Шукины мемуары

                В Израиле каждую вторую дворняжку зовут Шуки.
                Кинолог  Дганит.               



 
 
              Меня тоже зовут Шуки и у меня длинное красивое тело. Лапы, правда, короткие, но крепкие и надежные.
         
              «У него мама - такса, а папа - так себе». Это хозяин так шутит обо мне.
              Свою настоящую маму я помню плохо…. Но об этом потом.
   
              Ну, и что, что не породистый?  Зато вон, какой я молодец,  и хозяйка об этом говорит: «Шуки у нас молодец,  ему уже 120 лет, а он ходит еще на море».  Правда, лапы болят, и на ступеньку трудно забраться…  Да, и не хочется от кухни далеко отходить. Можно упустить косточку . А может и нет… Но лучше не рисковать. Последнее время мне все чаще говорят «Иди, Шуки, на место, не крутись под ногами»! А разве я кручусь? Я общаюсь. На уровне ног. Я бы многое отдал за длинные ноги,  такие как у соседского  бульмастифа. С ним хозяйка общается лицом к лицу. Но я кое-что придумал... Когда хозяйка ложится на спину и поднимает ноги – йога называется, - я делаю то же самое. Наши головы тогда соприкасаются, и она с удивлением смотрит на меня, наверное, любуется моим изящным продолговатым профилем.  Затем, пока она стоит на плечах, я закатываюсь ей под спину - сам придумал – и прижимаюсь к ней. Тогда она почему-то говорит: «Пошел бы ты, пес, на свое место».
       
                Хозяин меня жалеет - говорит, что мы с ним похожи, - и спрашивает: «А что ему делать на своем месте»? И, когда однажды хозяйка сказала: «Мемуары писать», - я задумался.
    
                Слово красивое, и чуточку знакомое.  Тротуары, писсуары, ягуары… Нет, не то, во всяком случае, точно не ягуары. А может это такая разновидность косточки?  Но косточку не пишут, ее едят! А еще можно съесть догли, если они заправлены маслом, или кашу, если с мясом.  А на закуску яблоко. А может мемуары – это такое яблоко? Тогда было бы яблоары…
             
                Вообще, я свое место люблю. Оно в углу, на матрасике и пахнет кошками. Все хорошие вещи пахнут кошками. Я люблю кошек и не люблю собак, особенно больших. Иногда мне кажется, что я тоже кот, и тогда я ступаю медленно и мягко, хожу в кусты за малыми и большими делами, и потом тщательно зарываю их лапами. Мне нравится слово «Мемуары», - такое воркующее, нет, мурлыкающее, и пахнет точно как моя приемная мама.  Нас было четверо, и всех она мыла по очереди своим розовым язычком. Затем прижимала к пушистому животу и пела песенку. И песенка называлась, да, она так и называлась: ме-м-уа-р-р-р - ы. Мой брат и сестры вскоре стали подпевать, я тоже, но у меня не очень получалось.  Разве что только концовка:  а-р-р-р-р-ы.  Я и сейчас иногда говорю а-р-р-р-р-ы, но это не нравится маленькой белобрысой девочке, которая часто бывает у нас и пристает ко мне.    Вообще, маленьких девочек я тоже не люблю.  Мне кажется, они забрали у меня любимую игрушку в детстве. Я уже не помню какую, но мне крайне неприятно, когда хозяйка гладит белобрысые длинные лохмы, вместо того чтобы ласкать мою бархатную черную спинку. Как будто она любит ее больше, чем меня! И, потом, почему эта липучка на двух ногах, приходит именно тогда, когда хозяйка кладет еду в мою миску? И смотрит так, как будто ждет, что я ей отдам половину!
            
               Теперь о моем имени. Мое полное имя Иегошуа. Так меня с гордостью представляет хозяйка нашим гостям. Однажды одна гостья осталась и поселилась в комнате хозяина. Она согнала его на продавленный диван, а вместе с ним и меня, - я люблю иногда вздремнуть рядом на коврике.
   
               «Иегошуа», - как-то обратилась она ко мне вечером, - «мне твое имя что-то напоминает. Какая-то тайна есть в нем», - и повернулась к хозяйке. «В Старый город сегодня ездила, молилась у гроба господнего Иисуса нашего».  И тут хозяйка возьми и скажи ей, что я как раз и есть Иисус, только другой, то есть, имя мое такое.
         
                На следующий день женщина уехала. Она была сердита и хлопала дверьми, когда собирала чемоданы. И хорошо, что уехала. Во-первых, хозяйка достала давно закатившийся под диван мячик, и мы  играли. А потом, если бы женщина узнала еще об одном Шуки, - длинноногий (повезло ему!) дворняжка, живет на нашей улице, - у нее бы от горя разболелся живот. И вместо того, чтобы сердито хлопать дверьми и собирать чемоданы, она бы валялась в кровати с высунутым языком и сухим потрескавшимся носом.
         
                Я лежу на матрасике и между ножками стола наблюдаю, как хозяйка снует по кухне. Наверное, готовит мне обед. Чтобы преодолеть соблазн и не броситься ей на помощь, отворачиваю голову и через балконную дверь смотрю на небо. Там кружат голуби.  Они мурлыкают, в смысле, воркуют, и не смотрят в сторону моей миски.
   
                Я плотно сворачиваюсь клубочком, как меня учила мама, и начинаю мурлыкать. Почти получилось, правда, больше окончание, -
а-р-р-р-р–р-ы.  Жалко, что мама не может услышать, а то бы пор-р-р-радовалась бы. Х-р-р-р-р….