Еще одна пляжная история

               
                Самое посещаемое и любимое место -
                это пляж. И все, что вокруг меня               
                происходит, происходит, в основном,
                на пляже.
 


               
              Солнце играло с волнами, и те, убегая, накатывались на песчаный замок, стараясь не разрушить его. Оно играло с девочкой, построившей замок, и небрежно набросало светотени на его зубчатые башни.  Заглянуло в глаза моей собаки, и они, и без того рыжие, превратились в радужный янтарь. Солнце играло также с бокалами на высоких торжественных ножках, выставленных по случаю свадьбы. Это не была свадьба Двойры, сестры Бени Крика, но столы в кафе «Бамбуковая деревня» стояли плотными рядами, а к арочному входу разноцветным ручейком текли гости. Под аркой, с пожелтевшими свисающими опахалами пальм, топтался большой бородатый человек. Он был в кипе, улыбался, беспрерывно говорил и пожимал руки входящим. Рядом стояла украшенная лентами и цветами машина, - уже пустая. Между столами сновали тоненькие библейские красавицы в крошечных шортах и длинных черных фартуках с накладными оттопыренными карманами.  Они помогали гостям рассаживаться и раздавали меню.
         
               Мы с моим шерстистым другом возвращались с пляжа. Шли по дощатому настилу, мимо белых скатертей и нарядных гостей с одной стороны, и ветвистого душа с толкущимися под ним скользкими телами, – с другой.  Настил упирался в проезжую часть дороги, и нам предстояло пересечь ее. Она была забита машинами, на крышах которых громоздились лодки и велосипеды. Мы как раз протискивались – оба весьма весьма объемистые - сквозь узкую щель между машинами, добросовестно вытирая собою их бока, когда раздался голос.
       
               Она стояла на тротуаре, широко улыбалась и махала нам рукой. Редкие рыжие локоны трепетали на предзакатном ветру, открывая немолодое лицо. Судя по белым штанам и нарядной блузе, - шла на свадьбу. На ногах, для удобства, - резиновые тапочки. Мы остановились - «может что случилось» - и стали внимать  рыжей женщине.  Она подошла ближе и, сверкая крупными зубами, начала рассказывать о своем сыне. Рассказ подытожила словами: «Он очень любит собак, особенно вот таких, представительных и красивых», и протянула открытую ладонь – признак доброжелательности - в сторону моего слегка скисшего спутника. Затем попросила номер телефона, - «чтобы сын сфотографировал вашу собачку…» 
      
               Стоять было неудобно, машины ерзали и толкались. Чтобы  придать ускорение затянувшейся сцене, я быстро дорисовала в воображении ее сына. Он - фотограф, анималист, собирается сделать фотовыставку собак, и ему не хватает портрета массивного флегматичного  бульмастифа.  Скорее всего, придумывала я, выставка будет в нашем  клубе, и я увижу  его работы. Заглушая  визжание тормозов,  прокричала номер своего телефона. Моя
коммуникабельность воодушевила женщину, она подошла вплотную к уже чистым (наша работа) машинам и стала расспрашивать о соседях.
      
               В основном ее интересовало, есть ли у них собаки или нет…. Говорила она на английском с ивритским акцентом. Я начала тихонько ненавидеть эту женщину, а заодно и себя, за то, что стою, как истукан, и мучаю невинное застрявшее между машинами животное.  И тут, как и положено в таких случаях, зазвонил телефон. Я перевела поводок в положение между ног, расстегнула освободившейся рукой молнию рюкзака с привязанными к нему  кроссовками, и выловила запутавшийся в мокром купальнике телефон. Муж. Спрашивает куда я дела капусту, которую он хотел потушить на ужин. Я, громко, так чтобы рыжая слышала, объясняю, что капуста лежит в кладовке, на средней полке за пластмассовой коробкой. На русском языке, на нем, на родном.  Женщина перестала улыбаться и напряглась. На этом пляже приезжих русских не любят и даже побаиваются. Как впрочем, и я сама последнее время. Потому что хамоватые, бесцеремонные, неприветливые.
      
              Ну, и дальше… Декорации и действующие лица остаются те же, но дух самого действия резко меняется. Женщина, бросая «бай», уже на иврите добавляет - «Мой сын договорится с вами о времени, и возьмет совсем не дорого». 
            
              Сплющенные и взмокшие, мы, наконец-то, выдавливаемся на открытое пространство. Я шлепаю босиком по колючему асфальту и молча восхищаюсь отчаянной  материнской любовью. 
       
               «Сынок, - говорит женщина сыну за завтраком, - ты все равно целыми днями бьешь баклуши. А почему бы тебе не заняться делом, например, фотографией, и не заработать на этом? Вот, взять, хотя бы, собак. Фотогеничны, и возражать не будут. А хозяева станут заказывать их портреты, за деньги, разумеется».
      
               «Ну, как же, - отвечает ленивый сын, не умеющий зарабатывать деньги, - ну, кому это надо…? Такая техника сегодня, каждый может…. И снимок, и портрет, и даже футболку с портретом».  И такая безысходность в его голосе, что мама решительно говорит, - «Я найду желающих», - и начинает разрабатывать план…
      
                Вот такой, или немного другой, диалог вполне мог состояться между мамой и сыном незадолго до нашей встречи на пляже…
       
                Мы идем по аллее к дому. Мой бульмастиф воспрянул и энергично затрусил рядом. Замер звон бокалов, растворилась в густом воздухе музыка. Море перестало брыкаться и улеглось. Солнце покраснело и скукожилось.  Постепенно набирая мощь, вступает хор цикад. А мамы, у которых пуповина так и не развязалась со своими  сыновьями, в этот момент строят планы, - поддержать,  утешить, порадовать, подставить плечо, если надо – умереть. Чтобы он только был счастлив…