Жизнь прожить Глава 2

          Деревня, в которой по воле случая оказалась Антонина Калина вместе со своим новорожденным сыном, называлась несколько загадочно - «Омута». Впрочем, в прямом смысле слова деревней сей населённый пункт можно было назвать лишь относительно: скорее это был пригород, или, как именовали в старину – слобода, слободка. Расположилась она по обе стороны трассы федерального значения, и имела за «спиной», как с той, так и с другой стороны, лесной массив, и даже не так чтобы широкую, но и не узенькую реку, которую обозвать речушкой ни у кого не повернулся бы язык. Если судить по густо разросшемуся по берегам ивняку да черёмушнику, то можно было смело сделать вывод о её более, чем почтенном возрасте, поскольку реки, подобно людям, проходят через те же самые циклы-этапы в своём существовании от зарождения до угасания. И, конечно же, абсолютно не случайно населённый пункт получил такое название. Тут и в топонимику не заглядывай – именно благодаря этому непосредственному соседству с Песчаной, которую почему-то в Омутах никто по имени не называл: река, да река…

          Деревня, благодаря своему расположению близ города, на предприятиях которого трудилось почти всё трудоспособное население Омутов, выглядела достаточно ухоженной с одинаковым штакетником в линию, огораживающим цветущие палисадники по лицевой стороне домов, радовала глаз. Дом Маргариты Петровны Старостиной, выложенный из красного кирпича на высоком фундаменте, задумывался на большую семью. Но судьба распорядилась иначе: сын погиб во время службы в армии, муж ушёл почти следом – после сороковин по сыну… сердце не вынесло страшной утраты. А дочь… Дочь забыла про мать, погнавшись за собственным счастьем. Впрочем, не вспоминала о ней и Маргарита, во всяком случае немедленно прекращала разговор, если вдруг кому-то из односельчан вздумалось проявить на этот счёт излишнее любопытство. Вот так и получилось, что на старости лет она осталась одна, как перст. Пока работала, одиночества как такового не чувствовала, сутками пропадая в роддоме. Но последние уже несколько лет стала вдруг ловить на себе косые недовольные взгляды, всё больше возникало причин для проявления недовольства прежде, казалось, лояльных и дружески расположенных к ней коллег, а после жалобы одной из них туда, «наверх», решение пришло само собой: пора уходить, пора освобождать место под солнышком… Как оказалось, в родном коллективе никому нет дела до того, что она ещё полна сил, что накопленный опыт настолько уникален, что хоть пиши учебники или пособия… Нет, её не торопили, не выталкивали в спину, не выгоняли… да и кто бы осмелился? Но и никто не бросился уговаривать передумать, остаться поработать ещё, что красноречиво говорило само за себя и она, как человек далеко не глупый, сумела сделать правильный вывод. Однако, принимая подарки и выслушивая напутственные речи медоточивых коллег, еле сдерживала душившие рыдания… И вдруг эта девочка – Калина! Интересная фамилия… Явно не из местных. Глупенькая, она вдруг решила, что ей оказывают услугу, а на самом деле всё было совсем наоборот: именно с её согласием принять предложение наполнить этот склеп (так отзывалась Маргарита о своём доме) песней Жизни, вновь появился смысл в оставшихся годах у одинокой, никому больше не интересной старухи…

          А вот теперь дом осиротел ещё раз, поскольку уже и новая жиличка осталась в нём одна, прожив двадцать лет(!) с Петровной, что называется «душа в душу». Вот же подгадала та своим уходом, словно нарочно, словно дождавшись письма от Тимки. И он тоже хорош… Сказал, останусь на Балтике, и остался! В кого только такой упрямый уродился? И вдруг, словно наяву, голос Риты Петровны:

          - В тебя, золотце моё! В тебя, конечно! Тут и к гадалке не ходи – копия маменьки  своей! Ведь ты же до сих пор не Антонина, ты же самый что ни на есть Антошка без гармошки! Сколь раз-то я тебе говорила: выходи за кого нито замуж! Не послушала? Вот и живи теперь одна…

          - Ой, Риточка Петровна! – уже перестав сдерживаться, заголосила Тоня – Да, на кого ж ты меня оставила? Да, как же я теперь жить-то буду? – и вдруг в сенях чётко различила чьи-то шаркающие шаги… - Я, что, после поминок дверь не закрыла, что ли?

          Дрожащей от внезапно сильного страха рукой нащупала халат и, накинув его поверх ночнушки, распахнула дверь в тёмные сени:

          - Кто здесь? Никого… Показалось, что ли?

          - Нет, Тонюшка, не показалось – я это! – раздался какой-то на себя не похожий голос соседа, деда Игната.

          - Дед, ты на часы глядел? У тебя, что, из них кукушка в лес улетела? Ты как вошёл? Чего припёрся ни свет-ни заря? Похмелиться, что ли?

          - Нальёшь – выпью… А только зачем ты так со мной? Зря… А вошёл... ключ у меня есть, принёс отдать за ненадобностью теперь... - и протянул ключ от входной двери, она машинально взяла.

          - Что – зря? Вот, о чём ты сейчас? – заметно раздражаясь и в то же время вздохнув с облегчением, спросила Тоня, ставя перед ним на лавку тарелку с остатками холодца и стопку водки – Сам вчера свои силы не рассчитал, а я виновата, выходит дело? А нет бы подумать, что мне сейчас вообще ни до чего и не до кого… Ведь она мне роднее матери была! Эх, дед…

          - Заладила: дед, дед… А того не знаешь, что могла бы давным-давно и отцом называть!

          - Чего-о-о?! – аж присела на корточки Антонина, попытавшись заглянуть ему в лицо, но тот, ещё ниже опустив голову, продолжил:

          - А того… Эх, Тошка, ты Тошка… И ничего-то ты про нас с Риткой не знаешь…

          - И знать не хочу! Похмеляйся давай, да и двигай восвояси – мне и без тебя есть чем заняться.

          - Опять, небось, на русалочье озеро побежишь?

          - Вы только посмотрите на него! – всплеснула руками Антонина – И всё-то ему известно, и всё-то он про меня знает! Откуда только, понять не могу. А хотя бы и так, что с того?

          - Ничего… Дело твоё, конечно… Кто мы такие, чтобы вам указывать? Одначе и к нам  прислушаться не мешало бы! Не частила бы ты с его посещением – нехорошее то место, тёмных сил… Нет бы, как все, на речку…

          Не верившая ни в какую чертовщину, молодая женщина расхохоталась, пропустив мимо ушей слова про речку:

          - Русалки, что ли, меня там защекочут?

          - Смейся, смейся пока смешно, но опосля не говори, что тебя не предупреждали! – пробормотал, почему-то смутившись, тот и, жутко сморщившись, лихо опрокинул  в себя стопарь с водкой, зашамкал давно беззубым ртом, для которого и мягкий холодец казался чуть ли не сухой коркой. А через минуту и вовсе – взял, да и уснул…

          - Нет, ну это же… - растерянно прошептала Тоня – И что мне прикажете с ним делать? Дед Игнат! – легонько потрясла она его за плечо – Давай-ка я тебя на диванчик уложу, а? Поднимайся, поднимайся! – уговаривала она, словно малое дитя вдруг сомлевшего, обмякшего старика, помогая ему осилить несколько шагов до старенького дивана у дальней стены сеней, на котором так любила спать по летнему времени бывшая хозяйка дома, говоря, что в спальне ей душно.

          - Ну, ладно, отдыхай, а я пока всё же сбегаю на озеро. Скоренько: одна нога там, а другая уже здесь. – продолжала приговаривать Тоня больше самой себе, поскольку дед крепко и безмятежно спал.

          А Антонина сняла ночнушку и вновь накинула на себя халатик прямо так, на голое тело, поскольку знала, что там, на Русалочьем, по причине столь раннего часа вряд ли окажется хоть одна живая душа, кроме её собственной, а потому и с купальником заморачиваться не за чем – иди потом обратно в мокром белье… Тут дед был прав – туда мало кто из местных заглядывал, а если и ходили, то больше за подосиновиками в конце августа, в сентябре. Само озеро лежало как бы в котловине с пологими берегами, густо поросшими осинами с редким вкраплением плакучих красавиц-берёз, кудри которых так низко спускались к земле, что «нырнув» под них, можно было запросто остаться незамеченным даже для тех, кто стоял всего в нескольких шагах! Сама она обнаружила его уже на следующее лето, как тут появилась. Сколько здесь было выплакано ею слёз, сколько высказано жалоб – об этом знают только небо, осинник (тогда ещё слабенькие сероватого цвета прутики с вечно испуганно трепещущими листочками, которым она, Тоня, в особо засушливое лето не давала погибнуть – поливала водой из озера), да сам водоём, с плавно уходящим в глубину дном. Озеро-подружка, место медитации и принятия важных решений.

          Быстро пробежав собственный сад-огород и метров сто росного, сплошь заросшего полевыми цветами среди разнотравья луга перед лесом, Тоня, не сбавляя шага, устремилась туда, под его зелёные своды, словно ощущая внутри себя настойчивый зов, противостоять которому даже не возникало желания. Проснувшийся лес сопровождал раннюю гостью приветливым пением невидимых глазу птиц, шёпотом листвы и особым ароматом, переполнившим всё пространство от подножий деревьев до их самых высоких макушек: неповторимым запахом преющей листвы, грибов, спелой земляники и пряных трав. Две недели, что она здесь не была, уже казались просто нестерпимо растянутыми до размеров целого месяца, если не больше! Внезапная немощь Риты Петровны, пролежавшей всего-то три дня, перед тем, как навсегда оставить земную юдоль, похороны, вчерашние поминки… Боль, горечь, растерянность и беспомощность, обречённость. Ну, и что с того, что ей, Антонине, давно не шестнадцать и даже не двадцать шесть, а тридцать шесть, что она вот уже почти десяток годков, как стала хозяйкой магазина, в котором когда-то начинала работать рядовым продавцом? Что с того, что её взрослый сын, расправив крылья, улетел так далеко от дома и собирается там, на чужбине, вить своё собственное гнездо? В данный момент всё это не имело никакого значения и отступило на второй план перед бессердечной реальностью сиротства, переполнив всю её сущность и не позволяя думать больше ни о чём, как только о том, что её земного Ангела-хранителя, Риты Петровны, уже никогда не будет рядом… Разум отказывался верить, отказывался принимать, отказывался смиряться… А поговорить так, чтобы «по душам», по большому счёту, ей было не с кем: подруг-друзей не имела, всю жизнь сохраняя дистанцию «вытянутой руки». И вот только это озеро, куда она сейчас так стремилась всем сердцем и с наиболее возможной для ног скоростью!

          Но, вот и оно… Ни ветерка, ни малейшей ряби. Чуть заметная и уже исчезающая дымка ночного покрывала-тумана, словно приоткрывала осмысленно-недоумённый взгляд живого существа с застывшим в нём упрёком: «Почему тебя так долго не было? Я скучало…»

          - Прости, моя хорошая! – шептала Тоня, сбегая по пологому склону к самой воде, обращаясь к озеру, как к подруге – Прости, я не могла… Сейчас я всё тебе расскажу! – и, повесив халатик на одну из ветвей склонившейся ивы, ступила в его ласкающую обнажённое тело прохладу. Не прерывая безмолвного диалога, Тоня недолго побарахтавшись, поплавав, сейчас просто лежала на водной глади, широко раскинув руки и устремив взгляд огромных серых глаз в глубину безмятежного неба, на физическом уровне ощущая как уходит тревога, боль и ощущение вселенской вины за то, что смерть оказалась сильнее жизни… И вдруг, вспомнив о запертом в доме соседе, прошептала:

          - Ладно, Русалочка моя! Прости, но мне пора! – и легко поплыла к берегу.

          Рядом с веткой, на которой по-прежнему висел её халат, стоял, лениво прислонившись к стволу дерева, высокий красивый молодой мужчина в драных на коленях джинсах и в завязанной на пупке узлом рубахе в мелкую красноватого цвета клеточку, то ли напрочь лишённую пуговиц, то ли нарочно не застёгнутой ни на одну из них, что выставляло на показ мощную атлетически развитую грудь незнакомца, покрытую чёрными кольцами волос, под стать роскошной шевелюре головы. Тёмный, даже с каким-то сталистым блеском взгляд самым бесстыдным образом был устремлён на неё, на Тоню…

          - Так вот он какой! – промелькнуло у неё, сразу припомнившей восторженное щебетание Ольги, напарницы в магазине, дамы настолько часто и легко влюбляющейся во всех оказавших ей внимание мужчин, что она, Тоня, давно перестала вслушиваться в её оценочные высказывания на их счёт. Но в этот раз Ольга, похоже, не врала: внешность нового лесничего и в самом деле оказалась выше всяческих похвал! Но ей-то какое до него дело? Ужасный первый опыт общения с представителями противоположного пола навсегда отбил желание рассматривать их как объект собственных интересов. Если бы она была в данный момент в купальнике, или хотя бы просто в белье, вопросов выйти не возникло бы вовсе, но, как на грех Тоня была «вся в голом», а, между тем, выходить из воды было уже пора… Но, по всему, его сильно забавляла возникшая ситуация, хотя женщине она смешной не казалась вовсе.

          А тот стоял, задумчиво покусывая какую-то длинную травинку, и ждал… Чего? Её решения, конечно, поскольку безусловно имел возможность наблюдать «наряд» беспечно резвящейся в озере купальщицы ещё оттуда, сверху котловины… Но, странное дело, Тоню это как-то мало волновало – ей нечего было стыдиться. Она знала, что её тело было способно вызвать зависть (и вызывало!) и у записных красавиц, да и лицо тоже… Короче говоря, необходимость ношения паранджи отсутствовала полностью, но и тем не менее...

          - Что уставился? – излишне грубовато даже на свой взгляд нарушила она молчание – Ступай себе, куда шёл!

          - А в чём проблема-то, красавица? – лениво произнёс тот – Выходи! Я же тебе не запрещаю…

          - Ну, ты и нахал… - не сдержалась Антонина – Не запрещает он! Ещё не родился тот, кто посмел бы ставить мне запреты!

          - Вот и тем более! – продолжал тот нагло рассматривать её в упор – Выходи, русалочка, выходи…

          Понимая, что он просто так не сдастся, она вдруг в порыве какой-то вовсе ей не свойственной бесшабашности, спросила:

          - Ослепнуть не боишься? Смотри, сам напросился! – и резко поднявшись, ступила прямо перед ним на берег, поросший гусиной травкой…