Свет далёкой звезды, гл. 44

Таня оказалась права. Администрация не горела желанием выделить нам отдельное жильё. Голиков с Профессором согласились на комнаты в коммуналке и мирно переехали. Пашкина комната принадлежала его тётке, проживавшей в Беларуси и в силу преклонного возраста жильём в России не интересовавшейся.
- Ну, что ж, - пожал плечами Пашка. - Я ж не для себя. Я ж для всех.
Получил койку в заводском общежитии, а через год женился и переехал к жене. И только тётя Лена и дед остались непреклонны — никаких коммуналок и временных мест. Хватит, и так почти всю жизнь прожили во временном. 

Оба добивались положенного по своему. Пока тётя Лена бегала по зданию администрации и истерила, дед молча сидел в кабинете мэра. Сначала он, конечно, повёл себя вежливо. Поздоровался и сказал примерно следующее: «Я заслуженный учитель (не было у него такого звания), имею на иждивении малолетнего внука (мне как раз исполнилось семнадцать) и я не выйду из этого кабинета без ключей от квартиры. Ах, да! Скоро здесь будут журналисты. Пусть народ полюбуется на власть имущих!» Потом сел на стул и замолчал.
Журналисты и правда приехали, с местного мало известного телеканала. Не думаю, что мэр всерьёз испугался. Наверняка ему просто надоели вопли тёти Лены и молчаливый протест деда иои просто решил перестраховаться. Так или иначе, но квартиру мы получили, одну на две семьи. В пятиэтажке. Угловую. На первом этаже.
- И на том спасибо - сказал привыкший к спартанскому образу жизни дед.
- Здорово! Останемся вместе жить! - обрадовалась Надя.

Я расстроился: теперь мне от неё до конца жизни не избавиться, а тётя Лена совсем раскисла.
- Надо было нам с вами, Константин Георгиевич, фиктивный брак заключить, - вздохнула она. - Тогда бы вместо двушки трёшку бы дали на двух разнополых детей.
Дед бросил на неё гневный взгляд, и тётя Лена сразу сникла.

- Меня бомбит, - заявила Надя, впервые переступив порог нашего нового жилища.
- Тебя что делает? - не понял я.
- Бомбит. Трясёт то есть, словно внутри маленькие бомбочки взрываются. Элементарных слов не знаешь, что ли?
Тут я осознал, что действительно не знаю и не понимаю многих слов и выражений, что сам выражаюсь как старик, потому что живу со стариком, и мир мой ограничен. Меня бесило всё -  хорошая погода, прогуливающиеся парочки, поющие под окном птицы. Я стал моралистом, критикуя целующихся средь бела дня влюблённых. На самом же деле я им жутко завидовал. Внутри пылал огонь, буйство которого я усмирял, уединившись в ванной, каждый раз чувствуя себя виноватым.
В то же самое время я готовился к поступлению в институт. Я выбрал медицинский только потому, что он первым пришёл мне на ум. Врачом мечтала стать Таня, а я как бы осуществлял мечту сестры. К тому же мне хотелось сложной и долгой поглощающей время учёбы. Хотелось уважения и удовлетворения от того, что занимаюсь действительно важным делом. Эгоист, тогда я не задумывался о том, что смогу спасать жизни. Прав был Голиков — я думал только о себе.

Как-то раз я решил, что отыскал наконец отдушину, выход на поверхность из скучного жизненного болота. Я встретил Аглаю. Впервые я увидел её на площади у администрации. Она стояла на скамейке и громко читала стихи. В первый момент меня удивила не её смелость, а то, что прежде чем забраться на свой условный постамент, девушка разулась. Вот тогда я и влюбился. Не как в девушку, а как в человека. Меня поразила её правильная необычность и раскованность. Всё то, чем мне так страстно хотелось обладать, но взрастить в себе не мог, как ни старался. Меня привлекли её стихи, хотя мне всегда казалось, что поэзия любит тишину и читать её нужно тихо со спокойным чувством, а у Аглаи энергия била через край. Она размахивала руками, приподнимаясь на цыпочках, словно желая улететь ввысь далеко-далеко.

С тех пор я стал часто встречать её на улицах города, иногда одну, иногда в компании других поэтов. Прогуливаясь, они могли остановиться в любом месте, отыскать возвышение и наачть декламировать. Не всегда стихи были их собственными. Я узнал строки Есенина и Мандельштама, Цветаевой и Ахматовой. На них смотрели удивленно. Одни вертели пальцем у виска. Другие останавливались. Часто раздавались неуверенные аплодисменты. Я аплодировал до боли в ладонях. Меня в этих людях восхищало абсолютно всё, но подойти и познакомиться я боялся, потому что не знал, как это сделать. Однажды меня заметили.
- Тебе нравятся наши стихи? - прямо спросила Аглая, подходя ко мне. - Приходи вечером.
И назвала адрес. Вот так без особых церемоний я стал частью их сообщества, которое и сообществом никаким не являлось и названия никакого не имело.
- Каждый из нас — самостоятельная личность, - объяснял мне Игорь. - Мы не толпа и не стремимся сбиться в стадо, где один вынужден подчиняться большинству.
Я-то как раз хотел влиться в толпу, но справедливо рассудил, что если Надя, не будучи верующей, таскается в свою церковь, то почему бы мне не пообщаться с этими ребятами даже если я не разделяю их взгляды.

Их было много. Они постоянно менялись. Кто-то приходил каждый вечер, кто-то реже, а кто-то появился лишь однажды. Постоянно в квартире обитали четверо: Олег, Игорь, Егор и Аглая. Формально жильё принадлежало родственнице Олега, которая наезжала иногда проверить состояние квартиры. Игорь — главный идеолог общества, которого как он утверждал не существовало — был его неформальным лидером. Скажи я ему о его лидерстве, как он непременно начал бы его отрицать, но я уверен, что в любой даже дружеской компании всегда есть ведущие и ведомые, те, кто командует и те, кто подчиняется командам. Аглая шепнула мне, что в их компании разрешено всё кроме наркотиков, потому что Игорь этого не любит.
- Запрещает? - усмехнулся я. - А как же свобода личности?
Аглая внимательно посмотрела мне в лицо, и я отвернулся.
- Нет, просто от них умерла его сестра Вера. Так что это просто уважение к чужим чувствам.
Я вздрогнул, потому что несколько раз замечал в комнате худую девушку с пустым взглядом. Неужели Веру? Бедный Игорь! Он так и не смог её отпустить.

Неуместным в компании смотрелся Егор. Похожий на большого медведя, он напоминал Никифора Ляписа-Трубецкого из «Двенадцати стульев». Но если тот все свои стихи писал о Гавриле, то Егор посвящал строки молодому парню по прозвищу Красный Лис.
- Стихи у него дрянные, - говорил Игорь. - Но сеть в них что-то новое, какая-то свежая  струя...
Мои стихи Игорь забраковал как устаревшие. Аглая взглянула на пару строк, сказала, чтобы я не обижался, что она за правду, и что у меня сплошные пони, какающие радугой. Я ответил, что никаких пони у меня нет. Аглая закатила глаза:
- Образно пони. Лютики-цветочки, небо-поля, родина-Россия... как для детей. Нужно жёстче писать, звать куда-то, обнажать...
- Глаголом жечь сердца людей? - усмехнулся я. Теперь не поняла Аглая.
- Каким ещё глаголом?
- Не забивай голову!
- Твои стихи очень похожи на классику, - пояснил Игорь.
- Это комплимент или... - я-то знал, что стихи плохие, меня только не устраивали причины, по которым их отвергали.
- Скорее или.
- Понятно. Значит, сбросить с парохода современности всех классиков и иже с ними?
- Интересно выражаешься. В монастыре жил? Если серьёзно, то нет. Они жили в своё время, творили и были органичны в своём времени. Сегодня всё по-другому, ритмы другие, задачи, цели.

Странно он говорил. Как будто раньше жизнь текла спокойно, и всех устраивала, а сейчас непременно нужно бороться, расталкивая других локтями. Спорить я не стал. Я не люблю спорить. Из-за этого Надя называет меня размазнёй, а сестра идиотиной. А я просто не хочу ругаться. Не то, чтобы я очень дорожил дружбой Игоря (а дружба ли это) и другими людьми. Мне не хотелось терять Аглаю. Ради неё я и таскался на квартиру, где все пили какую-то дрянь, курили вонючие сигареты и размышляли о вещах, о которых не имели ни малейшего представления.

Продолжение - http://www.proza.ru/2019/08/20/1512