Посвящение отцу Ольги Аросевой 35

                ПРОЖИВШАЯ ДВАЖДЫ

                Книга, посвящённая отцу.
           Автор Ольга Аросева.

 Ольга Александровна Аросева(1925-2013), советская и российская актриса
театра и кино. Народная артистка РСФСР.

Продолжение 34
Продолжение 33 http://www.proza.ru/2019/08/04/782

         «31 июля
 Письмо т. Ворошилову.
«Дорогой Климент Ефремович, в этом письме нет ни тени прикрас или неискренности. Думаю, у каждого человека наступает когда-нибудь потребность высказаться о своём наболевшем в работе и жизни очень правдиво кому-нибудь, кого особенно человек уважает. С твоей стороны, и только с твоей, я встречал всегда глубокое понимание и, что главное, разумную человеческую доброту. Это не только моё личное впечатление, а всех тех, кто прямо, да даже и тех, кто косвенно соприкасался с тобой. Поэтому привязанность к тебе народа и моя проникнута особой глубокой личной симпатией. Вследствие этого мне и легко, и одновременно нелегко обращаться к тебе. Легко потому, что знаю – каждое моё слово упадёт на добрую почву, встретит добрую волю с твоей стороны, а нелегко потому, что такие обращения к такому человеку делаются лишь раз в жизни.
Существо моего дела в том, что я хочу много и хорошо работать для торжества наших идей».

                Тетрадь № 6

 Вследствие сложных исторических обстоятельств жизнь в нашей стране стала такой, что 90 % душевных движений и переживаний люди загоняют внутрь и не решаются в полной мере откровенно беседовать даже сами с собой (между прочим, этим объясняется мой дневник, как и дневники многих). Только очень маленький участочек души каждого доступен всеобщему обозрению и проверке. Огромные души загнаны внутрь, посажены или на цепь, или во внутреннюю тюрьму, и только очень немногие осмеливаются в тиши вечеров и ночей скапливаться чернильными капельками на концах перьев и вырисовываться в слова на страницах дневников. Поэтому только такие дневники, а не внешнее бряцание могут рассказать о настоящих переживаниях человека.

                3 августа
 Вечер, 20.30. Из города после страшной спешки на работе выехал в 17.15. Со мной Лацис*. Он в Барвихе, я за Барвихой, поэтому по пути. Довёз его до самой дачи. Полюбовался его цветником и фруктовым садом. И только было сел в автомобиль, чтоб ехать дальше, покрышка дала трещину. Шофёр снял старое и надел новое колесо. Однако мы едва проехали деревню Барвиху, как и эта новая покрышка с шипением «спустила». Одиноко остановились на дороге. Спросили у прохожих, где ближе телефон. Шофер побежал туда, я остался. Одна машина проехала, другая. Вдруг какой-то фордик сдерживает ход. Шофёр узнает меня и предлагает довезти до «Сосен». Рядом с ним дама. Она тоже разрешила. Я перенёс вещи. Оставил записку шофёру – и в путь на добром фордике.

 Чтобы увидеть Митю, попросил шофёра перебраться паромом в Уборы. Только съехали с парома, застряли в зыбучем песке. Начали разгребать колёса и подстилать доски. Минут через сорок выбрались из песка.
Я доехал до нашего домика, но ни Мити, ни няни не застал. Оставил им продукты и поехал дальше, в «Сосны». В липовом парке увидел Митю. Он, такой милый, такой прелестный, направился ко мне. Немного смутился, что машина чужая. Я его взял к себе на руки, но долго задерживаться не мог. Когда спустил с рук, он заплакал, очень трогательно. Так с плачущим лицом он и запечатлелся в моей памяти. Эти строки, всё, что я записал о моей поездке, навеяно грустью, трогательной грустью моего единственного и милого сына.

                7 августа
 Сегодня заново переписал своё послание т. Сталину и отправил. Вот оно:
«Дорогой Иосиф Виссарионович, я недавно вернулся из-за границы и считаю своей обязанностью сообщить Вам некоторые наблюдения относительно нашей культурной связи с заграницей. Кого наша культурная связь обслуживает? И как обслуживает? Первое впечатление от Европы (я не беру Германии, где не был) – это всё растущая растерянность, необеспеченность, неустойчивость мнений и симпатий и страх перед грядущей войной.
Пропаганда мира (как было на Брюссельском конгрессе) получает широкий и глубокий резонанс. В массах народного фронта отношение к нам двойственное – с одной стороны, верят, что от нас идёт защита мира, с другой – нас боятся и НЕ ЗНАЮТ. Нас не знают часто до смешного, до анекдота. Что делает наша культурная связь, чтобы охватить широкие массы мелких буржуа, мелкого чиновничества, беспартийных рабочих и служащих?

 У нашей культурной связи нет прямого, точно намеченного объекта обслуживания. Чтобы его иметь, надо его изучать и знать. У нашей культурной связи для этого нет ещё настоящего аппарата. У неё есть некоторые связи с писателями, журналами, газетами, но вся огромная масса, боящаяся фашизма и войны, остаётся, в общем, без обслуживания.
Этого нельзя сказать про фашизм. Фашисты ведут в Европе широкую и умелую пропаганду – через газеты, кино, кинохронику, путём ложных слухов, подкупа, устрашения и пр. Например: испанские события демонстрируются во всех кино Европы немецкой кинохроникой, разумеется, со стороны Франко, республиканцы в надписях именуются „коммунистическими бандами“ и т. д.

 В Париже „Международная книга“ ведёт вот уже четыре месяца переговоры с самым крупным издательством и контрагентством „Ашетт“ о публикации и распространении наших книг на французском языке. Но переговоры до сих пор упираются в торговлю вокруг суммы в двадцать пять тысяч франков и в результате этой волокиты помещение, присмотренное в центре Парижа для книжной лавки и художественных выставок, ушло от нас, и перед парижской выставкой вряд ли мы найдём теперь импозантное помещение для книжных и художественных выставок, К тому же волокита с издательством „Ашетт“ кончится, очевидно, тем, что мы потеряем крупного издателя и контрагента. В Париже плохо знают нашу советскую литературу. Вам покажут список книг, переведенных советских авторов, но всё это было уже давно и, кроме того, книги издавались маленькими издательствами и с ничтожными тиражами.
В Париже знают, пожалуй, „Голый год“ Пильняка, немного Шолохова, Ильина.

 В Лондоне немного лучше с изданием нашей художественной литературы, т. к. там есть „левый“ довольно крупный издатель (кстати, он сейчас под ударом правой печати), да и вообще в Англии больше читают художественную литературу.
В Чехословакии переводят и печатают, что попадётся, о чём узнают в нашем полпредстве, но всё это – неорганизованный самотёк.
А между тем в Европе непочатый край работы на культурном фронте. Интерес к СССР чрезвычайный.
И главным образом – интерес и любопытство к нашей повседневной жизни. Мне часто приходилось слышать: „Мы знаем и верим, что у вас мощная промышленность и мощное сельское хозяйство. Но нас интересует сейчас, как вы живёте, кто вы такие, каков облик советского человека, моральный и бытовой. Мы не хотим верить фашистским россказням о вас, но вы сами ничего не делаете, чтобы удовлетворить наш интерес, чтобы узнать вас поближе“.

 Иосиф Виссарионович, я позволяю себе внести некоторые предложения:
1. Собрать вокруг ВОКСа учёных, художников, музыкантов, писателей (может быть, это – коллегия).
2. Связать тесным контактом с ВОКСом „Международную книгу“, чтобы работа её стала непосредственно близка всем работающим в области культуры и искусства.
3. Создать в Париже, Лондоне, Чехословакии представительства из людей, не объединённых, хотя бы территориально, с полпредством и торгпредством, чтобы лишить их характера официальности.
4. Организовать в Париже художественный литературный журнал на французском языке, доступный по цене широким массам. „СССР на стройке“ стоит в Париже четырнадцать франков, тогда как самый дорогой роскошный буржуазный журнал стоит пять франков. Кроме того, размер его так велик, что рабочие стесняются его проносить на заводы. То же относится и к непомерно дорогим ценам на наши русские книги и издания. Калькуляция „Международной книги“ – недальновидная калькуляция.

 5. Создать в Париже, Лондоне, Праге постоянные центры художественной пропаганды (лекции, доклады). Может быть, эти центры должны быть институтами по изучению культуры и языка СССР, по примеру французского института в Праге.
6. Обратить особенное внимание на нашу кинохронику и на её широкие возможности показа нашей страны.
7. Обратить ОСОБЕННОЕ ВНИМАНИЕ на наше культурно-художественное представительство на Парижской выставке.

Для Парижской выставки я вношу предложения:
А. Немедленно приступить к подбору художественных антологий и романов советской литературы для перевода на французский язык и изданию. Если мы опубликуем к парижской выставке хотя бы десяток хороших книг на французском языке, это будет уже большое дело.
Б. Подготовить для выставки салон советской графики (которая у нас несравненно выше, чем за границей), плакатов, живописи и скульптуры.
В. Показать кроме великорусской украинскую, грузинскую оперы и еврейский театр.
Г. Показать народное творчество СССР – песни, пляски, народных поэтов.
Д. С особенным вниманием и размахом подобрать отдел о воспитании ребёнка. Не засушить диаграммами. Дать макеты детских яслей, детских домов, пионерских лагерей. Собрать со всей страны выставку детского творчества: рисунков, игрушек, техники, детских журналов и прочего.
Простите, дорогой Иосиф Виссарионович, что я затрудняю Ваше внимание письмом, но я не мог не сообщить Вам то, что думаю обо всём этом.
С глубоким уважением Москва».

 Видел сегодня Бык. Осунулась. В её семье двое арестованы. Она смотрит на мир уже непонимающими глазами. У неё выражение другой женщины.
Телефонировал Ежову. Не принимает.
Телефонировал Ив. Ив. Мирошникову*2 о разрешении жене быть ещё несколько дней в доме отдыха – отказал. Говорит, что ему запретил Чубарь. Секретарь же Чубаря говорил мне, что тот отдал на решение Ив. Ив-чу. Кто врёт? Ширвиндт*3 болтал, что аресты теперь с разрешения прокурора и что в тюрьмах сидят только под следствием, а потом – на принудительные работы. Предположение – большое строительство.
За всей этой ежедневной сутолокой, однообразной и неинтересной, меня донимает мысль, что такое смерть и что такое сознание людей. Как-то жутко, что Горький уже не живёт. Буду заниматься этой проблемой, мыслить ведь можно везде и при всех обстоятельствах. Мысль – самый интимный друг.

                10 августа
 Вечер. Только что вернулись с прогулки. Смотрели, как падают звёзды и горит чья-то изба в соседней деревне большим пламенем. Получил от дочерей, Лены и Оли, письмо из Крыма. Много любви и ко мне, и к их собственной пробуждающейся жизни, и к их брату Мите.
В городе видел, как летел над Москвой аппарат Чкалова АНТ-2, сопровождаемый небольшими эскадрильями.
Неприятный разговор со швейцаркой (няней Мити). Пришлось ей отказать и отправить её домой. Долго говорили с архитектором о плане постройки дачи, торговались. Архитектор и инженер – маклачат.

 В ЦК, когда был у Анчарова*4, встретил драматурга Афиногенова. Он пишет пьесу об окт[ябрьском] перевороте. Радек говорил ему, что я до жути точно копирую голос Ленина, Афиногенов просит, чтоб я инструктировал Художественный театр (артистов). Хорошо. А не начать ли играть самому?
По должности – неприятности с перемещениями людей.
Вчера был вечерний приём у меня: негр, депутат-англичанин, его друг художник.
                13 августа
Вечер. Гера возмущается, что я пишу. Не переставая, укоряет меня, а мне нужно, необходимо писать. Строки эти – моя лаборатория мысли.
Мысль всех моих мыслей – это мысль о смерти. Она диктует мне мои дневниковые записи. Она творит рассказы, романы. Она – госпожа моих дум. Мне хочется проникнуть в тайну небытия. Сознание моё долговечнее тела. Оно борется за то, чтоб тело возвысить до себя. А вместо большой мыслительной работы – у меня какая-то «вермишель» мелких и ненужных дел. Как жаль мне мою собственную жизнь!
Не знаю, много ли осталось мне, но со всей энергией я решил порвать с такой жизнью. Теперь жду, что ответит мне Сталин и как поможет Клим. Письмо к Сталину я отправил, в адрес Вячи тоже. Боюсь, что это его рассердит. А что мне было делать? Время, в которое мы живём, исключительно жуткое. Никто никому не верит и даже самый принцип необходимости доверия пошатнулся. Доверие пытаются заменить деляческой ловкостью. Все друг друга боятся, все смотрят исподлобья. О главном не говорят.
Английский юрист Притт написал мне письмо – просится осмотреть тюрьмы. Он знает, что за последнее время произошло много арестов.

              16 августа
 Дорогой с дачи до Москвы думал, как излить, написать, изобразить все те сложные думы и переживания, которые по павловскому закону условных рефлексов возникают и живут в моём внутреннем мире.
Правда, что расстояние от мысли до слова велико, но слова бывают двух родов: писаные и высказанные.
У некоторых людей расстояние между мыслью и высказываемым словом больше, чем между мыслью и написанным. У других – наоборот, у третьих – одинаково далеко или одинаково близко (но никогда не равно нулю, следовательно, никогда слово не совпадает с мыслью, а тем более с переживанием). Однако мы стремимся выразить мысль словом.

 У меня, кажется, расстояние между мыслью и высказанным словом меньше, чем между мыслью и писаным словом, поэтому я устно точнее передаю свои думы, чем письменно. Часто ощущаю и даже вроде бы слышу, как слагается во мне какой-либо образ, но воспроизвести его страшно трудно.
На моих глазах история сделала большие зигзаги. Революционеры стали реакционерами. Меня иногда бросает в жар от желания дать картину такого падения. И в мыслях получается захватывающая картина, как у Достоевского, но на бумаге трудно изложить.

                22 августа
 19, 20, 21 и сегодня всё время под впечатлением дела Каменева, Зиновьева и других. В русском революционном движении наряду с чистейшими идеалистами были всегда бесы. Дегаев*5 – бес, Нечаев*6 – бес, Малиновский*7 – бес, Богров*8 – бес. Каменев, Зиновьев, Троцкий – бесы. У них больная мораль.
У них дыра как раз в том месте, где должен быть моральный стержень. Политика не есть этика. Но каждый политик имеет и должен иметь моральные принципы. У «бесов» их нет, у них одни лишь политические.

 Третьего дня отправил письмо Кагановичу – о доверии, о помощи выехать за границу. Вот оно:
«Наркому путей сообщения СССР товарищу Кагановичу Л. М.
Дорогой Лазарь Моисеевич, прими благосклонно мой скромный дар, мою брошюру об Октябре. Большой книги для представления тебе пока не имею. Как буду иметь издание большого недавно написанного мной романа – от всей души презентую. А сейчас и в малой брошюре заключено большое к тебе уважение.
Дорогой Лазарь Моисеевич, если бы ты мог уделить малую толику времени для меня. Жизнь и работа моя сейчас проходит очень узким местом.

 Позволю тебе сказать в двух словах, в чём дело. За последний год здоровье моей жены до такой степени ухудшилось, что если бы ты теперь её увидал, не узнал бы. Главный её недуг – сердце. В свои 26 лет она не может много ходить, не может подняться по лестнице и т. д. Каждый день сердечные перебои. Еще зимой проф. Кончаловский предписал ей лечение в Мариенбаде. Тогда я ехал в Париж и обратился с просьбой в ЦК разрешить ей БЕЗВАЛЮТНЫЙ выезд. Ответ мне передали уже в Париже, ответ – ОТРИЦАТЕЛЬНЫЙ. Между тем моим коллегам по Парижской работе Бухарину, Адоратскому и Тихомирнову РАЗРЕШИЛИ выписать своих жён. Я трижды повторял ходатайство и трижды отказали. Нужны ли какие-либо аргументы и слова тебе, чтобы обрисовать моральное состояние моё как старого большевика.

 По возвращении в Москву я запросил ЦК, в чём дело, может быть, я или жена сделали ошибку, прошу разъяснить, я исправлю. Мне ответили, что моя просьба останется без ответа. Легко представить себе после этого моё и моей жены моральное состояние, а вслед за тем и состояние в семье вообще, особенно приняв во внимание, что у меня взрослые дочери. Если я сделал ошибку (или жена), скажите, объясните, но нельзя оставлять дело в каком-то тумане. Обо всем этом вот так же, как тебе, я недавно написал Иосифу Виссарионовичу.

 Положение жены стало настолько тревожным, что ей требуется немедленная помощь. Недавно в Доме отдыха „Сосны“ с ней случился большой обморок и она сильно разбилась.
У меня участились и удлинились сердечные припадки. Если этак пойдёт, я скоро стану инвалидом и принуждён буду прекратить всякую работу. Доктора, присутствовавшие при моих припадках, дали категорическое заключение о необходимости и мне выехать для лечения.
Заключение их я тоже отправил в ЦК. Ответа не имею.
У тебя вполне законно может шевельнуться мысль, что вот, дескать, как „организованно“ оба враз захворали. Это выглядит, действительно, „организованно“, но это, к сожалению, так. И понятно почему: недоверие нас обоих ранило. Но жене во сто крат больнее, потому что её лишили возможности видеть отца и мать.

 Дорогой и чуткий Лазарь Моисеевич, я буду ставить вопрос о разрешении мне и ей (с двухлетним сыном) выехать на полтора месяца за границу. При этом мне необходимо выехать не только для лечения, но и потому, что я не могу отпустить жену одну с ребёнком в таком беспомощном состоянии. Валюту буду просить только на себя. Всё это я написал тебе с максимальной откровенностью и предаю на твоё суждение. Если найдёшь возможным и целесообразным, помоги. Искренне уважающий тебя и преданный».

* М. И. Лацис – советский государственный и партийный деятель, работал в органах ВЧК.
*2 И. И. Мирошников – третий управделами Совнаркома.
*3 С. Л. Ширвиндт – инспектор погранвойск НКВД СССР.
*4 Зам. зав. отделом ЦК.
*5 С. П. Дегаев – народоволец, стал провокатором. Эмигрировал в США.
*6 С. Г. Нечаев – провокатор, приговорён к двадцати годам каторги, умер в заключении.
*7 Р. В. Малиновский – член ЦК РСДРП, стал провокатором. Расстрелян.
*8 Д. Г. Богров – анархист, убийца П. А. Столыпина. Приговорён к смертной казни.

 Продолжение в следующей публикации.