаперти внутри. Окунаясь в грязь, мне это всласть, горю, выжигая всё хорошее, что не успело растаять под солнцем внешнего ада.
Боль на душе встала комом из осколков прежней жизни.
Я нашла свой последний приют.
Бездушные кинжалы всеобщего презрения безбожно летели в мою спину как тысяча самых острых игл. И теми ножами я копалась в себе. Ножами ненависти к тем мразям, что загнали меня на край. Я немного прошу. Постоянно что-то тянет меня как магнит, загоняя в тиски, убивая зверскую тоску. Тянет вернуться. Бросить всё, залить чувства потери керосином. И сгореть. Бесконечно тоскуя, просыпаться и ненавидеть себя. Бегаю, как дура, от толпы. Обхожу стороной пустых людей. И, честно говоря, я уже никому не верю и ничего не жду. Жить без желания отомстить было бы легче, но без него нет смысла.
Однажды, всегда держа для меня двери открытыми, они устали терпеть присутствие сироты, нахлебницы... Подозревать убогую нищенку в убийстве, недомолвках, они просто сменили замки. Так ты взрослеешь, умнеешь, грустнеешь... Эту лестницу из трёх ступеней все проходят. Ну, я чуть раньше, но какое это теперь имеет значение? И так, постепенно достигая дна самопознания, ибо в одиночестве ты остаёшься один на один со своими страхами и упрёками, находишь себя. Чёрные дыры в голове и груди не затягиваются, но пичкаются душевной болью, дружеской привязанностью, эмоциональными переживаниями... Любыми, кроме физического влечения. На потребность в близости у меня стояло табу. Невнятное, бессознательное стремление. Ощущаю тревогу. Это был голос сердца. Порой надо прислушиваться. У меня в принципе с проявлением чувств проблемы.
До сих пор гадаю — чем она гордилась, глядя на Катарину? Ехидной улыбкой, волосами чернее чёрного морока ада? Я их выжгла перекисью, лишь бы не видеть её в отражении. Этих глаз, губ, родинки под левым глазом. Она не была моей точной копией. Она — это я. Но в тот момент её руки были в крови, а мои тряслись до одури в истерике. Слова, неясный лепет, тихим сапом стекали изо рта.
Ужасно комичная ситуация, не так ли?
Отныне у меня нет прошлого и нет будущего. Когда не знаешь, что делать. Понимаешь, что все мы здесь ненадолго, в гостях у «сказки». Начинаешь торопиться жить. Привести в исполнение все свои ещё не совершённые грехи. Мне не страшно умереть. Жить страшнее. Выключая «тварь дрожащую», легче осознавать свободу выбора дорог.
А была ли я свободна?..
Расшатанная стремянка, ложно принятая за лестницу в небо, пыталась направить на путь истинный. Безуспешно, правда.
Вряд ли кто-то по-настоящему сможет понять меня. Ничто не забывается насовсем, при всём желании. А если можно что-то вспомнить, то и вернуть получится. Всех, кроме мертвецов. И если вы хотите узнать цену жизни — спросите у покойника.
Этим как раз-таки Роксана занималась довольно часто. Через рощу разросшихся кладбищенских бурьянов, огороженные ею могилы, запах древесной прели. По почти исчезнувшей тропинке. К продолговатому холмику застарелых кусков земли, шуршащих от любого шороха. Выше мешанины из остатков бумажных цветов и искусственных венков, ещё не погребённых под россыпью сахарно-розовых клубней гиацинтов, к деревянному кресту была прибита металлическая дощечка. Наскоро и просто на ней выгравировали два числа да черточку между — всю нашу жизнь, по сути. Кривыми буквами на железяке зияло:

КЛАРИССА АННЕЛИЗА МЕЙЕР
-------------------------------------------------

1.2.1951 — 9.11.1989

Роксана внутри разрывалась, моля бога о скорейшем разрешении приставиться. Могила была холодной и топкой, руки неспешно касались сырой земли в надежде на исцеление. Сквозь боль и горечь утраты всегда светит белое солнце надежды на лучший исход. Родные глаза матери точно и наверняка видели насквозь, как рентген. Не нужно было объяснять. Она и так всё знала, всё понимала. Только Роксане было невдомёк, почему мама никак не желала забрать с собой дочку в это маленькое путешествие по загробным мирам. К чему эти мучения? Грязь и нервотрёпка от ненавистных соседей, ложных друзей и несуществующих соратников. Красные Пески тонули в зыбучем вихре бремени страстей человеческих, пока она страдала по матери. Никому не жаль, да и жалеть, собственно, некому. Сестра предала, бросила на произвол, лишила светлой памяти и опоры жизни. Пожаловаться, поплакать — уже не вариант. Всем всё равно. И пускай. В её жилах всё ещё тёк этот алый приступ свободы из песочных часов. Родная, живи, пожалуйста. Оставайся с богом. На коротком поводке, в хороших отношениях. Только прикончи гадину, не совершай ошибки. Не видь добро там, где таится лишь зло. Корчится, вихляет, откровенничает. Выставляет свою сущность напоказ. Пускай. Это и к лучшему. Теперь и ей будет «не о чем беспокоиться». Ведь назад нельзя.
А неунимающиеся голоса в голове звучали как диалоги из примитивной киноленты, где родственники пытаются изжить со свету друг друга. По большому счёту, так и было. Но как будто и не с ней вовсе:

— Побойся бога, Рин! Что ты такое говоришь?

— Правду, сестра, — хмуро подытожила Катарина. — Неоспоримую.

— А как же мама?

— А что с ней? Не о чем беспокоиться.

Роксана была готова завыть, заверещать и смыться с лица Земли на ближайшую планету. В этот момент она ненавидела Катарину больше всего на свете. Даже несносную няньку любила больше, чем сестру.

— Ладно, проехали, — попыталась перевести тему Роксана в нужное для себя русло. — С каких пор ты настолько угрюмо всё воспринимаешь?

— С тех пор, как познакомилась со смертью. Мне чужды людские страхи и пороки. Я сама себе режиссёр.

— Что это за мрачный фильм такой выйдет? — неудачно пошутила девочка и тут же одёрнула себя.

— В котором нет места ни тебе, ни матери.

Руки Рокси задрожали как воробушки на снегу.

— Какая жалость. Наверное, я должна расстроиться...

— Нет, вовсе нет, — совершенно спокойно добавила Катарина. — Я к этому не призываю. Лишь пытаюсь объяснить...

— Что ты пытаешься объяснить, а?! — не выдержала Роксана. — Что выкидываешь нас с мамой при жизни из собственной? Да пошла ты, Рин! Вместе со своей честью и высокой моралью. В гробу я видала все эти принципы! Больше нам и впрямь не о чем говорить, да? Ну что ж, раз так, то я дождусь завтрашнего дня и и ты увидишь, как прелестно будет сверкать мамино ожерелье на моей шее!

— Не может быть...

Теперь уже Катарина была вне себя от ярости и бесконтрольного гнева. Так закалялась сталь её самого сложного выбора. Её главной ошибки.

***

В приступах тоски и пронзающей тревоги, преодолевая километры серпантина и сбиваясь, поднимаясь, просыпаясь... Мой бог, всё когда-то пройдёт. Нет смысла верить, что у каждого правда одинакова. Потерянным голосом улиц кричать, звать на помощь этот опустевший улей. Рвать и метать под откос с каждой минутой, всё труднее смотреть в глаза своему единственному вражине в зеркале. Сотни мыслей стаей птиц снедали тело в панике. И страх... В глубинах подсознания. Бездна. Ночное затмение, ностальгия, сомнения. Память о былом в человеке со сломанным вторым дыханием. Вся вечность как в калейдоскопе. Чёртовы пули одиночества разили наповал. На проклятом принудительном «карантине» её, который продлится до наступления смерти, всё горше. Но кроме последней, ничтожной, исчезающей, почти несуществующей надежды не осталось ничего. Тысяча причин, чтобы просто уйти. Но ведь нет.
Замерзая от стойкого холода, душа Роксаны на лезвии бритвы захлёбывалась в шуме ветра в ушах. Сквозь неё проходили лучи шептавшихся за спиной надменных звёзд. Небо тонуло в пожаре, огни бликов в снегу плясали в нём до победного. И вражда, и молва молча отступились от её земных оков. Добро и зло не имели значения более, сжигая последний мост между ней и людьми, что покинули, чьи голоса постепенно забывались. Для них уже не было места в душе, полной солёного дождя.
Сходя с ума от раздирающего плоть мрака, Роксана упала наземь посреди чужой тишины. Всё больше срываясь в пропасть, желая лишь обратиться в прах, обрести долгожданную свободу. Острие ножа ожогом всполыхнуло онемевшие запястья. Всё кончено. Надоело бороться. Теперь её сердце будет на выселках воли. Против предсказанной судьбы. Против рока.

***

— Не унывай, душа моя.
Его пальцы пахли ладаном. В полумёртвых ресницах спала печаль. Ничего уже было не надо, никого не жаль. Творение небес, смешав белый с красным, ускользало в забытье. Ангел. Заря стыла под кожей, обращая реки крови в венах в лёд. Пронзительно, до дрожи, будя стеклянный безразличный взгляд застывших глаз. Оборвалась, раскололась её жизнь. И её осколки он держал, что истекали болью как дуршлаг. Руки, ещё тёплые девичьи руки, с белоснежной плёнкою на остывшем шёлке. Остатки имбирного румянца на щеках. Её час уж на исходе. Свободна исчезнуть, покинув душный угасающий облик. Разбивая себя в дребезги. Срывая хлопья крыльев, шагрень с былого нимба. Канат всё больше рвался. Правда с алым в воде мешалась. Ладони снегом растворялись в пекле скорбевших рук.

***

— Зачем...
— Не лопочи попусту. Береги силы.
Роксана молча наблюдала за отражающимися на брёвнах тенями от свечей. Это было несуразное расплывчатое пятно, блёклое и тусклое, ни на толику не совпадающее с действительностью. Дюжий рыжий бородач. Поначалу поверг её в шок и испугал. Барсучья шапка валилась с головы, медные космы съедали друг друга под ней, теснясь. С первого взгляда нелюбовь. Но этот медведеподобный человек весь как часть природы, поражал. Затылок с боками выбрит подчистую. Плетёной соломой из огня свисал длинный хвост. Звериная шкура безмятежно покоилась на крепких плечах сурового хозяина. Ей живо представилось, как он заживо сдирает её с беззащитного животного. Огрубевшие от времени, бремени и тяжкого труда казались ещё больше, чем тогда... Только они теперь были перед глазами. Вместе с непролитыми слезами. Стекляшками застрявшими в белках, не желая отпускать их красноту.
Роксана думала, что мужчина хочет принести её в жертву на каком-нибудь жестоком языческом обряде. И, страшась быть зарезанной как свинья, только уже не от своей руки, она со страхом следила за каждым движением незнакомца, выпучив бельмы.
— Боишься? — он всё-таки заметил бешеный взгляд. — Я бы тоже боялся на твоём месте. В Чёрных Лесах довольно опасно одной. Удивлён, что тебя волки не загрызли там...
Роксана не проронила ни слова. Лицо так и осталось каменным изваянием таращиться в одну точку. Она не понимала смысла ни одного его слова. Она давно уже была не здесь.
— Почему ты сделала это? — понизил голос мужчина, положив компресс на её лоб. На него липли мокрые от пота светлые кудряшки, что поминутно впивались в дрожавшие ресницы.
Только в эту секунду она почувствовалв боль рваных ранах ладоней. Крови уже не было. Только тонкие марлевые повязки с целебной мазью. Она сама закулькана в десять стёганых одеял с подкладом из овчины, вестимо. Как в печке.
— Не щадя резала, — тяжело вздохнул рыжебородый человек, вместе с Роксаной глядя на бледные запястья в бинтах. — Выпей.
Мозолистые пальцы держали ручной берестяной туесок. Внутри плескалась тёмно-бурая жидкость с разящим на всю комнатку запахом уксуса.
— Что... это? — сдавленно прошептала Рокси. Находясь под давлением прозрачно-голубых глаз ражего рыжеусого мужика, отказать было трудно.
— Настойка опия, — с её последним глотком вымолвил он, и тогда Роксана выплюнула остатки «зелья» прямо ему в лицо. На её удивление, бородач лишь рассмеялся добрым и искренним смехом. Не было в нём ни злобы, ни опасности.
— Зачем ты напоил меня этой дрянью?! — из последних сил пробормотала Роксана, стараясь придать голосу жёсткости. Выходило не очень убедительно.
— Боль уймёт. В этой глухомани больше нечем лечиться...
— Кто вы такой? — настойчиво желала знать Роксана.
В миг ставшие ехидными глаза улыбнулись её любопытству.
— Меня обычно не зовут по имени, — крякнул мужчина, подмигнув. — Но ты можешь называть меня Ратмир «мастер холодной стали» Санвенганза.
— «Учитель Учителей»? Великий воин и мастер боевых искусств Ратмир Санвенганза?!
Рокси попыталась встать, всё её существо разом будто током прошибло. Перед ней сидела живая легенда.
— Ха-ха-ха! — разразился пуще прежнего раскатистым гоготом этот поистине удивительный человек, вздёрнув свою нелепую бороду лёгким движением руки. — Он самый, девочка.
Роксана, ненадолго выпав в осадок от такого расклада, недоверчиво свела брови.
— Как вы можете быть Ратмиром, если он давно умер. Деревней правит его жена...
— Почему-то я думал, что ты из Красных Песков, а не из «Тумана»... — как ребёнок промурлыкал себе под нос Ратмир. В этот момент Роксана точно поняла, что от него не стоит ждать подлянки. — Но всё так. Для своего народа я уже давно мёртв.
— Но почему? — Роксана не улавливала, как мог один из величайших воинов сидеть в глухом лесу с девочкой-суицидницей, а не на своём законном месте — правителя её родной деревни.
— Так было нужно, — огорчённое, еле слышное. — Всех перипетий тебе всё равно не понять...
Они в недоумении уставились друг на дружку — малолетняя мстительница с неудачной попыткой самоубийства и мужчина, за плечами которого возвышалась целая эпоха. Он был как реликвия, недостижимый пример по-настоящему значимой личности. И именно Роксана, песчинка в людском море, удостоена чести говорить с живыми «мощами».
В Кровавом Тумане фигура Ратмира Санвенганзы глубоко почитаема, от мало до велика знали о его великих подвигах. Он прославился многочисленными победами в войне за независимость деревни от захватчиков из соседних стран. Но после его исчезновения в ней воцарился хаос, не было уже той знаменитой силы и мощи «Тумана», о которой все были так наслышаны. Поэтому Роксане было невдомёк — какого чёрта этот рыжий сукин сын не идёт поднимать с колен то, что осталось от её полуразвалившейся, безжалостной к ней, но всё ещё Родины.
— Я больше не мог. Выдохся.
Вот так. Легко и просто.
— Просто сдался? — разочарованно цокнула она. — Если ты не способен сделать так, чтобы наш народ поднялся из грязи, то я это сделаю за тебя...
— Ты не будешь учить меня жизни, девочка! — в ярости прорычал Ратмир. Он уже не был похож на мягкотелого усача, которого Роксана думала поставить на место. Он был «Учителем Учителей». — Запалу во всех вас много, а толку с этого никакого...
Ратмир опустил тяжёлый взор на древесину под ногами. Муравей без зазрения перешёл дорогу его ботинку. Вместо мгновенной смерти он получил самый ценный дар — свободу — и двинулся своей дорогой, по закоулкам пола Санвенганзы. Он был добрым, но слишком вспыльчивым. И тема эта для него больная. А глупая самонадеянная девчонка и половины не знает...
— Ратмир! — лицо Роксаны ни с того, ни с сего засияло как солнце, будто она не пыталась покончить с собой пару часов назад. Её осенило. — Обучи меня! Я хочу, чтобы ты научил меня всему, что ты знаешь!
Глупая, глупая девчонка.
— Ну и загнула, — безудержно расхохотался Санвенганза. — Не жирно ли будет? Я учеников не беру, самоубийц тем более.
— У тебя нет прав меня осуждать!
Она и вправду считала себя правой. И силы откуда-то сами с собой на спор появились. Кипящая натура или опиумное молочко?
— А у тебя есть, значит? Ты ведь тоже ни черта не смыслишь в причинах, побудивших меня поступить именно так, как я поступил. Научись, в первую очередь, признанию наличия чуждой твоей точки зрения. Уже будет неплохо.
— Знаешь, я хотела покончить с собой потому, что меня буквально в шею гнали из деревни! — кричала в сердцах Роксана. — Сестра маму убила, а меня в живых оставила так, поиздеваться чтоб было над кем, наверное! Я жива лишь ради того, чтобы не жила она. Но в какой-то момент мне стало всё равно... И теперь сама Судьба даёт мне такой шанс — меня спас сам Ратмир Санвенганза! Я уверена, что это неслучайно. Я должна обучаться у тебя.
— Хоть и за уши притянула, девочка, — успел закурить махорку Ратмир, — но я уважаю твоё решение. Люди — странные существа. Знаю, что злоба и ненависть чаще всего появляются из-за унижения и незаслуженно отобранных денег. Твоё же бремя взяло исток из общности сур «кодекса семейных ценностей». И месть твоя — лишь оборот речи, призванный убить ту, что посмела стереть с лица Земли твою связь с матерью, родным человеком, самым близким для тебя человеком. Она предала те узы, что были святая святых для любой семьи. Ну что ж, за это она заслуживает крепкой порки!
Высокопарно, яро, но в отказ.
— Но я не стану тем, кто научит тебя проливать кровь. Пусть даже во благо.
Абсолютно потерянно, вяло, безысходно, Роксана, надувшись, отвернулась к стене от Ратмира. Она была на него в смертельной обиде за нежелание помочь в осуществлении её «святой мести». Мужчина остался равнодушен к поступку Роксаны, который считал «детским», и умалял значение смерти её матери, так как сам был сиротой. Он считал, что не стоит учить убивать ребёнка ради призрачного наслаждения от мести и делать её целью всей жизни.
«Лучше б ей научиться чему-нибудь полезному и прожить достойную жизнь. Потом ещё спасибо скажет, » — подумал Ратмир, но тут же поражённо взглянул на гиацинтовый камень в маленьком аккуратном ушке, запёкшейся кровью полыхавший искрами в густой черноте.
— Откуда... они у тебя?
Ратмир неосознанно потянулся к серьге, за что Роксана со всей силы, что в ней была, боднула его кисть.
— Не трожь! — словно умалишённая заверещала она. — Это мамины!
Губы мужчины тронула едва заметная улыбка.
— Как же так, — качал головой, не веря глазам. Он до последнего верил, что они лгут. — Я сам их сделал, для своей любимой. Для моей Рисси. Но это было так давно...
Роксана медленно поднялась по дубовой спинке кровати, забывая моргать. Неотрывно вцепившись взглядом, широко, как только могла, распахнула глаза. И ждала. Вся на иголках, мотая самой себе нервы. Но терпела изо всех сил, чтобы не разорваться от любопытства как воздушный шарик.
— Вы... знали маму? — не выдержала Роксана, одним ртом, как рыба, ловя воздух.
— Твоя Судьба далеко не дура, я смотрю...
Всё, что он смог выдавить из себя. Пищащее в ушах молчание повисло на какое-то время, которое нарушил сам же Ратмир, собравшись с мыслями и внезапными решениями.
— Вот что, нинита, — уверенно, чётко, сёрьезно. — Ты будешь обучаться у величайшего из великих.
Чеканной поступью он подошёл к запотевшему окну. По стеклу водяными нитями стекали бисеринки капель конденсата. Шершавой подушечкой указательного пальца он вывел лишь ему понятные символы, а после спешно стёр их. До самой последней чёрточки.
— Ты будешь моей ученицей.