Посвящение отцу Ольги Аросевой 36

                ПРОЖИВШАЯ ДВАЖДЫ

                Книга, посвящённая отцу.
                Автор Ольга Аросева.

 Ольга Александровна Аросева(1925-2013), советская и российская актриса
театра и кино. Народная артистка РСФСР.

Продолжение 35
Продолжение 34 http://www.proza.ru/2019/08/05/492

 «Дети пишут часто.
Сегодня удивительно тянет к литературной работе. Хочу сделать страшную пьесу из страшного процесса. Боюсь, что сам окажусь жертвой клеветников. Я очень был доверчив, но без доверия нельзя, тогда не будешь верить и самому себе. Отойду в искусство. В этом вся моя мечта.

            24 августа
 «Сосны». Гера читала мне отрывки из Отвальта* о допросе Шельбаха в гестапо. Измучив и избив отца, который не хотел назвать два-три имени, они начинают в подвале на его глазах избивать его семилетнюю девочку, держа её в голом виде за голову. Били толстой резиной. Девочка в крови и всё время кричала: «Отец, пожалуйста, пожалуйста…» (т. е., пожалуйста, сделай то, что требует комиссар гестапо). Отец не выдал. Комиссар, избивавший девочку, ударил его толстой резиной по голове. Он – умер.

 Сегодня в газетах приговор Каменеву, Зиновьеву, Панаеву, Мрачковскому, Евдокимову, Тер-Ваганяну, И. Н.Смирнову, Рейнгольду, Гольцману, М. Лурье, Н. Лурье, Дрейцеру, Ольбергу, Перману-Юргину*2 – всех расстрелять.
Третьего дня застрелился Томский М. П. Сегодня Аралов мне сказал, что отравился товарищ Пятаков*3, но будто бы неудачно, его свезли в больницу. Никто ничего не говорит. Спокойно разговаривают:
– Вы сегодня купались?
– Нет, я принимал душ.
На другом конце стола:
– Вы играете в теннис?
– О, да.
Ещё кто-то:
– Вот малосольные огурчики, замечательные.

 Аралов рассказывал, что на собрании у них выступил один беспартийный. Он говорил, что Каменева, Зиновьева и т. д. расстреливать не надо, потому что, если мы их здесь расстреляем, Гитлер расстреляет Тельмана, и вообще, убьёт больше коммунистов.
– Разумеется, этот одиночка, выступил сам по себе, – сказал он, а потом рассказал интересный анекдот: «После декрета, запрещающего аборты, женщина говорит: „Жить стало легче, жить стало веселее, но жить стало не с кем“».

            25 августа
 Жизнь – сплошное жёстокое чудо, иногда оно подавляет. А главное, старается всё покрыть туманом и делает контуры людей, вещей и явлений до поры до времени смутно очерченными. На момент вдруг из тумана показывается ясно очерченный каркас явления, но потом он опять скрывается в общем мутном течении жизни. Я хочу распознать суть сегодняшнего дня, хотя это почти невозможно. Это под силу только гению.
Однако жить слепо, в атмосфере со знаком плюс или со знаком минус (сплошная ругань) – невозможно. Нужно понять жизнь, разобрать внутри себя её элементы.

 Был на собрании писателей-коммунистов. Ставский, председательствующий в полном беспорядке, чем придавал собранию какую-то семейственность, излагал кучу различных фактов «о зашоренности» союза писателей. «Зашоренность» выражалась в том, что 1) Вера Инбер, двоюродная племянница Троцкого, взяв слово (в связи с процессом), начала его с заявления, что её заставили выступить. 2) Б. Пастернак отказался подписать резолюцию, в которой требовался расстрел. 3)… помещал статью Пикеля*4 в то время, когда Пикель был уже арестован. 4) Афиногенов дал статью Зыкина (троцкиста). 5) Беспалов, живя в одном доме с Пастернаком и Инбер, не внушил им политическую важность собрания и вообще не работал над ними. 6) Иван Катаев в 1927 году вместе с другими членами группы «Перевал» (сочувствующими Троцкому) ездил в ссылку к Воровскому. 7)… и Беспалов допустили, что политредактор Гейне (из ГИХЛа) в сборнике стихов Лахути*5 выбросил его поэму «Садовник», одобренную Сталиным и им самим разосланную по редакциям. Политредактор выбросил эту поэму с мотивом: «В связи с процессом, что надо рассматривать, как прямую попытку замарать имя Лахути».

 Киршон всё время шептался со Ставским. Последний, тряся преждевременным брюхом, то выходил к себе в комнату с собрания, то снова возвращался. Производил впечатление человека перегруженного, но такого, какого усталость не берёт. В упоении делами он не понимает, как они высасывают его здоровые клеточки, не возмещая их ничем. Он с сожалением, но гордостью говорит, что не может ничего писать, потому что «такая масса дел». Он-то мнит себя приятным руководителем, а хитрые Пильняки и шустрые Шкловские рассматривают его (внутренне, конечно), как трудолюбивую лошадку. Все жаловались на недостаток бдительности и сводили личные счёты. В широком собрании иногда занимались такими вопросами, какими впору заниматься только ГПУ. Эта ненужная искренность – лучшее прикрытие для врагов. Они прикидывались искренними, а вместе с тем и Ставский и они все были немного актёрами.

 Афиногенов – один он – говорил искренне. Беспомощно вращал головой, как бы искал такой же искренности в глазах других. Он, между прочим, сказал: «Эти люди (троцкисты) не только хотели убить людей, но они убили веру в человека, чёрт возьми. – И в этом месте Афиногенов заплакал слезами, Вишневский принёс ему стакан воды. – Пикель писал обо мне, – говорил дальше Афиногенов и опять плакал, – может быть, он, Пикель, нашёл в моём произведении что-нибудь подходящее для себя, для них… — И закончил Афиногенов: – Простите за сумбурность…»
Искренний, молодой. Такие редки. А мне жаль, что свои высокие слова он вливал в недостойные уши.

 Когда я говорил и приводил исторические примеры двурушничества, Киршон подал реплику: «Нас не интересует, что было в 1918 году».
Я был в среде, где бываю редко, поэтому не оттрепал этого свистуна за ослиные уши. А следовало бы сказать: «Не отмахивайтесь от 1918 года, он вас многому научит». Собрание не закончилось – перенесено на завтра.

           31 августа
 Ни одного дня нет, чтобы я, ложась спать, сказал себе удовлетворённо: вот как хорошо и интересно поработал. Скорее бы выгнали меня из ВОКСа и отдался бы я писанию и сцене. Вероятно, ещё хватило бы паров играть, а если нет, готов хоть занавес открывать, хоть рабочим быть за кулисами, лишь бы право иметь сказать: «Я сегодня что-то сделал для искусства». А так как сейчас – не жизнь, а сутолока. Хорошо ещё успеваю заносить всё, что остается в голове к вечеру, в свой дневник. Вот, например, сегодняшний день. Вчера приехали дети. Поезд вместо 19.22 пришёл в 21.30. Я два раза ездил на вокзал. Волновался. Всё приготовлял в квартире. Помощников не было. Гера на даче с сыном. Там при ней няня и домработница. Упросил завхоза вызвать какую-нибудь уборщицу, чтоб помочь приготовить еду для детей. Кровати я им приготовил сам.

 Приехали. Обе дочери бледные, похудевшие. Старшая, Наташа, приехала третьего дня (29.08.), но совершенно неожиданно, не дав телеграммы ни из Фороса, ни из Севастополя. Я предложил ей поехать вечером к нам на дачу, она стала отнекиваться. Наконец нехотя согласилась прийти в «Националь». Ночевать пришла в 12 ночи. Встав утром, заняла у завхоза ВОКСа 5 рублей и ушла. Я думал, что придёт к 6 вечера, чтобы что-то приготовить, помочь мне встретить детей – не тут-то было. Итак, старшая дочь гуляет.
Лена и Оля ещё на вокзале показались мне изнурёнными. Я накормил их, уложил спать. Утром сегодня, 31.08, у Лены оказался страшный понос. Оля слаба после дороги. Пришла уборщица из ВОКСа, сделала завтрак.
Наташа спала неизвестно где.

 Устроив детей, т. е. выдав им их платья, бельё и пр. (с трудом отыскал в чемоданах), отправился на работу. Совещание в ЦК у Ангарова в ВОКСе.
Сей сибирский философ, вместе с толстым, негритянского вида Городинским*6 и долговязым, но старательным малым Юковым*7, выработал «план реорганизации» ВОКСа. Он заключался в том, что BОKC коррегирует и контролирует сношения с зарубежом всех учреждений. При ВОКСе должно быть иностранное бюро для перевода литературы. Я высказался против такого плана и предложил свой старый: слить ВОКС с «Интуристом» и создать единую организацию культурной пропаганды. Рыжий сибирский философ со мной стал спорить (ему не хочется из своего ведения выпускать ВОКС, а мне очень хочется из-под его ведения уйти в ведение Совнаркома). Я спорил недолго: надо было ехать к бельгийцу (послу) на завтрак.

 Сготовил ужин детям (на газовом заводе авария, газу почти нет), у Лены сильный понос. Съездил к Е. М.Филиппович, Оле и Лене заказал платья.
Потом – дома. Дети легли спать. Я – в ВОКС. Взял домой материалы. Много работы. Пишу. В полночь вернулась неизвестно откуда Наташа. Взяла у вахтёра ключ и сама открыла дверь. Шуршит. Шарила в кухне. И это старшая дочь. Зачем приходит она, если живёт у матери, ведь сама ушла от меня. Неужели только потому, что я – ближайшая станция к месту её свидания с «ребятами»? Да, кажется так. Вот и кончился день. А где же моя драма (или комедия?)? Где роман? Где чтение? Нет, я начну другую жизнь. Это бесповоротно, как смерть.

             5 сентября
 Начиная с 1 сентября, приёмы, встречи, торжественные речи – ложь и лесть рекой. Царство и господство посредственностей и в области мысли, и в области искусства. Кое-где маячат отдельные личности.
Каждый раз, когда ложусь спать, чувствую своё сердце.
Вчера наркомздрав Каминский и его полная супруга принимали министра здравоохранения Франции Селлье. Невысокого роста, чёрный, обросший бородой. Гостей около 150 человек, все улыбающиеся. Долго ждали обеда, как на провинциальном вокзале отхода поезда, с 21 до 24 часов.

 Каминский в речи за шампанским делал рекламу своей деятельности и нашим достижениям. Селлье отвечал немного волнуясь и благодарил за уроки довольно покорно (ещё бы – уже в тылу Франции, в Италии германские истребители), признавался в сердечности. После него – бельгийский сенатор (социалист). Маленький, энергичный, как все бельгийцы, с невоспитанными жестами, с маленькой бородёнкой – как плевок у подбородка. Говорил очень искренне о той радости, какую он видел в глазах народов СССР, когда ехал от Баку до Москвы.

 И тот, и другой говорили, что они за 30-40 лет их деятельности не могли достичь того, что мы сделали в несколько лет. Понятно: ведь у нас советская власть. Чудаки, право. После каждой речи поднимали бокалы с шампанским, а за дверью, в другой комнате, дожёвывая пищу, музыканты играли туш, похожую на то, как если бы кто-нибудь дразнил музыканта обрывками звуков, спешно бегущих один за другим. Своего рода музыкальный онанизм.

 Перед этим вечером ко мне пришёл Лахути – персидский поэт. Он говорил о том, что Ставский в Союзе писателей – низкий демагог, неискренний, влюблённый в славу, жадный до популярности. Существа у него нет, он пустой. И как всякий пустой – надутый. Он ненавидит всех, кто мыслит и кто ему поэтому опасен. Ангаров, руководитель культотдела ЦК, тоже неискренний. Ставский однако ухаживает за Лахути. На собраниях требует места непременно рядом с ним, со Ставским, не откроет собрания, прежде чем Лахути не окажется около него. Ставский – ничтожество и в организационном отношении. Его демагогию раскусили многие, но боятся выступать и говорить против. Афиногенов перед собранием был приглашён к Ставскому, и тот инспирировал его выступление «со слезами». В разговорах с Лахути Ставский высокопарно клянётся в том, что без Лахути он не предпринимает ни одного шага. Пустой, с психологией кулака, не любящий по кулацкому своему существу ни партии, ни её ЦК, ни Кагановича, ни Сталина, этот карьерист, по словам Лахути, является таким же опасными и грубым для литературы, каким был Щербаков.

 «Я не знаю, что мне делать, – искренне сокрушался чистейший и честнейший революционер поэт Лахути. – Недавно Ставский написал доклад в ЦК Андрееву о положении дел в Союзе писателей. Первым в подписях поставил меня, Лахути, но сам подписался первым, едва оставив мне для подписи маленький клочок бумаги. Пришёл ко мне на квартиру: „Вот, – говорит, – мне сунули на подпись, когда я был занят, я торопился и подписал на твоём месте. Подпиши, где хочешь“. После этого я и он были на докладе у Андреева. Он, Ставский, доносил Андрееву о разных мелких делах: кто из писателей не является на собрания и т. д. Как ему не стыдно таким мелким доносчиком выступать перед секретарём ЦК. После его доклада я заявил Андрееву, что хотел бы бросить секретарство в Союзе и заняться творческой работой. Андреев ответил – этого мы не можем сделать, а для творческой работы создадим условия. Как мне быть теперь? Сталина сейчас нет в Москве, а то сходил бы к нему. Вот разве что обратиться к Кагановичу, но неловко после разговора с Андреевым».

 Я ответил, что никакой неловкости нет, что он и я должны заявить в ЦК, в каком печальном положении находится союз и какие ничтожные карьеристы заправляют им, как безответственно и опасно ведут они самые сокровенные партийные собрания и т. п. Лахути согласился со мной и решил завтра же писать письмо Кагановичу с просьбой принять его. А до посещения Кагановича мы решили с Лахути увидаться ещё раз.

 Сегодня утром посетил меня французский писатель Шамсон, руководитель газеты антифашистской интеллигенции. Молодой, толковый, проворный, простой, без чванства. Вот, по его словам, концепция антифашистов-интеллигентов:
«Фашизм – это война. В обстановке мира фашизм гибнет, следовательно, наша задача поставить фашизм в мирные условия, не дать ему развязать войну и тогда он погибнет». Будто Ромэн Роллан говорил, что 10 лет мира задушат фашизм. Довольно фантастическая точка зрения. Бледная концепция бледных кабинетных людей. Инициативу развязывания войны фашизм уже взял на себя. И он её развяжет.

 По службе много работы и интриг. Теперь ко мне приходят все и каждый друг на друга доносит. Мой заместитель Чернявский выгнан из «Правды» за лёгкое уклонение от генеральной линии, плюс сестра его жены сослана за троцкизм. Секретарь нашей партийной организации Мельников, оказывается, имеет за границей разведённую с ним жену и поддерживает с ней переписку. Про Кузьмину, члена парткомитета, телеграфировала некая следователь НКВД и говорила, что Кузьмина материально поддерживала жён высланных троцкистов. Это доносил Мельников. Управляющий делами Головчинер в 1927 году, когда ему было 19 лет, с какими-то товарищами прочитал завещание Ленина. Это говорил он сам, именно по этому делу его как свидетеля вызывали в НКВД.
Больше всех суетится и доносит старуха Кузьмина, которой делать в ВОКСе нечего, ибо она в таком возрасте, что уже не способна к работе и ей ничего не остаётся, кроме суетни и доносов. Про неё все это говорят и все терпят. Много фатализма в народах нашей страны.
После работы организовал отправку Лены и Оли на дачу. Наташа не знаю где. Я известил её, что она должна находиться у Лены (жены брата), но она там не бывает. Где же она? И как питается? Обязательно 7-го пойду в школу, узнаю. Она не имеет ко мне никаких хороших чувств. Черства и слепа. А когда-то сказки, песни, восторги! Ах ты, жизнь, сфинкс ты этакий!

           6 сентября
 По телефону говорил с Молотовым. Моё письмо Сталину, ему и Ворошилову он назвал «невыдающимся». Приглашал «заходить когда-нибудь». Хорошо. Я говорил ему, что болен горлом, а вообще, сердцем. Он, конечно, подбадривал. В то время как я с ним говорил, у него сидел Мальцев. Молотов боится меня пригласить решительнее и определённее, должно быть, под влиянием Полины (жены), которая, в свою очередь, под влиянием моей бывшей жены Ольги Вячеславовны плюс Вячеслава ревнует ко мне, плюс его же – к моей жене, плюс вообще хочет оказывать решительное влияние на мужа. Пусть, пусть. Лишь бы не очень много зла делала мне.

          7 сентября
«Вермишель» неинтересных дел. Золотыми каплями утекает в безмолвное ничто время. Передо мной каждый день галерея человеческих типов. Она отдаляет меня от той «равнодушной природы», которая всегда будет сиять своей вечной красотой.
Принимал Селье*8. Он глух, близорук и глуп. Говорил путаную речь. Хотел блистать знанием русской литературы, цитировал Соловьёва в качестве вроде бы предшественника чего-то.

          19 сентября
 Приехал утром из «Сосен». Работал. Домработница говорит, что утром у Лены опять болел пупок (т. е. опять ущемление сальника около пупка). Она ушла в школу, а ей нужен покой. Ах, Лена, почему ты это от меня скрыла.
Уехал прямо в поликлинику, к Ходоровскому. Просил положить на операцию мою дочь. Он согласен, но сначала надо показать кремлёвскому хирургу.
Я к нему. Условились: приведу Лену к 6 часам. На работу. Домой около 17 часов. Прилегающие к моему дому улицы оцеплены. Летучий митинг. Кое-как с удостоверением проехал через кордоны.
Дома никого: домработница ушла за обедом, вернуться не дают кордоны милиционеров. Дети не могут возвратиться из школы (а ведь Лене нужен покой). Наконец телефон из ВОКСа. Гера и сын Митя не могли пробраться сквозь кордон и приехали в ВОКС. Я поехал за ними. Кордоны. Теперь и мне трудно проехать назад. Пробирались окольными путями. Гера согласилась, как только Лена вернётся, идти с ней к хирургу. Я остаюсь в ВОКСе, в 19 часов должен быть приём. Гера уехала. Я – с Митей в саду. Потом гости. Митя с няней уехали домой. Во время ужина сообщение от Геры: Лене нужно лечь на операцию завтра. Тревожно мне. Смотрим фильм «Соловей-Соловушка». Некоторые женщины ласково на меня поглядывают, но мне теперь не до них. У меня завтра Лена – под нож.

         22 сентября
 Заседание парткома. Тупая голова М.*9 Трусливая Ч.*10 Совершенно ничего не понимающая К.*11 и лишняя всему Г.*12. Обсуждают «дело» Бык.
Она рассказывает свои отношения с С., говорит, как она и её дочь лежали целые дни в нервном припадке, не могли разжать рта, чтоб выпить глоток воды, подаваемой им 12-летней девочкой, внучкой Бык.
Все смотрели на Бык рыбьими бесстрастными глазами, все выступали против неё. Ни у кого не шевельнулось чувство, что ведь она уже достаточно наказана. Она плакала, просила не исключать. Её дочь Г. Серебрякова*13 сошла с ума и находится в сумасшедшем доме. Должно быть, мы не вполне способны понять психологию этих людей.
Комитет голосовал большинством зa её исключение из партии. Видно было, как каждый, борясь за своё существование, перестраховывается.
                23 сентября
 Заседает партком по делу Инбера. Член партии с 1900 года. Был с 1910 по 1917 в группе Троцкого. С 1917-1919 вне партии. Даёт путаные объяснения. Единогласное постановление – исключить».

* Книга Э. Отвальта «Путь Гитлера к власти».
*2 Проходящие по т. н. делу «антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра».
*3 Г. А. Пятаков – первый зам. наркома тяжелой промышленности СССР
*4 Р. В. Пикель – зам. директора театра Таирова, участник травли М. А. Булгакова.
*5 А. А. Лахути – таджикский советский поэт, секретарь Союза писателей СССР.
*6 В. М. Городинский – советский музыковед, критик; зав. сектором искусств Культпросветотдела ЦК ВКП(б).
*7 К. Ю. Юков – работник Отдела Культпроп ЦК ВКП(б).
*8 Ганс Селье – канадский патофизиолог, эндокринолог, основоположник учения о стрессе.
*9 Лицо не установлено.
*10 Лицо не установлено.
*11 Лицо не установлено.
*12 Лицо не установлено.
*13 Г. И. Серебрякова – советская писательница.

 Продолжение в следующей публикации.