Башкирцева и Мопассан

      Трагическая судьба талантливой русской девушки, обречённой умереть в Париже от чахотки, обрела мировую известность благодаря "Дневнику", который она вела, переписке с Мопассаном и картинам, которые она сумела создать за свою короткую жизнь.

      Реально оценивая свою обреченность, невозможность из-за своей болезни вести активную жизнь, она писала:"Самое гнусное на этом свете - это не принадлежать к нему, жить словно спрятавшись, не видеть интересных людей, , не быть в состоянии обменяться мыслью, не видеть людей знаменитых или блестящих. Вот это смерть, вот это ад!"

      Как одна из возможностей выйти каким-то образом из этого ада была её переписка с Мопассаном. Причём, в первых письмах к нему она выдавала себя за даму, госпожу Р.Ж.Д. В четвёртом письме к нему - за молодого человека.

      В марте 1884 года Мопассан получил в Каннах письмо от неизвестной дамы:"Сударь я читаю Вас и чувствую себя почти счастливой. Вы любите правду природы и находите в ней поистине великую поэзию... Конечно, мне хотелось бы сказать много приятных и удивительных вещей, но это так трудно сделать. Я тем более сожалею об этом, так как вы достаточно известны, и вряд ли я даже могу мечтать о том, чтобы стать поверенной вашей прекрасной души, если только душа ваша и в самом деле прекрасна..."

     Затем последовало несколько писем уже соревнующихся в остроумии и взаимных колкостях друг к другу. Однажды она в письме нарисовала его - толстого мужчину, дремлющего в кресле под пальмой на берегу моря. Мопассан был несколько уязвлен и ответил:"1.  Живот значительно меньше. 2. Я никогда не курю. 3. Я не пью ни пива, ни вина, ни других спиртных напитков, ничего, кроме воды. Следовательно, блаженное ожидание кружки пива не может быть моим излюбленным состоянием... По правде говоря, я предпочитаю всем искусствам красивую женщину... А вот ещё одна деталь! Я люблю держать крупные пари в качестве гребца, пловца и ходока..."

     На её намёк на то:" А что, если я мужчина?", - он называет её - классным наставником. И в четвёртом к нему письме она пишет ему от лица мужчины:" Я воспользовался, сударь, свободным временем на Страстной неделе, чтобы перечитать ваше собрание сочинений... Вы молодец, бесспорно. Я ни разу ещё не читал вас последовательно и подряд, и потому впечатление у меня самое свежее. Есть от чего перевернуться моим лицеистам вверх тормашками, есть чем смутить все христианские монастыри... Что касается меня, то я нисколько не целомудрен, я просто поражен, да, сударь, поражен тяготением вашего духа к чувству, которое г-н Александр Дюма-сын называет любовью...
     Великий пожиратель женщин, я желаю вам всего хорошего... и с трепетом называю себя вашим преданным слугой Жозефом Савантеном." 

     Его четвёртое письмо обидело её, и она записала:" Как я и предвидела, всё кончено между моим писателем (sic) и мною. Его четвёртое письмо грубое и глупое." Но уже в следующем письме он просит у неё прощение, и она называет его пятое письмо лучшим: ... Итак, мы опять в мире. И затем, в "Голуа" напечатана его великолепная статья. Я чувствую, что смягчилась. Удивительно! Человек, с которым я незнакома, занимает все мои мысли. Думает ли он обо мне? Почему пишет мне?"

     Но, на его следующее письмо она не ответила. Мусе (Марии Башкирцевой) оставалось жить всего полгода. Есть версия, что они однажды встретились в Ницце. Но это только версия. Мопассан не читал "Дневника", где ему было отведено много места. Позже он побывал на её могиле в Пасси.

     Живя во Франции, Мария иногда посещала Россию , она была прежде всего русской и любила свою Родину.

     Из "Дневника": " За час до приезда я отложила в сторону книгу, чтобы видеть Москву, нашу настоящую столицу, истинно русский город. Петербург - копия с немцев, но лучше немцев, так как сделана русскими. А здесь всё русское - архитектура, выгоны, дома, мужик, наблюдающий на краю дороги за проездом, деревянный мостик, переброшенный через  что-то вроде реки, грязь на дороге - всё это русское, сердечное, прямое, простодушное.      
 
      Артельщик, пришедший взять наши вещи, снял фуражку и поклонился нам, как друзьям, с широкой улыбкой, полной уважения.
      Здесь люди далеки от французского нахальства и от немецкой положительности - и глупой, и тяжеловесной."