Отставка Бурцева

             - Меня зовут Ахат. Это по - русски - Сашка, все друзья меня так зовут. Когда я служил в Германии, все меня так звали...
 Его попутчик даже опустил на колени книжку, и согласно кивнул, улыбнулся облегчённо. Он заочно перевёл встречные вопросы в разряд риторических, и при возникновении таковых в большинстве случаев принимал индифферентный вид. Ахат не мог читать совершенно слабыми глазами, сетовал, что нет шахмат, и посему постоянно говорил,  на русском неловко, коверкая окончания смягчённых слов, как шваркаются кирпичи об землю, не долетев до своей цели.
         За окном мелькали ношеные шапки - деревья, вразнобой нанизанные зачем-то на невидимые провода, параллельные электрическим.
Ахат не унимался, подносил ручищами глянцевый журнал вплотную к глазам, разглядывая крупные буквы исповеди поп-дивы:
- А за что ей стыдно?
- Пила, гуляла, одна без родителей в Москве...
- Такой красавице - чего бы не погулять, - улыбался Ахат ребячески, перепрыгивая с мысли на мысль,
-А ты служил или нет?
Попутчик посуровел, отрицательно кивнул хмуро и слушал далее, заинтересованный донельзя.
- А дети? У меня сын институт закончил, а дочка - в школе.
Ахат не сводил с соседа маленьких голубых глаз на широком лице, да и с рыжим ёжиком волос вкруговую головы.
- Вот я попал на службу в Германию из своего села, служу год, прибывает пополнение. Мне говорят, там, вроде, твой земляк прибыл, иду - там мой одноклассник. Он рот разинул: из всех вариантов, из всех частей в Германии - в мою! Когда я дембельнулся, он пошутил: буду возвращаться, встретишь меня за деревней! Я и забыл. Занимаюсь своей стройкой, мотаюсь, подвозил меня знакомый водила домой, вижу - идёт солдат, тормозни, говорю. А это мой кореш возвращается. У меня сутки праздновал, к матери, говорит, не пошёл, ты же встретил, как обещал. 
       Нещадно дуло по ногам, и попутчик влез с ногами на постель, а Ахат водрузился наконец с ногами под себя, как будто получил разрешение, и эта поза так пришлась ему в пору, что он размеренно оглаживал колени руками, но и на полке чувствовался холод.
       Уютен и впору был столик между ними, два их стакана в подстаканниках мерно маршировали по светлому пятачку под стук колёс, и синхронно уткнулись в буртик:
- Раз-два...
       В страстно густеющем сумраке вагона настаивалось всем известное состояние оборотной стороны жизни,  пролетающей мимо окон светлой обманкой, и попутчику вздумалось бросить в пустоту негромко, как водилось, когда тебя всё равно услышат:
- Командира роты ко мне!  У тебя солдат мёрзнет...
А ещё в пустом вагоне надсадно кашлял старик. Попутчик двинулся в курительный тамбур, мимоходом обозрел рослого закутавшегося деда, банку мёда на столике, которым он лечился - безответственно бывает отпускать старость в дорогу в одиночку.
                - Ты знаешь, я понял, всё в этом мире не случайно. И мы с тобой не случайно встретились здесь...
Сосед кивал, ожидая и получая продолжение:
- Вот я был водилой, гонял грузы по всей стране. Вот скажи, приехали мы с другом однажды в Ленинград. Сдали груз, пошли в кафе (там жаркое вкусное), выпили, конечно, и поехали кататься на метро. Вышли на Васильевском, знаешь? Какой-то остров, метро закрылось, мы стоим, говорим на своём языке...
Сосед веселился: куда б вы делись посреди ночи в Питере с разведёнными мостами!
- И, представляешь, подходит женщина, услышала язык, - а вы, ребята, откуда?- Оказалось, она из соседней деревни, - ребята, пошли ко мне,- сидели, чай пили до утра. Я к ней потом ездил в Ленинград, та-а-акая подруга...
Ахат массировал интенсивно колени и на внимательный взгляд пояснил:
- Я в аварию попал. Приснился мне сон в августе, я тогда уже на фуре не работал, на строительном кране. Снится, что я за рулём в кабине, и летит навстречу Камаз со встречной полосы. И - удар... Я понять- то не  мог, вроде уже не езжу.
- В октябре вызывает меня хозяин, говорит, у меня - автокран, у тебя есть опыт. Садись. Я отказываюсь, он - под угрозой увольнения. Я сел. Тогда, в октябре, я болел, прописали уколы. В тот день прошёл с утра медосмотр, пошёл на укол. Медсестра говорит, закончились уколы, подымись на второй этаж, там тоже делают. Я там прождал, тоже - уколов нет. Я выехал на трассу, на объект. Гололёд и солнце, и, когда пошёл в горку, навстречу - Камаз. Как было в том сне, я сразу увидал. Я сбавил ход, свернул на обочину, припарковался, были у меня секунды. А Камаз гружёный несло прямо на меня. Меня потом из кабины вырезали. Если б я укол не ждал, а - потом на втором этаже, проскочил бы... Но всё предопределено высшими силами... - он воздел руки вверх и поморщился, коснувшись левого плеча: - Мы быка резали, я за рога держал, так он - меня... об стену, - вспомнив забавное, застенчиво изрёк:
- А бутылку выпьешь, так высшие силы от тебя отворачиваются. Ведь ничего не помнишь, что делал. Так?
Ты знаешь, на той же дороге, брат старший разбился, я ему говорил, не гони-не гони, он смеялся - 25 лет за рулём. Уклонился от встречного, улетел в кювет, перевернулся - двадцать четыре перелома, - невыразительными глазами поводил по сторонам, - 
А у меня раньше зрение было: лёжа в кабине дырочки в обивке, на потолке, пересчитывал - ни разу не ошибся.
                Попутчик пристально слушал с неподдельной тревогой и всё возрастающим подозрением к самому себе. Смутное предчувствие важной догадки будоражило и не отпускало... Это само собой обычно приходило в полудрёме перед сном.
             Ахат неожиданно разложился спать, стоило выйти покурить, и предупредил, что ночью храпит, но  такого концерта трудно было ожидать. Килограмм сто десять плотных мышц сотрясало весь вагон могучими переливами. Попутчик поискал в себе привычку к стрессовым ситуациям, и довольно скоро ожидаемо нашёл. Поэтому он вытянулся на постели и сознательно отключился.
          Наутро Ахат вскочил ни свет ни заря и внимательно ждал пробуждения соседа.
- Как спалось? - и глядел круглыми глазами извинительно.
- Отлично, - и это было чистой правдой.
Ахат угостился чаем, обменялись запасённой снедью, и беседа вновь заколыхалась на стыках рельсов, при свете дня неразрывная с великой рекой, зримо отстающей в течении  поодаль от скорости поезда, о двух великих книгах, написанных по-разному: в одной - про Иисуса, а в другой - про Ису. И поезд неохотно приблизился к конечному вокзалу.
          Они вышли на вокзальную площадь, обменялись рукопожатиями и разошлись в разные стороны. Площадь захватила их человеческой и машинной суетой, развела, закружила, и только через десять- пятнадцать минут, когда площадь пока держала их в своём круговороте, попутчик, шагая по выходу с площади, внезапно развернулся на сто восемьдесят градусов и принялся обшаривать пространство тяжёлым взглядом.
          Позднее озарение ничем не лучше запоздалой вины.
          «Во всём ты был прав, солдат, только я своё предначертание не выполнил.  Не пускай ты своего сына за руль на той дороге...
         Ради этого мы встретились.»
         Он сел на маршрутку, и двадцать минут пути ему были тяжелее, чем предыдущие двое суток в поезде, так как эти минуты были последними в завершении разлуки, а его ждали нежные руки на плечи, и нужно было ехать стосильным автомобилем, а хотелось бежать ногами.
        Маленькая строгая девочка оторвалась от куклы, едва он открыл входную дверь, и дробно протопала навстречу лёгкими ножками:
- А где мой контейнер-морозильник?
       Он принялся давиться от смеха, присев на корточки, обнимая родное тельце, и прошлая вина растаяла, как лёд в раскрытой сумке.
      Только здесь и сейчас  он осознал, что началась новая жизнь, которая будет неизмеримо лучше.