н3

Глава 7

В ответ на вопрос неизвестного ловкача «прозвучала» банальная тишина. Поддерживаемая такими фундаментальными китами, обитателями исключительно человеческой природы, как жадность, глупость и любопытство. И, пока данная тишина не утратила свойства относительного мирного покоя после вмешательства такой бесноватой твари, также обитательницы фауны от Адама с Евой, как нетерпение, Сильвио категоричным движением левой руки указал на те предметы застолья, на которые он обратил внимание раньше. А именно: на медную, начищенную до блеска посудину, и на шандал. Затем поманил пальцем к себе самого, по его мнению, внимательного селянина, раскрыл веером несколько карт в своей правой руке и помахал картами перед посудиной. Самый внимательный, не старый мужчина с всклокоченной вокруг смуглого лица растительностью неприлично пегой масти, секунд двадцать переводил взгляд с карт на посудину, затем его глаза раскрылись шире и он издал торжествующий вопль, долженствующий предвещать некое умственное просветление. Ну, типа того, какое наступило у основоположника теоретической механики Архимеда в тот счастливый период его замечательной жизни, когда он, наконец-то, обзавёлся собственным раздельным санузлом в своей древнегреческой квартире и впервые, после многолетних посещений общественной бани с шайкой и веником, залез в индивидуальную ванну.
- Что? Что такое?! Что ты там увидел, дружище Бенито?!! – завопили местные любители азартных игр.
- А-а, ва-а-а, э-э-э! – не очень вразумительно отвечал Бенито, тыча пальцем в медную посудину, где отражались карты в руке залётного молодца, повернутые лицевой стороной к начищенному до блеска предмету столового обихода. Надо сказать, качество отражения могло вызвать небольшой пакет претензий у особенно привередливого наблюдателя, как-то: нечёткость самого изображения карточных «номиналов» и несоответствие фигур между классическими прямоугольниками и теми уплывающими в разные стороны, в зависимости от удаления от условного центра преломления потока света в медной посудине, волнистыми трапециями. Впрочем, всякий имеющий зоркое зрение, смог разглядеть в медном подобии зеркала то, что привык видеть местный шулер: картинки тасуемых карт и – самое главное – картинки тех карт, которые он сдавал партнёрам по игре.
- …Э-э-э…
- Ва-а-а…
- О-о-о… - поддержали односельчанина присутствующие и, кровожадно облизываясь, наметили общее движение к мерзавцу Вито. И, если бы не самый пытливый из присутствующих, некий хромоногий клиент в потёртой матросской одежде преклонных лет, быть бы вышеупомянутому мерзавцу битым, но не случилось.
- Так это одно только отражение с помощью медного горшка для тушёной с бараниной капустой и шандала, правильно установленного на столе! – воскликнул самый пытливый, суча охромевшей ногой по грубому полу. – Но какой толк только с него одного?!
- Вот именно? – плаксиво переспросил Вито.
- А такой, - менторским тоном возразил Сильвио, - что ваш земляк ещё и долго тренировался, прежде чем начать облапошивать вас.
- Это… как? – спросил Бенито.
- Сеньоры, прошу всё ваше внимание на мои руки! – прежним тоном воззвал Сильвио и принялся манипулировать колодой, краткими замечаниями «объясняя» кажущуюся лёгкость того, что достигается месяцами упорного труда. И, самое смешное, он, не владея никакими навыками практикующего психолога с опытом суггестивного внушения, сумел, ориентируясь на вышеупомянутые жадность с глупостью, убедить присутствующих в простоте такого искусного занятии, как подтасовка карт с помощью любого их отражения плюс кое-какая ловкость пальцев. При этом отражение «организовывалось» в процессе правильной тасовки карт рубашкой вверх, но на виду таких предметов, которые были способны отражать всё что угодно. Что же касается ловкости пальцев, то она только на первый взгляд казалась простой, хотя тому же мерзавцу Вито она далась лишь спустя месяц и две недели монотонных тренировок. А если быть точным: месяц до начала Рождественского поста и две недели после окончания него. Поскольку наш богобоязненный Вито, однажды обнаружив, что с помощью начищенного до блеска медного горшка при правильно установленном шандале он может разглядеть отражение пятен на плохо выстиранных полотенцах (аккурат за месяц до начала вышеупомянутого поста), в тот же день начал экспериментировать с картами. Но благочестиво не делал этого во время поста, однако по окончании него занятия свои таки продолжил. И, надо отдать ему должное, достиг желаемых результатов в рекордно короткие сроки. В результате чего…
Но об этом мы уже писали.
И, возвращаясь к оставленной сцене с участием местных крестьян и одного странствующего фокусника, вспомним о таких человеческих пороках, как богомерзкий азарт и не менее богомерзкое стремление вкушать хлеб не от трудов праведных. Причём большинству человечества хотелось бы вкушать хлеба (масла, сыра, анчоусов, перепелиных яиц, устриц, гусиных потрохов, омаров и поросячьего студня) гораздо больше своих трудов даже неправедных. И, что самое смешное, данное большинство никогда не считало свои труды неправедными. И, что ещё смешнее, данное большинство всегда пребывало в меньшинстве в виде отъедающих лоснящиеся щёки церковников всех мастей, торговцев всяким товарами и прочих посредников в разных спорах между честными членами остального человеческого большинства. Каковые члены без затей трудились на благо процветающего меньшинства и для скудного пропитания самих себя и, в силу такой скудности, страдали логичным скудоумием, из-за какового всегда обращались к посредникам для разрешения того или иного конфликта промеж самих себя. Тем самым кормя от пуза (и не только от него одного) данных посредников. А вместе с ними всяких прохиндеев политического толка, членов разных царских (королевских, княжеских) династий и прочих властных структур.
Короче говоря.
Что пинать на какого-то торговца подержанными квадригами, толкаемыми им в виде современных разлюли (или кабриолетов на двуконной тяге), если сам ты спишь и видишь себя не каким-то убогим копателем ямок для оливковой рассады с виноградными лозами, но аналогичным проходимцем? Не то торгующим – в качестве заведующего частным семенным фондом – проросшим изюмом, не то двигающим – в качестве отошедшего от дел общественного библиотечного деятеля – детективы от самой Жорж Санд, написавшей про знаменитого французского проходимца Арсена Люпена (7) .
И ещё короче говоря.
Всяк из присутствующих бывших честных тружеников, наглядевшись на ловкие движения заезжего проходимца, возжелал стать шулером. А почему нет? Вот уж лучше, чем тащить на себе Каиново проклятие, под коим во веки веков и от сотворении басни о Каине вынужден ходить всякий сельский труженик. Тащить и сомневаться на тему самой басни, где злокозненному Каину с почти благочестивым его единоутробным братаном Авелем сочинители басни придумали диаметрально противоположные (по знаку зарядов типа отрицательного или положительного) роли. И если сочинителям басни легко придумалась гнусность Каина, порешившего своего брата Авеля якобы за то, что тот с большей лёгкостью добывал себе на пропитание и остальную вальяжную жизнь, то слушателям басни (особенно из крестьянской среды) не без труда принималось сытое преимущество скотовода Авеля над вечно голодным растениеводом Каином. Поскольку кому, как не крестьянину, известно, что жизнь держателя сотни обосранных овец не лучше жизни аналогичного держателя двух квадратных поприщ (8)  угодий не самого чернозёмного состава? Но, как водится в окружающем нас классицизме, не принято всяким подтирателям овечьих задниц с пропалывателями несъедобных сорняков перечить основоположникам вышеупомянутого классицизма (9) , каковой раздел первоначально человеческой премудрости никогда не считался с разными оттенками чисто душевного свойства, способными смягчить границы добра и зла, раз и навсегда определёнными вышеупомянутыми основоположниками.
Что же касается конкретных держателей овец и разных количеств квадратных поприщ, то сейчас они не помышляли ни о библейских персонажах в виде своих прародителей Каина с Авелем, ни, тем более, об античном направлении в литературе (искусстве), несомненно, оказавшим влияние на умы сочинителей притчи о беспросветном негодяе Каине и стопудовом добряке Авеле. Но все их помыслы сосредоточились на возможности узнать такие секреты, с помощью которых они могли в скором будущем позабыть и о своих осточертевших овцах, и о квадратных поприщах известно чего.
- Так это же просто!..
- А, ну, дай я попробую!..
- Нет, я!.. – возбуждённо гомонили местечковые крестьяне. Они тянули свои руки к карточной колоде, но Сильвио взмахом своей свободной руки прекратил прения и вкрадчиво сказал:
- Всему своё время, сеньоры!
Он красноречивым жестом велел оскандалившемуся совладельцу питейного (закусочного) заведения заполнить свободные участки обширного стола выпивкой-закуской, другим жестом (вернее, вынужденным движением) другой руки сбросил на данный стол треть своего недавнего заработка и, когда подобревшая хозяйка таверны соблаговолила снабдить стол подобающим содержимым, Сильвио присел за колченогий предмет обстановки, выпил полновесную кружку крепкого вина и заел её полноценным индюшиным окорочком. И только после этого приступил к своим занятиям, способным обучить глупых и жадных селян облапошивать ближних своих с помощью картёжного шулерства.
- Так вот я о чём, благородные сеньоры, - приговаривал он, тасуя именно ту колоду карт, которую он отнял у бедолаги Вито, - ведь что придумал ваш добрый односельчанин? Да ничего умного, поскольку его способ подтасовки карт пережил сам себя так давно и бесславно, что об этом не хочется даже и говорить. Но я вас научу другому способу…
Тут Сильвио отвлёкся от теории карточных «фокусов» и велел убрать с глаз долой злополучную посудину, а шандал переставить так, чтобы его свет стал падать лишь за закопченные свиные рёбрышки. Затем он хитро подмигнул местному собранию выпивох и продолжил обучение:
- …Который лучше и выгодней того, до которого додумался – наверняка, самостоятельно, – ваш хитроумный односельчанин. Смотрите!
Сильвио, дав снять колоду трём желающим, соединил карты и начал игру. И через двадцать минут все те деньги, которые он роздал землякам Вито, перекочевали к заезжему молодцу Сильвио.
- Вот, чёрт!..
- Нет, надо же!..
- Сплошные чудеса, куда там самой деве Марии!.. – принялись возмущаться и одновременно богохульничать благочестивые итальянские крестьяне.
- Сеньоры, умерьте свои эмоции! – воззвал к богохульствующим Сильвио. – Ведь всё настолько просто, что не стоит вашего очередного грехопадения…
- Просто?!!..
- Да ты издеваешься над нами, собака???..
- Нет, ему точно надо переломать ноги… и руки!!!..- заревели земляки мелкого негодяя по имени Вито.
- Ну, переломаете, а как я после этого обучу вас шулерскому мастерству? – насмешливо спросил Сильвио и, неторопливо скушав кусок белого индюшиного мяса, заполировал его стаканчиком ядрёной граппы (10) .

Глава 8

- А если не переломаем?!! – в один голос возопили местные пьяницы.
- Если не переломаете... то… вот… - миролюбиво возразил Сильвио и, замедлив движение ладоней, удерживающих две разновеликие части одной колоды карт, стал показывать любопытствующей публике, как при перетасовке карт можно одновременно метить ногтём большого пальца любую карточную картинку, будь то туз, король, дама или валет. Единственно, во время перетасовки, необходимо было применить ловкость рук, позволяющую отгибать углы карт так, чтобы это было незаметно для остальных игроков. Ну, тех, кто не предназначался для получения окончательного выигрыша. И, отгибая углы карт, ловкий шулер должен был успеть не только заметить карточную масть с её достоинством, но и черкануть по картинной стороне ногтём вышеупомянутого пальца. Типа: по тузу – один раз, по даме с королём или валетом – два раза, по десятке…
И так далее.
Чтобы после того, как пометить, данный шулер мог, выдавливая карту из-под раздаточной колоды, с помощью ногтя другого пальца определять достоинство выдавливаемой карты. И, если выходящая карта из-под колоды не соответствовала чаяниям шулера, он мог её придержать и вытащить на свет божий такую карту, какая была нужна именно ему, а не тому игроку, который имел глупость связаться с умельцем своего дела.
В общем, описанный нами способ обмишуривания картёжных любителей лёгкой поживы за счёт себе подобных мог показаться весьма простецким любому идиоту, но не таковыми были описываемые нами завсегдатаи таверны, которой рулила сестра хитрожопого Вито. Поэтому, пытливо наблюдая за движениями карт в руках заезжего ловкача, односельчане вышеупомянутого обладателя хитрой жопы стали проявлять всякие признаки соответствующего нетерпении. Одни хотели подсмотреть технику исполнения, с помощью которой известный учитель мог молниеносно начертать определённые знаки на тасуемых картах, другим было интересно узнать способ подглядывания картинок, предназначенных для последующих пометок, третьи – самые пытливые – хотели знать и то и другое. Но хотеть знать – это одно, а получить желаемое знание – совершенно другое. Тем более, что большинству присутствующих во время известной демонстрации ловкости рук, способствующей извлечению известной выгоды, данная ловкость не показалась такой уж ловкой. Вернее, некоторые завсегдатаи местечковой закусочной усомнились в лёгкости, с какой заезжий фокусник проделывал свои карточные «пассы». Однако Сильвио применил всё ту же психологию, способную склонять всякого неверующего в вере того, во что хочется верить легко и безоговорочно, и…
Впрочем, о какой психологии с суггестивной терапией речь, ежели большинство нас верит во всякие такие чудеса, какие противны нормальной логике осуществления данного чуда в том свете, какое уготовило ему наше желание?
Нет, ну не кучеряво ли загнуто?
Да, блин, белая горячка хороша именно тем, что, помимо примитивных чертей для пьющего большинства, она придумывает и всякие вычурные фантасмагории, подчас не имеющие никакой логики пограничного сосуществования с нормальной экзистенцией (11) , для таких прихотливых придурков, как автор данного произведения. От каковой очередной фантасмагории и всякое запредельное мышление, и – вслед за ним – невменяемое изложение отдельных эпизодов оного. В общем, полная непонятка. Или аналогичная художественная жопа. Разглядывая каковую с идиотским недоумением в моменты умственного просветления автор данной жопы в стотысячный раз обещает себе завязывать с употреблением известно чего. Но не завязывает, продолжает в «машинописном» виде нести белогорячечную галиматью, затем, когда наступают редкие моменты трезвого образа жизни, перечитывает данную галиматью и с ужасом сознаёт, что сам ни хрена не понимает ни логики написанного, ни сюжетной линии, ни, мать её, фабулы, ни, тем более, таких важных составляющих всякого гениального произведения, как коллизии и перипетии. Вернее, автор знает, что есть та, и что есть другая. И он, наверняка, насовал и тех и других в очередной кусок своей писанины, но! Разбирая стрезву вышеупомянутый фрагмент, долженствующий впоследствии – вместе с другими подобными – составить то ли повесть, то ли целый роман (а, может, и эпическую трилогию), автор с чувством самого прискорбного стыда обнаруживает, что снова перепутал фабулу с сюжетом, а вместо перипетии впарил коллизию. Но, что самое печальное, опять поленился чётко обозначить такие моменты, какие должны предшествовать возникновению первой или завершению второй.
Да, в трезвом виде, перечитав самого себя, автор снова ужасается той белиберде, которая снова вышла из-под его «пера» после употребления литра «Зубровки» (12) . Но продолжает надеяться, что, авось, когда-нибудь это его очередное творение в соавторстве с Зелёным Змием, вдруг станет понятно читающим бездельникам всякой ерунды. Причём понятно настолько, что они вознесут автора, который в своё время просто валял дурака, в ранг великих писателей. Который хотел с помощью вот этого междометия подчеркнуть обострение жанровой ситуации на стыке отглагольных деепричастий, а с помощью вот этого многоточия – выразить своё согласие с последним решением специального комитета Госдумы РФ по зарубежной литературе. Каковой комитет собирали из лучших просветительских умов России во главе с Валуевым и Журовой, и он – комитет – разродился своевременным решением по лишению посмертных лавров таких откровенно прокоммунистических писателей как Эрнст Хемингуэй и Ромен Роллан. Одновременно с решением сей высокоинтеллигентный комитет сочинил меморандум. Ну, чтобы присобачить его к специальной ноте протеста, направленной по отдельности Джону Стейнбеку и Алехо Карпентьеру (13) . В каковой ноте известным писателям строго предписывалось переходить с гнилой сентиментальщины по поводу бедствующего меньшинства (и не просто меньшинства, а исключительно незначительного меньшинства) процветающих буржуазных сообществ на высокохудожественное создание таких героев капиталистической современности, которые походили бы на Рембо, Джеймса Бонда и человека-паука. На худой конец в виде образчиков могли сгодиться агент национальной безопасности или менты из разбитых фонарей.
В общем, с бездельниками-читателями всё понятно. Да, они могут по-всякому толковать написанное автором этих строк, и даже склонять свои мнения в пользу некоего литературного таланта, приложенного к известному написанию, но прибыли от этого данному автору всё равно никакой. А тщеславием он не страдал никогда. Но от заработка в виде гонорара никогда не отказался бы. Потому что, блин, на дворе вовсе не коммунизм, когда от каждого по способностям, а взамен тому же – по потребностям. Увы. Не достроили. И теперь и ром, и виски, и «Зубровка» с «Немировым» злобно кусаются. О жратве умолчим, потому что жрать – дело поросячье. Поэтому…
В общем, если бы автора поддержали масоны, тогда и гонорары к нему потекли бы рекой. Примерно так, как было с Пелевиным или этим, как его, Чёртишвили. А до Чёртишвили масоны здорово выручили Матисса с Пикассо, сделав из обыкновенных мазил великих художников. Позже аналогичное, но в мире кино, случилось с Бергманом, Феллини и Тарковским. Но автору сей нескладухи подобное не светит даже близко. Поскольку, какая у него может быть масонская поддержка, ежели он имеет такое же отношение к масонам, какое имеют уравнения Эйлера к термодинамическому циклу имени Лазаря Карно? (14)
Однако мы отвлеклись.
И даже чересчур, потому что описываемые в данной неприхотливой повести итальянские крестьяне попались на удочку лукавого Сильвио с большей лёгкостью, чем читаются всякие «лирические» отступления распоясавшегося автора. Нет (и об этом уже говорилось), кой-какая психология бродячему фокуснику понадобилась, но не качественней той, которой «оперируют» искушённые цыганки. Впрочем, на всякое проявление пристрастного отношения со стороны какого-нибудь особенно подозрительного зрителя Сильвио всегда имел про запас совершенно надёжный ход. Он пригодился ему и в этот вечер. Сначала он, применяя несложные приёмы внушения, склонил большинство местечковых крестьян, которые вначале сомневались в лёгкости шулерского метода, к тому, что – да, метод, всё-таки, прост, как баранья отбивная. И, усвоив через пень-колоду очередной шулерский урок, они принялись возбуждённо гомонить. Типа:
- Так это же совсем просто!..
- Нет, надо же, а я думал!..
- Вот, сволочь, но всего дел!.. – в один голос, но вразнобой из-за разного содержания фраз, вопили они, пока один из крестьян таки не усомнился:
- Просто-то оно – просто, но вот попробуйте сами, и посмотрим, выйдет ли такой фокус у кого-нибудь из вас так же ловко, как у этого проходимца?
- Вы, дорогой сосед, совершенно правы! – крикнул Сильвио, предваряя логичный взрыв эмоций в ответ на провокационный резон всё ещё сомневающегося односельчанина. – И этот способ, который показал вам я, да и тот, который применил ваш друг хитроумный Вито, требуют длительных и упорных тренировок для достижения известного мастерства. Но вот я вам покажу…
Сильвио достал собственную колоду карт, одну из многих, какие он таскал в своём коробе, тщательно её перетасовал и предложил любому крестьянину достать из колоды любую карту. Ближе всех к бродячему фокуснику оказался тот крестьянин, который сомневался дольше всех. Он, сохраняя на лице невероятно подозрительное выражении, с большими предосторожностями извлёк карту из колоды и, прикрывая её обеими руками, посмотрел её масть и достоинство.
- Запомнил карту, любезный сосед? – весело поинтересовался Сильвио.
- Запомнил, - спёртым голосом возразил «сосед». И, пока он мешкал, как лучше вернуть карту в колоду, Сильвио отнял у него карту и, демонстративно держа её в предельно недопустимом для собственного подглядывания положении, медленно поместил кусок разрисованного картона в компанию ему подобных. Затем снова перетасовал карты и, проведя большим и указательным пальцем по обоим сторонам колоды большей длины, явил на свет именно ту карту, которую минуту назад запомнил так называемый любезный сосед.
- Она?! – дружно выдохнули присутствующие.
- Она, - упавшим голосом подтвердил самый подозрительный завсегдатай местного питейного заведения.
- А, ну-ка, дай мне… и мне! А теперь я… - зашумели выпивохи. Вместе с ними оживились и Вито, и его прижимистая сестрица. Все они по несколько раз попробовали простой карточный фокус и всякий раз, когда заезжий мастер своего дела одним и тем же движением большого и указательного пальцев, едва коснувшись ими колоды, показывал публике нужную карту, толпа приходила в возбуждение. Кто нервно потирал руки, кто сдавленно стонал, а кто просто скрипел зубами. Сильвио, почувствовав нужный момент, прекратил опыты, но пригласил всех присутствующих познакомиться с секретом фокуса.

Глава 9

Он аккуратно разложил прямоугольные картинки на столе и пригласил каждого крестьянина по отдельности тщательно рассмотреть карты.
- И что мы видим? – весело полюбопытствовал Сильвио.
- Что… карты, вот что… что ты нам мозги морочишь… - недовольно заворчали крестьяне.
- Но какие карты? – снова спросил Сильвио. – вот так…
Он положил два куска игрального картона рядом.
- …Это два одинаковых и равных сторонами с углами прямоугольника?..
С этими словами он развернул одну карту на 180 градусов и положил её на другую.
- А так – это две равнобедренные трапеции! То есть, две такие фигуры, которые имеют разные нижние и верхние стороны! И, когда две такие картинки лежат меньшими сторонами к остальным меньшим, то они кажутся одинаковыми прямоугольниками…
Сильвио снова перевернул одну карту.
- Но когда мы кладём их вот так, то сразу видно, что это вовсе не прямоугольники!
- Прямоугольники… какие-то трапеции… опять он нам голову дурит… - снова стали бузить завсегдатаи местечкового общепита.
- Но ведь всё в действительности в случае этого фокуса просто! – повысил голос Сильвио. – Вот, смотрите! Я тасую колоду, сложенную меньшими сторонами в одну сторону и большими – в другую. Затем, когда я даю карту кому-нибудь из вас, а затем кладу её в колоду, но уже одной большей стороной ко всем меньшим, эта карта…
Он дал пощупать длинные торцы колоды ближнему крестьянину.
- …Будет выступать уголками большей стороны из колоды, которую изначально складывали размер к размеру! И стоит лишь провести по колоде пальцами…
Крестьянин, наконец-то, поняв суть фокуса, выхватил колоду из рук заезжего молодца и, вытащив из неё карту, которая одна не лежала как все, восторженно завопил:
- Так это действительно просто!
Он стал упражняться с картонными заготовками и несколько раз сам попробовал фокус. Ему помогал Вито. Затем колода перешла к его сестре.
- Вот, чёрт, надо же?! – вопили остальные. – Ведь такую «волшебную» колоду сделать самому, что раз плюнуть!
- Вот именно!..
- Надо лишь ровненько срезать длинные стороны каждой карты…
- Совсем ровненько не получится…
- Что с того? Потом понадобится лишь зажать готовую колоду в тиски и обточить длинные торцы напильником!..
- Точно!!!
А колода, которую в своё время обработал Сильвио, продолжала кочевать из рук в руки, крестьяне волновались, как дети, нашедшие в заброшенном сарае всамделишный французский мушкет, и никто из них не задался вопросом: а на хрена им всем именно этот карточный фокус, который и применить-то в выгодном шулерстве весьма проблематично? Но им всем сейчас было не до практики применения трюка, их всех радовала доступная его простота, с какой они предполагали дурить ближних своих в самом ближайшем будущем. Ну, типа, тогда, когда каждый из них изготовит похожую колоду и договорится с присутствующими о неразглашении известной тайны. Точнее говоря, о неразглашении известной тайны за пределами известного круга.
Сильвио, не посягая на возврат своей колоды, выпил и поел, сколько смог за один, условно говоря, присест, затем потихоньку затарился выпивкой-закуской и также потихоньку испарился из заведения. Предпочитая выспаться под открытым небом, но с полным запасом выпивки с пищей и оставшимися неистраченными деньгами из своего последнего выигрыша.

Ночь нормально отсвечивала едва различимой границей видимого и невидимого. Ну, типа сплошная безлунная темень, светлая полоса дороги, которая, свернувшись в две нелогичные петли, сначала вела наверх, к перевалу через очередную горную гряду, а затем, само собой, спускалась вниз. Плюс звёзды, вольно мерцающие на безразмерной палитре, раз и навсегда установленной перед художником-создателем.
Сильвио, не напрягая свои мозги на предмет эзотерических концепций в теме объяснения примитивных явлений, таких, как возникновение границ видимого и невидимого, поспешил оставить далеко позади себя деревеньку, где проживали азартные крестьяне. Затем он забрался на гребень гряды и, не мешкая, припустил вниз. Там, на конце очередного высветленного в безмолвной ночи пути, находилась ещё одна деревня, очередная по дороге к вожделенной ярмарке. Время, судя по характерной беспросветности над восточной стороной горизонта, ещё не досчиталось положенных ударов солнечного пульса, поэтому Сильвио, миновав гряду, окунулся в большую черноту южной ночи, нежели та, что преследовала его на подъёме к вершине.
«Вот и славно я разошёлся с последними моими знакомыми», - прикидывал юный артист бродячего жанра, устало перебирая ногами по наклонной плоскости туда, куда его тащила нелегкая судьба и физика остальных тел, легких и нелёгких, но одинаково катящихся в сторону их притяжения. Ноги его, тем не менее, стали ходить много бойчей, потому что, несмотря на усталость, есть ещё и такая штука, как инерция, чёрт её бери, и прочие законы физики, имеющие отношение ко всяким телам, которые…
Впрочем, мы уже об этом говорили, а Сильвио ненароком продолжил думать о том же:
«Так бы и дальше, легко и без сторонних заходов в сторону и лишних телодвижений, способствующих сдерживать вынужденную скорость движения вниз потому, что слишком быстро, это не значит – очень хорошо. Ведь когда слишком хорошо – это…»
Тут Сильвио, задремавший на ходу и поэтому попустительствовавший своим членам ходить так вольно, как это хотелось им самим, с разгону хряпнулся оземь, ткнувшись лицом в невысокий соломенный намёт, каковой пук соломы обронил какой-нибудь нерадивый селянин на границе пологого спуска, откуда верхняя часть дороги вниз становилась ещё более пологой.
- Эк! – сказал Сильвио и встал на четвереньки, привычным движением поправляя за спиной свой драгоценный короб. И получилось так, что наш юный герой нашего повествования стоял на момент данного повествования задом туда, откуда шёл, а передом туда – куда, разумеется, шёл. А именно: оказавшись на переломе дороги в том месте, где она складывалась из менее пологой в более. А на изломе двух составляющих одного прочерченного в виде белой полосы пути в безлунной черноте южной ночи наблюдалось небольшое возвышение, из-за чего Сильвио не сразу увидел новую деревню по пути своего следования, а только тогда, когда встал на вышеупомянутой границе известно чего. Впрочем, он бы и раньше разглядел новую деревеньку в неизменной ложбине между неизменными покатыми горами, но опять эти чертовы пирамидальные тополя, растущие вольно там, где их пока не трогала рука человеческая. Но они, как и очередной отрезок пути, оказались позади, а спереди и снизу…
- Нет, в этой деревне мне делать нечего, - пьяновато хмыкнул и одновременно решил Сильвио, порыскал глазами по сторонам и ускорил шаг, имея в виду обойти деревеньку по нижней террасе, её опоясывающей, и встать на ночлег (условно говоря, потому что утро маячило не за самыми дальними горами) там, где получится. Ну, типа, в каких-нибудь можжевеловых зарослях или, ещё лучше, в брошенной оливковой роще, снабжённой каким-никаким источником.

Ещё час пути пролетел вовсе не незаметно. Ведь это только кажется, что спьяну всё делается легче. Ничуть. Спьяну хорошо только бездельничать, читать жизнерадостные романы Кафки или усугублять пьяное состояние ещё большим пьянством. Но, желательно (чтобы не допиться до зелёных образов белой горячки), сдабривая дополнительное пьянство дополнительной же закуской. И, желательно, мясного происхождения.
Другими словами.
Пока Сильвио нашёл подходящее место в виде желанной оливкой рощи, он сильно подустал. Лёгкий бодрящий хмель, засевший в голову бродячего фокусника во владениях хитрожопого Вито, имел подлость трансформироваться в некую удручающую абстиненцию, смесь головной боли с таким паскудным мысленным настроем, от какового только в петлю.
«Это всё хозяйка харчевни, - соображал чуток занедуживший юноша, - поди, очухалась после моего представления, прикинула урон, нанесённый мной её припасам, и наслала на меня соответственное проклятие. Хотя я и кое-какие деньги там оставил… Вот, жлобы…»
Впрочем, место его очередного постоя вполне компенсировало его болезненное состояние: заросли, некогда культурные, были брошены, судя по их неухоженности, лет пять назад, а в их гуще имелся колодец с обвалившейся вокруг него ограждающей кладкой. Рядом валялся шест с дырявым кувшином, прикреплённым к нему. Сильвио снял шейный платок, выстелил им дно кувшина и опустил шест в колодец. Вода оказалась неглубоко, поэтому кувшин, пока его поднимали, опустошился лишь на четверть. Сильво от души напился, а остатки воды вылил на разгоряченную голову.
- У-ф-ф! – с чувством произнёс он. И невольно прислушался. Вода в колодце, потревоженная ночным гостем, продолжала волноваться.
- Наверно, какой-нибудь глупый лягушонок, - сказал себе Сильвио и осторожно свесил голову внутрь черноты подземного сооружения. Да, внизу явно трепыхался лягушонок, сдуру свалившийся в эту коварную и неприкрытую «яму».
- Ну, что ты будешь делать! – воскликнул юный странник, раскрыл короб, достал из него моток верёвки и быстро сладил петлю. Он привязал конец верёвки к ближайшей оливке, петлю затянул на ноге и, перебирая сильными руками по внутренней кладке колодца, спустился вниз головой в колодец и достал ладонями поверхность воды.
- Ну, где ты там? – добродушно прокряхтел Сильвио и повозил ладонями по воде. Лягушонок, уставший прыгать на неприступные стены внутренней кладки заброшенного колодца, быстро очутился в руках бродячего фокусника. И он уже почти не шевелился, а лишь подрагивал своим холодным тельцем меж пальцев так называемого хозяина природы. А Сильвио взял лягушонка в ладонь левой руки, изогнулся и схватился правой рукой за верёвку. Затем он несколькими рывками, отпуская и хватая верёвку выше и выше, практически встал на петле в полный рост, и, не рискуя взяться за предательскую кладку наружного «сруба» рукой, просто высунулся из колодца и повалился грудью на порушенный камень. Сначала он хотел выбросить лягушонка наружу, но потом передумал, вылез, приложив несколько лишних усилий (ну, да, ведь его левая рука была всё ещё занята) за пределы кладки, освободил ногу от петли и опустил лягушонка в траву. И, придерживая его ладонью, убедился, как тот стал оживать и, наконец, "поскакал" вглубь спасительных зелёных зарослей.
- Пока, мой скользкий друг, - снисходительно напутствовал его Сильвио и стал укладываться на ночлег. Солнце пока ещё не тронуло своими лучами восточной части горизонта, но утро давало знать отдалёнными криками петухов и оживившимся лаем сельских собак. А сквозь этот вполне робкий шум живых голосов прорезался ещё один, но уже человеческий. При этом голос не просто подавал признаки присутствия его владельца в том или ином месте, но очень профессионально и чувствительно выводил знаменитое бельканто “Una furtiva laqrima” из оперы Доницетти «Любовный напиток».
«Какая прекрасная кантилена, - подумал, засыпая, Сильвио, - но наяву ли я это слышу или мне уже она снится?» Как всякий уважающий себя итальянец, он разбирался в искусстве пения с музыкой и сам довольно изрядно играл на мандолине. Поэтому без труда определил исполняемую кантилену и по названию, и по принадлежности к опере, и по автору, её создавшей. Как без труда мог отличить Пико делла Мирандола от Гвидо Кавальканти, а Джузеппе Гарибальди – от некоего сеньора Рисорджименто.
Голос тем временем пробрёл особенную чистоту звучания, очевидно, сказывалось сонное состояние, когда душа отправляется на свидание со смертью. А что может быть стерильней самого холодного состояния всего сущего, когда даже само понятие «холод» утрачивает свой смысл? А звуки, порождённые больным воображением гениальных композиторов, воспроизведённые не менее гениальными исполнителями, приобретают такой пугающе строгий порядок «воспроизведения» обертонов, что они, звуки, становятся сродни той безликой бездонной, без цвета и запаха, чистоте, которая ждёт нас вовсе не в тридевятом царстве.








 (7) Реальное погоняло Жорж Санд – Аврора Дюпен. Автор смог осилить только одну первую часть её знаменитого романа «Консуэло». Ей-богу, на большее мочи не хватило. Или ума? Впрочем, на некоторых литературных соотечественников знаменитой писательницы (типа Марселя Пруста) у автора ума не хватило ещё больше. Или мочи?





 (8) Поприще – это, в первую очередь, мера длины





 (9) Автор вольно использовал понятие «классицизм», что это на самом деле – смотрите в любом толковом словаре





 (10) Увы. Цивилизованные европейцы совершенно не умеют правильно обращаться с выпивкой и закусоном. И, вместо того, чтобы употреблять второе после первого, иногда делают это наоборот. То есть, сначала где-то кушают, а потом пьют без закуси до тех пор, пока не сваляться со своих культурных европейских копыт





 (11) В данном конкретном случае автор имел в виду точный перевод слова «экзистенция». Типа, человеческое существование





 (12) В стародавние времена автор предпочитал кушать нормальную русскую водку. Теперь, когда русская водка превратилась в аналогичное с российскими колбасами и сырами дерьмо, автор вынужден питаться ромом и виски. Ну, и белорусская «Зубровка» с украинским «Немировым» сильно выручают. Однако всё вышеперечисленное ещё должно быть и не палёным. Типа, должно покупаться либо в «Ашане», либо в «Пятёрочке». И это не реклама, а дружеский совет, потому что за него автор не предполагает получить ни копейки





 (13) Если кто не знает: писатели из США и Кубы. Первый умер в 68, второй – в 80





 (14) Вообще-то Карно Лазар Никола, и, типа, французский математик