Недописанное письмо

В августе 1953 года, не пройдя по конкурсу в МГУ, я возвращался поездом домой, в Сухуми. Конечно, был огорчен неудачей, но не так, чтобы очень. Такова природа молодости. Мне казалось тогда, что меня в Москве недооценили, и что я еще всем докажу, кто я есть на самом деле. А если так, то зачем зря убиваться...
Со мной в купе ехали две женщины, одна пожилая, а другая, как мне показалось, несколько моложе. Четвертым был мужчина средних лет, который собирался провести отпуск в Новом Афоне. В поезде, да еще в дальней дороге, люди обычно быстро сходятся...
Дамы поинтересовались, что я делал в пыльной и сумасшедшей Москве в разгар лета, когда можно было бы так приятно провести время на Черноморском побережье Кавказа. Услышав, что я провалил экзамены в Университет, они стали дружно обсуждать это обстоятельство и успокаивать меня, говоря, что сегодня с обычными школьными знаниями не пройдешь ни в один приличный ВУЗ, везде нужны свои люди или влиятельные знакомые. Их-то как раз у меня и не было...
– А еще очень важно иметь опыт сдачи экзаменов, – со знанием дела заметил мужчина, закидывая на верхнюю полку свой небольшой чемоданчик.
– Не печалься, сынок, у тебя еще все впереди, – сочувственно сказала дама, которая была постарше, – вот у моих детей, к сожалению, такой возможности уже не будет никогда.
– Это почему же? – спросил я недоуменно.
– Они погибли на фронте, – печально ответила дама.
Наступило неловкое молчание. Потом другая дама спросила:
– Простите, а куда вы едете?
– К родственникам моего мужа в Грузию.
– Выходит, Вы – вдова?
– Вы правы, – дама тяжело вздохнула, – это длинная история. Мой муж на гражданской войне был врачом в Красной армии. Мы с ним познакомились в госпитале, я была медсестрой. Еще шла война, когда мы поженились, и у нас родилось двое мальчиков. Они были почти погодки. После войны мужа командировали в Туркестан, – продолжала дама, – на борьбу с эпидемией холеры. Заразился там и умер, даже не знаю, где похоронили. Так получилось... Ехать в Туркестан, оставив в Москве детей без присмотра, я не могла. Замуж больше не выходила, а детей подняла на ноги сама.
– А что, родственников не было? – спросил мужчина.
– Своих потеряла в гражданскую войну, а мужние были слишком далеко. Я тогда даже не знала, были ли они живы.
– И что было потом? – спросил я, заинтригованный ее рассказом.
– Когда дети подросли, собралась как-то с духом, – продолжила дама – и повезла их на школьные каникулы в Грузию. Думала, может, остались там близкие родственники мужа, и потом очень хотела, чтобы мальчики побывали на родине отца. Приехали мы в родное село моего Георгия, это в Имеретии, языка не знаем, никого не знаем, называю фамилию и имя супруга первому попавшемуся крестьянину, который ехал на телеге. Оказалось, что он из бывших солдат царской армии и немного говорил по-русски. Когда он понял, кто мы такие и откуда приехали, был очень удивлен и обрадован, подвез нас к одному деревянному дому с почерневшими досками и что-то крикнул хозяевам по-грузински... Вышел седобородый старец. Увидев меня, неожиданно спросил по-русски:
– Кто ты, дочь моя?
– Ты правильно назвал меня, отец, я твоя дочь, я жена твоего сына Георгия, а это твои внуки.
– Кого мои глаза видят?! – простонал старец, обнимая меня и детей.
Тут такое началось, что словами не передать. Все село сбежалось. Завели в дом... Оказывается отец ничего не знал о судьбе сына, но догадывался, что его уже нет в живых. Наше появление было для него равносильно воскресению сына из мертвых. Он плакал от печали по сыну и радости по внукам, которые стояли перед ним, красивые и сильные, как их отец. Плакала и я. Наш приезд отпраздновали шумным застольем. Все село нас приняло как родных. Затаскали по родственникам и соседям, в каждом доме угощали, чем могли. Это было прекрасное время... Мальчишки каждое утро бегали на речку купаться, ловили с сельскими ребятами рыбу и раков, научились вскакивать на лошадей без седла, загорели, как черти...А как они изъяснялись со сверстниками, одному богу известно, но понимали друг друга хорошо. Мне было легче, мой тесть был из обедневших дворян и до революции царским офицером, он говорил по-русски, хотя и с большим акцентом, но вполне прилично.
Два месяца пролетели, как один день. Надо было возвращаться в Москву, а я видела, что детям не хотелось уезжать. Они уже начинали понимать грузинскую речь.
– Это называется эффектом погружения в языковую ванну, – сказала другая дама, которая, как выяснилось позже, оказалась учительницей английского языка в средней школе.
– Не знаю, как это называется по науке, но они интересовались, им хотелось понимать, что говорят их сверстники...
Когда прощались, было много слез... Почти вся деревня провожала до железнодорожной станции... Это была моя первая и последняя поездка с детьми в Грузию. Хотелось, конечно, поехать еще раз, тем более что дети вспоминали проведенное в Грузии время, как прекрасный сон...
– А почему не получилось? – заинтересованно спросил мужчина.
– Знаете, то с деньгами было туго, то дети поступали в институт, а тут и война началась.
На фронт ушли оба сразу, Старший погиб под Москвой, в районе Вязьми. Там его и похоронили. А младший сбросил с эшелона весточку, она до меня дошла, сообщал, что их направляют в Куйбышев...Потом получила еще несколько писем, последняя была из Сталинграда. Писал, что все у него хорошо, просил не беспокоиться, что за смерть брата будет мстить беспощадно. ...Прошло еще какое-то время, и вдруг неожиданно получила письмо от незнакомого солдата. Сердце мое екнуло, я почувствовала беду. Храню это письмо до сих пор. Этот солдат писал мне о гибели моего младшего: «Дорогая мама, позвольте мне называть Вас так, с болью в сердце сообщаю, что Ваш сын Алеша умер от ран на моих руках. Он часто говорил мне, что я очень похож на его брата. Мы с ним были в одном бою, и он заслонил меня собой. К сожалению, больше писать сейчас не могу, потому что мы идем в атаку, когда вернусь, обязательно напишу подробнее, как это случилось...». Ни фамилии, ни имени, ни обратного адреса на треуголке солдатского письма не было. Был только мой адрес. Когда он писал мне письмо, был уверен, что вернется и допишет его...Не дописал. Думаю, что его тоже убили во время той последней атаки. Столько времени прошло, а я не могу освободиться от сознания, что в том бою потеряла еще одного сына, имени и фамилии которого не знаю ...Он писал, что был похож на моего старшего...
Женщина достала из сумочки платок и вытерла навернувшиеся на глаза слезы. Вторая дама, напряженно слушавшая рассказ, вся вдруг как-то скукожилась, будто мороз пробежал у нее по коже.
– А ведь он заслонил брата... – тихо промолвила она, закрыв лицо руками.
Мужчина, до этого мрачно молчавший, достал из сумки бутылку водки, маленькие стаканчики и деловито расставил их на столике. Также молча разлил спиртное и, разряжая обстановку, сказал:
– За тебя, мать, ты воспитала прекрасных детей. Пусть будет им Царствие небесное! Они не умерли, потому что они отдали свои жизни ради того, чтобы счастливо жили другие, – и вдруг указав на меня, добавил – между прочим, и ради этого троечника тоже, который завалил экзамены...
Мне почему-то стало неловко и стыдно за себя, кровь ударила в лицо... Видя мое состояние, мужчина легонько ткнул меня кулаком в бок:
– Не дрейфь, в следующий раз обязательно поступишь, ты обязан...
Мужчина обвел всех глазами и продолжил очень коротко:
– Ну, поднимем!
Дамы пригубили, а мужчины осушили до конца.
– Так, значит, Вы едете к родственникам мужа? – несколько оправившись, переспросила дама, которая была моложе.
– Тестя уже нет в живых, но остались другие родственники. Они меня ждут каждое лето. Да, и у меня кроме них больше никого не осталось...