Тишины - Линия отца. Часть 1

 
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А. Пушкин

Идея написать о своей семье, семье Тишиных, была подсказана мне Руфью Прехт. Руфь приехала с мужем Кеном из Америки в 2003 году в Петербург. Я сопровождала их и очень подружилась, даже пригласила их к себе домой, что делаю крайне редко. Однажды, я зашла к ним в гостиницу, чтобы отвести их в театр. У нас оставалось  время, и Руфь показала мне книгу, которую  она написала  сама. Книга была о  семье. В ней было много фотографий, и одна  запомнилась мне особенно. На снимке был молодой человек в военной форме. Оказалось, что он покончил жизнь самоубийством, и никто в семье не знал, почему он это сделал. Я с интересом слушала Руфь и запомнила её книгу.

Потом у меня были две поездки в село Большая Усть –Урень Карсунского района Ульяновской области - на малую родину бабушки Пелагеи и дедушки Якова Тишиных, родителей папы. Там я получила и перечувствовала столько информации о нашей семье, что на обратном пути, знакомясь с достопримечательностями города Ульяновска,  не раздумывая, пошла на заседание Круглого стола, тема которого была  «Судьба дворянских усадеб – время спасать».

Переполненная встречами со своими  родственниками, впечатлениями от  посещения усадьбы Языковых, куда приезжал Пушкин в 1833 году на два дня, а также от дома и музея  художника  Аркадия Пластова в селе Прислониха,  я  сидела в здании бывшего Дворянского собрания и с большим  интересом слушала доклады участников Круглого Стола. Говорили о возможной  утрате тех, уже совсем небольших, остатков материальной дворянской поместной культуры в России.  Нам показали альбом романсов, случайно обнаруженный в одном поместье. Исполнителями были молодые певцы из Петербурга.  Музыка покорила публику.  Сколько же красоты было  утрачено!
 
 Я не решилась на выступление, хотя очень  хотела рассказать о своих поисках и находках, о том, что и крестьянский быт, который разрушился на наших глазах, просто «вопит», чтобы  его вспоминали и рассказывали о нём  на примерах судеб отдельных семей.

Эти записки я пишу, основываясь на воспоминаниях моего дяди Ивана Яковлевича Тишина, старшего брата  папы. Кое-что я помню из того, что рассказывал папа о своём отце Якове Никитиче. Расспросить  о его детстве я не успела; интерес возник, когда папы уже не стало. Я также хорошо помню рассказы бабушки Пелагеи, матери папы.

Так как мама жила со мною более тридцати лет,  мне   удалось записать её воспоминания.  И, конечно же, я использовала свои впечатления, полученные во время посещений села Большая Усть–Урень.
Время неумолимо  и безвозвратно забирает свидетелей той прошлой жизни. Вот и мне уже 85 лет. Надо спешить, чтобы закончить эти несовершенные записки.

Их малая родина
Наша бабушка Пелагея Тимофеевна Тишина, в девичестве Колотилина, и наш дедушка  Яков Никитич Тишин родились в Симбирской губернии Карсунского уезда в селе Большая Усть–Урень.  Дважды я побывала в этом селе. Оно действительно  большое и  находится примерно в 90 км от города Ульяновска в сторону Сурского. Большая Усть–Урень раскинулась широко у небольшой речки Уреньки, которая впадает в реку Барыш, а  Барыш – в Волгу.

 Царь Алексей Михайлович приказал построить в этих местах загородительный (загородный) вал. Здесь проходила граница, защищавшая Россию от набегов с юга. Село Большая Усть–Урень во времена Степана Разина была Устьуреньской слободой. Даже в наше время недовольная мать  в селе может  сказать сыну: «Ты, Стеньки Разина порода!». Большая Усть–Урень помнит  исторический факт, когда везли Пу-гачёва в клетке  из Симбирска в Москву.  Интересна и новая история села. Но оставим это для краеведов.

 В Большой Усть-Урени дома большей частью деревянные, но  есть и кирпичные с архитектурным  убранством характерным для тех мест и времени.  Последние сохранились в хорошем состоянии, среди них и дома наших прадедов:  дом Тишиных и дом  Колотилиных. Великолепен особняк купца 1-ой гильдии Григория Андреевича Кузнецова  - двухэтажное здание с колоннами, большим эркером и башенками на крыше. Сейчас там  находится   сельская средняя школа.

Следующим по величине и добротности можно назвать дом Тишиных.  Кирпичный, с  толстыми стенами, окнами на  улицу,  просторными  сенями и  красивой лепниной в   горнице, он считался  в селе  лучшим после дома купца  Кузнецова.    В  настоящее время  в селе нет ни одной семьи с фамилией Тишины, а дом  на улице Серёдке по-прежнему  носит  это имя.  К сожалению, в подвале дома постоянно сто-ит вода. Как мне объяснили, -  последствия создания Куйбышевского моря, который поднял уровень грунтовых вод.

Хорош  кирпичный дом Колотилиных  -  нашего прадеда   Тимофея, отца  нашей  бабушки Пелагеи. Он тоже находится на улице Серёдке,  почти напротив дома Тишиных. Нашему деду Якову было удобно ухаживать за   Пелагеей - достаточно было перейти дорогу.

 Улиц в селе немного, но они широкие и очень длинные.  Улица Серёдка - главная,  на ней  много добротных домов. Улица  Мёртвый Порядок - небольшая,  по ней носили покойников на кладбище.

Большая Усть–Урень в дореволюционное время была богата: суконная фабрика, два спиртовых завода, мельница, маслобойня;  крестьяне занимались хлебопашеством и валяльным делом. Известно, что  суконная фабрика и два спиртовых завода принадлежали купцу Кузнецову. Маслобойня была у Наумова. Долго  действующей  оставалась мельница. К сожалению, пьяный весовщик однажды  не выключил аппарат и сжёг мельницу.

Многие сельчане занимались  валяльным промыслом. Среди Тишиных валяльщиками высокого класса  были Михаил Михайлович, Яков Иванович, Константин Яковлевич и др.  В 1928 году Яков Иванович приезжал в Уральск к  своим двоюродным племянникам.   Благодаря его поддержке Михаил (наш отец)  ездил  в Большую Усть–Урень в  1929 году, где учился делать чёсанки  и выворотные бурки, что явля-лось высшим классом  валяльного мастерства. Вероятно  кто-то  из родственников был его учителем.

П.А. Мельников (Андрей Печерский) писал, что хлебопашество являлось главным занятием крестьян этих мест, где живёт “чистокровный славянский народ "...” за Усту, надо к Урени.....   Сами в Урени  не раз бывали. За хлебом ездим..." (стр. 206, "На горах")     Среди богатейших хлебопашцев были и Тишины. Известно, что Иван Гаврилович Тишин,  брат нашего прадеда, был  известным  богатым хлебопашцем;  косилки и молотилки выписывал  только из Англии.   Единоличным хозяином застала коллективизация его сына Якова Ивановича и его внуков Григория, Степана. Все были раскулачены.

Село Большая Усть–Урень было старообрядческим.   Староверами  были и Тишины.   "Мы из согласия «кологуры» ",  - сказала мне Нина Трузина дочь Константина Яковлевича Тишина  и  показала старообрядческие металлические иконы, которые она унаследовала от бабушки  Анны Тишиной.

 В Большой Усть–Урени была   и православная церковь во имя  Рождества Христова, а рядом с ней  - кладбище.  Теперь на месте  церкви стоит обелиск. На нём занесены имена устьуренцев, погибших во время  Великой Отечественной войны.  Иван Иванович Садовников (по матери Тишин), ухаживает за обелиском: посадил берёзки и обнёс обелиск  оградкой. В настоящее время  жители всем "миром" строят  новый Храм в самом центре  села.

Удивительное чувство  испытывала я, находясь в Большой Усть – Урени. Мне казалось, что я была здесь раньше,  и всё  мне было родным.



О  Пелагее, Якове и их родителях.
Наша бабушка Пелагея Тимофеевна Колотилина родилась в  Усть–Урени в 1864 году. Её отец Тимофей Колотилин  когда-то был крепостным, но ”за что-то  получил вольную” – (со слов  его внука  Ивана) и жил своим хозяйством. Судя по дому, это был крепкий, зажиточный хозяин.  В Большой Усть–Урени я встречалась с Таисией Михайловной  Ворончихиной из рода Колотилиных. Она  рассказала мне, что кроме Пелагеи у Тимофея  были ещё  две дочери, обе  незамужние.
 
Когда бабушка Пелагея рассказывала о  своей прошлой жизни, то часто   называла места: Карсун, Белозерье, Базарную  Усть –Урень  и др. Я  побывала в этих местах и убедилась, что места эти былинные;  до сих пор в них  жива вера в старину.   Из нашего полуголодного детства  военной поры  мы ярким пятном запомнили бабушкины   рассказы об  оборотнях. Я была в  том возрасте, когда этим, почти гоголевским историям, веришь. Со страхом мы слушали    бабушкины  небылицы и помним их до сих пор.

В свой второй   приезд в Большую Усть – Урень  в 2005 году  в ожидании  своей  родственницы Нины  Трузиной (Тишиной по отцу)   я сидела на лавочке у её дома  и разговаривала с соседками  Нины. Зашёл разговор  о преданиях и об оборотнях. Одна из женщин поведала мне, как однажды   её мать ночью шла по дороге, а за ней катилось колесо...  - Мать остановится и колесо стоит.  -    Рассказ женщины  не  подвергали  сомнению, а на  дворе ведь просвещённый  21-й век!

Наш дед Яков Никитич Тишин  родился в Большой Усть-Урени в 1861 году. Яков жил и воспитывался в семье дяди Ивана Гавриловича (брата  отца ),который разбогател, имел двадцать тысяч оборота. Эту сумму  назвал  мне родственник Тишиных Варагин Константин (Тишин по матери). Он говорил, что его покойный отец знал  всё о всех жителях села.

Наш прадед Никита Гаврилович (отец Якова) не был таким удачливым, как  его брат.  Не найдя выгодного промысла  в Большой Усть - Урени, он отправлялся на Волгу и занимался извозом.

В Большой  Усть–Урени любят давать прозвища.  Однажды я шла с внучкой  Нины Трузиной Олей по улице деревни.
- Вон "морковка" идёт», - говорит Оля.
- Почему "морковка"?  -  спрашиваю я. 
 - А потому, что у неё лицо  всегда красное.
 - А  это вот «салынка».   Оля показывает  на мимо проходящую женщину и при этом  поясняет:  - потому что  в ней сала много.
Было прозвище и у нашего прадеда Никиты - «Жулей» и было, вероятно, за что. Рассказывали, как однажды  Никита с  мужиками  поехал в лес за дровами, а их  поймали. Дело грозило сельским судом, и расправа могла быть очень жестокой. А.Н. Энгельгард  в «Письмах из деревни» писал: «Если крестьяне  поймают в своём лесу порубщика, то вздуют его так, что он и детям своим закажет  не  ходить в этот  лес. Потому–то в крестьянском лесу не бывает порубок, хотя там нет сторожей и полесовщиков». Никита один ночью пробрался в лес и порубил все пни так, что утром не нашли никаких улик, и под суд мужики не попали.

А вот другой случай. Однажды, когда Никита возвращался с Волги, в селе ограбили сарай, а гирю как улику подбросили  ему во двор. Когда гирю обнаружили, Никиту арестовали и посадили в «Дубовку». Кстати, с этим названием произошёл курьёз. Из рассказа  своего  дяди Вани  я запомнила не Дубовку, а Дубровку.  В Большой  Усть–Урени я спрашивала, где находится Дубровка,  но  все   говорили, что   такого места  нет. И только  старейший житель  Андрей Ильичёв 1918 года рождения догадался, о чём идёт речь. Он сказал, что мне нужна не Дубровка, а Дубовка – сельская тюрьма.  Рядом с его домом и находилась та самая Дубовка. Когда-то она сгорела, и я увидела только  высокий фундамент, заросший травой. Дубовкой называли специально сделанный из дубовых брёвен дом, в котором содержали преступников-сельчан. Думали, из такого дубового крепкого дома-тюрьмы убежать невозможно.  Однако Никита,  здоровый мужик высокого роста, выдавил потолок из брёвен и сбежал. Очень скоро его поймали и судили. Это случилось, возможно, в  начале 1890-х годов.
 
В  эти годы  в  стране проводилась политика заселения Сибири.  Создание цепи деревень от Урала до Тихого океана нередко проводилось за счёт осуждённых. Никиту приговорили к каторге, но объявили, что если он возьмёт с собой семью, то получит в Сибири вольную.    Старший сын  Яков  отказался ехать с отцом.  Никита взял  младших детей  Константина и Анастасию (жена к тому времени померла).  И вот  Никита пешком в кандалах, а дети на телеге отправились в далёкую Сибирь на Енисей в село Ивановку пополнять четырёхмиллионную армию переселенцев.  Скоро Никита получил вольную и в 1914 году, когда Яков обосновался   уже  в Уральске, писал сыну: «Приезжай  к нам, живём хорошо. В лесу много ягод, орехов детям». Но Яков и тогда  поехать к отцу   не согласился, и связь с отцом, братом и сестрой оборвалась.   Дети Якова Иван,  Сергей и Михаил о родных в Сибири  вспоминали, особенно об Анастасии (о тётке Насте).  Говорили  о ней как об абсолютно бескоры-стном и очень  добром  человеке.   Такой её помнили и в Большой  Усть- Урени.

     Самостоятельная жизнь Якова
До двадцати двух лет Яков жил и работал у своего дяди Ивана Гавриловича Тишина. А в двадцать два года дядя дал ему лошадь, справил черную поддевку и длинную жилетку из хорошей материи и сосватал  ему Пелагею Колотилину,  которая нравилась Якову. И «взошел Яков в зятья»  к Тимофею Колотилину.  Собственной земли у Якова  не было, -  пришлось работать на тестя. Рождались дети,  а сво-его угла  и земли  всё  не было.  Да  и уживался  Яков с семьёй Тимофея трудно.
Решил Яков круто изменить свою жизнь.

Как-то в начале 1901-х года  летом   тесть  Якова  Тимофей работал  на своём  поле.  Издалека он заметил, как человек с котомкой за плечами  шёл из деревни  в сторону большой дороги.   Тимофей   долго смотрел  человеку вслед, пытаясь угадать, кто бы это мог быть, пока  не  понял, наконец, что это Яков уходит из своей деревни. Да, это был его зять Яков Тишин, который шёл, что называется, «в никуда», имея лишь большое желание обрести самостоятельность,  построить  дом для  семьи  и жить  хозяином в этом доме. Я видела это  широкое поле,   смотрела на него и ярко представляла себе, как прадед и дед  разводили свои судьбы в раз-ные стороны.

 В начале двадцатого века в России  правительство активно проводило политику переселения крестьян из Центральной России в мало заселённые районы страны.  Малоземелье и неурожаи в Поволжье   заставляли  крестьян  оставлять  родные сёла и искать  места, где  можно стать хозяином  земли.  Иметь землю  хотел и Яков. Ходили  слухи об Уральской области, где в казахских  степях было  много пло-дородной земли  и её  давали переселенцам с Волги. Яков  пошёл в Уральск.  Добирался трудно:   шёл пешком, ехал  на чем только мог, терпел  голод   и даже просил милостыню.

В Уральске  начал с того, что устроился работать кучером у купца Сомова. Добросовестный и трудолюбивый, он скоро  завоевал уваже-ние хозяина;  жизнь  начала устраиваться, но без семьи  Яков сильно скучал. В Большую Усть–Урень жене Пелагее  писал: «Приезжай!». А в селе ей говорили:  «Не езди!».   Кто-то из уральских купцов  помог Якову написать  так: “Пелагея, если к мужу сама не приедешь, то по закону этапом пешком  тебя  к нему  приведут”.  Пелагея испугалась и с радостью   приехала  к Якову с детьми.

Началась  новая жизнь Тишиных в Уральске.   Чтобы получить жильё, Яков устроился стрелочником на железной дороге.  Может ещё и сейчас стоит домик стрелочника  на месте, где  речка  Деркул  впадает в реку  Чаган.  В нём впервые Яков с семьёй жил самостоятельно. Однажды Яков заболел, и его отправили в железнодорожную больницу в город Саратов; саратовских докторов  он с благодарностью  вспоминал всю жизнь.

Активный, любознательный, ко многому способный,  Яков  не боялся  браться за новые ремёсла,  получая при этом удовольствие и заработок. Так он научился  плотничать, лить калоши,   делать куклы, которые с успехом продавала  Пелагея  на  базаре.

 В 1905 году  родился пятнадцатый ребёнок, сын Михаил - наш отец. Родился он на Наримановской улице в доме «Лебедихи»,  где  Тишины  снимали жильё. Напротив была дворня, которую  Яков арендовал (в советское время там  была  кондитерская фабрика им. 1-го Мая).  Благодаря   дворне Яков имел  большой круг знакомств  среди  русских казаков и казахов.

Семья прочно  и благополучно обосновалась в Уральске.  Однако душа Якова не была  удовлетворена.  Земля, собственный дом, хлебопашество,  своё хозяйство - вот чего  не доставало его сердцу.  Стать собственником земли – мечта, которая жила в нём с юных лет,  и она всё ещё   не была  осуществлена.


 Назад  в  Большую  Усть – Урень
О реформах  Петра Столыпина Яков узнал от  уральских русских казаков. Отец Петра Столыпина, Аркадий Дмитриевич, был наказным Атаманом Уральского Казачьего Войска. Своё назначение он получил после войны с Турцией 1877 года (в Уральске был городской сад его имени). Ещё оставались люди, которые помнили  Аркадия Дмитриевича и следили за деятельностью его великого сына Петра.  Слова Петра Ар-кадьевича Столыпина - «Дайте государству 20 лет покоя, и вы не узнаете нынешней России» - были близки русскому казачеству, уставшему от войн.

В стране создавался класс собственников крестьян – оплот русской государ-ственности. По Указу от 2 октября 1906 года крестьянин мог свободно выйти из общины и стать единоличным хозяином своего надела. Созданный Крестьянский Банк  скупал государственные и помещичьи земли и по выгодной цене с многолетним кредитом передавал эту землю крестьянам, причем, часть платы по процентам государство брало на себя. Но самым важным был Указ от 15 ноября 1908 года.
“ В 1908 году вышел Указ - наделять крестьян землей”,- вспоминал   брат  отца Иван. “Обещали перерезку земли и предлагали делить её по мужскому полу. На одну душу давали трехполье – 90 сажен”.

Узнав об этом, Яков решил  бросить налаженную жизнь в Уральске и ехать в Большую Усть – Урень получать столь желанную ему землю. Сведущие люди не советовали Якову ехать, да и Пелагея не соглашлась - “привыкла чай пить с белым хлебом”. Но ничто не могло остановить Якова в его решении.  Он  полагал, что  получит много земли - ведь  у него было несколько сыновей.
 
И вот  Яков со всей семьей отправляется в далёкий путь на родину,на Волгу. “Ехали цыганским табором”, - рассказывал дядя Ваня. “Кошмы, верблюжьи одеяла не давали замерзнуть. Отец позаботился одеть детей хорошо.  Открытыми глазёнками смотрели мы на встречные повозки,  леса, деревеньки, а ночью на хатки с огоньками в темноте. На всю жизнь запомнили эту поездку”.  Когда дядя Ваня об этом   рассказывал, ему было  более восьмидесяти лет; на его   помолодевшем  лице  явно отражались умиление и любовь к отцу.

В Большой Усть–Урени  стали   вновь жить у   Тимофея Колотилина,   отца Пелагеи, в семье  которого  были две  ещё  незамужние дочери и родная сестра, тоже Пелагея. Приехали ранней весной; ребятишек много, и в доме стало шумно.
- Мы, как сайгаки, -  прыгаем, бегаем, кричим, а теткам это не нравится, особенно   бабе Пелагее.
 - Привез японцев!(закончилась Японская  война), - ворчала она и, наконец, вы-гнала  племянницу с её “выводком”. Двоюродный брат матери Пелагеи   Михаил Егоров, который жил в деревне Заглядовка (продолжение Большой –Усть –Урени  вширь) приютил  семью.  Мне показали дом Егоровых, добрую память о котором до старости сохранил  дядя Иван.

Жизнь на родине  для Якова обернулась большими трудностями.  Не имея достаточно денег, инвентаря и хозяйства, Яков стал беден и вновь вынужден был наняться в работники.  Вся семья  помогала отцу. Сыну Ивану не было ещё и двенадцати лет, а он уже работал у ткача - «мотал нитки». Про  свою мать Пелагею он вспоминал: “Бывало, мать жнёт серпом на поле, а дети рядом, и люлька здесь же”.
У художника В. Маковского есть картина «Жница». Всякий раз, когда  смотрю на эту картину, то вспоминаю свою бабушку Полю.

 Надежда Якова получить надел земли  на  родине не оправдалась. Реформы  Столыпина буксовали, вокруг них велась борьба.  Та часть общества, которую возглавлял Л. Н. Толстой, считала крестьянскую общину основой всего русского и выход крестьян из неё рассматривала как покушение  на самое святое в России и  реформу Петра Столыпина не поддерживала. Русская бюрократическая неповоротли-вость также не способствовала продвижению реформ. Надо отметить, что было сопротивление и в самой общине. "Верхи" (крепкие хозяева) в общинах не хотели терять свою власть; они  боялись потерять  леса и выгоны общего пользования, которыми нередко, пользовались только сами.

 Крестьянскому Банку запрещалось передавать землю деревенским беднякам, не имевшим ни инвентаря, ни лошадей. Таким образом, малосильные крестьяне «выталкивались».  Именно таким «малосильным» крестьянином  оказался наш дед Яков.  У него не было никаких шансов стать  обладателем земли:  Яков не был членом общины, он  до двадцати двух лет работал на дядю Ивана Гавриловича Тишина, который был богатейшим членом общины, но который, женив племянника, не выделил ему земли. Не досталось ему земли и от  собственного отца Никиты Гавриловича. Осуждённый на каторгу, вероятнее всего, лишался и общинного наде-ла.   Не дал земли  своей дочери Пелагее  и  Тимофей Колотилин, тесть Якова.    Таким образом, Яков оставался безземельным. Без земли, денег, скота и инвентаря он не мог рассчитывать на  кредит и помощь государства.

Рассказывая с любовью об отце, дядя Ваня  не мог не поведать и об удачах Якова в Большой Усть-Урени. Без коровы в деревне не проживёшь. Детям  нужно молоко. Скопили деньги, и за девяносто рублей на ярмарке  Яков купил корову. Корова была редкой шведской породы -  в день  давала  три ведра молока. Пока её вели домой в село, за неё уже давали 120 рублей. А когда привели в  Большую Усть - Урень, пришел  дядя Иван Гаврилович и сказал: - Яков, возьми  у меня любую корову, а эту отдай нам.
- Нет, дядя Ваня, не отдам. Я корову  купил  детям,- ответил Яков.     Охотников купить корову было много. Позднее за неё стали давать  уже 150 рублей.
 Удачно купил Яков и лошадь. Лошадь была небольшой, но очень быстрой.  В селе по праздникам устраивались скачки. Главная улица Серёдка - широкая и  очень длинная. Вот по этой улице и проходили скачки и, нередко, Яков  их выигрывал. Хозяин, на которого Яков работал, просил продать ему лошадь, но Яков не соглашался.  Лошадь служила  семье до самого переезда в Уральск.

     Снова  в Уральск.  Яков - землевладелец.
 Нелегко доставался  Якову  хлеб,   и его  всегда  в доме  было  мало.   Вспоминали, как  сытно жили в Уральске, сравнивали: - там Яков  имел  собственное дело,  а  в Большой Усть–Урени   работать пришлось  на хозяина;  желанной земли не было в Уральске, но её не было и в Большой Усть–Урени; в Уральске  хлеб  ели белый, а здесь и ржаного не хватало.  Дети   просили: “Тятенька, дай белого хлебца”, - вспоминал дядя Ваня.  Ворчала и  мать Пелагея: “Там,  в Уральске,  пила чай с сахаром, а здесь чаво?”   Всё это подтолкнуло Якова испытать свою судьбу ещё раз – он решил вернуться в Уральск.

Летом  1912 года , оставив  корову и лошадь в Большой Усть–Урени, семья  отправилась назад в Уральск.  И не прогадали - семья прописалась и получила землю. Нарезали землю на «Барбаставе», как неправильно называла это место  бабушка Поля.  Ещё она называла его Бухарской стороной.  Правильное название - Барбастау. Это казахский аул в двадцати пяти километрах от Уральска.  Название Барбастау произошло от названия речки Барбаша. Речка в свою очередь получила название от имени сподвижника  Ермака Богдана Барбаша, который побывал в этих местах в 1581 году.  Барбаша - речка небольшая, летом сильно мелеет. Про неё пели: «Не страшна нам Барбашова, штаны сымем, перейдем».

Оставив Ивана и Сергея с младшими детьми в Уральске, Яков с Пелагеей вернулись  в  Большую Усть–Урень за хозяйством. Привезли всё, даже корову, и переехали на Барбастау. Наконец, в 50 лет Яков  стал единоличным хозяином собственной земли. К тому же повезло: именно тогда отменили  «выкупные платежи». Землю дали  среди казахов - в то время их пытались сделать оседлыми.  Можно  представить с каким удовлетворением Яков пахал землю, сеял, молотил зерно.  По словам дяди Вани в хлебопашестве он не уступал самым успешным  русским казакам.

 В Барбастау Яков  поставил  ещё и валяльное дело,  для чего нанимал работников. Скоро слава хорошего валяльщика распространилась  по сёлам  и аулам, и посыпались  заказы на  валенки, чуньки (короткие валеные башмаки)  от  русских казаков и на кошмы от казахов. Яков выучил валяльному делу всех  своих сыновей Ивана, Сергея, Василия и самого младшего Михаила.  Михаил валял детские валенки, будучи  восьмилетним ребёнком.

Сначала жили в землянке.   О том, как это было, рассказывает эпизод, который  мама слышала от самой  свекрови.  Пелагея, хоть и была староверкой, характерной чертой которых - чистота в доме, однако   сама  чистюлей не была. Да  и понять  можно; хозяйство, дети, помощь  мужу не оставляли времени на ведение  чистоты.  К тому же, уклад крестьянской жизни той поры не способствовал чистоте:  семья, работники,  скот, зерно, тюки шерсти  – всё в одном помещении.

Однажды Пелагея жарила свинину  на большой сковороде. За столом собралась семья и работники.  Когда готовое мясо  поставили на стол, откуда ни возьмись, огромная крыса шлёпнулась на сковородку.  Кто сидел за столом, выскакивали из-за стола,  а некоторые не успели  – их здесь же вытошнило. И только  Пелагея оставалась  спокойной:  - взяла крысу за хвост и выбросила  вон. Обед продолжался. Невольно приходит на память характеристика устьуреньских мужиков  в книгах Мельникова-Печерского как  о «сиволапых». Позднее бабушка Пелагея  про-должала проявлять  безразличие к любому комфорту.


     Революция
В 1916 году  на   Первую мировую войну ушёл старший сын Пелагеи и Якова Иван; позже в Армию были призваны  его братья Сергей и Василий.  Волнения и тревога поселилась в доме Тишиных. С фронта возвращались, дезертируя, русские казаки;  в области росла  политическая нестабильность. Начиналось то «окаянное время», о котором писал И.Бунин. Только 5 марта 1918 года в Уральске было объявлено о свер-жении самодержавия. Многие приказы из Петрограда местные  власти скрыли - Атаман и Уральское Казачье войско всё ещё имели большую силу. Из Петрограда в Уральск были назначены комиссары от Временного правительства и, таким образом, в городе установилось двоевластие. Народ воспользовался ситуацией и стал  действовать: казахи захватывали пастбища, принадлежащие  русскому казачеству; переселенцы требовали отмены казачьих привилегий, а русские казаки требовали уральской ав-тономии.   Большевики, которые были хорошо организованы, эффективно и агрессивно вели свою большевистскую пропаганду. Дмитриев, Покатилов, Нариманов, Плясунков и др.- первые большевики в Уральске. Среди казахов революционную пропаганду вели Мурзагалиев, Арганчеев и др. Даже среди турецких военнопленных шла агитация большевиков. Вёл её  Субхи. Все эти фамилии большевиков у нас с детства на слуху;  мы  ходили  по улицам, названными в их  честь.

В городе была сложная обстановка. Одновременно действовали организации    Р.С.Д.Р.П.(Российская социал-демократическая рабочая партия),  Казачье Войсковое правительство, Революционный гарнизона и белогвардейские офицеры, бежавшие из Поволжья. Ещё в сентябре 1918 года Крестьянский съезд в Уральске передал власть Советам и объявил мобилизацию в Красную Армию.  Именно в это время старший  брат отца Иван из солдата Революционного гарнизона оказался в рядах Красной Армии, а вместе с ним  Сергей и Василий. Но в марте 1919 года  в городе произошел переворот. Уральское Войсковое Казачье правительство захватило власть и тем самым положило начало гражданской войне в Уральске.   Войсковое Казачье правительство поспешило объявить об автономии и вернуться к названию «яицкие казаки». С теми, кто поддерживал власть Советов и Красную Армию, безжалостно расправлялись.Уральск становился центром  белого сопротивления  большевикам.

  Яков и Пелагея  не знали,   с белыми    или с красными их сыновья, Знакомые русские казаки стали белоказаками, многие из них ушли в Белую Уральскую  армию и воевали против красных.  Спрашивать их о сыновьях  Якову было опасно.
Но белоказаки раньше родителей узнали, что Иван, Сергей и Василий воюют на стороне красных. Они пришли в дом  Якова и стали спрашивать, где его сыновья. Наш отец не раз рассказывал этот эпизод.
Яков и Пелагея действительно  ничего не знали и откровенно об этом сказали  -   ничего не знаем и очень  беспокоимся. Как водится у добрых соседей, поговорили о погоде,  о работах на полях и нехватке мужских рук из-за   происходящего противостояния  и о том, чем всё это  может  закончиться. Недалеко от стола в углу комнаты стоял мешок с зерном.  Когда стали говорить о новой    власти   белоказаков, Яков встал, подошёл к мешку, взял пригоршню зерна и сказал: - “Какая   бы ни была  ваша правда, да их вон сколько (рабочих и крестьян), - и показал на мешок с зерном, - а вас ведь  только вот  сколько!” - и разжал ладонь. Казаки промолчали, не стали возражать уважаемому человеку, но слова его запомнили. Удивительно, но, перечитывая «Тихий Дон» Шолохова, я нашла подтверждение  рассуждениям  деда Якова. ”…Мужика, его в России -  тёмная туча, а нас, казаков, сколько? Горсть!”

 Казаки ушли,  беспокойство за детей  возросло.    Решили,  что Якову надо идти пешком в Уральск разыскивать сыновей.
 Яков обошёл весь Уральск, но детей не нашёл. Однако  он узнал, что дерутся  они  на стороне красных. Измученный поисками,  он зашёл к знакомому попу Кошелеву  передохнуть.  Там Яков  рассказал о всех своих бедах и радостях:  как искал детей, как узнал, что они живы и что воюют на стороне красных.
У попа Кошелева  сын служил в Белоказачем войске. Ему  и  сообщил  Кошелев о сыновьях Тишина, а тот немедленно  передал  белоказакам в Барбастау.

Не успел Яков  переступить порог своего дома, как прискакали казаки и стали требовать, чтобы Яков  сказал им, где находятся его сыновья. Яков еле держался на ногах после тяжёлого похода в Уральск, но казаки продолжали  мучить его вопросами и припомнили ему его  ладонь с зерном. Не добившись  им  нужных  сведений, они постановили наказать  Якова Никитича Тишина  ударами плетью и при-грозили расстрелом. Яков получил 65 ударов. После жестокой порки  он слёг в постель и долго хворал. К боли кровавых рубцов на спине у Якова присоединился страх за сыновей. Теперь он знал, что сделают белоказаки, если его  дети попадутся им в руки.
 
24-го января 1919 город перешёл к красным. Белые отступили и взяли Уральск в кольцо. Началась продолжительная  осада города. Дмитрий Фурманов писал: «Там в степи казаки имели успех за успехом, только никак не могли ворваться в осаждённый Уральск…..   Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Все знали, что половины быть не может, и казачий плен означает фактически  истязания, пытки, расстрелы».
Белоказаки, выбитые из Уральска, отступили  в станицу "Кругло-озёрная", а часть их отошла на  Бухарскую сторону (или Зауралье) - непосредственно в аул Барбастау. Яков и Пелагея оказались в самом центре  белоказачьих сил.
До них  дошёл слух, что старший сын Иван находится в плену. Яков, не оправившись  окончательно от порки, встал с постели, и Пелагея вновь собрала его в дорогу. Тайно  он вышел из дому и всю ночь пробирался в Уральск. К его великому счастью,   он узнал, что Иван не в плену, а вместе с братьями Сергеем и Василием  оставался у красных, и все трое выдерживали осаду.

Но и на этот раз белоказаки из Барбастау узнали, что  Яков Тишин разыскивал сыновей среди красных.  Донёс на Якова  его знакомый  казак Пересветов, который видел Якова в городе и говорил с ним. Школьницей я была в приятельских отношениях с  внуком  Пересветова. Если бы тогда я знала о предательстве!
Белоказаки приговорили Якова ещё раз пороть, а потом расстрелять.
Но ночью к Пелагее  прибежал знакомый булгарин (есть такая нация на Волге) и сообщил ей о приговоре белоказаков. Той же ночью  Пелагея и сын-подросток  Михаил запрягли лошадь, набросали в телегу сена и тряпья и тихо выехали далеко в степь. Там вырыли глубокую яму, и Яков схоронился в ней.

А рано утром казаки  опять появились в доме Тишиных.
-  Где Яков? - спрашивали они. 
-  Уехал  в Фёдоровку.
-  Когда обещал приехать?
-  Да как шерсть купит, так и приедет. Сама его жду, не дождусь.   Ночью не спала, исстрадалась вся. Время–то какое!- отвечала Пелагея, стараясь не выдать   своего  страха.
 Казаки приходили в дом Тишиных каждый день и допытывались у Пелагеи, где находится Яков, пока другие события не отвлекли их. К Уральску шёл Чапаев, белоказаки  отступали.  Ни крестьяне, ни переселенцы в Уральской области не поддержали белоказаков, а карательные действия белоказаков для подавления сопротивления (массовые порки, расстрелы неповинных мирных жителей) только ускорили переход крестьян и переселенцев на сторону  красных.  Тем более, работа  большевиков с населением не прекращалась.

Пятнадцать суток Яков скрывался в степи в яме. Была ранняя весна 1919 года. Климат в наших краях резко континентальный; весной ночами случаются заморозки. Яков   сильно промёрз и  застудил лёгкие. Только 11 июня 1919 года осада города Уральска была снята.

 В конце  1919 года  в семью Тишиных пришла беда – умер    двадцатилетний сын Василий.  Он умер в эпидемию  брюшного тифа, которая  разразилась в Уральске  сразу после снятия  осады. 
Яков и Пелагея тяжело переносили это горе; здоровье Якова резко ухудшилось, он всё больше времени проводил в постели и  не мог работать.    На плечи сына-подростка Михаила  легли все заботы по хозяйству.   
   Яков чувствовал свой  близкий  конец и  душой  болел за младшего любимого сына.  Смышлённый и способный к учёбе Михаил   легко и быстро  перенял от отца  умение сеять хлеб,  валять валенки и кошмы и  был ему всегда хорошим помощником в изготовлении всякого рода технических приспособлений по хозяйству.  Но все эти годы Михаил был лишён  возможности учиться.  Оставлять его   в ауле, где не было школы,  и где всё ещё было неспокойно, Яков не захотел.  Он принял решение переехать в Уральск.
 
  Необходимо было купить дом, но денег в семье не было. Искали вариант, при котором можно бы было расплатиться за дом своим трудом. Такой вариант под-вернулся. В Уральске умер знакомый казак Жегулин.  Бездетный, он всё  имущество завещал двум племянникам Александру и Николаю Жегулиным. Якову везло на удачные покупки. Вот и здесь договорились и сошлись на том, что  в течение трёх лет для   братьев Жегулиных  Тишины будут выращивать хлеб и косить сено,  а   в придачу  дадут ещё двух бычков.  За всё  это они  получат дом Жегулина.  На том купчая и была совершена. Дом «сделали», то есть оформили, на мать Пелагею и, сохранив собственность на землю в Барбастау, переехали в Уральск. Купленный дом находился близко от домов старших сыновей Ивана и Сергея.

Якову не пришлось долго жить в  новом доме. Пережитый страх за  детей-красноармейцев в 1919 году, смерть сына Василия  в 1920,  расправа, которую учинили  белоказаки над Яковом,  замерзание ночами в степи в яме - всё это сказалось на  здоровье Якова, и он  тяжело   заболел.  Неизвестно,  что это была за болезнь: он харкал кровью и так исхудал, что Михаил, мальчишка, легко переносил его с места на место  на руках. В 1924году  Яков умер. Ему было 63 года. В тот день  юный Михаил произнёс слова: - Вот и я проживу столько же.  Его программные, роковые слова, к сожалению, оправдались.

О Якове,   Пелагее и их детях
Вспоминая своего отца Якова Никитича,  наш отец  всегда  рассказывал о нём с большой любовью.   У нас  возникал образ дедушки как очень активного, сильного человека,  по-житейски мудрого, глубоко порядочного, снисходительного и доверчивого к людям, очень доброго, умеющего любить.  Как часто мы слышали  от отца  слова деда:  «Роби (работай!), как положено! До миллиметра не добирайся!». Или «Правда - то здесь, да говорить – то нельзя»,   « Пальцы на ладони гнутся  к себе, а не от себя!(когда речь шла о коллективизме)  и другие.

Внешностью   наш дедушка Яков был похож на цыгана, его и звали в селе "цыган". Ростом он был довольно высокого, имел каштановые   мелкокудрявые волосы, правильные черты лица и окладистую старообрядческую бороду. Но особенно замечательными были у него  карие глаза. Они «бегали». Это была характерная черта рода Тишиных. Нина Трузина (по отцу Тишина) рассказывала мне в Большой Усть-Урени, что Пётр Садовников, по матери Тишин, у которого глаза тоже «бега-ли», бывало, говорил ей: «Я же Тишин, весь в крёстного». А крёстным был Нинин отец, Константин Яковлевич Тишин, у которого  глаза тоже  «бегали».
В движениях  Яков был быстр, работать любил и не боялся браться за что-тоновое. Всё ему было  интересно и по плечу.
В годы перед революцией  он увлёкся техникой, Я помню,  бабушка Поля с доброй ворчливостью вспоминала, как муж отправлялся из Барбастау в Уральск и, кроме того, что требовала жизнь на удалении от города,  - “привезёт ещо полну тялегу  жалезок”. Из этих «жалезок» любил Яков мастерить всякие механизмы для хозяйства.

 Характером он был добродушен, не злобив и очень общителен - в Уральске   имел большое знакомство среди  русских казаков и казахов, которые  после его смерти   посещали Пелагею и Михаила.   В семье Яков  не  любил «шума» и в домашних делах во многом подчинялся   жене.  Детей своих любил самозабвенно, не щадил себя, пытаясь  спасти им жизнь, когда они оказались в горниле событий Гражданской войны в Уральске. По воспоминаниям  сыновей Ивана и Михаила он был с детьми «на дружеской ноге», никогда их не бил.  Учил детей  своим ремёслам – все умели валять валенки. По устьуреньской  традиции   дал прозвища:
 Иван – Урал;   Анна -  Нос;   Сергей – Вятель (он делал всё медленно и вяло).  А самый младший Михаил – Жулей;  вероятно, у него было  много общего с своим дедом Никитой, которого в Большой Усть-Урени прозвали Жулеем.

Мать Пелагея была довольно высокой женщиной, под стать своему мужу. Сероглазая, светловолосая, с   прямым крупноватым носом и красиво очерченными губами, она на протяжении многих лет  не старилась лицом, не сгорбилась с возрастом, даже с палочкой, на которую опиралась в последние годы жизни,   несла свою довольно  большую фигуру прямо и статно.  Поредевшие  не седые  волосы  заплетала в ко-сички до самой смерти.   Характер Пелагея  имела властный, не терпящий возражений и  полностью сохранила свой устьуреньский говор, в чем я убедилась, побывав на её  родине. Она  бессердечно топила   новорождённых котят в ведре, легко отрубала курам головы, и сама порола своих детей. «Отец детей  никогда не бил, била детей мать.  Однажды бьёт меня, а я вместо того, чтобы кричать «Прости Христа ради!», кричу: «Благослови Христа ради!» - со смехом вспоминал   наш дядя Ваня.
 
 Пелагея и Яков были староверами согласия «поповщины». В церковь  они не ходили, но дома  молились  иконам и  исповедовались у попа.    В Уральске  Пелагея крестила всех своих внучек – Лиду, Нину, Тамару  и Светлану (внук Борис не был крещён,- власть бабушки к тому времени ослабла). А мне и имя дала. Когда меня привезли из роддома домой и развернули одеяльце, бабушка  с восхищением удивилась моей смуглости и произнесла:  - Царица Тамара!
 В её маленькой комнатке в левом углу у окна висела икона. И когда смежная комнатка, деревянная перегородка в которой не доходила до потолка, перешла в  десятом классе ко  мне, я слышала, как вечерами, укладываясь спать,  бабушка Пелагея горестно вздыхала и шептала молитвы.  Время было безбожное, никто из нас детей не выучил ни одной молитвы.

Мужу своему Якову  Пелагея была предана и  крепко его любила.   Нам бабушка Поля рассказывала: - “Бывало,  нет и нет Якова, а я жду. Стемнеет, душа ещо больше  болит. Не вытерплю – пойду  и заберу его из  харчевни, а иной раз и на себе волоку! А он только посмеивается, - притворяется пьяненьким”.
Благодаря своей  находчивости и смелости, а они шли от  большой любви к мужу, она сумела спасти Якова от неминуемой смерти в 1919 году,  спрятав его в яме в степи.  Пелагея жила долго - девяносто один год и умерла только потому, что её укусила собака. Лечилась она сама, врачей не  допускала. Лечилась землёй, мочой, травами и довела ногу до «Антонова огня», то есть до гангрены. Умерла она не дома, а в посёлке Казахстан (ныне Аксай) у сына Сергея в 1953 году.
Бабушку Пелагею мы  любили и хотя была ещё одна бабушка Ефроснья (бабаничка),  настоящей бабушкой для нас была баба Поля.  В раннем  детстве, она нянчила  нас,  кормила кашей, которая обязательно сначала  полной  ложкой побудет у неё во рту  и только потом на кончике ложки уже отправится  ребёнку в рот (родители посмеивались).    В голодное  военное время, нажёванный ею  хлеб, она заворачивала в марлю и совала в рот   маленькому  внуку Борису, который, пососав  такую соску, спокойно засыпал.

Очень любили мы сидеть около бабушки на крыльце или в её комнатёнке и слушать страшные рассказы об оборотнях. А когда во дворе играли в прятки    с соседними ребятишками, как здорово было спрятаться у неё под юбками, которых  было несколько (штанов  она не носила) и слышать, как ребята ищут тебя и не могут найти. Но вот бабушка  толкнёт в бок, и ты выберешься из её юбок и стрелой помчишься к  условному месту, где  надо постучать – “Тук – тук”, а огорчённые ребятишки не могут понять, где же ты так ловко пряталась.  Баба Поля по-настоящему  была  родной , и с ней было связано наше  детство.

Дети Якова  и Пелагеи
Яков и Пелагея родили  пятнадцать  детей, но мы  знали только троих: Ивана, Сергея и Михаила (нашего папу).  О других мы   только  слышали от бабушки Пелагеи, дяди Вани  и нашего  папы Михаила.

 Катя
 Много раз  бабушка  рассказывала  про  дочку Катю. Катя была  копией своего отца: такая же быстрая, с курчавыми тёмными волосами, и глаза её «бегали».   Но Катя  умерла ещё  восьмилетней девочкой.  Как-то зимой русский казак  вёз мёд, который выливался из бочки на дорогу.  Следом бежали дети, подбирали мёд и вместе со снегом  его  глотали. Катя была среди этих ребят. Она сильно застудила горло и лёгкие и, вероятно, умерла от  воспаления легких. Я помню, как неутешно всхлипывала бабушка, вспоминая  нелепую смерть Катеньки, и шептала молитву за  упокой её души. Тогда   мы не умели  сочувствовать бабушке и только позже  осознали,  какое горе  несла в душе бабушка всю свою жизнь.

Василий
Не знали мы и  Василия. Про него дядя Иван говорил: “ Василий был молчаливый,   очень хваткий и умный. Рук не терпел”.  Во время  Гражданской войны   он  с братьями Иваном и Сергеем оказался на стороне  красных.   Однажды за Василием гнались белоказаки, но он смог от них умчаться на коне, - и  белоказаки, не догнав его, повернули назад. “Эх, сколько радости и гордости было у пацана! “, - вспоминал  дядя Ваня. 
 В 1919 году в Уральске среди красноармейцев свирепствовал  брюш-ной тиф, заболел им и Василий.    Лекарств не было.  “Его надо было бы в больницу везти, а ему дали пельменей, он и помер”, -   рассказывал  дядя  Ваня о брате в 1981 году, и чувствовалось, что старая боль  утраты была ещё жива.


Анна
Слышали мы и об Анне. Остался в памяти образ высокой, статной, черноволосой красавицы. О ней мало вспоминала вслух бабушка, а вот папа рассказывал о сестре, и поэтому я так ярко представляю её. В семьях староверов был обычай оставлять одну дочь незамужней,   чтобы было кому ухаживать за родителями, когда они состарятся. Пелагея не раз говорила маме:
 “Ты Светку–то оставь для себя, замуж не отдавай. Незамай (пусть) она с вами живёт".
 В Большой Усть-Урени  про таких  дочерей Нина Трузина (по отцу Тишина) говорила: “Старшая всех детей в семье растила”.
Анну   замуж не отдали,  однако жизнь взяла своё, и в  тридцать лет  она забеременела и родила мальчика. Чтобы скрыть  «позор» семьи,  ребёночка  в ту же ночь запеленали, положили в корзину и отдали  деревенской бабе в деревню, какую – неизвестно, а  утром  Пелагея заставила Анну работать во дворе, чтобы  соседки и не догадались, что она родила.   Строили баз, и Анна, ещё совершенно больная, подняла вместе с мужиком бревно, в результате чего  у неё началось кровотечение,  от которого она и умерла.