Тузик

   Я проснулся и не сразу узнал комнату, где была наша совместная с братом спальня. Сейчас же я лежал один, посредине кровати, в подушках и укрытый толстым ватным одеялом. Болело горло, глотать было, и трудно и больно.
За перегородкой, отделявшей нашу спальню от залы, разговаривали. Я слышал папин и мамин голоса.
   - Уже вторую неделю бредит, надо бы везти в район, – в голосе у мамы тревога и беспокойство.
   - Надо, знаю! Но как везти в такой мороз за 20 километров, окончательно застудим парня. И в колхозе вся техника встала. Мороз за 30...
   - А, может, на санях? Укутаем в тулуп. Лошадь у Степаныча быстро домчит до больницы.
   - Да, Иван Степанович сам уже предлагал, но дорога еще не пробита. Как расчистят, так сразу и поедем, - в голосе отца слышались нотки  озабоченности.
   Я пытаюсь сказать, что не надо меня никуда везти, а из горла вырываются только какие-то хрипы. Мама и папа уже рядом. Мама сразу прикладывает руку ко лбу.
   - У него температура спала, - говорит она, обращаясь к отцу.
   - Ну и напугал ты нас сынок, все бормотал что-то и звал Тузика.
   И тут я вспомнил, как пришел папа, очень сердитый на барыгу Ахмеда, который шил шапки из собачьих шкур и продавал их на базаре. Он для этого отстреливал бродячих и сдирал с них шкуры. И мы боялись, что он убьет и нашу собаку. Мы, это вся наша семья: я, папа с мамой, мой старший брат Юра и моя сестра Рая. Эту собаку еще щенком привез мой папа из Германии. Ему подарил его староста немецкого городка, в котором отец после окончания войны был комендантом. Щенок вырос и превратился в красивую немецкую овчарку. И хотя отец назвал щенка Тузиком, он оказался женского рода. Но все привыкли к этой кличке и продолжали так её называть.
   За все это время собака не знавала ни ошейника, ни цепи. Никогда не лаяла на прохожих и других собак. Чужого человека спокойно впускала в дом, но не выпускала без хозяина, хотя никто её этому не учил. Такой красивой и умной собаки не было во всем селе.
   Мама часто вспоминала, как Тузик спас меня однажды от жесточайшей простуды… Было мне тогда девять месяцев от роду. И я, тогда еще не ходячий, а только ползающий, выполз из дома во двор. Светило солнце, был месяц апрель.
   Жили мы тогда в бараке, выход из него был сразу на большой двор, где плотным ковром росла трава, состоявшая сплошь из лечебной ромашки.
   Мама рассказывала, как прибежала к ней на работу наша соседка и впопыхах поведала, что мальчик выполз во двор и уснул на земле, что старшие дети не доглядели, видимо, заигрались, а земля холодная и что она хотела его уже взять и отнести домой, но собака рычит и подойти не дает.
   Когда мама прибежала, то увидела такую картину. Тузик свернулся клубком на траве, а внутри этого клубка, посапывая, спал её ребенок.
   Когда же я уже начал ходить, держась за шерсть собаки, то  отец  восхищался разумностью Тузика, тем, что она идет туда, куда хочет ребенок,  шаг свой соизмеряет с его шагом, стоит и ждет когда тот останавливается и отдыхает.
   - Зачем ты выпустил её из сеней? - мама опять обращалась к отцу.
   - Как её удержишь-то, гон у них, - отвечал отец и тут же снова с досадой, - ну как он мог такую собаку!? Не прощу!
   Зимой мы играли с Тузиком. Запрягали его в  санки.  Брат Юра на коньках  лихо катался по льду речки, держась за веревку, привязанную к ошейнику собаки.  В морозные дни отец, разрешал ей ночевать дома на коврике у порога.
   Услышав, что я очнулся, Юра принес показать мне фигурки, которые он вырезал лобзиком. На одной из них я разглядел  собаку, запряженную в сани, а в санях голову маленького человека.
Потом подошла Рая и показала вышивку. На пяльцах виднелся контур собаки, а снизу были вышиты разноцветными нитками буквы «Т У З И К».
   Я опять вспомнил, как пришел отец, с порога ругаясь страшными матерными словами и сказал, что Тузика убили, что он лежит в одной куче с другими убитыми собаками. Вспомнил, как мы все трое стали быстро одеваться, как будто от этой скорости что-то зависело. Схватив пальто и шапку, я одел чьи-то большие валенки и поспешил за старшими. Торопясь и спотыкаясь, я набрал снега в валенки. Когда мы пришли на место и увидели ободранные сине-красные туши собак, у меня перехватило горло, стала бить дрожь, и я ничего не мог сказать. «Г-г-де Ту-уз-зи-ик?» -  стуча зубами и дрожа, повторял я снова и снова. Дома я слег и провалялся в беспамятстве  две недели. 
   С тех пор прошли годы, но до сих пор у меня наворачиваются слезы и саднит горло, когда вспоминаю я эту давнюю трагедию.