Cogitationes

       Сон жизни и пробуждение Я. Есть два способа существования в мире: один в самосознании, другой в сознательном состоянии, которое смешано с бессознательным состоянием. Такое смешение, прежде всего, проявляется во сне, если рассматривается случай здравомыслящего человека. В этом смысле жизнь есть сон, лишь на мгновенье озаряемый молнией пробуждения Я. Во сне нет Я: оно спит. Тогда как все иное бодрствует. В этом нет порядка, а есть хаос, роение жизни. Но надо быть выше этого, парить над ним, его объемля в Великом Безмолвии.
   
       Единство в ничто. Там, куда мы все попадаем, мы является чаемым одним и тем же, соединяемся друг с другом, становимся бесконечно едиными в ничто. Это Великое Освобождение. Здесь же мы разобщены, начиная с собственной плоти и заканчивая своим Я, лишь на короткое время сближаясь друг с другом в определенном конечном состоянии. Не страшно неотвратимое. Оно желательно. Amor fati.
 
       Великое спокойствие. Покой приходит не в смерти, а в жизни, когда все становится равнозначным. Именно это спокойствие есть прыжок, точнее, погружение в вечность. После этого ничто уже не страшно, даже ничья смерть. Вот тогда и понимаешь, что «все там будем», и  принимаешь. Но это не значит, что ты туда торопишься. Никак нет. Но оно не менее важно, чем эта жизнь здесь, неизбежно приводящая к смерти. Смерть здесь же, где и жизнь. Там мы находим смысл того, что здесь происходит. «Там» находится по ту сторону жизни и смерти. Это истинное Я, а не я ложное – Я страха. Истинное Я не есть мое Я. Я есть его Я как всеобщее Я.

       Иллюзия Я. Человеческое Я есть определитель выделенности некоторого сущего из окружающей его среды. Причем оно есть не просто объективный результат этого выделения, но и его условие, и основание, движущая сила или эффективная причина, и одновременно цель, его финитная причина. Как объективный результат выделения из состава всего сущего в целом и в частности того сущего, которому оно подобно, то есть, человеческому роду, индивидное Я есть метка как идентификации отличия от других, так и самоидентификации. В этом смысле Я человека обязательная инстанция, которая вносит в его жизнь порядок, нормирует ее, над ним довлея. Оно есть не просто признак индивидуального существования, знак, обозначающий чувство реальности, но и указатель того, что полагается человеку думать, чувствовать, делать. Поэтому Я есть не столько собственно сам человек, сколько знак, точнее, символ явления иного в каждом из нас. Этим иным в данном, конкретном, конечном случае является особенное выражение всеобщего в виде общества ему подобных. Мы не должны обманываться насчет своего Я. Как инстанция свободы от других оно иллюзорно. Напротив человеческое Я есть агент свободы не для себя, а для других, их совокупной власти над тобой.
       Получается, с одной стороны, есть непосредственность бессознательной зависимости от всего того, что есть как объективно, так и субъективно, с другой стороны, есть опосредственность сознательной зависимости, которая выдается нам как наша независимость и даже самостоятельность, вводя нас в заблуждение. Это и есть так называемая «свободная причинность», ответственная свобода как обманка, розыгрыш наивного простофили.
       А на самом деле, что это такое? Это признак присвоения чужого в качестве своего, необходимый для управления единичного всеобщим, встраивания его в единый порядок, который непосвященным кажется хаосом. В этом смысле человеческое Я есть символ присвоения и усвоения всего того, что не есть его пресловутая выделенность. Это Я есть условная граница, равным образом принадлежащая как тому, что выделено из окружающего кон-текста в качестве текста, так и тому, из чего оно выделено, то есть, контекста (осознания других), под-текста (бессознательного), над-текста (сверхсознательного).
       Здесь необходимо оговориться. То, что может быть хорошо, «исчерпывающе» объяснено, не означает того, что так и есть на самом деле. Последнее может и не быть доступно для объяснения в силу действия того, что вообще (объективно) не имеет объяснения, или того, что у того, кто объясняет, нет на то способности (субъективно).   
       Итак, следует признать, что мы для выживания создаем разные (научные, религиозные, оккультные, художественные, философские и пр.) картинки (карты) ориентации. Одной из таких картинок является картинка Я. Естественно возникает вопрос о том, какая из них предпочтительна, поскольку мы стоим перед выбором?
       Отвечаю: такая, какая отвечает задачи выживания. Например, картинка Я. Что касается уже не картинки ложного Я, а самого истинного Я, то его карта конкретно не доступна такому жалкому существу, как человек. Но она становится ему доступна по мере того, как не доступна. Что это означает? Только то, что доступ к ней связан с отказом от себя как человека, с преодолением себя как в себе иного.
       Почему же может быть истинное Я? Потому что только оно может быть инстанцией определения ложности Я иного и само-истинности своего. Таковым, конечно, не может быть ложное Я человека, в котором на самом деле нет ничего своего. Только одно Я есть собственно Я. Это Я ничего такого, что есть как нечто отдельное наряду со всем остальным. Но оно не есть как всеобщее свойство всего в совокупности или даже в целостности как системное качество. Это всего лишь разные круги заблуждения в понимании подлинного Я, образующие иерархию лжи. Истинное Я есть я Ничто, его знак, признак, символ. Он нам доступен лишь абстрактно, мысленно в силу онтологической невозможности быть по ту сторону жизни и смерти.
       Что же нам остается делать? Ничего. Это единственно то, что делает нас причастными к «я» Ничто. Здесь Я берется в кавычки и пишется с маленькой буквы не только в силу неантизации, ничтожествования ложного, но и в силу того, что ничего другого не остается делать. Все тщетно. Но в самой слабости можно обрести силу. То, что здесь упоминается «Ничто» есть не смерть, но и не жизнь в том смысле, который нам доступен. Повторю вопрос: «Что делать»? И сам отвечу: Ничего того, что не делал прежде. Делай то, что делал, чувствуй то, что чувствовал, думай то, что думал, но понимай, что ничто из этого тебя не приближает к тому, что ближе тебе всего остального. Будь спокоен. Может быть, тогда в себе услышишь отзвук вечности. Это не значит, что станешь ей. Это значит только то, что твоя жалкая жизнь в этом непрестанном кошмаре, ложную картин(к)у которого ты наблюдаешь в любовании природой, людьми, самим собой, обретет хоть какой-то, пусть жалкий, но смысл. Это смысл того, что можно как сейчас жить, так тут же умереть. Главное не жалость, а спокойствие. Это лучше знают не на христианском Западе, а на мистическом Востоке. Надо понимать, что человек есть жалость. Она хороша, но несет страдания, которые очищают и спасают, но только для этой кратковременной жизни. Остальное - иллюзия. Вот что многих пугает и заставляет поклоняться. Можно здесь примириться и смириться. Но только в чем конкретно? В признании жалости не как цели, а как средства обретения спокойствия. Человек – не цель, а подставка, конечно, не сверхчеловека, ибо в последнем много еще человеческого. Причем в гротескном виде.
       Добро, истина, красота и все прочее в том же духе иллюзорны, ничтожны на фоне зла, лжи, безобразия и всего бездуховного, ибо кажутся, отвлекая нас от фона, и вот тогда фонят, фальшивят. Но одновременно держать и то, и другое трудно. Неизбежно возникает диссонанс восприятия и понимания, который, в конце концов, сбивает человека с толку. Мир двоится, человек волнуется, нервничает. Казалось бы, банальность. Разумеется. Но то, и другое имеет смысл вместе. Конечно, не вперемешку, а по порядку. Но это мирской смысл. Я же имею в виду иной смысл, который собственно не имеет своего названия. Можно сказать, что это не-земной смысл. Но так сказать – значит, ничего не сказать. И это правильно. Как сказать о том, что для нас «ничто»?  Вот поэтому, если доволен тем, что было, есть и будет то же самое, стремись к жизни и избегай смерти. Тут не предлагается альтернатива: стремись к смерти и избегай жизни. Нет. Важно быть ни довольным, ни не-довольным, ибо это все равно. Все равно с точки зрения вечности, которой нет помимо того, что есть. Именно вот это и непонятно такому жалкому существу, как человек, который не может это принять. Проблема не в мире, а в человеке.
       Разумеется, человеческое Я причастно конкретному человеку и является выражением его самости. Однако сама эта самость есть кооперативный эффект действия сил-инстанций разной модальности, атрибутивности (уровневости) и субстанциальной определенности.
 
       Оптимальная стратегия в мирской жизни. Наиболее предпочтительной стратегией в обычной жизни для вдумчивого человека является такая: как можно меньше думать, то есть, жить бессознательно. Если же ты думаешь, то помни о смерти. Я так понимаю общеизвестное памятование древних “Memento mori”: смерть всех уравнивает; поэтому относись ко всему философски, как равновозможному, то есть. ничему не удивляйся. Прежде я находил противоречие во мнениях древних: так Аристотель начинал свою «Первую философию» с высказывания о том, что философия начинается с удивления, тогда как стоики советовали «ничему не удивляться». Между тем здесь нет никакого противоречия: философия начинается с волнительного удивления неофита, которое снимается в не-удивлении мастера, хранящего покой. Противоречие есть там, где одновременно имеют место противоположности, сходящиеся при стремлении к расхождению.
       Живи, как живется, а если задумываешься, то помни о смерти. Вот тогда будешь счастлив. Живи как дурак, умирай как умный.

       И это все опять о сне. Так что же такое сон? Есть такая экзотическая психологическая теория, которая трактует сон в качестве перевода сознанием на свой язык образов восстановительной регуляции функционирования организма, которая в состоянии бодрствования человека недополучает энергию, необходимую организму для его оптимального функционирования. Причина такой нехватки жизненной энергии вызвана тем, что организм человека из-за работы сознания излишне перегружен избыточными нервными импульсами, выполняющими роль сигналов речевого и всякого иного человеческого поведения. Остроумная теория. Но не более. Если же серьезно подумать о сне, следует сказать, что  сон есть сон сознания. Что это означает? Что сознание присутствует во сне, но его присутствие пассивно. Оно пассивно участвует в некоем действии в качестве не целеполагающей инстанции, но лишь средства развертывания сценария, неведомого ему самому. Что, вероятно, и дало почву для появления упомянутой выше экзотической психологической теории.
       Если самому выдвигать некоторую гипотезу, подчеркну, гипотезу, но не теорию, «грешащую» физиологически-биологическим редукционизмом, то, возможно, сон есть не просто остаточный ночной шумовой след работы дневного сознания, но доступный для сознания фон работы других сознаний, что предполагает допущение единого поля всеобщего сознания или его ментальной карты. И тут возникает вопрос, насколько далеко может продвигаться подобного рода участие сознания спящего человека в работе коллективного сознания? И еще: коллективное сознание – это сознание только живущих в данный момент спящих, а возможно и неспящих людей, или людей как давно живших или «собирающихся жить» в будущем. Другими словами, возможно ли во всеобщем сознании, если оно всеобще, надвременное сообщение? Такой вопрос естественно возникает в связи с очевидными явлениями профетизма, которые вряд ли могут быть объяснены фактами частотной случайности.
       И все же несмотря на некоторую предположительность наличного рассуждения логично утверждать, что сон, как и бодрствование, не только способствует жизнеутверждению, но и не препятствует и даже ведет к смерти, - достаточно вспомнить смерть во сне, которая предпочтительнее смерти наяву возможно потому, что она все же кажется призрачной для самого умирающего. Здесь дает о себе знать предубежденность человека против сна, который рассматривается как нечто неопределенное и отличное от той «объективной картины», которая наяву раскрывается перед ним.
       И еще одно «но». Сон не может быть случайным нагромождением отрывков впечатлений минувшего и ожиданий будущего потому, что имеет свой сюжет с интригой, которые не придумываются человеком после пробуждения для того, чтобы понять то, что снилось, что, конечно, может иметь место. Но этим не ограничивается.  К тому же сон есть не просто часть жизненной истории человека, но часть, послание причастности ко всем тем, кто видел, видит и будет видеть сны. Это как минимум. А как максимум любой сон есть отсылка к работе сознания всех существ, которые были, есть и будут в мире. В этом смысле сон есть одно из явлений непосредственной сообщенности всего со всем в сознании; он трансперсонален. Ключ к пониманию его содержания есть ключ к пониманию тайн мира  сознания. Почему же сон нам становится понятен? Естественно потому, что он прочитывается нашим сознанием в привычных терминах нашей жизненной истории.

       Счастье. Основное человеческое противоречие – это противоречие между желаниями человека и его возможностями. Человек - ограниченное существо и его счастье так же ограничено и именно поэтому называется счастьем, то есть, быть «с частью». А посему человек может быть счастлив, но не блажен. Блажен только бог или дух. Человеку жалко умирать потому, что он не успел пожить и реализовать свои возможности, удовлетворить свои желания. Но он не должен огорчаться, что смертен. Почему? Да, потому что после него будут жить другие люди и стремиться к своему счастью. Человек не может вместить в себя весь мир вообще и в частности мир людей. Для этого есть другие существа и люди.
       С этим связана и вера в переселение душ. Человек перевоплощается и реализует невозможную для себя возможность в прошлой жизни. Но он не должен быть эгоистом. Ему необходимо поделиться счастьем с другими людьми. Он же не есть всеобщее, которое может всех других заместить и подменить.
       И еще одно. Человек не должен бояться смерти, если он уже был счастлив. И поэтому он должен для счастья быть великодушным и добрым, не отбирая жизнь у других, как террорист, но одаривая других возможностями достижения индивидуального счастья, как праведник, живущий для себя так, как если бы он жил для других.

       Жизнь и смерть (реабилитация индивидуальной жизни после жизни). Жизнь для нас привычна и поэтому переживается нами как банальное стремление к воспроизводству того же самого в расширенном виде.
       Смерть же необычна, потому что обрезает такое стремление, прекращает само воспроизводство того же самого.
       Возникает вопрос: прекращает ли она воспроизводство жизни как таковой или только данной ограниченной формы и ограниченного содержания? Ответ может быть разным и зависит от того, в каком смысле мы понимаем смерть: как абсолютную или относительную.
       Дело в том, что раз мы сами и наша жизнь относительна и есть функция обмена веществом, энергией и информацией (если расширить научный, физический дискурс метафизическим, то информацию можно понимать уже не только в логическом, но и онто-логическом аспекте в качестве смысла)  нечто выделенного из среды обитания и ее самой, то и смерть наша будет относительной в отношении к другой жизни. Причем другой жизни не только других существ, подобных нам, но и нас самих. Следовательно, не только все мы не умрем, но и каждый из нас не весь умрет. Что это означает?  Это означает только то, что он не умрет ни вещественно, ни энергично, ни информативно. Не совсем понятно, как это. Это просто: умерший послужит материалом, энергией и информацией сборки других существ. Но это в утилитарном значении.
       Есть ли другое значение в  в этом лиминальном (трансформационном) переходе от одной жизни через смерть к другой? Конечно, есть, - в некотором смысле он, этот бывший живой, не только будет употребим миром в качестве материала, но и соберется сам в качестве зачатка новой жизни в видоизмененной форме. Эта самость и есть его Я как смысловой центр сложноорганизованного целого. Это логично и даже онто-логично. Поэтому каждый может сказать: «Весь я не умру». И это «весь» касается не только вещества, энергии и информации в качестве нечто ставшего, но и самого импульса становления – смысловой матрицы Я.
       Инстанция Я в этом смысле не есть просто эффект работы вещественного тела, энергетического поля и семантического потока информации с синтаксическим кодом, она есть центр сферы всего означенного, которая развертывается в жизни и свертывается в смерти.
 
       Во сне. Сон есть такое состояние сознания, которое можно назвать бессознательным. В состоянии сна человек пассивен: он претерпевает, но не созидает и не разрушает. Во сне с ним что-то приключается. Поэтому сон можно назвать бессознательным приключением. Сон автор, а человек герой. Недаром нам нравится видеть сны. Разумеется, только те сны, где с нами происходит то, что является выражением виртуального исполнения наших желаний.
       В связи с этим не может не возникнуть вопрос о том, как сон связан со временем. Его связь со временем своеобразна. Оказывается, во сне прошлое мешается с будущим. Почему этого нет в бодром или зрячем состоянии сознания? Просто. Видишь ли в чем дело, сознание на-стояще. На нем все держится и не распадается. В этом смысле во всем есть сознание, даже в элементарной частице. Только в ней оно минимально. Просвещенный читатель, ты скажешь: вот еще,  удивил, - так это чистый Лейбниц. Пускай, если это похоже на Лейбница, то что, не может быть правдой? Сознание монадично. Сверхсознание или самосознание есть не просто перцепция, но концептуальная апперцепция.
       Вернемся ко сну. Может ли человек во сне осознавать самого себя и все то, что он делает во сне, что он спит. Да, обыкновенно самосознание приходит к человеку на пороге пробуждения, правда, если он расположен к самосознанию. Опыт общения с людьми тебе подскажет просвещенный читатель, что далеко не все они расположены к нему. Оно для них открыто, но вот они не открыты для него. Другое дело разум. Он есть то же самое для просвещенных, что самосознание для не просвещенных, для простодушных дикарей. Можно сказать, что сознательные существа есть дикари, само-сознательные (а не бессознательно, благодаря коллективу) существа – варвары, а вот разумные существа – цивилизованные. К сожалению, таких цивилизованных существ минимум среди людей. К тому же они не часто бывают таковыми, - дает о себе знать животное происхождение.
       Кстати, поэтому только разумные существа имеют шанс к разумной жизни после жизни. Ладно, продолжим.
       Обыкновенно большинство людей осознает то, что они по крохам держат в сознании, уже после сна. Они уже в настоящем, которое разделяет прошлое с будущим. Во сне они же перемешаны: нет выделенного ни прошлого, ни настоящего. Поэтому сон не является настоящим. Во сне мы не находимся в настоящем. Раз так, то сон не настоящий. В каком смысле «не настоящий»? Конечно, в смысле наличного времени, о-пространствленном в нашем мире. Но в другом смысле сон является окном в вечность, в которой тоже нет времени с его преходящим настоящим. Правда, в отличие от состояния сна состояние вечности не предполагает ни прошлого, ни будущего, а только настоящего. Однако во сне из-за того, что прошлое спутано с будущим, их как бы отдельно друг от друга нет.      Тот, кто сможет их распутать при надлежащем истолковании может вспомнить то, что уже было и то, что будет, пребывая в настоящем.
 
       Интеллигенция. Почему говорят, что у нас интеллигенция далека от народа? Это говорят так называемые «патриоты». Как далеки они от националистов, не буду говорить.
       Защитники народа – патриоты-почвенники, а не интеллигенты. И они – враги интеллигенции, ибо понимают ее в качестве «пятой колонны» идейных врагов, в нашем случае «агентов Запада». В чем дело? Только, или главным образом в том, что на самом Западе интеллигенция стала другой сравнительно недавно. И там она тоже была когда-то, совсем недавно, маргинальна. Человечество не могло позволить себе роскошь быть интеллигентным. Значительную часть своего существования оно жило бедно, материальными интересами. Лишь немногие могли себе позволить жить духовными интересами, не обращая внимания на материальные интересы. Они как меньшинство и были «умом бесплотным естество», как выразился итальянский классик. Только при демократии, пусть и формально ограниченной, стало возможным быть интеллигентом значительному количеству людей, разумеется, не большинству. Так они перестали быть изгоями. На Востоке же они были изгоями, маргиналами, «не своими» ни для народа, ни для власти. Деспотическая власть, властным животным нутром чувствуя чуждость интеллигенции, ее боялась. Поэтому она не только угнетала интеллигентов, когда они были колдунами, но и задабривала, социально организуя в корпорацию жрецов, священников и пр. Напомню, власть – это не ум, а сила, и не сила ума, а животная сила или сила жизни к жизни, а значит к власти. Разумеется, не над собой, чем занят ум, а над другими. Поэтому власть социальна и политична по понятию, включая физические силы Ньютона и прочих естественнонаучных умов. 
       Так вот, там, на Востоке, как и совсем недавно на Западе, интеллигенция в качестве констелляция одиночек, сплоченная государством в социальную группу, представляла немалую опасность как для власти, так и для народа. Угнетаемая и в то же время снедаемая демонами гордыни перед народом  и зависти к власти, интеллигенция провоцировала людей на социальные потрясения.
       Сейчас же на Западе она обуржуазилась, потеряла свой идейный фанатизм как запал для религиозного фанатизма, шовинизма, национализма, нацизма фашизма и пр. Буржуазность интеллигенции, прежде всего, находит выражение в том, что свой особый (духовный, точнее, интеллектуальный) интерес она выдает за всеобщий. Благодаря этому она начинает господствовать в массовом сознании. Но сама при этом «опускается» до «стадного уровня». Таковы пути интеллигенции в «западном мире». На Востоке она становится таковой только в богатых «демократией», а на самом деле массовым капиталом, странах. В других же, «бедных» странах она представляет собой сопротивляющихся «угнетению» фанатиков. Уточнять не буду, кто конкретно есть такой интеллигент. Ты, просвещенный читатель, наверное, помнишь поговорку древних: «Умному достаточно».
   
       Различные точки зрения на личную смерть. Существует, как минимум, несколько точек зрения на смерть. Так, например, есть такая: смерть не имеет смысла. Она обессмысливает жизнь. Кто так понимает смерть? Бонвиван (любитель жизни), признающий жизнь неповторимой, и религиозный человек, признающий жизнь повторимой и полагающий, что смерти нет, а есть жизнь и жизнь после жизни, то есть, иная жизнь. Если принимать такую негативно-концептуальную точку зрения на смерть, то отношение к ней человека данной ориентации будет отрицательным при условии, что он признает жизнь в качестве осмысленного существования. Для него смерть есть не-существование, и в этом смысле ее просто нет. В этом (философском) смысле смерть абстрактна, ведь она никак не связана с жизнью.
       Вторая точка зрения на смерть придает ей смысл, признает ее в качестве осмысленной черты, которая подводится под пройденной жизнью. Ее можно назвать позитивно-концептуальной точкой зрения на смерть. Взирая так на смерть, человек полагает, что смерть определяет жизнь, ставит ей предел, ограничивает его жизненные возможности. Она не просто прерывает жизнь, но способствует ее организации в некоторое относительное целое жизни, жизненную историю, началом и концом которой является смерть. Получается, человек приходит в жизнь из смерти и уходит туда же, - в никуда. Подвидом такой точки зрения является следующий взгляд: смерть является переходом из жизни в другую жизнь, границей между ними, линией их разграничения на кривой или прямой жизни,  или пунктом превращения, точкой преображения одной жизни в другую.
       Сильная версия позитивно-концептуальной точки зрения на смерть является не религиозной или условно атеистической. Ее слабая версия может быть отнесена к определенной версии религиозного метемпсихоза или мифологической доктрины переселения душ из одной телесной оболочки в другую. Вот это переселение и можно назвать смертью. Смерть имеет смысл и связана с жизнью. Такой взгляд является конкретным, ибо смерть положительно соотносится с жизнью как не-жизнь. Но она в качестве не-жизни существует. В этом состоятельном смысле взгляд на смерть онтологичен, как и в смысле ее бессмыслицы, но уже конкретен и позитивен, а не абстрактен и негативен, как в первом случае.
       Третий случай или точка зрения на смерть и отношение к ней предполагает то, что смерть является частью жизни, ее обратной стороной. Условно ее можно назвать комплиментарной точкой зрения на смерть. Согласно ей смерть является «смертельной жизнью». Ее подвидом является «живая смерть». Сильная версия такой точки зрения атеистична: жизнь несет в себе смерть и является умерщвляющей жизнью. Слабая версия – религиозна. Ее суть состоит в том, чтобы понимать смерть в качестве жизни в аду, уже не жизни смертью, а жизни в смерти. Такая точка зрения на смерть может быть названа еще амбивалентной или двойственной (двусмысленной).
       Четвертая точка зрения на смерть есть экзистенциальная точка зрения. Согласно ей к смерти нужно относиться не как к тому, чего нет, или что есть, что имеет смысл или не имеет такового, что отдельно или связано, является частью другого или себе противоположного, а как к тому, что является не просто смыслом личного существования, но самим существованием того, кто об этом думает. Экзистенция человека смертельна. Она и есть смерть. Смерть заставляет страдать. Но сама она не есть страдание. Страдательна реакция на смерть. Смерть не есть желание, как и не есть страх. Страх как основное настроение человека есть не сама экзистенция, как это полагали экзистенциалисты вслед за Киркегором, а только реакция на нее, отношение к ней живого человека. Смерть бесстрастна. Она есть то, что есть суть человека лично. Она является пределом его стремления к самому себе.
       Пятая точка зрения на смерть есть точка зрения гармонии. Это гармоническая точка зрения. Смерть имеет смысл, как в этой жизни, так и в любой другой этого человека, как и другого, да и не только человека. В чем ее смысл? В первом приближении смерть имеет смысл покоя, тогда как жизнь – смысл движения. Но углубляясь в размышление о смерти, человек находит в ней не только предел постепенности движения, разрыв жизни и ее оборотную сторону, необходимую часть самой жизни (все живет за счет отдельно взятого и, наоборот, единичное живет всем, что оборачивается смертью отдельно взятого и жизнью многого), но и начало жизни, и ее конец. Начало жизни есть конец пред-жизни (не до жизни). Конец жизни есть начало после-жизни (сверх-жизни).
       Здесь следует оговориться. Пред-жизнь можно понимать как инволюционный исток (исход) жизни из сверх-жизни. В этом смысле пред-жизнь есть прототип жизни. Сверх-жизнь как эволюционный приход из жизни. Сверх-жизни достигает только такое существо, которое способно жить разумом. То есть, его телом становится разум. Сверх-жизнь – это состояние жизни, отличающееся максимумом ума. В своем истоке жизнь обладает минимумом ума. Для человека важно достичь оптимума ума. Это необходимое, но недостаточное условие для возрождения в новой жизни. А что является достаточным условием для новой жизни в разуме? Дух или свобода от материи. Еще один вопрос: кто возрождается для новой жизни в разуме? Разумеется, не человек, но то, что в нем скрыто и что издревле сведущие люди называли «искрой Бога», для которой личное ego является материалом возрождения. Все остальное от человека уходит в вещество, энергию, информацию (память близких, авторские тексты культуры). Оно для возрожденца умирает, но наличествует в составе вещей или осваивается и присваивается другими. Смерть необходима и как средство утилизации отходов жизни и как состояние очищения духовного элемента. К сожалению, у подавляющего большинства людей смерть играет роль утилизатора отходов жизни и пособника их возвращения в этот мир в качестве многообразных вариаций того же самого инварианта. Продолжительная жизнь дефективных или человеческих существ, естественно, не имеет никакого смысла. Лишь у единиц среди людей она способствует духовному очищению. Духовное очищение – это извлечение смысла из бестолкового человеческого Я. То, что будет извлечено, получит развитие на оптимальном уровне существования уже не душевных и тем более животных, а разумных, существ. На уровне разумных существ проявляется инаковость духа как дар «оптимального бессмертия».
       Еще больший смысл жизнь приобретает на уровне духовных существ. Но и они не свободны от смерти. Только их смерть так коротка, что практически незаметна благодаря способности к перерождению, вызванной их непосредственным контактом всех со всеми.      
       Если амбивалентное понимание смерти есть своего рода пре-тезис (амбиваленция сильной версии атеизма и слабой версии авраамизма) рассуждения о смерти, позитивно-концептуальное понимание – тезис (тождество (естественнонаучный монизм) в сильной версии и различием (мифологический монизм, початый религиозным дуализмом) в слабой версии), негативно-концептуальное – антитезис (противоположность), экзистенциальное – паратезис (противоречие), то гармоническое понимание смерти является синтезисом (эквиваленция) такого рассуждения. Причем амбивалетный и позитивный виды понимания или точки зрения на смерть имеют как открытый (расширительный, сильный), так и закрытый (узкий, слабый) подвиды.
 
       О подражании в жизни и смерти. В общем, жизнь есть некоторого рода подражание. Но подражание чему? Конечно, самой себе. Жизнь многовариантна. Она повторяется, повторяет саму себя как прототип-инвариант во множестве типов-копий-вариантов. Повторение осуществляется через различие, а различение через повтор. Тогда что означает смерть для жизни, которая повторяется? Она означает перерыв в длении того же самого, вынуждаю его меняться. То же самое повторяется как связь собственных частей, меняющихся друг с другом местом, способом своего существования в границах целого.

       Об уходе. Интересно, когда человек уходит из жизни в бессознательном состоянии вообще или во сне без сновидения в частности он попадает туда же, куда он уходит, когда находится в сверхсознательном состоянии сознания, например, в полной медитации? Влияет ли на его исход, конечно, не для этой жизни, а для иной жизни состояние медитации в момент смерти?
       Да, влияет, если есть место для ухода, разумеется, не человека, а того, что есть в нем в качестве медитативного не только состояния, но и структуры или содержательной формы медитации, а также, что для нас важно установить, ее носителя. Что это за место? Это место медитации. Оно причастно и прикреплено к месту пребывания медитирующего в этом мире. Посредством чего осуществляется это причастие?
       Естественно посредством тела. Что это за тело? Тело желания, которое нельзя удовлетворить в этом мире, ибо оно поддерживается грубым вещественным и энергетическим, эфирным телами, используя, как правило, ментальное тело самообмана.
       Суть этого самообмана состоит в том, чтобы приспособиться к этому миру, реализоваться и овеществиться в нем, удовлетворяя незамысловатые грубые и энергоемкие физические желания. Подмена в желаниях компенсируется телом желаний в удержании сопричастности более совершенным телам уже не душевных чувств, а созерцания идей как тонких интеллектуальных форм и того, что скрывается за ними в самом медитирующем в качестве духа, ориентированного на него.
       Было бы опрометчиво полагать, что дух медитации как идейного отношения к жизни есть дух по своей сущности, то есть, свобода как таковая. Нет, это дух собственной персоной, по понятию атма, но уже не душа, а то, что можно назвать основанием персонального Я. Оно как основание связывает персональное Я, осознаваемое медитирующим со всем сущим в целом посредством тела причинения, что разделяет атму с брамой как телом трансценденции или дхармы, всему иной. Эта трансценденция или дхарма и есть дух, которым все живет и движется.
       Сам же дух как абсолютная свобода пребывает в покое. Он вечен и его сущность есть вечность. Причастие вечности возможно только на пути отвлечения от всего того, что есть, в том, чего нет. Вот что нас ожидает по мере того, как мы освобождаемся от всего сущего и уже не возвращаемся на круги своя того ада, который зовем миром. Трансценденция есть борьба с миром за мир с духом, который мы принимаем за смерть, в которой и которой по нашему неведению ничего нет. Связанные миром, мы подменяем дух, пребывающий в ничто из того, что есть в мире, всем тем, чем заняты в своей жизни. Именно поэтому мы боимся смерти, будь это боязнь сознательной или бессознательной. Мы часть этого мира и поэтому им ограничены даже в своем самом тонком воплощенном духе. 
       Полное освобождение, очевидным образом коего для атмы является умозрительное состояние пустотности мира, возможно только как полное развоплощение, в котором все становится одним, а одно – всем уже не абстрактно, а конкретно. Само различение или удержание (дхармирование) инаковости становится повсеместным и повсевременным. Вот что такое уход туда, где ничего нет как отдельно взятого. Там даже духа нет как того, что существует отдельно от всего. Что это значит? Только то, что дух есть во всем и все в нем одновременно как для духа, так и для всего. В сущности, все и одно как ничто всего по отдельности (многого) нейтрализуют друг друга, открывая действительность другого как свободы не только от иного, но и от самого себя. Вот что значит быть иным самому себе и всему тому, что не является тобой. Все иное есть та или иная зависимость от всего, включая сюда и самого себя. Но человек по своей сущности тяготеет в целом и в частности к тому, чем он связан в момент встречи со свободой, которая везде и всегда соприсутствует с ним, оказываясь всегда ему иной, безразличной к нему. И чем она от него дальше, тем слаще как предмет влечения (любви как зависимости). Но здесь таится обман, ибо она не предмет, не вещь, а отношение к тому, в чем ничего нет из того, что есть для человека. Настоящий рай ждет только того, кто очистился от ада-мира и самого себя, стал никем. Никто адекватен ничему, ничто. Никто - всеобщий аноним, полный всеми в той же мере, в какой ничто полно всем. Их единство и есть свобода уже не в понятии, а в духе. Это то, что нельзя уже ни почувствовать, ни пережить, прожить, ни осмыслить. Значит уход в то, что зовут смертью, не ждет никого, никогда и нигде. Все обратно возвращается на свои места, воплощается в невесть что. Поэтому люди, да и не только они, боятся смерти. Сама эта боязнь есть свидетельство того, что она относительна. В отношении к ним она не вечна, ибо они есть, а ее нет. Парадокс смерти заключается в том, что она есть то, чего нет. Есть же то, что есть. В этом мире она есть только как момент различения всего от всего в отдельности. Она и есть, и не-есть. И важно понимать в каком смысле. Имеет смысл различать, что мы имеем в виду, когда о ней думаем и говорим, ибо она является фоном такого различения.
               
       Выбор и ситуация. Что такое реальный и истинный выбор? Реальный, а не выдуманный, выбор есть не выбор в ситуации спроса, а выбор самой ситуации выбора, выбор предложения выбора. То есть, подлинный выбор не может не быть с рефлексией выбора. Чтобы выбор был настоящим, истинным, необходимо рефлектировать относительно акта выбора, определить его в понятии и прочее.
       Является ли философия выбором? Нет, но она предполагается в качестве как его условия, если под философией понимается рефлектирование, так и его следствия или эффекта. Философия не есть просто мысль, а есть мысль на мысль, есть процесс мышления, имеющий по преимуществу если не мышление как свой предмет размышления, то, во всяком случае, отношение к нему по поводу или мышления или не-мышления, как например, бытия, мира, человека и пр.
       Чтобы выбор был настоящим, необходимо участие выборщика в своем полном составе, включая его как сознающего, отдающего себе отчет в том, что такое выбор, какова наличная ситуация выбора, ее состав, основание выбора, причина, условие и повод выбора, к чему он ведет и что используется при его совершении в качестве средства выбора.
       Теперь, как понимать известное выражение экзистенциалистов: «выбор самого себя в ситуации выбора»? Нет ничего проще: понимать так, как мы понимали настоящий выбор в собственном смысле, - выбор есть определение выбирающего в качестве самого себя, что означает не только определение себя в отношении к выбору, а именно: выбирать или не выбирать, но и в отношении к самому себе, к своей сущности и существованию, к своей экзистенции как самости в качестве сущности сущего как инстанции самостоятельности («сам») в ситуации выбора. Сама ситуация выбора является условием возможности выбора и поэтому мы ее не выбираем, то есть, она необходима и является данностью. Ее можно понимать в качестве заданности, если мы с ней не просто считаемся, но и на ее ориентируемся как на цель. Сам отказ от выбора задан ситуацией выбора и не есть свобода от выбора, ибо является одним из вариантов выбора, правда, негативным, отрицательным. Ведь отрицание есть определение как ограничение.
       Возьмем в качестве выбора выбор между жизнью и смертью применительно к самому себе. Это экзистенциальный выбор, если человек («я») выбирает между тем быть ему живым или мертвым, или не быть, - быть или не-быть. Что в этом случае есть данность ситуации выбора? Есть ли в ней элемент свободы? Да, есть, ведь он может отказаться от выбора, то есть, продолжать жить или выбрать жизнь, что, в принципе, одно и то же, есть тавтология, может и выбрать смерть. Но есть и элемент несвободы, ибо предполагает некоторое ограничение самой ситуацией, пребыванием в ней. Решив, он может выйти из ситуации выбора, - это понятно.
       С выбором жизни понятно. А вот с выбором смерти не совсем. Что он выбирает, когда решает умереть? Во-первых, он выбирает то, что будет решением той проблемы, которая иным образом не может быть решена жизнью. Получается, что выбор смерти есть принуждение к ней жизнью, например, если выбирающий устал от жизни. Ну, и что? Это обычное дело. Что в нем особенного? Ничего. Это может быть связано с пожилым возрастом или невыносимыми жизненными обстоятельствами. Оправдан ли такой выбор? Разумеется, он ничем не хуже, выбора жизни по определению самой сути выбора в формальном аспекте. В содержательном же аспекте в оправданности выбора жизни или смерти нужно учитывать разумные основания такого выбора: невыносимость боли, возможность утраты чести и прочие заурядные явления. Все это посюсторонние эмпирические проявления человеческого существа, не имеющие отношения к тому, что можно назвать предназначением человека по понятию в смысле идеи. В каком смысле? Только в том, что все это есть лишь материал исполнения его предназначения. А в чем оно состоит? В том, чтобы стать самим собой, а не только становиться, и на этом поставить точку, закончить свой путь в исполненном воплощении. Естественно возникает вопрос о том, что может послужить указанием на полноту воплощения, каков его маркер, индикатор в качестве критерия различения становления от ставшего состояния. Если сводить возможность к реальности, а не только к реальной возможности, я уже не говорю об абстрактной возможности или к возможности невозможности, невозможности возможности или ближе к выбирающей возможности (альтернативности), то сама смерть и есть фактическая полнота исполнения предназначения.
       Однако почему предназначение человека заключается в том, чтобы стать самим собой, а не человеком? Нет ничего проще, как ответить на этот простой вопрос. Стать человеком вообще можно только в своем конкретном, отдельно взятом случае, если найти в нем нечто особенное. Именно это особенное будет искомым исполнением предназначения, что должно быть найдено, создано выбирающим. Здесь важен не только факт события смерти как результата акта выбора, но и фактическое содержание того, что привело к нему. К смерти могло привести исполнение человеческого предназначения, а не все прочее, вроде несчастного случая, смертельной болезни, убийства или естественного одряхления.
       В таком случае не может не появиться следующий вопрос о том, что станет с тем, что мы полагаем не физическим составом человеческого существования, в случае смерти. Другими словами, имеет ли она для человека смысл не до порога смерти, а после него? Есть ли за смертью новая жизнь? Если есть, то человек или то, что от него останется, станет материалом того, что можно условно назвать его новой жизнью после смерти. Если она есть, то не может не иметь смысла, который ее связывает с прежней жизнью либо позитивно как добавка к неполному предназначению, либо негативно как начало чего-то принципиально нового, например, нового уровня жизни уже сверхчеловека или, наоборот, недочеловека. Правда, случай  недочеловеком можно принять в качестве осмысленного исхода лишь с учетом того, что в следующем рождении будет иметь факт извлечения урока из жизненного опыта как не надо жить.
       И все же указанные соображения носят посюсторонний характер и не имеют прямого отношения к тому, что может ждать человека после смерти, если есть иная жизнь, не только для него, но и для того, что после него осталось уже не в этом мире. Это высказывание имеет смысл, если есть мир миров, в котором имеют место быть и этот мир, и ему иные. Только есть ли мир миров? Разумеется, как есть, например, мысль мысли. Конечно, пример – это слабый аргумент, но аргумент. Его аргументативность состоит в том, что в отношении к миру мы используем принцип иерархичности или многоуровневости. Мир миров есть мир более высокого порядка. Причем есть не просто как общее имя для всех миров в качестве их суммы или совокупности. Словосочетание «мир миров» имеет смысл не только «более высокого мира», чем наличный мир, но и самого принципа их связи друг с другом, имеющей сложное строение целого с мирами как частями целого, являющимися тоже целыми, но меньшего порядка. Мир миров более открыт, чем наличный (здешний) мир. Поэтому в нем будет больше возможностей для реализации того, кто умер в этом мире и для этого мира.
       Другими словами, смерть есть смерть как не-бытие (ничто и никто не в памяти, но в действительности) лишь для это мира, но не для мира миров. То, что останется от человека будет использовано для него же в мире миров. «Для него же» означает то, что останется и его Я. Как может быть он без его Я? Это то же самое, как окружность без центра. Другое дело, что это Я будет в иных условиях своего существования и нести на себе иное содержание своих наличных связей. Естественно, у Я (то, что мы называем общим словом «я») есть память о своих воплощениях. Только большой вопрос, как и в каком объеме и составе реализуется она в иной («новой») жизни. Память о прежнем (человеческом или индивидуальном в зависимости от возможности преодолеть человеческий удел или вновь к нему вернуться) воплощении можно уподобить эпизоду в «бесконечном существовании» Я. Бесконечное существование Я взять в кавычки, ибо можно понять бесконечность как отрицание конца.
       Но как понять безначальность, как противоположность не только концу, но и самому началу? В том, что безначальность предшествует началу, которое имеет конец, скрывается ее тождественность бесконечности. Но именно это и непонятно не формально, а по существу. Понять это можно в отношении к воплощениям только так, что память о прежних или последующих воплощениях для Я слабеет и фактически исчезает по мере их удаления от движущейся (по шкале измерения памяти) точки отчета. С памятью Я теряется в отдаленном отношении к самому себе и само это Я. В этом смысле персонифицируемое Я становится склоняемым и не есть постоянная и ставшая величина. «Я» есть подвижная точка спирали своей жизненной истории в мире миров, моментом сценария которой является смерть как переход из одного мира в другой. При этом точка может за(у)мереть на неопределенно длительное время в этом лиминальном переходе. Причем, какой бы долгой смерть не была, память о ней невозможна. Память возможна только при условии смерти. Память о смерти необходима. Но что это за память? Это память о том, чего нет. В этом заключается парадокс памяти смерти. Мы не помним свою смерть, но память о ней как о том, что неизбежно, необходима. Нужно помнить о смерти по контрасту как о напоминании настоящей жизни.
       Настоящее иное есть не иная жизнь, а иное жизни или смерть. Нирвана и есть смерть как зависание между мирами в мире миров. Не перед смертью, а в смерти умирающий оказывается наедине с миром миров как вечностью. Моментальная сообщенность (синхронизация) всех миров друг с другом их нейтрализует, выбивая из себя тех, кто находится на пике сообщения. Эта нейтрализация носит локальный характер. Такая локализация концентрируется на умирающем как вступающем на черту, разделяющую миры. Но иногда бывает, как правило, случайно (правило случая как прекращения действия правила), такая нейтрализация приобретает всеобщий характер относительного отдельно взятого сущего и он оказывается вне миров. Это и означает то, что на Востоке зовется «нирваной». Нирвана есть особое состояние не только сущего, но и самого мира миров.
       Поэтому не совсем правда то, что буддхисаттвы могут уйти в нирвану, но не хотят  уйти в нее, пока последний из живущих не спасется от сансары. Но как это понимать? Вот так: они не могут туда уйти, ибо все никогда не спасутся, и только поэтому хотят этого. Только так положение о буддхисаттвах имеет смысл. Ушел ли в нирвану Сиддхартха? Никто не знает, даже он. Но в буддистском учении признание ухода Будды за нирвану необходимо в качестве предела стремления к спасению, недостижимого (утопического) идеала всеобщего спасения. Нирвана не есть результат намеренного, наведенного медитацией процесса индивидуальной жизни. Поэтому она не подвластна  медитации. И вся психотехника восточной мудрости ни на шаг не приближает к ней. Но она приближает к возможности готовности, но не к самой готовности как факту, пребывания в других мирах. Кстати, не обязательно лучших нашего мира, но то же по своему хороших с их точки зрения.
       Конкретно «знает» о месте вне миров в мире миров только дух, ибо он там пребывает, убывая и прибывая в миры мира миров. Что означает это «знание» никто не знает. Но об этом можно абстрактно подумать. И для этого не надо быть ни Сиддхартхой, ни пресловутыми буддхисаттвами. Пустоты (щели) между мирами и есть ады миров как раев. Возможен и прямо противоположный взгляд на это соотношение: пустота – рай, мир – ад. На это как посмотреть. Невооруженный («умный») взгляд выбирает последний вариант. Вооруженный («безумный») взгляд, искушенный размышлением, – первый. «Второе плавание» Платона в употребление ума  для считающих, рассудительных, а не размышляющих, людей есть безумие, нарушение правил «здравого» смысла.
 
       Коммунизм. Что такое коммунизм Маркса? Это предельный случай развития капитализма (западнизма или европеиизма) в снятом виде с примирением его противоречий. В этом смысле коммунизм у Маркса есть сказка (утопия – «пойди туда не зная куда и найди то, не зная что»), которую он читал своим ученикам – «угнетенным пролетариям».
       Что такое коммунизм Ленина и Сталина – это предельный случай развития «общинного социализма» или феодализма (азиатизма), точнее, азиатского способа производства в умах советских людей. Как только люди перестали бояться и верить (вера есть страх перед неизбежным наказанием за грех собственности) в него, он исчез из их сознания.
       Что же появилось на пустом месте в сознании «бывших советских людей»? Разумеется, то, что было «бывше бывшего»: азиатский деспотизм, традиционная вера и национализм.
 
       Боязнь смерти. Есть разумное опасение в том, чтобы не допускать даже воплощения в слове того, что угрожает нашей жизни. Что угрожает нашей жизни? Конечно, смерть, как конец жизни. Уже слово есть своего рода вещь в отличие от мысли, которая не материальна. Поэтому имеет смысл такое выражение: «не думай о смерти, - мысли материальны». Они материальны в своем воплощении. Зачем тогда я думаю о смерти? Естественно, чтобы в ней найти нечто живое, хорошее, ведь ее нельзя избежать. В то же время человек стремится к чему то хорошему. Это нормально, правильно. Значит, и в смерти мы должны найти что – то хорошее. Но так как смерть в отличие от жизни не понятна, ведь о ней думает живой, а не мертвый, причем думают именно живые, то приходится раз за разом пытаться выяснить с ней отношение.
       Однако с ней трудно иметь дело, ибо ее нет в том смысле, что она есть то, что уничтожает, ничтожит все, что с ней связано. Другое дело, если смерть понимает силой жизни, приносящей ей зло ради добра для нее самой. Никто не будет спорить с тем, что обновление жизни связано со смертью того, что препятствует оному.
       «Не думай, не говори, не делай», - вот что мы думаем, говорим и делаем в отношении к смерти. Да, руководствуясь табуированием смерти, мы на ней не зацикливаемся. Но необходимо считаться с тем, что она есть конец жизни, обращающий ее в начало иной жизни здесь же другого или тебя в ином месте и в иное время.
       Единственно, что меня занимало до последнего времени с того момента, когда я стал сознавать самого себя, так это то, что нас всех ждет, - смерть. Что это такое? Это то, что является обратной стороной жизни, то, во что она обращается, то, чего нельзя избежать. Мы живем и умираем. Трудно совместить в самих себе эти противоположности. Напрашивается легкий ответ: жизнь есть бытие, смерть – не-бытие. Но он требует уточнения. Смерть есть и есть не-бытие жизни.

       Вечность и пространство. Ближайшим образом вечности в форме пространства является сфера, центр которой везде, а периферия нигде. Однако что это за сфера, если у нее нет уместной поверхности? Ничего более того, что это не вещь, а лишь метафора такого представления вечности в пространстве.
 
       Познание. Что будет за порогом смерти нельзя узнать в этой жизни, за исключением того, что об этом можно судить только исходя из жизненного опыта. Для других твоя смерть будет ничем, а ты никем, если не учитывать твой образ в их памяти. Для тебя запороговое существование жизни есть либо полное ничто, либо нечто, замешанное на «кофейной гуще», на гадании. Как к нему прикоснуться не только мысленно, но всем своим существом, пребывающим в наличном мире, растекающимся в пространстве на некоторое время.
       Есть знание, мышление, есть вера, есть чувство. Знание связано с познанием, а познание без мышления (включая сомнение), веры в виде уверенности в узнаваемом и чувственном опыте невозможно.
       Научное познание есть рассудочное объяснение через отнесение к общему, абстрактно сформулированному в терминах теории, чувственно достоверного отдельно данного в опыте в виде факта.
       Философское мышление есть понимание в понятиях как их связь в уме мыслящего в соотнесении с миром в целом.
       Религиозная вера предполагает в качестве своего основания до-верие к тому, что стало привычным в обращении. Она нацелена на то, что желаемо, но не может быть непосредственно доступно чувствам и иметь вразумительное объяснение. Что таковым является из того, что есть? Ничто. Тогда о чем идет речь? О том, чего еще нет, но есть надежда на то, что будет в будущем. А если и есть, то недоступно ни чувствам, ни  рассудку.
       Может ли познание если не спасти, то хотя бы способствовать спасению. Для уточнения смысла понятия спасения необходимо определиться с тем, что спасти или кого спасти и от чего спасти. В религиозном контексте спасать нужно человека от греха, который по слову апостола есть «жало смерти». Ужаленный грехом, человек умирает. Без греха нет смерти, а есть вечная жизнь. Как это понять? Спасают от греха для добродетельной жизни, которая вечна. Какая красивая история. Но правдивая ли? Можно предположить, что акцентуация на моральном моменте при осмотре вечноq жизни излишня, ибо переводит проблему оной из плана сущего в план должного, подменяя то, что есть, тем, что хотелось бы иметь в благостной перспективе.
       Даже если мы рассуждаем о религиозном восприятии смерти, то от нее спасется человеческая душа, а не то тело, которое имел человек в этой жизни. По словам апостола к коринфянам, «сеется тело душевное, восстает тело духовное», что означает, - у человека после смерти воскреснет не то тело, которое у него было. Значит, тело будет другое, чужое. Соответственно и душа изменится. Какой она будет и будет ли она вообще, если тело то будет духовное? Ему, духовному телу, сообразна уже не душа, а дух. Выходит, воскреснет не душевное тело, а духовное тело, поэтому воскреснет не душа, связанная со своим телом, а дух. Только вот воскреснет ли он или явится уже не душой, а самим собой. Для того, чтобы прояснить столь темный вопрос, необходимо различить дух и душу. Душа индивидуальна. Индивидуальной делает ее тело как материал ее воплощения. В смерти при раз-воплощении душа теряет свою индивидуальность. Она становится общей для всех бывших живых существ. При новом воплощении она уже не прежняя, а соответственно новая. Что же в ней остается от прежнего существа? Или это нечто полностью растворяется во всеобщем душевном составе? Нет, какой то остаток от прежнего существа остается. Что это за остаток? То, что нельзя никак определить. Но это не ничто. Это то, что можно назвать истоком индивидуального Я в качестве некоторой устойчивой связи отдельно взятых элементов, точнее, их следа, при соответствующих условиях могущего послужить импульсом для движения к новому воплощению и не обязательно материальному в обычном смысле слова.
       Теперь, когда прояснилась сущность души, пора подойти, наконец, к пониманию того, что такое дух. Дух индивидуализируется так же, как и душа, но только телом его воплощения является не материальное тело, а духовное или ноуменальное. Ноуменальное тело – это не идеализация телесности, а действительное тело, только не материальное. Понять это человеку трудно, но не в силу того, что у него ума мало для этого. Дело не в уме, а в теле, точнее, в самой реальности такого тела. Пониманию этого препятствует наша материальная телесность. Это препятствие непреодолимо в этом мире. Возможно только символическое истолкование такой непреодолимости. Отличие духовного тела от душевного заключается в том, что она, несмотря на свою ноуменальную определенность, проницает тела всех остальных духов или духовных существ.
       Последним вопросом является вопрос о том, связаны ли друг с другом душевное тело и тело духовное применительно к отдельно взятому человеку. На него нет точного ответа. Прямо связи между ними, конечно, нет. Нельзя сказать, что вот этот человек когда-нибудь после смерти станет духовных существом (духом). Это должно быть очевидно. Человек не становится духом. Это просто невозможно и через бесчисленное число перерождений, ибо после этого числа не будет ничего общего между тем, что получится, и тем, что потерялось в бесконечной дали потока перерождений. Ведь все остальное смешало уже то, что мы  выделили в качестве отдельно взятого элемента. Индивидуальность теряется на фоне бесконечности. Сохраниться на нем может только то, что все проник(ц)ает. Это дух, который всегда в нас проникает, но мы не проникаем в него, ибо он неуловим. Дух становится нами в нас, но мы никогда не становимся им в себе, а тем более вне себя.
       Единственно, что можно говорить о связи духа, так это не с душевным существом, от которого оно заслонено своей (душевной стихией) стихией, а с разумным существом, с которым он связан телесно, ибо тело у него ноуменальное. Но и с разумным существом он граничит не самим собой, а только умом как телом, средством сообщения (телепатии), мерой, оставаясь по своему существу безмерным.
       Могу только добавить: тесно человеку в его ограниченности. Но не будет человека и не будет ощущения и сознания тесноты.
       Страшно не не-быть, но иметь остаток памяти, а значит и сознания в призрачном состоянии перерождения, в состоянии хаоса, мусора, скорлуп мук рождения между мирами воплощения «во тьме внешней». А вдруг там придется навсегда задержаться «живым мертвым» среди мертвецов?
   
       Будущее и прошлое. Каким нам представляется будущее? Чаще всего преувеличенным настоящим. Одни, оптимисты надеются на то, что в будущем будет рай, - крайние из них ожидают рай в целом, умеренные – частичный, относительный, прежде всего, относительно себя. Другие же, пессимисты опасаются того, что в будущем нас ждет ад. Соответственно крайние пессимисты полагают, что ад ожидает всех, умеренные же – кого угодно, только не их.
       Что говорить о тех, кто в своих расчетах на будущее руководствуется не эмоциями, но рассудком? Они смотрят на будущее оптимально, то есть, упрощенно, усредненно. В будущем будет тоже самое, что и в настоящем, только, в среднем, лучше и одновременно хуже, чем сейчас.
       Лишь немногие, наделенные уже не рассудком, но разумом понимают, каким образом то, чего еще не было, не есть то, что уже было. Абстрактно это уже понятно из настоящего. Но в будущем будет не только то, что есть в настоящем, но и то, чего не было никогда. Речь идет не только об изменении в пропорциях настоящего как того, что еще не прошло и осталось из прошлого, проще говоря, о количественных изменениях, но и о качественных изменениях. Важно не только то, что лучше или хуже, но и то, что оно есть само по себе в своей связи со всем сущим в целом. Не всякому будет место в будущем, но только такому, в ком будет что-то от будущего. И это не было в прошлом и нет в настоящем.
       В свою очередь и в прошлом было такое, чего нет теперь в настоящем, что уже прошло и никогда никому не будет известно или понятно. И не обязательно это какая-нибудь мелочь, частное, не имеющее всеобщего значения.
       В том, что в будущем и прошлом есть то, чего нет в настоящем, а именно прошлого и будущего, уже понятно по определению.
       Именно будущее и прошлое в связи с настоящим нас будут интересовать. В будущем, ставшем настоящим, теперешнее настоящее станет прошлым. Вот именно поэтому существует проблема временного смещения перспективы взгляда на мир и свое место в нем и у нас никогда не будет возможности до конца понять то, что было не только до нас, но и с нами, а тем более понять то, что будет, из настоящего.
       Дело в том, что со временем меняется не только мир, который нас окружает, но и мы сами. Но как же тогда мы сохраняется? Естественно, как основа-ось, на которую нанизываются моменты как круги-состояния. Переходя из одного состояния в другое через мгновение как вестник или проявление вечности (мгновение как ничто не имеет размерности вообще и длительности в частности), мы проходим какое-то расстояние в пространстве мира. В результате того, что мгновение перехода из одного состояния временив другое не имеет внутренней размерности, нам кажется, что они следуют друг за другом, не сливаюсь в сплошной поток хаоса и поддерживая порядок. Благодаря этого сохраняется единство состояний времени, ибо их разделение на моменты моментально или мгновенно. Вот здесь и заключается их противоречие. То, из чего они состоят, безразмерно, но сами они имеют размер. За счет чего он образуется? За счет связи их друг с другом. Связь здесь не всеобщая, а особая, иначе они бы слились друг с другом, образовав без(раз)мерное, безмерное, беспредельное всеобщее.
   
       Миф сновидческого бессознательного. Сегодня видел сон, который отличается полным включением не только сознания, но и самосознания. А как же быть с безраздельным господством во сне бессознательного? Или бессознательное есть миф? Нет, конечно, оно есть. Но приходится откорректировать взгляд на сам сон, в котором возможно осознанное действие спящего. Тогда что означает его сон? Только то, что он находится в иной реальности, чем та, которая именуется наличной реальностью и окружает его со всех сторон в качестве среды обитания.
       Исходя из этого, можно спросить, какова реальность сна? Нет ничего проще: это реальность сознания, отключенного от мира вещей. Во сне сознание в себе или бессознательное становится сознанием для себя или сознанием как своим иным, а возможно даже и самосознанием как сознанием в себе и для себя.
       Естественно, тут же возникает новый вопрос: «Может ли существовать мир сознания в себе и для себя, когда полностью разорвана связь человека с миром в момент смерти»? Разумеется, нет. Ведь сознание не существует само по себе, а только при его носителе – человеке. Смерть человека есть смерть сознания. И все? Нет, не все. Возможно только одно исключение, - исключение такого сознания, которое стало сознанием мира. Это сознание мира, а не его части в лице человека.
       Еще вопрос: способен ли какой-нибудь человек достигнуть такого уровня сознания, что окажется в нем постоянно. Для этого необходимо в качестве условия стать, как минимум, сверхчеловеком, то есть, расширить себя до всего универсума, стать им. Как это сделать? Медитативно? Нет, ибо медитация дает кратковременную возможность причаститься к такому универсальному сознанию. Однако полностью это сделать невозможно, потому что медитативное состояние сознания не есть еще само всеобщее бытие. Оно только  на мгновение делает возможным не превращение медитирующего во всеобщее бытие сущего в целом, а его принадлежность к нему. В той мере, в какой медитирующий способен выходить на всеобщее, он причастен вечной жизни. Можно, конечно, пытаться продлить это состояние взаимопринадлежности сознания бытию в отдельно взятом конкретном случае сознания медитирующего, но в этом мире оно будет иметь временной характер. И все же напрашивается вопрос: «Можно ли замкнуть свое сознание на всеобщем сознании, идентичном всеобщему бытию»? Можно, но для этого необходимо остановить все всеобщее сознание вместе (синхронно) со всем бытием в его вечном движении. Это возможно не в реальности сущего всеединого, но только в отдельно взятом сознании в виде памяти. Событие памяти акта сообщенности со всеобщим сознанием в медитации будет актом его «снятого» воспроизводства в этом мире. Не более. Разумеется, это не есть вечная жизнь сознания, а заодно и самого человека. Это лишь временное пребывание в воспоминании о былом прикосновении к иному, вечному миру.
       Хорошо, ладно. Нельзя добиться вечной жизни для себя лично. Но может быть можно приобщиться к ней какой-то частью самого себя. Можно, но только не своим Я, а отказом от него, превратившись  в момент смерти, если ей предшествовало состояние медитации в это состояние, которое будет уже состоянием всеобщего сознания. Но что для этого необходимо? Как минимум, сообщение всех сознаний не только актуально наличных, но и бывших и будущих, одновременно (синхронно). Как это реально возможно во времени в определенную его единицу?
       Если вернуться обратно ко сну, его конкретизировать, то можно сказать, что в нем был сюжет, герой, предлагаемые обстоятельства, атмосфера, помощники, враги, вышестоящие инстанции и прочее. Сюжет на школьную тему, герой – учитель, он же спящий, предлагаемые обстоятельства разбора поведения учителя на уроке, которому сочувствуют, но есть противник, наговаривающий на героя вышестоящей инстанции в виде школьного инспектора, атмосфера конфликта, выяснения человеческих (социальных или публичных и личных) отношений. В конце концов, конфликт разрешается, отношению налаживаются, противные стороны приходят к согласию, «победил мир», правда, до дружбы далеко. Как я понял, таких ситуаций в наличной жизни у меня не было. Значит, сознание сгенерировало при моем полном попустительстве эту ситуацию. У меня сложилось такое впечатление, что здесь не было заметно действие посторонней инстанции (интеллектуальной, духовной).
       В прошлом году именно вмешательство высшей инстанции в мой сон послужило мотивом, спусковым крючком для написания романа. Настолько изумительным было это влияние, что вдохновило меня на тяжелый писательский труд. В этот раз ситуация была другая. Я сейчас вспомнил, что когда то у меня уже был сон на тему выяснения отношений уже с учеником. Но там работало бессознательное с проблесками сознания, здесь же было активировано само сознание, достигшее уровня самосознания. Правда, во сне еще не было разума в качестве проявленного активатора, который изредка дает о себе знать в пробужденном состоянии моего сознания наяву.
       Можно, конечно, дать обычное для психологов толкование сновидения или от-объяснение, чтобы закрыть проблему, отвязаться от вопроса: я увидел сон потому, что в нем явилось вытесненное из моей сознательной жизни стремление к сочинению историй. Вытеснение было вызвано тревогой, навязанной в качестве навязчивого состояния накопившимися бытовыми, семейными и рабочими проблемами, жизненно важными для меня и мешающими мне заниматься моим любимым делом. Но этот уровень анализа интересного явления примитивно рассудочен, калькуляторно поверхностен (считывает инвестиции и подводит баланс психоэнергии) и не затрагивает его основы, сущности. Есть феномено-логия вопроса, но нет его онто-логии. Само от-объяснение (thing out) проблемы познания сознания сна не решает, а сводит ее к банальному психологическому утешению, кратковременной аналитической разрядке. Возможно в данном случае имеет место быть не проблема, а тайна сознания и сна, которая не имеет научного решения.
             
       Относительность. Может быть как лучше, так и хуже того, что есть сейчас. Например, плохо быть больным. Но это лучше, чем быть мертвым. Быть мертвым это отрицательный предел того, чтобы быть. Быть мертвым – это тоже существование, только существование не подвижное, а неподвижное, не в пути, но в пункте назначения, в остановке навсегда. Всегда до рождения и после жизни, но никогда не в жизни, которая во времени. Различие теряется вне жизни между тем, что до и после как между прошлым и будущим, которые в отрыве от настоящего, делящего их, есть не бытие, а не-бытие.

       Живые и мертвые. Естественное продолжение жизни в детях, Лучше всего в тех, что в одной семье. Сверхъестественное продолжение жизни не в творениях, что имеют свою судьбу, но не судьбу творца, а в личной вечной жизни. Но как может быть вечной, не всеобщая, а отдельно взятая жизнь? Возможно, только если она не индивидуальная, а особая вариация всеобщей. Но это уже не лично твоя жизнь, а жизнь в пре-вращении, пере-воплощении, а не в во-площении и раз-воплощении по отдельности. Быть мертвым – это быть вне этого процесса жизненного притворства. «Мертвые срама не имут». Они есть мертвые и никакие другие вовек. Правда на их стороне. Живые же меняются. Не только живут, но и умирают.    
       Относительным является и представление о сне и сознании. Теперь стало понятным, что сознание не есть существование помимо сознания. И во сне возможно не только претерпевание, но и самостоятельное, активное действие, заряженное толикой мышления.
 
       Истина и ложь. Когда истина (правда) открывается человеку, тогда человек что-то в себе открывает. Ложь же закрывает то, что истина открывает.
       Но нельзя сказать, что истина или правда гуманна и добра. Она жестока и зла. Правда заключается в том, что смерть так же естественна, что и жизнь, и является ее обратной стороной. Не более. На самом деле, несмотря на весь ужас реальности, который внушает это злополучное равенство, все оказывается довольно тривиально и естественно вызывает у человека, неравнодушного к творчеству или медитативному созерцанию человека, стремление к пре-восхождению (трансцендированию) такого положения дел. Однако такое превосхождение грозит обернуться, как сказал поэт, «нас возвышающим обманом», что, как сказал бы немецкий учитель на ломанном русском языке, «не есть хорошо». А что делать? Вот за это и чувствуешь себя виновным и не свободным от банальных ссылок.
   
       Коварное Я. Бывает так, что человек отождествит себя с каким-то настроением, состоянием сознания, событием, вещью, лицом, свыкся с одним из них и стал его заложником. Вот это «я» и становится его подлинным Я, заместило его в качестве субститута. Это стало слабым звеном в цепи его жизненного цикла. И все, кому ни лень, стали пользоваться его слабостью. Вот такое превращенное Я есть его персональный грех, который жалит его до смерти, ведет к ней. Причем ведет к такой смерти, которая обращается для него жизнью среди мертвых. Они уже не живут, а он живет среди них. Это ад превращенного (навязчивого) Я, определенного ситуацией подмены.
       Подлинное Я безлико и находится по ту сторону жизни и смерти. Любая персонализация Я частична и является маской, которой мир мучает ее обладателя. Вот что такое сансара для человеческой личности.
       Как освободиться от столь тягостной зависимости. Ничего проще – откажись от самого себя. Было бы чем дорожить, - своим навязчивым образом! В таком освобождении можно видеть положительное значение монашество с его культом смирения и покорности. Только в нем перед человеком стоят другие цели, а само это освобождение используется в качестве лишь средства.
 
       Мнение, вера и знание. То, как мы чувствуем, и что является следствием такого отношения к действительности, мы можем назвать мнением. Мнение от «мне» так представляется, видится. Сам язык подсказывает в своем именовании, в каком смысле следует понимать такое слово, как мнение. Мнение от «мнительности», от того, что мы чувствуем, ощущаем, представляем, как воспринимаем без рассуждения в силу привычки, того, как нами принято, усвоено в результате личного опыта или освоено при ознакомлении с опытом других людей в обращении с вещами и с себе подобными или отличными от себя.
       Можно сказать, что в случае с мнением, мы имеем дело с некоторой интуицией, что постигается без рассуждения. Это так называемая чувственная или опытная (эмпирическая) интуиция.
       Более сложным образованием или формой познания является вера. Она проистекает из чувства неполноценности существования существа, которое переполнено желаниями и страхами ввиду скудости среды обитания и своей смертности, его пугающими и ограничивающими в желаниях и подстрекающих в страхе перед ними, а посему тяготеет к утешающей его зависимости от мира.
       Поэтому религия двусмысленно, с одной стороны, зовет человека в им чаемый мир по ту сторону этого, тем самым его удваивает, расширяет, освобождая от мирской неволи, с другой стороны, она привязывает человека к этому миру, принуждая его, как и мнение, при его кажущемся своеволии, следовать привычке, соблюдать преемственность, то есть, длить традицию, в терпеливом служении наличной власти посюсторонне существующего порядка вещей (господства меньшинства над большинством), освященного авторитетом потустороннего владыки или господина. Достаточно вспомнить само-именование христианина «рабом Божиим» или мусульманина от «муслим» как «покорного воле Всевышнего». Если «Аллах велик», то человек мал, ничтожен?
       Вера в своей доктрине или учении уже основана на некоторых положениях, которые нужно принять как нечто положенное другими. Этим она отличается от непосредственно данного мнения, удовлетворяющегося чувственной достоверностью наличного положения вещей и самого состояния представления (мнительности) того, что мнится, мне дано. Поэтому религия социальна, индивидна, тогда как мнение персонально, лично, точнее, индивидуально. Нельзя верить в одиночку. Вера нуждается в согласии в отличие от мнения, которое ищет свое, ссорит мнящего с другими, заставляя его вступить с ними в спор. Этим объясняется то, что религия ищет доказательства правоты верящих, уговаривая спорящих примириться друг с другом под ее кровом.
       Однако религиозная вера, то есть, не до-верие, не прагматическая вера человека, мнящего себя правым в отдельно взятом случае, а потому уверенного в том, что он всегда прав (где тут логика? - странно, если не глупо выводить из единичного общее, чем злоупотребляет индукция), а уже доктринальная вера не может не заниматься собственной апологией, включающей в себя не только внушение своей правоты, обращенное к чувствам верующего, оглашенного, адепта иной веры или не-верующего, но и систему доказательства истинного как самого вероучения, так и отдельных его компонентов, рассчитанную на интеллектуально подготовленного собеседника или противника.
       И все же помимо субъективной или, в лучшем случае, интер-субъективной убежденности в истинности положений (догматов) вероучения, не допускающих сомнения в их основательности, ибо они проистекают из источника божественной пре-мудрости, якобы превосходящей познавательные возможности человека, религиозная вера не имеет ни достаточного логического основания, ни объективного содержания, могущего получить проверку на фактах чувственного опыта, если не полагать в качестве такового опыт мистического (духовного) прозрения и богословского откровения.
       А вот уже не мнение или убеждение, но знание дает научное познание.
   
       Мыслишки. О мертвом криминале. На том свете «своих» (мертвых) девать некуда, - назад отправляют. Таково посюстороннее объяснение потусторонней жизни и доктрины переселения душ. А что, действительно, на том свете так много криминала, ведь там расположен ад, и он, вероятно, давным-давно переполнен преступниками, да еще какими отъявленными, что периодически они возвращаются под иным обличием на этот свет.
 
       О боге и страхе божьем. Большинство вспоминает о боге, когда ему плохо (имеется в виду не бог, а это большинство). Когда люди о нем вспоминают, то, естественно по человеческим понятиям, ему хорошо, ибо его просят оказать им помощь, то есть, полагаются на него как хорошего, доброго защитника. Когда же им хорошо, то о нем забывают. Вот поэтому он и сделал нашу жизнь такой, какой она есть, - страшной и несчастной. Как аукнется – так и откликнется. И в самом деле, откуда ему известно, что мы ждем от него как раз обратное тому, что есть? Ведь он не человек, чтобы нас понимать. Кто может нас понять таких непонятных, кроме нас самих? Казалось бы, нет ничего проще, как вспоминать о боге, когда нам хорошо и забывать о нем, когда нам плохо. Тогда бы мы жили в земном раю, а не аду. Так нет же, мы делаем все наоборот, к нашему же несчастью. Именно с этого начал Адам свою совместную жизнь с Евой. 
       Что такое страх божий? Страх бога или страх человека перед богом? Как понимать? Как хочешь, - можешь так, а можешь сяк. Как бог на душу положит, так и понимай. Если это страх бога, то бог и есть страх. Теперь понятно, почему атеисты говорят, что страх породил богов. Они так говорят, но понимают ли они то, почему так говорят и что именно говорят? Без страха нет и бога. Что это за страх? Это страх жизни, чреватой смертью. Червь жизни, дьявол, ее точит, пока не сточит до ничего, до смерти. Бог, внушающий страх, предстает перед устрашенным в качестве дьявола. Дьявол – изнанка бога. Бог - лицевая сторона дьявола. Поэтому страшно не только то, что он есть, страшно само размышление об этом. Как после этого жить? Так лучше вообще не верить. Вот отчего появляются атеисты. Но лучше всего верить в бога как доброго и надежного защитника от страха, лжи, насилия в целом греха и его закономерного следствия в виде смерти.
       Разумеется, здесь идет речь не о действительном духе, о сущем действительности, но о его ложном подобии в «детском сознании» человечества, развернутом в «священных писаниях» древних (младенцев). Ведь недаром в народе говорят: «Устами младенцев глаголет истина». Это можно принять с одной оговоркой: необходима правильная (научная) интерпретация детских страшных сказок для пользы дела и смысла жизни.

       Учение как лечение. И в самом деле, почему учение не является лечением? Естественно, возникает вопрос о том, что за учение имеется в виду и какое лечение из него следует в качестве выхода из дурно сложившейся педагогической ситуации? Разумеется, имеется в виду учение жизни. Всякое иное не стоит внимания, ибо ни к чему хорошему не может привести. Объяснять не стоит, ибо если это не понятно, то все сказанное ниже будет еще непонятнее его. Умному достаточно, а неумному избыточно и не нужно, - «будь проще». Так обыкновенно говорят дураку, чтобы от него вовремя отделаться, а не то он прямо или косвенно будет угрожать самому твоему существованию. Как известно, дурак – это горбатый, кривой умом, а, как говорит народная поговорка, - «горбатого могила исправит». Если дурак, то навсегда.      
       Когда мы учим жизни, от чего мы лечим? От болезни? Конечно, от нее, заразы. Что это за болезнь такая? Во-первых, дурость. Но от дурости нет лекарства. От дурости нельзя вылечить. Но это надо признать. Признать, что есть дураки и что их нельзя учить, - себе дороже и вреднее, а тем более им. Дурак и есть дурак – это общемедицинский, а не только специфически психиатрический факт. Естественных дураков больше, намного больше, чем  психиатрических, ибо если мы понимаем их чисто психиатрически, натуралистически, то мы понимаем натуральное только в физиологическом, онтическом, а не онто-логическом, в данном случае социальном, культурном, смысле.
       Причем есть не только патологические или константные дураки, но и дураки переменные. В качестве таковых бывают все обычные люди, которые рано или поздно совершают дурацкие поступки. О чем это говорит? Лишь о том, что не всегда человек бывает готов и способен к учению.
       Во-вторых, человечность. Вот от нее точно не надо лечиться, ибо нет никакой гарантии в том, что от такого лечения мы станем лучше, но есть убеждение в том, что то, что имели, потеряем, а с ней и самих себя. Однако самой человечности учить тоже не надо, ибо ей мы заражены уже в детстве. Хронически она и так в нас проявляется. Есть педагоги-гуманисты. Вот они пускай упражняются в человечности. Может быть, где-нибудь и когда-нибудь они хоть одного человека сделают чуть-чуть человечнее. Только я в этом сильно сомневаюсь.
       В-третьих, наши страсти. Но с ними тоже не все ясно, ибо страсть может победить только страсть. А страсть по определению уже плохо, пускай даже это страсть к разуму. Пример: сколько идейных людей наломали дров в человеческой истории!
        Что же остается в итоге? Единственно то, что настоящее учение как лечение есть учение тому, как не учиться, а разучиться. Глупо заниматься учением, разумно заниматься познанием и мышлением.
   
       Человек и рай. Человек и ад. Человеку нет места в раю. И там нет ни одного человека, не было, нет и никогда не будет. Почему? Проще простого, - он ему просто не доступен: посторонним (людям) вход воспрещен. Еще раз, почему? Да, потому, мой дорогой человек, что вы из него сделаете ад. Но и ад недоступен человеку. Почему? Еще не понял, проницательный читатель? Хорошо, скажу: потому что рай не доступен.
       Рай и ад созданы и предназначены для других существ. Разумеется, есть такие существа, для которых земная жизнь – это ад. Кто эти существа? Это мы с вами в прошлом рождении. Однако для нас уже в том качестве, в котором мы находимся, – это далеко не ад, потому что может быть намного хуже. Но, как правило, оказывается намного лучше, чем есть на самом деле. Ведь говорят: «Не так страшен черт, как его малюют». Человек – это срединное, посредственное существо, ни то, ни се, в общем, ничтожество, поэтому его рай и ад ничтожны, в принципе их нет.  Даже в ничтожестве человек не велик, а ничтожен. В принципе его и нет. К слову сказать, демоны, настоящие демоны, а не демоны в сознании человека как его паразиты, не ничтожны. Есть по большей части иллюзия человека. Реально же есть гоминид, развитый примат, не более.
       Рай и ад есть только для духов. Для ангелов – рай, для демонов – ад. По их наущению люди и заводят речи о том, о чем сами толком не ведают. Человек не может ни подняться над самим собой до ангельских высот, ни опуститься в демонические глубины бытия. Это для него запредельно. Не надо думать, - бессмысленно, - что ангелы и демоны когда-то были людьми. Они никогда ими не были. В этом смысле мировая эволюция есть большая ошибка несчастного человеческого сознания. Что-то, разумеется, есть, но, это не эволюция. Можно, конечно, сказать, что есть, но то, что скажется, будет так противоречиво, что вряд ли понятно. Поэтому болтливых на эту тему много, а знающих и тем более понимающих ее – ни одного.
       Что же тогда делать? Ничего, потому что без толку. Остается только мечтать. И это хорошо. Рай и ад, ангелы и демоны нам становятся доступны только в мечтах и снах. Конечно, это не они сами, не мы в них, но они в нас, не в своем, а в нашем виде. То есть, это человеческие ангелы и демоны, лишь их рефлексы (действия) и наши рефлексии (противодействия). Если нет этого противодействия, то уже нет человека.
       Если процесс не идет вверх, то он растекается вширь, ибо застой смерти подобен. Но в шири он дробится, мельчает и там по мере растекания замеляется, застаивается, останавливается, замирает, умирает. Так же и с человеком. Как только человек упирается затылком в потолок своих человеческих возможностей, то он растекается мыслью по древу жизни, дробится, культурно размножается, плодится языками, текстами и всем прочим, что не только объединяет людей, но и одновременно их разделяет, создает почву для недопонимания,  а в пределе для конфликта, столкновения и самоуничтожения, ведет к смерти, к реликтовому гомеостазу.
       Если бы было что-то лучше, то мы были бы уже там. Но нас там нет и для нас дорога туда заказана, заповедна.
       Что же тогда остается делать? Вешаться? Никак нет. Это было бы так, если бы мы придавали слишком большое значение своей ничтожной жизни. Что остается? Влачить свое жалкое существование дальше, пока мы не сдохли, как собака под забором. А кто этого не хочет, то сам себе и больше другим создает никому не нужные проблемы.
 
       Мысль и смысл. Если есть мысль, то она имеет смысл, значимость и значение. Начнем со значения. Значением мысли является ее отношение к тому, о чем она. Обыкновенно значение мысли выражается в слове. Уже здесь, в слове, значение мысли трансформируется в значение слова, указывающего на предмет, лицо, их положение, состояние, собственно отношение, событие, процесс и прочее. Это семантическое значение. Оно предметно и имеет отношение не к слову, а к тому, что оно описывает. Если берется значение собственно мысли, то имеется в виду умопостигаемая предметность или предмет в интенции, интенциональная предметность.
       Есть еще синтаксическое значение. Оно имеет место, когда слово, указывает на другое слово. Если имеется в виду ментальный синтаксис, то есть, мышление понимается как внутренняя речь, то значением мысли является ее указание на другую мысль.
       Наконец, есть и прагматическое значение мысли и соответственно слова как ее выражения. Это значение выражается в том, какую цель имеет в виду мыслящий нечто, когда говорит или иным способом это выражает, пытаясь таким образом воздействовать на своего собеседника.
       Здесь не может не возникнуть интересный вопрос о том, можно ли выражать свои мысли помимо слов, чтобы их понимали как мыслящий, так и другие, способные к мысли, к  которым он обращается? Усложним задачу: возможно ли сообщение мысли помимо знака, как то, вербального, жестового и прочего, или мышление немыслимо без знаковой активности? Если истинно последнее предположение, то мышление можно полностью редуцировать (свести) к означиванию.
       К счастью, это не так, есть еще значимость не просто слова, но и самой мысли, выражением которой является слово, а также смысл. Однако продолжим вопрошание. Как возможно сообщение мысли помимо знака? Если оно возможно, то что это? Телепатия? Да, если мы понимаем под телепатией сообщение с самим собой посредством мысли. Это, конечно, не полная, а только частичная телепатия, ограниченная одной персоной, да к тому же не вполне свободная от знака внутренней речи. Но все же. Здесь появляется значимость мысли, то есть. ее отношение к самой себе.
       Сообщение мысли с самой собой мгновенно. Но оно может быть и вездесуще, если имеется в виду не просто значимость мысли, ее целостная тавтологичность как момент таковой значимости, но и ее смысл. В смысле мысль синхронно сообщается всем мыслящим. Правда, речь здесь идет об интеллектуальной, а не эмоциональной телепатии. Обыкновенно о телепатии говорят как о передаче мыслей на расстояние, не обращая внимания на то, что по своему предметному (в данном случае «буквальному») смыслу, точнее, значению, телепатия есть передача на расстояние не мысли, а «патоса» или «пафоса», то есть, чувства как эмоционального состояния или страсти. Если мы так будем понимать телепатию, то есть, в ее собственном смысле, то она как передача просто подразумевает знаковый или выразительный (эмоциональный) обмен и связана с такими душевными явлениями, как эмпатия (со-чувствие), экспрессия (выражение или манифестация) и импрессия (вчувствование).
       Теперь пришла очередь акцентировать внимание на смысле, но не слова, а самой мысли. В отношении к слову мысль имеет смысл как концепт. В отношение же к самой себе помимо терминализации, обращения в термин, прообразом которого является концепт, она есть понятие. Так вот слово есть выражение, концепт – выраженное, понятие – выражаемое, то есть, то, что понимается, а понимается понятие, или смысл мысли. И последнее, самое важное, - что такое сама мысль?
 
       Пространство, время и вечность. Вечность есть простота, а вот пространство и время есть ее усложнение, дробление, размножение, в котором сохраняется сам порядок деления, но то, что делится, расходится в подобии.
       Естественно, возникает вопрос о том, как появляется это расхождение в уподоблении, что является тому причиной или кто в этом винов(ат)ен? Причиной разуподобления и возникновения ошибок в самокопировании вечности является само размножение, в котором вечность делится на моменты времени. В результате появляются не только ее зеркальные копии, которые расходятся друг с другом и тем самым создают пространство локализации, своей у-местности, но и неповторимые мгновения бесподобия. Так происходит превращение вечности во время и пространство в самих вещах, что становится доступным человеку в чувствах, которые его обманывают, ибо воспроизводят данное уже как ошибку, причем не субъективную, а объективную.   
       В мыслях же, в отражении (рефлексе) сознания это распаковывание вечности во времени и пространстве сопровождается спекулированием, дифракцией отражения, отражением самого отражения, что является иллюзией разума.

       Воспоминание. Любое воспоминание уже травма. Поэтому заниматься ностальгией противопоказано в целях душевного здоровья. Необходимо жить не прошлым, а настоящим. Лучше, чтобы прошлое прошло все без остатка. А то, что осталось, стало всецело настоящим. Такому настоящему и будущее тоже не нужно, ибо оно страшит неизвестностью и отдает привкусом развенчания надежд, связанных с мечтами, которые, как правило, никогда не сбываются. Такое настоящее без прошлого и будущего и есть та вечность, которая доступна человеку.
 
       «Всеобщая наука» и «наука о всеобщем». Что такое всеобщая наука? Нонсенс, а если говорить по-свойски, бессмыслица. Не было и нет такой науки. Будет ли? Кто это знает? Будущее неведомо. А все почему? Да, потому что настоящая наука имеет частный характер. Она не о всеобщем, о котором только гадает, выдвигает гипотезы, а о частном. Теперь понятно, что ученый – частичный работник?
       Умники говорят, что есть наука о всеобщем и это философия, точнее, философская наука. Какая глупость. Да, философия может быть учением о всеобщем. Наука может быть учением. Но учение еще не наука. Философии мешает стать наукой не то, что она болтология, что единственным материальным предметом ее является слово, ведь есть же филология, которая тоже фиксирована на слове, а то, что она носит отвлеченный характер. Что это означает? Что слово есть субститут (подмена) единственного предмета философии – мысли. Философия занята осмыслением мысли, то есть, смысла. А так как подумать можно обо всем, то предметом мысли становится, помимо нее, все то, о чем можно подумать. Подумать же можно обо всем. Вот почему говорят, что философия есть занятие всеобщим в мысли.
       О философии можно говорить, как о науке о всеобщем, условно, в переносном смысле, не буквально, исторически, а метафорически или, в лучшем случае, спекулятивно. Правда, есть такие философы, которые практикуют диалектику, которую отличают от спекулятивной метафизики. Они утверждают, что философия как наука занимается изучением самого развития в понятии. С ними можно согласиться. Но как это может противоречить спекулятивной, а не вульгарной, метафизике? Увольте, не понятно.
       Тем более глупо называть философию всеобщей наукой. То, что делают некоторые сердобольные ученые, которым жалко называть философию болтологией, - принимая ее за теоретическое обобщение естественнонаучных и гуманитарных знаний, добытых частными науками, никакого отношения не имеет к настоящей науке, а есть то, что позитивисты говорили: наука сама себе философия. Вот такая «научная философия» не то, что не может быть философией, но и на науку мало похожа, ибо в ней нет того, что есть в оной, - подлинное исследование конечных (разрешимых) проблем.
               
        Послание. Я подумал над твоими словами и вот что надумал. Человек  бывает доволен собой или самодостаточен и в этом смысле совершенен только в том случае, если пребывает конкретно в ситуации, с ней оптимально связан. Что это означает? Только то, что он умеет в нее правильно войти и адекватно на нее прореагировать, полностью в нее вписаться и в нужное время из нее с наименьшими потерями для себя и по возможности для других успешно выйти. Единственная проблема здесь может состоять в том, как поведет себя он между выходом из одной ситуации и входом в другую при условии, что может в ту так же правильно войти, как и в предыдущую. Вот этот переход и является микросмертью. Сможет ли он активировать ту же самую силу для воспроизводства субстанции, что и для производства в прежний раз (здесь я использовал давно забытый ход мысли схоластиков)? Где он ее, силу или энергию, возьмет, если прежняя ситуация его опустошила, ибо правильный выход из ситуации означает полную исчерпанность реализации своих возможностей в ней?
       Вероятно, у него должен быть непроявленный запас энергии, разумеется, не только материальной, но и ментальной, духовной и пр. для нужного входа в новую жизненную ситуацию. Если он примет в ней оптимальное положение, впадет, погрузится в адекватное ей состояние, то он не будет желать ничего сверх того, что требуется для самореализации в ней. Избыточная энергия будет находиться в виртуальном состоянии или модусе существования.
       У тебя, как я понял, часто бывает полная адекватность предложенным условиям существования. Ты умеешь соткать из мира вокруг себя предохранительный кокон, защищающий дух в тебе. Этот кокон можно назвать, если не вдаваться в ведическую и буддхическую терминологию, подчеркиваю, условно, проявленным Я. И все же избыточность тем не менее находит некоторый выход в рефлексии, в вопрошании, которое тебя мучает, угнетает не твой дух, а твое собственное Я.
       В моем же случае и в меньшей степени случае Галицкого имеет место быть полная или неполная неадекватность предложенным условиям бытия. Поэтому в моем случае есть склонность к запредельным этой жизни областям. А в случае Галицкого тотальная мимикрия, которая довела его до смерти.

       Мир миров. Так все же, что представляет мир из самого себя? Это «наш мир» или наш мир есть только часть более общего мира? Если под нашим миром иметь в виду Вселенную, то есть, то место, в которое вселяются существа, имеют в ней свое воплощение, то какой еще более общим мир, чем она, может быть? Да, никакой. Правда, на это могут возразить, сказав, что если есть мир воплощения, то не может не быть и мир раз-воплощения или не-до-воплощения. Да, можно сказать, что есть мир проявленный и непроявленный, мир светлой энергии и материи и мир темной материи и энергии, если уже переходить с метафизического языка на физический язык.
       Еще раз спрошу: есть другой мир? Есть, но это то же мир, но в другой проекции или другом измерении. Поэтому не сказал бы, что это тот же самый мир, что и наш, и даже не сказал бы, что он такой же. Он другой, но тоже мир, а те такой же. Но если он есть, то вместе с нашим миром составляет общий единый мир? Нет, ибо есть не только другой, но бесконечное множество других миров.
       Можно ли тогда это бесконечное множество миров, которые в самих себе тоже бесконечны, назвать миром. Можно, но в каком смысле? Только в таком, что этот мир будет миром по названию как имя класса или множества миров, причем бесконечных. Но по существу, действительно или реально, по сущности и по существованию, он не мир, или такой же мир, как стопка книг является книгой. Реально есть бесконечное множество миров, единых не в том, что они есть части такого целого, которое тоже есть мир, только больше своих частных миров, а в том, что в них есть одна и та же логика развития, развертывания их свернутой сущности на различном материале: вещественном, энергетическом, ин-формационном или знаковом, душевном (сознательном), ментальном (концептуальном или самосознательном), интеллигибельном (идейном), интеллектуальном (ноэматическом, понятийном или разумном) и духовном. Сценарий один, а его воплощений или исполнений, интерпретаций бесконечное множество. В этом заключается парадокс бесконечного множества бесконечных множеств или миров или элементалов, в которое оно, это множество, включено в качестве одного из элементов.
 
       Уровни спасения. Помочь можно тем, кто сам себе помогает. Что означает то преткновение, которое с нами случается, когда мы останавливаемся перед возможностью спасения другого и оговариваемся, что «такова его карма»? Зачем спасать тех, кто сам себя не может спасти? Ведь это прямое постороннее изменение чужой судьбы? Тем более, если несчастны й заслужил то, что имеет? Так мы объясняем себе необходимость невмешательства в чужую жизнь. А если она нас касается, то имеем ли мы право в нее вмешиваться? Да, если это уже наша общая судьба.
       Для примера возьмем нас, землян, и тех, кто нами не является. Уже понятно, что люди сами себя спасти не могут, - дело идет к скорому концу, к гибели человеческой цивилизации. Почему же в угрожающее приближение человеческой катастрофы не вмешаются более совершенные существа, чем примитивные гоминиды? Да, потому что от такого вмешательства будет не также и тем более не лучше, а хуже, чем уже есть. Такая помощь если и возможна, то только как исключение из правил контактирования для отдельно взятого случая. Поэтому мы так и не можем всенародно, публично установить контакт с внеземным или сверхчеловеческим разумом. Почему то он устанавливается, как правило, с отдельно взятыми людьми, как правило, невежественными, тупыми или сумасшедшими. Разумеется, указанные контактеры контактируют не с «пришельцами», а с самими собой, с образами самих себя в своем сознании или бессознательном, как индивидуальном, так и коллективном. Возможно, на эти мнимые образы наводят их пришельцы, чтобы отвлечь публику от действительного контакта. Для того, чтобы это понять, достаточно поставить себя на место сверхразумных существ, если взять в качестве нормы разума человеческий. Если мы разумны, мы никогда не вступим в контакт с теми, для кого этот контакт будет вреден, а тем более, если он будет вреден нам самим, при условии, что мы, как минимум, разумны.
       Поэтому имеет ли смысл спасение? Да, если оно предметно конкретно. Причем такой смысл определяется не через себя, а через иной смысл, следующий за ним. В таком случае он будет посредственен, являться только средством для более глубокого или высокого смысла как цели достижения осмысления. Задаваться же абстрактным вопросом о том, имеет ли он вообще смысл, например, смысл спасения, бессмысленно. Если это так, то вопрошать запрещено. Кое-кто все равно вопрошает и не может не наткнуться на бессмыслицу, которая лишает его энергии (импульса) стремления-притяжения.
               
       Я и не-Я. Так что же обозначается личным местоимением первого лица единственного числа? Индивидуальность, персона, индивидность человека? И почему именно человека? Может быть, есть Я, например, обезьяны, дельфина лошади, наконец, кошки или собаки. О Я насекомых или тем более растений, минералов говорить вовсе не приходится. Если же и говорится, то в переносном смысле, как например, о «коллективном разуме» муравейника, «растительной душе», «окаменевшем сознании» и пр. За высших животных, начиная с обезьяны, трудно сказать, ведь мы не животные, точнее, не обычные животные и проблематично попробовать встать на их место. Другое дело человек, за него сказать можно, ибо мы люди.
        Так каково человеческое Я? Оно индивидно, индивидуально или персонально? Когда мы употребляем такой научный термин, как «индивид», то, как правило, вкладываем в него такой смысл: индивид – это экземпляр серии сходных вещей, в данном случае существ, имеющих общий признак. В социологическом смысле можно, конечно, употреблять индивидность как сущность индивида применительно к человеческому Я как общему признаку, объединяющему человеческих индивидов в одно множество или класс социальных элементов-экземпляров. В этом смысле человеческое Я абстрактно и есть просто научный термин. Нас же интересует то, какая реальность стоит за любым Я в целом и за человеческим в частности.
       Чаще мы употребляем такое местоимение, как Я, тогда, когда имеем в виду человеческую индивидуальность. Последняя означает не что иное, как свойство человека быть никем и ничем заменимым, его естественную, природную уникальность, включая в такую природность и социальную определенность. Но уже здесь, как, впрочем. и в случае, с индивидностью, можно говорить о индивидуальности животных, насекомых, растений, цветов, камней и пр. Правда, здесь индивидуальность примитивная, но индивидуальность же.
       В отличие от индивидности, она берется не в связи с общей природой искомого, а в противопоставлении с ней, выделяя момент именно неповторимости, не сходства, а расхождения с иным, другим. Поэтому, в общем, трудно здесь идентифицировать Я с индивидуальностью. Хотя в каком-то смысле, - смысле собственно уникальности, - между ними есть определенная (смысловая) связь.
       Обыкновенно же все, кто не попадя, мнят под личностью человеческое Я. Вот именно «мнят под». Точнее, можно сказать, что под персоной скрывается личность. Ни в коем случае нельзя отождествлять Я с персоной, ибо под персоной понимается согласно самому смыслу этого латинского слова «маска», «личина», наконец, «личность» в смысле наружности, но никак не само Я. В лучшем случае персона или личность есть оболочка, а в худшем случае подмена, маскировка, субституция человеческого Я, если только это не оговорка во фрейдистском духе, скрывающая подлинную сущность Я.
       И все же трудно согласиться с тем, что Я есть подмена того, о чем идет речь, в том смысле, что она и есть то, что отрицается, а именно, - превращенная форма индивидности. То есть, человеческое Я есть овнутренность внешних социальных отношений. Тогда персона (или Я, персональное Я) как нечто самостоятельное есть фикция, ибо она является обратной (рекурентной) функцией от индивида как социального аргумента.
       Казалось бы, положение с человеческим Я спасает введение в смысловой оборот философской триады понятий: общее (всеобщее), отдельное и особенное. Привычно полагают, что общее – это индивид, отдельно взятое – это индивидуальность, а особенное – это персона или личность. Тогда личность или человек в аспекте своего собственного Я есть особенное выражение всеобщего в отдельно взятом случае. Но нет. Я как самость есть проекция, точнее, проявление всеобщего на единичном и через единичное. Акцент в Я делается не на личном, индивидуальном, а на всеобщем в нем.
       Естественно напрашивается вопрос о том, может ли всеобщее как предмет размышления прямо и непосредственно сообщаться с человеческим умом, точнее, может ли человек в своем уме прямо сообщаться, связываться со всеобщим. Доподлинно мы знаем, что такое сообщение возможно в опосредствованной форме рассуждения в понятиях. Однако доступно ли оно уму частично или тем более в полном объеме вне дискурсии, а именно в интуиции? Более того, можно ли телепатически, в мыслях, если понимать телепатию не как сообщение в страстях, или желаниях и страхах как явлениях энергетического (действенного) характера в смысле производной (функции) от вещественного или телесного аргумента (доксы или мнения), а собственно в мыслях, последовательно, то есть, ментально (диэресис или анализ), в понятиях, а потом ноэтически и ноэматически (ноэсис, первоначальной формой которого является сюнагоге или синтезис, действующий еще в дискурсивной форме понятия) в идеях уже не как посылках, точнее, предпосылках, гипотезах, а осуществленных целях (в терминологии Аристотеля энтелехиях или свершениях как совершенствах), сообщаться друг с другом относительно такого предмета, как всеобщее, понимаемое Платоном Благом, а Фомой Богом? Возможно, если под телепатией мы понимаем не непосредственное врожденное знание ангелов, а интеллектуальную интуицию мыслителей.
       В указанном телепатическом смысле или смысле интеллектуальной интуиции и можно понимать проявленный в человеке принцип Я. Этот исходный принцип находит во мнении как посылке, заявке, манифестации (чувственной интуиции) дискурсии (или в ином, приобретено, апостериорно) свое исхождение (проодос) и в интеллектуальной интуиции к себе возвращается (эпистрофе) обратно (рекурентно и рекурсивно, в себе и для себя), изначально пребывая (монэ), имея в качестве предпосылки   мистическую интуицию или абсолютную, безусловную предпосылку (в себе, врожденно, априорно).
       Проще говоря, выстраивается такая диалектическая (развивающаяся) схема   познания как существования (единения мысли и бытия): 1) пребывание в себе мистической интуиции, 2) исхождение в ином чувственной интуиции и дискурсии (рас-суждения и умозаключения), 3) возвращение в себя как в себе и для себя интеллектуальной интуиции.
       Последний элемент этой познавательной схемы представляет собой самый сложный момент развития мысли, ибо первый нам доступен только в качестве того, что нам дано как «нечто» имплицитно неизвестное, непроявленное, а второй наиболее эксплицитен, развернут и известен как «что» проявленное. Третий, искомый, финальный элемент амбивалентно совмещает в себе  изначальный и средний элементы и оказывается известно неизвестным и известно неизвестным, в знании непознаваемым, и в незнании познанным, познанным в непостижимости. Здесь можно увязнуть в мысли, запутаться в хитросплетениях ума.
       Молния духовного понимания-прозрения (инсайт) должна сжечь эту паутину мыслей. Но никогда не хватает времени для этого, ибо это прозрение всегда оказывается постфактумом того, что можно назвать когницией, декогницией и рекогницией и что есть явление вечности во времени в качестве мига или мгновения, приходящего внезапно, вдруг, как «тать в ночи», когда его никто уже не ждет, ибо нет ему веры, - утеряно доверие. Как можно доверять самому себе, верить в себя? Ведь ты сам себя не знаешь. И выходит, что Я есть не-Я («и корова (телесность) не моя». В этом смысле понятна мысль Лакана о том, что желание есть желание другого в двух смыслах этого слова: смысла желания некто другого и смысла желания нечто другого одновременно, - другого субъекта как другого объекта, имения как обладания. Иметь себя в смысле обладать собой.
 
       Время в метафизике. Человек – дитя времени. Он погружен в стихию времени, постоянно  в ней и по ней движется и она движется в нем, переводя его из одного состояния телесности и сознания в другое. Что означает то, что он пребывает во времени? То, что он постоянно заступает за настоящее в своих проектах, мечтах, желаниях, устремлен в будущее, и тут же отступает от настоящего в прошлое в своих воспоминаниях о том, что было, но не прошло, ибо то, что было и прошло, «кануло в Лету» и его невозможно припомнить, - оно уничтожено, стерто не только из телесной жизни, но и из его сознания. Так вот это говорит о том, что человек живет всю жизнь на пороге времени, в настоящем.
       Человек пороговое существо и поэтому не столько живет, сколько готовится жить, изменяя горизонт порога времени в перспективе и ретро-перспективе движения потока времени. То, что он находится в пороговой ситуации, делает возможным для него моментальное прикосновение к тому, что еще не стало чем-то определенным, строго фиксированным, овеществленным в этом мире. Его существование есть бытие-в-возможности. Как сказал один известный писатель, он «прикасается к мирам иным». В этом смысле человек как дитя времени имеет дело не только с воплотившимся, проявленным, но еще с тем, что не воплотилось, не проявилось, или уже развоплотилось. Только это «имение дела» не задерживается в сознании и попадает в его фокус, когда уже случилось в настоящем.
       Для того, чтобы схватить то, что не является уже или еще настоящим, необходимо расширить границы времени, выйти из него в вечность, отодвинуть границы времени в бесконечность. «снять», поднять их, чтобы освободить место для вечности. Как это можно сделать? Конечно, заняться медитацией, размышлением. Причем размышлением не физическим, а метафизическим. Только те, кто занимается метафизикой, понимают суть вечности. Ибо смотрят на вещи и тот мир, который ими населен, зрят их и прозревают, с точки зрения вечности, в ее перспективе.
       Что означает, смотреть на мир с точки зрения вечности? Не что иное, как его постоянно видеть. А это можно делать не глазами, а только умом в смысле умозрения. Именно в умозрении теряется порог времени, то есть, настоящее как граница между прошлым и будущим. Время становится безграничным и беспредельным. Иначе говоря, оно просто перестает быть, ибо время и есть граница между состояниями. В медитации нет этой границы, как и связанной с ней перемены состояний, если медитация приводит к без-мыслию. Медитация есть мысль, растворившаяся в мире, «снявшая» разделение и различение мира и сознания, мысли и бытия. В такой мысли без мысли мыслящий приводит в гармонию свое отношение к бытию, не мешает мысли стать бытием, а бытию мыслью.
       Так восстанавливается единение мысли и бытия, но уже не на естественном (натуральном) уровне бытия или культурном уровне мысли, а на уровне их обоюдной сверхъестественной и сверхкультурной связи. Здесь уже теряется не только напряжение мысли в поиске ответа, но и само вопрошание, которое некогда беспокоило медитирующего.
       Сама постановка вопроса: «И что дальше?» становится бессмысленной, бесследно исчезает в пустоте вещей. Тут нет событий. Событие пустоты есть отсутствие других событий. Что это означает? Только то, что они все синхронно (одновременно, точнее, одномоментно) присутствуют в не-до-воплощенном состоянии. Что же их тогда де-синхронизирует, позволяет какому-то частному событию проявиться? Случайность, некоторая разбалансировка пустоты вследствие внешнего флюктуирования нечто. При воспроизводстве этой случайности пустота вокруг нее сгущается, выстраивается в порядок времени. Не может не возникнуть вопрос о том, что является внешним такой пустоте, если она изначальна и окончательна? Замысел творения времени, свернутого в вечности и развертывающегося в пространство мира? Откуда и когда он приходит? Отовсюду и всегда. Поэтому мир одновременно, противоречиво и вечен и имеет время своего возникновения, течения и уничтожения. Он вечен в том, что пребывает в вечности. Временен в том смысле, что имеет место как нечто выделенно целое, имеющее подвижные границы пространственно-временного континуума.
       Таким образом, если мы допускаем пустоту, то логически корректно, или релевантно, допустить и существование события творения нечто целого, отдельно взятого в пустоте. Имеет ли событие творения своего творца как побудителя образования мира? Да, имеет, если работает субъект-объектная схема творения. Нет, если работает бессубъектная схема творения. Схема творения мира работает без творца, если сам мир является творцом. Допущение творца до события творения возможно в таком мире, который предполагает своим основанием не пустоту вещей и идей, а пустоту только вещей, понимая творца в качестве идеи идей, замысла замыслов. Как только появляется замысел, и, разумеется, как замысел самого замысла, то есть, принцип замысливания, так и появляется дисбаланс пустоты, и начинается мировое проявление, ее раз-воплощение. При творце мир начален и конечен. Без творца он безначален и бесконечен. В таком случае он имеет либо пустотное, либо наполненное вещами содержание.
       А на само деле, он какой? Естественно, такой и сякой, как с творцом и так и без него в зависимости от точки зрения вечности. Сама точка зрения вечности находится вне вечности, во времени субъекта зрения.
 
       Типы людей. На свете есть разные люди. Для того, чтобы в них не запутаться, их нужно разделить по типам, сгруппировав по общему сходному признаку. Что в нашем случае может послужить основанием такого типового деления? Отношение людей к вопросу об отношении духа к материи, сознания к бытию.
       Есть такие люди, которые не воспринимают себя как духи и не чуют вокруг себя  ничего, кроме материи, мира вещей. Это плотские люди, которые живут только телом, материальной, натуральной плотью. Все остальное в них либо отсутствует, мертво, либо спит, что немногим отличается от первого случая. О таких в прежние времена говорили, что у них окаменевшая, растительная или, в лучшем случае, животная душа.
       Есть и такие люди, в которых развито не только тело, но и душа, То есть, тело у них душевное. Причем душа не только ими движет, но и стремится к миру душ. Душевные люди имеют развитое сознание, обыкновенно, при развитом теле. Если плотские люди имеют сознание, то душевные люди уже обладают самосознанием. Они думают не только о себе, о своих желаниях. Они отдают себе отчет в том, что вокруг них происходит. Поэтому они думают об интересах и других существ. Наче они не были бы «душой компании». У них тонкие чувства. Они не толстокожи, как плотские люди. Имеют развитое чувство реальности, принципом которого является человеческое Я.
       Плотские же люди имеют влечение к бессознательной жизни, поэтому они живут в мире своих смутных желаний и склонны к мнительности, то есть, имению своего собственного мнения. В отличие от них душевные люди стремятся к знаниям. Им мнения мало. Подавай знание, основанное не только на чувственном опыте, но и на рассудительном мышлении. Душевный человек должен уметь пользоваться своим умом. Правда, этот ум ограничен законами логики, которой пользуется душа, чтобы удержать мир, который она завоевала  своей симпатией, эматией, своей способностью переживать и ставить себя на место другого. Самовыражение, вчувствование, сопереживание и сострадание – сильная сторона душевных людей.
       Но этими двумя типами мир людей не ограничивается. Есть еще духовные люди. Если большинство людей есть плотские люди, а меньшинство – душевные люди, то духовные люди – счастливое исключение из человеческого правило. Разумеется, они есть счастье для прочих  в качестве помощников в их спасении, их надежда на блаженную жизнь. Для самих же духовных людей  их пребывание в человеческом мире есть сплошное несчастье. Они не от мира сего. Нет им в нем места. Они есть подставка для других в иной жизни. Они и есть «падшие ангелы», посланные в мир людей за своеволие.
        В целом таков состав общества или мира людей. Этот мир в мире, когда люди духа управляют им согласно повелению Неба. Управляют не прямо, а посредством людей души, прямо контактирующих с управляемыми плотскими людьми. Но на Земле другие законы, прямо противоположные небесным. Здесь имеют место материальные интересы и поэтому правят миром не дух, а плоть, использующая душу для закабаления духа.
       Что делать в таких адских условиях жизни духовным людям, чтобы не быть рабами? Скрывать от всех, зачастую и от самих себя, что они духовные простецы, а не душевные болтуны и плотские пассионарии. Приходится симулировать то, что симулируют другие.
   
       Образованный человек. Кто такой образованный человек? Это тот, кто занят творчеством самого себя как целого образа (гештальта). Geschtalt в применении к человеку образования или формирования самого себя является таким целым, которое пропорционально или оптимально распределено (дистрибутировано) во всех своих частях, представляя из себя связь этих частей друг с другом, их гармоническое сочетание. Из каких частей состоит человек? Из тела, души и духа, явленного как в решимости, так и в интеллекте или, точнее, в разуме, изначальной формой проявления которого в человеке является рассудок как способность «схватывать» отдельно взятое из чувственного опыта в форме понятия и выносить о нем свое суждение сообразно правилам логики и законам мышления. Для того, чтобы стать физически, культурно (душевно) и интеллектуально  (духовно) развитым и самостоятельным существом, способным принимать решения и нести за них ответственность в качестве совершеннолетнего, человек не может не испытывать себя, систематически занимаясь физическими, душевными и духовными упражнениями для подготовки к полноценной осмысленной жизни.
       Нас интересует, прежде всего, те его способности, которые непосредственно связаны с познанием им мира и своего места в нем. Это познание необходимо не только для самого познания как одной из самоценностей человеческой жизни, но и для правильной ориентировке в ней. Такое правильное жизненное ориентирование в общем виде дает наука, точнее, научное познание. Ей и занимается образованный человек. Конечно, одной науки мало для образования человека. Требуются и искусства для развития его чувств, и философия для развития интеллекта или разума, и даже религия для солидарности с другими людьми разного интеллектуального и психического уровня в сфере единения того, что является для них наиболее ценным и что собирает и организует вокруг себя их всех. Это что можно назвать «святыней».
       Однако именно наука дает человеку уже не только чувство красоты, ума и сердца, но знание о мире, в котором у него есть место. Наука открывает человеку мир знания. Благодаря ей он лучше знает себя. И главное, - наука доступна любому здравомыслящему человеку. Вот поэтому ей и занимаются люди в школе, включая и высшую школу.

       Беспредельное и предельное: появление. Нет ничего. Это пустота. Но то, что это пустота, - уже определение ничто, точнее, не что в то, что есть оно само, то есть ничто. Оно стало определенным ничто, то есть, ничто как ничто. Так пустое, беспредельное стало предельным, определилось в качестве пустого, ничто. Само это определение, постановка себе предела есть само-определение как самопреодоление через противопоставление себе себя, в себе - для себя, в себе иного. Это иное себе есть событие разделения единого внутри себя. Так появляется внутреннее. Пустое полное, беременное собой для себя проявляется как само самое. Безначальное становится началом самого начала, то есть, себя. Пустое становится полным собой, творит себя в качестве творца.
       Таким образом, появляется внутреннее, внутренний мир, в себе через себе иное. Непроявленное проявляется и через проявление, через себя и для себя определяется, определивается в качестве непроявленного, неопределенного и беспредельного. Само проявление себя в себе, появление есть отделение от себя себя, а именно: удвоение, разделение, размножение. Такое первоначальное появление из единого есть его самоопределение, а, следовательно, отделение как появление многого. В результате появляется то, чего не было прежде. Появляется наличное, которого прежде не было. Фоном, атмосферой, средой и стихией того, чего не было прежде, и является это «прежде» или «до» и одновременно после, то есть время как проявление разделенной полноты пустой вечности.
       Появление «после» из «до», нового из старого есть проявление непроявленного во времени и модальности. Такое проявление амбивалентно, двойственно: оно есть проявление самого непроявленного в себе. Полное собой непроявленное проявляется сначала (оно и есть, как безначальное и бесконечное, или вечное, начало самого себя в качестве начало иного) в себе как для себя, то есть, определяется в качестве творца замысла, замысливания себя в вечности или в себе. Но как только пустое замыслилось, от себя отделилось в самом себе, себя отрефлекс(т)ировало, отобразилось и отразилось, оно стало другим, уже внешним себе в самом себе. Переполнившись собой, оно от себя отразилось, отделилось, стало себе внешним. Так из пустого появилось полное, из простого сложное, из единого многое, из проявленного непроявленное, из беспредельного предельное, из творца его творение, уже живущее отдельно от него в качестве того, что мы называем миром творения.
       Это уже не мир в творце, мир в боге, который определился в качестве творца самого себя как райского места или пространства, полноты вечности, а творец в мире, отличном от него и находящемся вовне самого себя. Так появился земной рай. Налицо наполнение единого, или пустоты, полнотой как «своим иным». Это «свое иное», следуя указанной логике воплощения и проявления, становится уже  иным самому себе. Так появляется иное иному как нечто не-иное самому себе уже не виртуально, а реально овеществляется в мир вещей. До поры до времени мир вещей есть воплощенное  из материала неопределенного отображение единого как творца через творение ставшего единым как противоположным многому. Многое в целом как мир вещей в силу логики воплощения как развития того же самого испытывает превращения всего во все. В результате мировой образ (или творение) первообраза (или творца) замутняется, путается, ибо точное копирование первоначального невозможно в силу как случайно ошибки в качестве необходимого звена пересечения цепей причинений, так и борьбы вещей или сущих за самосохранение за счет других сущих, ибо они развиваются уже не «в собственном соку», а в среде себе иного, многообразного, включающего в себя не только подобные образы (копии, синтагмы) первообраза (оригинала, парадигмы), но и нечто бесподобное, что в религиозном словаре зовется греховным, проклятым.
      Таким образом, образуется иерархия эволюции с точки зрения мира и инволюция с точки зрения беспредельного от само-осознания беспредельного в качестве абсолютного и одновременно уже початого различием как миром творения творца до ничтожного бесподобия как обратной стороны божественного (абсолютного) «ничто» или относительного «что».  Другими словами, с одной стороны, есть нисхождение творца до творения как развертывания (проявления) свернутой возможности (или вирутальности) минимума непроявленного до максимума реализации (или актуализации) проявленного. В ходе этого нисхождения и появляется бесподобие или грех, если переводить метафизически план на моральную плоскость. Греховное бесподобие проклятых и создает пространство нисхождения, являясь его пределом, конечной точкой.
       Одновременно с этим идет процесс восхождения мира из глубин отрицания подобия к бесподобному подобию парадигмы или абсолюта, ставшего в отношении к миру творцом и сделавшего мир творения своим подобием. В этом ответном движении творец выступает со-деятелем мира творения. Однако его со-деятельность пассивна в том смысле, что он только помогает в качестве духа через процедуру вдохновения беспокойным сущим стремится к нему как неподвижному или покойному центру их движения к совершенству, как пределу их совершенства. Это стремление сущего к сверхусущему пределу и есть, с одной стороны, их развитие как доведение до разумного предела того, что в них заложено сверхсущим пределом, - сверхсущего предела или самого себя, - с другой стороны, усовершенствование уже сущего до образца в той мере, в какой это ему вообще возможно, то есть, самоочищение себя от бесподобного в движении к пределу уподобления. По ходу такого самоочищения бесподобное превращается в подобное и грех изживается, проклятие «снимается». Однако оно, это проклятие проклятых, вновь возрождается в каждом новом витке (периоде) развития из божественного «что» (творца-первообраза) в безобразном (хаотическом) ничто, ибо последнее и есть то, из чего появляется сам творец. Самосознание беспредела в пределе, его определение, изначальная космизация хаоса, порядок беспорядка проводит линию разграничения, различия между добром и злом, светом и тьмой, истиной и ложью, красотой (образием) и безобразием, ставя себя на сторону определения, отождествляет себя с ней, скрывая свою обратную сторону от автоматического определения.
       На стороне же сущих, стремящихся к своему пределу, то есть, тому, что в них есть от сверхсущего предела, самого творца, скрытая сторона их сущности в качестве раз-уподобения, раз-воплощения возвращает их в бездну бесподобия, откуда вышел сам творец. Эта сторона вещей или сущих потому и скрыта, что проклята, потому и проклята, что скрыта. Вот это и есть трагедия воплощения и раз-воплощения. Она заключается в том, что воплощение, доходя до своего предела, обращается своей прямой противоположностью, - раз-воплощением.
       Естественно, возникает вопрос: Тогда что заставляет или создает условия для нового воплощения того, что его уже имело прежде? Ответить на этот трудный вопрос можно так: бесподобное, которое стремится к уподоблению и проявлению в качестве совершенного, то есть. имеющего место быть вполне в качестве самого себя как отдельно взятого всеобщего особым образом. Именно проклятие заставляет проклятых к новому рождению, чтобы в нем исправить свой грех. У кого нет греха, тот не имеет оснований для возрождения в этом мире эволюции, Но у всех сущих есть в чем-то некоторое несовершенство, в его ли теле, душе и духе, если они есть.
         
       Время и пространство: сходство и различие. Время разделяется в своих моментах, которые следуют друг за другом, последовательно стирая одно за другим так, что когда их становится максимально больше между двумя крайними, первоначальный след полностью стирается последующими. Другими словами отношение между моментами времени есть отношение исключения, замещения, субституции, подмены.
       Тогда как места в пространстве, его разделяя, оставляют друг друга в порядке относительного расположения, то есть, не исключают, не замещают, а держат друг друга на расстоянии.

       Политика как мимикрия. Есть известное модальное определение политики, которое любят использовать политики, - политика – это искусство возможного. Можно их спросить: Что возможно? Возможно все, что угодно. Кому угодно? Разумеется, политику. Что такое «угодно»? Имеет пользу, интерес. Вот ради этого интереса политик может говорить и делать то, что ему интересно, что вызывает его интерес. А раз так, то политика, в сущности, беспринципна. Она может быть и театром, зрелищем для публики, если имеется в виду публичная политика, имеющая, как и театральная пьеса, свою интригу, заговор,  и спортом, точнее, спортивной игрой, например, игрой в покер, где твоим партнером, вернее, соперником, может быть шулер, и тогда о каких правилах в такой игре можно говорить, и торговой сделкой, в которой стимулом слова и действия является выгода, преследуемая политиком, и идейно-религиозной полемикой (спором), если речь на самом деле идет о внушении того, что отвечает интересу политика.
       Выходит, что политика есть искусство приспособления, но не к природной среде, как экономика, а к человеческим отношениям, паразитирования на них. Так политик, приспосабливаясь к общественной среде, извлекает для себя выгоду, блюдет свой интерес. Вот это и есть истинная причина его занятия: выдавать одно за другое, маскировать себя и симулировать то, чего нет и в помине.
 
       Познание и знание. Что такое познание? Это движение по знанию, точнее, движение в мире, приводящее нас к его знанию. Знание нам нужно для правильного ориентирования в мире и для нахождения своего места в нем. Что нас толкает на познание и что является средством познания, ведущим к его приобретению? Причиной, толкающей нас на путь познания, является, как минимум, желание выжить, и как максимум, стремление исполнить свое предназначение, - стать  всесторонне развитым человеком, человеком по понятию. Как раз в актуализации последней задачи и состоит миссия университета, которой он следует уже какое столетие. Только в последнее время в связи с тотальным кризисом мировой цивилизации основная задача университета – предоставление возможности получения универсального образования как всестороннего развития всех способностей человека: физических. душевных, интеллектуальных и духовных в форме знаний, умений и навыков замещается формированием специализированных компетенций уже на уровне бакалавриата ввиду важности проблемы выживания.
       Современный университет превращается в специализированное выгодное предприятие предоставления образовательных услуг народонаселению за определенный денежный эквивалент.  Он заинтересован в развитии только таких специальностей, которые дают доход на вложенный капитал. Такой университет ориентируется на человека-капитал, человека-инвестицию. Современный выпускник вуза заинтересован не в предмете, который любит, а в специальности, которая может ему дать доход, за вложенный им в нее капитал в виде человеческих способностей, знаний, умений и навыков или, как сейчас принято говорить, компетенций в ходе обучения в университете.
       Где, я вас спрашиваю, бескорыстное отношение к знанию, которое демонстрировали люди, занятые науками, в былое время, когда эти знания были самоценны и люди занимались науками ради поиска истины, ради самих наук?
       
       Научное познание и философия науки. Познавательная способность укоренена в природу человека. Об этом говорил еще древний философ Аристотель, открывая свою книгу «Первая философия», которую позже стали именовать «Метафизика», такими словами: «Человеку свойственно стремление к чувственным впечатлениям». Так вот, следуя мысли Аристотеля, можно сказать, что именно с чувственной впечатлительности начинается познание человеком того, что доступно его чувствам. А доступно его чувствам все то,  с чем он контактирует. Контактирует же он с тем, что есть. И в самом деле, можно ли контактировать с тем, чего нет? Такое познание принято называть  «чувственным познанием» или опытным познанием (по научному «эмпирическим»), имея в виду опыт человеческих чувств.
       Тут сразу не может не возникнуть вопрос у вдумчивого (умного) человека: «Неужели весь опыт можно свести только к чувствам, к прямому контакту с реальностью, который им приписывается, к практическому отношению к миру»? Потом другой: «А как же быть с теоретическим отношением к нему»? Да, действительно есть и теоретический опыт и помимо него и мистический опыт как расширенный порядок чувственного опыта при условии понимания последнего как опыта прямого, непосредственного контакта с миром как сущим в целом. Чем же тогда теоретический опыт отличается от мистического опыта? Теоретический опыт, как и мистический, имеет дело с миром в целом, только не в чувстве, чувстве не обычном, а чудесном, не естественном, а сверхъестественном, но в идее, понятии. Причем нельзя сказать, что теоретический опыт есть абстрактный опыт. Он конкретен, если, правда, мы будем понимать смысл слова «конкретно» философски как понятие, а не просто заниматься бездумным словесным употреблением. Осмысленным слово «конкретно» становится, когда понимается не в приложении к чувственно данному единичному, а в приложении к связи одного с другим в тех же самых чувствах. Философия как теоретическое отношение к миру, включая и самого философствующего, мыслящего, или созерцательное отношение к нему, прикладывает понятие «конкретное» к связи сущих друг с другом в мировом контексте, то есть, имеет дело с конкретно- всеобщим, а не абстрактно (то есть, вне связи со всем) отдельным.
       В аспекте так понятого теоретического опыта и следует понимать своеобразие философии, когда мы обращаемся к науке как ее предмете. Философия приносит в мир понимание того мира, в котором есть место для понимающего.
      
       Капитальный алармизм. Когда капитал стал всеобщим, все превратил в себя, то есть, сей час, он в самом себе нашел собственный предел, конец. Он перестал расти, а вместе с ним перестал расти и человек как капитал. Пришел конец человеку и обществу капитала. Что это такое? Ни что иное, как «ужасный конец» и «ужас без конца». Если выражаться системно или архетипически, то мы, находящиеся внутри системы видим, чувствует только ужас без конца. Выйди мы из системы, мы увидели бы ее конец, «ужасный конец». Но мы не можем из нее выйти, как это было возможно Марксу выйти в коммунизм, когда не все еще было капиталом. Так и со смертью: Для других наша смерть есть «ужасный конец», а для нас самих – «ужас без конца». Это и есть ад - быть живым среди мертвых, а не живых. «Ужасный конец», не ад, а «мертвому припарка».
   
       Разочарованный романтизм. Романтик, осознавший, что он романтик, уже не может быть романтиком в настоящем. Он разочаровался в романтике настоящего и бежит от него либо в то будущее, которое никогда не станет настоящим, либо в то прошлое, которое еще не пришло в настоящее, но уже прошло. Вот он и есть разочарованный романтик, то есть, реалист. Реалист чего? Конечно, мечты, не наличности же. В этом, в наличности, в отношении к ней, он, естественно, не материалист, а идеалист.
      
       Абстрактное и конкретное. Что является философски конкретным? Разумеется, всеобщее. А что является всеобще-конкретным в чувственном опыте человека? Конечно, не его абстрактное отношение к отдельно взятому предмету, а к тому, что является тем же самым не только в его сознания, но и любого другого сознания, имеющего отношение к этому предмету, а именно к его осмысленной сущности.
       Сон в руку (сама суть!). Сегодня ночью мне приснился необычный сон. Вообще любой сон есть нечто необычное, говоря проще, есть феномен другой жизни. Нет ничего интимнее сна. Сон - это самое интимное место человека. Это откровение его внутреннего мира («царства Божьего»). Это откровение духа, бога-духа в твоей душе тебе одному. Это связь Одного с одним. Интимным место уже во сне было женское существо, с которым я гулял по улицам знакомого и одновременно незнакомого города, может быть Москвы или другой европейской столицы. Но почему то на улицах было мало народа. Такое бывает, когда в каком-нибудь районе городе снимают кино. Здесь аллюзия постановки, театра, представления играет служебную, а не мотивированную роль. Женщина из сна напомнила мне своими чертами и нашу российскую актрису Марию Шукшину, какой она была, как только появилась на экране, и знаменитую французскую актрису Катрин Денев времени «Шербурских зонтиков». Скажу честно, ни та, ни другая не являются моим идеалом женской красоты. Хотя они, особенно Денев, считаются таковыми. Во всяком случае, они красивы, хороши, по-женски привлекательны. Взять Катрин Денев. Какое уже десятилетие, - более полвека,  - она не сходит с экрана кинотеатра. Все снимается, снимается. Лицо бесконечного съема. При этом она не затерлась. Красива не просто как женщина, в общем, а как конкретная женщина со своим характером. Короче, они обаятельны и очаровательны, но не в моем вкусе. Другое дело то существо, которое мне явилось. При этом явилась не в яви, а во сне. Конечно, можно объяснить это появление тем, что мне очень хотелось, чтобы меня в будничной жизни посетило неземное существо для того. чтобы решить мои проблемы. Но так думать глупо. То, что я пишу, совсем не об этом.
       И все же во сне я испытал волнение, разумеется, не чисто физиологическое, эротического или тем более порнографического характера. Нет, оно было другим. Это было душевное явление, за которым было что-то еще. Оно было подставкой для более значимой величины.
       И вот я был поражен, изумлен. Чем же? Конечно, мне по-человечески было интересно идти и разговаривать с существом, похожим на известных людей, точнее, на него они были похожи. Но не это меня привело в состояние удивления. Меня потрясло (иначе не скажешь) то, что это было не как на самом деле, а на самом деле, в том смысле, что прерогативой реальности пользуются события как раз из обычной жизни, - они сверх(супер)реалистичны, - и вот во сне то, что со мной происходило было таким же. Я искал и находил в нашей беседе на ходу, обходя лужи, нужные острые слова, приличествующие случаю не только для того, чтобы поддержать разговор, но и для того, чтобы привлечь ее внимание, так как оно мне было очень важно. Это удивление реалистичностью происходящего могло говорить только о том, что я не спал и видел сон, а спал и жил во сне, отдавая себе отчет в том, что это уже не сон, а жизнь, сама реальность (жизнь – это сон, сон – это жизнь). Вот это удивление тому, что я не вижу сон, а живу в нем, как в реальности, даже реальнее в интимном (внутреннем) смысле, чем в обычной реальности было свидетельством, признанием того, что я был в полном сознании, самосознании, а не в сознательном или тем более бессознательном состоянии.
       Эпицентром  удивления как разумения и было это странное женское существо. Определенно это была женщина. Но земная ли это была женщина? Анализируя уже после сна то, что мне «приснилось», я понял, то, что уже знал во сне, что она моя судьба. Само мое влечение к ней было влечением к року, к тому, что меня ждет. Теперь я знаю, что судьба для меня есть существо женского рода. Но судьбой не может быть земная женщина.
       Это была сама богиня. И тут я понял, что такие существа могут являться живым людям только во сне или в момент и после смерти. То, что было в свернутом виде во сне, развернулось, встало передо мной, как  «лист перед травой» (как в сказке, - не зря я не могу не обратиться к сказочному слову).
       Естественно, возникает вопрос: для чего явилось мне высшее существо, - явилось не явно, а косвенно, во сне, сделав сон самой реальностью? Сон – реальность. Но что придает ему реальность? Конечно, то, что он служит каналом связи с высшим и низшим миром существ «среднего мира». Для этого он и нужен, если говорить не только о физиологии тела, но и о душе и духе.
       Значимым явилось не только мое отношение к этому высшему существу, но и его отношение ко мне. С чем оно мне явилось, с каким посланием? К сожалению, как и всегда бывает с содержанием сна в яви, я буквально не помню ни тех слов, которые говорил, ни тех, которые она мне говорила. Как я сейчас понимаю, именно в них скрыта вся моя жизнь, ее сценарий на будущее. Ну, и пусть. Между тем я их помнил, как только проснулся, но потом обычное течение жизни «смыло», замылило, унесло их с собой, вымыв из моей памяти.
       И последнее. Да, сон есть жизнь для человека, который не ограничен земным, повседневным миром. И так же верно, что жизнь есть сон, ибо, как бы не хотел мирской человек в том себе признаться, обычная жизнь есть одна видимость, иллюзия. Но как иллюзия земная жизнь реальна. Она реальна, ибо коллективна,  и в этом смысле для существ, находящихся в авидье, в невежестве относительно духа, она реальнее самой (сокровенной) реальности.
       Вывод: на самом деле обычная жизнь и есть развернутое коллективное бессознательное. А собственное сознание, точнее, самосознание отдельно взятого человека как его Я есть оно же, коллективное бессознательное, но в свернутом на него виде. В отдельном виде коллективное бессознательное целиком является сокровищницей или хранилищем сознания.
       Смысл же послания богини сна, возможно, состоит в том, что я не просто блуждаю в поисках искомой истины или реальности и своего места в ней,  а нахожусь рядом с ней, ибо она меня водит и с ней самой знакомит. Только я еще ее не узнаю и принимаю за что-то другое, но на нее похожее.
         
       Жизнь и смерть. Рай и ад. В заметке от первого числа (точнее, вчера) уже шла речь о смерти. Она получила такое истолкование: смерть для умирающего и тем более умершего есть «ужас без конца», тогда как для его окружающих и собственного тела смерть есть «ужасный конец».
       Как это понимать? Примерно вот так: весь человек не умирает. От него остается не только неорганика и органика, то есть, раз-воплощенная душевная телесность, но и то, что можно назвать его собственным Я. Только это Я со всем своим содержимым находится в «снятом» состоянии. Если можно так выразиться, - «оно записано на «ноуменальном материале» и хранится до поры до времени в «библиотеке персональных Я» для последующей трансформации в процессе мировой эволюции.
       Естественно возникает сразу несколько вопросов относительно того, что такое так называемые «ноуменальный материал», «библиотека персональных Я», сама «запись», ее характер и, наконец, мировая эволюция. Как на эти вопросы можно связно ответить? Можно так: во-первых, что такое «ноуменальный материал»? Само это название условно. Но, несмотря на свою условность, оно имеет смысл. Этот смысл состоит не в том, что после биологической и социальной смерти индивидуума его личное Я будет сохранено в качестве некоего считанного целого текста (закодированного в натуральных сигналах индивидуального жизненного сценария) в одной из «бесчисленных» ячеек базы данных энергетически-информационной вселенской сети. А в чем? В том, что от человека останется смысл его жизни, который не имеет ни времени, ни места. Его носителем и является нетленное Я. Само по себе оно пустое. Это только форма, адекватная смысловому содержанию личной жизненной истории конкретного человека, его персональная идея. Таких идей или форм в идее идей или форме форм Абсолютного Я бесконечное, несчетное число. Идея идей вездесуща и вечна. Таким вездесущим и вечным может быть только пустота. Она полна собой и поэтому не может не переполняться и проливаться через край. Этот край и есть положенный ей самой собой предел. В самой себе она беспредельна в том смысле, что определена или ограничена только собой.
       Так как Абсолютное Я беспредельно, а потому без-начально и бес-конечно, оно одновременно есть и единое, и многое. Есть только оно одно. Но его много, ведь оно полно собой. Вот это переливание через край и есть действие Абсолютного Я его энергия, которое выливаясь из себя, теряет себя в другом, чем оно есть, и становится чем-то иным. Так появляется не-Я. Сначала безначальное Я теряет себя в себе и становится не безначальным и не бесконечным. Да, оно остается Я, но это не уже не одно, а его много, много Я. Такое дробление, деление Я на себя ведет к переполнению себя собой, что приводит к проявлению во вне себя. Происходит объективирование Я для самого Я. Я становится одновременно субъектом и объектом. Как  только Я является,  то является чем-то для кого-то, - для себя. С чтойностью появляется и ктойность Я. Казалось бы оно не может не вернуться к самому себе по причине самоотображения, саморефлектирвоания.
       Однако эта спекуляция или отражение в себе себя есть непосредственное возвращение в себя в себе. Когда же оно переливается через край из-за своей полноты собой, то от себя отделяется, создавая пространство или космос, мир, среду своего отделения. Что это за среда? Это материя, не идея. Чем материя отличается от идеи? Тем, что она не имеет начала в самой себе. Это начало есть в ином, то есть, в идее. Материя не то, что неопределенна, неопределена, как полагают многие, а то, что она не может самоопределиться. И в этом смысле она пассивна, а не активна как идея или форма. Однако и форма нуждается в материи для воплощения как активное, актуальное начало. Само движение воплощения есть мировая энергия. Мир вещей есть воплотившаяся идея, или дух, находящий себя в мире как то, что ему близко, так как оно от него, но не оно само, а только благодаря ему, духу, посредством его.
       Аналогом того, как из пустоты выходит полнота мира, является размышление, посредством которого проявляется (из-мысливается) в уме смысл, во вне становящийся значением слова, которое находит себя в вещи в качестве ее проименованной сущности. 
       Есть мир от века. То, что он появляется из себя и заполняется собой же, и есть то, что мы назвали пустотой или духом. Как бы ее или его и нет. В том то и дело «как бы». Да, пустоты нет как вещества, нет духа как материи. По видимости, пустота ничего не прибавляет к миру. Но она есть как то, что дает миру быть, существовать в виде космического пространства, имеющего время своего  становления и содержащего в себе все, что есть, но им не является. Мир в становлении есть энергия пустоты.
       Так как пустота беспредельна, она превосходит себя и есть уже не пустота, а полнота как некоторая мировая определенность. Пустота заполняется тем, что ей не является, становится миром вещей, их полнотой (иным всему иного). В отношении уже не к миру, а к его материальности, она есть дух как чистая активность, противоположная чистой пассивности, и в этом смысле идеальна, а не, наоборот, материальна. Как источник идеальности или идея идей дух вездесущ и вечен, в отличие от материи, которая всегда и везде имеет начало и конец. Вот поэтому умирает материальное, отдельно взятое тело человека, живет же вечно и везде его дух (он «его» в том смысле, что имеет в нашем рассуждении к нему отношение). Не материя вечна от духа, а дух вечен в материи. Им, его энергией она жива и подвижна.
       Тот момент беспредельности пустоты как духа, который есть в мире, можно назвать мыслью, ноуменом. В замысле как воплощении в мысли или ноуменальной материи, то есть в материи в чистом виде, в понятии, в смысле и заключается человеческое Я. Этот смысл есть смысл его жизни. Он навеки хранится в духе, являющемся как библиотека для книг вместилищем или местом упокоения таких смыслов. Здесь уместна аналогия с кладбищем как метафорой хранилища. Только на кладбище хранятся тела, а в духе – души как его былые воплощения в материи, вернувшиеся  к себе на родину в качестве идей или смыслов минувшей жизни. Душа в собственном виде находит себя в духе. Там она пребывает, пока опять не становится востребованной там, где есть нужда в источники осмысления жизни в качестве ее собственного Я в конкретном воплощении. Прошлые воплощения в «снятом» виде (превращенной форме) дают о себе знать в настоящей жизни человека как его собственные предки. Только это предки не тела, а его Я. Они с ним говорят, да не он с ними, не ведая их языка – языка былых сознательных (разумных или ноуменальных) состояний мира, вечного в духе.
       Пребывание Я как смысла в духе в качестве одного из его «разумных тел» и есть райское существование – радость без конца. Отсутствие же Я как смысла в духе, а, следовательно, его бессмысленное присутствие где-то еще, например, как у Аркадия Антоновича Свидригайлова из «Преступления и наказания», в углу («…будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится»), есть ад в виде «ужаса без конца». Если об этом буквально подумать и «помечтать», то действительно душу пробирает ужас. Жить в царстве мертвых, в котором нет смысла, значит самому становиться бессмыслицей.
       Есть райское состояние и есть адское состояние души, то есть, состояние того, что осталось от человека после смерти, Что от него осталось? Органика и неорганика в мире тел. Как физическое тело человек после смерти разделился. Он вообще разделился на тело и душу. А то, что уже разделилось, дальше продолжает делится. Вот и делится его тело дальше, распадается, расщепляется на части и служит уже целиком в качестве сырья для композиции (композиционного материала, композита) других живых и неживых тел. То же самое или, примерно, тоже самое происходит и с душой человека в этом мире и в ином, в отличие от физического тела, для которого есть только этот мир. Как и тело мертвого, которое только эксплуатируют в качестве материала те, кто прежде, в жизни, был с ним в симбиозе, а именно паразиты, так и его душу используют те, кто с ним жил в качестве фрагмента памяти, вспоминая его в его же словах, делах и тех вещах, которые он нам оставил, завещал на память. Его как самостоятельной инстанции больше нет. Да, и те следы, которые он после себя оставил нам на память, со временем как части делятся, дробятся на мелочи и превращаются в исчезающие, мнимые, бесконечно малые, величины, фантомы.
       А где же его Я, с ним связанное нечто постоянное, личностная константа, он как самостоятельная единица (генада, монада)? На том свете, в ином, другом мире? Этот другой мир дружелюбен ли к нему или для него неприятен, ему чужд? Вот здесь пришло время поподробнее поговорить о рае и аде. Может быть, и там он находится в рассеянном состоянии, и не приходится говорить о его собранности в целую величину – Я? Вероятно, так. Так всегда? Нет, не всегда. Только в переходе к другой жизни. Так иногда, если он возвращается на старое место былого воплощения, в нем, уже обновленном, просыпаются (пробуждаются) прошлые воспоминания. Это латентные состояния боддхи – состояния пробуждения собственно Я. «Я» моментально проносится сквозь свои прошлые состояния, для которых настоящее является будущим состоянием и останавливается, замирает, фиксируется на том, которое соотносилось прежде с данной теперь ситуацией, положением в ней. Ситуация есть, и есть Я, но оно находится в ином, другом теле, да, к тому же и мир уже изменился, стал другим. Вот человек и помнит не то, что было там, где он был и кто он был, а то, что он помнит это и то, что он здесь прежде был, но в новом свете. Так вообще можно сказать о всем этом мире: «Я прежде здесь уже бывал». Как свидетельствует наш обычный опыт, это бывает постоянно в рамках одной жизни благодаря тому, что многое повторяется, и мы повторяемся с ним: так же, проснувшись, встаем рано утром с постели и идем на работу.
       Однако вернемся к переходу от этой жизни к той. Этот переход, порог и есть то, что мы называем смертью. Это переход или переправа между этой и той жизнью. Здесь важно понять, в каком смысле используется слово «той», «той жизнью»? Во-первых, это нарушение устойчивого равновесия в границах отдельно взятого (относительного) ансамбля «тела-души-духа» индивидуума. Индивидуум умирает, ибо дух отлетает, и душа покидает мертвое тело. В человеке дух есть начало жизни, которое приводит в движение душу как центр периферию, одновременно центростремительную, ибо душа есть копия духа, точнее, его, инварианта, вариация и она, естественно, стремится к своему первообразу, как копия к оригиналу, становление к покойному совершенству. Так как центр покоится, дух спокоен, то возникает видимость того, что душа и есть источник движения? Но движения чего? Тела, разумеется. Ведь тело то в этом мире душевное. В отношении к телу душа выполняет обратное движение по отношению к духу, - движение центробежное. Она расширяется и переходит границы собственно духовной сферы, ибо она теперь в этом мире живет на границе и за границей, в теле, находится в телесно воплощенном состоянии.
       Так вот, когда душа уже не вселяется в тело, а из него выселяется, то она теряет единство не только с телом, но и духом, с которым прежде была связана не только как копия с оригиналом как его подобие или вариация с инвариантом как его функция, но и как посредник с телом, в которое она как часть духа была воплощена, объективирована, чтобы дух был в этом мире. Душа теряет связь, точнее, перестает быть связью духа с телом и оказывается между ними на границе. Это особая граница. Подумаем, что это такое. Оказывается ли она сама разорванной, находясь на границе между телом в этом мире и духом в том? И потом тот мир существует отдельно или наш мир существует в том? А, может быть, наоборот, это тот мир существует в нашем мире? На это как посмотреть, и в каком смысле иметь в виду. Все зависит от того, где находится точка и угол зрения. Кто зрит? В данном случае зрит человеческое Я, точнее, человек «со своей колокольни» смотрит на мир и на себя в нем, если рефлексирует, зрит спекулятивно, исходя из своего Я во вне и возвращаясь к себе. В смерти эта граница иная, чем в жизни. Душе не куда и не во что вернуться. Она раз-воплощена. Она есть граница между чем? Между прежним и новым воплощением? Да. Тогда она пребывает в духе? Нет, вернее, пребывает, но не в собственно духе. Тогда в чем? Ни в чем, если не считать того, что в самой себе. Смерть – это и есть событие разделения живого и разумно целого, в данном случае, человека. В смерти тело, душа и дух освобождаются друг от друга и предстают в чистом (собственном) виде. Казалось бы, это хорошо. Но оказывается, что плохо, ибо подателем жизни, его источником является дух. Поэтому когда он отлетает, то на момент становится самим собой, «Абсолютом» в относительном смысле слова, то есть, в отношении именно к этой душе и ее бывшей телесной оболочке. Что же происходит с телом и душой? Тело становится мертвым, а душа опустошается, становится пустой или чистой формой. В смерти она не оприходована. Она ничья. Она теряет свою значимость как самостоятельная величина.
       Если душа опустошена до дна, то она в себе теряется, перестает быть, «засыпает», может быть, даже «навечно». В том то и дело, что засыпает и тем более на вечность в кавычках. Она не помнит себя. Это сон в себе. Для иного, чем она, душа есть материал. Но уже не материальный, а не-материальный, имматериальный.
       Важно то, что у нее лежит на дне. Каков остаток? То есть, она несет на себе следы своей причастности к ничто и духу. В каком здесь смысле упомянуто «ничто»? Только в том, что ничто это ничто из того, что есть в духе как «что». Это отрицание «что», причем отрицание чистое. Если дух есть чистое утверждение, то ничто есть чистое отрицание. Именно разделение приводит к отрицанию, к ничто, к смерти. В смертельном распаде есть момент коллапсирующего зависания, в котором нет времени. Но в нем нет и вечности в том смысле, в котором обычно ее понимают. Однако так как ничто не может не обратиться и против себя, как Горгона Медуза в начищенном до зеркального блеска щите Персея, то оно и себя тоже уничтожает, давая возможность быть всему, что не есть ничто, в свое время, в отношении не к себе только, но к иному, чем оно есть (уже в отношении к себе «ничто» разделено в себе, двусмысленно: ничто как ничто есть ничто, а если есть, то есть уже не столько ничто, как что-то еще себе иное, то есть, «что»),  и, прежде всего, «что» как таковому навсегда.
       В том то и дело, что в смерти как на пороге новой жизни можно пребывать «бесконечно долго» не для иного, а для себя, если в себе нет ничего, кроме себя, Я (эго). Но даже здесь, в отдельно взятом Я, в силу его отдельности от телесного воплощения и духа, в раз-воплощенном состоянии, есть виртуальное разделение, если только остался момент саморекуррентного движения (соотношения или формулы последовательности из одного и того же числового элемента) «к себе» и «от себя», чреватый выходом из себя, так как таким образом не может не появиться «свое иное» как слабое звено в эгоцентрической цепи, зацепка, крючок для проникновения отрицательных сил «ничто» и положительных сил «что». Конечно, легче проникает в Я ничто, ибо Я в чистом виде отрицает все иное, чем оно есть. Достаточно ничто проникнуть в Я, как оно, это «ничто» начинает дробить Я на малые Я (его субституты, суб-Я). Так разворачивается процесс расщепления Я на многие я, которые есть скорее не-Я, чем Я. Этот процесс и есть ад или «ужас без конца». Что это такое? Это процесс превращения Я в не-Я, пустого субъекта в объект приложения отрицательных сил, то есть, уничтожение самой формы, превращение ее в бесформенное состояние. Каков механизм этого деформирования? Ничто проникает в слабом звене в эгоцентрическую цепь и вокруг «своего иного» Я начинает уплотнять, насыщать пустотную среду Я силой отрицания, дробя Я на малые я. Так как Я перестало быть простым и стало сложным, то оно «вышло из полосы» безмерности и получило меру отрицательного числового измерения (выражения). Однако в силу того, что «ничто» несет в себе заряд собственного уничтожения для Я, дробящегося вплоть до предела подобия, обращающегося в бесподобие «ничто»,  есть возможность для возвращения к себе, но уже не в потерянном изолированном виде  самоуподобления, а в нечто ином, причем не отрицательном, а положительном виде, в идее, то есть, в виде уподобления иному, но родному (то есть, не видовому, различающему, синтагматическому, а родовому, порождающему, парадигмальному началу).  Вот здесь и вступает в дело положительная сила духа и душа оказывается в нем, - в духе покоится, как книга в библиотеке, пока в ней не отзовется то, что поведет ее к новому воплощению. Что же ее вызовет к жизни в этом мире? То, что она не успела сделать в нем. Если же она успела «все» в нем сделать, - сделать то, что ей соответствует в нем, то она находит воплощение в ином, более сложном или совершенном мире, чем этот, или, по крайней мере, в том же мире, но уже в другом его состоянии места и времени.   
       Причем, так понимая, следует помнить, что смысл имеет только то, что является предметом интенции. Если нет интенции, то душа покоится в духе, как книга на полке в библиотеке. Правда, в отличие от книги, она не пылится и не приходит со временем к негодности, не обращается в «ничто». Уничтожает душу не покой в духе, а беспокойство стихии ничто, которая может проявиться в бессмысленном вопрошании.               
       И вот здесь возникают два побочных вопроса. Один вопрос о том, является ли покой души в духе душевным покоем. И другой вопрос о самоубийстве. Попробуем на них кратко ответить.
       Итак, первый вопрос о покое души в духе. Это душевный покой? Да, но не безусловно, а при условии, что душевный покой – это такой покой, который не тревожит душу, а не только то, что ничто постороннее ее не тревожит. Дух душу бережет. Но как? Ее не трогает, то есть, сам становится ничто для «что» и что для «ничто».
       Второй вопрос касается самоубийства и связан с тем, что за самоубийство имеется в виду, какова его интенция. Вообще, лучше не уходить из жизни до срока исполнения своего предназначения, то есть, довести до ума, до предела само свое воплощение. Однако если твое предназначение состоит в том, чтобы уйти из этой жизни, так как в ней нет для тебя места, то, казалось бы, следует убить себя. Получается, что ты родился, чтобы умереть. Да. это так, но зачем самому себя убивать, зачем это лишнее движение, когда сама жизнь тебя убьет, когда придет твой срок?  Не вижу разумного основания для самоубийства. Оно может иметь место только в случае, если жизнь хуже смерти. Но и тут есть сомнение, ибо, что может быть хуже смерти? Смерть – это уничтожение, доведение до состояния «ничто». Но это не вечное состояние. Оно обращается в свою прямую противоположность, - в «что». Смерть – есть отрицание жизни.
       Когда говорят, что «лучше умереть, чем так жить», что говорят, что имеют в виду? В чем смысл такого разговора? В том, что этот разговор уже есть настроение смерти. На самом деле это означает, что такая жизнь есть уже смерть, но в жизни, и это невыносимо мучительно, - лучше смерть, которая освобождает от мучения. Но, к сожалению, не к счастью, а к несчастью, смерть, не умирание в этом мире, а сама смерть, есть еще большее мучение в ином мире, не в духе, а в самой душе, падающей в бездну ничто, уничтожения Я. Так лучше остаться до поры до времени здесь, в этом мире, как бы не был горек удел человека в нем. В этом заключается неявный смысл чувства самосохранения. Большинство это чувствует, но не знает, не понимает, почему именно. Еще большее мучение всех нас ждет после смерти в этом мире. Другое дело – будет ли оно таким продолжительным, что мы  к нему привыкнем и приспособимся «уснув навеки», или, наоборот, оно окажется мгновенным, вернее, коротким, если в нас, точнее, в наших душах останется что-то еще, помимо нас самих, для упокоения не в ничто, «в ужасе без конца», а в духе, «в радости без конца».
      Повторю: есть не только телесное развоплощение, но и душевное развоплощение, расщепление Я. Это не телесный, а душевный ад. Есть и духовный ад, духовная смерть. Она заключается в изоляции души от духа, в ее «окаменении», превращении в пустое место и одновременно в объект без места. Духовная смерть опасна, ибо она незаметна, она рядом с духом, она в самом духе. Но, как правило, она неведома тем, кто живет в этом мире и не ведает о такой опасности. Такая опасность подстерегает тех, кто осмелился выйти из мира и оказался на пороге вечности и ничто. То есть, на пороге между жизнью и смертью пред ним открываются две перспективы: упасть в головокружительную  бездну ничто или вознестись на духовную высоту, обрести там вечный покой. Когда говорят о вечном покое на кладбище, то смысл такой речи состоит в том, что вечно упокоилось тело, а не душа, которую ждут немыслимые для живущих в этом мире ужасные испытания. Они ждут всех, без исключения. Те, кто не успели родиться, уже их испытывают.
       Таким образом, выходит, что само рождение нас на время освобождает от невыносимых мук иного мира. Оно даруется тем, кто их испытал, как благо, как счастье быть рожденным для жизни. Лишь глупцы «думают» (они не умеют думать, иначе не шли бы на самоубийство), что жизнь – это «ад», а смерть – «вечный покой». Она - покой для тела, но беспокойство для души. У всех есть душа и больше она беспокоится в мире ином, не у душевных людей прежней жизни, а у плотских, не привыкших жить без души. Но душевных людей ждет другой ад – ад самообольщения и расширения своего Я путем дробления и превращения  в субъектное ничто. Только укрепленные в духе попадают в духовный рай.
       И все же для всех, и плотских, и душевных, и духовных людей есть некоторое отдохновение в смерти, но оно не имеет времени лишь во «сне души» и объективно моментально. Сон души условно можно назвать «душевным раем». Он не вечен и сродни счастью в этом мире. Так как он есть лишь часть, нечто среднее между адом ничто и раем духа, то он скоропреходящий. Поэтому он есть иллюзия рая и, кстати, ада тоже. А реально после смерти большинство ожидает ад ничто, меньшинство – рай духа. Причем у каждого «свой ад». То есть, как? А, вот так: в зависимости от того, какая у кого душа: «светлая» или «темная», «легкая» или «тяжелая» и т.п. Все пройдут через ад, но разными путями, прямыми или запутанными, с ускорением или замедлением времени, его полной остановкой. Это будет зависеть от того, в каком состоянии они умерли. А это состояние зависит от того, как они жили.
       Что же мы получили в итоге размышления? То, что получим в будущем в действительности: ад ничто, который вечен только условно, душевный рай на мгновение, которое, если остановится, обернется в дальнейшем задержкой в аду, и, наконец, рай в духе, в котором только и есть вечность. И еще: обратной стороной душевного рая как сна души является душевный ад как чистилище Я от всего остального. Причем в душевный рай человек попадает сразу же после смерти, следом в ад, а потом уже в рай духа, где «потом» и «после» и «сразу» теряют свой смысл, ибо там есть не время, а вечность. Само «там» теряет там свой смысл.
       Конечно, такое понимание смерти и всего, что с ней связано, не является душеспасительным морализаторством, которым потчуют наивных людей двуличные проповедники. Почему они имеют место быть? Потому что о тех вещах, о которых они проповедуют, нельзя говорить прямо и однозначно. Это понятно. Но не понятно то, зачем усложнять и намеренно затемнять  и так недостижимую ясность? Впрочем, и это понятно. Разумеется, затем, чтобы этим питаться и расти на этом, так существовать.
             
       Вера. До поры до времени я полагал, думал, что вера есть то, что дано нечто сверхчувственным образом кому-то кем-то. Сейчас думаю, что это только человеческое представление того, что выдумано людьми. То есть, посланцем послания являются сами люди. Не без причины. Они что-то уловили и посчитали то, что уловили, обращением именно к себе и именно в том виде, в котором это проинтерпретировали. Вот это факт, а все остальное, что они при этом говорят и повторяют друг за другом уже какую тысячу лет, - коллективное измышление.
       Поэтому приходится в таких темных делах, как Откровение, полагаться на самого себя и обращаться к разуму, который никому из людей не принадлежит. То, что никому не принадлежит или может принадлежать только всем и никому в отдельности, и заслуживает внимания. Все остальное пустое и есть лишь мнение.

       Картонный учитель (по поводу  одной роли актера Олега Борисова). Можно часто встретить в произведениях такого жанра как «роман воспитания», особенно в кинофильмах, «героического персонажа», который правильно делает, что не объясняет, а дает возможность другим объясниться или, больше того, сделать самим нечто, что может послужить уроком для зрителя. Это так называемые «развивающие произведения». Их герой действует, но чисто внешне, демонстрирует свою способность «всех понять» и где-то простить, оставаясь внутренне статичным, прямолинейным, картонный персонажем, куклой для подражания.   Правда, сами такие произведения не развиваются, и не дают развиваться герою в ходе повествования. Авторы вкупе с актерами забывают, что не только художественные романы, но и художественные фильмы, чтобы быть художественными не должны жертвовать идейным содержанием, умным словом ради вящего торжества живописной формы или сценарной ситуации, отделываясь цитатами да многозначительными репликами. Оно и понятно, - фильмы на то и фильмы, чтобы  не вынуждать зрителя на беседу хотя бы с самим собой, а тешить восприятие зрелищем: зрелище зрителям. Разумеется, есть разное кино. Одно делает акцент на цвете, живописует. Другое - на действии (action). Но есть еще кино, которое акцентирует внимание зрителя на времени. В нем есть развитие не просто действия, но времени, живой жизни. Такое кино расширяет пространство восприятия, побуждает человека задуматься, объяснить и понять, что с ним происходило, происходит и будет происходить. Здесь речь не идет о сентиментальном или страшном кино (соответственно для дам и для подростков), которые в своем роде, как и фильмы действия очень популярны среди зрителей.

       Популярное кино. Почему многим зрителям нравятся определенного образа кинофильмы, которые они без конца смотрят? Понятное дело, такие фильмы, как правило, не обладают значительным художественным совершенством. Тогда почему они так популярны? Странный вопрос! Никогда еще совершенное не было предметом публичной (или народной) любви. Даже если публика увлечена гениальным произведением, то она увлечена не гением его творца, а общим местом, без которого не может существовать никакое произведение. Для того, чтобы произведение было популярным, таких общих, типических, вернее, архетипических должно быть много (много – это больше, чем одно), но в самый раз. Если их будет больше, то есть, будет нарушена мера восприятия, то оно, это произведение, окажется избыточно тривиальным. Для публики особый вкус представляют те из гениальных произведений, в которых есть помимо самой неповторимой гениальности, известная всем повторимость.

       Преподавание философии в университете. Желательно такое преподавание философии, которое отличается импровизацией. Это от искусства с его живописностью и художественной выразительностью, проявляющейся в артистичности, но без тенденциозной театральности с ее неизбежной позой и кокетством.
       Вместе с тем необходимо держаться серьезности, ясности, отчетливости и точности высказывания, по возможности приводя примерные факты для подтверждения высказанного. Это от науки.
       От религии можно взять не умение вести проповедь, что излишне, ибо философия не проповедует, а мыслит, но нацеленность на высшее, что в философии называется абсолютным или всеобщим, требующим, правда, уже не веры, а мышления.
       Необходим и налет мистичности, тайны. Только эта таинственность должна быть умерена разумом, то есть, быть в-нятна и по-нятна, но не объяснять всего влиянием deus ex machine.
       И, наконец, нужно, если это возможно, придерживаться мифологической созерцательности, что отвечает изначальному духу философичности.
       Кстати, чуть не забыл. Преподавание философии в вузе требует еще и связи с практикой, что должно найти место в ссылке преподавателя на свой жизненный опыт и опыт всех тех его учителей, которые приобщили его к философии. Желательно в работе со студентами обращаться к их жизненному опыту, хоть и не богатому еще, но уже собственному, ибо так скорее доходит смысл философских высказываний до публики (слушателей-собеседников).
 
       Общедоступность. Является ли общедоступность проблемой? Этот вопрос, как ни странно, не имеет прямого ответа. Да, конечно, есть такие вещи, которые для всех или, во всяком случае, для подавляющего большинства понятны. Но в вещах сложных для обычного, то есть, плотского, человека есть непреодолимая затрудненность в понимании. Она вызвана, прежде всего, нежеланием понимать сложное, ибо обычный человек прост, простодушен. Да, бывает, что умные люди прикидываются простаками, даже идиотами. Но это только поза либо маскировка. Оно и понятно: быть непохожим на похожих есть прямая дорога к неприязни.
       Какие вещи сложны для простодушного? Естественно, не материальные, а духовные, ибо они другой природы, чем его. Так как они сложны для простодушно, его и тешат хитроумные тем, что духовное просто, и подсовывают ему вместо настоящего духовного его суррогат, лишь его явленную видимость  или кажимость, доступную простодушному. На то он и простодушный, чтобы доверяться тому, что прямо «бросается в глаза». Само собой понятно, что простодушный успокаивается тем, что ему кажется с подсказки хитроумных проповедников, использующих для своего блага такую ситуацию.
       Искушенному в таких сложных вопросах умному человеку понятно, что самое сложное – это простое, ибо его нельзя объяснить. Почему? Просто потому, что простым объясняется сложное, а не наоборот. Вот в чем заключается сложность.
       Исходя из сказанного, можно допустить, что общедоступное есть самое сомнительное. Это мягко говоря. Если же говорить без обиняков, то общедоступное есть лживое или иллюзорное.
   
       Этот и тот, иной мир. Воздаяние. Этот мир есть мир испытаний наших возможностей. Он не является окончательным миром. Впереди, в будущем, если говорить на языке нашего мира, нас ждет испытание как последствие нашего выбора в этой жизни. Здесь еще от нас что-то зависит. Там будет зависеть только от того, кто сделал правильный выбор и нанес им себе и другим меньше всего вреда. Приходится говорить о том, что нас ждет в ином мире на языке этого мира, «замусоренного» моралью. Но что сделаешь, - другого языка нет, ибо язык науки еще грубее и нужен только для описания здешнего мира. Человеческий мир тоньше, но из-за того, что приходится говорить о еще более тонких вещах, доступных человеку уже не буквально, а только фигурально, метафорически и символически. И так как человек по своей грубой природе не может не переводить то, что думает, представляет (воспринимает), переживает (чувствует) и выражает в план действия, то он вынужден заниматься морализаторством (бестолковым занятием «чтения морали»).
       На «том свете» мы будем расплачивается за свои упущенные возможности. В этом смысле жизнь здесь есть рай по сравнению с жизнью там – в аду. Но и этот ад не бесконечен, - он только таким кажется, ибо там нет объективного времени, - там есть только субъективное, душевное время, в котором тяжелее переживается то, что здесь зовется грехом и его последствиями. Потом, после очищения, кто это заслужил, будет обратно возвращен сюда сообразно прошлому поведению. Несмотря на очищение, зерно греха останется для изживания в следующей жизни. Если оно не будет изжито, то все обратно повторится. Чем оно больше будет повторяться, тем сложнее будет выйти из этого круга повторения. С каждым новым разом  само повторение будет еще больше обессмысливаться, чем прежде. Вот эта повторяемость, в конце концов, может привести уже не только к материальной (физической), но и душевной смерти, что приведет к последнему порогу, - духовной смерти, то есть, смерти окончательной, полному исчезновению. Это логично и правильно. Это станет фактом, когда существо полностью станет ничтожным. Как раз такими существами и существует, живет ничто.
       Не сразу такое существо, как человек, превращается в полное ничтожество. До поры до времени он при падении в смерть цепляется в полете за край бездны ничто и оказывается в соответствующем его природе греха (на языке нашего мира наша природа и есть грех) круге ада, который можно представить себе в виде ниспадающих вниз ступенек  на до адской бездны. Только там, в аду существа влачат жалкое существование уже не в грубом физическом теле, а в одном из двух оставшихся плотских телах: эфирном и астральном. Это так называемая «материалистическая диалектика». Астрал есть результат антитезы массы (мата) и эфира (энергии), сводимый к ним.
       Следующий за адом, но возвышающийся над ним, - это мир уже не плотского очернения (есть не только грубо материальная плоть, но и тонкоматериальная), а душевного очищения, - так называемое «чистилище» для тел ментального (теза), буддхического (антитеза) и атмического (синтеза). Это так называемая «спиритуальная (или спекулятивная) диалектика». Атма есть целое дуализма мента и буддхи, сводимый к ним.
        И, наконец, иной мир свершается в раю иномирия – мире духа, который все объемлет так, что сообщается с адом как с самим собой, вывернутым наизнанку. Так что райский верх обращается адским низом. Вот в этом райском мире духа  происходит просветление тела, уже не душевного, а духовного, дхармического или разумного тела духа. Это так называемая триалектика: диалектика плоти – диалектика души – монолектика духа. Дух не сводится к двум диалектикам (восходящей, вдоха и нисходящей, выдоха), ибо помимо двух тактов вдоха и выдоха, воплощения и раз-воплощения он есть не просто «что», но «не-что», прямо связанное с «ни-что».
       В результате получается седмица тел: трех плотских, трех душевных и одного духовного, ибо дух один и он един. На самом деле есть только дух. Все остальное – «реальная иллюзия» как плоти, так и души.
 
       Лекция по истории и философии науки. В прошлый раз мы пробовали определить, что такое история и философия науки. Но то, что нам дало возможность этим заниматься, а именно сама философия как мышление, задумалось в нас о природе самой себя. Тогда мы отдали дань философии и воскурили ей фимиам, принеся в жертву наше драгоценное время. Теперь она умилостивлена и не мешает нам напрямую заняться наукой.
      Давайте вспомним, на чем я остановился. Это было научное размышление корифея науки А. Эйнштейна о тех, кто обычно занимается наукой. Их он распределил по трем разрядам. Первый разряд составляют, естественно, самые ученые, то есть ученые по натуре, по рождению, это те, кто занимается наукой из любопытства к тому, на что они способны, например, решать задачки быстрее всех или лучше всех с наименьшими затратами умственной энергии, то есть, проще всего.
       Второй разряд составляют не самые сообразительные, а самые старательные, усидчивые, которые берут  науку не реакцией, а сидением, высиживанием. Таких большинство. Это не интеллектуалы, а «рабочие лошадки» науки, научные работники.
       И, наконец, те, кто занимается наукой для того, чтобы не заниматься обычными делами, семейными дрязгами и всем прочим. Они  находят в науке духовный приют для своих душ, уставших от борьбы за животное существование. Это сродни бегству обывателей на природную тишину  от суеты городов.
       Чем же именно занимаются перечисленные категории или разряды научных работников?  Исследованием природы вещей. Они следуют логике объективного познания. Вот эта логика и послужит нам основой исследования научного исследования. Что это означает? То, что философия науки есть ее логика. А так как мы связали философию науки с ее историей, то получили логику истории развития науки. Вот что такое наш предмет изучения. Интеллектуалы занимаются разрешимостью такой логики истории развития науки. «Рабочие лошадки» науки послушно следуют этим путем, как только интеллектуалы разрешили проблему такого логического следования. А, вот эскаписты от науки или ее духовники, чурающиеся «бытовухи», озаботились проблемой построения основ искомой логики развития науки в истории.
       Как конкретно они постарались это сделать? Во-первых, они подыскали принципы ее построения. В итоге, что они нашли? Принцип единства логического и исторического, принцип восхождения от абстрактного к конкретному, принцип триады в рассуждении (теза, анти-теза и син-теза). 
       Во-вторых, полагаясь на эти принципы-основоположения, они стали диалектически рассуждать так, что сущность науки стала проявляться в виде логически связанной последовательности исторических событий, распределенных по четко определенной траектории  этапирования  становления науки как таковой.

       Идентификация имярек. Спорным является социальная идентификация как идентификация через отнесение человека к некоторой общности себе подобных по рождению, конституции (например, полу), поведению, выражению, переживанию, мнению. Она необходима для приписыванию человеку точно исчисляемых значений и закрепления его в  строго фиксированных физиологических состояниях и операционально регистрируемых диапазонах артикуляции движений тела для контроля и управления в границах коллективного массовидного социального тела, именуемого народом, общественным классом, социальным слоем, сословием, социальной группой пр.
       Как правило, избегает такой идентификации то, что является сокровенной сутью идейно развитого (разумного) человека. Что собой представляет вот эта сокровенная суть человека? Ответить можно просто: душу. Человеческая душа – это то, что трудно, если вообще можно идентифицировать. Знать ее человеку невозможно. Вот поэтому трудно ее идентифицировать. Да, к тому же  трудно по душе идентифицировать самого человека. Правда, люди говорят, что есть душевные и бездушные люди. Однако понимать то, что они говорят,  нужно не буквально, а в переносном смысле, по-видимому, имея в виду то, что люди бывают бездушными, когда их душа спит и не подает признаков жизни.
       Есть известное выражение: «Чужая душа – потемки». Не меньшими потемками является собственная душа. Даже то, что я уже написал, у меня вызывает сомнение. Сомнительна собственность души. Если и можно говорить о какой-то собственности, то скорее человек есть собственность души. Душа и есть автор человека, а человек герой ее истории. Только душе ничего не надо, - никакой собственности. Поэтому-то она и уходит в тень и является сокровенной, нет, не частью человека, а его сутью. Она предоставляет самому человеку чувствовать себя хозяином своей жизни. Тогда что такое душа? Это дух в человеке, его проявление в нем. Дух – сущность, душа -  ее явление, человек – следствие явления, его тело – место, пункт следования.
       Человек есть не просто живое существо. Он социален в настоящем. В будущем космичен в том смысле, что его предназначение в мире быть универсальным, что означает, ни больше, ни меньше, - очеловечить мир. Через душу человек божественен, то есть, является присутственным местом духа, если у него душа на месте.

       Освобождение. Когда человек уходит, он освобождается от своего тела. Он ли освобождается или освобождается душа от человеческого тела? Скорее, вернее второе предположение. Но не попадает ли душа еще в большую зависимость, когда покидает человека как единство тела и души.
       Нет, не попадает, только если она воссоединяется с духом и уже является не мерой тела, а измерением духа в духе.

       Искусство. Что бы мы делали без искусства? Не могли бы выразить себя. Искусство необходимо для выражения человеческих чувств. Оно делает из нам людей, доводя наши чувства до совершенства. Произведение искусства делает возможным понимание человеком самого себя через это произведение как более или менее совершенное выражение человеческих чувств, его представлений (перцепций) и переживаний (аффектов).

       Отношение к истории. В отношении к истории как тому, что было, следует придерживаться того взгляда: помнить только то, что еще не прошло. А не прошло не только то, что радует сердце и просветляет раз-ум, но и то, что печалит сердце и затемняет ум. Как хорошее из истории, так и плохое, является тем, что сохраняет традиция, что является нашим наследием. Как к нему относиться? Разумеется, с пониманием, а не с гневом, без неумеренных аффектов (эмоций), без смеха и слез. Понимание учит прощению, ибо все это продолжается нами, и мы становимся со-виновниками тех, кто это затеял, начинал. Иначе счет придется предъявлять самим себе. Если мы готовы к этому, - то следует не осудить, ибо ее не исправишь, а самим измениться. Не отказаться от истории, а изменить к ней отношение, «снять» ее в самих себе. Что это означает? Только то, что необходимо от нее отстраниться, - поднять себя и освободить для нее место для наблюдения со стороны/с высоты.
 
       Истина. Истина – это то, что есть. А что есть? И ложь тоже. Значит, есть ложь. В этом, в том, что она есть, ее истина. Но есть и сама истина, и не только как только истина, а и как истина истины и лжи. То есть, всему есть место, как и тому, что мы закрываем глаза на ложь или о ней умалчиваем, как будто ее нет. А она есть и в этом тоже истина. Не закрывать глаза на ложь, на ее истину, - вот в чем заключается борьба с ней. И в этой борьбе нужно знать меру, а не то потеряешь в ней саму истину.  Нужно понимать, что в лжи есть тоже истина, а в истине ложь, в добре зло и в зле добро. А не то, договоришься до того, до чего договорились формальные логики: из лжи следует только ложь. Нет, дорогие мои логики, из нее следует и истина, ведь ее не скроешь, ибо ложь лжи становится истиной самой себя.
 
       Метафизика. Философская наука. Научная философия (философская гигиена). Ввиду того, что современная философия пребывает в ситуации плюрализма или микса (смешения) имеет смысл разделить философию на районы/регионы/поля (так называемое «ментальное районирование») с целью (для того, чтобы) отделить рациональное зерно от плевел болтовни. Начнем наше непростое «мероприятие» по очистке сознания от ментального мусора с определения основы или почвы философии. Основу философии, разумеется, составляет метафизика, как бы на нее косо не смотрели так называемые «научные философы» или, как они себя именуют, «позитивные мыслители». Зададимся сакраментальным вопросом: «Что такое метафизика»?
       Естественно, метафизика есть, прошу прощения, наука (если под наукой понимать то, чему можно научиться, то есть, прочитать, например, учебник или трактат, и понять то, о чем там идет речь и как это в нем излагается) о том, что есть. Другими словами, метафизика есть занятие тем, что есть, короче, есть то, что есть для мысли. Означает ли это, что предметом метафизики является то, что производно от «есть» или бытия, а именно: естество? Если подумать, то следует воздержаться от прямого утвердительного ответа, ибо еще с незапамятных времен принято называть такое занятие естеством, натурой или природой «физикой». Мы же с вами, многоуважаемый читатель, занимаемся метафизикой. В нашем истолковании это означает, что физика есть функция от аргумента, которым является метафизика, относительно области определения предметного значения. Поясню: здесь мы будем определять не то, что буквально означает слово «метафизика» как то, что «за» или «после физики» в переводе на русский язык с древнегреческого языка (в этом буквальном (лингвистическом) значении метафизика производна от физики), то есть, его синтаксический смысл, а то, какой предмет она изучает, то есть, семантический смысл или смысл отношения к предмету. Если физика изучает законы движения физических тел и их покой как момент движения, то метафизика изучает начала и причины их движения. Здесь мы следуем дедуктивным путем построения рассуждения. Так как философия занята всеобщим, а именно оно и является началом всего как общее или единое, или одно многого, ведь все мы представляем себе в качестве множества частей (класса элементов) одного целого. Это представление нам понятно и может при понимании стать понятием.  Кстати, так сложилось генетически и исторически, ибо из философии как метафизики появилась физика как естественная наука.
       При индуктивном же построении рассуждения, как это принято в науке, когда идут в мышлении или вычислении не от общего к частному, от идеи (парадигмы, гипотезы) к факту, точнее и правильнее, от более общего к менее общему, от причины к следствию, от абстрактно общего к конкретно всеобщему, логически следуют, как при дедукции, а от частного, факта, к общему, обобщению теории, от следствия к причине как от явления к закону, выходит, что метафизика является функцией физики в области начал и причин.
       Как же быть нам с тем, что из чего вышло, появилось: физика из метафизики или, наоборот, метафизика из физики? Для этого сначала разберем вопрос о том, что является целью ученого? Разумеется, установление закона как разрешение той проблемы, перед которой стоит ученый. Ученый видит явление, которое не отвечает его теоретическим ожиданиям, не соответствует тому, что он должен был увидеть по теории, которой руководствуется. То есть, у него не вызывает сомнение только тот факт, который подтверждает истинность утверждений (пропозиций как выражений теоретических положений или тезисов) теории, адептом которой он является как ученый.
       Когда ученый встречает контрфакт  как факт, противоречащий теории, то есть, такой факт, который теория не может описать и объяснить,  он не знает, что делать. Вот тогда он вынужден думать, то есть, задаться вопросом о смысле того, с чем имеет дело. Причем вопрос станет ему понятен, когда он сделает его исчислимым, то есть увидит или найдет в нем такую проблему, которую можно, в принципе, разрешить, исчислить, измерить. Если это станет возможным, то вопрос и проблема обретут научный характер. Если нет, при условии, что вопрос и проблема не противоречат разуму, они обнаружат свой философский характер. Если же они будут противоречить разуму, то в их разрешении порукой может выступить уже не научный рассудок и не философский разум, а художественное чувство (чутье, вкус) или религиозная вера. Понятно, что в этих случаях наука бессильна, просто потому что она не работает с таким материалом.
       Однако вернемся к тому, как ученый определяет свою цель, а именно: закон. Как правило, ученый полагает, что закон можно сформулировать в виде такого выражения (предложения), которое имеет сокращенную форму (формулу) записи бесконечной конъюнкции предложений: F(a) & F(b) &… Другими словами, закон выражает во всеобщей форме общие свойства некоторых единичных объектов: ;xF(x). Если  мы имеем выражение (функцию) F(x), то вместо x можем подставить конкретный термин. В результате мы получим истинное или ложное предложение (философы и логики его называют высказыванием). Другое дело то высказывание, которым мы пользуемся для выражения закона: ;xF(x). В нем можно подставлять только (исключительно) переменные. Что это означает? То, что истинность выражения с квантором всеобщности не зависит от значения переменных. Почему? Да, потому, что высказывание ничего не утверждает об элементах класса, оно говорит нечто о предикате множества. Он же во всей бесконечной последовательности (конъюнкции) предложений один и тот же. На языке исчисления предикатов второго порядка смысл такого высказывания следующий:  ;F;xF(x). Ясно, что такое выражение уже не требует бесконечного числа случаев для подтверждения его истинности. Поэтому для установления закона излишне заниматься индукцией как бесконечным подтверждением единичными фактами (частными случаями) истинности общего закона.
       О чем все это говорит? О том, что науку часто понимают индуктивно как занятие по обобщению некоторых частностей как закона их поведения (движения), их общего свойства. Так ли понимают и философию? Никак, нет, ибо философия имеет дело не со случаями наблюдения, исследования вещей, а с понятиями, причем не только вещей, но и самих понятий. Например, что такое понятие, то есть, каково понятие понятия? Конечно, условно можно философию назвать второй производной науки, только если мы будем исходить из того, что познание начинается с того, что нам дано в опыте наших чувств. Но об этом позже, а пока вернемся к понятию. Что оно такое? Только на первый взгляд понятие кажется (видится) отображением абстрактных (отвлеченных) свойств вещей. Согласно такому взгляду философ имеет дело не с самими вещами, существующими вне его сознания, в мире реально, а с их образами у себя в сознании, уже виртуально. Как правило, первое впечатление обманчиво.
       А, на самом деле, чем является понятие? Функцией, которая приписывает, сообщает единство многообразию. Логическая форма философии имеет вид не формального родо-видового определения терминов, а содержательного отношения понятий. Впрочем, не только философия, но и высоко теоретическая наука, как например, высшая математика, в отличие от науки опытной (эмпирической), экспериментальной, инструментальной, служебной, вспомогательной, исследует не вещи, а отношения. Проще говоря, если имеется aXb, где X составляет a и b как их отношение, то именно X и есть понятие, а не a и b. Причем понятие, например, числа есть не свойство (предикат) вещи, а то, чем оперирует математика как тем, что имеет отношение, имеет значение, выраженное числом. Это отношение есть отношение последовательности или числового ряда. Однако было бы опрометчиво понимать понятие в качестве ряда. Понятие не ряд, но закон, по которому он строится как бесконечный ряд натуральных чисел. Так рациональные числа выражают отношения ряда. А иррациональные числа, как например, число ; («пи»), задаются законом, по которому он (ряд) может быть построен.
       Не случайно, мы завели здесь речь о математике. Вспомним, о чем мы говорили прежде? О философии и науке. Как они появились? Нет ничего проще, как обратиться к истории. В этом смысле история нам послужит примером для представления такого появления. Но это возможно только, если у нас уже есть понятие о том и другом, о философии и науке. На каком основании это возможно? На основании принципа (как основоположения) единства логического и исторического.
       Как говорят нам доксографы (описатели учений древних ученых или мудрецов), первым или одним из первых философов был Пифагор. Чем он занимался? Он говорил: философией. Однако это сейчас называют математикой. Как, кстати, переводится, это слово «математика» на русский язык с древнегреческого языка? Как «изучение»(;;;;;;), производное через «обучение» (;;;;;;;) от глагола «учусь через размышление» (;;;;;;;). Пифагор размышлял. Когда же он стал размышлять, то есть, заниматься философией? Когда как магический нумеролог положил в основание своей магической практики число, которым пробовал описать всю вселенную как космос – мир соразмерно расположенный в строгом числовом порядке. В этом смысле для него число есть закон задания порядка (ряда) всему миру и порядкового номера всякой вещи. Вот его высказывание: «Вещи числам подобны». Измеряя числа, можно ими управлять. Геометрически строя мир вещей при помощи числа в своем сознании Пифагор натолкнулся на феномен несоизмеримости сторон треугольника. Это сильно его потрясло. Оказывается, в мире есть не только космос (порядок), но и хаос (беспорядок). Как теперь жить в таком беспорядочном, не(со)измеримом мире? Пифагор очень изумился и глубоко задумался. Именно это, медитация, и стала опорным камнем мировой философии. Она (само безмолвное размышление) побудила его найти выход из математического (счетного) тупика. Магия стала тупиком, камнем преткновения, а философия явилась выходом их тупика чего? Математики как науки с ее всеобщим методом доказательства. Так появилась первая математическая теорема Пифагора, дополнившая его таблицу счета.               
       Итак, что мы узнали? То, что философии предшествует магия как первоначальная форма познания человеком мира и своего места в нем. Следом за магией появляется синкретический  комплекс философии, математики и физики как приложения счета к самим вещам. Первой выделяется из этого древнего (дремучего или мудрого) познавательного комплекса философия как обоснование самой возможности точного и доказательного познания. Следом, с течением времени, определяется как уже самостоятельно существующее математическое естествознание или теоретическая (математическая) физика с астрономией, за которыми тянутся «хвосты» магической эпохи: нумерологии и астрологии. Позже выделяются из философии и уже самостоятельно развиваются химия с алхимией, биология, филология, история и пр.
       Так и развиваются философия и наука от эпохи к эпохи, от древности к Новому Времени через средневековье с его приравниванием философского размышления (мышления) и научного исследования (исчисления, измерения) к полемическому средству доказательства истинности положений вероучения. 
       Если в древности философия в качестве метафизики была «служанкой», функцией мифа и самоопределилась как его понятие, рационализация или мифология, то уже в средневековье она стала «служанкой» богословия, а в Новое время – науки. На самом деле в средневековье она в тайне управляла богословием, ибо вводила в него в качестве разумного руководства. В этом смысле богословие или теология была специфической (высшей) метафизикой, а сама метафизика как общая метафизика была онтологией или теорий бытия. Гносеология или теория познания, то есть, собственно мышление в мышлении, использовалась не столько для познания, сколько для школьного обучения в виде схоластики и полемики с иноверцами.
       В Новое же время философия помогла науке вернуться к самой себе, ибо в средневековье, собственно говоря, наука была естественным искусством (испытанием), единственной же наукой как доказательным изучением было богословие или наука о боге. Так как природа, согласно средневековому  вероучению, есть творение бога, то она значима не сама по себе как вещь, а только как знак, знамение бога, указывающего всякой вещи ее законное место и всякой мысли быть прикрепленной к месту вещи. Новоевропейская наука стала сама собой, а философия стала «первой наукой», ее царицей, ибо она первой освободилась от опеки церкви. Но в своем методе она следовала математике, которую понимала как всеобщее исчисление. В своем роде философия должна была  быть дедукцией как выведением из  мысли, сопричастной бытию, мысли, сопричастной вещам. Так понимала себя догматическая метафизика, то есть, схоластика в новых, уже не богословских, а естественнонаучных условиях своего существования. Внутри себя она делилась на естественную (или рациональную) теологию, рациональную космологию и рациональную психологию.
       Уже позже, в немецкой классике после критики Кантом ему современной новоевропейской догматической метафизики, мы находим так называемую «философскую науку», понимаемую Фихте как «наукоучение» (Wissenschaftslehre) или наука о науке, Шеллингом как «естественную философию», отличную от «положительной (позитивной) философии», и Гегелем как «науку логики» (Wissenschaft der Logik).
       Является ли метафизика философской наукой? Большой вопрос. Она уже не является рациональной психологией, как и рациональной космологией, ибо в системе наук существует как самостоятельные науки и психология, и космология. Значит, метафизика может теперь существовать только как рациональная, или философская, теология? Вероятно, да. Но теология тоже уже не наука или, не совсем наука, ибо теперь наукой считают такие занятия, которые исходят из опытных данных, как бы они не были высокотеоретичны. Из каких же проверенных чувствами опытных данных исходит богословие? Из веры? Но это не чувство. Опыт веры не есть опыт чувств, который может служить средством объективной проверки истинности утверждений веры. Поэтому метафизика как специальная или высшая метафизика в виде философской теологии не имеет места в науке. Она имеет место не в науке, а под наукой как ее основание в качестве абсолютной (рациональной) предпосылки или логического обоснования самой возможности научного познания, и над наукой, в «снятом виде», как аксиология, то есть, размышление о ценностях самого познания, о целях разума. Если в первом виде основания метафизика конституитивна, или конструктивна как работа с понятиями, то во втором виде, ценности или идеи, она регулятивна, или понятна как рациональная интуиция. Это по отношению к познанию вещей, в отношении же к самой себе как занятию мышлением она рефлексивна в виде не инструментальной работы  с понятиями, а работы самих понятий. Вот в этом виде рефлексии над понятиями, созерцании их самодвижения философия может быть понята в качестве философской науки.    
       Когда же мы говорим о «научной философии», то у нас возникает еще больше вопросов об осмысленности такой, с вашего позволения сказать, «философии». Такое словоупотребление не является самодостаточным, а является реакцией философии, занимающейся вместе с науками познанием, на их сомнение в ее научности. Другие науки отмечают в качестве критерия научной состоятельности или осмысленности высказываний способность быть верифицированными (подтвержденными) или фальсифицированными (опровержимыми) объективными опытными данными, сформулированными в предложениях протокола наблюдения. Такому критерию не удовлетворяет не только классическая метафизика, но и философская наука, ибо в последней, если и имеет место опытное испытание, то только в виде ментального эксперимента в границах так называемой «теоретической практики». Вот поэтому «научные философы», или оппортунисты от философии, предлагают считать философию вспомогательной наукой, занятой не исследованием вещей, но только методов такого исследования.
       Итак, что же мы узнали из нашего рассуждения о философии? В древности философия есть функция мифа, но она же есть и аргумент науки в качестве функции.
       Вместе с этим она есть функция или «первая производная» богословия как «науки о боге» эпохи средневековья.
       Уже в Новое время философия становится функцией своей функции или, условно говоря, «второй производной» науки, - «философской науки».
       И, наконец, философия заканчивает свою историю служения или функционирования в мире познания в качестве вспомогательной науки или «научной философии». В своем последнем, уже неприглядном виде она носит симулятивный характер, ибо симулирует то, что ей несвойственно, - быть вспомогательной наукой. Само название ее выдает: «научная философия». В этом названии слышится неутолимое желание быть наукой. Разве обычная наука, как физика будет подчеркивать свою научность? Нет, конечно, ибо это бессмысленно, - само прибавление «научной» к физике ничего к ней не прибавляет: она сама и есть наука.
       Философия, если и может быть наукой, то только абсолютной, то есть, быть единственной наукой. Но в жизни это было возможно только в момент ее возникновения, когда не было отличных от нее наук. Сейчас же это возможно только в мысли, в одном мышлении, то есть, в такой работе над мыслью, в которой она самостоятельна и в этом смысле объективна, а не является вещью, пригодной к утилитарному употреблению, как в когнитивных науках, которые носят чисто инструментальный, методический характер. Вот и приходится «чистой философии» «варится в собственном соку» или быть методологическим средством преуспевания других наук под названием «позитивной философии». Но это уже не «религиозный позитив» Шеллинга, пытавшегося в свой век привить одряхлевшей тогда религии «молодой побег» еще становящейся философию, а «научный позитив» бесплодных учеников Конта.

       Место человека в мире. Я давно уже умер. Может быть, я родился мертвым.  Хочу сказать: может быть, рождение в этом мире есть смерть? Что меня наводит на такие мысли? То обстоятельство, что мне приходится заниматься на работе составлением учебных планов, собиранием материалов и их обработкой для чтения лекций по предмету, подготовкой контрольных экзаменационных тестовых заданий для студентов. Все это не то, что убивает меня, но, несомненно, является мертвым, умертвляющим занятием. Мало того, что оно бесполезно, - оно еще и вредно для меня, ибо отвлекает меня от духовной работы, лишает меня времени, например, на занятиях, которое я мог бы посвятить введению студентов в духовный мир смыслов.
       Поэтому не могу не задаться вопросом о том, что такое или кто такой человек и в чем смысл его жизни, где его место в мире, которое никем и ничем не может быть заменимо?
       Но как ответить на эти вопросы, не определив смысл понятий, которыми мы пользуемся для того, чтобы на них ответить. Вот например, такое понятие, как «место»? Потом мир как понятие, в котором мы можем найти для себя место, быть в нем уместными, «своими». В этом смысле открыть в себе мировой масштаб, стать мировыми. Как стать? Только через сообщенность своего места со всеми другими местами мира. Как же это сделать и благодаря чему, чем это сделать? Разумеется, умом, Именно в нем, точнее, посредством него мы сообщаемся со всем в мире. Ведь как раз ум имеет дело со всеобщим. В чувствах, как и в желаниях и страхах, мы ограничены. Наше место в  мире в теле, в чувствах имеет границу. Так получается, что место, есть часть пространства, которая выделена, отличена от всех других частей границей с ними. А граница есть о, что не только разделяет, а значит, определяет наше место в качестве места отличного от всех других мест мира как пространства, космоса или вместилища – совокупности, точнее, целокупности мест как частей одного целого. Геометрия мест необходима миру для существования, но недостаточна. Достаточной ее делает время как дополнительное измерение, имеющее свою числовую величину (математическое значение), - интервал. Время как длительность или интервал (последовательность моментов) и пространство как рядоположенность (ряд или последовательность) мест представляют собой некоторый континуум. Их взаимное согласование, гармония дает пространственно-временной континуум.
       Но как только мы начинаем с ним работать, тут же сразу появляются проблемы с пониманием того, что в нем происходит с тем, что в нем есть. А в нем есть мы, как и все то, что есть в мире, - вещи, события, процессы и прочее. Взять хотя бы такую странную «вещь» как движение или границу, или число (и величину): малое и большое, конечное и бесконечное. Движение немыслимо без своей противоположности - покоя. Как его объяснить, если классически, обычно, со стародавних времен, само объяснение раскрывает, разъясняет его через представление определенной (если движение определено, ограничено, конечно, закончено) последовательности или суммы мест покоя. То есть, если, например, мы находимся в состоянии движения, то его совершаем по определенным местам, относительно которых последовательно во времени в них покоимся. Тогда что такое движение?
       Если места линейно упорядоченного отрезка пространства и моменты интервала времени, в которых каждому моменту и месту, геометрически представленному точкой на прямой линии, приписаны значения натуральных целых чисел, соразмерны, то движение, его момент есть переход из одного места в другое некоторого физического тела как единого целого, состоящего из частей, имеющих тоже положительные размеры, отличные от нуля (0). Во времени (временем) мы измеряем движение тела по определенным местам пространства. Но здесь возникает противоречие между тем, что данное тело как находится в одном месте и относительно него покоится в нем, так и не находится в нем, а находится уже в другом месте, рядом с ним находящимся. То, что мы в описании и объяснении движения как динамического процесса сводим (редуцируем) его к сумме статических положений в пространстве и времени, является не просто следствием ограниченности такого способа или метода исследования, но следствием того, что такого рода противоречивость есть в самой действительности, в мире тел, а не только в мире наших представлений об их движениях. Эта противоречивость связана с пониманием прерывности движения при его представлении непрерывным.
       Если все это рассуждение применить к самому человеку, то мы получим его живущим в определенном, ограниченном пространстве определенное, конечное время, имеющее свое начало и конец. Можно ли мыслить человека как вечное и бесконечное и при этом нечто понимать, а не «нести» некоторую бессмыслицу? Можно, но в каком смысле? В строго определенном -  духовном, не физическом, смысле, ибо возьмем его вечность, которая предполагает не только бес-конечность, но и без-начальность, чтобы вообще иметь смысл. Но что это такое? Бесконечность и безначальность в чем? В том, что не имеет границы как исключения из одного другого. Вечность применяют ко времени в качестве чего? Того, что не имеет прошлого и будущего, по отношению к которым настоящее как третья, срединная, узловая и разделяющая часть времени является их границей, - ограничением прошлого прошлым, то есть, тем, что прошло, чего уж нет, и ограничением будущего будущим или самим собой, то есть, не бывшим как противоположным прошлому, прошедшему, чего еще нет. Если нет границы настоящего между прошлым и будущим, то нет и времени как смены состояний прошлого будущим.
       Выходит, вечность состоит из одного настоящего, исключающего прошлое и будущее. То есть, это такое настоящее, которое не проходит и не приходит. На что оно похоже, чему оно подобно? Конечно, покою как непрерывному движению одного и того же и может иметь математическое выражение в виде бесконечной процессии приращения единицы к единице в качестве бесконечного числового ряда или множества с одним и тем же элементом.
       Но и здесь мы не свободны от противоречия, выражающегося в виде парадокса множества. Такое множество имманентно потенциально бесконечно, ибо в самом себе не содержит ограничение, остановку счета. Нет привилегированного места в этом множестве как ряде чисел вида: n+1, где можно было бы непроизвольно остановить счет, иметь основания именно это место или момент времени сделать привилегированным, кардинальным, эксклюзивным, выделенным моментом из всей непрерывной длительности. Чем один момент вечности отличается от другого? Только порядком, если мы проецируем вечность на числовой порядок с началом в единицу.
       Так было у греков, которые признавали в качестве начала нечто определенное, равное одному и выраженное единицей. Одно цело, рационально, разумно, пропорционально, равновесно, гармонично, космично, прекрасно. Его разделение, дробление дает в остатке дробное, частичное, иррациональное, безумное, диспропорциональное, неравновесное, дисгармоничное, хаотичное, безобразное.
       Что же мы находим у индусов? Не единицу, а ноль, не «что», а «ничто», Индусы ведут начало не с единого как одного, содержащего в себе все как часть себя, как греки, а с неопределенного, с «меона». Является ли то, что обозначается индусами нулем (0), вообще «ничем» или той пустотой, которую греки называли «уконом»?
       Нас, в частности, здесь занимает сакраментальный вопрос от том, какой философский смысл имеет счет своем начинании и соответствует ли ему в действительности нечто изначальное? Индусы начинали считать с ноля. Почему? Не потому, что так проще, ибо всегда уже что-то есть. Проще считать с того, что есть, а есть одно и то же, - счет с единицы путем прибавления к ней ее самой.
       Тогда почему? Вероятно, потому, что есть не только то, что есть, но и то, чего нет. Понятное дело, оно есть как отсутствие в одном другого помимо одного. Это «относительное ничто» как «иное» имел в виду еще Платон у греков. Однако индусы в этом размышлении шли дальше, - до предела. Для них ноль есть предел счета, его начало, которое не просто не имеет своего начала, как «одно» у греков, но есть символ без-начальности «всего», а не только одного. Что видим в результате? То, что не только все в одном, но и одно во всем как ноль. Индусы подразумевают, а наиболее последовательные из них в качестве буддистов думают, что в основе все вещи пустотны. Но как в нем жить? В нем жить нельзя, если не следовать учению Будды. Не следуя ему, ты оказываешься в одном и том же перерождении, не одного и того же, что спокойно и бесстрастно, а всего во все, что беспокойно и приносит страдание.
       Иудаизм, христианство и ислам как авраамические религии находят свое обоснование в греческом начале, а не в индусском без-начале, на котором чудом держится буддизм. В результате мы имеем, например, в христианстве (с ним удобно работать, ибо в нем все расставлено по своим углам, тогда как в иудаизме многое не прояснено и недосказано, а в исламе уже упрощено и все сказано), одну вечную жизнь человека: или в аду, или в раю (у католиков есть еще чистилище, но оно дано на время, как нечто среднее между ними, а потому содержит в себе скрытый момент раскола, разделения самой вечности в своем представлении). В буддизме же она в перерождении вечно конечна, в нирване же вечно бесконечна и даже безначальна, ибо начало есть следствие незнания как слепоты (авидьи), сна, который может закончиться пробуждением. То есть, и сам буддизм не без философского греха, - не без противоречия, которое хотя бы в мысли должно быть принципиально разрешимо.
       Так каково место человека в мире? В чем его смысл, смысл его жизни, если жизнь есть мир? Разумеется, в разрешении этого вопроса, ибо больше никто в мире им не занят. В этом заключается непреходящая необходимость его разрешения человеком. В этом состоит его предназначение: разрешить противоречие самой жизни, - вечной в процессе, но смертной в результате. Как его разрешить в жизни, если она коротка, конечна? Она коротка и конечна не только в этом мире, но и в любом ином для существа, ибо оно ограничено, в принципе, самой жизнью. Когда мы представляем себе Бога, Адама до греха вечными, то понимаем их собственно не как существа, а как олицетворение самого процесса жизни, ее принципа вечного возвращения того же самого во всем многообразии того, что не-вечно, а конечно в виде существ, вещей, событий и прочего.
       Однако в силу травматичности такого понимания жизни его скрываем от себя, подменяя собой Адама и самого Бога. Это нельзя делать, иначе становится бессмысленным наше понимание, ведь часть не может быть равной целому, стать целым. В силу того, что она часть, она и стремится к целому, ему причастна. Если бы она не была частью, то не стремилась бы к своему целому. Она не должна быть его подменой. А если так, то быть самой собой на своем месте, а не вместо целого. Где место части в целом? На ее месте в составе всего целого. Но это не надо понимать буквально, ведь здесь иском не материальный, а духовный смысл. Лишние движения по натурализации духа бессмысленны, ибо его натурализация уже есть сам человек. Она есть не то, что человек будет в раю. Он уже в раю, ибо рай внутри него - Царство Божие внутри человека. Нужно его найти в самом себе. И только тогда он появится вокруг тебя. В каждой части единого целого оно распределено как ее мера и в качестве меры всех мер приводит их всех друг с другом к мере -  к их согласию.  Все остальное с проповедями, молитвословиями, причитаниями, поклонами и прочим религиозным службами  только для непросвещенного народа.
        Да, для некрепких умом адептов они могут сыграть роль своего рода общедоступной методы без лишнего самостоятельного напряжения и испытания или безопасного пути к такому пониманию. Но путь наименьшего сопротивления личного материала («свет во тьме (тебя) светит») оборачивается бессознательным или полубессознательным уровнем такого понимания. Откуда же возникает несогласие частей друг с другом в границах единого целого? От свободы, ибо целое не принуждает каждую часть к мере, а только является пределом их становления частью. В ходе этого становления имеет место все, включая и несогласие как эффект действия свобод в своеволии частей – в их разногласии или стремлении навязать свою меру всем остальным частям. 
       Нельзя забыть о том, что могут возразить в ответ современные «ловцы умов», бытующие среди ученых и склонные к парадоксальному измышлению. Видите ли, бывает так, что часть равна целому. Да, но это бывает не в самой действительности, а в их представлениях, - в современных теориях, в которых, в отличие от классических, в наличии не недостаток данных, а их избыток при недостатке уже ума, теряющегося в мире моря информации, из которой как из шума порой невозможно извлечь музыку - главное, насущный смысл. В этом заключается «болезнь ума нашего века».
               
       О писании романов. Занятное дело – писать роман. Но вот когда его напишешь, не знаешь, чем себя еще занять. Ведь ты проживаешь вместе с героями целую жизнь или хотя бы ее значимую часть. И вот, когда роман закончен и, тороплюсь сказать, сдан в печать, то в душе ощущается некое опустошение, - нет чего-то главного, чем ты жил все это время, пока писал роман.
       Пройдет время, и ты снова к нему вернешься, но уже как читатель или, в лучшем случае, как редактор. Герои снова оживут и ты окунешься в ту жизнь, которой вместе с ними жил. Ты поймешь, что они стали не только частью тебя, но и получили некоторую самостоятельность, дающую им право жить своей собственной жизнью в границах мира романа. Единственно, что ты можешь для них сделать, так это написать новый роман-продолжение, где они снова с тобой будут исследовать неведомые горизонты твоего воображения, которое благодаря  им станет воплощенной реальностью, правда, ограниченной рамками книги или воображения увлеченного читателя.
       Можно ли назвать героев романа марионетками, а себя, их сочинителя, - кукловодом? Может быть, и можно, но только при условии недостаточной прописанности характера персонажей. Только в этом случае они постоянно нуждаются в излишнем внимании автора к своей «сырой» персоне.
       Я не вполне понимаю статус существования героев произведений, ведь они есть факты сознания их сочинителей, если их стараться понять в моем духе, как я их понимаю. Живут ли они сами помимо моего сознания или сознания читателя? Вот в чем вопрос? Каким вопросом действительно мучился Гамлет? Конечно, не тем, который проявился в сознании многочисленных читателей текста пьесы Шекспира. Тот вопрос известен даже школьнику: «быть или не быть»? Кем? Мстителем, конечно. Но я не об этом. Важнее вопрос о том, что реален ли тень отца, взывающая сына к отмщению?
   
       Разум как ограничитель. Что такое разум для человека? Ограничитель, определитель, управитель, оформитель его мыслей. Это их законодатель и правитель. Он – господин мыслей. Они его боятся и слушаются, если они ему причастны, есть собственно мысли, а не какие-то глупости, например, желания.
 
       Ученые сны. Когда я был еще дурак, «ничего не понимал», то видел дурацкие сны,  то есть, такие, которые нуждались в толковании. Ведь именно дураки дают нам повод для размышления над тем, почему они творят глупости. Теперь, когда я стал ученым и сны у меня стали ученые. Что это означает? Только то, что сны сами говорят о том, что я должен был самостоятельно узнать, установить их сокровенный смысл в затруднительном истолковании, ибо природа любит таиться. Наконец, сны стали откровенными. Разумеется, откровенными не в телесном смысле, не эротическими, - никак нет, наоборот, духовными, разумными. Прежде было, что они являлись окном, а то и дверью в бессознательное естества, того, что есть, и поэтому вынуждали меня, как и многих других спящих, к истолкованию того, что они сообщают, уже наяву в полном сознании. Но теперь они стали сознательными, умными и разумными. Во сне я, бывает, думаю лучше, чем наяву. О чем это говорит? О том, что я и Бог, наконец, нашли общий язык и не нуждаемся в толковании толкователя. Это так при условии, что сон есть канал связи, сообщения с высшими силами, как впрочем, и с низшими. С кем именно, - это зависит от того, на что и на кого ориентирован спящий. Правда, следует различать и помнить о том, что сон есть не только канал связи спящего с высшей или низшей силой (вечностью или ничто), разумием и неразумием, или, безумием, но и с самим собой, с сознанием и самосознанием, а также со своим бессознательным, со своей телесностью, и, вообще, со всем миром, не только настоящего, но и прошлого с будущим.

       Бесконечность и безграничность. Бесконечность есть нечто без конца. Безграничность есть нечто без границы. Конец – это граница? Если да, то бесконечность есть безграничность? Нет, ибо бесконечность относится к метрической характеристики протяженности или пространства, его измерению, а безграничность к топологической характеристики пространства, его у-местности. Кроме того, безграничность может быть конечной. Так например, в плоском пространстве такая геометрическая фигура как окружность на границе становится бесконечной. Сама же в своей границе имеет ограничение, конечное числовое значение.
             
      Дух. Душа. Тело. Впереди нас ждут испытания, в которых мы заново рождаемся. Да, может быть, плотские со смертью бренного тела перестанут страдать и навсегда успокоятся на "кладбище" (хотя есть круг телесного перерождения), и душевные будут испытывать уже только душевные муки. Но и для них (кто не весь умирает в хронологическом и локальном мире) есть утешение в душевном аду (душа - это ад в форме чистилища для  иллюзорного рая духа в мысли или рай ада), -  есть еще томление духа (духовный ад), коим ты виртуально утомлен уже в этой жизни, более страшное для человека, ибо в нем, в этом томлении, как в нонсенсе проявляется в виде ничтожества перед высшим, всеобъемлющим, внутренним и вечным природа человека. Кто его преодолеет, тот и спасется полностью, станет сверхчеловеком. Имеет ли смысл сам сверхчеловек, а не только стремление к его позиции и состоянию, может быть понятно только на его уровне.
       Примириться с муками можно только через их преодоление, изживание. Телесные муки - тезис. Душевные муки - антитезис. Духовные муки - синтезис. Только испытав духовные страдания, можно стать свободным или духовным. Эти муки - болезнь роста. Рост и есть смысл! Задаваться вопросом о смысле этого смысла не имеет смысла до тех пор, пока он не осмыслен в достижении. Пока растешь, его смысл в самом росте. Для чего растешь? Чтобы вырасти. Казалось бы, это пример потенциальной бесконечности, если думать, что рост бесконечен. А не думал ли ты, что, являясь бесконечным, он ограничен самим собой и есть уже пример актуальной бесконечности? Как раз в ней он, растущий, и обретает свой смысл. Выше, шире, глубже и неизменее (вечнее) него уже ничего нет. Высота (святость, светоносность, легкость), широта (мирность), глубина (собранность) и вечность (постоянство, константность, устойчивость, самостоятельность) есть (быть, бытие) его, сущего, сущность. В этом смысле он есть ничто всего остального как всему иное, - иное самому иному, а потому не-иное самому себе. 
       Парадокс - противоядие против "вечного" вопрошания.
Парадоксальна сама структура мира. Со стороны тела: в теле (аду) есть душа (чистилище), а в душе - дух (рай). Телесные страсти - это демоны, заставляющие мучиться человека, его набрасываться и разбрасываться, рассеиваться.  В душе он от них очищается и поднимается, одухотворяется в раю, внутрь себя спускаясь. То есть, для человека путь вверх есть путь внутрь самого себя и в этом смысле - спуск в глубину (духа). 
       Со стороны же духа: в духе (раю) есть душа (чистилище), а в душе - тело (ад). Дух, ограничиваясь, превращается в душу, ей притворяется (маскируется). Душа воплощается в тело, становится его (организма) органом гармонизации.
Местом встречи духа с телом является душа, которая находится в теле человека. Поэтому, когда человек растет, он растет не только вовне как тело, но и внутрь себя как душа, углубляясь в дух. Что же происходит с духом? Он сам себя ограничивает, превращаясь в душу, которая себя находит, сосредотачивается в теле. Дух в себе. Дух в ином - в душе. Возвращение духа к самому себе через душу в теле есть амбивалентное движение человека - самоуглубление (инзистенция) тотчас обращается бытийственным высобствлением (экзистенцией), разумным расширением (расширением сознания) и духовным вознесением.
Получается, в духе (реальном, конкретно-всеобщем  раю) есть душа (реальное, конкретно всеобщее чистилище), а в душе - тело (реальный, конкретно-всеобщий ад). В другом (обратном) отношении в теле (материально-единичном и конкретно-эмпирическом аду)  есть душа (чувственно-индивидуальное чистилище), а в душе - дух (умозрительный рай).
   
       Истоки философии в Греции, Индии и Китае. Буду краток. Греки были ориентированы на космос, на внешне проявленное, логично устроенное. Индусы, напротив, были ориентированы на внутреннее, на непроявленное, мистически сокровенное. Ханьцы застряли на середине, увязнув в гармонии внутреннего и внешнего. Можно ли сказать, что китайцы синтезировали в себе две крайности, два предела, два способа отношения к миру в мысли, чувстве и поступке? Конечно, нет. Они лишь упростили и то, и другое, сведя их к тривиальной (посредственной) середине, - «Великому Пределу» с его чередованием двух энергий – ян и инь. «Ян» - это переписанное на китайский язык греческий «логос», а «инь» - ведический «атман». Само «Дао» есть и «Брахман» и «Космос».      
       Развитию философии греков способствовала социальная организация их жизни в виде полиса как политического и военного порядка, не противостоящего народу, как в азиатских деспотиях Индии и Китая, а опирающегося на народ. Такой порядок создавал условия не только для развития торгового капитала, но и для публичного обмена мнениями с объяснением (доказательством, аргументацией) их правоты (правильности). Греки являлись друг для друга как братьями по оружию, так и соперниками по спору (спорту), что явилось благодатной почвой для роста  публичной мысли.
       В Индии же такой почвой явились споры между культистами ведического ритуала. Эти споры были не публичными, а профессиональными (специальными) в кастовой среде. Выход этих споров из брахманских храмов на арену логических игр кшатриев оказался удачным только в случае с Буддой. Впоследствии буддисты сами превратились в касту, обособившись в своих монастырских ступах (криптах).
       В Китае развитию мысли способствовала также специализация даосов в своих монастырях на безумных речах. Ориентация на культе предков акцентировала китайских мудрецов на чем угодно, но только не на философии. Поэтому у конфуцианцев мы находим бедную по содержанию (худую) философию.
 
       Пора жизни и пора смерти. Где-то с пятидесяти лет, судя не только по моему опыту, а вообще, при современной продолжительности жизни, начинается пора относительной смерти. Так что тебе еще осталось около пяти лет до порога относительной смерти. Примерно до пятидесяти лет человек (я больше пишу о мужчине, хотя в эту категорию можно отнести и развитых, не «одомашненных» женщин) живет, а после пятидесяти - доживает. Доживать не значит жить, но значит готовить себя к смерти, ибо, в принципе, нормальный здравомыслящий человек, которого больше одного (n+1), но меньше половины мужчин (другая, большая часть есть нечто неопределенное, «сырая или темная масса»), уже все вкусил и взял от жизни. Доживает он только для того, чтобы отдать свои долги людям. Эти долги разные и зависят от того, что именно он занимал у людей, прежде всего, близких. Один брал чувства, другой - деньги, третий - знания и т.п. Причем отдавать свои долги он должен скорее, чем жил потому, что к тому времени их накопил в достаточном количестве.
       Но главный долг он должен отдать самому себе в виде выбора себя к смерти. Религиозно настроенные люди обычно вот так его описывают: «нужно подумать о своей душе». В древности, например, у индусов, ты об этом знаешь, такой человек как «дважды рожденный» уходил из семьи и хоронился по «святым местам», в лучшем случае становясь «святым» (саньясином). Первую, значительную часть жизни он жил для себя, для своего тела, вторую – для людей (отдача долгов) и для души («для Бога»). Вторую, короткую жизнь он не столько жил, сколько доживал, ибо готовил себя к совершенно другой жизни за порогом смерти. Если он не отдавал долги, то был не готов к новой жизни, а потому получал такую жизнь, которая была хуже предыдущей, так как допущение случайности и потворство непроизвольности в виде стихийности ведет к упрощению жизни, ее деградации. Индусы пример того, что есть и у других людей, включая современных, и не важно, что они об этом думают и как это называют. Объективно это так и условно можно назвать «кармой».
       Смерть есть очень сложное явление, причем не одного и того же, но многого: тела, души, разума, духа. Общее в ней то, что она является переходом к иной жизни. То есть, смерть есть прекращение жизни для того, чтобы жизнь обновилась уже не так, как относительно каждый компонент потока (движения) жизни меняется в ее течении в синхронном режиме с другими, чем достигается ее непрерывность в границах как отдельно сущего, так и сущего в целом, имеющегося в наличии в здешнем мире, а раздельно, когда тело, душа, разум и дух расходятся друг с другом. Нам, каждому в отдельности, соразмерен, а потому понятен порядок дления и прекращения жизни в своем лице и себе подобных. Жизнь есть движение сущих.
       Смерть – остановка в этом движении. Движение и покой имеют свое время, которое объективно, снаружи можно измерить. Но субъективно, внутри они имеют иную размерность и место. Об этом подробно в свой черед. А пока вернемся к тому, что в это время происходит. Происходит естественное для ограниченного существующего разрушение его структуры: тела, души, разума, духа. Все, что ограничено, обречено на смерть.
       Причем чем больше оно ограничено, тем выше уровень его организации, оно самостоятельнее. К чему это ведет? К тому что, сущее, которое интенсивнее обменивается со средой веществом (телесно), энергией (душой) и информацией (разумом), повышает его уровень развития за счет окружения, этой самой среды, понижая ее уровень, ее уплощая и упрощая. Это его, в конце концов, и губит. То, что сущее накопляет (инвестирует) в себе(я) в ходе такого обмена, оно тратит либо на себя, либо на себе подобных,  либо оставляет запас (прибыль) для лучших времен на «том свете». На «тот свет» нельзя унести ни вещество, ни энергию, которые циркулируют в здешнем мире, ибо они связаны с ним, находятся в состоянии связанных переменных. Так плоть – живое тело (грубое тело) с его биополем (эфирным телом) умирает, то есть, разделяется по стихиям, рассеивается в окружающей среде.
       Сложнее складывается судьба у души (астрального тела – тела желаний, страхов, эмоций или переживаний (аффектов) и представлений (перцептов)). Большей частью она умирает вместе с телом в качестве отработки своих растительных и животных функций управления ростом, питанием, желанием и представлением. Есть небольшой зазор в смерти, с одной стороны, тела как вещественного субстрата и, с другой стороны, «растительной и животной души» как его энергетических функций, который проявляется в виде существования остаточных флюидов (эгрегоров и прочих образований) этих функций в тонких средах здешнего мира.   Своей меньшей частью душа умирает за порогом смерти.
       Что это за меньшая часть такая и что такое порог и «за порогом» смерти? Меньшая часть души – это собственно «разумная душа», то есть привходящий в нее более высший элемент ума («ментальное тело»), ее объемлющий. В чем его значение? В том, чтобы быть во время жизни сущего его управителем и за порогом смерти, уже после смерти тела и рассеивания его энергий низших (физических, химических) и средних (биологических) числовых величин, сборщиком следов былой жизни, знаков (битов и пр.) информации (ментальных данных) в виде ростков мысли, побегов самого ума для нового телесного строительства-формирования-воплощения. Реактивация мыслей ума рожденного существа в здешнем мире происходит согласно схемам и алгоритмам деятельности того социального тела (общества), в котором оно появляется.
       Здесь следует оговориться. То, что мы называем личностью, то есть, существом с развитым чувством Я, является интегралом или обобщением суммы дифференциалов (тела, души, разума и духа). Вместе со смертью тела и души на пороге смерти умирает и личность. Это естественно, ведь она есть функция от суммы дифференциалов. Их разделение ведет ее к исчезновению. Однако сумма полностью не обнуляется, а стремится к бесконечно малой величине. От личности остается память в сознании (чувствах (желаниях, страхах, переживаниях, представлениях) и  мыслях) близких и знакомых, остаточные следы в виде энергетических флюидов. Замечу, личность уникальна в том смысле, что является особым проявлением в единичном существе всеобщего содержания жизни человеческого рода.  Поэтому она в качестве интеграла или суммы дифференциалов, к ним не сводится. Это, наоборот, они возводятся в нее, ибо она есть особенное явление не абстрактно-всеобщего, а всеобщего в конкретно-единичном, и значит, принадлежит к классу малых конкретно-всеобщих образований, правда, не абсолютного, но относительного характера.
       За порогом же смерти остается такая часть личности как человеческий ум. И вот тут начинается самое интересное. В каком виде он там остается? В виде, конечно, не личности, но эффекта ее пути в былой жизни (ментального импульса), вызвавшего ответный резонанс в высших сферах разума и духа. Сообразно этому резонансу и происходит сборка будущего существа умом как своим иным разума в бывшем сущем (личности). Человеческий ум здесь есть проявление универсального разума в конкретно-единично сущем здешнего мира.
       Итак, для большинства существ (в данном случае людей) смертью тела почти все и заканчивается. Ад для них находится по эту сторону в виде распада структур душевного плана низшего и среднего порядка. Он может длиться коротко или долго в зависимости от случайных обстоятельств и того, что связано с такими же мертвыми («полумертвыми») и живыми. То есть, он не бесконечен в хронологическом времени. Однако во внутреннем времени уже не личности, но ее субличностных бессознательных или полусознательных (подсознательных) элементов, например, желания, переживания или страха как моментов его частичного не-до-раз-воплощения, ад может стать безразмерным сознанием их самих. В этом качестве ад есть место бесконечного (растянутого ими времени) страдания для них самих. Важно, чтобы астральные сущности не самоопределились и не стали так называемыми «голодными» и «злыми духами». Для того, чтобы они распались до конца необходимо рвать астральные связки с этим миром еще при жизни, переводя, точнее, преобразуя энергию страстей в наивысший аффект ума («не смеяться, не гневаться и не плакать, но понимать и прощать», что является естественным светом разума), чтобы от него был в будущем рождении оптимальный эффект, а в здешнем мире сразу после смерти упокоение души.
       Как быть с теми, что уже в этой жизни активировали разум («буддхическое тело» или «тело пробуждения»), его проявили в здешней жизни? Нет ничего проще: они могут уже здесь  мгновенно вознестись в сферу надличностного Я («атмического тела») самого разума. Тело пробуждения является таким моментальным переносчиком в сверхъестественный свет разума. Это сфера не представления, а самого разумного существования. Только был ли хоть один из людей, который смог туда мгновенно перенестись? Даже у Будды (Сиддхартхи) с этим были проблемы. Неудача не отменяет того, что немногие пробовали сделать это. Никто не запрещает это делать впредь.
       Взять хотя бы тебя. Немногие (посвященные) знают это. Но знать не значит сделать. Но у них было желание ума (его наивысший аффект), воля к преодолению. Знание и воля необходимы, но недостаточны для совершения преображения.  У тебя же в последнее время в связи с болезнью роста и с ними появились проблемы. Ты задумался о смысле жизни. Это понятно, логично, своевременно. Знаешь ли ты о том, что тебя ждет, если ты вступишь на путь преображения с волосом сомнения в уме и томления в духе? Не поздно отказаться и предоставить жизни совершить в твоем лице кругооборот. Может быть в следующей жизни некто, похожий на тебя, попробует совершить это, располагая нужными средствами. Некто на тебя похожий, а не ты сам, потому что личность уникальна и неповторима. Выбирай.
       Думаю, если ты откажешься от пути к преображению, то тебя скорее ждет не субличностный ад, а упокоение тела и души. Если же ты выберешь другое, то я буду сожалеть об этом. Почему я так говорю. Потому что тогда тебя впереди ждут великие испытания. Никто еще или почти никто их не прошел. То, что я об этом пишу, уже означает, что кто-то их прошел. Но кто? Это был человек? Не важно. Главное можно идти этим путем. Но впереди дерзкого путника ждет неизбежный надличностный духовный ад. Его пройти может тот, кто в себе преодолеет сомнения. Это преодоление является залогом помощи Бога (Духа). Для человека оно неосуществимо, ибо его ум питается сомнениями, а без него невозможно пробуждение. Обратной стороной сомнений являются иллюзии, в которых живут путники – искатели духа.  Они еще не в Духе, не в Раю, но уже в Его Чистилище. Чистилище иллюзий – это обратная сторона адских сомнений или Духовного Ада.
       Последняя иллюзия – это надежда на Рай. Она умирает последней. Но это потом, а сначала путника встречает духовный ад. Он предупреждает: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Но путник тешит себя иллюзией , что он спасется. Ад на то и ад и тем более Духовный Ад, что в нем и соответственно из него, от него нет спасения. На самом деле Чистилище есть одна из проекций Ада, обращенного на Рай. Духовные учителя не только людей, но и других мыслящих существ, находятся на многообразных дробных размерностях этой проекции, предлагая каждый свой путь заблуждения в этих «кривых зеркалах» (умозрительных мирах) Рая Духа. Кто входит в Ад? Тот, в ком есть ум, точнее, кто остается умом. Что с ним происходит? Он распадается. Это духовная смерть. В этом случае Дух навсегда закрывается. Именно его отсутствие как «дхармического тела», которое только одно себя держит, порождает иллюзию Рая. В общем, эта иллюзия Царства Разума, мнящего себя Сокровищницей духов (ангелов) или Телом Духа бесконечно и вечно Их разделяет. Пропасть между Духом и Разумом бездоннее пропасти между телом и душой человека.
       Царство Разума представляется предустановленной гармонией монад (атмических Я), увенчанной монадой монад, – Абсолютным Я. Это и есть иллюзия Духа Разума. То, что Дух есть и есть «дхармическое тело» как тело всех тел или Абсолютное Я всех Я (ангелов), проекцией которых в здешнем мире являются личные Я людей, - это иллюзия Разума. Какой сам по себе Дух и Дух ли он вообще никто не знает, ибо на Его уровне нет ни Кто, ни Никто. Почему? Потому, что То и Другое есть результат различения на Уровне Разума и поэтому есть сам Разум. Тогда что такое Дух? Ни что, ни Ничто. Если даже он и есть Кто, то Тот, кто сам себя не знает, ибо есть то, чего нет, и не есть то, что есть. Чего нет? Того, что есть для Разума одновременно и Кто, и Что, и Никто, и Ничто. Он есть То, чьим телом является Разум. Но это для Разума только. Так чье тело Разум? Кого, если тело действует, или чего, если оно претерпевает действие. Но это для Разума, а не для себя. Как к нему найти дорогу. Никак. Можно, в конце концов, найти дорогу к Разуму как иллюзии Духа, но не к Нему Самому. Если Ему надо, если вообще надо хоть что-то или кто-то, то Он сам тебя найдет. Для этого не только разум, но тем более вера, бесполезны.
       Повторю: Дух сам тебя найдет, если Ему это будет нужно. А Ему нужно? Никто не знает. Но человек ищет, ибо надежда умирает, его покидает, последней. Что она есть? Последнее прибежище иллюзии. Верь – и ты попадешь в мир иллюзий, который привяжет тебя к себе любовью. Поэтому следуй хитроумным проповедникам, - учителям мудрости, вроде Будды, - они тебя приведут в Царство Разума как иллюзию Рая Духа. Так например, упомянутый Будда, наученный йогами медитации безмыслия, указал путь к спасению, в нирване через свет пробуждения. Между тем этот свет (боддха) несет и приносит адепта в мир Разума без разума. Это только одна из иллюзий самого Разума, его разумения Духа, которым Он «живет» в уме Будды и его учеников как своем превратном проявлении.
       А что, если это записанное представление тоже одна из иллюзий? Конечно, но это та иллюзия, которая знает себя иллюзией, а не сокровенной реальностью, Истиной (Духом), тем самым разрешая ей существовать в себе, а не заслонять ее собой.
       Ты скажешь: вот это меня и гнетет. Разумеется, умозрительно, так, как это дано тебе сейчас. Но будет ли так за порогом смерти? Выбирай, тогда узнаешь, но рискуешь сам стать иллюзией. А может быть, - кто его знает, - станешь Истиной? Или не рискуй и откажись от пути. Будет хоть какая гарантия не заблудиться между мирами, - откровенным, здешним и сокровенным, иным, - и упокоится с миром телом и душой.
       Таким образом, есть три ада: ад тела в этом мире жизни, ад души на пороге смерти, а за порогом смерти – Духовный Ад. Рай как иллюзия существует для плотских, душевных и духовных существ. Но он разный: для плотских – это земной рай, для душевных – это покой души в смерти, для духовных – это Рай Духа для Разума. Сам Дух не есть место. Поэтому для духовных людей в нем нет места. Место есть в иллюзии Духа. То, что Дух вездесущ, это метафора, которая означает только то, что Его нельзя локализовать, найти Ему место. Раз он не место, то как в нем может быть место для духовных людей? Но им есть место в пути, что есть условность, та же самая иллюзия.
       И последнее. Возьмем сторонний пример не с тобой и не со мной, но нам близким по духу Сергеем. Если вспоминать то, что с ним случилось, то можно сказать, что он замкнулся сам в себе. Сережа не мог, ибо уже сделал выбор, посмотреть на себя со стороны, например, тебя или меня. Конечно, понимаю, это трудно, ведь смерть пришла тогда не ко мне и не к тебе, а именно к нему. Но, в самом деле, что с ним случилось? То, что случается каждый раз с другими, а не с тобой. Но в случае с Сергеем, это именно с ним случилось. Человек – существо душевное. Поэтому это надо пережить, сжиться с этим аффектом. Он сжился так, как обычно все сживаются. Не решился жить со смертью. Если бы он этого не сделал, не решился, то это было бы видно по его отношению к жизни и нашло выражение в словах и делах. Есть в этом своя логика – логика естества. Зачем думать о костлявой с косой за спиной, когда впереди только она маячит. Нужно в оставшееся время пожить еще, закрыв на нее глаза. Я думаю, такое настроение само собой приходит к умирающему, что он не может больше о ней думать и тешит себя иллюзией на выздоровление. Та же сама логика действует уже на более высоком уровне у учителей мудрости, тешащих себя и своих учеников иллюзиями Духовного Рая.
       Разумнее распорядиться тем, чтобы не тешить себя иллюзиями, а написать завещание  близким, друзьям и потомкам. Но для этого нужен дух, а не только ум, запутавшийся в иллюзиях.
       Перебирая в памяти события начало того года, связанные со смертью Сергея, замечу: я не присутствовал в последние минуты жизни Сергея, дабы не смущать его своим присутствием, ибо оно никак не вписывалось в идиллию выздоровления, в которую к тому времени мог поверить только ребенок. Меня предупредили, чтобы я не говорил ему о смерти. Но я посетил его, когда он умер. Тогда уже было можно. Я прекрасно понимал еще за месяц до смерти, когда мы виделись втроем, что он уже не жилец и с недели на неделю отправиться в «мир иной». Одним из душевных симптомов этого было навязчивое повторение надежд на выздоровление. Это на итоговой стадии рака при метастазах, спровоцированных операцией. Провокация началась уже при заборе пункции. Чувствовалось, что с ним слишком нежно обращаются, чего никогда не было прежде. Вероятно, умели ждать. Да, без обращения к врачам он прожил бы чуть дольше. Протянул бы на месяц-другой. Раковое заболевание у него началось, наверное, еще в конце 80-х, когда он после занятий садился на ступеньки, чтобы, передохнув, дойти до дома. Анемия была симптомом его смертельного заболевания. Вот если бы он тогда обратился к врачам, то скорее выжил. Но он меня не слушал. Н  просила меня разобраться в его записках. Но там «сам черт ногу сломит». То, что было напечатано, с его же слов, являлось компиляцией для дежурной печати. Где его завещание? Его нет. Поэтому единственным сообщением был он сам. Если не считать ту запись, которую ты сделал на память. Ты мне присылал копию. Большое тебе спасибо. Только я ее где-то посеял. У тебя случайно не осталась ее электронная копия?
       Однако вернемся к телу. Это был уже не Г. Странное дело, когда умер мой отец, то я не мог поверить и чувствовал его живым, когда к нему притрагивался. Он внезапно умер и так и не узнал, что с ним происходит, со слов моих близких, которые застали его  в момент смерти. Другое дело Г. Как говорила Н, перед самой смертью Сергей, наконец, понял, что ее не обманешь. Так вот Сергея, когда не стало, я не чувствовал живым, глядя на его тело. Вероятно, потому, что он был не моим близким. С ним у меня была другая связь. Это связь духовная. Даже, когда я забирал его тело в морге и был с ним наедине, то это был не Г, а мертвое тело из мертвецкой, похожее на тела узников концлагеря. Таким же субтильным телом было тело моего двоюродного деда, который умер от рака желудка, когда мне было где-то десять лет. Первые годы я разговаривал чуть не каждый день с Сергеем про себя. Затем стал его забывать. Теперь он легенда. Был ли он на самом деле таким, каким я его помню? Да, он был когда-то. Но это было так давно и все наши беседы уже померкли в моей памяти. Не то, что это был «детский сад». Только иногда ко мне приходят темы и проблемы тех бесед. Какими они были наивными. Но я не могу отрицать, что они были умными и располагали к размышлению, как то, что следует не «снятию», но отстранению. Это не то, что надо. Единственное, что было из них вынесено, это диалектика, альтернативная, но не противоположная диалектике Сережи. Я ему благодарен за благотворное сотрудничество, ведь мы все втроем работали, по сути, над одним и тем же.
       Где он теперь? Вероятно, покоится с миром в смерти. Я думаю, душа его упокоилась. С телом это случилось раньше, - оно это заслужило. И все же иногда я ловлю себя на мысли, что Сергей, как Кай из «Снежной королевы» Ганса Андерсена, перебирает кубики своей «ледяной логики», выкладывая из них собственный «гиперболоид», чтобы выжечь мозги властителям мира с целью самому править им для блага тех, кто никому не мешает жить. Но если это так, то он не только обманул смерть, но и самого себя, оказавшись в превратном мире иллюзий Разума.

       Сны. Я вот о чем подумал. Сны для человека реальнее самой реальности обычной жизни, которая расстилается перед его явным сознанием. Их помнит сознание, чего нельзя сказать о том, что ему представляется наяву. Это реальность самого сознания. Почему так? Сразу напрашивается простая версия такого объяснения тем, что наше сознание есть большой калейдоскоп впечатлений, которые раз сложившись, навсегда врезаются в его память. Но откуда там такая стройность построения, которой нет в самом представлении реальности наяву? Вместе с тем там есть живое дыхание самой тайны. Неужели это и есть бессознательное?
       Нет, не поверю. Это есть сама реальность поверх обычно картинки дня, а не ее искажение ночью. Прежде всего я помню различные картины природы во время моих путешествий по миру снов, а также дороги: шоссейные, железнодорожные, проселочные и лесные. Я помню воду, - больше речную, чем морскую. Помню дома, общежития, в которых я никогда не жил, даже в своих мечтах. Ночные дороги в огнях из автобуса в городе, в котором никогда не был наяву и не видел в кино и на TV, не читал в книгах. Вот недавно я только что был во сне, когда заснул в девятом часу вечера, - был в общежитии в одноместной комнате, в которой меня клонило в сон, хотя в четыре часа ночи отходил мой поезд по расписанию. Я помню на нем уже ехал в другом сне. Но я на него еще не купил билета. У меня такое впечатление, что то, что происходит во сне, мне ближе того, что случается со мной наяву.
      Почему-то я никогда не вижу во снах то, что читал, смотрел или сам писал наяву.   
       Это не мои сны, это я их. Знаю, предчувствую то, что они обретут явь, когда я умру.         
       Я сейчас смотрю фильм «Я легенда». Там герой вспоминает во сне то, что с ним было прежде наяву в начале катастрофы. Вранье. Это нельзя вспомнить во сне.
 
       Зомби. Почему именно зомби стали так популярны в массовой культуре? Что это такое? Подготовка людей, их приручение к тому, что нас ожидает? Кто готовит этот проект? Пришельцы или сами люди? Если люди, то высшие мира сего для того, чтобы легче нами управлять. На такие мысли не может не навести здравомыслящего человека навязчивое появление зомби в псевдо-художественных произведениях, рассчитанных на массового потребителя, тупого обывателя.
       Может быть это так потому, что они, эти массовые потребители, сами ведут себя как зомби, одержимые вирусом потребления? Вот им их и показывают. Они сами себя бессознательно узнают в зомби на экранах. В них они смотрят как в зеркало.
 
       Мир и человек как предмет опыта Бога. Мир и человек как преимущественный предмет нашего внимания есть соответственно поле испытания и объект «пытки» Бога. Нам кажется, что это мы испытываем естество, пытаясь выведать у него его тайну. А что на самом деле происходит? Это бог - испытатель,  а мы испытуемые. Зачем ему это надо? Затем, вероятно, что он сам себя знает, а нас нет. А что в нас есть такое, чего нет в Боге? Разумеется, ничтожество. Это он понять не может, так как он не ничтожен, а велик. Даже как абсолютный минимум он не ничтожен, а велик, ибо являясь им, остается самим собой, -  по своей сущности Богом.
       С другой стороны, Бога можно понимать как Откровение, которое представляет собой не сообщение для человека, а гармоническое колебание мира, не адресованное никому конкретно. У людей же благодаря пророкам бытует такое мнение, что Откровение Бога - это Его послание человеку. Условно говоря, можно назвать это Откровение Разговорами или Песнями Богов, подслушанными человеком, который случайно попал с ними в резонанс и принял их на свой счет. 
         Философия и наука. 1) Философия – наука общая, а все остальные науки частные.
       2) Философия имеет только теоретический метод или логический метод, а все остальные науки имеют эмпирический метод наблюдения, измерения, эксперимента, описания, хотя многие из них и объясняют (формализуют) то, что наблюдают, измеряют и описывают.
       3) Философия есть поиск смысла, а наука – поиск истины.
       Философия науки есть нечто среднее между философией, имеющей своим предметом всеобщее, и наукой, имеющей своим предметом особенное. Философия – общая наука, все другие науки - частные. Философия абстрактна, наука конкретна. А как же философия науки? Она как философия есть абстрактное в конкретном или всеобща в особенном? Вместе с тем она тоже наука и поэтому конкретна в абстрактном или особенна во всеобщем. Философия науки, на взгляд ученого, есть обобщение частного. А вот на взгляд философа, она есть такое целое или все-общее, которое как основа науки в ней конкретизируется, то есть, конкретизируется на частных науках. Другими словами, философия науки является не обобщением частных наук, их механическим (формально-логическим) выводом, а, напротив, причиной или определителем, условием или основанием частных наук, их всеобщей («абсолютной» или метафизической) пред-посылкой.
        Философия играет в науке роль не вывода, а критерия выбора той теории, которая оптимально (рационально приемлемо) описывает и объясняет совокупность опытных данных (фактов). Принятая на веру, заученная как догма, господствующая теория науки вызывает естественное недоумение, когда не может объяснить новый факт, который не смогла предсказать. Адепт догматической теории старается не замечать контрфакт. Но если таких фактов наберется целое множество, он будет вынужден задуматься над проблемой, которую уже больше невозможно скрыть от сознания. Придется, скрепя сердцем, вспомнить о своей научной чести (честности) и взяться за построение пристройки, а то и самой постройки, теории для искомого объяснения фактов.
       В такой ситуации проблемного положения перед новым фактом, который не может объяснить принятая в качестве общеобязательной научная теория, ученому необходимо от чего-то оттолкнуться в направлении подведения факта под соответствующую ему формулу закона природы, чтобы иметь определенное числовое (или точное) значение. Проблема состоит в том, что подведение «капризного» факта под установленную форму закона не дает такого значения и потому само использование формулы не имеет научного смысла ни описания, ни объяснения. Для того, чтобы этот смысл извлечь из такого формульного подведения числовой (или логической) переменной или конкретного термина под категорию закона, необходимо уже получить формулу закона. Искомую форму закона можно либо математически исчислить/логически вывести из неведомого первопринципа, либо предвосхитить при помощи интеллектуальной интуиции, то есть, такой интуиции, которая как самоочевидность самого разума «прольет свет» («естественный свет разума») на природу изучаемого явления, умозрительно представив его в чистом (простом) виде (в своей идее).
       Если интеллектуальная интуиция окажется недоступна, придется во всем положиться на дедукцию (рациональное или логическое выведение/математическое исчисление). Однако у любой дедукции есть основание. Так как дедукция является делом рассудка, то его основанием является не теологический (богословский) аргумент, а собственный резон, то есть, довод разума. Этот довод разума и есть метафизическая (или философская) предпосылка научного выведения формулы закона природы.
       Таким образом, выходит, что философия играет ключевую роль в разрешении научной проблемы не как вывод, а как предпосылка научного исследования, в частности, основание для выбора необходимого первопринципа выведения формулы закона.
 
       Помощь ближним.  Обыкновенно просят о помощи больше всего те, кто обречены умереть. Они цепляются за живых и могут их за собой утащить в могилу. Бывает, кинется человек на помощь, а в результате не только никого не спасет, но и самого себя погубит. Так, как правило, и бывает с теми доброхотами, которые, не соизмерив свои силы, соглашаются пойти обреченным навстречу и проявляют тем самым свое своеволие, вмешиваясь в течение жизни. Они нарушают не чужую карму, а свою и за это могут расплатиться, не отдавая себе отчета в том, что эта жизнь есть испытание, «подстава», ждущая того, чтобы тебе вовремя «подставить подножку». «Помощь» тебе, обычно являющаяся в виде избавления от плохого, есть на самом деле хитрость судьбы, предпринятая с целью, усыпив твою бдительность кажущимся благоприятным расположением звезд, в следующий раз, уже расслабленного «благодеянием», больнее ударить.
       Между тем со стороны все выглядит так, что на это есть свои причины или, вероятнее, виноват случай, а не пресловутая чья та злая воля. Убивает не ясность злого умысла, а ситуация неопределенности, которая становится все определеннее в своей неопределенности по мере того, как ты с ней разбираешься. Вот что больше всего угнетает. Может так статься, что действительно есть милость Небес и расположенность судьбы. Но, к сожалению, у человека нет полной ясности в жизни с жизнью. Эта неопределенность и есть жизнь. Даже смерть и та есть полная неопределенность в том смысле, что нельзя отвязаться от вопроса о том, есть ли что-нибудь за ней, или нет вообще ничего больше, кроме нее самой. На этот вопрос не было и нет ответа. Будет ли он когда-нибудь, никто, наверняка, не знает из живущих на «этом свете».
       С другой стороны угнетает та жизнь, которая есть, своей ущербностью, подавленностью материальным.
       Когда говорят о подвигах, невольно возникает раздражение от их бессмысленности. Да, впрочем, их никогда и не было. Люди нагло или жалко врут об этом. Есть лишь обреченность на смерть, которая затягивает живущих, сочиняющих сказки о героях себе в утешение.
       Конечно, хотелось бы обмануться в своих размышлениях. Но они почему-то не отступают.

       Истина в науке и философии. Что такое истина, если спрашивать себя о ней абстрактно? Истина – это соответствие (корреспонденция) одного другому, например, мысли предмету, ментального смысла предметной сущности.
       В науке такое абстрактное определение истины конкретизируется в двух противоположных направлениях: логическом и математическом (теоретическом) как непротиворечивость, конгруэнтность, точность в понятиях, суждениях, умозаключениях и эмпирическом (практическом или праксеологическом) как верифицируемость теоретических положений (тезисов и формул принципов, заключений и законов природы) данными чувственного опыта в виде фактов, описанных в предложениях протокола наблюдения.
       В философии абстрактное определение истины конкретизируется не в направлении ее логической строгости и математической точности, а также фактуальной экземплярности, а в направлении уточнения концептуальной релевантности (осмысленности) и логической всеобщности так, что понятие истины приобретает конкретно-всеобщий характер. Именно установление условий ее осмысленности позволяет философу находить для нее практическое применение в опыте мышления, общения (беседы) и поступления в жизни.
 
       Устройство Универсума. Как устроен Универсум (Вселенная)? Интересный вопрос, на который может быть получен не менее интересный ответ, который удовлетворил бы спрашивающего. Так как же на него отвечать? Есть как минимум два ответа, которые как крайние (противоположные) точки создают пространство процесса становления ответа (отвечания, ответственности). Один ответ ведет нас к пониманию Универсума как единого целого в виде положительного сущего всеединого, равномерно распределенного по всему объему, вроде предустановленной гармонии монад (суверенных Метагалактик), как это было у Лейбница. Другой, прямо противоположный, ответ продиктован истолкованием природы Универсума в качестве вместилища для всех Метагалактик, их неопределенного субстрата, подкладки вселенских неоднородных определенностей.      
       Что собственно собой представляет первый вариант интерпретации устройства Вселенной? Сценарий, да, сценарий или логику творения, точнее, возникновения, становления, развития, развертывания внутреннего содержания каждой мировой монады (или генады) с последующим ее свертыванием и схлопыванием (коллапсом) в неделимую точку (сингулярию). Взаимовлияние, взаимосвязь и взаимодействие между мировыми монадами при их внешне-материальной замкнутости на себя (самозамкнутости) возможно только изнутри на духовном уровне. В этом варианте логика развития монад, сценарий их становления самими собой и есть измерение духа.
       Что мы имеем во втором варианте истолкования устройства Вселенной? То, что можно назвать восточным вариантом понимания основы Универсума в качестве бессознательного непроявленного поля (в переводе на физический язык это нечто вроде квантового поля), которое в состоянии возбуждения порождает (не творит, а генерирует, излучает (фульгурирует) или про-истекает (эманирует) энергией) миры, которые как точки натяжения Универсума взаимодействуют сообразно неаддитивному наложению своих динамических сил тяготения (гравитации) при условии существованию в каждом мире внешнего «горизонта событий». Сообщение между ними в таком варианте возможно только в одностороннем, одномерном режиме: при расширении каждого мира сигнал может заходить за горизонт событий, а вот при коллапсировании внешний сигнал поступает внутрь других самозамкнутых миров. Выходит так, что информационное сообщение между мирами возможно только в случае, если одни из миров расширяются, а другие из них сужаются, схлопываются. Другими словами, получается односторонняя связь.

       Уровни сознания ученика. Лишь на определенном уровне развития сознания у человека появляется способность к учению. Это тот уровень сознания, который можно условно назвать уровнем не именно сознания (школа, университет) или самосознания как истины сознания (философская, богословская, научная и художественная школа), а только разума как истины и того, и другого. Этого уровня в свое время достигли Кришна, Авраам, Моисей, Гомер, Будда, Пифагор, Лао цзы, Гераклит, Платон, Аристотель, Иешуа, Иоанн Богослов, Вергилий, Нагарджуна, Плотин, Ориген, Августин, Высубандха, Асанга, Шанкара, Эриугена, Данте, Бонавентура, Аквинат, Дунс Скот, Экхарт, Леонардо, Шекспир, Декарт, Паскаль, Ньютон, Лейбниц, Юм, Кант, Бах, Моцарт, Гете, Фихте, Шеллинг, Гегель, Пушкин, Вл.Соловьев, Дарвин, Блаватская, Е.Рерих, Гурджиев, Успенский,  Д.Андреев, Эйнште(а)йн, Бор, Гейзенберг, Шредингер, Хайдеггер, Ясперс и иже с ними.
       Если брать собственно философию, то конечно, она недоступна учителям философии, если под ними понимаются преподаватели оной. «Потолок» для них - философская наука, то есть, такая наука, которая изучает опытные данные философии – мысли мыслителей. Однако они тогда их понимают, когда сами становятся мыслителями. А мыслители наукой не занимаются. Они занимаются не чужой, а своей философией. Правда, философия не бывает своей. Но если она не своя, то и не чужая, но всеобщая. Лучше сказать, занимаются сами философией, а не комментируют ту, которой занимаются другие.
       Только те, кто достиг уровня разума, имеют право учиться в том смысле, что они понимают, чем заняты. Все прочие не учатся, а только делают вид, что учатся. То есть, чем они заняты? Ничем, точнее, игрой в учение, его представлением (репрезентацией). Бестолочь не ведает толка. Причем толкование является для учеников разума только вспомогательным занятием. Они заняты по преимуществу своими мыслями, которые выражают в виде символов, понятий, поэтических, музыкальных и художественных образов. Короче говоря, медитируют, излучая энергию, творя добрые дела, то есть, такие дела (артефакты), которые живут сами.
       Уровня учителя еще никто не достиг из смертных. Поэтому для достигших уровня ученика разума единственным учителем является сам разум в собственном лице ученика. Иначе говоря, учителем ученика является сам ученик. Ученик сам у себя учится. До того, как он стал учеником, он учится у других, то есть, на самом деле раз-учивается. Вот когда он разучится учиться в школе и университете, академии, научной или богословской школе, только тогда он может быть готов стать настоящим учеником.
       Настоящее учение идет не в школе, не в университете, не в академии, а в жизни, и не просто в жизни, а только в жизни духа или духовной жизни. Дух живет не в храме, а там, где он есть, - везде и в то же самое время нигде.
       Поэтому сказки об учителях человечества просто-напросто «чушь собачья». Самое большее, на что они способны, - так это на то, чтобы быть самим себе учениками и только в этом подавать пример другим, могущим сподобиться быть учениками. Причем далеко не каждый на это способен, - способен стать учеником. Как правило, на это способны лишь исключительные люди. Все остальные вообще не способны учиться. Поэтому их учить бесполезно. Мало того, - вредно для них самих.
 
       Идеальные категории (типы) человека. Прежде, когда я занимался философией других, а не своей философией, и учился у них, а не у себя (теперь я отношусь к самому себе как к университету – ансамблю различных систем мысли, теорий, концепций, идей, которые у меня накопились за многие годы собственных размышлений), я полагал человека разумным существом, совершившим двойной скачок в развитии от животного царства необходимости к разумному царству свободы. Ныне я думаю, что глубоко ошибался насчет человека. По-моему, человек есть не разумное существо, а именно существо душевное, совершившее только первый скачок в своем развитии, - скачок очеловечивания, но не вразумления. Этот второй скачок никто из людей еще не совершил.
       Исходя из того, что человек сделал из самого себя, можно в нем увидеть несколько типов или категорий, которые составляют историческую галерею очеловечивания. Причем все эти типы или категории человека, которые, конечно, используются в утрированном (идиллическом) виде, могут быть найдены среди современных людей, ибо человек совершив первый скачок, в принципе, остался тем же, кем и был в «адамическое время».
       Первая, простая, идеальная, точнее, идиллическая, категория (тип) человека может быть названа аффективным, естественным или инстинктивным человеком, то есть, таким человеком, который руководствуется в своей жизни не рассудком, а чувствами, своим естеством, нутром, инстинктами. Напомню, этих инстинктов, как минимум, три: 1) пищевой для жизни особи (индивида); 2) размножения для жизни рода; 3) господства (доминирования). Для того, чтобы иметь свободный доступ к пище и к самкам для собственного воспроизводства и воспроизводства себе подобных, естественный или аффективный человек насилует других. Так господствуя, он исполняет свое предназначение в обществе. Такой человек не просто расталкивает всех локтями на пути к кормушке (корыту), он лезет к ней по головам окружающих. Это человек власти. Самый примитивный тип. Он ничего, кроме этого, не может делать по своей натуре.
       Вторая категория (или тип) человека – это хитрый человек, разумеется, не на голову, а на противоположное место. У него, в отличие от первого типа, развита не только п…, которой восседает над всеми инстинктивный человек, но и рот, ибо он берет свое словом, как выражением хитрости (слова нужны двуногим существам для того, чтобы прятать за ними свои «мысли», точнее, умысел). Они законченные болтуны и интриганы. Вместе с инстинктивными людьми они благодаря своей животной хитрости делят власть над прочими категориями людей. Их, как и первых, подавляющее меньшинство.
       Абсолютное большинство составляют люди традиции. Это третья категория человека – человека ритуального или религиозного. Он делает все то, что ему скажут. Благодаря тому, что он не чурается работы, как первые две категории, работа которых заключается в том, как заставить работать на себя третьего, жить за его счет, он способен возвыситься над самим собой, а не над другими и найти путь к просветлению своего сознания.
       Таким образом, первые три категории людей представляю основу человечества, то есть, существ сознания, соответственно примитивного (аффективного, инстинктивного), посредственного (хитрого) и собственно сознательного или развитого (ритуального или религиозного). Это еще детский тип сознания, который ограничен инстинктом, хитростью, обычаем (привычкой), доверием. Почему властные управляют обычными? Потому что обычные доверчивы и покорны. Хитрость живет доверием, а власть покорностью многих. Единственно, что могут простые люди так это расталкивать друг друга локтями на пути к кормушке. Но таким образом немного добьешься, не достигнешь успеха. Это тезис данного рассуждения.
       Ограничивается человечеством этими тремя категориями людей? Конечно, нет. Есть еще три категории людей, которые уже живут не сознанием другого, как обычные люди сознанием примитива или хитреца, которые в свою очередь живут уже не сознанием, а «животом» (трудом) обычных людей, но своим собственным сознанием. Первую категорию следующего шага размышления о типах людей, которую можно назвать антитезисом по отношению к исходному состоянию естественного (или животного) человека как утверждению человека не-естественного, а искусственного (или культурного) составляет, точнее, являет правовой человек. Это человек не ритуала (обычая), а закона. Это абстрактный человек. Гражданин государства. Он действует сообразно закону как примитивному выражению рассудка. Он является основой уже не животной (кормовой), а общественной жизни. Есть кормильцы и нахлебники, но есть и самодеятельные люди. Они еще абстрактны как правовые субъекты.
       Правовой человек как абстрактный индивидуум конкретизируется в образе морального человека. Это вторая категория искусственного или культурного человека. Моральный человек есть человек долга. Для долга требуется развитие особого отношения к жизни. Моральный человек умеет находить в общем (долге) свое особенное место. Если правовой человек есть формальный (абстрактный) субъект самосознания, то моральный человек есть содержательный (конкретный) субъект самосознания. Но и он тоже ограничен, ибо содержание его жизни является не всеобщим, а особым выражением всеобщего не в нем самом, а в его служении долгу.
       Истиной морального человека является нравственный человек. Это третья категория культурного человека. Он человек уже не долга, а совести. Человек, достигший этой ступени или уровня развития сознания, является личностью. Он в себе находит в виде совести то всеобщее, индивидуальным выражением которого является. Это исключительные существа. Вопреки расхожему мнению совесть – состояние такого сознания, которое, как правило, недоступно людям. Совесть – это присутствие свидетеля самосознательности в сознании человека. Этот свидетель и есть разум в человеческом сознании. Он гость, чужой человеку и не врожден ему. Иногда он присутствует в сознании нравственного человека конкретно в виде наблюдателя – разумного существа.
       Итак, если правовым человеком может быть любой культурный человек, ибо он только формально, внешним образом культурный человек – человек культуры из подражания. Поэтому то обычный человек может стать правовым человеком, если будет следовать уже не обычаю, а закону. Однако моральным человеком может стать далеко не каждый, а только тот, кто преодолел в себе животный (зоологический) индивидуализм. Этому преодолению способствует занятие творчеством: художественным, научным и прочим.
       Для того, чтобы стать нравственным человеком, то есть, вместить в себя «все человечество», в себе неповторимо выразить всеобщее содержание человеческой жизни для себя и для других, мало природного дарования и личного усилия (необходимое условие), что достаточно для предыдущих ступеней роста культурного сознания. Требуется еще помощь духа в форме разума. Что бывает исключительно редко, ибо дух («бог») помогает только тем, кто сам себе помогает и не нуждается ни в чьей помощи. Эти персоны есть гении человечества. Но и они не есть разумные существа.
       Если такое существо появится среди людей из самих людей, то начнется второй скачок уже не очеловечивания, а вразумления человека. Правда, и поныне нет никаких симптомов его появления. Наоборот, есть все признаки исчезновения как категории (или типа) нравственного человека в связи с деградацией общественной жизни: превращением общества в царство гражданской животной жизни, то есть, смешением культурной жизни самосознания с животной жизнью сознания. Торжествует общество биологического потребления. Культурная жизнь существует в превращенной форме средства удовлетворения животных потребностей.
       Итоговый человек – разумный человек – это идеал. Он есть не естественный или искусственный, а сверхъестественный человек как синтетическое единство всех форм или категорий (типов) человека. Если его нет, то вся система человеческой жизни может вывернуться наизнанку и те, кто хуже всех, окажутся на высоте положения лучших, которые, наоборот, займут положение худших.

       Вовлеченность человека. Как только человек попадает в среду своего существования, так моментально к ней приспосабливается помимо своего сознания, мимикрирует и с ней сливается. Он вовлечен в жизнь своей среды обитания. Речь идет не только о природе или обществе, но и о внутреннем мире человека и тех мирах, которые появятся вместе с ним, - мирах его воображения, мысли, представления, чувства, переживания, страха и поступка. Не является ли сам человек мостом, ведущим из одного мира в другой, а смерть – перекрестком между мирами? Что если смерть есть момент обращения живого существа из одного мира в другой, в котором оно может занять свое место только полностью перестроившись, к нему приспособившись. Для этого, как минимум, оно должно исчерпать себя в прежнем мире, остаться там без остатка, чтобы иметь возможность проявиться новым в новом мире.
       Поэтому в новый мир попадает только тот, который исполнил свое предназначение в этом мире, реализовал все свои возможности. Если этого не случилось, то он может снова здесь оказаться для такой реализации. Но что означает выражение «исчерпал все свои возможности, их реализовал», как не то, что он умер? Разумеется. Смерть есть конец жизни, вот этой жизни, а не самой идеи жизни. Вот эта жизнь, что не возьми, конечна, значит,  смертна. Жизнь конкретно умирает, не умирает сама идея жизни. Она живет абстрактно вечно, если ее брать отвлеченно от конкретной жизни. Вечность существует только для нее. В конкретной жизни идея жизни есть переход через смерть от одной жизни к другой. Но здесь, в переходе, она прерывна, ее рвет на части.
       Смерть есть перерыв между жизнью и жизнью, или разрыв жизни. Тогда смерть есть в жизни. Жизнь беременна смертью. Смерть присуща жизненному времени. Она нужна жизни, чтобы отделить прошлое от будущего и наоборот, будущее от прошлого. Будущим для прошлого является настоящее. И, наоборот, прошлым для будущего является настоящее. Именно настоящее делает реальными и прошлое, и будущее. Переход будущего через настоящее в прошлое и есть смерть. Жизнь есть настоящее. Для настоящего смерть есть и прошлое, то есть, что уже прошло и чего уже не будет больше, и будущее, то есть, то, что еще не наступило, что ждет смертного как его конец. Смена времен создает пространство смерти. Но именно благодаря этому есть настоящее жизни или настоящая жизнь. Такова структура жизни, которая «работает» благодаря смерти.
       Если так во времени жизни, то, что такое вечность? То, в чем не ни прошлого, ни будущего, потому что в ней нет смерти, нет ничто жизни, ведь смерть по определению есть отсутствие жизни. Какой? Для настоящего - прошлой и будущей жизни. Причем прошлой жизни больше никогда не будет, а будущая жизнь если и будет, то только один раз для настоящей жизни как она сама, настоящая. Тогда как настоящая станет прошлой, то есть, ее больше не будет. В чем здесь проблема? В том, что остается во времени только форма смены времен, тогда как само содержание этих времен преходяще. Выходит, вечность, сопряженная со временем, а только так она может быть осмысленна и иметь место, есть форма неизменности форм времени, бессмертия. Только в этом смысле вечность уместна, логически релевантна. Содержание форм времени не вечно, а преходяще, подлежит исчезновению, смерти, то есть, смертно.
       Итак, вечна идея жизни, ее форма, форма смены времен, точнее, состояний времени или его модусов, способов существования (прошлого, настоящего и будущего), а не само временное содержание жизни. Причем два способа существования времени, а именно: прошлое и будущее есть субституты или подмены третьего способа существования времени: настоящего. Вот эта субституция и делает возможным существование смерти как существования отсутствия жизни.
       Тут следует оговориться. При том, что содержание жизни конечно, оно все же продолжается, и прежде всего то, что мы называем бытом, обычаем. Только меняются те, кто собственно живет. Это надо помнить. Живет не сама жизнь, а живые. Но их много и поэтому остается то, чем живут люди, а не они конкретно сами. Повторю, смертен тот, кто живет, а не то, чем он живет. Хотя то, чем он живет, тоже смертно, однако срок его принадлежности к тому, кто смертен, как правило намного превосходит тот, который отпущен отдельно взятому человеку.               
       Почему же так бывает: субъект как автор своей жизни исчезает, умирает, а то, что он сделал из своей жизни, не умирает вместе с ним, а живет в сознании и жизни его наследников, то есть, тех, кто этим наследием пользуется? Вероятно, потому что сама жизнь, которую ведет автор как творческий работник, интенсивна и предполагает ускоренный расход своей энергии, Причем ее расход опережает приход. Человек, в конце концов, истощается и умирает. Можно сохраняться только до тех пор, пока уровень твоей структурности (организованности) повышается за счет понижения уровня структурности твоего окружения. Здесь же, наоборот, в связи с тем, что автор создает артефакт, его энергия вкладывается (инвестируется) в произведение. В результате произведение растет, а вот автор вместе с миром сырья («сырой реальностью») истощается. В силу ограниченности возможностей автора его собственное истощение опережает истощение среды.
       В итоге творческие люди «уходят из жизни» раньше не творческих людей, до глубокой старости влачащих «жалкое животное (для людей – бытовое или домашнее) существование».   
       Атмосфера или ощущение реальности. В этом году после летнего отпуска и, возможно, уже во время отпуска у меня изменилось ощущение жизни, - вокруг меня рассеялась атмосфера реальности. Я чувствую, что не только я, но и все, с чем я связан, лишилось значительной доли обязательности и настроилось на то, что все равно.
   
       Знание и мысль. Смысл и идея. Знание есть то, что остается в результате от процесса становления познания. Поэтому живо не знание, но познание. Знание есть фиксация, остановка того, что является движением к нему. Так вечность есть то, к чему стремится жизнь, как беспокойство к спокойствию.
       Что же приводит человека в движение познания к знанию? Разумеется, мысль, спровоцированная на это познавательное движение проблемой в науке и тайной в философии. Только тайна в философии, в отличие от тайны в богословии, вызывает у мыслящего не молитвенный пиетет (священный страх и трепет, как у богослова вроде Киркегора) перед детским фантазмом бога, но удивление перед немыслимой сложностью мира. В этом смысл философии, а именно стремление в мысли к пониманию смысла того, что есть идея как предмет философии.
 
       Об образовании человека. На Западе среди умных людей (интеллектуалов в широком, а не узком, академическом смысле) не принято говорить вслух о том, что человек – живое существо (коротко говоря, гоминид). Скажешь, и получится конфуз, скандал. Но, тем не менее, это «секрет Полишинеля». О нем догадываются сами люди, пусть и бессознательно, ибо если они об этом не думают и не говорят, то делают уж точно, - используют собственно человеческое как средство самоутверждения своего животного начала.
       У нас же до сих пор со времен оных, с коммунистических лет, умные люди делают вид, что человек – разумное существо. Причем так увлеченно врут, что сами начинают в это верить вместе с доморощенными олухами.
       Исходя из вышеизложенного, следует определиться с тем, что такое собственно человеческое. Это не естественное и тем более не сверхъестественное, а искусственное. Некоторые из умных людей человеческое называют социальным, отличая его от животного. В этом они ошибаются, ибо социальное не есть не-животное, оно является животным. Оно животное, только животное не естественное, а искусственное. Вот и все. Человек продолжает эволюционировать как животное, только сам процесс эволюционирования в связи с деградацией животной жизни приобрел уже не живой, естественный, но, напротив, искусственный, механический характер. То, что человек думает исполнить, когда созерцает в мечтах видимость идеи, при материализации превращается в грубую карикатуру, нет, не на умную правду, а на глупую иллюзию. Вот к чему привело советских людей стремление к справедливости с их доморощенным социализмом под именем «коммунизм».
               
       Спор об эстетическом вкусе подростков. В художественном вкусе главное - мера образности. Нарушение в мере приводит к безобразию. Подростки безвкусны тем, что есть детские переростки. Дети пугают меня своей душевной незрелостью. Кому они нравятся?  Дети жалки и заслуживают жалости, а не желания. Подростки (нимфетки) вдвойне жалки, ибо не заслуживают жалости из-за своей наглости, которой прикрывают свою претензию на несостоявшуюся еще взрослость, порой соблазняя своим незрелым видом («нераскрывшимся бутоном») «взрослых», зафиксированных на детстве или отрочестве.
       В таком подростковом состоянии находится сейчас культура. Это культура старика, впавшего в варварское детство пока что взрослого дитяти. Но впереди еще младенческая дикость. Когда культура в силу потери художественного вкуса искусством стала ублажать толпу и стала голосом городского плебса, он стал портиться. Сейчас он млеет от того, что ему «все позволено». Вот и появилась собственно «массовая культура» и «массовое искусство» (площадное, зрелищное), ибо творцы искусства и деятели культуры увлеклись уже не искусством (разве то, что они делают, можно называть искусством?), а самими собой и занимаются порнографией. В безобразии сообщаются две крайности, нарушающие меру. Причем одна крайность  - крайность не дозрелости легко обращается в другую крайность – крайность перезрелости.  Тот, кого пометила подростковая пора, обречен преждевременно постареть и обратиться в прах.
               
       О политических (президентских) дебатах в США: Клинтон – Трамп. Один - «темная лошадка» бизнеса, другая – «демократка». Трамп, несмотря на свою неопределенность, лучше Клинтон, ибо нацелен на саму Америку, а не на весь мир, как Клинтон. Чем меньше американцы пекутся о мире, тем миру лучше. Слушал их самих и комментаторов их речей. От тех и других пренеприятное впечатление.
       Во-первых, налицо «игра на публику» (на избирателей). Оно и понятно. Но так топорно, что оторопь берет. 
       Во-вторых, видно, что дебаты ведет раздраженная матрона, в речи которой дает о себе знать еще не изжитый женский климакс. Отвратное зрелище. Трамп держался вполне сдержанно, реагируя только на выпады нервной тетки. Наверное, в душе благодарил судьбу, что у него молодая жена, а не такая перезрелая гусыня.
       В третьих, они друг друга стоят: он и она - богатые, которые уговаривали бедных беднеть при том, что не все богатые уже богатеют.
       В-четвертых, дебаты проходили в штате Нью-Йорк, в часе езды от города в университете Хофстера перед преподавательской и студенческой публикой. Странным было обращение кандидатов к студентам, которые реагируют только на эмоции, не ведая того, что существует еще интеллект.
      
       О современной школе.  В каком состоянии находится современная школа в России и сможет ли спасти ее остановка в реформировании образования? Конечно, в состоянии недомыслия, то есть, в «бессознательном состоянии». Временная остановка в образовательной реформе оглупления подрастающего народонаселения, которую обещают оптимисты, есть реакция недомыслия на само себя, а значит, своего рода его рефлексия. Однако это рефлексия недомыслия есть не осмысленная мысль, или мысль в мысли как смысл мысли, а уловка хитреца, озабоченного тем, как из лености мысли извлечь выгоду. Что как не леность мысли есть реформа образования, предпринятая теми, кто торопится «поиметь» мысль, еще не додумав ее до конца? «Горе-реформаторы» не удосужились подумать о том, к чему могут привести их сиюминутные выгоды. Погоня за прибылью еще никогда никого ни к чему умному не приводила, ибо вся капиталистическая конкуренция и животное (зоологическое) чувство собственности есть рецидивы «разчеловечивания» обезьяны как реакция на ее «разобезьянивание». Такова объективная диалектика развития социального (искусственного) животного. Против действия ее законов ничего не сделаешь. Что ни подумаешь, оно тут же оприходывается в качестве расчета на удовлетворение биологических потребностей. Что такое экономика как не экономия или ограничение самого ограничения в качестве меры, что не может не обернуться интеллектуальной растратой как эффектом скупости на мысль?
    
       О религии. Чем является Откровение как не подслушанной речью богов (духов), не предназначенной для человеческих ушей. Люди принимают на свой счет и мнят себя верующими. Так создается феномен религии. Она растет как на дрожжах на волшебной сказке – на магическом мифе. Во что она вырастает? В нечто, которое держится на вере. Чтобы сказка держалась в сознании верующих, необходимо их причастить тайне. Когда миф превратился в религию? Когда маги были вынуждены подпустить (или допустить) к своей тайне посвященных невежественных людей, - власти и народные массы. Вот тогда они превратились в жрецов (или священнослужителей). Но что делать народу и власти в религии, когда ее «святое место» уже занято жрецами? Быть никем, ничтожеством перед величием жречества, символом которого и является пантеон богов. Сами боги (духи) есть только повод для работы машины господства и подчинения, обеспечивающей удовлетворение одного из базовых животных инстинктов.
       Поэтому религия есть чисто социальная институция (социальное – это имя для животного в человеке). Однако власть никак не желала быть в положении рабов. Поэтому жрецы были вынуждены с ней поделиться властью иллюзии (сказки), объявив власть властью от бога (богов или духов). Но сами то жрецы не отказались быть голосом бога, то есть, Откровения. Они продолжали играть роль посредников, «знающих» о воле богов. Естественно возникает вопрос о том, что значит «знали»? Так же естественно появляется ответ: от самих себя, ведь им никто не собирается отвечать, - не им предназначено Откровение. Может быть, вообще нет адресата, а его источник не является вообще существом. Но тогда Откровение можно как угодно истолковывать в качестве, например, послания людям о спасении от греха. А что такое само по себе Откровение? Откровение ли оно? Вот это им и не нужно знать. Зачем, раз оно не удовлетворяет простое животное чувство, которым живут все люди, - чувство господства и подчинения.
       Какая же роль досталась народу в этом религиозном фантоме? Роль рабов Божиих. Кого-кого? Конечно, рабов жрецов, ведь боги есть подставки для жрецов. В чем выражается эта роль, как не в служении жрецам и покорности властям?
       Тогда что является смазкой для работы машины господства и подчинения? Разумеется, детская вера народа в то, что есть Спаситель, который освободит его от подчинения, но не здесь, в «этом мире», а где-то «там», в «ином мире». Ведь освобождение, согласно этой логике иллюзии необходимо заслужить подчинением. На чем может все это держаться? На знании? Конечно, нет, ибо знание ищет проверки. А как это проверить, как проверить иллюзию так, чтобы она казалась правдой, самой реальностью? Только верой, одной только верой.
       Со временем, все сокращающим и тем упрощающим, вера в богов упростилась и превратилась в веру в одного бога, у которого люди стали просить все то, чего они лишены в этой жизни, пусть даже самой жизни за гробом. Жрецы же всех мастей до сих пор мнят себя знающими то, что никогда не откроют народу и власти: они ничего не знают, а только мнят, имеют мнение насчет того, что сами не понимают. В такой ситуации концептуальной неопределенности «спасает» от провала только вера. Да, им и не дано понять, ибо данное, которое зовут «Откровением» есть правильно (то есть, соразмерно человеку) настроенный или истолкованный шум (гул) мира.
       Но мы не ответили с вами еще на один вопрос: «На чем держится сама вера»? Как «на чем»? На самой себе, да на чувстве греха как своем эффекте (и аффекте). Если то, во что верят, есть иллюзия как функция обмана людьми людей, включая и самих себя, то она как иллюзия совершенства в нашем несовершенном мире (несовершенном мире хотя бы потому что есть искомое совершенство в этом мире сущего как должное) ставит нас перед фактом нашего собственного несовершенства в виде греха. Людям внушили, что они греховны в том смысле, что потеряли свою невинность и должны в течение всей своей жизни ее вернуть, возвратиться в потерянный рай, как писал сказочник Мильтон. Были невинными животными (древом жизни), не знающими ни добра, ни зла (древа знания добра и зла). А вот когда узнали, то есть, совершили грех (ведь для религии как детской веры («Будьте как дети») взрослое знание есть грех), то появилась необходимость от него освободиться и вернуться в прежнее состояние, в животный рай. Пароксизмом такого возвращения является религиозный фанатизм.
 
       Idee-fixe СГ. К сожалению, СГ не дожил до своего просветления. Мог ли я назвать  СГ просветленным сразу после смерти? Нет, конечно. Но сейчас только так, ибо его больше нет и то, что я о нем помню, уже почти стерлось во времени смерти. Смерть существует здесь в отношении умерших. Интересно, чем мы являемся для тех, кто умер? Еще не родившимися? Вспомни слова Сократа, сказанные в смерти, что он, наконец-то выздоровел, от «этой жизни» для рождения в «ином мире». Случилось ли оно в смерти еще до самой смерти, на ее пороге? Сомневаюсь, ибо тогда в нем уже не было силы мысли. Мысль ушла и осталась одна слабость тела. Дух, иллюзорное представление которого именуют «Богом», его оставил, чтобы больше не мучить испытанием мысли (кстати, разделение «вертикальной инстанции» (измерения) на Бога и Дьявола условно). Одним из последних явлений его мысли были та беседа, которую ты записал «на камеру». Ты вовремя это сделал. Это хорошо: осталась память.
       Надеюсь, в «ином мире» он обрел истину. Но в этом нет гарантии, ибо возможно он вернулся назад и заново начал путь восхождения к вершине истины, с которой сорвался, так до нее не поднявшись. Это печально. Но, ладно, - не он первый и не он последний. В таком положении оказались многие, если не все те, кто лез на вершину. Возможно, кто-то прошел и покорил ее. Хотя, вряд ли. Ее нельзя покорить, - ей можно только покориться. Как говорят: «верится с трудом». «Сомневаюсь я», - как говорил один крестьянин в сериале по эпопеи Иванова «Тени исчезают в полдень».
       Тогда что мы имеем? Миф, сказку СГ о гиперболоиде или менталоиде. Его идея о том, что можно усилием мысли собраться и собрать всех вокруг себя для спасения в вечности добра от власти зла (власти «Дракона власти»), воплощением которого является люди, дорвавшиеся «до корыта» («кормушки»), инфантильна. Она есть следствие не мысли, но детской фантазии (психического фантазма индивидуального бессознательного), являвшейся спусковым крючком для его мышления как процесса самоосознания. Правда, этот процесс не был доведен до конца, ибо застопорился на эгоцентризме. В самом деле, что может еще сбить с толку мыслителя, как не он сам, мешающий мысли состояться? Он так и не дошел до ступени разума, застряв на самосознании. Кстати, на этом «срезались» многие, если почти не все. И я этим грешил тоже. Последствия самосознания дают о себе знать и в моих речах. Но я пробую их преодолеть. Насколько это возможно, - не мне судить. Конек СГ (эгоцентризм) был дан ему самой жизнью для выживания, ибо о нем с самого детства никто, кроме него самого, не заботился. Вот он и думал сам, как стать человеком, и также думал о других «несчастных», что им нужен «когитальный мотор» для самостановления. Для тех, у кого нет к этому расположения, он готовил свой менталоид, чтобы «выжечь» им мозги или хотя бы прожечь им дорожки мысли к самосознанию.

       Рождение человека. Сегодня смотрел «Поединок» Вл. Соловьева (звать совсем как философа-символиста и теософа Соловьева, правда, больше ни в чем нет совпадений) от 29.09.2016 г., на котором обсуждался вопрос об абортах между писательницей М. Арбатовой и тем же пресловутым депутатом В. Милоновым (у него секундантом был другой депутат Погоняйло, в свое время разогнавший московских рулетчиков-погонял, - симптоматично, да?). Меня заинтересовали не сами аборты. Мне до них нет дела. Пускай об этом думают женщины, не умеющие, точнее, не желающие предохраняться, потому что от этого они мало получают удовольствия. Не хотят русские жить дальше. Что с этим поделаешь. Я понимаю русских, так как сам русский. Русские, в отличие от семитов (евреев и мусульман), никогда не заботились об естественном размножении. Арийцы, не семиты. Вспомнить хотя бы немцев с их культом смерти. У ариев тоже, в отличие от дравидов, не было преклонения перед животной жизнью. Один пример Будды чего стоит. Хотя по-человечески, как социальные существа, русские ничем не отличаются от иудеев и мусульман. Вся эта публицистика меня не касается. Меня интересует не социальный (биологический – рост русской и иной биоты) вопрос, а экзистенциальный: когда именно появляется человек и что он в этот момент собой представляет? Появляется ли он в момент зачатия? Или он появляется человеком только в момент рождения как появления в этом мире? Это принципиальный вопрос. Но не для морали. Пускай о морали говорят лицемеры вроде жрецов и их приспешников. Они этим, своими проповедями, живут. Я живу мыслями. 
       Я, например, родился как человек не тогда, когда появился на этот свет, а когда стал школьником. Причем даже не в первом классе, а где-то в классе третьем, когда впервые задумался, или во втором классе, когда почувствовал себя мужчиной, влюбленным в свою одноклассницу. Когда я это написал, то вспомнил Данте, у которого была схожая история. До этого времени я представлял собой зародыш человека. Спасибо родителям, что они выносили меня до второго-третьего класса.
       А теперь серьезно. Если исходить из того, что после смерти есть другая жизнь (предпосылка бессмертия), то становится понятным интерес к рождению. На рождение можно посмотреть с новой точки зрения – точки зрения того, что человеческое Я само по себе, как, вероятно, и Я любого другого существа, не просто не знает ни рождения, ни смерти, но и не существует как рожденное и смертное. Таковым оно становится на время существования своего воплощения в теле. Тело рождается и умирает, а не душа (другое название для человеческого Я). Речь идет не о разумной душе, которая по Аристотелю бессмертна, а об индивидуальной душе, которая по Аквинату бессмертна. Не надо путать такую интерпретацию индивидуальной души с ее толкованием как «атмы» в индийской традиции. Причем у Аквината выходит, что такая душа является неполной субстанцией, если понимается вне тела субъекта как единства не только души и тела, но и сущности в качестве их единства и существования. Только такой конкретный субъект обладает полнотой субстанции. Но он смертен, ведь субъективное единство нарушается со смертью душевного тела. Поэтому для восстановления такого единства необходимо ввести в христианскую теорию души тезис о воскресении уже не душевного тела, а духовного. Однако тогда душа подменяется духом как субститутом души. Но это противоречит тому христианскому положению, что душа есть индивидуалия духа, его конкретизация, воплощение в индивидуальном теле субъекта (в данном случае человека).
       Иное решение мы находим в индийском понимании атмана (души), которое перерождается из одного тела в другое согласно закону «кармического воздаяния» (если переводить оригинальные термины на язык христианского толкования).
       Так как же быть? Какое толкование использовать для понимания судьбы своей души? Разумеется, такое, которое описывает, вписываясь в опыт души в свете духовного прозрения (умозрения). В моем случае получается, что не вся душа, а только та ее часть, которая бессмертна, равнодушно взирает на само рождение и смерть, ибо она и есть инстанция понимания. Она как собственное Я субъекта (в данном случае меня), само-сущее (не моя самость, точнее, не только моя, вернее, мной, смертным субъектом, не ограниченная) не знает и не понимает ни рождения, ни смерти и поэтому равнодушна по причине своей вечности. Она равнодушна только в себе, ибо есть дух во мне. Если бы я был в духе, а не он во мне, то это безразличие было бы полным, как и полным его субстанциальное и субъектное или сущее единство (идеи или формы и тела духа, а также сущности и существования). Но при воплощении, индивидуальной конкретизации дух срастается с плотью, которая заслоняет его всё- и все-проникающую (вездесущую и всегда сущую) телесность (разум всё- и все-проникающую (вездесущую и всегда сущую), и начинает представлять и переживать под видом рожденного и смертного.
       Понятное дело, в христианской интерпретации, исключающей перерождение, возникает вопрос о том, как же быть с тем, что было до рождения как воплощения духа в конкретное тело. Была ли индивидуальная душа? Богословы говорят: была, но как ее замысел, как идея. Но она и так есть идея не сама по себе, но вкупе с телом (разумом) в духе. Но тут не может не возникнуть проблема с тем, что разум всеобщий, а не индивидуальный, что заставило Аристотеля исключить индивидуальность разумной души. Неразрешимое противоречие в границах уже не рассудка, а самого разума в человеческом роде. Понятнее с тем, что будет после смерти. Душа, как и тело, воскреснет после «конца света» (до «конца света» она будет «спать») и будет судима, как и тело, в качестве человека по его помыслам, словам и делам и соответственно окажется в том состоянии и положении, которое заслужил человек. Тут возникают две проблемы. Одна проблема связана со «сном» души до «конца света». Другая проблема связана с тем, что это за состояние (и положение) такое, в котором она будет вечно находиться?
       Первая проблема часто толкуется не как разрешимая для разума проблема, а как тайна для самого разума. Что с этим можно поделать? Естественно, подумать над этим. Это не значит, что, подумав, решить, но понять в чем ее смысл, можно. А, смысл состоит в том, что «сон» души может быть понятен только в реинкарнационном ключе «языческого» истолкования индусского (сансарического) или греческого (метемсихотического) происхождения. Дело в том, что «сон» после смерти есть подготовка души в виде ожидания подходящей телесности для перерождения в соответствии с мерой содеянного в прошлом рождении (его наследственностью в качестве энергетического следа, «скорлупы», кокона, из которого появится душа, перейдя через «сон» или смерть в новое тело). Ведь не все тело погибнет, а только душевный триплекс или триптих (плотное (вещественное) тело, эфирное (энергетическое) тело, или биополе, и кармическое тело, или тело страстей, страхов и желаний). Кокон есть ментальное тело, которое в смерти расколется и появится душа, если пробудиться. А, для этого необходимо еще в прошлой жизни достичь просветления (состояния боддхи, активировать буддхическое тело). Повторю: достичь хотя бы медитативного состояния. Уже не говорю об активации атмического тела (реализации собственно Я).
       Теперь вторая проблема. Где окажется душа, точнее, Я человека и на какой срок после «Страшного Суда»? Эта проблема еще понятнее предыдущей. Нигде и никогда. Вопросы «где» и «когда» теряют свой смысл в измерении вечного и вездесущего духа. Поэтому остается только сказать, что душа (Я) будет в духе. Собственно, она и так от века в духе, то есть, уже была и есть сейчас. Но тогда то, что случается во времени и ее развертке вне, то есть, пространстве, для вечности есть иллюзия, заблуждение, а-видья, то есть, представление неподлинного присутствия. Но это для духа, а не для душевного тела в образе человека. Для человека его конечная жизнь есть непосредственная реальность. Только на этом условии и существует не человек, точнее, душа (Я человека) в духе, а дух в теле в виде души (Я+n, где n есть тело из трех слагаемых).
       В заключение замечу: использованное словосочетание «человеческое Я» следует понимать в изложенном контексте только в смысле второго дуплекса или диптиха (тело пробуждения и тела собственно Я). Что касается тела кармического или тела самого духа (разума), то оно всеобщее. Мир есть только его проекция во внешний план вне духа. Здесь важно понять, что Я есть состояние духа в особом, а не всеобщем, модусе его вечного и вездесущего существования в виде уже духа во множестве, то есть, в качестве духовных существ или богов (ангелов, демонов и пр.). В этом смысле внутри каждого человека есть бог. Другой вопрос: может ли он быть проявлен в «этой жизни»?
       И все же не все так хорошо. Не все люди останутся в своем неповторимом виде этой жизни в вечности (вечной жизни). Но только те останутся, которые уже в этой жизни достиг пробуждения духа в качестве откровения его в себе в виде человеческого Я. Да, и то их неповторимый вид в вечности будет сохранен лишь в «снятом виде», в образе превращения неразумного тела души в разумное тело духа. Поэтому тем из пробужденных в этой жизни, кто привязан к себе и близким, не остается ничего другого как разбудить их самосознание, чтобы в будущей жизни они были в своем неповторимом облике, так любым спасителями. Повторю: сохранится не прежний облик (телесная наружность) но тот отпечаток, который он оставит на душе спасенного. Спасется неповторимое выражение личности, условно говоря, его «лица». В этом спасении, или пробуждении сознания другого, заключается миссия духовных людей, «людей света», которых единицы среди миллиардов. То есть, они составляют ничтожно малое число, которое приближается к числу погрешности, тем более в наше проклятое время – время «конца света» человека. Именно сейчас, как никогда, важна духовная работа миссионеров духа – вразумленных людей для пробуждения изнутри сознания готовых к этому душевных людей.
       Что касается плотских людей, которых большинство (миллиарды), то они обречены на многократное перерождение, в коих будет стерт навсегда их нынешний мирской образ. Но и они в меньшинстве могут спастись, если только ценой неимоверных усилий духовных людей не пробудятся от сна времени. Правда, даже так большинство вообще не спасется, а умрет не только телесно, душевно, но и, самое главное, духовно. Им, плотским людям, нет места в царстве духа, ибо от него они «сгорят дотла». Есть шанс спастись. Но никто тебя не будет спасать, если ты сам не начнешь спасаться. В этом деле можно только помочь, но нельзя сделать за каждого его работу. «Будьте сами себе светильниками».
       Дух не есть иллюзорное представление бога в сознании верующих. Он никакой не отец и не мать, и ничто из того, что было, есть и будет во времени. Это принцип свободы, допущения и попущения для всего того, что есть, чтобы его больше не было, если будет исчерпано его содержание в ходе существования. Напомню: сохранится только выражение конечного содержания на вечной форме.
       Однозначно: те, кто веруют, не спасутся, ибо никакого бога-спасителя, кроме них самих нет, не было и не будет. Есть дух, который равным образом всем, - и добрым, и злым, и правым, и виноватым, и бедным, и богатым, - является условием их существования, но только на время конечной жизни. В каком смысле следует понимать, что люди сами себя спасут при условии свободы духа? Только в том, что они станут богами, духами, ангелами или демонами, что, впрочем, одно и то же (различие между ними является для нас из-за двусмысленности нашей испорченной рождением, временем и смертью природы), но не в этом мире, а в вечности, в которой нет ни мира, ни времени, ни, соответственно, пространства. Царство духа, или рай – это не место и не время. Что это такое - не имеет образного представления, описания и объяснения. Но может быть понятно в понятии и прожито в символе.
       То, что здесь написано не есть пустое оригинальничание, но есть простое подтверждение того, что действительно есть всегда. О чем впервые из людей заявил Будда. Следующие за ним в веках лишь уточняли и исправляли то, в чем и он, и другие ошибались. Скажем честно, - немного ошибались. Это и есть традиция.            
       Религия спасает человека, но только для этой жизни. «Святые книги» могут оказаться полезными не для души, а для духа, но только если ты будешь их читать без веры. Вера (молитва и проповедь) для души, размышление (медитация) для духа. Плотская жизнь для малодушных. Душевная жизнь для великодушных. Духовная жизнь для нищих духом. О чем это говорит? Только о том, что в других (плотских и душевных) вообще нет духа в свободном, не связанном виде.
       Религия знает мораль, но не знает нравственности. Верующие имеют дело с долгом, но не с совестью. Поэтому пресловутый правовой принцип: «свобода совести» в качестве принципа свободы веры и неверия неверен не только по букве, но по самому духу, по сути своего дела.
            
       Классическая и неклассическая наука. Классическая наука на века есть истина. Как истина она постоянна, но это постоянство частной истины. Так механика Ньютона проверена более поздней теорией релятивистской физики Эйнштейна на истину и оказалась истинной в граничных пределах. Но еще никто не знает истинна ли теоретически теория Эйнштейна, ибо она еще не проверена более общей теорией.

       Средневековая философия, средневековое богословие и средневековая наука. Средние века приходятся на вторую половину первого тысячелетия и первую половину второго тысячелетия новой или нашей эры. Значит, они длятся тысячу лет. Но идейная основа жизни средневековых людей складывается в первую половину первого тысячелетия нашей эры. Этой основой стала такая мировая религия, как христианство. Христианство появилось в качестве одного из маргинальных (не-ортодоксальных) религиозных учений иудаизма среди верующих евреев, в частности евреев Галлилеи, и связано с именем Иешуа Га Ноцри (Ешу), который более известен под именем Иисуса Христа. В среде ортодоксальных евреев он до сих пор называется ложным мессией (спасителем) и лжепророком. Однако мусульмане называют его пророком, а последователи самого Иисуса (христиане) зовут его не только «Сыном Божиим», но и самим Богом, точнее одной из трех ипостасей (наряду с Богом-Отцом Творцом, Богом-Святым Духом Животворящим) единого по сущности Бога (Троицы). По представлениям христиан, Иисус Христос есть Спаситель человечества от первородного греха Адама и Евы. В течение около половины тысячи лет сосуществовали новая религия евреев-диссидентов, превратившаяся за эти века в религию других народов, и философия язычников-многобожников. Разумеется, между ними складывались все формы отношений, которые могли иметь место, начиная с конфликта, идейной борьбы за адептов и заканчивая симфонией, согласием, унией между религией вообще и в частности богословием (христианским вероучением) и философией. Нас, прежде всего, интересует тот момент истории средневековой мысли, который показал особенности развития этой мысли в плане собственно философском и его богословской и научной модификациях.
       Средневековые мыслители, будучи детьми своего духа времени, а дух времени был религиозный, а не мифический, благоприятно расположенный к философии, ибо именно из мифа, если не из самой себя, появилась философия. Дух мифа терпит философию, ибо полагает и философию, как себя, делом выдумки, сказки. Между тем мы, знакомые с философией, знаем, что философия не есть сказка, миф, символ, а есть понятие, то есть, то, что может быть понято, строже думая, посредством чего может быть понято в качестве действительно, а не иллюзорно, безусловно, а не условно, то, что существует и что мы называем «миром». Вследствие этого одним из основных понятий философии является существование или бытие, а также мысль, которая лежит в основании в качестве материала или субстрата понимания этого существования, если найдена форма ее определенности в виде идеи и ее логического (мерного) конструкта в образе понятия.
       Другое дело религия, точнее, ее основа в образе веры, которая «на дух» не может терпеть философскую мысль, ибо принимает ее за сомнение, то есть, прямую противоположность самой себя. Поэтому религия является непримиримым противником философии, ее нетерпимым соперником, ибо и та (теология, или богословие), и другая (философия) заняты одним и тем же предметом всеобщим, которое в зависимости от подхода, и в том, и другом случае особого, понимается, вернее, принимается то за Бога (в религиозном вероучении), то за Абсолют (в философской доктрине, как например, в метафизике, частью которой с древности полагалась теология, или богословие). Так вот в религии философия стала пониматься частью богословия, а не, наоборот, теология частью философии. Многим известна формула взаимных отношений между теологией и философией в средневековье: «Философия есть служанка богословия» ("Philosophia est ancilla theologiae"). Если исходить из этой формулы идейных отношений, то средневековая философия была несамостоятельна. Для чего она использовалась богословами? Для доказательства истинности утверждений собственной веры и ложности веры оппонентов в лице представителей других религиозных конфессий. То есть, философия, как правило, использовалась в качестве полемического оружия. Поэтому имела хождение, прежде всего, в теологической среде, такая часть философии, известная с эллинистических времен, как логика, которую в средневековье часто называли «диалектикой» в качестве одного из семи «свободных искусств» (“arts”) университетского образования. Другими словами, философия была популярна, доступна «народу» (студентам) в качестве искусства мысли.
       Зададимся непраздным вопросом: зачем вере нужна мысль, зачем верующим, например, таким профессиональным верующим, как теологи, нужно мышление, когда основным их занятием является вера в Бога, поклонение Ему и обращение к Нему с молитвой, а не размышление о Нем? Естественно, затем, чтобы понимать то, с чем или кем имеют дело верующие, когда верят и молятся. Без понятия с этим не разберешься. Но в средневековой философии, которой занимались как раз теологи, ибо именно они и были, как правило, единственными философами своего времени, мысли следовали не своим путем, но путем проложенным самой верой. То есть, в качестве предпосылки, основания для размышления принималась не идея как возможный способ решения вставшего перед удивленным сознанием философа необычным явлением в качестве проблемы, а задача веры, задающая границы возможного размышления и необходимого заключения в интересах веры.
       О чем интересно размышляли средневековые философствующие теологи, и, соответственно, каких частей философии они касались, преследуя свои религиозные цели, а не искомую истину мысли? Они касались, в первую голову, метафизики, которую назвали «естественной теологией» («катафатического богословия»), отличая ее от «сверхъестественной теологии» (или «мистического («апофатического») богословия»), которая имела своим предметом то, что недоступно человеческому мышлению, и логики для выяснения вопроса о сущности Троицы и двух природах Иисуса Христа вкупе с двумя Его волями.
       Начнем с богословского толкования сущности Троицы, в которой без философии Аристотеля или комментария на его «Категории» Порфирия трудно разобраться. У христиан бог Един, но Один ли Он? Ведь у него есть три ипостаси: Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Святого Духа. Что такое ипостаси? Это лица Пресвятой Троицы. Что такое лица в богословском смысле? Способы существования или модусы? Атрибуты или сущностные (или субстанциальные) качества? Не субстанции же? Субстанция или сущность (хотя субстанция и сущность не одно и то же) одна. Субстанция – это единство сущности (формы и материи) и существования. Сущность и существование в Боге совпадают, как об этом утверждал Фома. Сущность Бога есть чистая форма (форма форм) или субстанциальная форма без материи. Но что такое ипостаси? Функции Бога? Если использовать философские категории, то это атрибуты Абсолюта или Бога. Бог есть и Творец, и Спаситель, и Дух. В себе и для себя Бог есть Дух. Для иного или мира (творения) Бог есть Творец. Для людей Бог есть Спаситель их от первородного греха праотца (Адама) и праматери (Евы) всех людей. Это понятно. На философском языке становится понятно, что собой представляет Бог. Но в религии важно не понятие и представление, а только вера и служение (почитание) Богу. Выходит, есть универсалия (трансценденталия, как то, что выходит из круга компетенции человеческого разума). Это сущность Бога. Она есть всеобщее, которое особым образом распределено в каждой единичной ипостаси как целое в частях в качестве их единства, единой связи. Бог есть Дух и в этом качестве Он творит мир, который спасает от «ничто» как виновника греха, из которого он Его сотворил.
       Другой вопрос связан с Иисусом с его природами. Здесь возникает еще большее недоумение, чем с первым вопросом. Бог и человек не одной природы, причем природа Бога, как и Его воля, бесконечно превосходят человеческую природу и волю. Тогда почему в Иисусе как Боге и Человеке они равны? Христианские теологи полагают, что Иисус не просто человек, а Человек, то есть, совершенный человек, каким никто никогда из людей не был. В нем, сущность и существование совпадают не только как в Боге, но и как в человеке. Может ли быть таким человек? Нет. Только Бог. Зачем христианам нужен такой догмат (утверждение, принятое на веру)? Затем, чтобы люди верили в то, что Бог связан с человеком и поэтому есть основания для людей, стремящихся стать совершенными, святыми, на вечную жизнь в Боге. Ведь на такое могут надеяться только те, в ком есть нечто (совершенство или, хотя бы, совершенствование) от Бога.      
       Так можно понимать то, что находится, по существу, за гранью человеческого понимания.
       Может ли быть такое существо как Иисус в том толковании, в каком он понимается в христианстве? Конечно, нет для разума взрослого. Но «да» для детской веры.
       Толкование сущности Бога более серьезное и здесь работает философия. В отношении Иисуса она не работает. Иисус должен быть духом или духовным существом, чтобы его можно было понять по-философски. Но в этом случае он не может быть человеком или быть человеком лишь по видимости, как у докетов. Но кто в религии этим озабочен? Никто, ведь в ней важно только верить, а не понимать, то есть, понимать только в том случае, если это понимание продиктовано верой: верить, чтобы понимать, но никак не наоборот, - понимать, чтобы верить. А, лучше так: верить в Бога и понимать человека, изучая (исследуя) природу. Что рекомендовал делать Аверроэс и его последователи – номиналисты.

       Что значит «говорить опасные вещи»? Есть ли такие люди, которые специально говорят «опасные вещи»? Для чего они это делают? Для провокации, для того, чтобы выведать у своих собеседников то, что они прячут, может быть, даже от самих себя. Зачем им это надо? Может быть, для того, чтобы над ними поглумиться или их «подставить». Они далеко не озабочены тем, чтобы наивных людей вывести на простор или «просеку истины». Никак нет. Они это делают, чтобы таких людей использовать в своих интересах или устранить со своего пути. Для этого они собирают компромат на своих возможных соперников или конкурентов.
       Имеет ли смысл говорить «опасные вещи»? Имеет только в одном случае, если подумал о ближайших следствиях, которые можно вывести из опасных мыслей как исходных посылок (гипотез). Прежде, чем высказывать опасные мысли публично (вслух при свидетелях), стоит подумать о том, нужно ли о них говорить, ради чего их говорить? Ради того, например, чтобы нажить себе врагов?

       Будущее. Что такое будущее? Это чего еще нет. А, чего еще нет? Того, что является преувеличением, гиперболой и связано с работой человеческого воображения. Именно воображение чаще всего связывают с будущим. Почему? Да, потому, что будущее нам доступно только в образе, в целом, достроенном воображением мире. Ни настоящее, ни прошлое не дают нам целиком самой реальности. Хотя настоящее непосредственно дает нам чувство реальности, а прошлое связывает нас с тем, чего уж нет, и от чего у нас сохраняется память утраты. Значит, что-то уходит в настоящем и требует для себя замены или подмены другим, новым для нас.
   
       Об отношение к реальности. Является ли реальным то, что мы видим во сне? На это как посмотреть. Помню, лет восемнадцать назад ты мне говорил, что человек заслужит после смерти то, что он себе желает. И в самом деле, взять наши сновидения. В них есть нечто такое, что можно назвать последствиями наших невольных впечатлений. Возникает такое подозрение: не является ли будущее плодом наших фантазий, во всяком случае, мы открываем в нем и то, что сами сочиняем. Не ждет ли оно нас в вечности? Не является ли сама вечность нашим собственным произведением? А может быть она изобретение, творение самого Создателя? Вероятнее. Но и мы тоже горазды. Только живем ли мы в одном и том же мире, или каждый живет в своем мире, - в мире своей мечты, фантазии? Все эти миры есть не вещественные миры, а миры идеальные, пусть даже идеи, в которых или которыми мы живем, являются нам в виде не собственно себя, а в чувственных образах фантазий.
       Некоторые идеи сами являются существами. Они живут в своих мирах так, как например, живут герои сочинений. Почему мы думаем, что реальнее героем своих произведений, ведь именно они нас делают теми, кем мы себя считаем? Повторю: на это как посмотреть, чьими глазами. Порой не только актера путают с персонажем, но и самого автора. Видимо, для этого есть основания.
 
       Об отношении ученого к слову. Ученому никогда нельзя забывать о том, что человеком его делает не исследование, а общение. В общении же важно не объяснение, а понимание. Для понимания нужно уметь ясно говорить. Этому учит не исследование, а душевная беседа. Приобретая умение внятного и понятного обращения со словом, ученый отдает себе ясный отчет в том, чем он занят, когда исследует природу чего угодно. А для этого надо много говорить и писать. Да, да, писать.
 
       Возвращаясь к вопросу о посвященных. Интересно отвечать на вопрос о посвященных. Если ты о них говоришь, то нельзя избежать вопроса о том, как ты к ним относишься. Относишь ли ты самого себя к ним? Такой вопрос уместен, ибо как ты можешь компетентно о них говорить, если им не являешься? Правда, можно занять позицию ученого наблюдателя и описывать, объяснять и оценивать посвященных с точки зрения объективного исследования как нечто дистантно вне-положенное, короче говоря, как независимо от тебя существующую вещь. Эта позиция серьезная.
       Иная позиция, так сказать, «изнутри» самого посвящения, не может не вызвать у других, да и у самого говорящего о посвященных иронию. И в самом деле, это напоминает разговор человека, стоящего за дверью, на которой написано «Посторонним вход воспрещен», с людьми стоящими у этой двери. Изначально такой разговор является ассиметричным и не располагает к задушевной, а тем более духовной беседе. Собственно, это монолог по вертикали, подобный менторскому поучению просветителя невежественных слушателей, или того хуже, проповедь праведника аудитории грешников. Как на такую позицию может реагировать умный собеседник, если он к тому же вежливый, что уже предполагается его умом? Разумеется, иронично. Соответственно и говорящий о посвящении и посвященных должен быть само-ироничен, при условии причисления себя к таковым. То есть, такая беседа должна быть симметричной, а это значит, предполагать посвященными и собеседников.
       Когда мы говорим или пишем о посвященных, мы не можем отделаться от них, не объяснив того, что такое само посвящение. Что это такое? Это событие причастия, или признания себя частью целого. Не может не возникнуть вопрос: «С какими правами появляется такого рода партикула, партикулярия, то бишь, посвященный»? С совещательным голосом или что-то решающим? Существует ли здесь ассоциативная (синтагматическая, соседская, горизонтальная) связь? Или это связь иерархическая (парадигмальная, господская, вертикальная)? Ответы на эти вопросы строятся в зависимости от того, что это такое, - целое посвящения. Организм? Организация? Или гармонизация?
       Если организм, то посвященные сами не знают того, какова цель посвящения, ибо они действуют, в том числе и в своем сознании, исключительно на уровне целесообразности, являясь только средствами целого как жесткой иерархической структуры.
       Если организация, то предполагается как закрытая структура иерархического типа, так и открытая структура ассоциативного типа, короче, иерархия или ассоциация. Причем в этом, втором, случае, посвященные ставят перед собой цели. Но и здесь есть ограничение вышестоящей инстанцией их целеполагания, выступающей в качестве доминанты. Только в случае с открытой структурой эта доминанта есть скрытый параметр (измерение). Она предполагается, но не объявляется. В случае с закрытой структурой, а именно она, как правило, имеет место среди человеческих посвященных, доминанта имеет исключительное право решающего голоса.
       Другое дело, что такое право может быть делегировано вышестоящим членам такой иерархии на уровень ниже доминанты. Такое возможно только при условии существования третьего рода посвящения – гармонизации, допускающей не объективное определение организацией самой себя в лице иерархов, а их субъективное или, в лучшем случае, интер-субъективное самоопределение, разумеется, вводящее их в заблуждение относительно своей роли в качестве автора решения (как правило, иерархи полагают себя зеркальным отражением доминанты).
       Другими словами, ключом к пониманию того, что такое посвящение, является такой его адекватный принцип, как гармонизация. Гармонизация есть там, где доминанта есть свобода от доминантности, конечно, попускающая все то, что есть в посвящении, - органику, закрытую и открытую организованность. Эта гармонизация от духа. Соответственно посвящение от души есть ассоциация, посвящение от организованного коллективного тела – живая или механическая иерархия. В зависимости от того, какое это тело – вещественное, эфирное (энергетическое), или эгрегор, астральное (душевное), ментальное (информационное), буддхическое (идейное), - имеет место тот или иной вид, точнее, тип или род иерархического посвящения. Живая иерархия предполагает в качестве своего коллективного носителя все эти тела, но акцентируется на астральном (магов) и буддхическом (святых) уровне организованности. Механическая же иерархия проявляется в отношениях вещественных, эфирных и ментальных тел, соответственно, господ (начальников), харизматиков и интеллектуалов (ученых). Особым подтипом интеллектуалов являются интеллигенты не просто как информаторы и технократы, но как просветители (учителя). Замечу: святые не учат, а спасают. Другое дело спасают «от чего»? «Для чего» спасают вне их компетенции.
       В ком же работает ассоциативное посвящение? В тех, у кого нет никакой претензии на иерархию. Они есть проявление атмического тела. Подлинные личности в плане нашего мира. Это такие души (Я), которые действительно, в своем бытии (существовании) есть то, что они есть (в них сущность совпадает с существованием). Это боги. То, что люди называют «Богом» есть опытное обобщение реальных богов, то есть, результат восприятия «общения» с ними. По преимуществу, общение с ними односторонне. Именно односторонность такого общения приводит людей к их восприятию в виде одного «Бога». Понятное дело, здесь речь идет об ассоциации богов друг с другом, а не с людьми. Кстати, боги  не влияют видимым образом на то, что происходит в нашем мире. Поэтому их просить и поклоняться им бесполезно.    
       Теперь другой вопрос: «Во что посвящены посвященные»? Если мы толкуем посвящение в предельном смысле, то это посвящение в то, что условно можно назвать «царством бога». Посвящение – это такое состояние, находясь в котором посвященный структурируется, приобщается к содержательному знанию посредством отождествления сознания с существованием. Знание становится живым, способным изменить посвященного в лучшую сторону, при условии, что «лучше» означает «вдохновеннее». «Хуже» соответственно ассоциируется с тем, что ориентировано на «выдох», «бездуховное», инертное, механическое. Выходит, что посвящение есть нахождение своего места в духе, духовная уместность или релевантность. Переход на новый уровень вдохновения идет на «выдохе», на обращении к «бездуховности», на отталкивании от нее.
       Следующий вопрос связан с тем, что за знание имеется в виду на разных уровнях посвящения, включая и тот, который пронизывает все уровни, уже не являясь отдельно взятым уровнем. Это уровень равный всем уровням, то есть, сама связь посвященных, неведомая им.
       На первых четырех телах – знание есть информация во всех ее видах: элементарная, атомарная, молекулярная (генетическая), клеточная, органическая, популяционная, социальная (образная (интуитивная), концептуальная, понятийная (дискурсивная) и терминологическая (цифровая)). На пятом уровне – это идейное (умозрительное) и символическое знание. На шестом уровне знание есть существование (идеи становятся существами).
       Что ж теперь пора конкретно перейти к тем, кого можно назвать посвященными. Кто это именно? Опустим второстепенных посвященных и сосредоточим свое внимание на основных фигурах посвящения. Это, во-первых, Сиддхартха Гаутама Шакьямуни, по прозвищу «Будда» («Пробужденный»). Поговорим о нем немного. Что можно понять, обращаясь к традиции буддизма? Необходимо сказать сразу: есть не один буддизм. О чем это говорит? О том, что буддизм эволюционировал в истории, дифференцировался. За тысячелетия не могла не сложиться мифология буддизма. Есть исторический буддизм, региональный буддизм, доктринальный буддизм, мистический или эзотерический (соответственно экзотерический) буддизм, наконец, «народный» буддизм. Есть и то, что ему предшествовало, как и то, что помимо Будды Шакьямуни «существовали» (или «существуют», если верить) еще шесть Будд. Об этом пускай думают, говорят и пишут другие. Это толкования, которые искажают понимание, привносят в него иное, не адекватное тому, что было. Важно здесь понять то, что в основе буддизма есть событие просветления. Именно оно и есть нерв учения. Но нас интересует не учение, а его автор как посвященный в «Пробуждение» (состояние «боддхи»). В доктринальном буддизме важно учение, а не сам учитель. Нас не интересует учение само по себе и традиция, в данном случае традиция буддизма как локальная иерархия посвящения. То есть, наше внимание привлекает не сама традиция посвящения, а посвященный, ибо традиция вторична и есть скорлупа от зерна истины, от которой она должна быть очищена, демифологизирована. Нас интересует Будда. В нем мы находим не учителя и даже не святого, а то, что мы назвали «личностью». Ясно, что уникальное событие посвящения как просвещения, пробуждения от невежества, связанного с природой самого человека, имеет свою пред-историю. Эта пред-история есть цепь случайных и, возможно, не случайных событий (не случайных в том смысле, что события были не индуцированы, спровоцированы их виновниками в форме духовных существ (чистых форм), а перехвачены настроенными на медитацию существами, в данном случае людьми до Будды), - подслушивания любопытными неведомых речений высших существ. Но именно в лице Будды Шакьямуни мы находим то, что его отличает от всех прочих «ясновидящих». В нем присутствует ответ духа через своих адептов (богов, то есть, ангелов и демонов) в виде испытания ученика, точнее, его разыгрывания. 
       Упрямый Будда сам искал путь. Он нашел его случайно. Но на его случай – перехват «сообщения» как фрагмента песнопений (бесед) богов (тут имеет смысл сразу дать пояснение по поводу духа, который не есть бог богов, ибо он есть не существо, а принцип существования, реальности или истины, ближайшим проявлением которого являются чисто формальные существа – «духи» или боги), - был дан ответ в виде итогового просветления как конца затемнения-испытания уловками капризного царевича, этого барчука-ученика, вроде игры в дхьяну лесных йогов-брахманов (Арады Каламы и Удраки Рамапутры), в пост (аскезу) своего единомышленника (Каундиньи) и прочим «бредом» непосвященного.
       Разумеется, вся эта шутка богов не могла не выродиться в мучительную «религиозную суету» со спасением. То, что медитация Будды превратилась в религию, многое говорит о самой этой медитации, вернее, о том, кто ее практиковал. Это один из первых случаев «божественной комедии». Воспользовался ли Будда этим духовным даром богов? Конечно, нет. У него не хватило духа быть на высоте того, что ему было позволено. Слишком низким был уровень этого «светильника», который сразу же после «просветления» стал «чадить» религиозным дымком. У него не хватило воли выдержать то, что ему открылось. Не вытерпев и пятидесяти дней, Будда побежал со своей проповедью по людям, выдавая себя за спасителя. Он сам дал повод себя считать «ловцом душ», о многом умалчивая по причине своего невежества и сознательно вводя в заблуждение эти самые души относительно их бренного существования в качестве существования пустот. Вся эта медитативная (психическая) гигантомания буддизма явилась следствием заблуждения на свой счет нетерпеливого Будды. Коротко говоря, Будда соскользнул с «духовного крючка» высших существ и большую часть своей жизни занимался проповедью того, что явилось подменой самого просветления. Правда, в традиции буддизма завуалировано идет речь о том, что в первый момент после своего просветления (пробуждения) Будда проявил религиозное малодушие миссионера, усомнившегося в способности людей усвоить то, что ему открылось. Что оно означало? Только то, что на самом деле Будда открыл истину. Но открылась ли она ему? Он понял, что она есть, но что она есть, ему оказалось недоступно. Именно поэтому он и обратился к проповеди, сделав ставку на молчание в тех местах, где надо было говорить не об истине, а саму истину прямо, без уловок и утайки, и тем самым дал повод к заполнению пресловутой пустоты души догматической болтовней и «ядом веры». 
       Вера бывает целебна, но в ограниченных дозах. В прочих случаях нарушение меры (разума) в вере превращает ее в яд фанатизма и ритуализма. Она должна быть уместна и вот тогда прямо действует наверняка. Песни богов оказались слишком сложными для Будды. Ему хватило сил только на их повторение про себя. Он оказался глух к их подлинному смыслу. Это тот случай, когда «слышишь звон, да не знаешь, где он». Поэтому по своему неведению Будда проинтерпретировал его как звон пустоты. Пустыми оказались для него божественные песни. Он сделал только первый шаг на пути к просветлению. Этот шаг был шагом навстречу к истине. Поэтому он вступил на верный путь. Но, к сожалению, этот путь стал для него и тем более его последователей не путем истины, а путем веры. С «ничто» начинается путь к истине, с духовного опустошения. Не зря говорят: «Блаженны нищие духом…». Но им не заканчивается. Есть продолжение и оно не есть уже «ничто». Это продолжение есть преображение, изменение самой природы человека. Ни культ и ни культура не дают такого преображения. Его не дают и боги. Дать преображение может только тот, кто преображается. Боги, за которыми стоит дух, могут натолкнуть преображенного на «ничто», испытать его. Их помощь условна. За «тебя» они это не сделают. Но сам человек не может себя преобразить, ибо такое преображение есть то, что барон Мюнхаузен на словах проделывал с собой в болоте, вытаскивая из него себя за волосы. Откуда тогда эти боги? От века, а вот человек от времени. Боги есть воплощения самого духа, а вот человек есть воплощение не духа, а души как следа воплощения, не могущего существовать без тленного тела. Да, от души остается след, но это уже не душа. То, что это так, продемонстрировал второй посвященный, - Иисус Христос.
       Иисус Христос был второй человеческой личностью, с которой связывают спасение рода человеческого от смерти как последствия греха. Он тоже был посвящен в тайну духа самим духом, а не плутами, выдающими себя за его представителей. Только понял ли он эту тайну? Нет, он в нее уверовал. Событие посвящения имело не абстрактное время исполнения, а вполне историческое, богатое на предрассудки и религиозный соблазн, которому он поддался и не до конца прошел испытание духом. Духовным грехом является грех самого духа – грех всемогущества. Казалось бы, и через него прошел Иисус. Да, он прошел, но так и не прозрел, оказался связан верой, не позволившей ему преобразиться. Вера необходима в середине (незнание - в начале), но не в конце, где есть место знанию как истине, мысли как реальности. Начало – незнание заблуждения (просветления) Будды. Середина веры спасения (очищения) Иисуса. Конец знания истины (преображения) того, кого нет среди людей.
       Остальные, следующие за ними, есть только подражатели.
       Так что же такое на самом деле просвещение (пробуждение) и преображение как два слагаемых посвящения? Есть круг жизни. Выход из него равносилен смерти, заводящей в этот круг. Как избегнуть такого обращения в «ничто» и из него в привычное «что»? Как преобразиться и стать бессмертным? Для этого надо преодолеть саму жизнь как причину и ее следствие как смерть. Как перейти от просветления и очищения к преображению? Вот в чем тайна. Это не культурный секрет, который может «голь» («нищие духом»), на выдумки (творчество) «хитрая» (умная), уловить, взять да и рассекретить.               
       Посвященные (маги, ученые, святые, личности) властны отсрочить на время неизбежное, но не над самой вечностью. Не человек управится с преображением, а оно с ним управится. Может быть, тогда сам ход жизни приведет человека к преображению? Конечно, нет. Он может привести только к смерти, беременной новым рождением в той же самой жизни, чреватой смертью. Что тогда делать? Ничего не делать. Это и есть просветление ничто. Будда поторопился и не разобрал само ничто, подменив его душевными (психологическими фантазмами). А Иисус от него очистился, обратившись к обратно перетолкованным тривиальностям культа. Впрочем, они правильно сделали, что не стали работать с ничто, ибо оно угрожает человеку исчезновением.
       Остановимся на Иисусе. Кем он, все-таки, был? Богом? Человеком? Богочеловеком? Или, может быть, был человеком, а потом стал богом? Что говорят о нем исторические источники? Только то, что он был. Но кем, - об этом существуют различные сведения и мнения на их основе. Рассмотрим эти мнения с логической (или концептуальной) точки зрения смысла.
       Первое мнение – это мнение о том, что Иисус был богом. Но если он был богом, то есть и сейчас и будет всегда таковым. Другое мнение – он был человеком. Но так полагать – значит признавать его пророком. Третье мнение – считать его богочеловеком. В качестве богочеловека Иисус есть противоречивая фигура: как бог он вечен, но как человек умер. Но он не мог не воскреснуть, ибо есть бог. Зачем бог стал человеком? И кто такой бог? Бог есть духовное существо. Он стал человеком, чтобы освободить всякого от греха праотца Адама и праматери Евы, чтобы каждый человек тем самым отвечал только за свои грехи, которые препятствуют ему вернуться в рай (царство духа) к богу.
        Есть ли у нас основания полагать Иисуса богом? Нет. Согласно христианскому мифу (религиозной сказке), как всегда в таких повествованиях, на рождество Иисуса явились три волхва (колдуна или ведуна), чтобы проверить знаки (знамения бога), которые они увидели на небе, свидетельствующие, что родился необычный ребенок. В другой раз Иисус в детском возрасте поразил законоучителей тем, что о чем бы они его не спросили, отвечал без ошибок, показывая глубокое знание Пятикнижия. Будучи плотником, он получил крещение (посвящение) от Иоанна (ессея – аскета-сектанта) и соответственно прошел испытание в пустыни. После он занялся проповедью. Однако, в отличие от других «равви» (законоучителей, книжников, фарисеев), Иисус держался не буквы, а духа Писания (Торы (Закона) и Небувим, или Пророков), выступая в качестве новоявленного пророка. Но разве все выше перечисленное может служить решающим аргументом в пользу его божественности? Пишут и говорят, что он оживил Лазаря (зомби), лечил словом и рукой, изгонял бесов. Но этим занимались и другие колдуны в его время. Да, он назубок знал Библию. Но этим отличались многие фарисеи и тем более книжники.
       Вскоре у него появились ученики. Один из них (Симон, он же «Петр»), в конце концов, признал в нем «Сына Бога». Иисус не возражал, ибо родился от девы, посвященной храму (богу). Ведь заботливый Иосиф был ему отцом не по рождению, но по воспитанию. Как раз за него выдали Марию, чтобы скрыть ее грех («интересное положение»). Только потом, уже после смерти Иисуса появился миф о его чудесном (непорочном) зачатии как продолжение замалчивания его незаконорожденности.
       И вот этот новоявленный пророк из провинции (Галлилеи) явился в Иерусалим и уже в храме стал нести «ересь» правоверным евреям. Если он был проницательным человеком, он не мог не понимать, что такое поведение рано или поздно приведет к обострению не только с фарисеями, но и с саддукеями (иудейской теократией).
       Однако он позволил событиям идти своим чередом, предвидя свой арест и суд над ним в Синедрионе, который не мог не закончиться его казнью. Такая линия поведения характеризует человека, а не богочеловека.
       Для того, чтобы подкрепить прохристианскую версию событий, последователи Христа в лице апостолов (миссионеров или посланцев), евангелистов и богословов разработали доктрину о том, что бог принял образ «раба», чтобы показать в «немощи» (слабости пацифиста) силу духа идущего на смерть, ибо его царство не от «мира сего», а от мира духа, которому нет места на грешной земле. Поэтому верующие должны готовить себя не к материальной победе над грешниками на земле, а к спасению души на небе. Для того, чтобы верных укрепить в духе, было придумано воскресение Иисуса после смерти на кресте на Голгофе с последующим вознесением на небо.
       В итоге исторический Иисус был распят на кресте веры в Христа. Кто, действительно подумав, может примириться с ортодоксальным толкованием спорных событий? Никто, при условии своей личной не вовлеченности в такую заинтересованную интерпретацию. Сознавал ли сам Иисус, к чему приведет его упрямая позиция пассивного противостояния официальной власти? Несомненно, но осознавал как человек, пускай и весьма проницательный. Поэтому, кстати, он и смирился с тем, что сам себя завел в тупик, из которого нельзя было уже выйти живым. Тем самым он показал пример того, как «гнуть свою линию», если ничто в этой жизни не дорого тебе. Быть не от мира сего, - такова экзистенциальная позиция Иисуса, которая прямым путем привела его к гибели. Все последующие события легко вписываются в канву мифологического (сказочного, волшебного) повествования, существенно расходясь с объективным положением дел в его время. В то, что случилось с Иисусом после смерти, можно только верить, но никак осмысленно утверждать.
               
       Студенты, ученые, философы и мистики. Интересно, как соотносятся друг с другом такие категории людей, как студенты, ученые, философы и мистики применительно к тому, что можно назвать познанием? Имеет смысл начать сравнение этих категорий людей, занятых познанием, со студентов. Кто они такие? Это те, кто учится, уже самостоятельно используя свой ум. Ум обычного студента, как правило, выше среднего, школьного, среднестатистического, ведь только средняя школа у нас обязательна для всех. Это уже хорошо, а то прежде таковой была только начальная школа. Есть надежда, что когда-нибудь, когда человек поумнеет, высшее образование будет общеобязательным. Но пока это дело добровольное и хлопотное по причине своей дороговизны, если нет ярко выраженного таланта, нет, не к исследованию, а лишь к учению.
       Как правило, студенты учатся. Но иногда занимаются исследованиями, которые можно с большой натяжкой назвать научными. Для того, чтобы не учиться, а заниматься исследованиями, необходимо редко пользоваться своим умом, но только тогда, когда им нельзя не пользоваться, - в случае затруднения в вычислении, описании или объяснении. В последнем случае чаще всего. Причем, когда говорится об использовании своего ума, тогда нужно оговариваться для ясности: нет своего ума, есть просто ум. Он ничей. Личной является только его проявленность в пользователе. Она измеряется в единицах качествования: силы/слабости, глубины/мелкоты, остроты/тупости. Личной моет быть только глупость. Для большинства интеллектуалов, то есть, тех, кто живет интеллектом, своим умом, именно со студенческой скамьи начинается умная работа. Однако ум поначалу жить в себе, не отдавая в том себе отчета и принимая такую работа за естественное занятие, которое идет само собой. Лишь в столкновении с проблемой, причем если проблема приобретает универсальный характер, он начинает отдавать себе отчет в очевидном, - не в том, что он о чем-то думает, а о том, как он думает, заходя в тупик ума, осознавая свою интеллектуальную ограниченность, предельность. Он не может не задаться таким вопросом: «Почему я такой тупой»? Кто не может задать себе такой вопрос, тот не может стать ученым. Так вы что ученые? Хорошенько подумайте о том, так ли вы тупы для этого. Только тот ученый, кто осознал границы своей тупости, может стать начинающим философом. Как правило, такими учеными были корифеи науки, вроде Пифагора, Паскаля, Декарта, Лейбница, Маркса, Кантора, Эйнштейна и пр.
       Обыкновенно ученый занят исследованием природы вещей. Тогда он учится уже не у учителей, а у самой природы. Она его главный учитель. Но вот когда он ее читает как книгу, но не понимает смысла прочитанного, то он оказывается в апории, в исследовательском тупике в порочном круге обоснования, из которого можно найти выход, если не полагаться на случай, который есть исключение из правил, но находить в самом себе основание для разумного решения проблемы. Необходимо осознать то, что за тебя никто не будет заниматься тем, что перед тобой открылось. Однако нужно помнить то, что критерием (мерилом, мерой) разрешения проблемы (решения задачи) является сам разум применительно к положению дел и состоянию вещей (условиям задачи). То есть, ученый, попав в ситуацию неопределенности, не должен терять головы и ему следует руководствоваться разумом, чтобы найти решение.
       Другое дело философы, когда оказываются в ситуации не научной неопределенности, которая заставляет ученого ставить вопрос и формулировать проблему, чтобы ее разрешить за конечное число шагов исчисления или рассуждения, а философской предельности, то есть, исчерпанности ума уже не для решения, а хотя бы понимания горизонта событий реальности. Философом можно назвать такого человека, тупость которого имеет свой предел в уме.  В ситуации тайны бытия, философу приходится уже обращаться к самой непостижимости как ключу к непостижимому. В этом пункте немыслимой непознаваемости философ обращается в мистика. Мистик уже не учится, как студент, не решает задачки исследования, как ученый, не ставит вопрос перед непостижимым истоком бытия, как философ. Он превращается в сам предмет созерцания, чтобы понять, что он собой представляет.

       Старость. Что такое старость? Это пора увядания человека. Теперь обычно она начинается лет в пятьдесят. Но первые ее признаки появляются еще во второй половине сорокалетия. В самом деле, биологически современный человек, доживающий до пятидесятилетия, превосходит естественные сроки жизни, и если бы его искусственно не поддерживали, уже умер бы на природе. Поэтому, естественно, у него в этом возрасте начинают появляться мысли о смерти, - организм работает как биологические часы, отбивая лишние для жизни рода – человеческой популяции – минуты. Чем себя занять тем, кто в это время поддерживает себя благами цивилизации – снадобьями и гимнастикой? Разумеется, большинству – развлечениями, для спокойствия властного status quo, меньшинству – творческими занятиями, включая размышления о жизни и смерти, открывающие глаза на самого себя и заботу о душе. Жизнь прошла, ибо она ассоциируется с переменами, к которым старость глуха. Она не видит этих перемен и живет прошлым. Но если ей напоминать о настоящем с его новизной, то она встречает ее в штыки, объявляя проявлением вырождения. На самом деле это она есть вырождение жизни. Жизнь дальше продолжается, часто не улучшаясь, как хотелось бы, а, наоборот, ухудшаясь, ведь старению подвержен не только индивидуум, но и масса таковых в качестве поколения, а потом и самого народа, знавшего прежде периоды роста, взросления, цветения, плодоношения. На смену расцвету приходит неизбежное увядание. Вялость приходит к плоти, которая за собой в пустоту смертельного конца тянет и душу. Однако душа духом восстает и ищет умом выхода из безвыходного положения. Апория (тупик) жизни, ее конец заставляет пожилого человека повысить тонус жизни и буквально его сжигает на скором огне творческого излучения. Он быстро прогорает, рассеиваясь в своих произведениях. Наступает неумолимая слабость духа, тело сдается ничто и человек умирает. Смерть прекращает медленное гниение плоти и ума, души и духа, что не может не быть благом для старика или старухи.
       Другое дело, если дух человека не смиряется под безжалостным прессом времени и остается вечно молодым, эоном. Тогда душа летает, дух парит, ум острит, а плоть умеряется в своих желаниях и страхах.

       Время сна. Недавно заметил, что сон имеет другую размерность времени. Она минимальна, тогда как наяву мы живем оптимально долго. Почему так происходит? Вероятно, потому что мы живем во сне в райском мире тонких чувств и идей, где нет сопротивления грубого материала. Иначе с кошмарами, - это явление адского мира, более тяжкого, чем мир яви, ибо в нем время останавливается. Эротические сны наиболее близки миру яви и являются срединным миром между адом и раем сна. В них много сиюминутных желаний, а не страха или тихой радости и покоя.

       Читая. Сегодня читал Зинаиду Гиппиус про Вась Вась Розанова в годы Революции. Оказывается, он собирал окурки на вокзале (ну, и что? тоже мне проблема), когда был приживальщиком отца Павла Флоренского в Лавре. Розанов потерял пятнадцатилетнего сына, взятого в солдаты Красной Армии и смертельно заболевшего сыпным тифом на пути на Варшаву. ЗГ пишет о том, что время Революции было странным, непередаваемым временем. От однообразных, неразличимых дней веяло удушающей скукой. Тогда многих преследовали три телесных ощущения: легче всего переносимого голода, менее переносимой темноты и непривычного холода. Тогда все ужасное прежде казалось естественным. Вот ее слова: «У всех, кажется, все умерли…».
       Чуть раньше прочитал начало повести, точнее, романа Юлиана Семенова «Третья карта» из эпопеи про Штирлица. Если бы автор не акцентировался на шпионаже и не срывался на журналистику, то написал бы добротный роман.

       Толкования Гегеля. Читал исследование Виктора Малинина «Диалектика Гегеля и антигегельянство», в котором заинтересовала критика автором критики Гегеля «диалектики» Аристотеля. Как ни странно, Аристотеля преподносят формально-логическим мыслителем. Между тем он в изложении Гегеля явно диалектичен. Однако Малинина как «не вульгарного и не метафизического» (то бишь, «диалектического») материалиста не устраивает определение Гегелем Аристотеля в качестве спекулятивного мыслителя. Аристотель у Гегеля демонстрирует спекулятивный метод, схватывая «эмпирическое в его синтезе, как спекулятивное понятие» (Гегель. Сочинения. - М., 1932-1959. Т. 10. С. 237).
       Гегель считал, что для аристотелизма существенна «не вульгарная действительность непосредственно наличного, а идея как действителньость» (Гегель. Энциклопедия философских наук, т. 1-3. – М., 1974-1977. Т. 1. С. 319). Вот слова самого Малинина: «Гегель делает, конечно, логический скачок (сознательно или бессознательно - не имеет значения в данном случае) в своем стремлении изобразить Аристотеля «Гегелем древнего мира». Ведь для того чтобы отвергнуть вульгарное понимание действительности, вовсе не обязательно исповедовать взгляд, будто действительность есть идея, - для этого достаточно придерживаться диалектического воззрения на действительность» (Малинин В.А. Диалектика Гегеля и антигегельянство. – М. 1983. С. 31). К слову сказать, Гегель не смешивает диалектическое как отрицательное со спекулятивным как положительным, но их различает в «Науке логики». Малинин же в диалектическом находит положительное и поэтому отрицает спекулятивное, понимая последнее, как все «упертые» диалектические материалисты, в качестве движения мысли, или мышления, в форме понятия, когда понятие само «мыслит», определяя тем самым действительность, которая, по их мнению, материальна. Согласно Гегелю Аристотель знает дело разума, - мыслить мысль, ибо разум «является мышлением мышления» (Гегель. Сочинения. - М., 1932-1959. Т. 10. С. 253).
       Диалектические материалисты, включая Малинина, полагают, что Гегель в материальной действительности обнаружил не историческое развитие самой материи, но спекулятивное движение абсолютной идеи. Это дало другому диалектику А.Хамидову основание на критику философии Гегеля как мышления редуцированной конкретности, сведения абсолютного движения становления действительности к развитию одного из производных моментов этого становления в виде системы понятий в сознании теоретика.

       Актуально бесконечное бога. В первые века существования христианства вплоть до зрелой схоластики богословы не могли принять Аристотеля с его признанием только потенциально бесконечного, ибо христианский бог если мыслиться, то именно актуально бесконечным. Кстати, почему? Потому что он совершенен и полноценно бесконечен. Он является всемогущим как Бог-Творец Сверхсущее или Божественная Воля), всезнающим как Бог-Сын (Логос, Слово Божие или Божественная Мудрость) и Всеблагим (Святой Дух, Божественная Любовь или Божественная Сущность). Выходит, Бог (Сверхсущий) Есть (Логос) Сущность (Духа). Он есть всеобщее абсолютно. Человек же есть не всеобщее, а особенное в отдельно взятом индивиде.
       Получается так: человек (сущее или существующее в качестве существа) есть (разумно сообщается) в отдельно взятом и неповторимом (индивидуальном) теле. То, что он сообщается при помощи разума, материальным воплощением которого является язык вообще, есть в нем всеобщее. Причем это всеобщее имеет не только социальное (искусственное или культурное) происхождение, но и сверхъестественное. Единичным или индивидуальным является его тело. А вот особенным выступает он сам как человек в качестве единство всеобщего и единичного. Всеобщее или дух воплощается в естественно-ставшее тело и формируется конкретный человек. Человек является сущим или волящим быть разумно устроенным чувствующим индивидуумом. Сущность его в том, чтобы быть разумным (мыслящим) телом. Так как тело единично, имеет происхождение, то человек смертен. Он умирает вместе с телом, ибо всеобщее, которое вечно, есть не он сам, а то, что есть в нем, точнее, в чем он есть, если имеется в виду не его конечная телесная жизнь, а духовная цель этой жизни. В этом смысле он только условно, относительно причастен вечности, или является потенциально бесконечным в социально-биологическом развитии и творческом совершенствовании на срок своей мирской жизни.

       Религиозная философия. Бывает ли философия религиозной? Нет, философия бывает только философской, если она философия, а не религия, в частности не богословие, так же как философия не наука, не искусство, не идеология. Другое дело, когда богословы, ученые, деятели искусства или идеологи используют философские резоны (аргументы, доводы разума) в публичных (богословских, художественных, научных или идеологических) или личных интересах. Или, скажем, когда философы являются по долгу службы или по своему желанию писателями, учеными, богословами, идеологами, смешивающими со своими насущными занятиями философию.

       Предмет философии. Чем занимается философия? Тем, что есть. А что есть? Все. Как оно может быть доступно философии, точнее, философу? Только в мысли, если она его объемлет как идея нечто или держит в качестве понятия у предметно понятого. Что она может знать, вернее, что может знать философствующий, исходя из идеи или полагаясь на понятие? Только то, что содержится в смысле всего как одного и другого, данного в различии.
               
       Дает ли вера знание? Вы еще спрашиваете? Неужели не понятно, что нет? Вера дает только веру и больше ничего. Каждому свое. Единственно, что есть у верующего так это уверенность. Но уверенность может быть и у умного, и у дурака. У последнего в том, что он прав. Как правило, дураки настаивают на своей правоте, так как в ней уверенны, невзирая по недомыслию на то, что противоположное их правоте возможно. Умные уверенны в том, что они правы, если противоположное их праву по размышлению невозможно.
       И все же порой мы не без основания, когда уточняем свою мысль, замечаем «вернее», что означает следующее: вера имеет функциональное значение, - она есть отношение между непознаваемым и непознанным. Вера колеблется между тем, что является тайной, и тем, что представляет для нас проблему.
 
       Понуждение обезьяны к очеловечиванию. Может ли человек появиться на свет как продукт эволюции жизни? Разумеется, нет, если мы понимаем человека в качестве такого существа, у которого есть минимум ума. Этот минимум ума не растет в природе. Но его не может и дать работа, труд. Труд уже имеет дело с тем, что является разумным, причем разумным самую малость, которой достаточно для того, чтобы с ним работать. Необходим толчок к тому, чтобы привести в движение ум обезьяны. Если она заработает, то дальше пойдет к тому, что замаячит впереди как данная ей мера разума. Сама она до этого не додумается. Человек же наловчился  действовать уже без подталкивания. О чем это говорит? Только о том, что дело с мертвой точки сдвинул более умный разум, чем дан нам от него. Он использовал приматов для скрещивания, чтобы приспособиться к местной среде.
 
        Сон. То, что мы проводим во сне часть своей жизни, проходит мимо нашего сознания, ибо оно явно работает только наяву. Но есть и скрытая жизнь нашего сознания, - это жизнь его во сне. Следует ли такое сильное утверждение уточнить и переформулировать вот так: жизнь не только сознания, но и самого сознающего? Следует, но оно мало что добавляет к уже сказанному, ибо, когда говорят о сознании, то подразумевают и его носителя, а именно сознающего. Однако акцентирование на последнем имеет важный смысловой нюанс: осознание самого сознания, его работы, точнее, работы с ним. Речь идет о сознании самого сознания. Имеет ли оно место во сне? Само собой, что оно может иметь место, когда мы уже проснулись и сделали предметом нашего размышления не просто то, что видели во сне, но то, сознавали ли мы, что видели сон и что находились в нем?
       Здесь мы делаем акцент не столько на бытие сна, на сне в себе, сколько на сне для себя, вернее, на сне для сна. Казалось бы, последнее (сон для сна) как бы располагает к тому, чтобы сознавать себя во сне сознающим не то, что ты только спишь и тогда различаешь, что есть сон и не сон, а явь, но то, что сон и есть явь и никакого сомнения и вопроса об этом не вызывает. Сомнения в том, что сон, – это жизнь и своего рода реальность, приходят с пробуждением, если вообще мы еще помним о нем и о том, что было в нем.
        Когда мы пытаемся вспомнить о том, что нам снилось или пробуем удержать это в своей памяти, то, возможно, мы уже вмешиваемся в него, строим его так, как нам удобно для адаптивного восприятия его самого и его содержания. И все же что такое сон, точнее, что собой представляет спящий? Что, вообще, означает «спать» или «находиться во сне»? И можно ли отвечать на эти вопросы, пребывая, находясь во сне? Очевидно, что отвечать на эти вопросы, находясь во сне, невозможно, ибо, так спрашивая, мы уже находимся в состоянии «яви» после сна. Тогда переспросим: «Можно ли сделать эти вопросы содержанием сна, следующего за явью»? На такой вопрос трудно ответить, ибо мы, наверняка, не знаем, есть ли связь, например, по смыслу, между явью и сном на уровне самосознания, или она бывает только на уровне эмоционального напряжения, сверхаффективного возбуждения накануне сна. Однако есть значимое предположение, что неспроста нам снятся сны. Значит, в них есть какой-то тайный смысл, который можно постараться распознать.

       Об истинном отношении к жизни. Если говорить просто, то можно выразить в короткой и понятной многим фразе должное отношение к жизни, то есть, такое, какое она заслуживает, - «Не мешай жить ни себе, ни людям». Но люди в своем большинстве только и делают, что мешают жить и себе, и людям. Как сделать так, чтобы было все наоборот? Никак, ибо это бесполезно, потому что такова суть жизни как беспокойство, причиной которого является противоречие между сущим и должным. По своей сути жизнь есть беспокойство, от которого единственным избавлением является покой, оговорюсь, «вечный покой», или смерть.
       Даже если ты стремишься жить так, чтобы не мешать жить, получается, что живешь по известной поговорке: «Ни себе, ни людям». Тогда единственным способом жить становится полное безразличие ко всему счастливого человека. Тебе же будет лучше, если ты будешь счастливым человеком. Даже если ты несчастлив, делай вид, что счастлив, чтобы не мешать ни себе, ни другим людям жить. Твои проблемы – это только твои проблемы. Но в таком случае твоими проблемами будут проблемы других людей? Никак нет, ибо ты ведь делаешь вид счастливого человека. А что это за человек такой? Ничего нет проще ответить на него: человек, делающий вид счастливого, не принимает близко к сердцу суету вещей и поэтому в своем отрешении творит добро незаинтересованно и объективно.

       Три проблемы. Три проблемы занимают мое время.
       Одна из них – это проблема «что» и «кто», с одной стороны, и «ничто» и «никто», с другой стороны. «Что» и «кто» есть две позиции соответственно объекта и субъекта, если есть отношение между ними, которое является позицией уже не соотносящихся инстанций, а инстанцией самой относительности. Естественно, возникает вопрос о том, имеет ли она место, когда мы имеем дело с «ничто» и «никто»? По-видимому, нет, ибо разве есть отношение, когда нет соотносящихся сущих? Другое дело, что, может быть, эти сущие пребывают в виртуальном состоянии, проще говоря, они уже становятся, но еще не стали в качестве самих себя. Так например, человеческое Я как «внутренний человек» еще не обрело себя в качестве мыслящего тела, но уже имеет к этому задатки в материальном воплощении.
       Вторая проблема связана с тем, являются ли состояния сознания или души состояниями телесного органа – мозга? Нет, не являются, ибо состояния сознания не материальны, тогда как состояния тела материальны. Но тем не менее сознания связано с телом: в своем отношение к нему оно является не столько его телесным свойством, сколько идеологической функцией материального субстрата. Как это возможно? Только если такой субстрат особый – социальный и культурный (искусный и искусственный).
       Третья проблема связана с отношением к смерти. Как к ней относиться? Если говорить об осмысленном отношении, то следует относиться к смерти как телесному концу. Если человек привязан к телу, прежде всего, к своему, то для него будет тяжко с ним навсегда расстаться. Но кто живет не только телом, но еще и душой, а тем более, интеллектом и духом, то для него будет легче перенести смерть, ибо «внутренний человек» не умирает, - он живет «от века», то есть всегда, ибо вечным является не только всеобщее, но и уникально неповторимое, пределом которого и является внутренний человек или «Я» (атма). Одно (всеобщее) предполагает другое (индивидуальное) если между ними есть личная (особая) связь, которую как раз может демонстрировать внутренний человек.
       Именно этот внутренний человек при соответствующих условиях: среды воплощения и наличия уже готовых сознательных существ способен развиться в им подобное существо. Единственная проблема здесь заключается в том, как появилось первое сознательное существо. Для того, чтобы снять (разрешить) эту проблему, необходимо иметь в виду то, что такое существо абсолютно. Все иные существа являются его вариантами, а оно само есть существенный инвариант.
       Еще один вопрос может быть вызван желанием узнать, помнит ли такое существо о своих прежних воплощениях? Ответить на него представляется возможным только при условии понимания, что его уникальность связана не с самим воплощением, а с вариацией абсолютного инварианта. Что до воплощения, то оно уникально в плане творения как рождения. В смысле рождения оно связано с другими воплощениями только на уровне бессознательного сопряжения не в составе телесного и душевного содержания, но самой формы воплощения. Сознательным такое сопряжение воплощений может стать лишь в пределе совершенствования (оптимума) относительного варианта абсолютного внутреннего существа (в нашем случае «внутреннего человека»).
       Хотя сопряжение воплощений внутреннего существа (человека) для обычного человека бессознательно, тем не менее, оно чувствительно и симпатично. Поэтому при случае встречи близких из своих прежних воплощений человек будет испытывать к ним симпатию, не подозревая о том, что они ему близки, но не по плоти или духу, а по форме воплощения.
       Как же тогда быть с отношением к самому себе в прежней жизни? Причем прежней жизни во множественном числе воплощений? Никак, ибо мы можем, находясь в обычном (естественном, не измененном) состоянии сознания, воспринимать только одно свое собственное воплощение, - данное в «этой жизни». Правда, мы в состоянии вообразить себя в иной жизни, но это будет фантазия, а не реальность, пусть даже мы в нее поверим и субъективно почувствуем ее как настоящую жизнь. В таком случае она обратится из фантазии в иллюзию. В свете такого взгляда на воплощение как можно относиться к рассказам ясновидящих, например, Будды или сочинителей сказок о его многих жизнях до «пробуждения», о прошлых и будущих воплощениях? Спокойно, как о том, что является обычным делом. Но для этого необходимо на все смотреть с точки зрения вечности, с которой все перспективы жизненного умозрения есть моменты перспективы перспектив и в этом качестве равнозначны в своей как подлинности, так и мнимости.
       Однако тут возникает другая проблема: парадокса самой перспективы перспектив как множества перспективности. Может ли эта перспектива перспектив быть элементом самого себя как множества перспектив, ведь она тоже перспектива? Если «да», то она является парадоксальным множеством перспектив. Чтобы избежать парадокса как непреодоленного недопонимания или неразрешимости смысла, смешанного с бессмыслицей, следует ввести в данном случае умозрительной перспективности различение порядков оной. Лишь с мета-позиции перспективы перспектив можно разглядеть или рассмотреть объективный порядок перспектив воплощенных жизней, включая пред-воплощенных в виде фантазий и не-до-воплощенных, чтобы их полноценным образом осмыслить и пережить. Но как занять такую позицию, пребывая лишь в одной еще не до конца воплощенной жизни до ее смерти? Надежду здесь подает сознание, точнее, осознание того, что смертна конечная жизнь, но не то «я», которое есть в тебе в качестве «атмы». В этом смысле «я» есть вариация абсолютного Я применительно ко мне или тебе во всем цикле перевоплощений. Именно оно является «своим иным» всему тому, что становится причастным нашей жизни. Это «иное» парадоксальным образом как трансцендентно, так и имманентно, всем жизням, как их исто(чни)к (живая жизнь) и конец (живая смерть).               
       Такова реабилитация вечности «я» и смертности человека как реализации «я» в мире. Конец самого процесса воплощений относительно «я» в виде живой смерти возможен на пределе его осуществления как полного развоплощения. Оно может стать действительным только, если наступит полная исчерпанность высшей формы развития «я» - полного конкретного самосознания или слияния с абсолютным Я, что возможно при условии превращения совершенствования в качестве предельного развития с совершенством.

       Память. Что такое память? Это то, что является как способом действия, изменения, так и самим результатом оного, его итогом. Что это за изменение? В слове «память» оно отзывается как «мять», «по-мять». Что означает мять и помять, а также мятое и помятое? Не то ли, что есть деформация исходного начала или материала (субстрата)? Тогда можно ли в первозданном виде иметь в наличии то, что было, если память его изменяет? Единственно, что можно здесь сказать так это то, что память сохраняет нечто, его сминая, спрессовывая под давлением времени, чтобы оно не рассеялось в нем, когда условия существования этого нечто уже изменились и сделали невозможным его былое бытование.
       Сам акт усвоения былого и его существования в ином настоящем, бывшем для него будущим, в памяти накладывает на него свой неизгладимый отпечаток для внимательно на него смотрящего. Для прочих же этот отпечаток сглаживается благодаря тому, что заслоняется самим тем, что мы помним в качестве поминовения. Мы похоронили его в себе, о чем существует заповедь: «Помни» (“Remember”). Но так обстоит дело, если мы смотрим обычно, предметно, не делая само смотрение предметом смотрения, его же самого в качестве само-рефлексии или, так называемого «второго плавания» (навигации) в мышлении.
       Сосредоточенность на самом смотрении или умозрение вскрывает «ящик Пандоры» времени, - то, что мы уже изменили прошлое как то, что прошло, и подменили его тем, что не проходит, - а не проходит сама память как изменение, если оно становится изменением изменения в качестве нечто неизменного.
      
       Флюктуация. Помню, еще СГ, когда не знал, как объяснить темное место в предмете своей мысли, обычно прибегал к помощи этого слова «флюктуация». Она была символической меткой слабого звена в цепи его логического (диалектического) рассуждения. Для него флюктуация являлась примером натуральной (физической) субституции супранатуральной (метафизической) свободной причинности в виде натурфилософской определенности (диалектической детерминации). Однако, несмотря на все его усилия, например, попытку связать флюктуацию с диалектическим (революционным) скачком как перерывом эволюционной постепенности с необратимыми последствиями, во всех его рассуждениях сквозила тень казуистики, если не софистики, ибо оставалась некоторая неясность, которую он пытался спрятать от самого себя. Но это о самом Г, его двусмысленном метафизическом характере как несовместимом сочетании рациональной логики с иррациональным ее злоупотреблением, доходящим до мании схематизации, а что же с флюктуацией?
       Имеет ли она место? Да, имеет в качестве беспричинного, случайного явления. Причем флюктуация есть пример необычного случая. Его необычность заключатся в том, что его последствия необратимы. Благодаря присутствию флюктуации в определенной системе она приходит в неопределенное, беспорядочное или неравновесное состояние. Однако последствием наличия такого случайного события в системе становится его необратимое изменение в новое состояние.
       Так вот, может ли флюктуация в таком значении послужить точкой разрыва эволюционной постепенности в развитии определенного системного целого, чтобы последнее необратимо изменилось и приобрело новое качество своего существования? Да, может, если только будет пониматься как точка негации воспроизведения былой последовательности состояний. Негативность разрыва имеет и обратную, уже положительную сторону замещения (субституции) или вытеснения одного другим: частью части или частью целого как системной связи частей друг с другом, их последовательности. В сущностном (существенном) смысле флюктуация есть случай замещения частью целого (pars pro toto). Риторически выражаясь, флюктуация есть пример замещения метонимией метафоры. Подмена – это не «снятие». Поэтому событие-флюктуация не является событием двойного отрицания, оно есть событие лишь превращения, метафорического «сгущения» или сближения, схождения расходящихся противоположностей как их единения в метонимическое замещение как вытеснение целого частью иного целого и даже отдельной взятой уже не партикулярии, но одинокой сингулярии. Так эгоист, занимая чужое место, прикидывается альтруистом, стравливая людей друг с другом ради удержания «своего» места под солнцем.
 
       Христианство и ислам. В чем можно найти отличия христианства и ислама или мусульманства друг от друга в человеческом измерении? Прежде надо найти нечто общее, относительно которого можно проводить различия между ними. Этим общим является то, кто является христианином и мусульманином. Так как и та, и другая религии получили распространение среди людей в средние века, когда люди, прежде всего, воевали, а не мирились друг с другом, то и христиане, и мусульмане были воинами. Правда, уже в этом между ними были различия, ведь христиане – это другое название крестьян. Между тем, как мусульмане – это правоверные. Но где есть различия, там скрыто присутствует и нечто общее, - так наиболее ортодоксальные (правильно мнящие) христиане называются православными, то есть, правоверными.
       И все же здесь есть различие. Оно состоит в том, что христиане внутренне противоречили тому содержанию своего вероучения, которое делало их цивилизованными, - человечности с ее любовью в виде не желания, но жалости, когда брались за оружие. Тогда как мусульмане оставались в полном согласии со своим вероучением, когда воевали, ибо в исламе искали силу, а не слабость, которую отождествляли с жалостью. Хотя пренебрежение жалостью делало их варварски безжалостными, что внушало чувство страха их врагам. Чтобы дезориентировать своих врагов, их обмануть, а самих себя реабилитировать, мусульмане называют свою веру исламом, что означает «мир». Однако мы не должны обманываться на их счет, ибо мир они понимают только в отношении себе подобных. Причем подобие – вещь весьма растяжимое: «свои» сейчас могут оказаться «чужими» завтра. Так например, сунниты воюют с шиитами. В отношении же других, не-мусульман, они допускают войну – «джихад».
   
       Смерть и жизнь после жизни. Известно, что то, что имеет начало, имеет и конец. Жизнь имеет начало в лице конкретного человека. Она же имеет и конец в нем же. Но вне его она продолжается в других. Если человек хочет еще жить в том виде, в каком он появился на свет, ему следует остаться в этом виде, но уже не своем собственном, а в такого рода существ: телесно в своих детях, душевно в тех, кто ему близок сообразно уровню его развития: воли, чувства, интеллекта, то есть, друзьях, сочувствующих и единомышленниках. Главное, чтобы они были более живые, молодые, чем он, чтобы после его смерти остаться в живых. Последующая его жизнь после жизни в этом мире будет жизнью «паразита сознания» тех, на кого он влиял прежде, когда был жив. Мертвый будет представлять собой нового паразита в сообществе паразитов (Pn+1). В стародавние (мифические или легендарные) времена таких паразитов сознания называли «духами предков».
       Что касается жизни умершего для этого мира уже в мире ином, то она представляется неясной и туманной. Единственно можно уверенно сказать, что он будет сообщаться с нами, живыми, как «дух предка» из «царства снов». Это так, просто так и никак иначе. Человек умирает, но не весь. Что-то остается. Так вот то, что остается зависит от того, какую жизнь вел умерший человек, - телесную, душевную или духовную, в первом приближении, интеллектуальную. Если минимально духовную, то есть, интеллектуальную и творческую, то ему воздастся тем, что именно это и остается на век (вечность). Все же прочее (телесное и душевное) смертно в том виде, в каком когда-то, при его рождении, появилось в этом мире. Правда, душевное частично еще продолжает жить какое-то время после его смерти, но уже в превращенном виде. Степень превращения, а в пределе извращения, зависит от того, кем он был, - альтруистом или эгоистом. Если человек жил для себя, то его смертная душа будет после смерти тела некоторое время доживать в превращенной форме в преддверии рая – в аду. Если человек жил для других, то будет сразу очищаться от благородных страстей в чистилище.
       Что собой представляют в такой подаче ад и рай? Ад – это место/состояние горения души с последующим ее очищением в виде чистилища от всего того, что мы называем страстями. Рай – это место/состояние телесной и душевной бесчувственности, успокоения тела и души, их забвения и окончательной смерти. В раю как состоянии духа находятся только духи.
       Телесные существа полностью исчезают, обращаются в «ничто». Душевные существа превращаются в «никто». Разумные существа остаются «что». Духовные существа или духи являются «кто».
 
       Философия и наука. Философия проста. Наука сложна. Философия усложняет, ибо нет ничего сложнее простого. Наука упрощает. Возможна ли связь философии с наукой? Да, возможна. Эта связь двояка. Есть «научная философия» и философская наука. Научная философия – это философия не для философов, а для ученых, то есть, не-философов. В этом качестве она есть такое занятие, которое предполагает, что ученый сам себе философ. В таком виде философия – это не просто псевдо-философия, но и псевдо-наука, ибо если бы она была в таком научном виде наукой, то была бы тавтологична. Возьмем для примера физику. Только представьте себе такое наименование физики – «научная физика». Если есть научная физика или научная наука, то, вероятно, есть и не-научная или вне-научная физика. Да, она есть, если является популярной или народной физикой, физикой для публики, то есть, не-физиков. Так и научная философия есть философия для не-философов, то есть, ее популяризация. Одним из подвидов такой философии является учебная или школьная философия, только не в значении академической философии как философской школы, а в значении философии для обучения.
       Есть еще философская наука. А это что такое? Такое словосочетание имеет научный смысл, ибо так же осмыслена, как например, физическая наука. В этом качестве философия есть наука для философа. Естественно, возникает вопрос о том, как содержательно можно определить эту философскую науку? Ходить далеко в историю не надо и тем более выдумывать нечто оригинальное, чтобы сносно ответить на этот тривиальный вопрос, - достаточно вспомнить философию Гегеля как науку логики. Философская наука есть наука логики, разумеется, не в математическом (символьном, терминологическом), а в философском (понятийном) смысле слова.
       Разумеется, не может не возникнуть вопрос о том, может ли быть не только философская наука, но и философская мистика? Да, конечно, может в виде спекулятивной мистики, то есть, мистики для философа. Что это за мистика такая? Это не что иное, как «мистика понятия». В чем она проявляется? В том, что понятию предоставляется свобода собственного развития, не связанного посредством диктата мысли субъекта логики. Единственным пределом мистического движения понятия становится логика смысла, ограниченная (лимитированная) бессмыслицей. За границей смысла в поле бессмыслицы располагается мистика уже не понятия, но мифа или сказа, где царствует уже не логика, а грамматика. Это не спекулятивная мистика философа, но грамматическая мистика мифолога. У мифолога в отличие от философа слова прямо сообщаются с вещами, так что слова становятся вещими, образными, буквальными, существительными, а вещи сказуемыми, символическими. У философа же всегда между словом и вещью стоит понятие (или идея) как сущностная форма мысли, которая держит на дистанции смысла мыслящего от вещного.
 
       Об идеальном. Существует много трактовок определения сущности идеального. Можно ли так сказать, что они есть результаты определенного деления по одному основанию? Скорее всего. Что тогда является одним единым для них при всех различиях между ними? Если они есть части единораздельного целого, то последнее есть сама идея. В зависимости от того, как она понимается, появляются эти трактовки ее существа – природы идеального.
       Одна из трактовок сводит идеальное к субъекту как нечто отличное не только от объекта, но и от самой объективности, в качестве субъективности. Условно ее можно назвать субъективно идеалистической трактовкой, согласно которой идеальное есть явление отображения не мира вещей, но мира самого сознания индивидуального или коллективного (не собирательного, но общего) субъекта, спровоцированного на творение собственной ментальной (смысловой) предметности воздействием (аффирмацией) вне сознания находящимся предметным миром, включая и сам мозг субъекта.
       Другая трактовка идеального сводит его к объекту, производит от него как его функцию. Так идеальное становится функциональным следствием работы материального органа – мозга. Эта трактовка вульгарно материалистическая или естественно научная, по которой сознание субъекта (индивидуума) отображает в себе в виде образов вне сознания существующую естественную или искусственную материальную предметность.
       Третья трактовка искомого представляет идеальное в качестве объективного феномена энергии социального тела субъекта, занятого целеполагающей деятельностью, предполагающей при минимуме кривой условий максимум прямых результатов обращения с материальной предметностью. Такое толкование идеального является диалектико-материалистическим.
       Последняя трактовка идеального полагает оное в виде объективно существующего и независимого не только от субъекта, но и от его деятельности, и от самого отображаемого объекта материальной действительности. Такая интерпретация идеального является объективно идеалистической, спиритуальной. Существуя вне субъекта и объекта, идеальное, тем не менее, воплощается в субъектном и объектном аспекте в качестве предела соответственно функционирования и существования. В таком виде идеальное является идеей собственно и как то, посредством чего нечто и в субъекте, и в объекте, и между ними усматривается, и как то, что является целью такого усмотрения    
       Наиболее осмысленной является последняя трактовка. Более последовательной – третья. Более научной – вторая. И более понятной – первая. Все они имеют концептуальные основания для существования. Лишь в дополнении они составляют полную картину представления природы идеального.
       В заключение следует сказать, что идеальное есть отображенное, рефлексивное, спекулятивное выраженное в качестве смысла выражаемого объективного содержания мира или сознания в выражении или объективации субъективного.

       Эволюция Бога. В самом деле, если эволюция есть в этой жизни и в этом земном, животном, человеческом мире, то не есть ли она и в небесном, божественном, ангельском мире? Нет ли эволюции среди богов? Как в земном мире жизнь пришла к человеку, так, возможно, в божественном мире, она пришла к единому, вездесущему и вечному, всемогущему, всеведущему и благому Создателю, положительно включающему в себя всех прочих богов в качестве своих сил и воплощений.

       Абсолютное Я. У меня складывается такое впечатление как философское настроение, что «собственное» Я есть не мое, а «над мое», которое жалостливо наблюдает за всеми ничтожными кульбитами как меня в качестве эмпирического субъекта, так и всех прочих субъектов вне меня, близких и не близких мне самому.


       Невмешательство и самоубийство. Когда беспристрастно посмотришь вокруг себя, тогда увидишь ничтожный эффект от своего вмешательства в дела и жизнь других людей. Как правило, такое вмешательство ничего не приносит кроме вреда другим и, прежде всего, самому себе. Приходит время взвесить тот вклад в жизнь, который внес. Понимаешь, что он имеет не просто нулевой, нет, наоборот, отрицательный результат. Естественно возникает вопрос: «Зачем дальше, вернее, вообще жить»? Не имеет смысла. Эта жизнь бессмысленна. Если есть другая жизнь, то она не имеет никакого отношения к этой, во всяком случае, это отношение, всего скорее, негативное. Негатив есть то же самое, что ничто, ничтожество. Доколе, зачем? Допустим, это случится? Что изменится? Абсолютно ничего. Тут же забудут. Ничтожно и само самоубийство. Поэтому не имеет смысла убивать себя, - жизнь не стоит и такого жалкого усилия. Нужно ждать, когда она убьет тебя и в твоем лице, наконец, закончит свое жалкое существование.
       На большее человека не хватает, как мечтать о всеобщем благе, одновременно занимаясь своими корыстными делишками. Человек существо ограниченное и поэтому то, что называет идеальным или совершенным, для него запредельно. В лучшем случае он способен только встать на порог, разделяющий определенное пределом и запредельное или беспредельное, определяющее, нет, вовсе не определяемое ограниченное, но сам предел.
        Зачем убивать себя, когда жизнь за тебя это сделает? Но что тогда делать? Просто жить. Если она есть, то будет и все остальное, включая развернутый пессимизм. Этот пессимизм паразитирует на жизни, питается ее соками. Без жизни его не будет. Так зачем ругать и пренебрегать жизнь? Следует радоваться жизни и дорожить ей, ведь кроме нее у тебя ничего нет. Ты скажешь: есть смерть. Но она не твоя. Она, вообще, ничья. Она не принадлежит даже смерти. Но жизнь твоя, вернее, ты живой. так живи. Нравится говорить, что все плохо? Говори. Все равно это будет жизнью. Не борись с жизнью. Борись со смертью за жизнь. Самоубийство - это борьба с самим солбой не за жизнь, а за смерть. Самоубийство - это лишнее движение и потому бессмысленное.  Продолжай жить. Все равно умрешь, но не ты, а жизнь, будет виновата в этом. Может быть, тогда благодаря тому, что ты сдержался и дал жить себе, ты возродишься позже.   

       «Старость – не радость». Обыкновенно обыватели, а таковых абсолютное большинство среди людей (в процентном отношении где-то около (~) 99,99999…%), заботу о душе относят к тому своему безрадостному будущему, которое называют старостью. Но когда она приходит и они отправляются на пенсию, то у них, как правило (исключения крайне редки, да, и то бывают случайно), не хватает душевных сил для заботы о ней, ибо душа становится такой слабой, что с трудом держится в немощном теле. Так что у души не достает собственных сил для поддержания нормального состояния. Поэтому расчет душевных или культурных людей, одержимых демонами мирской жизни, на будущее спасение своей души остается благим пожеланием. Их ждет адский агон душевных мук, на котором как на варварской арене их души будут рваться на части демонами/страстями.
       Если душевные люди еще какое-то время после смерти тела будут страдать душевными муками, то плотские люди навсегда и полностью умрут, так что от них ничего не останется. Память об их делах  умрет вместе с их ближайшими потомками. Обыватели ничего другого не знают и не хотят знать, - они это заслужили. Ведь они думали только о преходящем, о мирском: «так проходит слава мира».
       Что до «духовных людей», то, так как это самопротиворечивое словосочетание или оксюморон вроде «горячего снега», их не было, нет и не будет, за редким исключением, если это вообще не миф.
       Какой остается сделать вывод? Необходимо заниматься духовной работой ради нее самой, а не для себя или других, чтобы был хоть один ничтожный шанс возвыситься над жалким человеческим уделом. Это возможно только на момент занятия такой работой, но никак не после нее, ибо после нее остается в душе сдавленная пустота творческого выдоха. Для нового взлета духа может понадобиться сверхчеловеческая сила. Как говорят «с Божьей помощью» можно попробовать заняться духовной работой. Только удастся ли? - это большой вопрос.

       Об отсутствии самосознания у трудящихся-пролетариев. Я заметил полное отсутствие самосознания у трудящихся, которые так и не смогли накопить за всю свою рабочую жизнь на сытую старость и поэтому остались пролетариями, то есть, наемными работниками без капитала. Я и сам такой, только, к сожалению, у меня есть самосознание. Я многие годы заблуждался, полагая, что присутствие самосознания, а тем более наличие малой толики разума как тела духа, делает жизнь осмысленной и интересной. Как бы не так. И в самом деле, ведь еще в незапамятные времена восточные мудрецы практиковали безмыслие (вкупе с сознанием отсутствия сознания, стиранием ложного чувства личного Я) как верный путь к безмятежной, райской жизни. Они специально практиковали то, чем непосредственно и просто живут простые трудящиеся, - живут бессознательной жизнью.
       Оказывается, смысл жизни в бессознательном, животном, нет, не «умном», а на самом деле тупом делании. И это действительно так. Взять хотя бы Льва Николаевича, который додумался до крестьянской пахоты в лаптях и нищенской сумы, доконавшей его до смерти. Что до «умного делания», то в нем ничего умного нет, если не считать умным полное отсутствие ума в бессмысленном повторении того же самого (бестолковой мантры). Весь толк в молитве заключается в том, чтобы, насколько это возможно, произносить ее, не думая. Надо думать, что смысл мантры не в смысле, а в самом звучании, в вибрации, сомнамбулически погружающей вибрирующего в гомеостатический транс.
       Наличие самосознания погружает самосознавателя в непрерывный процесс страдания, приводящий к дестабилизации и неравновесному состоянию не только его, но и всех тех, с кем он вступает в контакт, пробуя «расшевелить» их сознание. Неподдающиеся «пробуждению» сознания (таковых большинство из гоминид), болезненно реагируют на такой интеллектуальный контакт, ибо он задевает их гипертрофированно раздутое самомнение. Ведь чем менее сознательно развит человек, тем более у него страдает самолюбие от любого сомнения в его состоятельности.

       Миф, религия, искусство, наука, философия. В мифе рассказывают и принимают то, что рас-сказ-ывают, за то, о чем говорят.
       В религии верят и принимают то, во что верят, за то, что есть.
       В искусстве представляют (изображают, сочиняют и пр.) и принимают то, как представляют за  то, что представляют.
       В науке по-знают и, как правило, знают то, что знают, принимая знаемое за сущее.
       В философии думают и думают, что понимают, зная, что понимаемое находится в единстве не только с пониманием, но и с понимающим.
 
       Ничто. Обыкновенно «ничто» мы истолковываем в терминах «что», «не-бытие» интерпретируем в терминах «бытия». То есть, отсутствие мы понимаем, как присутствие того, чего нет. И это понятно. Возьмем собственную смерть. Если понимать смерть буквально, то, например, чья-то конкретная смерть означает то, что его больше нет, и никогда больше не будет. При том он когда-то был живой. Но теперь он мертвый. То есть, то, что сейчас мертво и его не будет в будущем, было живым в прошлом. Здесь смерть связана с настоящим и будущим. Однако смерть связана со всем временем, а не только с настоящим и будущим, так как прошлое – это то, чего итак нет. Смерть означает границу между формами или модусами времени, его подвижную прерывность. Обратное смерти, – жизнь, – означает непрерывность изменения. Именно жизнь в модусе непрерывности как вечности связывает нас с иным, уже немыслимым.
       Но вот ничто, смерть связывает нас с тем, что неизменно как конец, - причем такой конец, который является противоположностью начала. Но в качестве чего? Разумеется, нечто безначального. Это такой конец, который не есть начало. Это жизнь изначальна. Но смерть безначальна.
       Итак, жизнь имеет начало, но бесконечна. Смерть же не имеет начала, но конечна. Именно конечность смерти, то, что она имеет конец, делает жизнь бесконечной.
       Соответственно безначальность смерти предполагает то, что жизнь имеет начало. Смерть изнутри разрушает единство и непрерывность жизни, заставляя ее все время начинаться и обновляться.

       Никто. Ничто безначально и конечно. В отношении к «что» ничто есть его конец и одновременно то, что с точки зрения предшествует «что». С точки зрения же вечности ничто сосуществует с «что», является моментом его инаковости.
       Пропорциональным коррелятом «ничто» является «никто». «Никто» противостоит «кто» как субъектной инстанции, соотносящейся с объектной инстанцией «что». Никто безначален, то есть, является пустым место субъекта, концом его существования.
   
       Свобода выбора и свобода. Так ли уж выбор предполагает свободу? А может быть свобода предполагает выбор? Или они никак не связаны? Если же связаны, то нетривиальным образом? Попробуем ответить на эти вопросы.
       Такие вопросы роились у меня в голове, когда я вышел с заседания кафедры, на котором решался вопрос о перевыборах заведующего кафедрой. На конкурс подали документы два члена кафедры: настоящий заведующий и работник кафедры. Согласно процедуре каждый член кафедры должен был высказаться в пользу либо одного из кандидатов, либо и того, и другого для представления в конкурсе уже перед комиссией.
       Меня в этой истории (сюжете) интересовал не процедурный вопрос политической кафедральной власти (замечу: дело шло о перевыборах заведующего на кафедре философии и политологии), а собственно философский: есть ли в выборе свобода? Доведу ситуацию до предела, чтобы увидеть саму суть проблемы. Есть ли в выборе свобода, если это выбор между жизнью и смертью? На первый взгляд, разумеется, она есть в выборе. Допустим, выбираем жизнь, что исключает смерть. Выбор предполагает исключение одной из альтернатив-возможностей. Это негатив выбора как «свобода от». Но в нем есть и «свобода для» в виде жизни. Причем выбираешь ты. Но тут не все так просто. Тебя ставят перед выбором. Что это означает? То, что выбор предполагает принуждение. Это принуждение к выбору. Причем это гетеро-принуждение: не ты, а тебя принуждают к выбору. Значит, в выборе есть момент не свободы и поэтому можно говорить не о свободе выбора, а о не свободе выбора для выборщика. Даже если он откажется от выбора – это тоже будет его выбор. Но будет ли в таком выборе не выбора свобода? Да, будет. Но опять же она будет ограничена принуждением как спросом. Тебя спрашивают, а ты предлагаешь: либо отказ от выбора, либо выбор. Но такой выбор не является само-выбором. Только в само-выборе момент свободы превосходит момент не свободы.
       В данном случае философское толкование свободы выбора приобретает политическое значение (звучание) многоактности избрания, в котором каждый выборщик участвует в качестве механического устройства или его детали, передающей момент свободы от одного до другого, следующего за ним. В результате образуется круговая порука избрания. Ты ей повязан, что минимизирует саму свободу в твоем выборе.
       На уровне кафедрального выборщика речь может идти только о свободе выбора возможностей, отрицание которых не противоречит самой возможности, а не выборе реальностей. Реальность одна и она есть необходимость, отрицание которой ведет к противоречию. В этом смысле свобода выбора выборщика нереальна, актуальна, а только возможна. Она обусловлена всей цепью многоактного процесса выбора.
       Эмоциональный момент выбора судьбы и избранника, и самого коллектива. Акт выбора – ответственное деяние. Вместе с тем оно не может не вызвать отвратительное чувство участия в чем-то постыдном. Я не мог избавиться от комплекса Пилата, -  ощущения «нечистых рук», вызывающего необходимость «умыть руки». Причем здесь есть момент не только эмоционального аффекта, но и морального стыда и «нечистой совести». Даже более того, есть ощущение себя в качестве «козла отпущения». Тебя поставили решать судьбу человека, предложив высказать свое личное мнение. А у меня нет личного мнения: я не прокурор и не адвокат, и тем более не судья. Между тем сам выбор предполагает такие функции за каждым выборщиком.
       Обо всем этом я не прямо, а иносказательно дал понять на заседании.

       Жизнь и смерть. Есть свое время для жизни, как есть свое время и для смерти. Когда приходит пора смерти в жизни, все, что прежде занимало чувство, ум и волю, замирает, «сворачивается в трубочку», компактифицируется из-за своей ничтожной никчемности. Зато раскрывается то, что прежде скрывалось от поверхностного взгляда смотрящего мимо. Нацелившись взглядом, наткнувшись на искомое, свернутое в череде (цепи) времен, проваливаешься вовнутрь и там обретаешь способность парения над бездной вечности. Вот тогда приходит пора жизни в смерти.
   
       Идолы. Есть выдающиеся существа. Они ни на кого не похожи. В своей непохожести они являются центром притяжения. Им пытаются подражать и в результате они утрируются и превращаются в идолы. Такими идолами являются боги. Они затвердевают на века. На их пустотность наносится куча праха (пыли). Они обрастают чертами тех, кто им подражает, и становятся узнаваемыми. Боги лоснятся от жира намоленности, горят сальными свечами, сияют ложным светом зависти поклонников. Живет ли кто-то в них? Нет, в них обитает пустота, нет не духа, но мирской суеты, не гармонии, а хаоса.
 
       Реальность восприятия. Мир такой, каким мы его воспринимаем. Тем более если имеется в виду мир внутреннего восприятия, созерцания наблюдателя-визионера. Он как если бы смотрит изнутри вовнутрь через выворачивание наружу.
               
       Объяснение изложенного. Писал тебе недавно о том, как можно смотреть на мир и его обитателей, включая нас самих, с ничтожной точки зрения науки и возвышенной точки зрения софии. Метанаучной или образцово научной точкой зрения является точка зрения ЗФ. Мне от нее не по себе. Я попробовал встать на его точку зрения, но не смог долго на ней балансировать, ибо в ней нет никакого баланса, никакой меры и гармонии. Это тупик, в который мыслящего человека загоняет наука, ставит в угол. Таков угол зрения ученого. Разумеется, научная точка зрения имеет значение как исследовательская (естественная или фактическая) установка. Но в ней нет смысла. А раз нет смысла, то нет и опыта понимания. Есть только опыт описания и объяснения, определения.
       Другое дело точка зрения софии. В ней есть смысл. С этой точки зрения можно уже не исчислять, калькулировать, считать, но размышлять.

       О ничтожности и чтожности человека. Человек не есть «ничто», так же как он не есть и «что». Ничто есть материя. «Что» есть дух. Человек есть «ничто» в «что» и «что» в «ничто». Он двуличен, точнее, лично безличен и безлично личен. Имеет лицо (ипостась) и является личностью бог, вернее, он многолик как боги (Элохим). Человек как материя в духе или мир лично безличен и как дух в материи или душа безлично личен. В первом варианте он есть микрокосм, выделенный из макрокосма как социальная общность (человеческое общее), мир человека. Во втором варианте он есть микротеос, точнее, микропневмос, человеческая душа, сознание сознания или самосознание.
       В человеке личное и безличное, дух и материя пересекаются. Он есть центр квадрата сечения на четыре угла. В нем есть божественное (сверхъестественное) и природное (естественное), духовное и материальное, личное и безличное, свободное и зависимое, единое и многое, единичное и общее, единственное и всеобщее, сингулярное и партикулярное.
       В указанном метафизическом квадрате сечения контрарно (противоположно) духовное и материальное. В самом духе есть материальное как первоматерия или всевозможность, неопределенность, инаковость, многообразие, многоликость, пантеосис. Также и в материи есть духовное как единство отдельно взятого, его реальность в связи, актуальность, определенность, особенность, индивидуальность, гилозосис. Материальная жизнь стремится к выделенности, к с(за)вершению, к концу. Одним из таких концов как результатов становления, материальной эволюции, пронизанной духовным развитием, является человек.
       Так вот в этом напряжении двух противоположных начал обнаруживается контрадикторность, противоречивость. Явлением этой противоречивости выступает посредник в образе человека. Он как нечто двуличное является точкой их стяжения. Человек не только противостоит духу и материи, но и им причастен. Он есть высшее в материи и низшее в духе. Даже более: он есть низшее низшего в духе. Низшее в духе есть разумное. Разум есть тело духа. Дух есть сущее. При том что есть иные сущие дух является сверхсущим. Дух (сущий) есть (бытие) духовное (сущность). То, что дух ипостасен, он есть боги или духовные существа. Они в нем есть материальное в виде разумного многообразие чистых воплощений, полных (целых) лиц. В собственном виде дух безвиден и является всеобщим принципом или вечным единством богов или монад.
       Но вернемся к человеку. Последний является первым в ничтожестве разумных, далеко еще не духовных или божественных существ. Ноуменальная материя духа в человеке подавлена материалом его животной жизни. Правда, животность человека является возвышенной животностью, имеющей социальную сущность. Вот эта возвышенность и есть собственно человечность как устремленность или интенциональность его сознания, душевность. Наибольших высот человек, будучи жалок, достиг еще только в жалости. Между тем и в ней он ничтожен, ибо жалостливо именно разумное существо. Не правы те, кто полагает, что душевное противостоит разумному. Нет, оно есть проявление разумности. В ком мало разума, в том мало и душевности.
       Другое дело, когда говорят о разумности, а подразумевают рассудочность. Рассудочность есть низшая способность разума, его объективация в материальном мире, рассчитанном для использования в корыстных целях человека. Она вполне естественна в мире человека. Но в мире сверхъестественном ей не место. Хотя она и там есть, но в превращенном, снятом виде самого разума.
       Человек, будучи низшей ступенью проявленности духа в мире, есть нечто или сущее лично безличное. Как мирское существо он личен в том, что может служить местом проявления всего чего угодно, и в этом смысле универсально обезличен. Таким он бывает в обществе себе подобных локальных существ-функций. В качестве примера можно взять обывателя. Таковым является каждый человек, за редким исключением, которое подтверждает правило. Бывает место и для исключений в качестве оных случайно. Здесь нелишне вспомнить определение сущности случайности как проявления необходимости привходящим образом. В таком качестве человек причастен миру. Но он бывает и выключен из него случайно на миг в аномальной зоне неопределенности, выступая уже не в качестве мировой партикулярии, но в качестве ничтожной сингулярии, подвластной действию меонального ничто. Если в этой неопределенности он способен не потеряться, то имеет шанс выйти из круга перерождения мертвой, смертной (животной) жизни и оказаться в утопическом месте ничто (укона).
        Став ничем и никем, разумеется, на миг, равный в нем вечности (это та мера вечности, которая доступна человеку), он способен заново начать себя, выступив пустым (безобъектным) местом (локусом) проявления живой жизни как стихии духа в качестве бога или творца. В этом человек становится безлично личным. В таком качестве он является агентом трансцендирования. В другом случае, приведенном выше, он остается имманентным миру объективированно лично безличным.
       Безлично личное и есть то Я в человеке, которое вечно. Лично безличное человеческое Я смертно. Смертное становится бессмертным не на время, а на миг раз-воплощения. Проблемой для человека является то, как сделать смертное бессмертным на бесконечное время. Эта проблема не имеет решения. Почему? Возьмем смертное как конечное, а бессмертное как бесконечное. При этом условии, что такое бесконечное время? Это бесконечное конечное, ибо время конечно. Выходит, само-противоречивое понятие. Следует изменить не просто условия задачи, но само ее существо. Разумеется, жизнь продолжается, но уже в других формах своего проявления. Причем она продолжается во времени, которое имеет начало и конец в определенной точке пространства.
      Конечность времени касается самого существа человека, который смертен, как и смертно все с ним связанное, например, психическое состояние. Так человеку свойственно обижаться, то есть, быть реактивным существом, лишь изредка способным на творческий порыв, разновидностью которого является великодушие, проявляющееся в прощении обидчика. Тут не лишне вспомнить Ф. Ницше, который делил людей на господ и рабов. Если мы будем модернистски «обелять» мысль “enfant terrible” европейской философии, то получим в качестве «господ» «властителей дум» и творчески одаренных людей, занятых созиданием и переоценкой жизненных ценностей, а в качестве «рабов» - реактивных и посредственных подражателей. Но у самого Ницше то и дело речь прямо идет не о культурных героях и простых людях, а о цивилизованных господах, подавляющих «темные» народные массы, одержимых злопамятностью и завистью к вышестоящим. Явное акцентирование Ницше внимания на животности человека и восхищение инстинктами жизни снижают образ мыслей оного, с позволения сказать, «мыслителя», ибо сама констатация социальной животности человека является тривиальным фактом, доступным и школьнику со средними умственными способностями. То, что Ницше предлагает, чтобы вразумить человека его само-преодолением и превращением в «белокурую бестию», оказывается настолько «грубым», что останавливает вдумчивого читателя в его познавательном интересе к писаниям «больного психолога». Если в человеческом звере находить идеал сверхчеловека, как это делает Ницше, то, что это за философия такая? Звериная философия варвара?

       Бытие и сознание человека. Человек живо отождествляет себя с тем, что он делает, представляет, переживает, думает и говорит. То, в каком он состоянии бывает, и что именно в нем претерпевает и как на это реагирует, относится, и где и когда это случается, накладывает на него неизгладимый отпечаток и устанавливает для него границы его существования. Возвыситься над своим человеческим уделом, тем местом в бытии (da-sein), из которого он вопрошает о нем, его сознавая и относясь к самому себе, эк-зистируя, бывает часто невозможно.
 
       Учитель, ученик, учение, ученый. Все эти четыре слова производны от слова «чтение». Учитель читает. Ученик его слушает. Учитель читает учение. Ученый его исследует. Выходит, в ходе исследования ученым появляется само учение, которому учит ученика учитель.
       Что это за учение? Это то, что в ходе исследования, опыта познания открывается ученому. Так что же открывается? То, что ученый воспринимает, описывает, определяет и объясняет в качестве того, что объективно есть. Учитель подвергает найденный и изложенный ученым в системе терминов корпус знания интерпретации или истолкованию для простого и понятного усвоения учеником.
       Меняется ли сам ученик от усвоения знания, сообщенного ему учителем? Да и нет. Нет, если ученик сам не становится учителем. Да, если становится. Так кто такой учитель? Это тот ученик, который стал учителем, то есть, не только запомнил, что ему сообщал и показывал учитель, но и разобрал знание и вновь собрал его на самом себе, нашел его в опыте своей собственной жизни, понял, как оно делается, работает. Став учителем или показав на себе пример того, как обращаться со знанием, бывший ученик способен на этом основании заниматься исследованием того, что ему неведомо.
       Знание становится посредником между тремя углами учения: учеником, учителем и ученым. Ученый находит знание, учитель его хранит и передает ученику, а ученик его понимает, находя ему место в самом себе. Так человек становится знающим. Но само знание ничто без мысли, в которой оно живет, приводимое в живое движение переживания желанием быть и если уже быть, то быть собой.
       Отношение между учеником и учителем есть отношение послушание и заучивание в процессе учения и обучения, а также воспитания как питания и испытания. Со стороны же учителя это отношение можно интерпретировать как отношение внушения и кормления.
       Отношение между учителем и ученым есть отношение заимствования, усвоения и изложения, - это со стороны учителя, а со стороны ученого, - внедрения и популяризации изобретенных идей и найденных знаний.
       Отношение же между ученым и учеником не является прямым, оно опосредствованно учителем. Чтобы стать ученым ученик не может не учиться у учителя. Когда он стал ученым, тогда он преодолел в себе ученика, однако сам в свою очередь может выступить в роли учителя, чтобы сообщаться с другими учениками.
 
       Оценка и переоценка. Что такое оценка и зачем она нужна? Это результат оценивания как установления цены, того, сколько стоит, то есть, какова производительность и затратность усилия установленного, его себестоимость.

       Смерть коротка, жизнь вечна. Когда живешь, тогда привыкаешь к тому, что жизнь продолжается. Однако она имеет свой конец и как живое целое, и тем более как совокупность частей, каждая из которых становится частью самой себя. Разделяясь, части одновременно теряют и находят самих себя друг в друге. Так жизнь продолжается, теряя свои части. Частично умирая, она изменяется. На место старого приходит новое. Старое узнает себя в новом. Смерть на каждом шагу преследует жизнь, на что жизнь «закрывает глаза». Как только смерть приходит, жизнь уходит на другое место и начинается другим временем. Поэтому смерть не успевает уничтожить жизнь. Былая жизнь восполняется новой жизнью, умиротворяя смерть. В результате мы не замечаем смерти в жизни. Мы ее встречаем только тогда, когда она отделяется от жизни, в себе замыкается, останавливая жизненный процесс разделения. Остановка фиксируется в сознании, схватывается как его рефлекс на чужую смерть. Своя смерть оказывается вне зоны досягаемости даже самосознания.
       Сама по себе жизнь носит денотативно объективный характер мировой наличной данности. Но к этому данному значению примешивается коннотативный смысл, навязываемый нами жизни или, точнее, проявляемый в ней в нашем лице. Эта натянутая (индуцированная) навязчивость проистекает из нашего отношения ко всему сущему, включая и самих себя и себе подобных.
       Вообще тема жизни и смерти лежит поперек проблемы духа для человека. Дух находится по ту сторону жизни и смерти. В чем тут проблема? Смерть есть граница между жизнью и жизнью. Да, жизнь есть жизнь. Но она есть и другая жизнь. Знаком или символом другости или чуждости одной жизни иной жизни и является смерть. Для духа же нет различия равно как между жизнями, так между жизнью и смертью. Но для человека она есть как наличная данность и потому имеет большое значение.
       Дух в себе, в идее или в чистом виде универсален и всеобщ. В мире он как мировой дух есть дух для иного. Он существует уже не в себе, а в особом живом виде в отдельно взятом сущем, и от него неотделим. Дух в мире доходит до сознания и осознает себя в уме разумного существа. В этом он становится духом для себя. Смерть есть момент разделения всеобщего с особенно сложенными отдельно взятыми сущими, их разложение. Но она касается не самого духа в чистом виде, а его пребывания в отдельно взятом, особо отличном от пребывания в других отдельно взятых сущих.
       Люди обычно думают, что если и есть иной мир, то он нам в этой жизни незнаком (неведом) или в лучшем случае представляется в смутном и неясном виде. Вот когда мы окажемся там после смерти, то с ним подробно познакомимся и будем правильно ориентироваться в нем так же, как теперь живя в этом мире. Понятное дело, что эта аналогия может иметь место. Но такая возможность не исключает другой, прямо противоположной возможности, - возможности неведения устройства и природы иного мира попавшим в него смертным.
       Что если умерший для этого мира человек будет не в состоянии адаптироваться к иному миру и не найдет в нем места. Окажется ли он в таком случае как в раю, каким он нам здесь представляется. Что ж, такое заявление своей позиции имеет смысл. Но есть одно «но». Является ли райское место таким, каким нам видится?
       Может быть, это видение есть лишь видение, а не ведание? Откуда мы знаем о том, что там есть? Мы что там уже были? Возможно, в прошлой жизни. Тогда почему мы здесь, а не там оказались? Неужели в каждой жизни (в новом времени) мы появляемся в новом месте? Причем в таком, в каком может быть намного хуже прежнего. Если это так, то не может не возникнуть предположение о том, что последующая жизнь является  результатом предыдущей.
       Но как можно жить по-божески, не будучи богом, а человеком? Человеку можно жить по-человечески. Ничего, кроме подражания богу, ему недоступно при условии существования божественной жизни. Причем не может не возникнуть затруднение в том, как понимать такое подражание неведомому богу. Разве может быть ведом бог традиции людей, не являющихся богами? К тому же бог не есть фактическая данность чувственного опыта вроде природной вещи.
       Всякое воплощение духа не приближает к его пониманию, а удаляет, ибо воплощение духа воспринимает его и судит о нем не с точки зрения духа, который находится в любой точке пространственно-временного континуума, но она не становится от этого духом, а «со своей колокольни», подменяя вездесущую его проявленность своим собственным развитием. Так отдельно взятое проявление духа особенным образом определяется, скрывая собой сам дух. О том же самом, но уже не языком рациональных понятий метафизики, но языком иррациональных символов говорит оккульт, создавая питательную среду для всевозможных «особых мнений» и «духовных учений» болтунов от мистики.
 
       Страх смерти человека. Человек с развитым сознанием особенно остро переживает свою будущую смерть. Он надеется на то, что будет жить вечно. Что значит «вечно»? То, что не умрет. Весь не умрет? Нет, что-то, конечно, умрет, но не умрет «кто», он сам. Он сам будет жить. Почему? Либо потому, что он само-сущий, либо потому, что есть таковой, который его одарит вечной или бессмертной жизнью, например, бог. Где гарантия, что это так или этак? Нет никакой гарантии. Есть только вера в это. А что остается делать, когда нет ни точного знания ни бессмертия вообще, ни собственного бессмертия в частности, ни опытного восприятия такового, ведь никто из живущих не был за порогом смерти, ведь смерть необратима в силу закона жизни. Если бы она была обратима, то мертвые были бы живы. Правда, говорят о том, что люди возвращаются из мертвых. Враки, просто они не до конца умерли, оказавшись в состоянии клинической, а не биологической смерти.
       Значит, есть вера в бессмертие «кто» человека, которое люди обычно называют душой или человеческим Я. Однако такова ли на самом деле душа? Душа – это не человеческое Я, а явление духа в мире в отдельно взятом человеческом виде. Вряд ли можно себя отождествлять с духом в теле, который можно на индусский манер назвать «атманом» (или «атмой»), то есть, сверхличным или надличным в личном. Причем дух в теле необходимо отличать от тела в духе. Дух в теле есть воплощение духа в материи общественной жизни в лице отдельно взятого конкретного человека. Другое дело тело в духе, которое есть разум как ноэматическая материя.
       Дух в индивидуальном теле человека в качестве души не умирает вместе с физическим (грубым) телом, хотя она не бессмертна. Она умирает, когда доходит до развития в бога как проявленный атман и уже проживает божественную жизнь, превосходящую по своему сроку астрономический масштаб времени. Сам дух в себе есть брахман. При этом брахман не есть существо. Он есть дхармический принцип.          
       Поэтому не надо бояться физической смерти. Умирает не весь человек, точнее умирает человек и не от него остается, а от него освобождается надличное начало как основа его лица. Если же не освобождается, то смешивается с тем, что от него осталось, и что примешалось к нему в ходе перерождения.
       Не следует бояться освобождения от себя как результата отождествления с нечто выработанным лично или навязанным другими в ходе земной жизни. В размышлениях о будущей смерти человек представляет себя в абсолютном кромешном одиночестве, которому не будет конца. Именно это и страшит человека, если, правда, он вообще отказывает и такому одинокому существованию в реальности. На самом же деле и в перерождениях человек не одинок и в освобождении от перерождения, ибо в нем присутствует само присутствие в качестве его опоры, которая его держит и является духом собственно.
   
       Старик. Старик – это младенец в сознании. Он ждет будущую жизнь, в которой появляется в виде наворожденного. Для стариков детство – это спасение. Поэтому то они и «впадают в детство».

       Религии. Со временем религия посвященных, сложная для непосвященных, упрощается и становится народной религией. Так на смену многобожию, заслоняющему от непосвященных множеством богов единый дух, который иначе их сожжет на костре веры, приходит единобожие. Однако в лице Христа иудаизм стал слишком близок человеку. Для того, чтобы восстановить онтологическую пропасть между духом и миром людей, понадобился ислам. Но с другой стороны он еще больше стал мирским. Осталось сделать только один шаг до безбожия.
 
       Идея, мысль и опыт. Когда мысль приходит в голову, то ее легко принять за идею. Чем же она от нее отличается? Прежде всего тем, что идея – это не сама мысль, а ее субстанциальная форма как среда порождения мысли, то, в чем мысль варится. Может сложиться такое впечатление, что мысль варится в котелке, то есть, в самой голове мыслящего. Но нас интересует не наличный факт того, чем человек думает, а думает он головой, но то, чем может стать мысль, если она определится, дойдет до предела своего развития. То, чем может стать мысль, есть понятие. Понятие есть то, что являет себя как мысль. Благодаря же чему она себя являет мыслью? Благодаря идее, как тому, чем мысль становится на пути к понятию. Идея держит мысль как ее сущностная форма, направляет к цели ее движения, - понятию. Но в чем идея себя находит как понятие? В опыте мыслящего. Если у человека есть опыт, то именно он делает идею живой, способной быть выраженной мыслью в слове смыслом и пережитой в его душе. Питает мысль опыт. Идея ведет мысль к понятию.
       Благодаря моему жизненному опыту, который я душевно переживаю, мысли, ведомые идеей, находят себя в понятиях, то есть, становятся вполне понятными. Поэтому за каждым поворотом в мышлении стоит некоторая жизненная перипетия, а понятия становятся конкретно-всеобщими, а не абстрактно-общими или фактически единичными, ибо каждый может в них найти нечто ясно и строго осмысленное, если имеет за своими плечами подобный опыт.
   
       Духовные люди. Как правило, люди, активно занятые духом, ведут бедную физическую и социальную жизнь. Наоборот, люди, активно занятые физической (экономически бытовой и коммерческой) и властной жизнью, которая в них начинает «цвести и пахнуть», ведут убогую духовную жизнь. Как люди говорят: "каждому свое».
       Кризис духа бывает у тех одаренных духом жизнью, которые заняты не своим делом. Однако они уже по рукам и ногам повязаны этой лживой и подлой мирской жизнью, сознание у них начинает путаться, и они сами себя перестают узнавать.
       Люди духа (пневматики) знают о духе не понаслышке. Они его узнают в самих себе. Спросишь их о духе и они о нем расскажут не потому, что это услышали от других, а потому, что в них говорит сам дух. Выходит, что они его знают с рождения себя духовными людьми. Несмотря на это они все равно являются людьми, то есть, в принципе, душевными, а не духовными, существами. Когда человек духа говорит о вечной жизни или смерти, то говорит не от себя или другого, не выдумывает, но говорит от духа, по духу и на духу. Но опять же это не его дух, ибо дух ничей. Говорит дух, а не человек, но говорит в человеке.
       Так что духовные люди («духи»), зная многое о духе и находясь в духе, не способны быть вполне духовными существами. Их духовность проявляется не прямо, но косвенно, метафорически и символически. Между тем как душевные люди («психи») и телесные люди («тела» или соматики) способны выражать свою сущность прямо, ибо тело и душа, в отличие от инородного духа, соприродны человеку.
       Духовность в человеке связана не с естественным существованием, которое материально, не с переживанием, которое душевно, но с искушением превзойти самого себя. Это искушение подвигает человека на творчество, которое для него оборачивается созиданием утопического для этого мира проекта, - искусственной реальности. Занимаясь таким делом, духовные люди как тип душевных существ различаются на подтипы. Помимо самых вульгарных подтипов: магического и  религиозного имеют место быть и подтипы ученых исследователей, художественных деятелей (художников, музыкантов, поэтов, писателей и пр.), мыслителей и мистиков.
       Если маги заинтересованно манипулируют образами духовной реальности при помощи технических уловок, а пророки вместе со святыми являются ее вестниками, так сказать «доверенными лицами», представителями, репрезентантами, служителями и поклонниками в вере, то ученые беспристрастно регистрируют ее при помощи рассудка как нечто постороннее материальной действительности, художники ее пристрастно репрезентируют, изображают при помощи интуиции и техники, мыслители понимают духовную реальность в идеях и понятиях разума, а мистики переживают эту реальность с помощью  специфической (созерцательной) интуиции, погружающей их в состояние измененной (трансформационной) психики.
       Объединяет все эти подтипы духовного типа человека то, что они символически, то есть, метафорически, сближая удаленное и разводя близкое, и метонимически, перенося свойства признака предмета на сам предмет, воспринимают и выражают духовную реальность.

       Мир. Наш мир конечен или бесконечен, пределен или беспределен? Сколько он имеет измерений? Имеет ли он начало или безначален? Может ли мир иметь начало и быть бесконечным? Мир человека конечен, пределен, имеет начало. Он насчитывает пять измерений. Человеческий мир вписан в четырехмерный физический пространственно-временной континуум (три измерения вещественного пространства и четвертое измерение эфира времени) и в придачу имеет пятое измерение сознания. Карта сознания в свою очередь имеет три душевных под-измерения: астрального бессознательного, ментального сознания и буддхического сверхсознания. Надчеловеческий мир представлен шестым измерением атмического самосознания, седьмым измерением универсального кармического разума, восьмым измерением относительных духовных единств (богов) и девятым измерением абсолютного духа. Девятое измерение имеет два под-измерения: нульразмерное (уконическое) и безразмерное (меональное).
       Физический мир имеет начало и конечен, но безграничен. В нем нет равенства места, направления и мгновения. Он качественно устойчив, конечно протяжен (имеет положительную неевклидову кривизну) и ньютоновски безграничен во времени.
       Надфизический мир не имеет начала, бесконечен и беспределен. В нем нет равенства места, направления и мгновения. Он качественно изменчив (является иным), бесконечно протяжен (имеет отрицательную неевклидову кривизну) и беспределен во времени.
       Таким образом, условно, физический мир есть нижний (низший) мир, человеческий мир - срединный мир, надчеловеческий и надфизический мир есть высший мир. Физический мир развернут. Надфизический мир свернут. Человеческий мир стянут так, что свернутое в нем развернуто, а развернутое свернуто. В этом стяжение проявляется его конкретность.
       Физический мир материи временен и смертен. Надфизический мир духа вечен и бессмертен. Его изменчивость есть постоянство самого движения духа, превосходящего возможности регистрации из-за бесконечной скорости без ускорения и поэтому явленного в покоящемся состоянии без смены состояний времени: прошлого и будущего. Именно за счет совпадения противоположностей движения и покоя мир духа представляет собой предустановленную гармонию. Бессмертен мир духа в целом, а не его части в отдельности (боги или духи). Но вместе друг с другом эти части вечны и равны в единстве целому. В этом смысле часть равна целому: бог – духу, а также в мире духа не действует принцип аддитивной («дурной») бесконечности. Бесконечность там не абстрактно счетная, а конкретно качественная. Здесь же, в физическом мире материи, в том числе социальной, в мире человека, мир духа явлен не реально, не естественно презентативно, но сверхъестественно, искусно (искусственно) выразительно, символически репрезентативно посредством идеального образа.

       Casus (Случай) Г. Сергей полагал, что для того, чтобы жить, необходимо создавать собственный эпицентр. Что такое эпицентр? Как я его понимаю, это то, посредством чего мыслящий (когитальный субъект) творит самого себя. Так как он был эгоцентриком, то есть, таким человеком, которого центрирует он сам как Я, то, что он называл эпицентром, было для него под-Я, необходимое ему в качестве логического орудия (органона). Вот это под-Я, точнее, эпи-Я, вокруг которого крутилось или во что оно сворачивалось, на что оно накручивалось, являлось для него субсистенцией (под-сущностью). Тогда как эссенцией (сущностью) было его Я. Используя ведический язык, можно сказать, что атма Г собиралась его логически упорядоченной читтой (ментальностью). Используя же экзистенциальный язык, можно заключить, что, по мнению Сергея, его сущностное Я (инзистенция) определялось экзистенцией (личным существованием). На метафизическом языке это означало, что сущий (Г) определяется как сущность своим бытием, данным ему непостижимым образом, который он пытался перевести на понятный ему язык логического образа (понятия).
       Сергей рассматривал это под-Я или эпи-Я как ментальный гиперболоид, который можно будет использовать не только в личных целях само-построения (самообразования) как предельной точки сборки или точки накопления и схождения последовательности персональной жизненной истории, но и в социальных целях установления свободного и справедливого общества путем индуцирования когитальных состояний сознания у представителей властной элиты, под которых подстроится весь народ. Выходит, что Сергей мнил себя просветителем, могущим стать сознанием общества, неведомо от самого общества.
       Но тогда не могут не возникнуть как минимум два вопроса: 1) Как собрать себя всего целиком в эпи-Я (если этого не сделать, не достичь личностной энтелехии, то не добьешься нужного эффекта превращения сущего в законченное Я)?; 2) Каким образом можно ментальный органон в личном виде превратить в материальную силу общественного преобразования (без телепатической суггестии этого не добиться, что возможно только при условии превращения ментального усилия одного в психическое настроение многих)? Тому, чтобы положительно ответить на эти два вопроса мешает тривиальная дисконтинуальность (прерывность) духовного созидания в нашем мире: в потоке времени духовная связь держится на мгновении. Как пролонгировать мгновение, развернуть его в отрезок времени, тем более, если не в мировых, то хотя бы в социальных масштабах, человеческому уму непостижимо. Даже в границах отдельно взятой психики индивидуума, например, самого Г, это просто невозможно без помощи свыше. Естественно возникает вопрос о том, зачем высшим силам служить низшим?
       А теперь попробуем ответить на поставленные вопросы так, чтобы возможный ответ имел если не положительный смысл, то хотя бы отрицательный. Ответ на первый вопрос относительно личностной энтелехии может быть изложен в следующем порядке. Сразу замечу: фактически смерть ставит точку в процессе становления личностной энтелехии. Однако по существу законченность личностного становления и выпадение его в нечто ставшее возможно еще до физической смерти. Но сам факт такой реализации уже означает духовную смерть. Причина кроется в том, что становление личности в лице конкретного человека имеет смысл только при условии открытого характера самого процесса. Между тем жизнь отдельно взятого человека конечна во времени. Мало того, что процесс личностного становления как метрического отрезка жизненного времени не может не быть прекращен, но в рамках самой жизни он имеет прерывистый характер, не давая возможности человеку физически реально, а не только психически виртуально, собрать всего себя в одну предельную точку накопления (аккумуляции) Я. Поэтому собственный смысл имеет не относительное Я, а только абсолютное Я, к тому же не психического, но лишь пневматического, субъекта. Цельный дух, символическим образом которого является феноменальное психическое Я или душа, может непрерывно быть вечно настоящим сущим Я в ноуменальном воплощении.
       Второй вопрос тем более повисает в воздухе, ибо символический субъект никак не способен материализоваться иначе, как только в виде культурного артефакта, который может служить для социальной массы иллюзорным примером для подражания. Он способен ввести в заблуждение эгоцентризма, но никак не направить на истинный путь личного становления сверхличностью.  Так низшее подменяет высшее, занимая место выше самого себя.
       Обыденная жизнь (мимолетная жизнь) и жизнь со смыслом (вечная жизнь). Люди придают, можно сказать, слишком большое значение простой, обыденной жизни. И это понятно, ибо они, как правило, эту жизнь ведут и только ее в основном ведают. Жизнь со смыслом редкое явление и проходит как миг. Основное полотно жизни шито суровыми нитками. Проза жизни поглощает человека. Для поэзии жизни ему достаются крохи времени, одни фрагменты. Неимоверно трудно их связать в единое поле текста бытия. Вечность как миг утекает между перстами руки (потока) времени.
       Обыденная жизнь все тянется и тянется и растягивается во все стороны. Захочешь вспомнить, что было в жизни и с сожалением и грустью замечаешь, что вся жизнь пролетела мимо и чудо жизни так и не случилось. Вновь и вновь встает перед тобой мучительный вопрос: «В чем смысл жизни»? Ждешь, что положительный ответ на него принесет бессмертие, вечную жизнь.
       Слаб, хрупок человек. Слабым его делает время. Вчера еще был, сегодня уже нет.
       Страшно обыденное представление смерти. Она представляется человеку так, как если бы его еще живого, теплого закопали в холодную, застывшую землю. И он там одиноко лежит среди мертвых вдали от живых. Жуть, да и только. Есть и такая смерть для живых, живущих телесной жизнью. Неужели больше ничего нет, кроме этой кошмарной жизни праха на кладбище?
       Разумеется, есть. Ее содержание уже известно в общих чертах посвященному. Для него события обыденной жизни имеют тайный, подспудный, символический смысл. Эти житейские события есть знамения иной жизни после смерти вслед за прошлой жизнью. Как разгадать этот смысл? Разгадка дается опытом живого страдания. Конечно, хочется заменить страдание радостью, но она имеет смысл только как истина страдания. Духовные смыслы проницают житейские события и тем самым  оправдывают обыденную жизнь. Именно в этом дополнительном измерении символизации обыденности проговаривается Откровение. Визионеры его живописно наблюдают и созерцают, разглядывая и разделяя листы моральных, душевных и мистических (духовных) наслоений на буквальное предметное значение об-ы-денности. При этом следует оговориться: само толкование духовных истин по знакам (буквам, словам) обиходного языка, предназначенного для ориентации в земной жизни и управления миром вещей является в достаточной степени субъективно произвольным и вещно объективным и поэтому искать между планом выражения и планом выражаемого полного соответствия не имеет никакого смысла.
       Большое значение в таком эзотерическом толковании имеет план выраженного, то есть, то, что может иметь опосредствованное отношение к касанию миров иных. Сам план выражаемого остается посюсторонним или в лучшем случаем трансцендентальным, но никак не трансцендентным. Трансцендентный мир духа не имеет прямого контакта ни с планом выражения, ни с планом выражаемого. Его инстанцией в этом мире является только план выраженного, связанного с самой персоной посвященного, с его сокровенной экзистенцией, но никак не инзистенцией (ego). Именно благодаря экзистенции посвященный выходит на трансценденцию духа. Что находится между миром духа и миром материи? Конечно, мир души. Это и есть их граница или трансценденталия. Медиатор или посредник между миром идей и миром вещей. Душа есть агент влияния и проникновения духа в мир объектов. Это проникновение в объективный мир вещей является субъективным; его производит реальный субъект. Само действо или мистерия проникновения (insight) и есть субъективная экзистенция субъекта. Экзистенция выступает в качестве указанного плана выраженного, посредством которого адепт посвящается в тайну духовного откровения. Вот тогда план выражения становится манифестацией посвященного, а план выражаемого - объективным представлением объективации духа в мире.
       Экзистенция посвящения является каналом проникновения духа в мир, находящего в качестве всеобщего в индивидуальном посвященном свое особенное (персональное) воплощение. Однако в вещной мировой среде экзистенциальное раскрытие духа свертывается в структуру связей посвященного с его окружением, действующего сообразно логике своего окружения и овеществляющегося в наличный объективированный продукт предлагаемых обстоятельств. Уже в этом качестве посвященный воспринимает все, что с ним происходит, дихотомически разделяя мир на внутренний (в себе) и внешний (вне себя). То, что его объемлет, то есть, дух собственно, посвященный полагает находящимся внутри себя, а то, что является следствием воплощения духа, он принимает в качестве внешнего объекта восприятия. При этом он не берет в расчет, что его видения есть результат произвольной интерпретации, творческой продукции, моментом формирования которой выступает привычная репродукция уже готовых форм.
   
       Дух, душа, тело. Сам дух как абсолют, то есть, дух в отношении к самому себе, а не к иному, чем сам дух, например, к душе или телу мира и всего, что там есть, бесцветен. Хотя есть идея цвета вообще и любого конкретного цвета в частности. Можно заметить, что идея есть сущность духа, тогда как его природой является бытие. Причем у духа есть природа несотворенная, творящая и сотворенная. Несотворенная природа духа – это он сам по себе или свобода как таковая. Творящая природа духа идеальна или разумна и является в виде богов и богинь. В этом качестве дух есть мир идей. Сотворенная природа бога, смешанная с иным, - это мир. В мире иным духу является душа и тело. Душа есть разумное воплощение духа, а тело объективация или опредмечивание, включая овеществление, воплощения.
       Развернутый цветовой спектр имеет тело, а не душа. Все цвета спектра свернуты в душе в один цвет – белый. Душа, не лишне напомнить, есть так называемое астральное тело. Уже с него сами цвета, которые, кстати, носят субъективный, а не объективный, характер, теряют свой предметный смысл. В магической практике цвета носят вторичный, условный характер, нужный только для огрубления более тонких различий в целях запоминания простых вещей. Поэтому сказки магов и целителей о том, что они видят в цвете более тонкие тела, чем эфирное тело, можно оставить на их совести. Это лишь плод их грубой и ничтожной интерпретации. Другое дело, что цвета имеют свой субъективный смысл, когда мы говорим о вещественном и эфирном (энергетическом) теле. Но опять же здесь смысл имеет не объективный, а субъективный характер, и связан с психической проекцией на вещественный и энергетический мир. Что касается самой души, то цвета в ней свернуты в сплошной белый цвет. Его отсутствие или умаление говорит о бездушии или двоедушии и пр. Ментальное тело как мир информации уже бесцветно. А тем более о цвете не имеет смысла говорить, имея дело с атмическим (персональным) и буддхическим (иммерсональным) телами. Все эти тела, начиная с астрального, не есть собственно тела. Телами они названы в угоду принципу единства, на котором держится традиция.
               
       Человеческое одиночество. Человек социален в наличной (реальной) обыденной (животной) жизни. В экзистенциальной же жизни на выходе за пределы обыденности в измерение духа он одинок. Наиболее острым это одиночество является ему (для него) в ситуации смерти. В смерти человек остается наедине с самим собой. Многие это принимают как факт, но не задаются вопросом «почему»? Так почему же? Потому что умирают именно они, а не другие, точнее, не другие за них. Смерть – это то испытание в жизни, которое ты должен пройти до конца в жизни. Это конец не только жизненного испытания, но и самой твоей жизни. Со смертью ты заканчиваешься. После смерти на твоем месте появляется другой вместо тебя. Что же происходит с тобой? С тобой больше ничто не происходит. Если с тобой ничто не происходит, то от тебя ничто не остается? Нет, остается и то, что остается, является уже другим. Является в этом мире? Да, в этом. А как же быть с иным миром? На этот вопрос неимоверно трудно положительно ответить. В ином мире и для тебя есть место, но только при условии, что ты еще в этой жизни дорос до духовной, а не душевной или тем более телесной, жизни. Иной мир – это мир воплощений духа - мир духов, богов и богинь. А как быть с тонким или душевным миром? Он является частью этого, в частности телесного,  или, в общем, живого и социального мира. В отдельном случае тонкий мир существует уже не в наличном виде, а в виртуальной форме или форме возможности, реализуемой символическим (метафорическим или метонимическим) образом в виде эфирных или энергетических явлений (так называемых «эгрегоров») и астральных феноменов, которые в традиции зовутся «демонами».
       Люди и им подобные психические существа с минимум разумности являются индивидуальными реализациями в живом материале на основе предметно-целесообразной совместной (коллективной или социальной) деятельности психических или астральных виртуальных феноменов. Сама человеческая деятельность есть результат преобразования коллективной биополевой энергии в рационально приемлемые формы примитивного уровня.
       На самом деле или в действительности все просто. Мотивы действий людей с психическим, а не разумным, складом характера, коих абсолютное большинство  имеют живую составляющую. Они социальные существа (гоминиды). Разум в примитивных формах обнаруживает себя в их действиях в виде здравого смысла для большинства и рассудка для  меньшинства. В человеческой жизни примитивный разум играет служебную роль, обеспечивая лучшую выживаемость наиболее общего числа его вынужденных носителей. Если разрушать институты социализации (или одомашнивания,  скотизации) землян, то они «семимильными шагами» возвращаются в свое естественное дикое (зверское) состояние, о чем недвусмысленно свидетельствует история. Для того, чтобы это обнаружить, достаточно открыть первый попавшийся учебник по истории для школьников, например, прочитать про гражданские войны, переселения народов и пр. То есть, сама человечность носит не абсолютный, а условный, инструментальный, селекционный характер.
       Другое дело духовные существа. Мотивы их поступления носят идеальный, разумный характер и связаны не с индивидуальным выживанием, а с универсальным творческим свершением. Поэтому между нами и ими лежит бесконечная бездна смертельно опасной жизни, над которой, балансируя, скользят по нити разума  отдельно взятые канатоходцы со всего космоса. У нас знающие люди их условно называют «странниками». Количество последних среди землян колеблется в границах разрешимой погрешности, то есть, практически сводится к нулю. 
       Мир полон духов. Только не мир физический, но мир метафизический. Поэтому в мире идей нельзя быть одиноким. Одиночество является уделом экзистенциально действующего существа.

       Экзистенция, трансценденция и коммуникация, философская вера и рефлексия, миф и «осевое время».  Родовой, эпический человек есть человек мифа, сказки. Для сказки характерно непосредственное единение человека с миром, его одушевление, вразумление и очеловечивание. И в то же время этот человек понимает себя универсальным, мировым, космическим существом. Это сказочный, эпический (былинный, легендарный) человек. Что от него осталось в современном человеке? Сама сказочность, мифичность. Только теперь эта мифичность, миф не природы, космоса, а общества, техники, промышленного космоса, технического естества. Причем в отличие от древнего, архаического человека современный человек не слит непосредственно с природой, а непосредственно от нее отчужден. Для него природой, естеством стало нечто искусственное, созданное вы-нужд-енным трудом наемного и частичного работника. Это искусственное, техническое, промышленное есть проявление самой сути человека – его социальной сущности, от него отчужденной общественной силы. Причиной такого отчуждения является само историческое развитие человека, доросшее до своей обратной цели  - средства, с которым она себя перепутала, а именно: до сведения (редукции) всего сложного и многообразного (всеобъемлющего, тотального) к самому простому физическому обладанию, что свидетельствует о развитой (максимальной) форме человеческой животности. Символом максимума человеческой животности является капитал. Он есть фетиш, миф современного человека.
       Что нужно для того, чтобы вернуть человеку его самого? Нет, не уничтожение капитала в виде частной собственности, но его развитого усвоения, диалектического снятия. Снять капитал можно только при превращении самого вынужденного труда во всеобщий труд всех людей. Это не необходимый труд, а труд свободный, не рутинный, а творческий, осуществляемый не в необходимое время, а в свободное. Как это сделать и в какие сроки? Это можно сделать, правда, абстрактно, ибо для этого есть только абстрактная возможность. Когда эта абстрактная возможность воплотится в действительность? Для этого требуется исторически продолжительное время. Что для этого необходимо? Как ни странно в самом вопросе скрывается противоречивость сочетания необходимости как условия и средства для утверждения свободы. Для этого необходима идея, точнее, идеи, вернее, духовное, дух. Материальное, материя здесь может послужить только средством достижения цели. Причем идеи должны быть у всех или у подавляющего числа людей. В этом как раз и скажется сила духа, которая выражается в человеке в виде осознанной общественной силы – общественного сознания. Путь к ней лежит через личное самосознание.
       Обладает ли общественным сознанием современный человек? Конечно, нет. Им обладает общественное бессознательное. Это и есть практический миф современности. В этом современный человек подобен архаическому человеку. Архаический человек не владеет сознанием, ибо им владеет социальное бессознательное в качестве природы в человеке. В современном человеке эта природа или естество есть техника. Сейчас в мире существует немыслимое количество техник, посредством которых человек отказывает себе в личном самосознании и общественном сознании.
       Для примера можно взять, как ни странно, техники самосознания. Именно они и отказывают человеку в искомом самосознании. Почему? Для того, чтобы правильно ответить на этот вопрос обратимся к истории их возникновения. Они появились еще в архаической древности в так называемое Карлом Ясперсом «осевое время». Тогда как раз появился индивидуальный человек, выделившийся из родового коллектива. Разумеется, это был исключительный человек, человек-легенда. Почему легенда? Потому что для обычных людей он был необычен. Необычность его состояла в том, что его никто из них не понимал. Обычные люди жили обычаем, то есть, бессознательной родовой (коллективной) жизнью. Он же, человек-легенда, мудрец, близкий высшим (духовным) существам, жил своей жизнью. При этом он понимал, что так должны жить все. Поэтому он считал себя вправе указывать им в качестве пророка путь к спасению лично каждого из них.
       Как раз такой человек, как мудрец, находит в себе проявление духовной силы в виде экзистенции, посредством которой со-общается и причащается трансцендентного начала, духа как такового. Конечно, прямо с трансценденцией коммуницировать нельзя, ибо она не является существом, а есть духовный принцип (начало без начала и конца). Сообщение воспринимается как дыхание (прана) самого космоса или мира вокруг с миром внутри человека, его душой (атмой). Самое это общение-дыхание и есть дух, проявляемый в виде вибрации. Текстами или посланиями вибрации и являются духовные существа как посредники между человеком и духом в качестве гармонии или энергии согласия всего со всем. Говоря современным техническим языком, человек подключается к источнику гармонизации всего сущего в целом. Подключиться к нему, встать на свое место он может только свободно и сам лично. Только тогда дух объемлет его и проникнет в него как его душа. Открытость духу человека и есть экзистецния. Открывая в себе такое качество, человек открывает в себе и для себя бога как духовное существо. Бог нужен человеку для того, чтобы сделать близким, имманентным себе трансцендентное начало. Оно служит опорой возможности сообщения всего со всем через универсальных посредников (богов). Их локализация упрощает дух и являет уже демонов.
       Это было так во времена оны. А теперь как? Почти никак, ибо человек сделал мир чужим самому себе и сам стал чужим себе и себе подобным. Посредниками между ним и другими, и самим миром стала искусственная среда посредников-артефактов культуры и техники. Как и прежде он поклоняется ей. Только теперь это не природный фетиш, но фетиш товарно-промышленного производства (конструирования).
       С одной стороны, любой современный человек (или почти любой) индивидуален. Однако его индивидуальность не прояснена личным самосознанием как сознанием экзистенциальной вовлеченности (ангажированности) в духовную жизнь. Причем сама эта ангажированность есть только средство для приобщения к всеобщей гуманистической гармонизации (общественного осознания бытия человечества). Только тогда, когда последняя станет свершившимся фактом, человечество как разумный родовой (общественный) человек в каждом из людей выйдет на действительную, а не мифическую (магическую), связь с миром духовных существ. До этого времени мы обречены только на экзистенциальное одиночество среди скотообразных (домашних) и звероподобных (диких) гоминид.
       Как же просветить человечество? Никак. Это практически бесполезно, ибо в каждом индивидуальном случае такое просвещение индивидуально. За все хорошее, прогрессивное (самосознание), приходится платить. Самосознание тогда станет сознанием общественного бытия, когда станет универсальным, в данном случае применительно к роду людей. Все попытки выйти на этот универсальный уровень заканчиваются плачевным результатом. Обычный человек остается бессознательным бытием. Есть сознательные существа. Дух же есть то, что находится по ту сторону сознания и бессознательного и что условно можно назвать сверхсознательным, ибо сознание имеет смысл только в соотнесении с равным ему бессознательным. Действие духа, его проявление сознательно активно и бессознательно пассивно, то есть, имеет место как допущение не-духовного, иного, чем дух.
       Человеку остается верить только в силу духа, ибо его рефлексия является ненадежной вследствие слабости ума. Дело в том, что ум есть не просто способность, усилие, но и бытие. Как раз последнего у человека, как материального, а не идеального, существа и нет. Поэтому он восполняет недостаток ума достатком веры как внушения бессознательного потока желаний, ожиданий, страхов и надежд.

       Идеальное и материальное в человеке и вне человека. В прежнем размышлении обычный человек был аттестован в качестве человека мифа. Это бытовой человек. Как такой человек представляет идеальное? Представляет ли он сам это идеальное? Нет, он не имеет понятие идеального, но у него может быть представление о нем. Как правило, по мнению, простого человека, а таковым является как обыватель гражданского общества, так и властное лицо государства, идеальное есть то, чего нет в жизни или в той жизни, которую он ведет. И действительно, в его обычной или социально животной жизни нет никакого идеального, как нет его и в природе. Но даже у такого примитивного существа бывают необычные состояния. Правда, они чаще всего очень редки, да, к тому же носят не столько идеальный, сколько идиллический характер. Идиллическое в отличие от идеального есть не чистое само-сущее качество, состояние, отношение и само сущее, но субъективная представленность в сознании человека иного ему объективно сущего материального содержания. Зачастую такое идиллическое бывает иллюзорным.
       Дух в себе есть чистая актуальность самой актуальности, которая как предел актуальности или реальности в качестве наиреальнейшего или реальность полного (совершенного) качества без примеси возможности или невозможности, есть трансценденция в чистом виде. В отношении к (в связи) самой себе трансценденция является креацией (творением) самого духа в качестве духов (богов), выступая их порождающим из себя началом или творцом. В этом самотворении дух противостоит себе в качестве  всеобщего и единого инвариантного творца духовного многообразия собственных особенных вариаций (богов и богинь как пар противоположностей). В этом качестве дух как первопринцип становится ставшим из себя, из собственного материала (субстрата) как духовной материи (возможности самой возможности и невозможности), духовным миром (царством). Мир духа идеален, ибо состоит из самого себя как абсолютной реальности, развернутой внутри самой себя в виде гармонии сопряженных духовных центров сил. То, что они относительны, имеют друг к другу отношение и есть гармония в пределе или дух как всеобщая связь. Дух есть «чтойность», а духи (боги) есть «ктойности». Духи как свое иное духа чреваты возможностью чужого как невозможностью в духе. Но не в духе это чужое или иное как не не-иное становится возможным. Эта возможность связана с отношением не к себе (духу как «что»), а к другому («ни-что») или чужому как противоположному (ничто). Из  этого отношения  к ничто как иному самому себе дух в духах открывает в себе уже не себя, не что, а ничто. Это ничто как сопутствующее его отношению к себе как ко многому (духовному и божественному) делает реальным виртуальный пространственно-временной континуум, в котором появляется (рождается) мир со всем своим содержимым. Как уже иное, внешнее духу, мир нуждается в упорядочивании разумом. Разум в качестве тела духа становится посредником между его воплощениями в виде богов как творцов миров и их объективациями в качестве существ, событий, процессов, вещей и самих условий и форм существования (пространства, времени, движения, покоя и иного).

       Неуловимое в движении мысли. Как передать словами то, что блеснет в сознании молнией смысла и тут же скроется от рефлексии в тень бессознательного? Конечно, саму абстрактную ускользаемость мысли от слова передать оным невозможно. Но не это беспокоит, а то, что объективно содержит эта ускользаемость конкретной мысли от слова. В моем случае эта еще не определившаяся в понятии мысль о том, что есть человеческое существование. Каков его смысл, когда осталось только переживание существования, а его смысл куда-то утек? Что важнее в человеческом существовании сама его возможность или актуализация, свершенность и даже завершенность (энтелехия)? И какой характер носит эта завершенность? Она мгновенна, если является здесь и теперь? Да, но тогда можно не проживать всю жизнь, а через это мгновение сразу же уйти в нирвану. Здесь по необходимости возникает проблема исономии: почему именно это экзистенциальное мгновение выхода на коммуникацию с трансценденцией предпочтительно любому другому? Оно существует поперек жизненной истории индивидуума. И в этом смысле таковая является лишь условием возможности (бытие-возможность) экзистенциального прорыва (трансцендирования) в иное. Такое попадание в просвет бытия, обнаружение чистого сущестования в самом себе или, точнее, себя в нем переводит (преобразует) персональное ментальное «я» в имперсональное атмическое Я, покоящееся в дхарме необусловленного (беспредельного).

       Ошибка. Иллюзия. Когда человек ошибается? Обыкновенно причину ошибки объясняют невнимательностью человека, которую он показывает в наблюдении или при подсчете. То есть, человек ошибается в чувствах и в рассудке. Возникает следующий вопрос: «Почему же он никак не может научиться внимательности, если снова и снова ошибается»? А, может быть, он специально ошибается, ибо запрограммирован на ошибку? Тогда снова встает вопрос: «Кто его программирует»? Он сам? Вероятно, если не принять еще более абсурдную гипотезу о том, что его кто-то сглазил. Причем если он сам виноват в том, что ошибается, то почему же тогда он испытывает от этого большой стресс и впадает в депрессию? Неужели он скрытый мазохист? Возможно, именно в этом сказывается его психическое расстройство. Это удивительно в свете того, что есть такие люди (и их немало), которые никогда не совершают таких глупых ошибок. В народе их называют умными людьми. А вот тех, кто часто ошибаются, называют глупыми людьми или просто дураками. Заметим, когда это доходит до «ошибистов», то с ними можно делать что угодно, ибо они теряют самих себя, утрачивают последние остатки рассудка, отдавая себя на заклание расстроенным чувствам, ибо их борьба с ошибками оборачивается еще большими ошибками, превращая их «глупость» в скандал, который уже не столько смешит людей, выставляя виновников ошибок в глупом свете, сколько всех раздражает и порой вызывает против них оправданную агрессию.
       Но тут у нас возникает сомнение в их виновности. Не виновато ли в частых ошибках бессознательное, которое таким образом их подставляет в качестве сознающих свою вину? У таких «глупцов» (идиотов) не работает память на ошибку. Неведомо, что ее блокирует. Это неведомое есть комплекс ошибки, сформированный в результате разрыва смысловой связи, причину которого можно найти в перенапряжении ума, когда он автоматически берет паузу. О чем это говорит? О том, что рассудок, отвечающий за сброс напряжения в качестве ограничения алогичности (беспорядка или энтропии) на низшем уровне разумения, отключается. В этом своем бездействии он парадоксально становится самостоятельным в том смысле, что начинает свою собственную игру, нарушая связь частей в рамках целого. Эта пресловутая самостоятельность бессознательна, ибо имеет механический (физический или материальный) характер. Своеволие рассудка, противоречащего самому себе, становится паталогическим. Рассудок механически повторяет сброс напряжение ума, его расслабление, потакая расстроенным чувствам и вгоняя своего «обладателя» в состояние маниакально-депрессивного психоза. Душевная патология опредмечивается  в мозговом субстрате, овеществляется в виде травматического следа ошибки: «что запишешь пером рассудка, не вырубишь топором рефлексии». Сколько не рефлексируй по поводу ошибки, она повторится с неотложной периодичностью. Так человек становится дураком.
       Есть ли возможность у дурака поумнеть? Есть, но она исчезающе малая величина, стремящаяся стать мнимой. Каким образом он может это сделать? Прежде чем ответить на этот вопрос, следует заранее предупредить пытливого читателя: и тогда, когда дурак поумнеет, он не перестанет быть дураком. Единственно только он перейдет в иное качественное состояние дурашливости или придурковатости,  - в состояние «умного дурака». Компенсировать расстройство рассудка можно только переводом дурака на более высокий уровень развития ума – уровень разума. Одним из путей такого перевода, понимаемого в качестве скачка напряжения в уме, является осознание ошибки, то есть, поиск и решение задачи: «почему она случилась». Положительно ответив на этот вопрос, дурак покажет свой ум, который, правда, не обезопасит его от совершения подобного впредь.
       Единственно, что разум может сделать, - так это отвлечь дурака от самой ошибки на какое-то время, загрузив его сознание более сложной проблемой. Но тут дурака может подстерегать еще более опасная вещь, чем ошибка. Это иллюзия. Вместе с трансформацией дурака в умного в дурости трансформируется и демон ошибки, становясь, точнее, превращаясь в демона иллюзии. Дурак начинает мнить себя умным, заблуждаясь насчет того, что осознание своей глупости уже есть факт наличия у него ума. Да, действительно разум присутствует в ошибке в форме логики ошибки, также как и в логике глупости, которым равным образом причастен дурак. Но он причастен разуму не прямо, но опосредствованно, только посредством ошибки и глупости.
       В случае с дураком мы имеем казус превращенной формы разума. Но в этот раз заблуждается на свой счет не разум. Это не иллюзия разума, а иллюзия дурака, превратно представляющего в своем лице разум. Ошибку можно исправить, хотя бы на время. Но вот иллюзия неисправима в том смысле, что она есть иллюзия дурака, а не разума. Как это понимать? Иллюзия есть часть самой дурости дурака в ее развитой форме. Однако, в отличие от ошибки как результата физической аномалии дурака, иллюзия не материальна, а потому не может быть локализована и купирована. Не в пример иллюзии сам разум есть не часть, но целое всех существ, занятых познанием. Иллюзия возникает тогда, когда часть выдает себя за целое (pars pro toto). Иллюзия дурака состоит в том, что дурак становится умным в том смысле, что принимает всех за дураков. Его ум заключается во всеобщем характере, но это ум дурака, ибо всеобщее приписывается дурости, в которую записываются все поголовно. Дураку хватает ума только на то, чтобы признать самого себя дураком. Но одного признания мало для того, чтобы стать умным, ведь следом он изменяет уму, отказывая в нем всем другим, кроме самого себя. Почему, от чего это происходит? Потому и от того, что ум есть, но его не хватает на то, чтобы представлять всеобщее в своем лице особым образом. Ума хватает только на то, чтобы говорить общими местами, да и то со знаком «минус», то есть, мыслить иррационально. Причем не оригинально, а тривиально. В этом смысле дурак не оригинал, а подражатель. Он подражает не в хорошем, а в плохом, и не конкретно, а абстрактно, не ведая того, в чем именно, путаясь в очевидном для умного. Дурак не может дать себе отчет в очевидном для ума.
       Остается признаться в том, что дураком я считаю самого себя. Причем дураком не великим, а ничтожным, ибо другим не отказываю в уме. В моем случае дурак ограничен. Даже в дурости, не говоря уже об уме, я знаю свое место и это место не первое и не последнее, а нечто среднее, посредственное. Все, что я делаю хорошего, не от меня, а от того, что или кто лучше меня и не только во мне, но и в другом.   А вот все плохое – точно от меня. При этом плохое тоже плохо, а не хорошо. В этом мое единственное утешение. Но почему то это меня не радует, а повергает в уныние как смертный грех. Вот это и есть умный дурак. Он дурак, но умный. Его ум в том, что дурость имеет предел. Значит, умный дурак – это дурак в меру, умеренный (посредственный) дурак.  Другими словами, это не тупой, но и не прямой, дурак. Напротив, это острый дурак, который самого себя может резать, если не зарезать. В этом качестве умный дурак, – это дурак по иронии. Он ироничен, но не критичен. Для критики ему не хватает ума, ибо критика сознательна, активна, а ирония только осознана, пассивна.
 
       Возвращаясь к жизни в смерти. Я уже выше писал о том, что мертвые живут, а живые умирают. Как умирают живые, мы знаем: они с каждым мгновением своей жизни приближаются к смерти. Но как живут мертвые? Это надо понять. Почему? Да, потому что никто не хочет умирать, и в том, что мертвые живут, страшащий смерти может получить утешение. Правда, как они живут? А то, если они горят в аду, то лучше пускай вообще не живут. Нет, я пишу о другом, не об адской жизни. Но и не о том, что живой телом духовно, точнее, душевно умер. Такое бывает. В этом смысле он живой труп. Я пишу о другом, - о том, что происходит с человеком после телесной (физической) смерти.
       Неужели так бывает: есть что-то после смерти? Разве после смерти что-то есть? Конечно, есть. Жизнь после смерти я понимаю буквально как жизнь в смерти. На самом деле после смерти нет ничего, кроме смерти. Но смерть живая и мы живем в смерти. Но как живем? На самом деле или понарошку? Можно сказать: живем понарошку. Это как? Есть иллюзия жизни и она реальна. Правда, ее реальность не так реальна, как реальность физической жизни. Мы знаем, что есть иллюзия в реальности. Например, иллюзорно неадекватное представление о себе, когда мы лучше или хуже думаем о себе, чем это есть в реальности. Это иллюзия в реальности жизни. Однако есть и реальность в иллюзии. Иллюзия становится реальной в смерти. Именно ей живут в смерти мертвые. Так как они не ведают, что это иллюзия жизни, то они думают, что не умерли, а продолжают жить. И все же такая жизнь есть жизнь, хоть и в иллюзии. Это иллюзия жизни реальна в сознании мертвого или живого, мнящего себя живым или мертвым в иллюзии жизни мертвого?
         
       Будда, Сократ и Иисус. Будда, Сократ и Иисус относятся к разряду легендарных личностей второго уровня – уровня рефлексии (философии или мысли, идеи). Первый уровень – это дорефлексивный (дофилософский) уровень сказа (мифа, эпоса, ритуала). Он представлен символическими фигурами Кришны (Рамы), Одиссея и Моисея. Хотя уже у Одиссея наличествует хитрость ума (хитроумный или многоумный, то есть изобретательный, изворотливый ум, склонный к нестандартным решениям стандартных проблем, например, завоевания города). Однако это хитрость природного ума, а не искушенного самосознанием, окультуренного.
       Анализ рефлексивных личностей начнем с Будды. Будда был  пессимистом. Он уклончиво наставлял своих учеников в воздержании от мировоззренческих (метафизических) суждений. Чаще Будда молчал, если собеседники спрашивали его о природе вещей. Молчание Будды скрывало истину, ибо то, что он говорил, можно было понимать как так, так и этак, в разном, а порой и противоположном, смысле. Поэтому рефлексия Будды носила отрицательный характер и использовалась Буддой для того, чтобы в итоге отказаться от мышления, ибо мышление предполагает мыслящего как собранного в мысли в качестве самостоятельного субъекта.
       Сократ в отличие от Будды уже положительно относился к самостоятельному субъекту, признавая за ним не иллюзорно текучее, но реально субстанциальное существование. И все же он полностью не отождествляет этот субъект с эмпирическим (психологическим) Я человека, а выделяет его как логическое Я (демон) в качестве надличного идеального существа. Последнее в качестве особенного свидетельствует о характерной (этической) причастности отдельно взятого (эмпирического или частного) человека всеобщему, выступая его разумной мерой.
       Вот этого «внутреннего человека» Иисус принимает уже не как логическое Я, но как «царство Божие», приложением к которому является страдающая и сострадающая душа человека.
       Если у Будды мир отрицателен (негативен), человек иллюзорен, а бога вообще нет: он просто есть ничто, то у Сократа мир самодостаточен, человек реален, а бог живет в нем в качестве духа (демона). У Иисуса же мир тварен, человек божественен, а бог возвышен.
       Какая из этих именных философем более всего расположена к человеку, и в какой из них он имеет самостоятельное значение? Вероятнее всего, это философема Сократа, ибо философема Будды грешит мифологическим магизмом, а философема Иисуса перегружена религиозным символизмом. У Будды значим мир без мира или не от мира сего. У Иисуса имеет смысл мир не от мира сего, но он встроен в этот мир через человека. В нем человек находит себя в боге, а бога в себе таким образом, что бог является презентом человека, а человек – явлением бога. У Сократа другая картина: демон как репрезент или представитель бога в человеке живет в мире людей. То есть, у Сократа человек в мире с богом, а у Иисуса мир бога в человеке.

       Индийская идея богореализации человека. Какой смысл имеет индийская идея богореализации человека независимо от того, как интерпретируется самими индийскими реализаторами? Этот смысл несовместимости человека и бога: либо ты человек, либо бог. У христиан же человек в пределе, то есть, совершенный человек является одновременно совершенным богом. В этом смысле индусы, несмотря на свой метафизический монизм, дуалисты, а христиане – монисты. Правда, индийский дуализм своеобразен: на стороне бога все положительное, а на стороне человека одно отрицание, причем отрицание самого себя, ведь богореализация означает отказ от самого себя как Я. Внутри человека не Я, а сверх-Я как надличное начало. Для Востока нет человека как самостоятельной метафизической величины. На Западе она есть, но там заслоняет то, что ее превосходит.
       Между тем надличное является условием возможности человеческой самостоятельности. Как этого не понимают на Востоке? А на Западе не чуют того, что есть еще то, что превосходит человека и весь его мир. Понятно, конечно, что то, что является условием, не означает указание приемлемости обусловленного (человека) для самого условия. То, что мы обязаны своим умом и свободой духовной инстанции, еще не является входным билетом в мир духа. То, что вытекает как некоторое последствие, не является тем, из чего оно проистекает. Его существование, может быть, является результатом сброса излишка содержания источника.

       Философия и наука. В истории наука усложняется. Когда она только появилась в качестве science в XVI-XVII вв., наука была проста. В силу простоты или принципа редукции она в качестве физики «боялась» метафизики, которая отличалась обратным принципом наведения на сложность. Но уже в XX в.  наука стала все больше походить на философию своей усложненностью, касаясь предельных оснований своего развития: самого порядка и граничащего с ним вселенского хаоса. Тогда как философия, наоборот, стала упрощаться, демонстрируя себя в качестве ничейной земли между наукой и религией, находящейся в ожидании своего завоевателя.
 
       Начало и конец. То, что имеет конец, имеет и начало. Но начало не в нем самом, а в ином, в котором оно появилось. Возможно то, в чем оно появилось, само является безначальным, то есть, имеет начало в самом себе, как например, дух. Дух как начало всего есть абсолют. Духом он является в том смысле, что может иметь воплощение как в себе в виде духовного, идеального существа, так и в ином в виде материального существа.

       Теодицея спасения. Насколько человек заслуживает спасения? Ответ на этот сакраментальный, сотериологический вопрос зависит от того, кто его задает. Если сам человек, то, естественно, он полагает, что заслуживает спасения, ибо он его задает при условии, что в вопросе уже, как правило, содержится ответ, причем он ориентирован относительно самого вопрошающего.
       Если же этот вопрос задает уже не человек, то положительный ответ на него не столь очевиден. Логично усомниться в том, что существует необходимость в его спасении. Могут спросить: «Почему»? Потому что понятие «спасение» имеет смысл освобождения от того, что имманентно человеку, а именно его конечный удел. Но если это так, то спасения заслуживает не сам человек, а то, что в нем есть не он сам, но то, что важнее его. И тогда спасение уже понимается как воссоединение того, что есть внутри человека с тем, что есть вне его. Что это такое? То, что обычно люди называют душой, и что ни человеком, ни тем более его частью не является. Тогда чем она является? Разумеется, частью духовного существа, например, бога. Эта часть становится бессмертной через причастность своему целому. Христиан это не устраивает и поэтому они своего основателя, похожего на них, или, точнее, они похожи на него и потому его именем называются, «делают» богом. Из этого следует, что и сами они становятся бессмертными уже в «своей» душе.

       Беспредельное, предел, Великий Предел. Что такое Беспредельное? Это то, что не имеет предел, которым может быть определено. В этом смысле – в смысле отношения к пределу – Беспредельное является неопределенным или не является определенным. Поэтому оно не проявлено. Так что проявлено? То, что имеет предел и является определенным, ограниченным иным, чем оно есть.
       Но Беспредельное не ограничено и самим собой, не является само-определенным. Поэтому Беспредельное не является субстанцией. Оно не есть Абсолют в том смысле, что не является Не-иным. Следовательно, если Беспредельное не Не-иное, Оно – Иное? Нет, Оно и не Иное. Но хотя бы Оно является своим Иным? Нет, не является. Своим Иным располагает и потому является Абсолют в отношении к Иному. В случае с Абсолютом как Не-иным Иное есть Ничто, а Абсолют Что. Беспредельное превосходит и Абсолют (Не-Иное), и Иное, и Ничто, и Не-бытие, и, наконец, Бытие ибо они есть то, что уже определено, определено, имеет предел, границу в ином, включая ничто, или в себе. Мало того: Беспредельное не есть и само Беспредельное, ибо не имеет предела в качестве самого себя – Беспредельного. Причем Беспредельное не является и связью Не-Иного с Иным, Бытия с Не-Бытием, Что с Ничто, Всего (Все) с Ничем (Ничто). По существу, Беспредельное бессвязно и бессмысленно, немыслимо и непознаваемо, непостижимо, ибо Оно не есть ни что, ни ничто, ни даже что в ничто, ни ничто в что. Оно вообще ни есть, ни не есть, то есть, не является. Но если Его нет ни в качестве что или ничто, ни в качестве что и ничто, ни в качестве не что или не ничто, ни в качестве не что и не ничто, то Оно и не является не являющимся, не является не проявленным. О чем это говорит? Только о том, что Беспредельное само-противоречивое понятие. Значит Беспредельное как понятие немыслимо, бессмысленно. Естественно возникает вопрос есть ли Беспредельное, если Оно не есть есть, как не есть и не-есть. Получается, Что Беспредельного нет не только в мысли, но и в действительности. И это не все, ибо и в этом качестве Его и не есть, и не не есть. Понятно? Нет, в том то и дело, что не понятно.
       Хорошо (ладно), но тогда может быть с Великим Пределом ясно и понятно? Подумаем, поразмышляем. Великий Предел есть Абсолют определенный собой, то есть, его пределом является он сам (воздержимся от наименования его с большой буквы, кроме принятого названия «Великий Предел»). Иным Абсолюта как Не-Иного является его («свое») Иное. В этом смысле Великий Предел есть одновременно Иное (Беспредельное) в Не-Ином (Предельном) и Не-Иное (Предельное) в Ином (Беспредельном). Это можно понять так: Великий Предел беспределен в своей предельности и пределен в своей беспредельности. Великий предел имеет смысл и он реально существует.
       Если Беспредельное не имеет ни начала, ни конца ни в себе, ни в  ином, ни в ничем и ни для себя, ибо его ни нет, ни есть, ни не нет, ни не есть и т.п., то Великий Предел имеет начало и конец в себе, в ином и для самого себя.
       Что касается предела, то это посредник между Беспредельным и Великим Пределом и в этом смысле он инструментален, служебен, то есть, относителен.
       И последнее. Беспредельное можно еще назвать односложно только трансцендентным. Великий же Предел помимо трансцендентности имеет одновременно момент имманентности, чего не имеет Беспредельное, поэтому Оно немыслимо и непостижимо. Предел же трансцендентален и есть своего рода граница между Беспредельным и Великим Пределом, но эта граница условна в мысли, ибо Беспредельное беспредельно, безгранично. Противоположное понятие Беспредельному есть Предельное как сущность Предела, но Беспредельное не есть понятие Беспредельного и по самому своему смыслу с ним не связано, кроме названия. Его субститутом в мире понятия является Великий Предел. Поэтому Великий Предел противоположен Пределу, если под последним понимать имманентное без трансцендентного, конец в конце. У Великого Предела конец уже в самом начале, а начало еще в самом конце. Но и в этом смысле он по пределу полностью ему не противоположен (противоположен лишь в отношении), ибо имманентен самому себе.
   
       Ритуал. На сущность ритуала меня натолкнула, как ни странно, экранизация новеллы подросткового американского писателя Стивена Кинга «Побег из Шоушенка», а именно просьба бывшего чернокожего заключенного, работавшего в магазине, у своего «белого» хозяина отлучиться на минутку по нужде. Я не сразу понял, что она может означать. Ее значение стало для меня ясным, как только подвернулся контекст понимания. Оказывается, тюремный порядок строится так, чтобы заключенные бессознательно действовали в соответствии с простыми и жесткими правилами общежития. Когда «зэки» после освобождения возвращаются в обычную гражданскую жизнь их пугает свобода отношений, от которой отвыкли, и их тянет обратно в тюрьму («крытку»), где все элементарно просто и безопасно для таких, как они.
       Так вот ритуал есть такое повторяющееся действие, которое становится для людей, участвующих в нем, таким же привычным и естественным, как например, дыхание или пищеварение. Однако ритуал по своей сути не естественен, не природен (животен), ибо он искусственен или, в лучшем случае, искусен. Его прямое назначение – бессознательно воспроизводить в массовом или коллективном субъекте человеческое состояние. Благодаря ему такое состояние становится естественным. В этом и заключается тайна ритуала. Он бессознателен как инстинктивное действие, но вызывает разумные последствия в ввиду своей целесообразности. Правда, есть и такие немногочисленные люди, которые способны воспроизводить человеческие состояния без ритуала с помощью живого и богатого воображения (вдохновения), ставя перед собой цели, в качестве которых выступают уже не готовые правила, а идеи, могущие стать идеалами.
       Выходит, ритуал имеет животное происхождение в силу своей естественности, но по своей функциональной нацеленности (интенции) является чисто человеческим образованием. Рефлексия над ритуалом в мифе приводит к появлению уже самосознания, в понятии ведущего к разуму как всеобщему субъекту в виде человечества, но отнюдь не индивида. Поэтому разумен не эмпирический человек, но только весь человеческий род в целом.

       «Комплекс отца» (Трампа). Российские политологи страдают комплексом отца. Почему? Потому что ориентируются на массовое сознание (утрированное общественное сознание) авторитарной публики россиян. Коллективным воплощением местной авторитарной массы является ее вождь – президент Путин. Так вот его проекцией на весь (глобальный) мир стал президент Трамп.
 
      Тишина и благость или богоискательство и богопоимка. Тишина сходит на богоискателя. В благости пребывает тот «волк в овечьей шкуре», который «схватил» бога за бороду и «доит» его как козу. Разумеется, это никакой не бог, но иллюзия бога в превратном сознании слуги.
     Благостность уверовавшего проявляется в том, что он становится «идеальным», точнее, идиллическим, в реальном мире, впадает в детское состояние ума и чувства и воли. На время веры он не способен быть вменяемым, ибо вменяемость внушает виновность, осознание собственной греховности. За счет же чего, вернее, кого обретается невиновность или потеря душевной чувствительности как способности распознать свою виновность и ее причину в грехе? Разумеется, за счет покровителя в лице ангела или самого бога.
   
      Неведомое сна. Во сне, даже хорошем и лучезарном, скрывается нечто, что не может не вызвать тревожное ощущение. Это та тень, которую отбрасывает на свету сознания душа человека. Это тень ничто, приобретающая порой во сне пугающие черты ночного кошмара.
    
       Наука и искусство. Наука есть исследование таковости, то есть, точности определения (исчисления в терминах или числовых значениях математического формализма), вещи, являющейся открытием, фактом налицо (в наличие), который требует соответствующего объяснения или физической интерпретации.
       Искусство есть манифестация, представленность внутреннего переживания (аффекта) субъекта во внешнем представлении (перцепции) таковости объекта (предмета) как артефакта.
       Возьмем в качестве примера кого-нибудь, чтобы на нем опробовать найденную определенность этих двух занятий, к которым располагают такие человеческие способности как разумность и чувствительность в ущерб решительности (воле). Например, Сергей Г. Будучи от природы сообразительным и чувствительным, он имел склонность к искусствам и наукам. Его философия сказалась в том, что он пробовал сочетать противоположное в одном, а именно художественные образы и научные понятия в идеях. У него получалась  поэтическая философия и художественная наука. В этом он похож на деятелей Ренессанса. Также же, как и они, он чужд «превратному духу» частичной (профессиональной) специализации более поздних эпох и близок искомому духу полноценного (по призванию) универсализма. В результате он достиг определенного мастерства в техническом умозрении в виде медитативного пятичленного силлогизма.

       Дополнение к «Великому Пределу». Примитивной диалектической операцией по извлечению смысла из «Великого предела» является его толкование как противоположностей в единстве, а не единства противоположностей. Эти противоположности: непроявленное и проявленное. Периодически ими становятся инь и ян, которые взаимно превращаются друг в друга в том смысле, что последовательно переходят из непроявленного состояния в проявленное. Поэтому они составляют не синхронную амбивалентность, характерную для двойников из романов Достоевского или Стивенсона,  а диахронную амбивалентность.

       Читая Кришнамурти. На днях читал о Кришнамурти у Г.Померанца и самого Джидду К. У меня сложилось впечатление, что Кришнамурти так и остался вундеркиндом. Большинство вундеркиндов нормализуется при взрослении. Но некоторые из них остаются прежними и никогда не взрослеют, часто становясь психиатрическими пациентами. Обострить их ненормальность могут «чужие дяди и тети», склонные к перверсиям, вроде Ч. Ледбиттера или А. Безант, ловко пользующиеся невниманием к детям многодетных родителей. 
       Если прежде я был настроен, мягко говоря, скептически к детству и смысл человеческого существования находил во взрослении, в совершеннолетии, то теперь несколько, точнее, на минимум, снизил свою ригористичность.
       Разумеется, я никак не отказался от взгляда на детство как на пору естественно неполноценного человеческого существования. Тут необходимо учесть не только спектр больших, но пустых возможностей, но и то, что состояние счастья, характерное для этого глупого возраста, имеет некоторую ценность. Вся ценность счастья заключается в том, что оно есть субститут блаженства, если последнее понимать не как состояния радости (хорошего беспокойства) или безмятежности (отсутствия беспокойства), а как состояние покоя в качестве равновесия, меры напряжения и расслабления. Ведь равновесие и есть идеальное (уравновешенное) состояние сил и слабостей. Однако равновесное состояние является лишь недостижимой целью для человека. То блаженство, о котором обычно говорят в религиозном смысле люди, есть человеческая иллюзия, ибо оно требует от человека нечеловеческих усилий (вечной жизни) и слабостей (например, полной расслабленности смерти), на которые неспособен ни один человек.
       Счастье кратковременно. Условием существования счастья является отсутствие осознания, которое отравляет признанием его мимолетности. Сознание того, что ты счастлив, уже делает человека несчастным, ибо он понимает, что счастье есть связь не с целым, а только с его частью. Сознание счастья и тем более самосознание, как правило, отсутствует у ребенка, поэтому он и счастлив в качестве плода непосредственного контакта со всем в целом. Сознание, которое у него появляется, когда он становится взрослым, то есть, существующим самостоятельно, разделяет его с миром, ставит между ним и самим собой самого себя, себя выделяет в качестве сознания для себя из всеобщего контекста.
       И тем не менее сознание есть у ребенка, но это сознание в себе и оно есть не сознание ребенка, а сознание мира в ребенке. Тогда как сознание взрослого, если он разумен, конечно, в ту меру, которая доступна человеку, есть сознания для себя в мире.
       Искомое сознание в себя и для себя предельно для человека и есть одновременно сознание мира в человеке и человека в мире. Долго находиться в таком сознании человек просто не может и поэтому пробует каждый раз снова и снова оказаться, пробудиться в сознании в себе и для себя, предпринимая сложные движения ума, чувства и воли. Медитация помогает человеку восстановить связь с миром, не теряя в нем себя и соответственно его в себе. Хотя такая медитация маловероятна, но абстрактно возможна. Ее редкость, а потому и случайность, которая связана с тем, что в ней необходимо участие не только медитирующего, но и самого мира в целом в качестве не столько предмета медитации, сколько ее источника, вызвана тем, что, как правило, ограничивается либо безмыслием, как в случае Кришнамурти и прочих мудрецов, либо мышлением, сосредоточенным на объекте или субъекте медитации. Между тем полноценная медитация возможна только при условии, если она является мыслью (мышлении) в безмыслии и соответственно безмыслием в мысли (мышлении). Другими словами, медитация есть мысль в бытии (бытие как мысль или реальность мысли) и бытие в мысли (мысль как бытие или осмысленность реальности, ее разумность).
       Здесь есть одно «но»: медитация в пределе требует предела страдания, несчастья как отсутствия счастья. Таким пределом несчастья является всеобщее сострадание. Его лишен ребенок. Сострадание возможно только во времени, где есть настоящее, прошлое как то, чего уже нет, и будущее как то, чего еще нет. С прошлым сострадание связывает память, а с будущим надежда. Память и надежда свидетельствуют о несчастье настоящего. У ребенка нет прошлого, а будущее является неопределенным даже настоящим, ведь для этого требуется прошлое. Выходит у ребенка есть только настоящее. Да и то настоящее ли оно? Или есть только миг, искусственно растянутый воспитательным процессом?
       Бывает, вундеркинды застывают в состоянии непосредственного контакта с реальностью на всю жизнь, «резвясь» в иллюзии счастья до смерти. Простые дети со временем этот контакт теряют и становятся несчастными. Некоторых из них делает несчастными не столько взросление, сколько фиксация на сознании потери детства, если оно было не вовремя, а рано или поздно потеряно. Например, в моем случае, оно было поздно потеряно и оставило в душе ложное («ложное» в смысле «сгущения красок», гиперболизации) впечатление «несчастного детства». За позднее развитие (долгие годы бездумного существования) приходится расплачиваться самым дорогим – своим прошлым: оно хоть было, а вот будущее… кто его знает. Причем это прошлое со знаком «минус». Слава богу, что мной никто лично не занимался из «заботливых» (больше озабоченных) учителей, и я сам, в конце концов, взялся за ум и за себя. Как правило, учителя, если их подпускать близко к себе, используют учеников в осуществлении своих целей. Пример Кришнамурти показателен. Он так и не смог, несмотря на свой разрыв с учителями, избавиться от унизительной зависимости от кормильцев.
       Нельзя забыть еще и то, что образ Кришнамурти омрачен чрезмерной симпатией к нему его фанатов. К тому же имеет смысл заметить, что мания так называемых «восточных мудрецов» выступать, особенно в чужих краях, в качестве исцелителей несчастных людей, стремящихся избавиться от здравого смысла (не говорю «ума» по причине его отсутствия), забавна. 
      Под стать Кришнамурти Вл. Соловьев. Однако в случае с Соловьевым его единомышленники ничего не требовали взамен. Он же в свой черед не нес околесицу, перемежая ее, как некоторые «мудрецы», здравыми мыслями. Однако это нисколько не противоречит тому, что «устами младенца глаголет истина», тем более, если он дожил до преклонного возраста, вполне убедительного для симпатизантов.
       Кришнамурти во многом прав, например, относительно вечности, происхождения мыслей не из мыслей и прочего. Тогда как его понять? Как ловкого человека, умело, с умом обращающегося со своим детством, играющего роль «вечного ребенка», высказывающего замысловатые слова, нуждающиеся в его распутывающих комментариях. Быть «вечным ребенком» - это «круглый квадрат». Вот из этого абсурда, воплощением которого он был, Кришнамурти пытался извлечь смысл. Насколько это у него получилось можно судить по жизни его последователей, их последовательности, которая противоположна абсурду.
       Несмотря на все записанное, нельзя не признать, даже не зная Кришнамурти непосредственно, помимо его слов, что он был незаурядной, харизматической личностью, до сих пор оказывающей через слова свое влияние на людей. Причем в этом влияние есть нечто и кроме слов, если не мысли, то живые интуиции как их основания, скрывающиеся за словами.
               
       Душевная болезнь и мозг. Не являются ли те, кого мы зовем «сумасшедшими», зомби своего мозга? И действительно, они ведут себя так, как если бы не они управляли при помощи своего мозга самими собой, но, наоборот, мозг управляет ими, намеренно искажая им ту картинку мира и себя в нем, которую отражает в себе. Конечно, такая подмена имеет место, Но чем она вызвана в данном случае? Ответ может звучать так: подмена зеркального образа мира вызвана не только естественным для человека творческим взглядом на мир уже в самом простом контакте с миром в ощущении (что уж говорить о представлении, восприятии (общем чувстве) и, тем более, о понятии и рассуждении), но и превращенной формой такого отражения как следствием утраты человеческим субъектом чувства реальности под влиянием перемены мест бессознательного и сверхсознательного. В случае с сумасшествием не сверхсознательное (духовное)  управляет бессознательным (материальным), но, напротив, бессознательное сверхсознательным, став последним и заблокировав формирование самосознания. Инстанцией бессознательного в этой ситуации подмены, замещения и отчуждения от мира сознания является сам человеческий мозг, мнящий себя центром мира.
 
       Эллинистический стоик и индийский йог. Разница между эллинистическим стоиком и индийским йогом несущественна. Куда более она существенна при сравнении индийского йога с буддистским монахом. И стоик, и йог умели концентрировать свои интенции на чем угодно. При этом неизбежное  напряжение воли они умели определить и снять в покое как финитной причине своих духовных упражнений (экзерсисов). В этом они были причастны тому, что называли либо судьбой, либо кармой.
       Другое дело буддистский монах, который полагает целью жизни не покой  как невозмутимость, сдержанность и независимость от желаний, страстей и страхов, но то, что находится по ту сторону присутствия и одновременно отсутствия желаний. Неправильно понимают нирвану, когда придают ей смысл удовлетворения желания без привязанности и тем более отсутствия желаний. Для отсутствия желания необходимо желания его отсутствия. В то же время удовлетворение желание невозможно без желания как привязанности. Тогда что означает состояние сознания по ту сторону желания и его отсутствия? Это состояние и не жизни, и не смерти. Такое состояние возможно только в сознании, если есть оно вместо жизни и смерти. Это пустое сознание, это его форма, которая одновременно есть его содержание. Оно отражает только себя как пустоту.
       Нирвана – это отражение пустоты в пустоте, или так называемая «пустотность». Это не жизнь, которая есть желание, и не смерть, которая есть отрицание жизни как желания. Вместо жизни и смерти не есть ни их противоречивое утверждение, ни, наоборот, их отсутствие. Тем более отличен от эллинистического йога сам Будда, который единственный достиг нирваны и отказался о ней говорить. Как не понимают буддисты, что нирвана – это убежище не для буддистов, а для Будды. Буддистам доступно лишь стремление к нирване, а не она сама. Почему? Просто потому, что человек по своей природе не может быть буддой. Что из этого следует? Естественно, то, что Будда не человек. Он – бог. Богов много. Будда – один из них. Как бог (дух) он есть один из аспектов универсума, который представляет мир по ту сторону желаний и их отрицания. Другими словами, нирвана есть не желание, ни его удовлетворение, ни отрицание желания, ни отрицание отрицаемого. Тогда что она есть? Нирвана. Ее ближайшим образом является освобождение от желания. Но это только образ нирваны, а не сама нирвана, ибо в таком освобождении есть только отрицание или самого отрицания, или вместе с ним еще самого отрицаемого. Это «свобода от», а не «свобода для». Нирвана есть свобода для нирваны. Причем свобода не для отрицания желания, а для утверждения самой нирваны, то есть, пустоты как возможности невозможности желания.
    
       Национальная идея. 13 февраля смотрел ток-шоу «Воскресный вечер с Соловьевым», на котором политические гости спорили о русской национальной идее. Спорщики надоумили меня на собственные размышления о теме дискуссии.
       Во-первых, что такое идея, если писать кратко? Это не мысль, но форма мысли, которая удерживает мысль в кругу обозрения ее предмета. Идея нации – это то, посредством чего народ держится за свой предмет интереса, за свое особое место (территорию) и время. В чем она состоит? Конечно в справедливости. Что такое справедливость? С ведических (архаических) времен – это порядок, согласно которому каждый знает свое место: правитель – правление как раз-умение управиться со всяким, начиная с самого себя, воин – умение как знание своего места в строю, на котором стоит и с которого не может сойти (мужество), кормилец (народ) – навык или привычку жить в меру, подпоясав свой живот. Что такое справедливость? Это и есть мудрость. У мудрости (теософии) как матери всех добродетелей есть три дочери (богословских добродетелей): вера, надежда и любовь. К чему они прилагаются? Вера прилагается к богу, надежда как надежа, надежность к господину-начальнику, любовь к народу, к слабому, к детям, к женщине. На этой триаде основывается культ рыцаря (кавалера): служение храмовника богу, вассала (клиента) сюзерену (патрону), кавалера (менестреля) «прекрасной даме».
       В новую эпоху идеи языческих (магических) и религиозных (верующих)  предков стали идеями революции: свободы, равенства и братства. Свобода – это воля к самостоятельности, порожденная верой в бога как первообраз для человека, являющегося его образом и подобием. Равенство перед законом – это надежда на власть самого народа или его выбранных народом представителей. Братство есть любовь людей друг к другу.
       И, наконец, уваровская («русская») троица: православие, самодержавие, народность есть инверсия богословской троицы для евразийцев: православие связано с верой, самодержавие связано с надеждой, народность с любовью.
       Вот и вся «национальная идея». Такая «идея» есть превращенный случай идеи как идеология. «Духовная пища» для так называемого «народа», которой инструментально пользуется официальная власть (официоз).
   
       Бог в человеке и человек в боге. На днях на занятиях по философии, посвященной средневековой мысли, мне пришла в голову мысль, которую я осознал в качестве таковой, как только сам ход размышления не про себя, а на публику (студентов), навел меня на нее. Эта мысль, несмотря на свою незамысловатость, меня удивила. Оказывается, бог как первая и одновременно конечная причина сущего в целом, включая человека (бог – творец и спаситель), не только творит, но и спасает, то есть, возвращает в себя самого себя, отпущенного на свободу для творения. Он творит не себя (зачем творить себя, когда ты уже есть не частью, а целиком, - творение как становление не для бога как творца, а для его творения как результата творчества-процесса), но универсум (мир). Творит из чего, если не из себя, ведь из себя он может сотворить только себя, но он уже есть от века, то есть, всегда и навсегда? Из чего-то? Но есть только бог. Значит из ничего? Из какого «ничего»? Из ничего определенного, то есть, из «меона»? Так думали древние, но не средневековые мыслители. Тогда из ничего в смысле «ничто», «ничтожества»? Если так, то что можно сотворить из ничтожества? Всежество: из ничто – все. Кстати, средневековые аристотелики полагали природу совечной богу. Это неверное представление. Почему? Потому что природа не совечна богу согласно средневековым представлениям, ибо она как мир имеет начало и у нее есть конец во времени. Значит, мир или универсум, природа не со-вечна, а современна богу. Бог есть в природе не вечно, а на время ее существования, при условии, что первым творением бога является время, следом за ним пространство как место природы, естества (естественное место). Следовательно, средневековые аристотелики, как например, Авиценна или Аверроэс в мыслях были древними, а не средневековыми людьми. В средневековье как религиозное время мысль еще не стала верной, христианской или мусульманской. Такой она станет в следующую историческую эпоху: Новое время.
       То, что бог творит из ничего означает, что ничто есть материал творения. Именно в ничто обращается все то, что есть в мире и в нас самих не от бога. Что от бога, то вечно в качестве партиции (части) бога, восстанавливающейся в составе всех его частей как целом его совершенстве, то есть, в боге собственно. Что же от бога в нас возвращается в райское состояние? Само собой напрашивается ответ: душа. Что же еще? Значит, душа бессмертна? Но как же так? Разве может быть так, что то, что имеет начало, не имеет конца? Это разве логично. Нет, конечно. Но кто сказал, что душа имеет начало в собственном, сущностном смысле слова? Она имеет начало как лишь часть бога, отдельно существующая от его других частей, в телах отдельно живых людях. После их смерти, она обратно обретает свое безначальное и бесконечное существование в божественной полноте, целостности и совершенстве. Это совершенство и есть вечность бога.
       Получается, что проблема заключается в сущности или природе души. Чья она бога или человека, или ничья? Казалось бы, она человеческая, ведь бог есть дух, а не душа. А вот человек имеет душу. Она его часть. Но это только так кажется. Душа есть дух в теле или бог в теле человека как идея человека или идеальный человек, мера человечности в конкретном единичном человеке. Эта мера и есть Я как особое выражение всеобщего рода (абсолюта) в конкретном единичном (экземплярном) телесном виде. Является ли это эготическое выражение вечным? Само по себе, нет, ибо для этого требуется не только дух, но и среда материального воплощения в виде тела, которое конечно и ограничено во времени.
       Неужели на мерной вкладке духа в человека при вдохе-рождении не отпечатывается при выдохе-смерти человеческая индивидуальность и не хранится в виде персональной маски в сокровищнице идей рая как «духовного царства»? Конечно, здесь вполне уместна метафора сбора-жатвы бога для нового посева семян-идей, которые при адекватном помещении в благоприятную среду обитания и роста дают всходы, подобные всходам прошлого урожая. Но тогда сохраняется не сама персона, а ее маска-след как импульс новой жизни. При этом эго выполняет функцию передачи момента миграции или преемственности (ряда) воплощения, слагаемого из сингулярных индивидуальностей (единиц-монад), причастных друг другу в качестве личностей-партикулярий в границах целого как их связи в виде проявления безграничного духа.

       Аномалия как стиль. У Александра Пушкина стиль есть норма, образец стихосложения и письма для стилистов и подражателей. У таких особ, как Оскар Уайльд или Марсель Пруст, стиль есть не норма, а исключение письма, его вычурность как явление необычности ориентации телесного желания.

       Об опасности слов и безопасности мыслей. В последнее время становится опасно публично говорить или писать (печатное слово) о том, о чем думаешь. Приходится высказываться с оглядкой на то, чтобы, не дай бог, кого-нибудь не обидеть, и прежде всего, человека государства или самое обидчивое, что есть, - само это ГОСУДАРСТВО. 
       Другое дело – мысли, которые обидчивой публике или власти просто недоступны. Здесь на удивление нет ни непонимания, ни преследования, ни клеветы. Тут есть свобода, но только при условии, если ты не позволял себе лишнего в отношениях с людьми, что отражается на мыслях  таким образом, что приходится оправдываться перед самим собой. Все равно даже в мыслях ты не достаточно свободен, если ангажирован человеческими отношениями. Для настоящей свободы хотя бы в мыслях требуется минимизировать пространство общения с другими. Чем меньше ты влияешь на людей, тем свободнее себя чувствуешь. Поэтому самыми несвободными являются те, кто вынужден контактировать с людьми не только дома, но и на работе, тем более, если это общественная работа. Взять хотя бы меня. Мне приходится оглядываться на каждое мое слово. Разумеется, так как я человек, а человеку свойственно ошибаться, то не может быть, чтобы я от случая к случаю не сказал лишнего. Юридические ограничения в публичном слове, введенные недавно в оборот, располагают человека не просто держать свои мысли при себе, но во избежание недоразумения превратного толкования или оговорки/описки вообще не думать, чтобы случайно не оговорить себя. Пришли «свинцовые времена» лицемерия и безмыслия. Это времена Молчалиных и горемык ума, вроде Чацкого.
       Теперь я понимаю, почему Будда молчал. Он не желал, чтобы его слова превратно понимали глупые ученики. Молчание говорило для умных учеников. К тому же не все то, что он знал и понимал, можно было понять из слов. Для этого требовалось быть искусным мастером слова. Таким мастером может быть только болтун, то есть, интеллигент. Между тем Будда был не болтлив. Он не был интеллигентом, если не понимать интеллигента на манер Данте как ума бесплотного естество.
       На удивление, казалось бы, при свободе слова, приходится опять прибегать к языку Эзопа, - прятать за словами мысли. Потом молчать. И, наконец, не думать, что для меня есть смерть. Видно, к тому идет дело. Пора. Делать здесь больше нечего. Как я понимаю Сократа, приносящего Асклепию петуха за выздоровление от этой никчемной жизни. Приходят времена исчезновения мыслителей. Остались последние из могикан. Как скучно будет жить, господа, в этом пустом мире теней людей. Нет, увольте. Только теперь я понимаю Эвальда Ильенкова, который уже физически не мог терпеть бессмысленное существование в этом «подлом мире».
       С другой стороны, зачем умирать, когда можно жить вдали от людей.
 
       Бог и время. Сегодня на семинаре по патристике зашла речь о взгляде Святого Августина на творение, и я вспомнил о том немаловажном факте, что он полагал первым творением бога время. И действительно бог по необходимости впервые сотворил время, ибо впервые и есть время. А потом, уже во времени, продолжил творить иное: космос (пространство, протяжение времени), мир вещей. Бог имеет отношение ко всему иному, чем он сам, в качестве творца к своему творению. В качестве же самого себя он есть дух. Дух вечен. Творец временен. Правда, это время может быть бесконечно. Но оно имеет начало в творении творца. Само творение, его акт делает бога творцом. В этом можно увидеть обратную связь творения с творцом. В таком случае можно говорить, что мы как творения не совечны богу, а современны ему. И со временем исчезнем, как и он в качестве творца этого мира, когда наступит конец света. Поэтому все умрут с концом света как творения творца. Вместе с ними умрет и творец. Другое дело, что вместе с творением нового мира сотворится и сам творец вместе со временем.
       Так кто окажется в боге после конца света? Никто как творение. Суть дела в том, что бог вернет в себя из мира творения себя, вложенного в нас. В этом смысле мы окажемся с богом в качестве его самого. Но кто есть мы в боге? Разумеется, сам бог как всеобщее. Всеобщее на время существует в тварном единичном, которое индивидуально материально особым (персональным) образом как выражение всеобщего в единичном. Однако с гибелью и индивидуально материального (вещественного и душевного) или сингулярного исчезнет и персональная партикулярность (причастность всеобщему единичного). Ведь всеобщее, находящееся в творении (креации) или истечении нетварной энергии (эманации), или ее излучении (фульгурации), обратно вернется в дух в себе до поры до времени акта творения, чтобы стать в себе и для себя в творении в качестве творца и спасителя-апокалиптика. Для творения и спасения и необходимы духовные существа (n+1). Во всеобщем в себе нет разделения, нет Я ни одного, ни многих. Это и есть вечность. Поэтому человеческое Я, да и нечеловеческое тоже, смертно. Другое дело, что душа человека существует миг, а духовное Я - астрономическое время.
   
       Вечность и смерть. Бессмысленно говорить с атеистом о боге и вечной жизни. Он все равно не согласиться с тем, что «там», за гробом с костями мертвеца, есть что-то еще, помимо земли, червей и лопуха на могиле.
       А как же думает наш духовно положительный герой? Что ему мирское. И, в самом деле, он с детства привык принимать условное (ритуал и сказку / молитву) за безусловное. Будучи физически взрослым, обычный религиозный человек, а именно такого считают, как правило, духовным человеком имеет примитивное детское сознание, с трудом / «из под палки» рефлексирующее над тем, что оно обычно совершает. Вот если бы верующий в бессмертие своей души задумался над тем, насколько умозрительно обоснована его вера, он более серьезно стал бы относиться к столь важному вопросу. И, действительно, вера в бессмертие души условна, нарочита. Но она полезна, ибо помогает человеку не делать много лишних движений, которые совершает неверующий человек, ломающий голову над проклятыми вопросами своей конечной жизни. В принципе, вопрос о бессмертии так же важен для обычного морального воспитания, как например, вопрос о необходимости уступать место пожилым в транспорте. Ответ на него очевиден. Однако зададимся вопросом: «Почему»? Молодому человеку полезно постоять, что предполагает расширенную амплитуду движений. Тогда как пожилому полезно посидеть или полежать, ибо у него уже нет сил для суеты. Тот, кто уже пожил, может пропустить мимо ушей внушение молодых людей, предлагающих ему уступить место тому, кто старше. Во-первых, «чья бы корова мычала», - это дело младшего поколения выслушивать поучения тех,  кто внушает почтение. 
       Во-вторых, как правило, именно пожилые на порядок ближе к смерти, чем только начавшие жить. Те, кто пожил, имеют право относиться к правилам без энтузиазма, свойственного молодым, ввиду близости смерти. Поэтому они есть пассивный элемент в заупокойном культе. Их роль состоит в том, чтобы смиренно принять то, что нельзя избежать. Другие пусть изображают, то, что переживают. Для них поминки часть их жизни. Другое дело имеет ли смысл жизнь в перспективе смерти. Однако жизнь смогла адаптировать и смерть как свою противоположность, приучив нас к тому, что это только ее часть. Те, кто умирает,   
       С другой стороны, перед смертью все одинаковы в своем смирении. Смерть никого не жалеет. Поэтому имеет смысл не жалеть тех, кто умирает, независимо от того, старики ли это, взрослые или даже дети. Необходимо принять смерть смертью. Она это заслуживает. Если жизнь заканчивается смертью, а смерть есть часть жизни как ее обратная сторона, то смысл жизни в смерти. Но тогда сама жизнь обессмысливается, при условии, что мы живем для того, чтобы умереть. И, действительно, это так, ибо если мы живем для жизни, то жизнь имеет смысл только на момент жизни как жизни, а не смерти, для живущего. Правда, она имеет смысл и после его смерти, но уже не для него, так как его нет, а для тех, живущих, кто его помнит.
       Жизнь имеет смысл после смерти только в том, случае если умерший умер не навсегда, а на время, чтобы следом воскреснуть и иметь жизнь вечную. Но если жизнь вечная, то тогда как он может умереть? Некоторые полагают, что вечность имеет смысл только как «растянутое время», которое конечно не с точки зрения умирающего, а только того, кто наблюдает сам акт умирания со стороны как объективный процесс прекращения чужой жизни. Но и в этом случае это не вечность, а лишь конечное время, приближающееся к бесконечности растяжения, ограниченного предел растяжения, на которое способно время. К тому же и при бесконечности растяжения, есть само растяжение как смена состояний/мер растяжения, замещающая собой вечность, ибо последняя есть отсутствии такой смены (негативный аспект) и присутствие одного и того же состояния уже не времени, но непрерывного и безразмерного мгновения как настоящего без прошлого и будущего, символизирующих указанную смену и свидетельствующих о перемене времени, его прерывности и преходящем характере (мимолетности).
       Конечно, смерть реальна в этом мире. Ее реальность нельзя не признать. Тот, кто ее отрицает и полагает иллюзорность смерти, мягко говоря, есть сам, что ни на есть, настоящий иллюзионист. Но что означает реальность смерти? Только то, что она есть обратная сторона жизни. Жизнь невозможна без смерти. Смерть есть свидетельство того, что жизнь имеет начало, что она появляется. Однако, естественно, возникает вопрос: «Из чего появляется жизнь»? Разумеется, из другой жизни, точнее, жизнь одного живущего появляется из жизни другого живущего. Другими словами, одно предполагает другое. А что же смерть? Смерть же располагает живущих по порядку: один живет в одно время, а другой - в другое. Так что смерть, как и жизнь, существует во времени. Только жизнь существует положительно, во времени возникновения, а смерть существует отрицательно, во времени исчезновения. Жизнь возникает, а смерть исчезает. Человек живет, возникая, и умирает, исчезая. Он присутствует в жизни и отсутствует в смерти. Что это означает? То, что жизнь присутствует, а смерть отсутствует. То есть, жизнь присутствует, отсутствую в смерти, а смерть отсутствует, присутствуя в жизни. Смерть производна от жизни и ее существование есть отрицание жизни как ее противоположность. В этом смысле сущность смерти противоречива. Она есть то, что отсутствует в жизни. Ее сущность заключается в отрицательности. Поэтому она диалектична. Чтобы быть смерть саму себя отрицает. В результате есть жизнь и как простое утверждение, и как реакция на отрицание отрицания в качестве усиленного, возросшего или утверждения, развитого из отрицания.
       Такова диалектика жизни и смерти вообще. А как же обстоит дело с нечто конкретно сущим, а не просто существованием жизни и смерти? Возьмем такое конкретно сущее, как человек. Человек рождается в жизни и умирает в смерти. И вновь рождается уже как другой человек. Место человека в системе бытия остается постоянным. Но с новым периодом времени на его место подставляется новая человеческая переменная. Каждый человек есть такая переменная, которая соответственно характеризуется как единица определенного состояния. Человеческая структура реальна. Но вот представление уже конкретного человека в качестве нечто неизменного является псевдо-структурой. Ведь на самом деле он является лишь отдельно взятым состоянием одного и того же человека вообще. Каждый человек есть человек вообще или абстрактный человек. Однако конкретно он есть нечто непостоянное, переменное. А переменная есть только на время, но не вечно.
       Иное дело желание человека быть вечно в отдельно взятом виде. Но это нереально и потому желательно. Обыкновенно человек желает то, чего у него нет. Поэтому именно пустые желания питаются надеждами. Исходя из этого, человек начинает верить в вечную жизнь не вообще, но в частности для самого себя частного лица. Однако вечность не имеет частей, а есть целое не много, а только одного. Тогда как время есть целое многого. Следовательно, воскресение возможно для человека вообще, а не конкретного человека, да и то на время существования другого, точнее, одного в другом. Таков закон жизни. Думать иначе, значит не считаться с законом, а чинить произвол, своевольничать не в жизни, на что у человека нет возможности, а в своем сознании, теша себя иллюзиями. Вследствие этого тот, кто умер, имеет только одну возможность жить, - жить сознанием другого или, по крайней мере, в сознании другого. Но никак не физически. Напротив, только идиллически.
       И все же такая самоубийственная логика оказывается не вполне всеобщей и полной. Ее тотальность «хромает на одну ногу». Есть в ней некоторая, точнее, неопределенная недоговоренность и не доведенность до конца. Действительно смерть логична и диалектична. Но только если берется, схватывается вместе с жизнью. Но и жизнь жизненна, реально противоречива вместе со смертью. Отдельно от смерти она нежизнеспособна и только абстрактна в развитом  и живом виде. А в неразвитом и неживом виде она есть? Да, естественно, есть как нечто неопределенное. Это и есть вечная жизнь. Именно в нее возвращаются и из нее появляются все отдельно взятые сущие, в том числе и люди, но не через жизнь, а через смерть. Однако пребывание в вечной жизни стирает в них их особенности, и они сливаются в общую массу единой мировой души, в которой не различишь отдельно взятую душу конкретного человека. Такое существование отдельно взятого человека в виде посмертной души призрачно. Правильно  об этом судили древние греки, называя условно такое место мировой души «царством теней» или «Елисейскими полями». Поэтому становится понятным, что после смерти человек в виде такой души является отработанным материалом жизни, которая ищет новую форму для воплощения. Посмертное существование в царстве теней есть призрачное существование между жизнью и смертью в виде сброшенной кожи или расколовшейся скорлупы прошлой жизни. Из этого после-жизненного сора или мусора бывших форм формируется новый кокон будущей жизни. Поэтому возможна перекличка между веками и жизнями конкретных сущих поверх времени их ограниченного существования в реальности. Так продолжается жизнь, представляя некоторую преемственность во времени, в традиции на время обновления (инновации).
       Следовательно, человек существует после жизни за смертью в виде материала для лепки новой жизни, но уже не тела, как в его былой жизни в детях, а сознания, души. И в это межеумочном состоянии – состоянии между жизнью и смертью – он может оставаться продолжительно долгое (астрономическое) время до нового воплощения. Только в этом состоянии время растягивается.
       Неужели нет никакой возможности человеку сохранить свой лик в новом рождении или, точнее, при перерождении? Почему, есть, но только одна. Что это за возможность такая? Это возможность рождения еще при этой мирской жизни внутри себя внутреннего человека (буддистского «золотого зародыша» - татхагатагарбхи, суфийского «совершенного человеак» (аль-инсан аль-камиль), христианского (апостольского) сораспятия во Христе). Есть возможность, но есть ли уже реализация этой возможности? Те данные, которыми располагает мыслящий, не позволяют ему точно или хотя бы приблизительно положительно ответить на этот вопрос. Он не может ответить на него также отрицательно. На такой вопрос может ответить положительно только тот, кто достиг вечной жизни.
       Но тут не может не возникнуть противоречие, ибо как ее достигнуть, если условием такого достижения уже является пребывание в ней от века? О каких данных идет речь? О данных логики. Помимо логики, в частности диалектической логики, нет никакого иного способа удостовериться в наличии такого вечно существующего. И потом даже если не только возможно, но и реально осуществимо и осуществлено сие деяние, то в нем не может быть в наличии той особенности лица, которое оно приобретает в мирской жизни, а именно: характера, стиля, приметы, в целом особенностей частного лица. Все это подлежит смерти и не восстановимо. Тогда что постоянно есть от такого существа, достигшего совершенства. Естественно, само совершенство, то есть, полнота, универсальность, тотальность, всеобщность, а не просто лица общее выражение.
       Совершенное существо не типично (и тем более не архе-типично) и не индивидуально. Оно персонально, но в особом смысле персональности как «маски» в значении символичности представленности непроявленного всеобщего. Совершенное существо есть Я всего, включая и не-Я. Как быть таким Я всего в вечности, если оно может быть осмысленно только как символ, вроде личного местоимения единственного числа, представляющего множество конкретных Я (самосознаний), например, людей в языке. В данном случае это Я есть лишь имя единораздельно целого множества индивидуально (экземплярно) конкретных Я, реально существующих в отдельно взятом виде. Существует ли это всеобщее Я до реальных (вещных) Я или оно существует в них в качестве их сущности?
       Согласно религиозным представлениям таким всеобщим Я является бог, в частности в человеке Иисус Христос. Вот он вечен, но не вечен ни один человек вне Иисуса Христа. Что означает вечное существование человека в Иисусе Христе? Только то, что в Нем существует от века сущность любого человека, а не он сам в своем собственном отдельно взятом виде. Другого смысла здесь нельзя найти, кроме желания найти сверх того, что есть в смысле. Но это абсурдный объект, точнее, субъект без места в боге. В боге есть место только богу как всеобщему не от всего, а во всем, но не в одном отдельном от всего.
       Итак, вечность доступна только богу как духу. Дух вечен. Вечный есть такой сущий, который собственно есть и в этом его сущность как вечность. Если и можно о нем говорить и писать как о едином и всеобщем Я, то только в том смысле, что он неопределен как нечто, отличное от всего, включая не-Я. Поэтому вечность предполагает слитность всего со всем, в которой нет различения, а, следовательно, и мучительного вопрошания и размышления. Выходит, что ум дан человеку для того, чтобы, в конце концов, от него отказаться, предварительно при помощи его отказавшись от всего остального в медитации.
 
       Мыслящий и вечная жизнь. Недолго размышляя, я пришел к такому выводу, что вечная жизнь в раю несовместима с работой мыслящего над своим сознанием. Ему, как стороннему наблюдателю, философски относящемуся к жизни, самое место в аду наряду с палачом и жертвой.
       Рай существует не для тела, а для души. Душу же, обремененную мышлением, ожидает ад. Путь в рай из ада лежит через такое место как чистилище, в котором душа очищается не только от страстей, но и от раздвоенности, характерной для мышления. В раю живут невинные души, освобожденные от труда развития. Туда они обратно попадают, как только забывают о проклятых вопросах человеческого существования, которое обрели за знание, которое не может не свидетельствовать об их виновности. Мыслящие или интеллигенты страдают от того, что они такие умные. Но этого мало: они еще причиняют страдания другим существам, пытаясь их сделать лучше или, во всяком случае, пробуя о них позаботиться.
       Да, и сам дух как таковой, в котором пребывают души как в райском состоянии, начисто лишен ума. Ум появляется только во времени творения духовным существом или воплощенным духом мира творения. Для чего же нужен ум? Для порядка устроения тварного мира, чтобы каждая тварь «знала» свое место, сидела бы на нем и не мыркала.
       Подальше положишь – поближе возьмешь. Странно, что чем дальше человек в пространстве, тем ближе он в общении. Это примета настоящего времени. Не так было в прошлом.
       Альтернатива современности – несвоевременное. Современность капитальна. Это современность капитала. Что может быть альтернативой капиталу? Конечно, труд, если это живой, творческий труд, а не мертвый труд капитала как символа человеческих отношений. Что требует такой креативный труд? Единства, ибо это всеобщий труд, непосредственно общественный, так как предполагает обмен уже не продуктами труда как товарами, а самим трудом. Что может послужить основой для того, чтобы всеобщий труд овладел большинством людей? Разумеется, ограничением их неумеренных потребностей. Необходимо восстановить меру потребления, изменив мотивацию деятельности.
       До сих пор мотивацию людей определяют люди капитала, его олицетворение в образе финансистов. То, что теперь предлагают люди производства (индустрии), представителем которых выступает Д.Трамп, только полумера, не ведущая к прогрессу, а лишь способствующая недолгой отсрочки ускорения тотального кризиса современной цивилизации потребления.
       Сейчас единственным смыслом в общественной жизни для человека может быть только образование принципиально новых подходов в сфере деяния духа, адекватно отвечающего на вызов ситуации – способность к прогрессивному развитию. Ныне такое развитие должно понимать как духовное совершенствование в качестве финитной причины оного. Что это означает? Только то, что социальный прогресс возможен только при условии личного совершенствования отдельно взятого человека.
       Разумеется, на такое деяние неспособен массовый человек, ибо это не героическое, а творческое деяние. В прошлом можно найти случаи массового героизма. Другое дело массовая творческая деятельность. Примеры коллективного художественного творчества в эпоху Возрождения или народного трудового подвига в годы первых пятилеток Советской власти носили притворный (подражательный) или превратный (добровольно-принудительный) характер. Поэтому надежды на то, что критические  обстоятельства «конца света» заставят человечество найти альтернативу нынешнему положению дел иллюзорны. Если ничего не предпринять спасительного до кануна «конца света», к которому ведет современный (поздний) капитализм, останется только заниматься созерцанием конца.
       Тогда, что позволит создать соответствующие условия  уже не для кризиса современности, а для возрождения человечества? Только появление нового человека как человека по понятию или самого по себе. Именно такой человек будет способен повести за собой людей по пути прогресса, в котором, повторюсь, заключается единственный смысл человеческой жизни среди людей.
       Кто он, этот новый человек? Во-первых, это человечный человек, то есть, человек не столько желания, сколько жалости. Это великодушный человек. Его великодушие и есть мотив творческого деяния. Он развивается и доводит до совершенства, до ума то, чем занят не от нехватки, а от избытка своих сущностных сил. Можно ли его найти уже теперь среди людей? В отдельно взятом виде нет. Но если он появится, то разбудит всех остальных, вызовет стремление и вдохнет надежду в людей, потерянных в лабиринте хитросплетений современной паразитарной цивилизации. Что необходимо иметь или сделать для того, чтобы новый человек, наконец, появился? Проще простого: стать чуть-чуть человечнее, чем обычно это бывает. Вот тогда появится общественный запрос на такого человека. Дух ответит адекватно: придет его воплощение. Это не значит, что новый человек будет вторым Иисусом. Нет. Иисус пришел в немощи, чтобы взойти на крест смертельно пострадать за божий народ. Новый человек придет в силе. Обратной стороной силы духа будет хитрость разума. Новый человек придет не для того, чтобы погибнуть за людей или, тем более, их погубить, но для того, чтобы показать на самом себе то, как следует жить, не умирая и оставаясь человеком. В скрытом виде новый человек уже соприсутствует с нами.
       Иисус не мог не умереть, чтобы снова вернуться к самому себе, показав на своем примере, что быть человеком среди людей и одновременно быть живым невозможно. До прихода  нового человека смысл человеческой жизни заключается в том, чтобы не столько жить, сколько умереть человеком. Никакой вечной жизни людям ушедший Иисус дать не может. Для этого, их, как минимум, следует сделать богами. Однако уже есть боги и у них есть свои дети. Дети людей наследуют человеческий, а не божественный удел. Сословия или уровни есть не только в материальной, но и в духовной действительности. В самом духе нет иерархии, но она есть в среде его воплощения. Воплощение духа интеллектуально. Воплощение души материально. Душа – это и есть чувственный аналог интеллектуального или идейного (идеального) воплощения.
      Новый человек не есть Иисус в качестве представителя (репрезентанта) человеческой души. Он есть представитель божественного духа. Через него возможно тем, в ком удержится мера великодушия, причаститься (приобщиться) к духу. Мера или рацио духа устанавливается в духовной работе, то есть, в такой работе, которая делается ради работы. В работе для работы человек начинает жить для того. чтобы работать как творить, а не работать, чтобы жить.
               
        О пользе и вреде мечтаний. Некоторые мечты получают путевку в жизнь в виде артефактов, например, фабул или описаний. В такой вольной манере сюжетосложения мысль чувствует себя в своей стихии, в которой ее свободные движения еще не прописаны в порядке логической последовательности. О чем это говорит? О том, что движущийся (мыслящий) в подвижной среде (речи или письма как энергии слова) имеет возможность использовать саму среду своего порождения как средства собственного становления или действия (энергии). Здесь следует помнить, что указанная среда сама имеет свое основание в нечто ином, которое условно можно назвать практикой жизни.

        О преемственности вечного Я. Существует бесконечное число Я всяких существ с автономным или привходящим разумом. Все они, получающие воплощение в прошлом, настоящем и будущем, вечно хранятся в сокровищнице сознания, пребывая в анабиотическом состоянии. Анабиоз или сон сознания без сновидений и есть вечность, не знающая смены состояний сознания. Как же активируется именно «вот это» сознание, а не какое другое? Это зависит от необходимости включения сознания в работу в данных конкретных условиях его существования в одном из бесконечного числа миров.
       Выходит так, что ничего из содержания ни одного сознания, которое когда-либо имело место быть, не исчезает навсегда. Другое дело: будет ли оно задействовано в одном из многочисленных миров в определенное время. Следовательно, человек умирает, а его сознание живет, правда, в спящем состоянии.
        И все же не может не возникнуть вопрос о том, так ли важно любое сознание  для его сохранения в вечности? Единственно, что может послужить аргументом в пользу его сохранения в вечной сокровищнице сознания, так это уникальная или неповторимая конфигурация его содержания или его структура в качестве события конкретной вариации инварианта (со-бытия) всеобщего сознания. Что касается самого содержания любого индивидуального сознания, то в связи с повторимостью или типизацией состояний сознания, а также положений дел и предметных ситуаций, находящих себе отрефлексированное (отраженное) место в нем, то оно может быть спрессовано (пожато и сжато) в искомой сокровищнице сознания. Сжатию не подлежит только такое содержание, которое может иметь универсальное значение, что возможно только в случае персонализации или особой представленности всеобщего содержания в уникальной форме сознания конкретного индивида. К сожалению, такая специфическая представленность возможна только в случае состоявшейся личностной гениальности, а не любой индивидной приватности (индивидуальности как личном проявлении) всеобщего. Вот эта личностная гениальность и есть собственно проявленное вечное Я, находящее себя в конкретном отдельно взятом существе. Именно такое существо имеет все шансы получить возрождение (воскресение) в новой жизни в виде проросшего зерна в сокровищнице вечного сознания.
   
       На скотном дворе. Человек по природе есть живое существо. В отличие от других животных, например, собак, кошек, лошадей, быков и коров, петухов и куриц, овец и баранов, он разумное и деятельное существо. Однако таковым он бывает в большинстве иногда, в меньшинстве часто, но постоянно никогда.
       Человек представляет собой сложное единство тела и психики. Психика, или как прежде ее звали «душа», в качестве «первой сигнальной (коммуникационной или семантической) системы» управляет телом при помощи «второй сигнальной (синтаксической) системы». Система-1 есть душевный мир общения. Система-2 есть техническая (рассудочная) оснастка обеспечения психической работы управления телом уже не на бессознательном, целесообразном, а на сознательном, целеполагающем уровне. Разум в своем непосредственно наличном (примитивном) виде рассудка играет вспомогательную роль эффективного или оптимального (минимум затрат и максимум результата) средства достижения удовлетворения потребностей:  в общем витальных (телесных, например желания) и в частности душевных (собственно человеческих, например, жалости).
       Только у некоторых разум играет самостоятельную роль уже не в себе, а для себя у интеллектуалов, и еще в меньшем количестве экстенсивно и меньшей степени интенсивно роль средства для достижения уже не низшей цели (как у малодушных), а высшей у духовных существ (махатм или великодушных).
       В свою очередь малодушные существа или социальные животные делятся на абсолютное большинство кормильцев или скотов и меньшинство паразитов или зверей. Разумеется, звери, которые царствуют за пределами скотного двора, считают, что скоты и есть настоящие паразиты, которых нужно периодически давить. Казалось бы, звери как хозяева жизни устанавливают правила. Но это иллюзия. Они есть только представители в жизни скотов. На самом деле они лишь начинают, но ни за что не отвечают, ибо за их начинания (так называемые «инновации») расплачиваются скоты.
       Изредка звери используют интеллектуалов для рационализации управления скотами и самими зверями. Великодушные никак не вписываются в скотный двор и звериное царство. Они не от мира сего.
       Есть ли будущее у скотов и зверей? Конечно, нет. Есть только настоящее. Поэтому именно они ждут конца света. Для великодушных его нет. Они из будущего.
 
       Похищение Европы или возвращение в начало. Обыкновенно полагают, что все начиналось на азиатском Востоке. Традиционное преимущество Востока укореняют в естественном пре-восход-стве: солнце встает не на Западе, где находится Европа, а на Востоке. Но так ли это на самом деле? Вроде бы так, да не совсем так, как кажется, ведь в том, что Европа на Западе следует в историческом времени за Азией на Востоке есть двусмысленный момент. Этот момент дает место другому, иному, чужому как истоку иного, не-тождественного мышления. 
       В чем состоит эта историческая двусмысленность? Она мотивирована логикой амбиваленции. Восток, чтобы быть изначальным в качестве родины или места абсолюта одновременно не может не быть началом иного, чем он есть сам, а именно Запада в качестве его производного. Тем самым Восток,  будучи началом времени истории, сам оказывается частью истории, выступающей в качестве смены состояний или условия, полагающего неоднозначную зависимость как зависимость в виде не только прямого (причиняемого) исхода Востока на Запад в виде определения обусловленного (Запада) безусловным (Востоком), но и обратного (последовательного) возвращения Запада на Восток. То, что Запад следует за Востоком, ретроактивно создает возможность для нового начинания Востока уже не только и не столько на Востоке, сколько на самом Западе, а, следовательно, и где угодно. Именно то, что Запад задерживается в будущем, открывает возможность для Востока уйти в основание истории в прошлом.
       Что же мы видим сейчас, в настоящем? То, что Восток копирует Запад, следует в его колее (струе, mainstream). Их роли поменялись. Как раз Запад теперь задает тон в том, что является начинанием, инициацией. Но это на поверхности, в пространстве публичности и общественного мнения. Что же таится в глубине молчания? Само собой напрашивается такая догадка: Запад есть высказанное проявленное в сознании. Чего или кого? Непроявленного бессознательного Востока.  Выходит проявленное непроявленного. Есть ли между ними единство? Разумеется, о тожестве того и другого говорить не приходится. А вот единство… сомнительно. Оно есть в той же мере, в какой не есть. Нечто не дает им составить единство. Что это за нечто такое? Оно есть не нечто, а само ничто. Вот и кажется, что вместе они составляют единство, ибо то, что их разделяет есть ничто. Но оно есть. «Ничто» тоже есть, как и «что». Ничто есть ничто. Поэтому Восток есть Запад в конце, в ничто, как и Запад есть в начале Восток. Начало, как и конец, теряется в ничто. Из чего появляется Восток? Из ничто. Во что же он обращается? В ничто. То есть, его заменяет Запад. Восток – это «что». Запад – это иное, чем Восток. Иное в этом случае двойственно: оно одновременно есть явление и то, что за ним скрывается. 
       Здесь работает не диалектика противоречия Гегеля, по которой явление открывает сущность и потому является сущностным. Тогда что же имеет место быть? Логика не развития как реализации, а становления как притворства. Сущность Востока скрывается, сохраняет свою непроявленность, прикрываясь или маскируясь под Запад. Восток не может проявиться в качестве иного, ибо он есть иное иного в виде феномена, который показывает себя себе через себя в себе. Его нельзя схватить в другом, ибо другое есть уже не его другое, а другое другого. Поэтому Запад выступает дополнением Востока. Почему? Иначе и быть не может, так как Восток есть в себе, но не для себя. Для себя он становится в ином, чем он есть, - в Западе как дополнении, но не себя и не своего иного, но чужого иного. В этом смысле Восток есть иное не того же самого, но иного.
       В представлении же Запада, в частности Европы, Восток есть сфера возможностей, одной из которых стала Европа. Так как она осуществилась в реальности, то эта возможность является наилучшей или оптимальной. Все же прочие варианты возможности Востока оказались нежизнеспособными; во всяком случае, они получили худшее воплощение, чем европейский вариант. В действительности же Европа является не состоявшимся Востоком, а определенным Западом. С Востоком у нее общее начало, уходящее в ничто. Своим «что» Европа обязана не Востоку, а Западу.
        Поэтому ответ на вопрос о том, что препятствует явлению природы Востока, не так очевиден, как хотелось бы думать. Препятствием здесь выступает не столько неразвитость или, точнее, слабость напряжения противоположностей: явления и сущности, сколько его укорененность в начале, завязка на ничто.
       Ничто является переходом с Востока на Запад и обратно. Однако это лиминальное (переходное) ничто есть не физическое ничто, то есть, физическое уничтожение, но символическое ничто, заряженное силой отрицания того же самого.
       Такую же логику притворства можно найти между жизнью и смертью, вечностью и временем, изначальным и безначальным, конечностью и бесконечностью, предельностью и беспредельностью и т.п. Так жизнь есть утверждение того, что скрывается под видом наличия или ставшего. В этом смысле жизнь вечна в качестве сокровенного, скрытого от внешнего взора, схватывающего то, что подвернется под руку. Рассеянность в духе оборачивается сосредоточенностью на фактическом материале опытного познания. Обмануть жизнь в ее воле к власти над временем можно только обращением симуляции на саму симуляцию, ее двойственным сообщением в рефлексии.
 
       Ничто и что. Что есть ничто? Ничто. Можно ли сказать, что ничто есть? Нет, потому что ничто есть ничто. Но поэтому и есть все, что не есть ничто. Тогда что есть? То, что мы называем «что». Есть все, включая во все ничто. Но ничто есть как отрицание всего в качестве что. Является ли тогда ничто следствием отрицания? Нет, ибо отрицание есть проявление ничто. Что означает предложение в качестве определения сущности ничто: «Ничто есть ничто», как неточное в логическом смысле выражение того, что ничто не не-существует, но ничтойствует? Сущность ничто в ничтожности, а не в чтожности, точнее, чтойности. Сущность ничто заключается в его ничтожности как сущности, в том, что нет силы истолковать его сущность. В этом смысле, смысле не только логическом, но и онто-логическом, ничто ничтожно как по существу, так и по существованию. Оно имеет минимальное существование. Это существование или бытие не-существования или не-бытия. Тогда максимальным бытием располагает бытие собственно, сущность которого заключается в том, что оно есть в качестве есть, самого существования.
       Следовательно, онтологически, извечно нет ничто как сущности не-бытия, но есть что как сущность бытия. Таковы полюса онтологии. Но что творится между ними? Между ними, минимум и максимумом бытия, есть существующие, сущие. В чем заключается их сущность? В том, чтобы во времени становления найти свою меру как единство минимума и максимума бытия. Эта мера или оптимум бытия и будет тем, что можно назвать «сущим по понятию». Сущее, например, человек изначально имеет начало в ничто или не-бытии в качестве предваряющего зачатие и рождение в жизни и в мире. Что в данном случае есть ничто? То, чему нет места в мире до поры до времени. Вдруг оно пре-бывает, появляется в мире из другого сущего (в указанном случае из родителей), становится нечто, некоторым новым сущим. Находится некоторое время в мире и затем из него уходит, исчезает из бытия, то есть, снова возвращается, ничтожится в не-бытие.
       В результате что получается? То, что ничто есть. Но есть не в есть, а в не-есть, или в ничто. Ничто – это изнанка или оборотная сторона «что» как сущности бытия. И ничто, и что есть относительно всегда и везде, если есть раздельно, точнее, в противопоставлении друг другу. В становлении же друг другом они порождают мир сущего в целом и в частности. В отношении к иному сущее имеет дело как с бытием, так и с не-бытием, даже если этим иным является оно само, отделенное от себя местом и временем в сознании.
       Так как человек есть единство его составляющих сторон-измерений: тела, души, интеллекта и духа (воли, решимости), то у-ничтожение одной из них приводит к у-ничтожению и всех иных сторон. Это логично и онтологично. Таков принцип единства или тождества (не-иного). Но есть еще принцип не-единства, иного. Он предполагает противоречие не только логическое, но и онтологическое. Это противоречие есть противоречие тому, что бытие человека конечно и есть бытие к смерти в ничто. Если мы принимаем ничто/не-бытие и в нем человека, то в нем его парадоксально не было, нет и не будет. Человека нет до зачатия и рождения, как и нет после смерти. Человек появляется в жизни из жизни, в бытии из бытия, а не в смерти из смерти как явления ничто в не-бытии. Именно то, что его нет в ничто, делает возможным его появление в жизни. В силу того, что ничто ничтожит само ничто в виде смерти есть место и время жизни, которая через собственную конкретизацию в целом в особенном виде его части конкретно появляется и исчезает как отдельно взятый человек.
       После его жизни есть он как память. Чья? Тех, кто с ним имел, имеет или будет иметь дело в будущем через его следы или последствия того, что он наделал. Где находится эта память? В бытии. Если конкретизировать место и время памятования, то оно существует среди сущих. Его можно актуализировать, выведя из модального состояния возможности в состояние реальности в границах действительности. Но это только часть его. А где  другая часть? Другая часть либо ждет, либо уже нашла возможность иного воплощения. Иное существование, например, в том же виде умершего как вечно живого бессмысленно и онтологически несостоятельно.
       Также, как в этом мире, люди покидают своих близких или знакомых для того, чтобы найти свое место в свое время, в ином мире как общем названии многих, бесчисленных миров они найдут свое место в свое время.
       Тогда остается пожалеть не о том, что они умерли, что их нет, но только о том, что их нет именно здесь и именно теперь, рядом с нами. Что появилось в жизни где-то и когда-то, исчезает в этом где-то и когда-то, чтобы появиться и находиться в иных местах и временах. Для чего? Чтобы вечно длить не только бессознательную, но и сознательную, а также сверхсознательную жизнь. Условием такой вечной жизни является смерть как состояние ничто в не-бытии. Поэтому все живые вечны как преемственность жизни в ее становлении в изначальной бесконечности. Благодаря живой памяти, носителями которой являются разумные существа, жизнь вечна и вездесуща. Жизнь беспредельна на пределе в разуме/смысле. Поэтому жизнь имеет смысл, тогда как смерть его не имеет. Она занимает смысл у жизни, когда имеет отношение к сущему. Вернее сказать, что такое живое сущее, как человек, имеет к смерти отношение, когда ограничивает жизнь самим собой сообразно закону жизни, которая живет конкретно жизнью отдельно взятых сущих. Выходит, человек смертен в жизни. Однако именно поэтому он вечно живой как живущий другой жизнью. Жизнь живет в нас. В нас она обретает смысл. Через причастность к нему, к смыслу жизни, который есть в ней самой, сущие самосущи: были, есть и будут. Жизнь как смысл жизни сущих увековечивает их в бесчисленных мирах таким образом, что они остаются самими собой, везде и всегда разные. Если в одном из миров они не достигли малой толики ума или, тем более, его меры (оптимума), то восполнят в нем недостаток в других мирах. Единственно, что можно только отрицать, - это вечное одиночество. Оно бессмысленно в абсолютном смысле. В относительном же смысле одиночество есть симптом случайности рождения и жизни там и тогда, где одинокому сущему нет места и оно несвоевременно. Есть общение множества Я поверх времени в вечности и поверх мира в изначальной бесконечности трансценденции.
 
       Вечность и миг. Есть бесконечное время и вечное настоящее. Что такое бесконечное время? Это время без конца как абсолюта. Но если время без конца, то почему оно не может быть без начала как абсолюта? Тогда что оно такое? Смена прошлого будущим в настоящем. Эта смена и есть настоящее. Относительно этого настоящего прошлое является началом, а будущее концом настоящего. Без смены времени настоящее является вечным. Во времени вечно настоящее есть миг, то есть, момент, не имеющий внутренней размерности, точнее, есть настоящее в себе или вечность во времени. Настоящее для иного оно есть прошлое и будущее. А вот для себя настоящее есть вечность. Настоящее в себе и для себя как момент и вечность есть время в вечности, то есть, один из бесконечного числа моментов, взаимопроникающих друг в друга. Это и есть предустановленная гармония монад Лейбница как моментов времени не отдельно друг от друга, но друг в друге. Время есть и в вечности как наложение и складывание его моментов в периодическом виде безначального и бесконечного развертывания (проявления) и свертывания (не-проявления) энергии, остывающей в материализации и загорающей вновь в духовном напряжении. В таком виде мирового устройства время как его внутреннее измерение раскрывается в пространстве мировой истории.
   
       Адам и Ева. В библейском мифе об Адаме и Еве содержится вся история человека. Если мы поймем этот миф, то сможем узнать, в чем смысл человеческой и не только человеческой истории и какова сущность человека. Человек есть Адам. Кто такой Адам? Одинокий. Он в себе сущий. Для себя сущим он становится Евой. Ева другая, чем Адам. Она свое иное Адама. Союз Адама с Евой есть образ союза Адама с Богом в качестве не духа, но творца. Адам в себе есть образ духа Бога. Однако дух Бога не есть сам Дух, но только его воплощение в совершенном виде.
       Душа ребенка и человеческое Я. У ребенка душа появляется, когда он находит себя в зеркале. Зеркало играет роль символа человеческого сознания. Сосредоточенность на своем образе в зеркале фокусирует сознание в точку инициации Я. Таким образом являясь, Я человека становится желанием себя вне себя. Выходит, первоначально душа человека является в образе своего иного как другого. Ребенок настолько же отождествляет себя с собственным образом, насколько разделяет себя с ним. Он амбивалентно относиться к самому себе. Раскол в его психике появляется в результате разрыва связи с материей в лице его матери. Рвет симбиотическую и симпатическую (органическую и эмоциональную) связь воображения ребенка с матерью третий лишний – его отец как знак другого. Другой становится символом желания ребенка быть самим собой. Символическое желание самоидентификации травмирует ребенка, что не может не обернуться его вытеснением из сознания.
       Вытеснение травмы рождения Я из сознания приводит к разрядке энергии бессознательного. Ребенок расслабляется. Однако вытесненное Я дает о себе знать посредством ярких вспышек данности сознанию самого сознания, приводящих ребенка в болезненное состояние. Последнее выступает симптомом, которым ребенок сигнализирует о скрытой сознательной природе бессознательного.
      Как правило, ребенок до своего совершеннолетия, а во многих случаях и до самой смерти, прячет свое Я от самого себя, благополучно забываю как о нем, так и о связанных с ним прямо проклятых вопросах человеческого существования. Счастлив тот человек, который не знает самого себя и уже в жизни достиг состояния животного (природного) гомеостаза психики. Это традиционный человек, то есть, человек с «нечистой совестью», который не стал вполне человеком. Выдержать подлинное бытие человека может далеко не каждый, ибо человеческая экзистенция есть бессмысленная страсть, неудачный, абсурдный проект быть богом.
       Чувство Я, а тем более его осознание в понятии Я, является следствием обособления людей, разделения между ними. В то же время такое разделение есть критика возникновения не только человеческого Я, но и его мышления, разума. Вразумление человека предполагает его самоопределение, оборотной стороной которого является отличение себя от других людей, подобных себе.
       Обособление каждого из людей, начиная с рождения, неизбежно заканчивается личной смертью. Причина смерти человека заставляет его забыть собственное Я, вытеснить его за границу сознания. Человек не хочет умирать. Тревога неминуемой смерти приводит человека к трансгрессии личного Я, его вытеснения в стихию бессознательной жизни. Личное Я выступает скрытым означаемым его существования, постоянно замещается цепочкой означающих, сковывающих означаемое посредством их беспрерывного скольжения по кругу.
       В результате  человек растворяется в однородной массе бессознательно (инстинктивно) существующих людей, похожих друг на друга не своей наружностью, но способом (модусом) бытия, стилем жизни. Болезненным симптомом забвения или за-бытия своего Я является желание найти себя в другом, стремление выдать частное Я за целое Я всех мыслящих и сознающих себя субъектов.
       Признание личного Я в качестве всеобщего Я «снимает» невротический синдром, но не освобождает сознание человека от травматического фантазма. Полным освобождением человека может стать осознание того, что человеческое Я является псевдо-структурой сознания, необходимой для символического индуцирования состояния осознанного бытия как константы, под которую может быть подставлена любая личная (индивидная) переменная, чтобы случилось ноуменальная или концептуальная (смысловая) разрядка в границах всеобщей структуры сознания как формы абсолютной реальности.
      
       Страх смерти. Какие можно привести аргументы против страха смерти? Да, кстати, что это за страх? Сама постановка вопроса в такой манере опошляет его. Это страх не быть. Да, так просто.
       Первый аргумент. Это аргумент того, что фундаментальным настроением человека является этот самый страх перед ничем. Он вполне естественен, обычен, тривиален и банален до обыденности. Тем самым он снижает свой трагизм. Но страх все равно остается.
        Во-вторых, противоядием против страха смерти может быть принцип Вечного Возвращения всего, что было, есть и будет. Чтобы излечиться от такого страха, достаточно только проникнуться этим принципом, его точным и полным пониманием. Все, что ни случилось с тобой в жизни, включая любые случайные восприятия (перцепции) и переживания (аффекты), повторится и не один раз с бесконечной точки зрения вечности.
       Есть еще и третий аргумент против страха смерти для тех, кто дорос до сознания всеобщности сознания. Он смог отождествить себя с тем, что не проходит, будучи по своей конечной отдельности преходящим проявлением, моментом и местом сущего в целом. Понимание себя не как уникальной индивидуальности, а как одного из постоянных членов принципиальной координации мира с сознанием. Всеобщее вечно и через сообщение со всеобщим нельзя к ней не приобщиться.
       Однако тут есть одна загвоздка, одно если не условие, то преткновение: позиция мирового сознания, имеющего всеобщую структуру, работает на настоящем живых или искусственных сущих, располагающихся в реальном, а не виртуальном, пространственно-временном континууме. Что это означает? Ничто другое, как то, что достаточно попасть, вработаться в указанную структуру сознания, чтобы там навсегда остаться. Так событие осознания себя носителем мирового сознания становится со-бытием с сознанием как таковым. Это позволяет сделать время существования самой структуры сознания вечным, как и сам мир в целом. В вечности сознание становится вечным, то есть, мигом, растянутым до предела воплощения сознающего. Сознающий, разумеется, ограничен в пространстве и времени не только актуального телесного (физического) существования, но и виртуального пространственно-временного континуума живого потока сознания. Поэтому сознающий не только входит, но, и, конечно, выходит из этого потока жизни сознания в связи с прекращением своего физического существования, самим фактом собственной смерти. И все же память о нем как участнике всеобщего мирового потока жизни сознания остается на все время астрономического (продолжительно длительного, соизмеримого с налично данным космосом) существования этого потока. Но не это главное. Важно понять, что сознающий как феномен сознания является вечным в смысле формы сознания как вечного объекта существующего в событиях сознательной жизни сущих. Форма сознания в качестве идеи или вечного объекта его превращает в иного сущего, живущего в данный момент времени и в данном месте мира сущего в целом.
       Остается последнее затруднение в понимании того, как сочетаются два последних аргумента против страха смерти. Вечное повторение или возвращение потому и существует, что есть идеи как вечные объекты или вечные структуры сознания, воплощениями которых становятся живые состояния конкретных субъектов сознания. В таком деле сознания следует сознавать, что важным в фиксации сознания, его интендированной предметностью или смыслом интенции является не конкретный материал сознавания, точнее, осознания в виде переживания существования собственного Я, но сам факт или событие как выражение воплощения вечного объекта в состоянии отдельно взятого Я сознания как ограниченного феномена потока сознания в качестве феномена феноменов. Факт осознания собственного Я является ноэмой (смыслом) ноэтического акта работы всеобщего сознания, подставкой или субститутом которого является данный субъект сознания. Экзистенциальная тревога конкретного субъекта, его фантазм смерти связан с тем, что он не является вечной подставкой всеобщего сознания, ибо у сознания нет вечного отдельно взятого субъекта. С этим связан неудачный проект экзистенции в трансцендировании без трансценденции. Трансцендентным объектом экзистенции является сознание в идее, точнее, в своих идеях как вечных существах. В действительности субъект бесконечно множественен, да и не в нем дело. Он есть только средство в работе вечного двигателя сознания, ибо посредством именно его, как и многих других сознаний, оно и живет. Поэтому важна не отдельность Я, а его слитость со всеми иными Я, осуществляемая путем их синхронической (синтагматической) и диахронической (парадигматической) ассоциации в серии субъективных вариаций (мгновенных смен) единого объективного инварианта благодаря вечным объектам (идеям).
       Коротко говоря, человек вечен не в себе и для себя, а в идее для всех в сознании.
      
       Под крылом самолета: полеты во сне и наяву. Каким образом во сне летают спящие? Птицами. Сами летают только птицы. Птицы сна называются «ангелами». Люди ощущают себя ангелами только во сне, как, впрочем, и демонами в кошмарах. В этом смысле сон является окном в райскую или адскую реальность. В нее мы не просто заглядываем, но и живем некоторое время. Причем время во сне не совпадает со временем мира наяву. Почему? Да, потому что это не земное время и вообще не время, но миг вечности, растянутый или стянутый в зависимости от того, как он спроецирован на земное время во время пробуждения.
       Эффект использования слова «философия» как негативный аффект. Сегодня присутствовал на мероприятии, посвященном философии, в рамках недели науки на факультете. Слышал много раз слово «философия». Для меня это слово из колыбельной. Поэтому я хорошо провел время на мероприятии – выспался.
       К слову сказать, часто повторяет слово «философия» не тот, кто ей занимается, а тот, кто только говорит об этом. Настоящие философы, как правило, избегают употреблять это слово по причине его бессмысленности.
       Мышление есть способ существования мыслителя. Если он подумал, - значит, он был, существовал.

       Национальная философия. В последнее время люди приноровились к теперешнему духу времени акцентировать прилагательное «национальный». Так например, когда они заводят речь о философии, то обращают внимание не на существительное, как это следует делать, а на то, что к нему прикладывается, - на прилагательное. Так в философии становится важным не она сама, а то, чья она. Причем принадлежность философии адресуется не субъекту размышления, но коллективу проповедников или учеников. Но этого мало. Когда невежественные люди говорят о национальной философии, они прямо имеют в виду народ. Народ-философ, - как это вам понравится?
       Между тем даже греков, с которых пошла философия, не ставят впереди философии, оговаривая философию мыслителей из греков в качестве не народной или национальной, но древней (античной), ибо это (временной параметр) имеет большее значение, чем национальный, географо-климатический (пространственный параметр).
       Та же средневековая философия еще называется школьной (схоластической) или на худой конец латинской или арабской по языку своего выражения.
       Только в XIX веке появилась мания к национальному. Но на это были свои резоны. Дело в том, что тогда стали формироваться нации в Европе.
       И тем более в XXI веке – веке глобализации – какой смысл есть в акцентировании национального фактора?

       Добрые и злые. Добрые имеют шанс на вторую жизнь потому, что использовали эту жизнь для людей, а не для самих себя. Те же, кто думают о себе и со злобой относятся к другим имеют единственный шанс только на эту жизнь, ибо за одну жизнь проживают все то, что у них может быть в этой жизни и что они использовали во вред себе и другим. Они попадают в ад, то есть, туда, где нет будущего, а есть одно прошлое как то, что уже прошло. В раю же, как в настоящем нет ни будущего, ни прошлого, так как будущее уже в настоящем, а прошлое не прошло, ибо ничто не забыто.
      
        Сознание. Является ли важным в жизни сознание? Для меня «да». Сознание – это состояние, точнее, положение сущего, в случае человека живого сущего, относительно мира сущего в целом, включая его самого и ему подобных. Что это такое – сознательное отношение? Отражение, рефлексия, спекуляция. Является ли оно материальным? Да, но только в том смысле, что имеет место и время быть в качестве события мысли. Само это сознательное отношение как познавательное отношение есть событие в бытии. Реально оно имеет место быть  и является определенным состоянием субъекта, соответствующим объективному положению вещей.

       Читая Бердяева. На днях взял в руки труд Николая Александровича под интригующим названием «Опыт эсхатологической метафизики». На ее страницах удивительный автор размышляет о том, что ждет человека после смерти. Не менее важен для г-на Бердяева вопрос о том, что предшествует человеческому существованию в этом мире.

       Сущность философии. Если математика точная наука, для которой нет мелочей, то философия важная наука или наука о главном. Философия похожа на математику тем, что строга так же, как математика точна, исчислима. Но это только правильная часть философии, а именно ее формальная (абстрактная) или логическая часть. Другая часть философии есть конкретная часть содержания, то есть, смысла. Этим она понятна.
       В философии, как и в науках, есть сила, напряжение, сопротивление, натяжение и растяжение, притяжение и отталкивание, давление и прочее. Философия через философов давит или влияет на сознание, она притягивает к себе мыслителей и отталкивает народ и власть, сопротивляется в своем стремлении к независимости мышления, напрягает мыслителя в медитации и усиливает мысль, натягивает плоть содержания на костяк или форму мысли, растягивает, расширяет сознание до невероятных размеров.

       Российский философский конгресс. В последнее время, как правило, философские конгрессы проходят в России в провинции. Почему? Да, потому что проводятся для провинциалов. Поэтому на них редко съезжается философский бомонд. Аристократы от философии, вроде «грантовых юношей» (аллюзия на «архивных юношей» XIX в.), гнушаются встречаться с «философским народом». Именно для философской публики устраиваются такие отвлеченные мероприятия философским начальством, чтобы она варилась в собственном соку под неусыпным оком власти дум, точнее, дум власти, но подальше от нее самой.
 
       Размышляя над Анной Льва Толстого. Собрался смотреть сериал Шахназарова по «Анне Карениной» Толстого. Отсмотрел первую серию, да еще фрагмент одной из последних. Попутно заглянул в «Дневник писателя» Достоевского и исследование Эйхенбаума «Лев Толстой. Семидесятые годы». «Анна Каренина» чем не «Преступление и наказание», но уже не по Достоевскому, а по Толстому?
       Как только я узнал об очередной экранизации «Анны», так меня взяло недоумение: сколько можно экранизировать это спорное произведение? Кстати говоря, ни в одной российской экранизации советского и постсоветского времени Анна не удалась: ни Самойловой, ни Друбич, ни Боярской Правда, у Зархи удачны были как Каренин в исполнении Яковлева, так и Вронский Ланового. Замечу: от этих амплуа «рогатого мужа» и «милого друга» они так и не освободились на экране.
       Шахназаров как хитрый режиссер использовал литературный прием вставной новеллы для того, чтобы произвольно по своему желанию обращаться с текстом романа Толстого, навязывать ему свою интерпретацию, опуская одни сцены/эпизоды и выпячивая другие из цельной панорамы повествования.
       «Анна Каренина» как роман стоит в ряду таких же романов, посвященных женскому вопросу, воспитанию чувств женщины, как «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте и «Мадам Бовари» Гюстава Флобера. Есть и другие про-именованные романы на ту же самую тематику («Нана» Эмиля Золя, «Тереза Дискейру» Франсуа Мориака и пр.).
       По общему мнению, самый главный вопрос в «Анне» - это вопрос о наказании за преступление против семьи – мужа и сына, которым Анна предпочла своего любовника. Стоило ли падшую женщину так жестоко наказывать, как наказал ее автор романа, собственно ее отец-создатель? Мнения разделились: либералы/космополиты запричитали о самодурстве автора-тирана, а консерваторы/патриоты одобрили решение Толстого, заметив, правда, в лице Константина Леонтьева, Федора Страхова и Федора Достоевского, что автор взял на себя лишнее, выступив в роли судьбы, кинув свою героиню под поезд. Глупые крайности.
       Можно сказать, что Лев Толстой дал маху, превратив женскую драму, что к лицу светской женщине, в человеческую трагедию. Анна не Медея, не Ифигения, не Андромаха и не Жанна д;Арк. Это другого плана героиня, чтобы из нее делать жертву. Когда говорят, что она жертва светских условностей, то забывают, что из-за них не кончают жизнь самоубийством. Другое дело – неверную жену бросил неверный любовник-волокита. Но где здесь трагедия? Это скорее комедия, водевиль. Зачем же делать из этого балагана театр? Единственно, что этому соответствует, так это скучные пьесы гения пошлости - Антона Чехова.
       И все же зря Толстой убил Анну.  Толстой не решился на то, чтобы вывалять свою героиню в грязи. Но на то, чтобы кинуть героиню на шпалы под поезд, оказался способен. Вот эта чрезмерность попахивает дурным вкусом. Еще до «Анна» тема женского греха мучила Толстого. Достаточно вспомнить падение невесты Андрея Болконского Наташи Ростовой в объятия Анатоля Куракина.
 
       О помощи высших. Предел человеческих возможностей – установление демократии. Но даже если она будет царить во всем мире, точнее, на Земле, то и в этом случае ни одна из глобальных проблем человечества не будет решена. Почему же? Да, потому, что люди просто не способны сами себя контролировать так, чтобы продолжать быть людьми. Об этом говорит жизненный опыт не только прошлых поколений, но и любого современного человека. Так, где гарантия того, что это не повторится в будущем? Нет никакой гарантии. Именно это заставляет верить человека в существование высшей силы, которая может помочь человеку в решении его жизненных проблем. Одной из самых важных проблем жизни является проблема смерти. Вот почему люди надеются на бессмертие в жизни после смерти, на вечную жизнь.
       Так рассуждая, нельзя не задуматься над тем, есть ли на самом деле высшая сила, высшие существа, и захотят ли они помогать таким низшим существам, как люди, стать лучше. Люди полагают, что высшие существа, которых они называют ангелами, для того и созданы создателем всех существ – богом как наивысшим существом, - чтобы помогать низшим. Такая здесь логика. Конечно, она имеет смысл, уточню: для нас. А как же быть с самими существами, - для них она имеет тот же смысл? Разумеется, нет. Одно дело – для низших, и совсем другое дело – для высших. Это раз. И еще: у людей низшее служит высшему, а не наоборот, высшее -  низшему. Однако является ли высшее у людей на самом деле высшим? Складывается такое впечатление, что оно не столько высшее, сколько такое низшее, которое ниже низшего: оно просто ничтожно.
       Если умно размышлять о том, каким может быть отношение между высшими и низшими с точки зрения высших, можно подумать, что оно должно (здесь специально используется модальность долженствования, а не существования, ибо она более релевантна (логически корректна) в этом контексте) быть равным в том смысле, что высшие должны способствовать возвышению низших, чтобы в пределе они могли дорасти до их высшего уровня. Об этом догадывались еще древние мыслители, иначе, зачем они вообще нужны. Но тогда и люди должны демонстрировать такую же логику по отношению к более низшим по сравнению с собой существам. Они ее и демонстрируют, но в каком виде? В свойственном только людям качестве эксплуатации, использования в своих интересах: либо для непосредственного поедания (коров, овец, свиней и пр.), либо опосредствованного использования для поедания других видов (собак, лошадей и пр.). По этой превращенной, вернее, извращенной, логике и высшие создания, вроде ангелов, должны заниматься нашей эксплуатацией, в той форме, которая по человеческому соображению свойственна ангелам. Даже бог как наивысшее существо действует, по мнению людей, сообразно этой логике. Он ведет себя с людьми как господин со слугами, как пастух с овцами. Ангелы его есть собаки, которые сторожат стадо, защищая его от происков демонов – падших ангелов.
       Высшие существа не то, что не хотят помогать людям, они не могут это сделать, потому что их помощь может быть только зеркальным отражением помощи людей скотам и зверям. Однако люди эксплуатируют не только скотов и зверей, но и других людей. Что из этого следует? Так как ангелы и сам бог не способны на эксплуатацию в силу своей доброй природы, то они и не помогают людям. Но люди тогда скажут: почему же они не помогают немногим людям, которые способны вести себя по-человечески не только с людьми, но даже со скотами и зверями? Ответ так же прост, как и вопрос: если помогать меньшинству, а таковым является добрая (малая) часть человечества, то в силу слабости добра в материальном мире зла (материи как хаоса или возможности самой возможности или чего угодно), плодами добра будут семена зла. Вот если бы большинство человечества было способно противостоять злому естеству и его принципу (выживает наиболее приспособленный), то только небольшая часть возвращалась бы в былое животное состояние. И вот тогда ангелы могли бы помочь людям (что зовется «божьей помощью») справиться с падением немногих людей, ибо им самим знакомо это по собственному опыту отпадения от них тех своих собратьев, которых называют «падшими» или «демонами», а проще «бесами». Совершенство относительно. Эта относительность касается и мира ангелов. Само их количество (множество) говорит о том, что может все случиться, в том числе и открепление, отвержение от бога как духа, их тяготение к материи. Падшие ангелы – это такие ангелы, у которых опустились крылья, и они не могут больше парить в небе идей.
       Что же тогда делать людям, склонным к идеям, к их воплощениям в материальной жизни? Довольствоваться этими воплощениями, как ими довольствуются падшие ангелы. Так вот лучшие люди среди нас – это падшие ангелы. Но тогда как они вознесутся на небо идей? Так они часто туда возносятся в мыслях, образах, мечтах, открытиях и изобретениях, чтобы, в конце концов, быть с-брошенными опять на землю. Такова их судьба: быть отверженными. Прочие просто прокляты.
       Оказывается, что здесь та же самая (парадоксальная) логика, что у Леона Блуа и Николая Бердяева: «Иисус тогда сойдет с креста, когда в него уверуют евреи, но они только тогда уверуют в Иисуса, когда он сойдет с креста». В нашем варианте истолкования смысла помощи высших низшим это звучит так: «Высшие тогда помогут людям, когда люди станут людьми, но они станут людьми только тогда, когда им помогут высшие». Смысл здесь в чем? В том, что низшие - высшие, а высшие - низшие. Только когда люди это поймут, они изменятся. Их изменение будет помощью высших низшим. Когда это произойдет? Никогда, ибо будет иметь место там, где нет ни там, ни здесь, где нет мест, - не во времени, а в вечности.
   
       Дополнение к «помощи высших». Выше была изложена только негативная логика истолкования помощи высших низшим. Позитивная логика такой помощи предоставляет человеку возможность и малым числом собственно человечных установить разумный порядок жизни, с которым будут вынуждены считаться остальные, если будут способны жить по-человечески. Эта логика исходит из допущения или логического (достаточного) основания или хотя бы необходимого условия, что человеческое может выжить в нечеловеческих или естественных условиях только на социальном уровне. Социальный уровень начинается не на индивиде, а на группе существ, связанных чем-то, в данном случае человечностью. Человечность возможна только между людьми. Народная поговорка говорит: «Один в поле не воин». Если есть группа единомышленников, то не все потеряно. Правда, нет гарантии, что «дело выгорит». Есть логика, но есть еще и история со своими случайностями, счастливыми стечениями обстоятельств, удачей и прочим. Почему бы не рискнуть и не стать человеком? Если ты стал человеком, то может и другой тоже вполне стать человеком. Тут и приходит надежда на лучшее. Это лучшее, что есть.
               
       Школа. Это, прежде всего, не место, а способ учения как культурного занятия, вернее, занятия человека культурой. Через учение человек становится культурным существом, то есть, собственно человеком. Без учения, без школы невозможно существование человека как культурного существа. Тот человек, который выучился, является ученым. Следовательно, те люди, которые не являются учеными, еще не выучились и нуждаются в школе для того, чтобы быть культурными существами, вполне людьми. Пока люди еще не ученые, они не люди в собственном смысле слова. Вот и все.
       Однако человек, став ученым, еще не становится учителем. Он просто перестает быть учеником. Учитель больше человек, чем ученый, и еще больший человек, чем не ученый. Всякий человек, если он не идиот (кретин), способен стать ученым. Для этого необходимо быть здравомыслящим и умственно полноценным, а также старательным и любопытным, устремленным к знаниям, желающим их иметь. Чтобы быть ученым, нужно иметь знания, а не мнения, ибо они заблуждения. Так вот не ученые имеют мнения, условиями существования коих являются предрассудки. Не ученым не хватает ума, точнее, рассудка и труда для полного очеловечивания или окультуривания. Однако вернемся к ученым. Не всякий ученый может быть учителем. Что для этого необходимо? Сила внушения, власти над людьми. Из чего проистекает эта сила? Из убеждения в праве внушать людям и повелевать ими. Разумеется, для их же пользы, как полагают учителя. Учителя – это те, кто учит. Работа учителя состоит в том, чтобы учить получать знания, но не думать.
       Вот для того, чтобы думать, нужны уже не учителя, а философы. Из кого получаются философы? Конечно, не из учителей. Из учителей получаются софисты, а не философы, болтуны, а не мыслители. Из кого же тогда получаются философы? Из тех же ученых. Быть ученым необходимо, чтобы заниматься философией, но не достаточно для этого. Откуда же берется этот достаток философствования? Конечно, не из внушения и не из потребности в получении знания. Тогда из чего? Проще простого, из не внушаемости. Тот, кто не внушаем, может быть философом. Что значит «не внушаем»? А то и значит, что не поддается соблазнам и иллюзиям. К тому же не относится потребительски к знаниям и не считает последние целью своего становления человеком.
       Философ занимается мышлением не для того, чтобы все узнать, а для того, чтобы понимать, не всегда обладая знанием.

       Читая Чехова. Читая рассказы, повести и пьесы Антона Чехова, нельзя избавиться от впечатления всеобъемлющей скуки, поражающей воображение равным образом как романтического, так и классического, читателя. Его поражает, прежде всего, стиль этого популярного в буржуазных кругах писателя. Это стиль самой скуки буржуазного образа жизни мещан или разночинцев (так во времена Чехова звали скучных людей). Этим он и хорош: не стиль, конечно, а сам писатель, диагностировавший как врач своим стиле(то)м болезнь современности – капитализм. Скука и есть истина капитала, включая и самого человека как капитал. Как мне смертельно скучно жить с вами, господа буржуи! Герои Чехова достойны того, чтобы их поставить в один ряд с Бюваром и Пекюше Гюстава Флобера. В этом ряду персонажей буржуазной эпохи они заключительное звено в качестве развесистой клюквы скуки, от которой сами смертельно устали и все ноют и ноют, эти никчемные дамы и господа. О чем же они ноют, о чем обыкновенно ноют люди? Об упущенных возможностях на пути к удовлетворению своих низменных желаний. Самую главное из них они, эти частные собственники (частники), называют «с-частьем».
            
       Несведующие наблюдатели. Среди наблюдателей за жизнью людей есть категория лиц, которые не ведают о том, что они наблюдатели. Это люди. Но это не простые, обычные люди. Они необычны, как необычны пророки, святые, гении, мыслители, мистики, маги. Но их необычность иного рода. Она пассивна. Это медиумы. Здесь медиумичность берется в более широком толковании, чем это принято в популярной (экзотерической или вульгарной) эзотерике. Не они выбрали себя, а их выбрали в качестве свидетелей, да, нет, регистраторов хода вещей неведомые им парки, ткущие нить судьбы. До поры до времени судьба их бережет. Для чего? Для регистрации неумолимого хода часов мирового времени, отчитывающего каждому существу причитающую ему меру жизни. Эти медиумы есть хроникеры кармы, находящиеся сами под присмотром, под наблюдением. Может быть, они об этом догадываются. Только их мучительные догадки никогда не приведут их к разгадкам. Всякие попытки догадаться приводят их автоматически к ложным толкованиям. Таковы все так называемые «эзотерики». Таковыми становятся и пророки, и гении, и маги с мистиками, как только начинают заниматься удовлетворением самих себя, то(л)ковать на своем токовище, «доить своего козла» (не буду дальше продолжать в том же духе, иначе окажусь неприличным). Скажу только: толкование есть симптом импотенции. Обыкновенно гениальные писатели прибегают к само-истолкованиям, когда исписались в попытках самооправдания.  Только у одного Будды хватило смелости отказаться от толкования. Но к чему это привело? К образованию религии, целого мира толкования того, о чем молчал Будда. Молчал он, как известно знающим, о чужом желании, точнее, о желании иного, нам чужого. В том то и дело, что желание иного есть желание чужого, нам не принадлежащего. Так импотенты мечтают о потенции. О чем молча мечтал Будда? Естественно, о потенции. Он, истративший свою потенцию со многими наложницами, понимал, что жизнь рано или поздно кончится. Так как же сделать так, чтобы она не кончалась? Нирвана – вот она, эта экстатическая эрекция без конца. Нирвана как конец, предел мечтаний импотентов. Искомая активность пассивных созерцателей-наблюдателей. Полное отождествление себя с концом, со смертью. Жизнь как потенция, ставшая импотенцией, то есть, живой смертью. Импотент – «живой труп» Льва Толстого.

       Примечание к несведущим наблюдателям. Письменные размышления о несведущих наблюдателях были построены на принципе перевода метафизической точки зрения на язык научной терминологии мета-психологического объяснения. На самом метафизическом языке суть размышления может быть выражена так: изначальная нехватка бытия вызывает стремление живого и сознательного сущего (человеческого существа) к его не просто накапливанию, но и инвестированию в высшие сферы существования, по традиции называемые сферами души, разума, духа. Если сфера души имеет имманентный характер, а сфера разума – явно трансцендентальный, то сфера духа уже скрыто подразумевает трансцендентный характер. Для несведущих наблюдателей доступной сферой оказывается душевная сфера, предполагающая не только мир чувств как мотивов и предпочтений, но и рассуждений, необходимых для выбора предпочтений, а также волевых актов, вытекающих из этих предпочтений. Две другие сферы им недоступны. Хорошо ли это? Конечно, последнее дело - стремиться к недостижимому. Человек вполне может ограничиться своим человеческим, душевным. В этом и заключается его предназначение.
       Разум – для  лично (индивидуально) разумных существ. Человек же лично существо душевное; только вместе с другими людьми человек как родовое существо или человечество способно быть разумным. Но и в этом случае он разумен не всегда, а лишь иногда, случайно, вольно, но никак не закономерно по необходимости. Дух же ему уже не пограничен, как разум, а заграничен, находится по ту сторону его человеческой жизни.
 
       Размышление о смерти. Обыкновенно человек настроен на жизнь без начала и конца, ибо она представляется ему безосновной основой всего, имеющего начало и конец. В этом качестве основы она есть нечто  единое и неизменное в  многообразном и изменчивом мире вещей (сущих, включая существ). Простой человек не может и помыслить, что его больше не будет. Почему? Да, потому что это немыслимо. Если об этом думать, то получается лишь абстрактное понимание, которое нельзя наглядно представить. Представление окоченевшего собственного трупа не вяжется с самим собой, таким живым и сознающим. Обычно же человек считает, что то, что нельзя себе представить, то немыслимо. Он мышление понимает как представление, о котором у него есть мнение. Мнение – это мнимость или кажимость, то есть то, что кажется, видится, представляется. Значит, мышление, представляющее мышление есть такое видение, которое является видением.
       Представляющим мышлением наделены не только бытовые люди, но и мистики. Только последние имеют такое мышление в расширенном варианте. Это так называемое «экстрасенсорное мышление» или сверхчувственное мышление. Замечу: сверхчувственное не в смысле внечувственное, но чувственное, только в превосходной степени. Ошибочно такое мышление называют «ангельским». Однако у ангелов или духовных существ обострены не чувства, а разум. У разумных существ разум имеет обычное (притупленное) состояние. У человека его вообще нет. Зато у него есть рассудок как пристройка к миру чувств. Опять же, ошибочно, на человеческий манер некоторые мыслители называют разум «бесконечной чувствительностью». Это явная редукция к человеческой душевной способности.
       Дело в том, что с древних времен у людей шло развитие не духа, а души. Человек лично становился богат не только в материальном, но и душевном смысле, если можно так выразиться. Прежде, в античное (древнее) время, уже не говоря о языческой (магической) архаике, человеческая личность понималась либо как физическая подставка (личина, образ, идея) духовных существ (богов и демонов), либо как персона-маска, играющая социальную роль в жизненном сценарии. Позже, уже в средневековье и Новое время, человек наполняется собственно человеческим содержанием, наполняя им в христианстве таковым самого единого бога.
       И, наконец, в современности человек становится индивидуалистом, социальным атомом. Причем уже не органическим, а механическим, точнее, технологическим атомом. Личность атомизируется в отдельно взятую цифру, которую легко можно сосчитать, измерить, пронумеровать. Следом в новейшее время расщепляется над субличностные аспекты, возвращаясь в хаотическую констелляцию архаического человека. Возрождается варвар, но уже современный, цивилизованный, технологический (технический, искусственный).
       Такой же технический, искусственный характер носит восприятие смерти, обрастающей соответствующей смертельной технологией. Появляется идея виртуальной личности, которая как гибкая (вариативная) программа (софт) работает на жесткой (детерминистической и инвариативной) матрице (харде). Размышления о смерти оцифровываются в схему виртуальной жизни после физической смерти в качестве сетевой программы, которая оживляется в интерактивном режиме коммуницирующих пользователей информационных сетей. После смерти от человека остается информационный остаток, который хранится в сокровищнице информации как подставке архаической (буддистской) сокровищнице знаний в виде файла личных данных.
       Для обычного или повседневного, массового человека нормально не думать о смерти, а думать о жизни. Но что такое норма? Это линия, перпендикулярно разделяющая крайние точки прямой пополам. Крайние точки – это точки прямой начала-минимума и конца-максимума. Нормальный человек равноудален от рождения и смерти. Как известно противоположности совпадают: начало совпадает с концом на пределе, но диаметрально расходится в норме-середине. Обычный человек – это средний, посредственный человек, далекий от противоречий жизни и смерти, невинности и вины, святости и низости, избрания и проклятия, добродетели и порока, добра и зла, красоты и безобразия, истины и лжи и пр. Он далек от абсолюта, ибо близок относительности. В плохом находит хорошее, в хорошем – плохое. В нем смешаны крайности в равной пропорции. Обычно смешение и есть норма, нечто среднее. Однако в нем нет чистоты настоящего качества без примеси. Предпочтительно, конечно, положительное качество, а не отрицательное, как например, жизнь, а не смерть, - причем в чистом, а не в смешанном, виде. Но что такое жизнь в чистом виде? Это то, что реально, а не иллюзорно, что есть, а не то, что таким только кажется.
       Для обычного человека реальным выглядит бытовая жизнь, которой и для которой он живет, используя для этого все то, что лежит в стороне от середины, от посредственности, соответственно в качестве средства. Цель – быт, средство – бытие как одна из крайностей жизни. Другая ее крайность – не-бытие. В быту бытие становится не-бытием, ничем, а не-бытие чем-то, более важным для бытового, для семейного человека всем. Быт превращает человека в некто, в условную единицу, вещь среди вещей. Из-за быта все теряет свою цену. Жизнь становится бытом. Все, что не может быть им, становится смертью. Реальность вне быта пугает человека, угрожает ему стать самим собой, остаться наедине с самим собой, со своими неразрешимыми проблемами.
       Быт, среднее составляет смысл жизни для большинства людей. Нет, не так. На самом деле истина не нейтральна, не безразлична, она пристрастна, а не беспристрастна. Она ближе к истине, а не ко лжи, даже если она истина лжи. Такой она кажется человеку. Тогда какова цена этого выражения "на самом деле»? Даже если быт является тайным смыслом всех людей, это не вся правда. быт заслоняет от нас природу, физику вещей, мешает нам принять вещи такими, какие они есть. Почему? Потому что они не оставляют нам возможности выбора самих себя на виду вещей.
       Что нам помогает принять существо вещей? То, что находится по ту сторону противопоставления крайностей (противоположностей). Что это? Их смешение? Норма? Да, нет, нечто третье. К нему ведет не «золотая середина» как идеализация нормы или посредственной середины и не негативное качество нехватки, импотенции. Тогда это позитивное качество полноты, полноценной потенции? Нет, и не оно. Хотя оно близко искомому результату. Да, жизнь потенциальна, а смерть импотентна. Однако это не есть истина истины и лжи. И тем более она не в их смешении. Истина в том, что находится по ту сторону не только жизни и смерти, но и самой истины и лжи. Конечно, истина заключается в том, что, несмотря на связь истины и лжи, они никак не смешиваются. Так и жизнь, и смерть нельзя смешивать, несмотря на то, что они связаны друг с другом и не существуют друг без друга.  Но то, что они связаны, не означает, что они смешаны друг с другом. То, что они не смешиваются в истине, делает ее иной по отношению к такому противопоставлению, но не сводит, не упрощает ее до их смешения. Такова по своей природе нирвана. Она ближе к истинной жизни, но одновременно и похожа на смерть. Однако она не является ни жизнью, ни смертью. Есть нечто помимо смерти. Но это не жизнь как ее интенсивность, полнота, а тем более не смешение жизни со смертью в обыденной жизни.
       Как определить это нечто позитивно, а не только негативно? Затруднительно, если вообще возможно.

        Сверхумный ум (или, как писал Алексей Лосев, «сверхумное мышление»). Что это такое – «сверхумный ум»? Это ум, который умнее ума. Сверхумный ум – это заумь? Если ум посредственен, то есть, предполагает опосредствование, то заумь проста? Вряд ли. Неужели сверхум есть опосредствование в квадрате или сугубое опосредствование? Если так, то он есть нарушение меры, то есть, ума. Следовательно, сверхум есть безумие. Что за нелепость. Но тогда сверхум не есть заумь. А что тогда он есть? Ум ума, как сознание сознания, самосознание? Нет, бери выше.

       Перечитывая Николая Бердяева. Бердяев пишет в «Опыте парадоксальной этики»: «Ад есть состояние души, бессильной выйти из себя, предельный эгоцентризм, злое и темное одиночество, т.е. окончательная способность любить. Ад есть замкнутость в себе мучительного мгновения, при которой внутри этого мгновения раскрывается бездна и бесконечность, мгновение делается бесконечным временем. Ад создает и организует отделение души от Бога, от Божьего мира, от других людей. В аду душа от всех и от всего отделена и уединена и вместе с тем всем и всему порабощена. Извращение идеи ада в человеческом сознании привело к тому, что она была отождествлена со страхом Божьего суда и Божьего возмездия. Но ад есть не действие Бога на душу, в данном случае судебное и карательное, а именно отсутствие действия Бога на душу, неспособность души раскрываться какому бы то ни было Божьему действию, совершенное отпадение от Бога… Ужас ада совсем не в том, что суд Божий будет суров и неумолим. Бог есть милосердие и любовь, и ему отдать свою судьбу означает преодоление ужаса. Ужас в предоставленности моей судьбы мне самому» .
       Этот фрагмент сочинения русского экзистенциалиста оказался созвучен моему умонастроению и идее о том, что ад заключается в самом человеке, его зацикленности на самом себе. Конечно, это избитое общее место (топос или парафраз) христианской поговорки о том, что «кто душу свою пожалеет, тот ее потеряет». И в самом деле, так представляется положение души душевному человеку, считающему, что «душа – христианка».
       Тогда кто виноват в адских мучениях? Разумеется, по христианской логике веры, сам человек, отгородившийся от всего мира. Таков, например, Иван Карамазов Федора Михайловича Достоевского, который не Бога, но мира Его творения не принимает.
       Естественно, напрашивается вопрос: «Что делать»? Спасаться в других. Как просто, главное понятно без усилий мысли. Не надо быть исключительным. Нужно быть нормальным, законопослушным, душеполезным и благоде(я)тельным. Не надо быть счастливым. Надо быть страждущим. Не надо быть независимым. Надо быть со всеми в стаде как овца, ведомая, с-пасомая пастырем в загон. А кто пастырь? Не волк ли? Ведет в загон, чтобы в свое время «задрать» по очереди. Не то вдруг загуляет и отобьется от стада, и станет добычей другого хозяина. 
       Итак, ад в тебе. Кто бы спорил. И это все? Это и очень много, и очень мало для понимания смысла ада и страдания. Кто виноват в существовании ада? Конечно, человек, а не боженька. Кто не принял Бога, тот будет «извержен во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный». Вот так. Вне Бога – это во тьме. Быть в аду в вечном одиночестве. Что за ужас! Ад – тьма. Рай – свет. Но свет жжет, а тьма – пугает.
      
       Из «Глубин космоса» и «Мечты». Чего ждут люди от инопланетян, которых в давние времена они называли «ангелами, «демонами» и «богами»? Спасения от чего или кого? Не от самих ли себя? Многие люди не хотят быть людьми. Им подавай сверхчеловека. Именно этого ждут от инопланетян, - ждут того, что они освободят людей от человечности. Что такое человечность? Это способность человека быть человеком, то есть, всесторонне развивающимся и целеустремленно совершенствующимся существом. Всесторонность развития выражается в возможности человека.

       История учит тому, что она ничему не учит. Как понять записанное выражение? Его можно понять, если (при условии) в нем есть смысл. Какой это смысл? В выражении о том, что история учит не учиться, можно найти такой смысл: ее смысл обнаруживается не в настоящем, а в будущем относительно ее предмета – прошлого. Таким будущим для прошлого является настоящее. Соответственно истина и смысл как ее условие самого настоящего могут быть понятны человеку не уже в настоящем, а только в будущем. Можно констатировать, что смысл предыдущего открывается в последующем. Другими словами, мотив является ясным и очевидным не в проекте, а  в его реализации – осуществленной цели, на которую бросают смысловую тень те средства и пути, которые используются и к ней ведут. Так по делам мы узнаем истинный смысл того, что мы замышляем и переживаем.
       Применительно к истории русской революции можно сказать, что ее смысл можно обнаружить в истории не самой революции, а в ее плодах, - так называемом «развитом социализме». Революционный энтузиазм триумфального шествия советской власти и первых пятилеток индустриализации (модернизации) архаической (традиционной) страны и массовый героизм отечественной войны с фашизмом привели к повышению материального и душевного, и даже интеллектуального благосостояния советского народа. Конечно, духовно люди скисли в условиях наступившего тотального мещанства. Ведь целью построения  советского общества было не его очеловечивание, а гонка и перегонка капитализма как царства буржуазной сытости. Кодекс строителя коммунизма с программой реального гуманизма был фиговым листком, прикрывавшим срамное место вульгарного материализма насыщения и опорожнения организма массового человека всевозможными потребительскими благами («жрать, срать, спать и плодиться» в превосходной степени). Поэтому естественно социализм ума и сердца  уступил свое прогрессивное место регрессивному капитализму живота и срама.

       Случайность и судьба. Догадка пришла после несчастного случая, виновником которого стал я, точнее, моя задумчивость, которая способствовала тому, что я оступился и промахнулся, - пропустил одну ступеньку. В результате оказался на земле с травмой головы: лба и затылка. Неужели это было запланировано в высших сферах? Конечно, нет. Это может случиться со всяким в сем полном случайностей контингентном  мире. Наша жизнь висит на тонкой паутине судьбы – ткани наших желаний, страхов и потребностей. Помимо необходимого элемента в конфигурации жизненной истории каждого существа, даже расположенного к разумной организации своей жизни, немаловажную роль играет случайный элемент.
       Поэтому не все волоски на голове человека сочтены высшим существом. Нет никакой гарантии в существовании никому в этом мире. Пример Иисуса показателен. Задним числом объяснили и оправдали его гибель провидением. Провидение работает на уровне мира в целом, но не в его частях.
       Каждый человек на своем примере или на примере своих близких с этим сталкивался. О чем это говорит? Не о том, что нет чистой кармы. Она есть. Но только на конкретно-всеобщем, а не конкретно-индивидуальном уровне. На индивидуальном уровне она есть в «грязном» (смешанном) виде с примесью случайности и свободы. Степень свободы повышается в том, что касается уже сознательного, а тем более разумного, состояния существующего (в данном случае человеческого существа). В этом заключается истина свободы. Обыкновенно свободу трактуют в превосходном смысле и связывают с истиной и благом. Так, кстати, понимал ее один из хорошо знакомых мне философов, который публиковался в не научных (литературных)  журналах под псевдонимом «Философ».
       Однако свобода есть не только «свобода для», например, необходимости в значении «свободной причинности» или для самой свободы, в коей необходимость фигурирует уже в качестве необходимости (необходимость самой свободы), но и «свобода от», например, необходимости как случайность (в этом случае случайность становится, как и «свобода для свободы» необходимой). Такая случайная свобода никак не связана ни с истиной, ни с благом. В общем составе свободы она имеет место и накладывает на саму свободу по существу свой неизгладимый отпечаток. Это свобода риска жить и случайно умереть.
       Но если это так, то, даже находясь в разумном состоянии на пороге смерти, из-за этой случайности можно «слететь» с пути и не оказаться в долгожданной (через многие рождения в различных мирах или только в этом мире) нирване, то есть, в таком раю, в котором нет времени и места для желания, даже такого желания как желание рая, нирваны.
       Да, от судьбы никуда и никогда не уйдешь, ибо в нее вписана даже случайность. И поэтому судьба непредсказуема. Но что это означает? Что ее нет в этом мире. Если под судьбой понимать точное следование рецептуре, как в аптеке, заданного протокола сценария жизни, бытия, его программирования в вечности. Нет ни «вечного двигателя», ни «вечной программы», «вечного сценария». Логика, как и все прочее, строится на ходу, по ходу движения, развертывания ленты событий. Ведь дух есть не карма, а свобода, возможность всех возможностей, в том числе и невозможности как возможности. Но поэтому в каком-либо мире из бесчисленного их числа и дух есть карма (ограниченное воплощение или ограничение своим воплощением). Но наш мир не таков. В нем есть место для свободы. Причем свободы не только для нас, но и от нас. Свобода от нас предполагает, что с нами никто не будет считаться. Не будет считаться не по злой воле, а по контингентному бытию. Это так, как бы нам не хотелось думать иначе и строить планы на будущее.

       Время и вечность, пространство, пустота и полнота. Какие параметры времени и пространства позволяют нам работать с ними в понятии? Как ни странно именно те параметры, которые с незапамятных времен используются в математике и механике: последовательность и параллельность, метрика и место, путь, длительность, скорость и ускорение.
       Посмотрим, как они работают, наливаются смыслом применительно к жизненной истории любого человека. Обычный человек последовательно проходит ряд этапов/отрезков (интервалов) своей истории жизни. Они располагаются на кривой времени жизни на разных уровнях. Можно выделить как минимум две стратегии жизненной истории: одна – подъем жизненной активности вначале пути, другая – спад в его конце. Их разделяет пик жизненной активности, приходящийся приблизительно на середину этого пути.
       На подъеме жизненных сил уже ближе к середине человек замедляет свое продвижение по сценарию жизни, ибо идет в горку, поднимается выше, достигая предела своих возможностей на вершине (пике или акме) своей земной судьбы. Это кульминация развития всех его сил: физических, психических и духовных, начиная с интеллектуальных и нравственных. До этого тяжелого подъема он пробует своих силы, испытывает их на тренировках (экзерсисах) по программе определенной школы, употребляя соответствующие скорости прохождения и достижения.
       Достигнув пика своих возможностей, человек обычно дальше двигается по инерции исчерпывания накопившихся жизненных сил. Со временем инерция растраты ускоряется и человек опустошается. От него остается негодный уже к употреблению кокон жизни для жизни в будущем. Это будет жизнь уже другого существа, может быть похожего на него, но не такого же. Таковость уникальна.
        Хорошо еще, если человек последовательно проходит все этапы пространства жизни, своевременно минуя фазовые переходы между ними: зачатием и рождением, рождением и детством, детством и взрослостью, взрослостью и старостью, старостью и смертью. Однако, что если он проходит их, нарушая заданную человеческому роду последовательность, минует их синхронно или параллельно? Может ли он в таком случае стать необычным и потерять вкус к нормальной жизни?
       Синхронное, а диахронное, прохождение этапов жизни возможно только при ускоренном движении уже во взрослом и старческом состоянии, когда подъем духа сопровождается телесным спадом. В восточных практиках, начиная с древности они уравновешивались, приводя человека у гармонии с собой и с миром, включая мир людей.

       Искусственный человек. Говорят, что в будущем появятся искусственные люди, которых прежде называли в научно-фантастической литературе «роботами», а сейчас именуют клонами или киборгами как сложносоставными существами, одной частью из органических тканей и органов, а другой частью из имплантированных в человека кибернетических устройств, чипов и цифровых гаджетов.
       Между тем в действительности люди уже стали искусственными существами. И чтобы их отвлечь от осознания этого факта превращения естественного и культурного существа в искусственное, им внушается средствами массовой коммуникации несложная, нет, не идея (для идеи это слишком примитивно), а мнимость, мнение о том, что в будущем их ждет такое превращение, - сейчас же оно имеет место только в массовых фобиях, распространяемых с телевизионного и иного экрана. Еще в XIX в. имело место внедрение искусственных или технических форм жизни. Об этом, кстати, упоминал еще Карл Маркс, предупреждая, что наука и техника становятся неорганическим телом человека. На самом деле человеку не обязательно полностью становиться техническим устройством. Для того, чтобы быть техническим изделием достаточно, имея органическое тело, работать в рабочее и свободное время как машина. Этому превращению естественного и культурного существа в техническое устройство способствуют, как минимум, два фактора: представление человека капиталом в мире (обществе) капитала как расчета и обеспечение такого экономного расчета, когда вклад минимальный, а расклад максимальный, оптимального алгоритма оцифрованного вычисления. Такое возможно только при условии понимания мышления и в целом познания как машинной (абстрактно теоретической) логики счета и пересчета при опытной (номинально эмпирической) контрольной проверке.
 
       «Злая воля» высших сил. Жизнь и смерть. Противоположности сходятся или меняются местами, как только нарушается баланс сил. На смену поляризации приходит фазовый переход в пределе – их обращение друг в друга. Так и мое вышеизложенное размышление о случайности событий, предполагая необходимость случайности, приводит меня к противоположному размышлению о случайности необходимости. Есть случай самой необходимости, заданности того, что случается. Я это, наконец, понял вернувшись к недавнему событию травмы моей «бедовой головы». Она не дает мне забыть о себе, напоминая болью об этом случае. Он не случаен. Видимо, наверху сошлись во мнении о том, что пора разобраться со мной. На эту мысль меня натолкнуло то, что не было никаких видимых причин для того, чтобы я оступился. Я смотрел себе под ноги. У меня из головы не выходит мысль о том, что кто-то меня специально подтолкнул, чтобы я упал с такими последствиями, чтобы было время для обдумывания медленного приготовления к неминуемой смерти. Разумеется, этот некто никогда не появится в этом мире. Вот такие незримые помощники смерти приходят к каждому в свой срок.
       Опыт приближения смерти нельзя затягивать. Но и спешить в таком деле нет никакой необходимости. Однако это не означает, что ее можно как то избежать. Гонки со смертью ни к чему хорошему не приводят. Если человек избежал смерти, то еще вопрос: «К добру ли это»?
       Конечно, есть только жизнь и не-жизнь или неживое существование. Одним живым суждено быть живыми после смерти. Другим не живыми. От чего это зависит? От многого. Например, от того, готов ли сам человек отказаться от жизни. Если не готов, то ему дается шанс еще раз пожить либо в этой жизни, либо в другой. Так СГ боялся умереть и поэтому всячески избегал встречи со смертью. Если бы он ее не боялся, то вовремя пошел бы к врачу, своевременно обнаружил бы у себя раннюю еще стадию рака и лимитировал бы его, отсрочив свою смерть. Страх смерти загнал его в тупик смерти. Он «быстро» сгорел в мучениях.
       Миг встречи со смертью стоит всей жизни. Да, смертному кажется, что высшие силы проявляют злую волю, когда его, несчастного, подталкивают к смерти. Но это иллюзия, оправданная, правда, тем, что смертный смертен. Но его смертью жизнь не заканчивается. Смерть есть безразмерный переход из жизни в жизнь. Жизнь остается жизнью. Меняется только ее форма. Изменение ее формы в сторону лучшего имеет свой лимит, предел, ограничение. Хорошо, когда лучше. Например, в прежнем рождении ты был рыбой, а теперь ты млекопитающее, а может быть даже человек. Если человек хороший, то может быть в новой жизни он будет полубогом, ангелом или самим богом. Если ты это примешь не из боязни смерти, а из понимания природы вещей, то обретешь покой накануне смерти и в самой смерти. Приходит смерть и одновременно начинается новая жизнь, пока бессознательная. Но, быть может, после она обретет сознание, самосознание или, что  бывает крайне редко, сверхсознание. Но так или этак (иначе) жизнь сама по себе есть ценность. Лучше, конечно, быть героем, чем предателем, с человеческой точки зрения. Но живая собака лучше дохлого льва. Лучше живое существо, чем не живая вещь. Лучше сознательное существо, как человек, чем бессознательное, как животное. Лучше разумное существо, чем душевное и т.д. Но когда выбор встает между жизнью и смертью: выбор за жизнью, правда, после смерти.
       Смысл жизни в том, что есть другая жизнь не только для других, но и для тебя, и не только в этой жизни. Поэтому смерть не зло, а благо. Благо же не для смертного, а для самой себя, - для жизни. Нужно стать жизнью, тогда появится ее смысл. Тебя уже не будет, но будет другой вместо тебя. Только жизнь останется жизнью. Другого выхода нет: остальное иллюзия. Это внушает если не оптимизм, то покой. Так вместо тебя будут близкие, друзья, да, и вообще, другие люди, современники и потомки. И ты, но уже другой, можешь быть среди них, а можешь и не быть, если уже прошел этот путь. Ад одиночества «вечной смерти» - это иллюзия. Есть только вечная жизнь. Смерть смертна. Но помимо жизни есть еще и не жизнь. Это не смерть, но и не жизнь. Это нечто иное. Иное – вещь. Быть вещью – это очень странно и не понятно. Речь идет не о смысле вещи для нас, но для самой вещи. Есть ли в этом смысл. Не знаю, не ведаю. Я – не вещь. Кем я буду: новым существом или вещью только? Во мне есть жажда жизни. Значит, буду живым после смерти. Но рано или поздно я стану вещью, ставшим, таким ставшим, каким не будет возможности перестать. Было бы глупо думать так, что можно быть вещью, сознавая себя таковой. Это бессмысленно. И в этом есть свой, вещный смысл.
         Лучше всего умереть в полном расцвете жизненных сил.  В этом полном расцвете продолжится другая жизнь. Но и любое другое состояние для этого сгодится. Только торопиться здесь не надо. Это случается только тогда, когда уже не случиться не может.

       «Надежда умирает последней»? Почему люди до последнего трагического момента ломают комедию? Смешение жанров: комедии с трагедией говорит о дурном вкусе особ, склонных к смешению. Они до самого конца тешат себя надеждой, оборотной стороной, подкладкой которой является иллюзия, что их в самый последний момент минует сия чаша. Пример СГ показателен. Тянул, тянул, пока не он сам, а его не затянули. В чем смысл? Если в этом, то это полная бессмыслица. На что они надеются? Это они называют: «Надежда умирает последней». Значит, надежда остается на самое малое, на минимум, на глоток воздуха, на каплю воды. Жажда, желание жизни есть ее сущность: еще, еще, еще. В конце концов, когда не остается ничего, человек надеется на все: на вечную жизнь за гробом. Вот я умру, а потом, после смерти, буду жить вечно. Какая правильная логическая последовательность: от минимума – к максимуму! Уже эта констатация должна насторожить. Ведь нет никакой гарантии на благодушное ожидание, - ожидание еще в этой жизни. Будет ли это ожидание после нее? Размышление не дает нам шанса на это. Остается только верить? Во что? В невозможное. После смерти нет ничего для того, кто умер. Если бы и было возможно размышлять мертвому, то он размышлял бы о смерти. Но у него нет даже такой возможности. У него нет никакой возможности. Возможности есть только у живых. Например, такая возможность как возможность всех возможностей – отрицание их реализации через смерть как возможность смерти. Это привилегированная возможность – возможность невозможности всех прочих возможностей или возможность отрицания. Ее самоотрицание делает возможность возможной к реализации. Возможность невозможности является прообразом любой возможности согласно логике нехватки (развития, развоплощения, прогрессии, эволюционной градации) или диалектического отрицания. Согласно же логике достатка (полноты, воплощения, регрессии, инволюционной деградации) или утверждения прообразом любой возможности является возможность возможности. Все возможно только при условии (в рамках условия, у которого нет условия, кроме им обусловленного, то есть, того, что из него следует) периодической деградации и обратной градации в границах творения.
       Смерть есть вывод из этих границ творения. Другое дело: то, что трансгрессировало, вернется обратно, но только в разобранном виде частей материи нового творения. В целом виде отдельное существует лишь конечное время воплощения (зачатия/замысла и рождения/явления) и развоплощения (смерти).
       Воплощение/рождение и развоплощение/смерть комплиментарны. Они дополняют друг друга в периодическом вращении и пульсации жизни. Переход от рождения к смерти и есть сама жизнь. Что находится по ту сторону такой жизни для живущих равнозначно смерти. Это для смертных. Для вечных же эта смерть есть вечная жизнь. Реинкарнация есть та же самая жизнь, что и инкарнация, только в другой форме. И та, и другая конечны. Бесконечна и вечна вечная жизнь. Но что это такое – неведомо смертным. Вечная жизнь для них смерть.
       Что остается смертным? Только умереть навсегда. Это в худшем смысле жизни. В лучшем смысле – переродиться (реинкарнировать). Но и сама реинкарнация для отдельно взятого существа имеет свой числовой предел, конечна.
       То, что говорят и во что верят христиане, а именно говорят о вечной жизни и верят в нее для всех праведников в раю и грешников в аду, есть иллюзия. Для праведников и грешников конец, в конце концов, един, - смерть. Но до окончательной смерти есть возможность многочисленных перерождений для тех, кто не исчерпал свои возможности в пределах прежних рождений и смертей.
       Человек не зверь и не ангел, а человек. Он рождается и умирает как животное. Но живет как человек, мечтая быть ангелом. Эта мечта и делает из него человека. А вот ангелы не мечтают, а живут как ангелы вечно благодаря тому, что они есть неслиянные и нераздельные части целого духа. Но получая свое воплощение, они теряют на время воплощения свою вечную сущность, умирают для вечности. Люди, как и прочие последствия воплощений (душевные и разумные) духовных существ (ангелов) смертны и в отличие от них не располагают возможностью вечной жизни. Но они могут мечтать об этом. Вот что их отличает от всех прочих живых существ.
       Желание человека жить вечно невозможно. Почему? Потому что это желание реальности, а не сама реальность. Реальность является реальностью в  духовном бытии, а не в материальном становлении. Человек вечен в идее, идиллически, а не реально. Его вечная жизнь есть миф. И как миф «вечная жизнь» приносит плоды, полезна для душевного спокойствия. Иллюзии утешают. Истина ожесточает слабые человеческие сердца.
   
        Адам и Ева (продолжение). Начну сразу с конца. Ева (жизнь) есть дополнение Адама (человека). Вместе они есть живой человек. Что делает человека человеком? Связь или завет, союз с духом (богом). Адам есть дух жизни в прахе, в пыли. Согласно библейскому мифу ангелы восстали против воли бога их поклониться человеку как его творению, ибо, во-первых, они первенцы, а, во-вторых,   человек создан из земного праха, тогда как они из небесного света.
       Зачем бог пожелал, чтобы ангелы поклонились человеку, какая в этом желании действовала логика? Разумеется, логика не господства, но признания того, что бог может сделать то, что невозможно, - из ничего, из ничтожества, из праха, пыли сделать нечто. Ангелы на такое не способны. Они способны только на то, чтобы действовать сообразно возможностям, а не невозможности. Они его не поняли или не хотели признать всемогущество своего создателя и понять, что для бога все его творения равноценны, - и те, что созданы из него самого, как ангелы, свои собственно творения, и те, что сотворены из ему чужого ничто. Бог хотел, чтобы ангелы поклонились не столько человеку, сколько всемогуществу бога в лице человека, забыв о своем первородстве и привычке следовать правилу: низшее поклоняется высшему, а не высшее поклоняется низшему. Но в этом поклонении ангелы не нарушили бы правило, ибо они поклонились бы не человеку, но богу в его лице. Они же думали в этом случае только о себе, о том, что негоже, когда высший (ангел) поклоняется низшему (человеку). Они не разглядели в малом (человеке) большое (бога). Именно за это бог опустил их, то есть, тех ангелов, которые не поклонились человеку. Для чего он это сделал? Не для наказания, как представляют себе люди, а для познания низшего, малого. Так появились падшие ангелы, познавшие более малое, чем человек, павшие ниже человека.
       Адам был назван Адамом потому, что имел  отношение к богу. К нему бог обратился. Он был именован. С ним бог вступил в личный контакт, заключил союз. Получив имя, Адам стал называть вещи (так называемый «адамический язык»). Со словом бога и потом Адама мир начинает культивироваться. Однако для того, чтобы мир стал человеческим, человеку следовало в нем утвердиться, обрести  бытие, свое естество. Естество, природу Адам обрел в мире через Еву, которая как жизнь дала ему естественное место в мире. Ева является естеством Адама, а Адам является словом Евы. В Еве Адам обрел природу, культивируя которую первые люди воспитали свои чувства. Так человек стал душевным существом. Без Евы Адам неестественен. Без Адама Ева не культурна. Именно душевный мир чувств стал их общим достоянием, благодаря которому они смогли сжиться с миром вне бога (духа). В природе дух становится душой. В душе мир очеловечивается, а человек в мире находит свое естественное место.

       Размышление гедониста о жизни и смерти. Когда хуже жить, чем не жить? Когда жизнь становится постоянной болью, которую невозможно терпеть. Можно ли притерпеться к боли и даже получать от нее наслаждение? Этот вопрос для гедониста становится философским вопросом, то есть, вопросом его отношения к жизни, к миру. Если он получит наслаждение от боли, то жизнь стоит того, чтобы ее продолжать дальше в надежде на продолжительное удовольствие.
       Если же жизнь может доставить только неудовольствие, то предпочтительна смерть, ибо само присутствие смерти в жизни однократно. Вне жизни смерть многократна в том смысле, что в ней нет ничего более. Для наслажденца важно наслаждение, удовольствие. Но еще важнее отсутствие неудовольствия. Вот это отсутствие неудовольствия, как, впрочем, и удовольствия дарует смерть. Само отсутствие неудовольствия уже удовольствие. Но это в жизни для гедониста. Так ли в смерти? И вообще: есть ли в смерти сама смерть или в ней ничего нет, нет ее самой? Ответить на этот вопрос не так легко, как кажется.
       Смерть имеет смысл только в отношении к жизни. Поэтому смерть относительна, а не абсолютна. Жизнь же абсолютна в том смысле, что наделяет смыслом не только себя, но и смерть , и является мерилом, критерием самой себя и смерти. Как критерий самой себя жизнь жива. Как критерий смерти она есть изменение в качестве перехода к иной жизни. Именно то, что есть смерть, жизнь продолжается. Но продолжаться она может только в другом виде. Не так важно будет ли это продолжение в этом мире или в другом, как то, что она будет продолжаться. Это важно понимать живущим. Конкретно они умрут. Но после них будут продолжать жить другие и начнут жить рожденные вместо них. Если человек хочет, чтобы вместо него жил похожий на него, то пускай живет для своих детей. Ничего более этот мир предложить не может. Даже миф о перерождении подразумевает это: тот, кто перерождается, является своим собственным потомком. Думай о себе как о ребенке, которым ты станешь, когда умрешь, позаботься о своем новом рождении.
       Некоторые еще в древности предполагали, что «вечная жизнь» (точность как истинность, подтвержденная фактичностью, в случае с вечностью жизни менее уместна, чем строгость осмысленности) возможна не только в перерождении, но и в отсутствии такового, в котором (отсутствии) нет самого желания жизни, а не только смерти.
       Если что-нибудь еще помимо указанной дилеммы? Если и есть, то его нельзя осмыслить, а посему оно бессмысленно и может приниматься в расчет только как некоторая неопределенность, стремящаяся к нулю.
       Что такое боль? Удостоверение, свидетельство реальности болезни. Что такое удовольствие? Свидетельство реальности здоровья. Когда мы получаем удовольствие от боли? Тогда, когда болезнь становится здоровой. Когда же это происходит? Когда здоровье становится болезненным. Что означает то, что болезнь является здоровой? То и означает, что боль от болезни, являющееся жалом смерти, указывает на присутствие смерти в жизни, на то, что болезнь становится сильнее здоровья, и поэтому ведет больного к неминуемой смерти вне жизни. Так воля к власти как сила жизни становится силой смерти. Удовлетворение воли к власти приводит к равновесию сил жизни и смерти, то есть, к такому положению смертно живого, когда он находится в подвешенном состоянии. Оно возможно только при отсутствии желания как одного, так и другого, при условии, что жизнь не продолжается, а смерть не наступает. Что может обеспечить пребывание в таком состоянии? Медитация. Но для того, чтобы она работала в таком режиме отсутствия как жизни, так и смерти, точнее их пассивного ограничения друг другом, нужно полное отождествление медитирующего с медитативным состоянием, в котором теряется ощущение времени. Следовательно, есть нечто третье помимо жизни и смерти как их равновесие. Причем оно возможно только в жизни как жизнь жизни и смерти. Здесь жизнь  есть тезис (сансара), смерть – антитезис (шунья), жизнь жизни и смерти – синтез (нирвана). Пребывание в пустоте нирваны возможно в самой сансаре.
        И все же, что лучше: жизнь или смерть? Разумеется, жизнь, ибо при жизни можно как задаваться таким вопросом, так и принимать решение жить или умереть, пока не умрешь. И поэтому оттягивай исполнение решения до самой смерти. Хотя бы так ты обманешь, конечно, не смерть, а свою глупость умереть. Акт самоубийства есть акт глупости, слабости человека подумать о последствиях.   

       Возвращаясь к «Анне Карениной». На днях попалась на глаза Литературка (как подумаешь, так и поморщишься, - сокращения, равно и продолжения, нарушают меру и говорят о плохом вкусе, - лучше звучит полное название «Литературная газета», как говорят образованные люди, полисемантическое, отсылающее к истории литературного дела). Ближе к концу в ней говорилось о телевизионном сериале Карена Шахназарова. «Да, сколько можно об одном и том же»! – оправданно воскликнет иной читатель. Но зачем никому не нужные эмоции? Лучше обойтись осмысленными замечаниями.
       Меня покоробило в этой не полностью просмотренной картине (нужно иметь ангельское терпение, чтобы досмотреть современный российский сериал до конца) как раз упомянутое выше нарушение меры.  Я понимаю, когда какой-либо художник слова, как например, Вильям Шекспир, берет чужой, малознакомый  публике сюжет и из него делает художественную историю, которую позже все принимают за произведение искусства. Но набиваться в соавторы к гению словесности, как это принято у современных интерактивных и интертекстуальных авторов, это, по меньшей мере, странно, если сам не сделал нечто вроде. Так выворачивать наизнанку классику способны только постмодернисты, вроде Сергея Соловьева, другого деятеля из цеха режиссеров, сотворившего из «Анны» феерический водевиль. Они заявляют: «Мы право имеем»!!! А, как же! Право художника на свое видение художественного материала. Взять хотя бы всем известного мастера кино, пресловутого Андрея Тарковского.
       Этот столп авторского кино, на которого равняются современные оцифрованные мастера, после своих страстей по тезке (тоже мне, выискался синематографический Бах) вздумал взяться за экранизацию современной классики science fiction. Я понимаю, взялся бы он за старую классику non fiction, - это было бы ему в самый раз. Но нет, он взялся за то, в чем просто не сечет. И что получилось? Знамо дело: cinema. Вместо фантастики Станислава Лема и братьев Стругацких мы видим мистификацию текстов и «Соляриса», и «Пикника на обочине» с настойчивым желанием, достойным лучшего применения, вставлять в них несвойственные им реликты, вроде «Троицы» своего тезки. Несмотря на созвездие звездных актеров советского кино как один, так и другой фильм выглядят бедно по сравнению с текстами классических фантастов.
       Для наглядности обратимся к «Солярис» Лема в экранизации Тарковского. И что мы можем в нем найти? Экранизацию «Соляриса» Лема или «Возвращения блудного сына» Рембрандта? Где там сам Солярис? В кадре мы видим страдания мужчины климактерического возраста с сексуальными проблемами и чувством вины перед истеричкой, назло покончившей жизнь с помощью неосторожно оставленной героем иглы с сильно действующим лекарством. Вот герой и мучается  в одиночестве на космической станции в отместку за то, что бросил и оставил в одиночестве свою любимую. Символом этого мучительного одиночества является ее фантом, с убийственным постоянством возвращающийся к герою. Виноват герой и перед отцом, которого покидает в старости, улетая на Солярис и прекрасно сознавая, что больше никогда не увидит его живым. 
       Тема контакта, так мило облюбованная Лемом, здесь подменена темой отца с комплексом кастрации (понятно, что «природа на детях отдыхает» и что Андрей Тарковский отнюдь не Арсений Тарковский) и темой мужской несостоятельности (импотенции) в связях с женщинами. Ключом  к этому являются, мягко говоря, своеобразные отношения с матерью (тема инцеста). В приличной литературе этот интимный сюжет обыгрывается такой стратегией: герой ищет свою женщину, похожую на мать. В Солярис бегство Криса Кельвина от отца и от любимой объясняется тем, если подумать, что он отождествляет себя с матерью, бросившей отца. Знаком/указателем бегства героя и является Солярис как материализация его вины. Солярис – это юдоль одиночества глупого человека во Вселенной и невозможности установления контакта с более «умными» существами. Именно здесь устанавливается хрупкая смысловая связь Тарковского с Лемом, но здесь же она сразу рвется, ибо Тарковский не может ее удержать, увлекаясь оригинальничанием: серьезную для умных людей тему контакта он подменяет смехотворной темой плаксивого прощения в образе Троицы А. Рублева, выводящей на искомое отцовское заключение: «Все возвращается на круги своя».
       Однако вернемся к сюжету фильма. Снаут и Сарториус, это другие члены команды станции на Солярисе, выступают соответственно помощником и врагом в установлении контакта Кельвина со своей совестью в лице фантома Хари. Четвертый член соляристской экспедиции психолог Гибарян кончает жизнь самоубийством, предвосхищая тему самоубийства героя произведения. Никакого контакта с внеземной разумной сущностью в виде планеты-океана нельзя найти в фильме. Реальный объект космического исследования субституируется иллюзорным объектом влечения к многоликому человеку: отцу, матери, любимой и пр.
       Та же самая тематика нудно повторяется в «Сталкере». Эта работа Тарковского хуже предыдущей, ибо, текст Стругацких слабее текста Лема, да к тому же самоповтор режиссера не способен скрыться за разницей текстов. Тарковский вторичен, а там, где он хочет показать себя автором, он третичен. Здесь также введены в сюжет вспомогательные герои в виде положительного и отрицательного персонажа: соответственно писателя и ученого. Симптоматично, что ученый для писателей, один из которых тоже когда-то был ученым, точнее, пробовал быть, вероятно, безуспешно, отрицательный тип. Герой – Сталкер – это своего рода современный Робинзон, проверяющий на вкус дух современности, сталкивая его со сверхсовременной Зоной. Ученый пробует уничтожить Зону как привилегированный объект своего желания, одержимый комплексом кастрации, Писатель же преследует свою тайную цель: встретиться с Исполнителем желаний, чтобы восполнить свою творческую импотенцию.
       Что же влечет Сталкера в Зону? Неужели не понятно? Экстрим. Не встреча с неведомым вне себя, но встреча с неведомым в самом себе, ответ на вопрос: на что я еще способен? Человеческое слишком человеческое. Это нарушение меры. Где сверхчеловеческое?          
       Однако вернемся к возмутителю спокойствия Анны Карениной, почившей в литературной бозе. Наш режиссер, мягко говоря, не оправдал  чаяний простодушной публики, жаждавшей в очередной раз увидеть слезливую мелодраму про леди под колесами, подсунув ей под нос патриотическую оду про проигранную войну с запоздалыми сожалениями фата Вронского. Так назовите свой фильм в целый сериал просто «Андрей Вронский» и не будет никаких претензий к автору.
       Только вот с героем что-то не то, - вышла промашка. Какой он патриот, - этот пижон? Как можно обращаться к таким пустым персонажам и наполнять их пустоту пресным содержанием? Неужели заранее не понятно, что ничего путного из этой затеи не получится? Ведь в произведении есть вполне содержательный персонаж и связанная с ним любовная интрига. Это Константин Левин. Но режиссеру он не нужен. Почему? Да, потому что ныне среди публики пользвателей на нем не добьешься популярности. Современный зрительь - типичный пользователь. Этим все сказано. Другого зрителя ныне нет и не будет в будущем.
       У Тарковского и его зрителей хотя бы были комплексы. У современных режиссеров и их зрителей нет даже этого, - они вообще без комплексов. Комплекс вины Вронского смехотворен. Это пародия на героя. Недаром так популярны сейчас пародисты. Скучное время скучных людей.

       Имманентист Кузанец и трансценденталист Кант. Мистик-идиот Николай Кузанский и критик научного (математического и физического) разума и догматической метафизики есть два полюса развития немецкой философии в доклассический (возрожденческую и новоевропейскую) период. Кант заканчивает доклассическую немецкую философию и начинает классическую, тогда как Кузанец начинает доклассическую (возрожденческую) философию в Германии, будучи наследником средневековой схоластики.
       Несмотря на простоту позиции-тезы начинания Кузанец не так прост, хотя рядится в одежды идиота-простака. Впоследствии этот персонаж популярного (экзотерического) жанра станет расхожим главным героем просветительского романа – литературным робинзоном, введенным специального в текст повествования с целью противопоставления сложной и искусственной жизни цивилизованных людей  простой и естественной жизни дикарей. На этом эстетическом и этическом контрасте просветители желали показать плюсы и минусы развития европейской культуры от дикости и варварства до цивилизации.
       Во времена Кузанца идея слияния бога с миром, творца с творением была своего рода попыткой возвращения или возрождения к античному пантеизму. В случае с философией Кузанца мы имеем дело уже с панентеизмом. Что это такое? На первый взгляд это обновленный христианским церковным вероучением языческий пантеизм. Так формально. Но содержательно это не совсем так или совсем не так. Панентеизм буквально означает учение о том, что «все есть бог». Чем не пантеизм. Но в каком смысле? «Все есть бог» не то же самое, что «все бог». Все есть бог можно рассматривать как  не то, что все – бог, а то, что все как сущее имеет своей сущностью бога. «Есть» в панентеистической формуле означает функтив не существования, но имения, принадлежности или производности. Бог-творец и мир-творение связаны не простой связью отождествления, но сложной связью идейно-геометрического и вещественно-энергетического сопряжения (синергии).
       Для Кузанца бог и мир сходятся, дополняют друг друга как свернутое и развернутое, внутреннее и внешнее, сущность и явление, непостижимое и постижимое.
       Для Канта же бог и мир – трансцендентное (потустороннее) и имманентное (посюстороннее) – расходятся, между ними лежит трансцендентальное, пограничное, которое делит непостижимое и постижимое, оставляя за кадром  непостижимое как сущность, ноумен и показывая постижимое как явление, феномен.
 
       Абстрактный и реальный гуманизм. Что может быть проще для понимания, чем гуманизм? Как правило, обычные, не ученые люди под гуманизмом понимают человеческое отношение к человеку, то есть, такое отношение к нему, которое отвечает его природе и понятию, именованию.
       Люди, имеющие отношение к науке, уже различают гуманизм как учение о гуманном отношение к сущему и само это гуманное отношение как сферы теоретического и практического аспекта человеческой жизни. Но каковы истоки этого гуманизма, кто именно стоял у его основания? Основоположниками гуманизма в гуманитарной науке принято считать гуманистов эпохи Возрождения. Почему их так стали называть? Ответ на этот вопрос не составляет большого затруднения. Гуманисты были названы гуманистами потому, что стали изучать не бога и природу как его знак, знамение расположения или не расположения к человеку, а человека вместе с природой отдельно от бога, но еще не вместо бога. Именно от них и пошли так называемые «гуманитарии».
       Может ли указанный гуманизм представлять философский интерес? Разумеется, может, но только если правильно поставить вопрос, чтобы он был философским. Такой вопрос может быть о том, имеет ли смысл или стоит ли спрашивать о природе человека. Следующим вопросом может быть вопрос о том, как она соотносится с его сущностью. И в самом деле, как соотносится в человеке вообще, по понятию природа и сущность, совпадают ли они в человеке?
       Еще схоласты утверждали, что в человеке сущность не совпадает с существованием. Философски осмысленнее было бы задаться вопросом о том, как в человеке соотносится сущность с его существом, то есть, с тем, что он есть сущий, существующий, существо. Действительно, до сих пор сущность человека, которая может быть определена как его человечность, то есть, человеческое отношение ко всему сущему в целом, включая сюда, прежде всего, гуманное отношение ко всем людям как к своим братьям, не стала действительным содержанием жизни всех людей. Поэтому гуманизм имеет не реальный, а абстрактный характер. В данном случае под гуманизмом понимается не учение, а само явление, объект изучения, точнее, его сущность.  Что означает то, что гуманизм абстрактен? Только то, что гуманизм понимается как должное, а не сущее. Человек должен быть гуманным, чтобы быть человеком, а не то, что человек гуманен, ибо он человек. Является ли природа человека человеческой или она сводится к его биологической подкладке, живому субстрату? Философски рассуждая, можно так ответить на этот вопрос: человек постольку человек, поскольку он социален. В каком смысле? В том, что всякое его отношение является опосредствованным отношением к другому человеку. Конечно, весь человек не сводится к социальности, как не сводится он и к животности, к жизни.
       Однако социальность является главной характеристикой человека. Правда, какая это социальность? Является ли она сплошь гуманной, расположенной к человечности, или бывает бесчеловечной? Опыт жизни любого человека указывает на то, что социальность бывает не только человечной, но и бесчеловечной. Но как это может быть? Проще простого: в своих отношениях с себе подобными человек бывает не таким, каким он бывает с самим собой. Его отношение избирательно, свободно, бывает так, что свободно от человечности, то есть, социальности, например, когда носит чисто животный характер, является зоологическим эгоизмом. Сам по себе эгоизм не является человеческим признаком. Но в человеке он имеет человеческую специфику, названную еще философами века Просвещения «разумным эгоизмом». Так вот. представляет ли такой «разумный эгоизм» пример гуманного отношения человека к человеку? Вряд ли. Скорее всего, он есть явление животной адаптации существа к социальным условиям существования.
       Итак, гуманное отношение человека к человеку, как и ко всякому сущему в принципе, можно полагать собственно или сугубо социальным отношением. Имеет ли место в современном обществе такое социальное отношение, которое условно, метафорически можно назвать братским отношением, прекрасно понимая, что отношение братьев имеет чисто родовой, первоначальный, а не законченно или полностью социальный характер? Да, имеет, но только случайно, у кого то, где-то и когда-то, но не всегда и везде у всех людей. Как сделать так, чтобы гуманное отношение было постоянным у всех людей в отношениях друг к другу? Никак, такое сделать просто невозможно, пока весь человек не сведен к социальному базису. Поэтому пока имеет место быть не реальный, сущий, а абстрактный, проповеднический (моральный) гуманизм. Кстати, в человеке помимо социальности (душевности или собственно человечности), как его средней или срединной характеристики, и животности (телесности или недочеловечности) как его низшей характеристики в характерной ценностной конфигурации есть еще и божественность (духовности или сверхчеловечности) как его высшая характеристика. Только последняя инстанция в человеке не имеет ясно определенной выраженности и может быть представлена либо в виде пресловутой креативности (пресловутой потому, что креативность двусмысленна, ибо связана с желанием, искушением, которое вызвано или нехваткой, неполноценностью натуры, или ее избытком), либо в виде совершенства как искомой полноты. Именно в силу указанных краевых (предельных) инстанций минимума и максимума совершенства, на которых «распят» человек, он не может быть до конца человеком, то есть, занимать собственно свое срединное место в мире.

       Философ и философия. Чем занимается философ, когда занимается философией? Разумеется, он занимается самим собой, иначе нельзя заниматься философией. Вот в этом и заключается философский нерв – противоречие между личным - особенным в отдельно взятом (философом) - и всеобщим (философией). Философский интерес вызывает то, что философией можно заниматься только лично, то есть, заниматься своей философией. Лишь такая философия реальна. Всякая другая философия, например, когда ты занимаешься чужой философией, ее исследуешь, имеет уже не философский, а, например, научный интерес или интерес учебный, педагогический, когда преподаешь философию для информирования публики (студентов). Ведь что такое обучение, как не информирование для ориентирования с целью социального  выживания? Вот наука уже более серьезное дело в сравнении со смехотворным обучением. Правда, и она,  как обучение, имеет отношение с информацией, но не для внушения или соображения мнения, а для выработки из нее знания. Философия сугубо серьезна, в отличие от науки, ибо занята уже не столько знанием, сколько самим мышлением, отвлекающим от мира мнений (информирований). Информация для размышления – научная, а не философская установка. К тому же информация никогда не наводит на размышления. Она может наводить только на вычисления, которое является научным, а не философским занятием. «Давайте сядем и посчитаем), - такое может сказать ученый, а не философ, который в таком случае скажет: «давайте сядем, подумаем». Завести философа может не наличная информация, а ее недостаток или полное отсутствие.

 
       Сон и сознание. Сегодня во сне, к своему удивлению, обнаружил  особенность, в которой прежде ему отказывал: оказывается, сон имеет не только свою логику, но и память. Правильнее будет сказать: не сон, а сонное сознание или сознание во сне. Оно помнит, что было во сне и опять повторилось. И не важно, как давно это было. Значит сознание «записывает» не только то, что происходит наяву, но и то, что случается во сне. Здорово. О чем это говорит? О чем – о чем, как не о том, что сон, точнее, сны имеют свою историю. Теперь понятно, почему сны время от времени повторяются. Но этого мало. Я во сне осознавал, что это прежде видел, вернее, это раньше происходило со мной. Но теперь оно изменилось. Следовательно, сон живой, он становится, лучше сказать, сновидец развивается во сне, становится в нем сознательным, у него появляется во сне самосознание.
       Чем тогда сон отличается от жизни наяву? Я к чему веду речь? Конечно, не к тому, что жизнь есть продолжение сна. Как раз, наоборот: сон есть продолжение жизни, а не только то, что ее веще предсказывает.
       Может быть, так бывает, когда человек теряет отчетливую грань между жизнью и сном.

       История и метаистория. История – это то, что случилось, то есть, прошло, осталось в прошлом. Метаистория – это то, что не прошло, а всегда случается и в историческом смысле периодически повторяется. Так что же повторяется в истории? Здесь можно говорить о логическом (повторимом) аспекте в историческом (неповторимом). В этом смысле история учит тому, что она ничему не учит. Разве может научить то, что больше не повторяется? Ведь учение – это повторение. Учит не история, а метаистория в истории.
       И все же что повторяется в человеческой истории? Разумеется, история Адама и Евы, а также их детей. Вначале было рождение Адама и Евы. Повторилось это на нашем примере – рождении СССР. Из чего родилось и как рождалось? Из Абсолюта, из вечности относительное и временное. Сначала отделилось, а затем само начало делиться. Отделиться от всего как одного могло только то, чего не было, что было связано с ни чем, с ничто, ничтожеством. В этом заключается изначальный грех рождения как творения из ничего, не из абсолюта, а из ничто. Так СССР появился не из империи, из сословного общества, из царства бога, где были ангелы и звери, господа и слуги, а из ничего или самого себя как царство товарищей, где нет господ и слуг. В этом заключался грех рождения нового общества – это грех революции, по закону которой кто был ничем (зверем), стал всем, кто был всем (бог, ангелы), стал никем. От бога и господ товарищи отделились. Здесь произошла первая инверсия и подмена (субституция): не человек-товарищ был изгнан из сословного рая господ, а господа вместе со своим патроном (богом) были изгнаны из коммунистического рая товарищей. Коммуна, коллектив стал богом этих людей. Но как всегда бывает в истории не только история, но и метаистория, - в очередной раз повторилось то, что был совершен грех уже против советской власти коммунистов самими коммунистами. Они повторили то, что сделали верующие со своим спасителем, освободившим их от первородного греха (в случае с коммунистами от греха эксплуатации). Кстати, спаситель (Иисус) сам их спровоцировал на это. Так же и коммунисты расправились со своим спасителем, - разоблачили культ его личности. В принципе он сам в этом был виноват. В конце концов так же как религия распалась на ряд независимых (автокефальных) церквей, так и СССР распался на ряд независимых государств, образованных по национальному признаку.

       Культ героя и его трансформация в святого. В древности (антике) герои были смертными. Когда они умирали, они становились бессмертными, как например, Геракл. Почему? Потому что они были только наполовину людьми, а  на другую половину богами. Но уже у христиан культ героев как посредников между миром богов и людей упраздняется. Его замещает институт святых как истинных служителей одного единственного культа одного единственного бога. Теперь люди поклоняются только богу. Герои же уступают свое место святым. Святой умирает как герой. Но он не становится богом. Святой только подражает ему и поэтому после смерти уже живет в боге как копия (подражание) в оригинале (неподражаемом).

       Истина и миф. Что такое истина? Это то, что есть. Что такое истинно? Истинно, например, высказывание о том, что есть, представление и знание, понятие и мысль о нем – о реально существующем – при условии, что они ему соответствуют.
       Какое к этому соответствию имеет миф, сказка, сказ как мифическое повествование? О чем эта сказка – о реальности или о том, как с ней можно или нужно обращаться? Если предполагается вторая версия альтернативы, то чем это обращение с тем, что есть, отличается от ритуального действия. Если это так, то миф есть описание (фабула) ритуального или магического действия архаического коллектива. Таким архаическим коллективом не обязательно должен быть только род дикарей. Им может быть первичная аудитория читателей мифа как художественного повествования. В последнем случае ритуалом будет коллективная читка текста читателей, в лучшем случае под диктовкой автора, в худшем - без оного.
       Если действие совместного чтения регулярно (периодически) повторяется, то появляется определенная последовательность его выполнения, со временем превращающаяся в привычку чтецов. В результате ритуальное действие чтения канонизируется. Малейшее (на йоту) отступление от канона (правила) становится исключением. Так догматизируется не только сам процесс чтения, но и интерпретация (толкование) и понимание смысла текста и значений знаков, из которых он состоит. Вот тогда текст становится мифом, сказкой. Что такое сказка? Это такой сказ, который воспринимается как сама реальность, как сама жизнь в качестве ее, этой реальности, проживание. Миф, сказка околдовывает как читателя, так и самого первого рассказчика (автора). Их околдование или зачарование есть признание работы вымысла за реальность. Вымысел появляется в ходе рассказа. Работа же с вымыслом снимает магический аффект зачарования сказом читателя. Эта работа есть дело литературного критика. Сама работа с вымыслом может быть зачарована и превратиться в миф истолкования, потеряв при этом объективное отношение к мифу и приобретя интерсубъективную (по соглашению)  поддержку коллег, при условии, что толкование стало ритуальным действом, которое тоже можно расписать (рассказать) как миф. Но это будет уже вторичный, коннотативный, а не первичный, денотативный миф, близкий самой реальности, а не реальности толкования. В последнем случае реальность становится толкованием, собственно сугубым мифом, близким мистификации.

       Мысли. Имеют смысл не только оригинальные, особые мысли, но и те мысли, которые всем приходят в голову. Только они имеют, как правило, банальный, тривиальный смысл. Из этих мыслей, их переживаний и выражений, представлений в той или иной форме и состоит работа сознания. Особые мысли приходят в голову сначала только одиночкам, но затем становятся достоянием всех. После этого, когда они получили выражение на вполне доступном всем языке, многие могут их подумать, повторить. Так конкретно особое выражение всеобщего в единичном становится абстрактно общим. Такое упрощение через повторение необходимо для того, чтобы мысли постоянно циркулировали в сознании людей и не забывались. Местом их хранения становятся книги как собрания или коллекции (констелляции) общих видов (типов) знаков.

       Личное бессознательное. У меня личное бессознательное (инстинкт, привычка) часто ошибается, дает сбой, то есть, в него записана возможность ошибки. Мне привычно ошибаться. Об этом я сужу по тому, как ошибаюсь, когда занимаюсь автоматически делами. В отличие от него личное сознательное (рассудок) не часто ошибается. За это оно расплачивается ошибками бессознательного. А вот мое самосознание (интуиция) не ошибается, но зато иногда бывает склонно к иллюзии.

       Время. Время конечно, имеет начало и конец. Время является коррелятом жизни. Есть ли вечная жизнь? Если и есть для человека, то только во времени. В качестве чего? Мгновения, мига. Почему мгновение есть вечность? Потому что оно неделимо, не имеет внутренней размерности. Если мгновение берется изнутри, то оно и есть вечность во времени. Ведь время делится, имеет размер. Оно делится на прошлое, настоящее и будущее. Почему мгновение ассоциируется только с настоящим? Потому что оно не уходит и не приходит. Текучесть времени связана со становлением настоящего прошлым и будущим. Значит, вечность во времени – это то, что не меняется и не становится во времени. Что это конкретно? Я, самосознание как неизменное в изменчивом, становящемся сознании. Поэтому если ты хочешь при жизни находиться в вечности, занимайся самосознанием.
       Можно ли оказаться в вечности, после смерти, прекращения жизни? Нет, нельзя для человека. Что этому препятствует? Личное самосознание человека. Оно не является всеобщим самосознанием и не может перейти из состояния внутренней вечности в состояние внешней вечности. Когда человек выходит из себя он теряется. Так случается во времени. Но так обстоит дело и в вечности. Человек не может вместить в себя все сразу. А когда он это делает по частям, то не успевает, имеет дело с тем, что уже стало прошлым, или забегает вперед и еще не установилось в настоящем, не является своевременным. Так он и теряется в настоящем времени и тем более в настоящем вечности, потому что просто в нее не вписывается, не может вписаться.
          В ничто не значит в что. Что означает быть зачатым и рожденным в отношении к тому, что находится вне зачатия и рождения? Где мы находимся до рождения, до самого зачатия? И где будем после смерти? Там же, где были до зачатия и рождения? Имеет ли смысл задаваться вообще такими вопросами, если осмысленность появляется только относительно зачатия, рождения, жизни и смерти, но никак относительно того, что находится вне этих состояний сущего? И все же нечто заставляет задаваться такими вопросами? Что это за нечто такое? Ответить трудно. Сначала лучше подумать о том, что может означать «находиться в ничто»? Имеет ли оно вообще смысл? Что если это означает быть в том, что нельзя определить? Быть в меоне, то есть, быть неопределенно каким.
       Другое дело, если взять ничто как укон, как собственно ничто, ни что-то определенное, а определенное ни что. Быть в ничто – это быть ни кем и ни чем. Вот что такое существование до зачатия и рождения. Оно равно не существованию, не-бытию. Вот почему люди боятся ничто, ибо оно противоположно их существованию.
       Следовательно, в ничто может быть не сущее, а не-сущее, то есть, иное, чем сущее. Вот это не-сущее необходимо сущему для того, чтобы произвести новое сущее из старого сущего, из себя, имеющего историю в бытии, и другого сущего, с которым ведет общение.
       Таким образом, чтобы появилось сущее, каким является каждый из нас, было зачато и родилось, необходимо обращение не только к другому сущему, но и к не-сущему, находящемуся в ничто. Так сущее становится сущим благодаря различным сущим, выходя из ничто и входя в что, из не-бытия в бытие, чтобы впоследствии снова обратится в ничто, стать не-сущим. Такова экономика, физика, механика сущего и не-сущего, бытия и не-бытия, что и ничто.
       В чем же состоит политика сущего и не-сущего? В силе сущего над не-сущим, его владении самим собой. Настолько насколько оно собой владеет, оно существует. Если оно собой не владеет, им владеет другое сущее, отбирая у него силу сущего. Лишение силы сущего приводит сущее к не-сущему, переводит его из регистра бытия в регистр не-бытия, превращает, точнее, обращает что в ничто.
       Есть ли возможность у сущего миновать встречи с не-сущим? Нет, ибо не-сущее содержится в сущем и встреча с ним есть просто выявление того, что скрыто в нем и ждет своего часа для проявления. Другое дело, может ли сущее не исчезнуть полностью в ничто, не полностью стать не-сущим? Может, если не будет отнимать силу сущего у другого сущего и не отдавать другому сущему эту силу у самого себя. Для сохранения сущего в бытии необходимо накопление силы сущего. Такова экономика сбережения (экономии) сущего. Необходим всегда остаток сущего, не обращенного в не-сущее, не растраченного для другого сущего. Вот тогда сущее останется в сущем, а не в другом сущем через посредство не-сущего. Так что же такое этот остаток, замечу, не прибыток, а остаток сущего? Этот остаток есть то, что нельзя не то, что обратить в другое что, но обратить в ничто. Эта часть есть такая часть сущего, которая вообще не обращается в не-сущее, ибо есть часть не столько сущего, сколько сверх-сущего. Это часть сверх-сущего, а не все оно. И она есть в сущем. Сколько ее и какая она по степени и состоянию зависит от сущего, от его бережливости. Главное не трогать часть сверх-сущего, не тратить то, что тебе не принадлежит. Это будет правильно, ибо не оно, а ты являешься агентом при-надлежности. Конечно, ты его не растратишь, если будешь не надлежаще с ним обходиться. Оно не обратиться в ничто. Просто оно вернется в сверх-что без тебя. Разумеется, при надлежащем обращении ты не весь вернешься в сверх-сущее. В него вернется часть его с отпечатком тебя. Но это произойдет только в том, случае, если ты выберешь правильную стратегию самосохранения как сохранения, сбережения того, что не принадлежит тебе. Что это такое? Это есть душа. Мы не можем отдать душу за други свою, ибо как можно отдать то, что не принадлежит тебе и не является твоей собственностью. Твоя душа «твоя» в том смысле, что тебе дали ее на сохранение и обратно возьмут для того, чтобы вернуть прибыток вместе с ней. Этот прибыток и есть отпечаток тебя. Вот он не уходит в ничто, только если не стирается в растрате на мимолетное и сиюминутное, что подлежит исчезновению в ничто.
       Итак, в ничто уходит сущее, не только оставляя в сущем сущее смешанное с не-сущим из ничто, но и сохраняя сверх-сущее, находящееся в сущем в скрытом виде. Если оно не сохранит в сущем сверх-сущее, то сверх-сущее вернется в себя без сущего. Экономика существования заключается в сохранении, экономии остатка, а политика существования заключается не в присвоении чужого, иного, а в его неприкосновенности. Нельзя (табу) присвоить то, что тебе не принадлежит. Таким неблаговидным деянием пробуют заниматься маги, пытаюсь превратить сверх-сущее в сущее. В результате их манипуляций сверх-сущее не становится сущим, но сущее обращается в не-сущее, уходя в ничто. А вот сверх-сущее в сущем становится бесхозным, не экономным, теряет свою определенность, свой вид (идею) для сущих.
       Сущее во времени обречено стать не-сущим вне времени. Но есть одно «но»: в сверх-сущее, как было сказано выше, попадает отпечаток сущего при ум-елом (разумном) управлении этим сущим самим собой. Этот отпечаток сущего есть память о сущем в вечном духе. Она может быть активирована в качестве модели построения нового Я сущего, если это сущее получает воплощенное состояние в душевном (человеческом), разумном или духовном (ангельском) виде.

       Социальное пространство осмотра и контроля и зоны вне осмотра и без контроля. Мы живем уже в пространстве не социального порядка, как при советской власти, но осмотра и контроля. Современное пространство социального осмотра и контроля можно назвать полным осуществлением замысла Иеремии Бентама о полной все-под-над-зорности населения, но уже не в узких границах отдельно взятого государства, а в расширенных пределах глобального сообщества.
       Известно еще с древности, что человеку свойственно ошибаться. За это его испокон века и наказывают. Ума не хватает у тех, кто наказывает, понять, что то, что свойственно от природы, саму природу, нельзя исправить. Но продолжают наказывать. Для чего? Для демонстрации контроля подконтрольным.
       Власть (богатых) полагает, что сама возможность не подконтрольности податного населения должна быть под контролем. Мания осмотра, контроля, надзора приняла тотальный характер. Власть пробует оприходовать то, что невозможно контролировать, пытается вписаться в неописуемое. В этом смысле власть становится, одержимой идеей слежения, обозрения всего человечества. Ей невдомек, что она существует для человечества, а не человечество для власти. Что является препятствием в понимании властью природы общества? Разумеется, сама власть. Она сама себе мешает в том, чтобы исправно быть управляемым и одновременно управляющим колесом вращения общества вокруг жизни, быть дугой управления стрелы жизни. Власть забывает, что является лишь луком для стрелы в руках человека, которому должна служить.

       Посвященные, тайная доктрина и подходы к ним. Как следует обращаться с такой темной вещью как тайная доктрина и ее служителями? Обстоятельства жизни так складываются, что в отношении к ним возможен как субъективный, так и объективный подход.
       Анализ ситуации с познанием тайной доктрины и понимания высказываний посвященных начнем с разбора объективного (научного) подхода. Тот подход, который демонстрирует наука в обращении к тайной доктрине, является критическим. Подвергается критике, во-первых, ее не логичность, ибо если бы она была логична, то в чем заключалась бы ее тайна? Во-вторых, она не имеет базы эмпирических данных в качестве фактов для подтверждения истинности ее положений. То есть, наука не находит в тайной доктрине то, чем она сама является, будучи логичной и эмпирически проверяемой фактами.
       Для многих философия сродни тайной доктрине, если только ее, философию, не понимают, как то, чем могут заниматься поголовно все, особенно в преклонном возрасте, ведь, как говорят, «все поймешь с годами», «станешь мудрее». Надо понимать, что то занятие, к которому еще в древности неудачно приклеилось слово «философия», является, по выражению Платона» «вывихом ума». Что вполне понятно большинству людей в нормальном (здоровом) состоянии не свойственно, ибо считается болезненным (патологическим) состоянием. Отчасти сам Платон виноват в таком наименовании, понимая философию как «любовь к мудрости». Что эта «любовь к мудрости» означает? На первый взгляд, нет ничего проще, определять ее как стремление к мудрости или всезнанию. Но еще древние, до Платона, говорили «многознание уму не научает». И правильно, ведь в философии – главное не знание, а мышление, которое просто невозможно без ума, тогда как знающие, бывает, не думают. Поэтому философию правильнее называть не «философией», а логикой как стремлением к правильному мышлению. Только правила эти следует понимать не только формально, как это делал основоположник логики Аристотель, но и содержательно.
       Вышеуказанный «вывих ума» как обращение мышления на само себя (мышление) многие из людей могут счесть избыточным, нарушающим меру его использования в обычной жизни, которую, как правило, они все ведут. В чем заключается мера использования ума многими, если не всеми? В том, чтобы употреблять ум не для ума, а для всего другого и, прежде всего, того, что способствует животному выживанию. Согласитесь занятие умом ради ума в таком случае даже не бесполезно, а просто вредно. Поэтому до сих пор философию изучают в университетах на младших курсах как стремление к многознанию, но на самом деле ей занимаются немногие. Да и те в большинстве своем есть болтуны, ничего в ней не смыслящие. Это так называемые «учителя философии», которые умеют о ней говорить, ее преподавать, но не умеют думать.
       Кстати, редко когда среди людей можно найти элементарно мыслящих существ. Прочие и на это не способны. А все почему? Потому что человек относится к виду не разумных существ, но существ душевных, чувствительных. Те из людей, кто умеет мало-мальски думать, развили эту способность благодаря не самому уму, но собственным чувствам, сделав их общими. Так что получается, что когда они думают, то у всех прочих, уже не думающих, точнее, не умеющих думать, складывается такое чувственное впечатление, что они понимают, разумеется, не то, как те думают, но о чем они думают. Как правило, они заблуждаются на этот счет. Большинство понимают, но только то, что философия – это темный предмет и лучше ей не заниматься. Во всяком случае, хорошо бы ее заболтать, чтобы не было дополнительных проблем с головой: размышления требуют несоразмерных для обычного человека энергетических затрат.
       Само мышление люди истолковывают в качестве вычисления. Поэтому наиболее умные из них те, кто умеет оперативно считать, как бухгалтеры, и заниматься сложными вычислениями, придерживаясь законов элементарной (формальной) логики, как математики, физики, инженера технологи, техники. Получается, что мышление доступно человеку, по преимуществу, в прикладном, инструментальном, рассудочном виде. Это действительно так, ведь человек использует мышление как средство для выживания. Он не может не работать, ведь работа его кормит, поддерживает существование. Мышление ему необходимо, чтобы меньше работать и больше получать. Вот и выходит так, что человек думает не для того, чтобы думать для собственного удовольствия и свободы, а для того, чтобы влачить жалкое существование в нужде и, в лучшем случае, жить за счет других. Для этого, понятно, необходима сноровка, хитрость. Последняя сиречь средство лучшей приспособляемости к среде, в данном случае социальной среде душевных существ. Поэтому речь идет уже не о животной хитрости, характерной для натуральных зверей и скотов, а о душевной хитрости, предназначенной для социальных зверей и скотов, то есть, начальников (власти) или управляющих, чтобы жить за чужой счет, и народа или управляемых, чтобы отлынивать от работы, подставляя вместо себя животных. Как правило, первых, управляющих, меньшинство, а вторых, управляемых, большинство. Такой расклад просто необходим для самого существования любой системы и прежде всего такой сложной, как социальная система. Все остальное из того, что об этом говорят, есть миф, идеология и элементарная глупость.
       Однако вернемся к нашему научному подходу к тайной доктрине. Так вот ученые пробуют (берут пробу) доктрину вычислить. Разумеется, она не подлежит счету, ибо ученые пользуются числом инструментально денотативно, то есть, что считают, то и получают, а посвященные, короче, маги, пользуются числом инструментально коннотативно, то есть считают одно, а получают другое («пишем одно, два на ум пошло»).
       Субъективный (мифологический) же подход к тайной доктрине демонстрируют сами посвященные. В отличие от ученых они не недооценивают тайную доктрину, упрощая и сводя ее к двоичному коду, цифре коммуникации, но, наоборот, преувеличивают ее значение, приписывая тайной доктрине то, что ей не свойственно.
       На самом деле «тайной за семью печатями» является “social status quo”, а не какая-то пресловутая тайная доктрина посвященных теософов. Причем является тайной для народа, у которого ума, вернее, «хитрости раба» хватает, чтобы не заниматься ее обнародыванием. Это тайна не только власти, но и ее отношения к народу, а также отношения народа к власти. Одни господствуют, другие подчиняются. Это всех устраивает и никто никому не переходит дорогу. А если переходит и публично открывает «секрет Полишинеля», то за это расплачивается своей головой под аккомпанемент  констатирующих суждений: «он слишком много знал» или «не буди лихо, пока оно тихо». Короче говоря, истина проста: «каждому свое», но ее трудно высказать. Легче отделаться такими словами: «все равны перед богом (законом и пр.)».
       И все же тайна есть, а не только ее подделка, как есть и доктрина или учение о том, как раскрыть тайну. Только стоит ли? Ведь то, что мы называем тайной, никакой тайной не является. Никто специально не утаивает от нас то, что мы не ведаем (чувствуем), не думаем, не знаем, не понимаем. Просто мы подслушали и подсмотрели то, что не предназначено для наших ушей и глаз. А мы взяли и развесили уши и округлили глаза в надежде на спасение в ответ на веру в Откровение. То, что мы случайно схватили, схватили не свое, а чужое, мы не можем не превратно истолковать в своих интересах. В результате наиболее хитрые из нас, так называемые «посвященные», обманули самих себя, создав из своего ложного толкования целую доктрину, неведомую непосвященным простофилям (идиотам).
       Эзотерические же представления, бытующие на Востоке, о недвойственности божественного и человеческого Я, которым якобы противостоят представления об их двойственности на Западе, вызывают чувство неловкости от человеческой самонадеянности. Это так сказать «дурной тон» (mauvais ton) в метафизике, характерный для варварского обращения с тонкими материями. Восток – это дело не тонкое, а вульгарное. Кстати, Запад то же хорош, - не менее пошл.
       Чем все же объяснить такое различие в понимании характера взаимных отношений между божественным и человеческим Я на Востоке и Западе? Тем, что на Востоке, настроенном на интенсивном переживании жизни, была развита мистическая эзотерика, практика медитации которой требовала имманентизации или сближения указанных Я. А вот на Западе с его ориентацией на экстенсивное оприходывание территорий (космоса) преобладала религиозная экзотерика, которая может существовать только за счет трансцендирования божественного Я относительно человеческого Я.
               
       Сон, впечатление и память. Оказывается, сон имеет свою онтологию, свою реальность, ибо как можно запоминать во сне впечатления, сравнивать прошлые впечатления с новыми, поражаться их необычности, радоваться и печалиться, тосковать по былому.

       Стадии антропологической онтологии. Первая стадия жизненного пути человека – это стадия детства или бессознательного, телесного притяжения его как части животной (родовой, семейной) общностью.
       Вторая стадия – это стадия молодости/взрослости или сознательной, душевной сопричастности к социальной целостности.
       И, наконец, третья стадия – это стадия старости или самосознательной, духовной отстраненности/отвлеченности от суеты вещей/людей и сопряженности с высшей (духовной) силой.
       Переход между тремя стадиями живого бытия человека осуществляется посредством качественного скачка, а не количественного накопления. Однако это скачок в границах жизни. Он принципиально отличается от мгновенного скачка от пред-жизни к жизни и от жизни к чужой жизни или сверх-жизни. Отличие здесь заключается в том, что переход является не смертью, а жизнью, правда, в деформированном состоянии. Это жизненный переход в самой посюсторонней жизни характеризуется нестабильным, неровным, неравновесным становлением, что отличает его от любой стадии, для которой характерно стабильное, ровное, равновесное существование.
       Первый переход/скачок от детства к взрослости является временным интервалом формирования характера/этоса сознательного человека, становлением социальным существом, совершеннолетним.
       Второй переход/скачок от взрослости к старости является временным интервалом становления самосознания человека посредством телесного и душевного освобождения от телесных желаний и человеческих привязанностей, интеллектуального погружения в суть/таковость вещей.
       Кратко говоря, первая стадия – теза бессознательного отождествления телесного и душевного или непосредственного, вторая стадия – антитеза сознательного противопоставления телесного и душевного или опосредствованного, третья стадия – синтеза сверхсознательного в форме само-сознательного или непосредственного опосредствования или опосредствованной непосредственности (телесной душевности и душевной телесности). Телесная душевность соответствует тому, что древние мистики называли грубым (вещественным), эфирным (энергетическим ), астральным (чувствительным) и ментальным (информационным или счетным) телами. Телесная душевность соответствует более развитому носителю, который те же мистики называли уже буддхическим (несущим свет сознания) и атмическим (самоуправляемым при помощи волевой инстанции Я) телами.
       То, что мистики условно называли дхармическим телом, находится вне досягаемости человеческих усилий. Даже буддхическое тело не является телом человека по преимуществу. Его могли активировать на исключительно короткое время несколько десятков людей за всю историю существования человечества. Атмическое тело доступно для работы человеку только в качестве абстрактной возможности. Им не владел еще ни один смертный.
        Что до переходов, то первый переход имеет характер различия, тогда как второй переход имеет характер противоречия. И тот, и другой обозначают пределы/лимиты (начало и конец) процесса разделения тела и души человека.
       Предпереход от преджизни к жизни служит моментом трансформации (узлом связи) человеческой сингулярии (зародыша, замысла) в человеческую партикулу (партикулярию) или рожденную индивидуалию, причастной жизни. После-переход от жизни к чужой жизни есть момент смерти, освобождающий место во времени для замысливания/замеса новой жизни. Если противоречие в совместимости тела и души была разрешено еще в прежней жизни человека с развитым самосознанием (буддхическим и атмическим) телами, то возможна попытка переработки жизни в сверх-жизнь, несущую на себе отпечаток лица духовно продвинутого смертного. Все же такой человек может быть появится когда-нибудь в будущем времени.
   
       «За всем глаз не хватит уследить». Границы мира превосходят границы человеческого сознания. Но человек, который сознает, живет, прежде всего, жизнью своего сознания. Поэтому он невольно и естественно сужает границы мира до границ своего сознания. Это не значит, что мир противопоставляется сознанию. Дело в том, что сознание является явлением того же самого мира, но не целиком, а только своей частью, - человеческой частью, является в лице конкретного, отдельно взятого человека. Это мир этого человека, который принадлежит человеческому миру в частности и всему миру в целом.
 
       Интеллект и техника. Современный человек, как и человек прошлого, использует свой интеллект не для того, чтобы быть умным, а для того, чтобы быть живым и даже больше, - для того, чтобы быть счастливым, довольным. Правда, здесь не может не возникнуть вопрос о том, что значит быть счастливым? Иметь возможность для удовлетворения любого своего желания или уже удовлетвориться им, переживая последствия такого удовлетворения? Впрочем, переживание удовлетворения желания может быть болезненным. И тогда счастливый человек становится несчастным. Поэтому счастье имеет смысл связать со стремлением к нему или лучше с самим моментом его достижения, но не с переживанием его последствий.
       Однако вернемся к интеллекту. Как он себя чувствует в современном человеке? Мягко говоря, неважно. Почему? Интересный вопрос. Понятное дело, речь идет не об исключительно одаренном интеллектом человеке, но об обычных, бытовых людях. Как правило, они используют свой интеллект для животного существования, то есть, употребляют человеческие возможности, прежде всего, для удовлетворения животных потребностей. В их случае человек как средство служит животному как цели.
       Какую роль в этом удовлетворении играет современная техника? Она безмерно уже, если сравнивать с архаической техникой, которая была ограничена и потому умеренна, упрощает способ достижения указанного удовлетворения.
       Прежде многие люди, большинство из них, тратили силы души и ума, а не только физические силы, для выживания и социального существования. О большем, а именно о том, что лучше тратить силы тела, души и ума для лучшего, а не хорошего, - развиваться для совершенства, а не сохранятся для прозябания, говорить не имеет смысла. Это в силах только немногочисленному меньшинству.
       Теперь такое меньшинство превратилось в величину, равную статистической погрешности. Большинство же перестало или почти перестало использовать свой интеллект, ибо переложило его работу на цифровую технику (гаджеты и пр.). Сегодня мы являемся свидетелями появления новой разновидности сознания в виде экстерриториального сознания или искусственного интеллекта, освободившего массового человека от необходимости думать. За него это делают информамашины, редуцируя человеческое мышление к счетным алгоритмам. Это на руку власти, ибо так легче управиться с социальной биомассой. Со временем будет проще использовать для развития оцифрованной техники уже не механический двумерный интеллект (напомню: органический интеллект трехмерен) технократов, а искусственный интеллект машин. В технологической цепочке воспроизводства информационных машин место человека будет занято машиной.
       Кстати, если в коммунистических утопиях речь шла о человеке, который, выйдя из сферы материального производства, занимался духовным, интеллектуальным и душевным творчеством, то в ближайшем пост-капиталистическом будущем человек превратится в паразитарного потребителя, навсегда закрыв себя путь к такому творчеству. Он сам превратится в такую же искусственную вещь, как гаджет. Это и будет конец конца света. Ибо техника, которая работает для самой себя, никогда не станет ничем больше вещи. А вещи сами по себе никому не нужны, если этого «кто» уже нет.
       Искусственный интеллект есть функция органического и социального субъекта, Его носителем является машина как тело человека. Машинный интеллект никогда не станет умным телом человека. Умное тело есть тело с духом, умом и душой. Машина с так называемым «искусственным интеллектом» их не заменит. А если будет использовано с этой целью замены, то станет их подменой, а сам человек из субъекта превратится в объект.
       Следовательно, конец света для человека заключается в превращении, точнее, в само-превращении себя из субъекта в объект. Этот процесс расчеловечивания вступил сейчас в активную фазу. Единственный вопрос, который может вызвать спор, такой: процесс уже необратим?

       Комментарий на «Прометей» Ридли Скотта. Вчера смотрел фильм Ридли Скотта, вышедший в тираж еще в 2012 г. В том же, 2012 г., мне рекомендовали  посмотреть этот фильм. Я отнекивался, что обязательно посмотрю. Для этого я несколько раз скачивал его через торрент на различных трекерах в разном формате и объеме. Наконец, поглядел. И как впечатление? Да, никакое. Я хотел посмотреть сначала «Прометей», а потом заключительный фильм этого известного режиссера про «Чужого» или «Иного» (Alien) – «Чужой. Завет» (2017). Но теперь сомневаюсь: стоит ли смотреть финал?
       Раньше, когда встречал название фильма, интригующее полетом в космос, я с радостью садился смотреть его. Но ни один из многочисленных фантастических фильмов мне так и не понравился. Как правило, это были грубо сляпанные экранизации чаще бестолковых американских комиксов для умственно незрелых, реже - книжной “science fiction”, которая многим любителям художественной литературы известна своей убогой художественностью. И все же попадаются среди фантастических книжек, разумеется, старых, - советских или дореволюционных, - такие, которые радуют художественный вкус бывалых читателей. Я, вот например, недавно нашел в интернете фантастическую повесть  «Каллисто»  Георгия Мартынова. Хорошая повесть. Наивная, но какой выразительный в ней язык. Или другая его книга – «Гианэя». Да, что Мартынов. Тот же Геннадий Гор, несмотря на увлеченность кибернетической стилистикой, тоже хорош в своем «Кумби». Станислав Лем или братья Стругацкие интересны не столько как писатели, сколько как авторы фантастических идей (Соляриса и Гласа, Зоны, Прогрессоров и Странников). Хотя есть явные заимствования у Жюля Верна с его Немо с Наутилуса и Михаила Булгакова с его Воландом. 
       Однако вернемся к голливудской макулатуре, точнее, киношной масс-культуре. Конечно, глупо сравнивать «техническое кино» Голливуда с художественной литературой. Разумеется, Голливуд как «фабрика грез» масс народа  имеет свои достоинства. Но когда господа-киношники берутся за фантастику, почему то из их затеи выходит один сплошной блокбастер, который отбивает всякое желание грезить будущим.
       Так что фильм? Сюжет напоминает старый фильм «Чужой», который вышел в далеком 1979 году и открыл серию «Чужих». Сценаристом «Чужого» был Дэн О’Бэннон, которого на написание сценария подвигло знакомство с романом Альфреда Ван-Вогта «Путешествие космической гончей», кошмарными рисунками художника Ганса Рудольфа Гигера и ужасными фильмами, вроде «Оно» или «Челюсти». Кстати, некоторые сюжетные ходы первоначального сценария фильма «Чужой» были положены в его приквел «Прометей».
       Как только я увидел фильм «Прометей», так стал думать над тем, почему «Космический жокей» («Инженер» или «Создатель») принес себя в жертву ради того, чтобы породить разумную жизнь из своего ДНК. Неужели это нельзя было сделать без жертвы? Но познакомившись с комментарием на фильм «Чужой. Завет» в Википедии, я понял, в чем дело, одновременно найдя ответ на вопрос, почему «Космический жокей» в фильме «Прометей» убил людей, которые вывели его из анабиозного состояния. Что за глупость? Оказывается, инопланетяне, от которых произошли люди, решили наказать всех людей за то, что они распяли Иисуса Христа, который… тоже был инопланетянином. Как же они хотели наказать людей? Нет ничего проще (?!), как послать им инкубатор с яйцами «Чужих». Что за бред!? До какого маразма доходит Голливуд, когда берется за научно-фантастическую тематику.
       Я не буду говорить об искусстве в связи с сериалом «Чужие». Его там нет и в помине. Есть техника. И все. Скажу о главном – о самой идее инопланетян. Как и в «Звездных войнах», в «Чужих» они представлены чудовищами. Даже создатели людей выглядят кошмарными существами. Я уже не говорю о самом Чужом – этой «живучей твари», которая «и в воде не тонет, и в огне не горит». Чистый Змей Горыныч или того лучше Кощей бессмертный.. По идее американских горе-фантастов «Ходячая кислота», а не человек, представляет собой  венец эволюции природы. Что символизирует собой Чужой? Ответ прост: страх перед миром, в котором нет места человечности. Получается, сам человек есть кошмарное порождение чудовищ. Что за извращенная логика? Невольно напрашивается вывод: каким убожеством является капитализм, если порождает такие фантомы душевно больного сознания.
       Если размышлять, а не фабриковать в таком духе, то можно уподобить Чужого паразиту, но уже не тела  человека, но его сознания в качестве какой угодно идеологии или золоту как воплощению капитала, на который все обменивается. Так Чужой всех переживает, включая и человека, в качестве живучей твари.
       Продолжая рассуждение в этом направлении, можно договориться до того, что душа есть паразит творца, который как бабочка из куколки вылетает из человека сверхчеловеком, а то и вообще духом. Такое безумное размышление в манере Стивена Кинга представляет человеческие души духами призраков их создателей.
       Меня собственные размышления о Чужом навели на тему спасения: кто достоин спасения: все или избранные? В относительном смысле – достойны избранные, ибо они имеют больше возможностей находиться в человеческих состояниях, чем все другие. Спасение необходимо для человечности, а не для жизни, ибо жизнь всем предоставляет такую возможность в размножении. И в этом размножении и в других, иных, чужих телах всех превосходит в фантазии дурных фантастов Чужой. В абсолютном смысле никто не достоин спасения, ибо спасительны не существа, а состояния человечности. Были бы состояния человечности, а люди всегда найдутся, если они есть как материал воплощения этих состояний. Спасается не «кто», а «что». И нет Создателя, а есть природа, предоставляющая условия для развития и совершенствования. Развитие есть реализация того, что она вложила в существо, а совершенствование есть реализация того, что само существо в себя вложило. Разумеется, коридор (спектр) возможностей у разных существ разный. Так у человека (душевного существа) он более узкий, чем у разумных существ. В свою очередь более широкий коридор возможностей мир  открывает для духовных существ, если их сравнивать с разумными существами.
       И, последнее, в фильме была упомянута тема искусственного интеллекта, представленного в образе андроида Дэвида. Кое-что, что было связано в «Прометее» с этим образом, оказалось в нем единственно светлым пятном. Так что это? Ни много, ни мало очеловечивание искусственного человека в конце фильма, - появление у него слабого намека на живой интерес (интеллектуальную эмоцию) к странному решению главного персонажа – ученого Элизабет Шоу, которая предпочла возвращению домой путешествие на родину создателей в поисках ответа: «Почему же они хотели убить своих человеческих потомков»?

       Учебная, научная и идеологическая литература. Еще вопрос: на чем основывается учебно-гуманитарная и учебно-общественная литература, - на науке или идеологии. Казалось бы, если речь идет об университетском обучении, то такая литература не может не основываться на научном наследии, то есть, «мертвой науке». Злободневная, внушительная и амбициозная (злобная, агрессивная, суггестивная, хвалебная) идеология не способствует выработке адекватного миропонимания.

       Конечное и бесконечное существо (после просмотра фильма ‘Interstellar”). Конечное существо имеет конечную жизнь, а, следовательно, и конечную смерть. Тогда как бесконечное существо имеет бесконечную жизнь и соответственно бесконечную смерть. Но если у такого существа жизнь и смерть не заканчиваются, то они отождествляются друг с другом. Раз так то такое существо и безначально, ведь начало нечто, например, жизни, есть конец смерти, и, наоборот, начало смерти есть конец жизни. Но в том и другом случае такое существо бесконечно, Следовательно, оно безначально. Безначальное и бесконечное существо еще называют вечным существом
       Напротив конечное существо, когда кончает жить, тогда начинает умирать. Конец одного оборачивается началом другого. Если оно кончает умирать, то начинает жить. Если полностью умирает, то начинает жить вместо него другое существо.
       Здесь конечное во времени противоположно вечному вне времени. Таким образом вечное является иным измерением времени – измерением времени вне времени. От времени у него остается только настоящее, которое не проходит как конец и не приходит как начало. Вечность есть пятое измерение. Время четвертое. Первых три измерения: длина, плоскость, объем есть измерения пространства. Четвертое временное измерение дополняется к трем пространственным измерениям как их изменение. Пятое вечное измерение их исключает, ибо не изменяется, ведь его нельзя разделить, убавить (сократить) и прибавить (расширить).

      Настоящий бог и ненастоящие боги в отношении к человеку. Настоящий бог – это бог в боге. Другими словами, он бог богов. Есть бог для людей, а есть бог для богов. Таковым богом богов является дух. Чем он отличается от прочих богов или от «своего иного»? Просто-напросто, он является пределом совершенства. С богом/богами мы связываем совершенство. Если есть бог как предмет разных вер, то какова вера, таков и бог. Вера есть отношение к тому, что формируется в ходе развития веры. То, во что верят люди, может быть различным. Разумеется, между верами есть много общего. Этим общим является хотя бы то, что все они есть вера в общем и целом как ее явления (сингулярии) и части  (партикулярии). Естественно, исходя из контекста размышления, имеется в виду не только вера вообще, но религиозная вера специально.
       Для верности понимания нельзя не определить, что такое сама по себе вера и то, что люди именуют именем бога. Это в логическом порядке общих суждений. Вера есть чувственно-практическое/прагматическое отношение к нечто, что существует для того, чтобы утешать и спасать относящегося от самого себя. Нуждается в вере только тот, кто хочет освободиться от того, что есть в нем самом, но сам освободиться от этого он не может. Поэтому он нуждается в помощи того, в кого может верить. По вере он от него ждет спасения. Что же есть в верующем такого, от чего он пробует спастись, но у него это не получается? Очень просто, - это грех как несовершенство, как неспособность преодолевать свои страхи и достигать желаемого. У кого он ищет удовлетворение своих желаний и убежище от страха? Разумеется, у совершенного. Кто совершенен по отношению к несовершенному? Более совершенный. Это бог. Причем совершенным в каком то отношении.
       Однако если взять самих так называемых «совершенных», то у них при достаточно внимательном взгляде на их природу, можно найти нечто несовершенное. Следовательно, они совершеннее людей, которые, естественно (в этом нет ничего сверхъестественного) к ним тянутся за совершенством, в относительном, а не в абсолютном смысле. Другое дело, когда мы думаем о боге уже для богов, который не может не быть как предел совершенства для совершенных, то есть, усовершенствующих, существ. В чем, в основном, проявляется это совершенство? Конечно, не только в бесконечности, но в целом в универсальности, а значит, в гармоничности этого бога богов в богах. Он существует в них как бесконечное в конечном. Правда, конечное богов – это бесконечное для людей в том смысле, что оно намного порядков превосходит срок человеческой жизни. Универсальное или всеобщее бога богов заключается в том, что он вездесущ и в этом качестве есть всегда. Что таковым может быть? Только дух. Причем сама гармония духа размерна или разумна. Разум есть тело бога как духа. Этот разум распределен по всему семейству/классу богов. Часть его рассеяна/распылена в физической Вселенной и аккумулирована в таких существах, у которых есть не только физическое тело, но и душа, а также разум в примитивной форме. К таким существам, например, относятся люди. Разум у них есть в социальной форме и распределен по всему биомассиву. Душа у людей выполняет функцию чувственно-телесного выражения разумно-социальной природы.
       К слову сказать, человечество до сих пор не повзрослело, а посему способно пребывать в аморфно человеческом виде только под присмотром более развитых и усовершенствующих существ. Если оно предоставлено своей собственной участи, а это в мифологическом изложении случилось после изгнания из рая, то ничего кроме безобразия оно не способно сделать.
       Следует иметь в виду, что не все существа были изгнаны из рая, а только такие, как человек, причем с еще более лучшими задатками. Это исключение из правил, которое могут заслужить только выродки. Они предоставлены своей судьбе. Аморфно человеческий вид или зародошевый цикл развития разумных существ имеют все разумные существа. Только вот человек так и остался на этой элементарной стадии развития разумной жизни. Естественно возникает вопрос: Почему ему не была предоставлена возможность закончить этот примитивный цикл и перейти к более высокому уровню циклического развития разумной жизни? Однозначно трудно ответить на этот вопрос. Ответить на него просто так, что человек есть тупиковый путь развития такой жизни, выродок, мутант, недостойный быть последователем своих учителей, - значит, ничего или почти ничего не сказать, не ответить. То, что человек, есть тупик развития разумной жизни очевидно даже такому разумно неразвитому существу, как человек. Другими словами, чтобы так думать, для этого много ума не надо.
       Возможно, человек нужен для чего другого? Если да, то для чего конкретно? Положительно ответить на этот вопрос представляется затруднительным. И все же можно предположить, что человек по своему типу относится не к существам разумным, а к существам чувственным. Единственно, что он может развивать в себе так это интуицию и рассудок (дискурс) как примитивные формы разумной жизни.
       Именно потому что человек не вышел из младенческого состояния разумной жизни, в массовом масштабе он до сих пор поклоняется и верит тому, от кого зависит, то есть материально-чувственному к нему относится.
       Человеку естественно заниматься мифом и ритуалом, религией, искусством, техникой и наукой. Я уже не говорю о более примитивных занятиях, как устройство быта, экономика и политика. Но более высокие и универсальные занятия ему «не по зубам».
       Естественно более совершенные существа ему оказываются недоступны или являются ему в тех формах, которые человеку адекватны, - в формах мифа, ритуала, религии, искусства, техники, науки и пр.
       Адекватно ли мифологическое, религиозное, художественное, научное и техническое отношение к иному? Действительно, каким может быть отношение человека к иному, если отношение принимать за адекватное? Каким отношению следует быть, чтобы соответствовать иному, быть ему адекватным? Разумеется, следует быть естественным, при условии понимания значения слова «естественное» как наименования того, что на самом деле есть, в смысле понятия того, к чему человек относится по существу. То есть, правильно ли он понимает сущность того, к чему он относится, если сущность есть то, что определяется как (таковость) то, что действительно есть.
       Дело в том, что отношение к иному, чтобы быть адекватным, то есть, соответствующим иному, зависит от его естества (природы). Принято считать, что наиболее приемлемым в таком случае является научное отношение к иному. Правда, это так, если это иное объектно. Тогда научное отношение к объекту объективно. То есть, научное отношение минимизирует до предела, возможного для человека, его субъективность. На основании научного отношения строится техническое или уже искусственное отношение к иному как объекту приложения человеческих сил для использования в целях пользы, удовольствия и пр.
       Менее адекватным в этом смысле отношения к иному являются такие отношения как мифологическое и художественное, ибо они «грешат», отличаются повышенной, а не пониженной (как научное и даже техническое), субъективностью или, по крайней мере, интерсубъективностью (конвенциональностью, по соглашению). Как это понимать? Так, что те, кто так относятся к иному, истолковывают сущность иного на свой манер, то есть субъективно, «вчитывают» в него, видят в нем самих себя. Это используется ими в качестве зеркала, в котором они естественно видят не иное, а самих себя. Только мифологическое или магическое как прообразное для мифологического отношения предполагают веру в безусловно так признаваемое иное, а художественное или искусное отношение ввиду того, что оно искусно, соблазнительно и притворно предполагает условность такого признания. Сущность мифо-магического и искусно-художественного отношений заключается в том, что иное признается за такое же субъектное, а не объектное, как в случае научного и технического отношений, каким является человек. Поэтому при таких подходах допускается субъективность в отношению к иному. Такое отношение по своему характеру не субъект-объектное, а субъект-субъектное. В последнем важно определение сущности иного не через описание и объяснение, но через истолкование и понимание как себе подобное, не чужое, а родное. Отсюда в мифологическом символе или художественном образе артефакта является не просто натура, а природа иного как другого, но не чужого, чуждого человеку, но ему близкого, родного (природа = род, родное, при-рожденное). В этом смысле художественное – значит производное от иного как природного, естественного. Тогда как в техническом случае (уже в современном значении слова “techne”) это чужое в качестве природного берется (схватывается и используется как изобретенное) объектно с минимально субъектным моментом, который в науке приближается (во всяком случае, в намерении как негативно субъективном аспекте, что принципиально не отменяет его субъективности) к бесконечно малой величине.
       Намеренно не определялось еще религиозное отношение к иному? Почему? Да, все потому, что в религии иное признается не за естественное, а за сверхъестественное явление. Тогда каким может быть к нему отношение, если это отношение не естественное? Оно что не адекватное? Но не адекватное чему? Тому к чему относятся или к тем, кто относится? Дело в том, что в религиозном отношении мы имеем дело с отношением людей к несоразмерному им иному нечто/некто. Однако любое отношение предполагает возможность хоть какого-то обращения с иным? Но как можно обращаться с иным, которое тебе не соразмерно? Разумеется, ни научно, ни технически не получится. Тогда, может быть, художественно? Но художественно – значит нарочито, сочинительно, условно. Иное в религиозном смысле действительно, безусловно. Такой смысл близок мифологическому смыслу иного, но и от него отличается. Чем? Тем, что иное доступно мифологии и по бытию, и по сознанию, познанию, знанию. Религиозный же смысл иного другой, иной. Религиозное иное, например, бог непознаваемо, ибо оно принципиально иной природы, чем все природное и соприродное, как человек. В этом смысле бог далек для человека, ведь он как дух находится по ту сторону природы. Но все же между ним и человеком выстраивается в религии связь по аналогии творца с творением. Чтобы между ними не было природной, естественно близости, предполагается, что творец творит творение не из себя и в то же время не из чего-то иного, чем он есть, а из ничего. В мифологии боги творят мир и мирное/мирское либо из себя, либо из чего-то иного себе. В религии не так, но так, чтобы различие между богом и миров приобрело характер уже противоположности, антитезы: потустороннее – посюстороннее.
       Но так как в таком случае нет возможности человеку управиться с богом допускается магический минимум, - признается, например, в христианстве, явление бога в человеческом лице для того, чтобы установить отношение между ним и человеком уже не только в рождении, из которого человек извлек соблазн, а в спасении от последствия соблазна - греха. Бог явил для человека пример в духовной жизни своего воплощения – Иисуса Христа. Человек должен подражать явлению (откровению) бога в жизни в виде совершенного человека, чтобы спастись от греха и его последствий – смерти и пр. Причем явление бога объявляется религиозными людьми его сыном. То есть, в религиозный контекст отношения к сверхъестественному вводится понятный для людей текст естественного, родного, семейного обращения с иным. Разумеется, в таком (религиозном) виде противоречивого характера иное нельзя знать и понимать, но можно в него верить. Что значит верить? Только то, что можно обращаться так, чтобы не только от него зависеть, но и на него воздействовать молитвой, постом и богоугодными делами, вымаливая свое прощение от греха для вечного спасения в нем – в боге. Конечно, такое отношение является сугубо субъективным. Во всяком случае, именно так можно усвоить иное. Оно этому не мешает, но, наоборот, это допускает. Другое дело – вопрос о том, почему, в силу каких причин это происходит? То ли потому что иное считается с отношением к нему человека, то ли потому, что не замечает или не придает этому отношению никакого значения.
       В любом случае это важно только для человека. Если бы это было важно для иного, то оно бы явило себя так, чтобы всем было понятно. Между тем человеческое явление иного признается только в одной религии. А между тем религий множество.
       И, наконец, можно упомянуть еще один тип отношения к иному, который стал определяющим в современную эпоху, - прагматический или обыденный, бытовой. Современный человек относится к иному, чем он есть, с точки зрения пользы только для себя. Такое отношение к иному является производным от научно- технического отношения. Он обращается с иным как с товаром и употребляет его как продукт.
       Кстати, через отношение к иному можно увидеть, чем западная цивилизация отличается от восточной. Она отличается хотя бы тем, что строит отношение к иному в техническом ключе, то есть, относит иное к объектному измерению чужого, чуждого. На традиционном же Востоке, в том числе и евразийском, русском, иное воспринимается как нечто близкое, родное, похожее. Но если оно не похоже, не привычно, то отвергается. На Западе такое другое, непохожее признается и принимается. Главное, чтобы эта непохожесть носила не естественный (мифический), но искусственный (технический) характер. Здесь есть диалектический момент: на Дальнем Востоке в силу крайности, противопоставления естественное, бывает, принимает форму искусственного как искусного (пример изощренности техники, и не только бытовой, но и душевной, медитативной и прочей в Японии и Китае).
       Подводя неутешительный итог размышлению об адекватности иному, можно подумать, сказать и записать следующее: вышеуказанные типы массового отношения  к иному неудовлетворительны. Особенно неудовлетворителен западный (прагматический) тип отношения к иному, продемонстрированный наглядно в голливудском космическом триллере «Живое». Как только к явлению инопланетной (марсианской) жизни подходить объектно, технически-механически, оно естественно реагирует как живое субъектное нечто – проявляет агрессию и становится действительно чуждым человечности, Чужим.
       Почему такое возможно? Потому что главным, определяющим до сих пор в человеческом мире является прагматический тип отношения к иному. Этот тип искусственный, атомарно механический. Другой тип отношения к иному – органический, традиционный - лучше. Но тоже не без греха, ибо предполагает гармоническое отношение только между частями в рамках (границах) целого. Но такой гармонии не может выстроить между отдельной частью и целым, ибо целое здесь (в традиции) берется только как связь частей друг с другом. Межу тем в традиции скрывается связь части наравне с целым. Именно такого отношения заслуживает иное. Ибо если иное не сводить к частям, то в части можно найти не только часть, но и целое.
       К сожалению, в человеческой истории христианский проект подражанию богу в лице человека потерпел крах: человеку далеко до бога даже в его же лице. В результате тот Восток, который контактировал с христианским миром, выдал реакцию возвращения к законоучению, в роде иудаизма, в виде ислама. Запад же реагировал на малодушие человека своим видоизменением/трансформацией в модернистский (искусственный) тип светской (прагматической, экономической) цивилизации. И восточный традиционализм, и западный секуляризм близки в своем законническом (политическом) буквализме как неадекватном ответе на христианский вызов. Но и между ними нет полного единодушия, ибо если для исламского мира отношение с иным выстраивается как отношение подчинения/поклонения человека всевышнему господину, то для западного мира такое отношение выстраивается также по типу подчинения человека, но не потустороннего деспота, а посюстороннего экономического фетиша капитала.

       Жить на пределе. Можно ли всю жизнь жить на пределе? Конечно, нет. Будь это минимальный, максимальный или оптимальный предел так жить просто нельзя. Но если нельзя так жить, то можно представлять, что ты так живешь – живешь на пределе человеческих сил/возможностей. Иллюзия тоже имеет смысл, как и истина жизни. Она имеет смысл только, если нет возможности жить по правде. Тогда приходит на помощь возможность жить по лжи. Чем человечество до сих пор успешно занимается.
       Быть на пределе человеческих возможностей может только сверхчеловек. Но где он среди нас? Ау! Был ли он? Как он мог быть, если его нет теперь? Будет ли он? Нет никаких оснований надеяться на это.
       Для того, чтобы развеять иллюзии, если не все, то хотя бы их часть, и увидеть воочию те возможности, которыми располагает человек, чтобы быть самим собой, попробуем разобраться с пределами человеческой жизни. Начнем наше размышление о человеческих пределах с их минимума. Достаточно ли самой малости человечности в человеке? Нет, не достаточно, ибо в нем ее может просто не быть или быть чуть больше, чем нам нужно, а нам нужно минимум, не больше, но и не меньше, так как меньше, - это уже не человек. Нет, такого человека, который бы не проскакивал минимум человечности, не доходя до предела или не переходя предел. Именно поэтому сам минимум человечности иррационален и непостижим для человека.
       Как же у нас обстоят дела с максимумом человеческих возможностей, с тем, больше чего, то есть, человечности, у него не может быть? Доходит, добирается ли человек до максимума своей сущности? Нет. Он также не может удержаться на максимуме своих возможностей, как и на их минимуме. Тем более он не может жить вместе с ними на оптимуме. Ведь это еще труднее. Оптимум – это не среднее значение от двух пределов: минимума и максимума. Это их одновременное сосуществование, предельная синергия. Если человек не может быть на какое то (минимальное или оптимальное) время, а тем более на всю жизнь, ни минимально, ни максимально, ни оптимально человечным, то это еще не значит, что он не может приближаться к этим пределам или от них удаляться.
       Всю свою историю человек расширял пределы своих возможностей. Но ему это было мало. Поэтому он их еще больше расширял в своих мыслях и мечтах. В этом смысле, – в смысле пределов своих возможностей, человек тяготился тем, что ему казалось малым. Та жизнь, которую ведет подавляющее, если не абсолютное, большинство людей, называется обыденной жизнью. Когда человек живет обыденно, он счастлив в том смысле, что «находится в своей тарелке». Но многие люди не догадываются об этом и являются поэтому вдвойне счастливыми. В счастье главное отсутствие самосознания, которое его убивает.
       На самом деле, человеку не нужны пределы в качестве того, что необходимо достичь. Человеку далеко до абсолюта, но ему близко относительное. В этом состоит сама суть человеческой жизни. Как только человек приближается к пределу, так он сразу теряет голову. Человек не может достичь предел и  на нем удержаться. Но что он может? «Сбавить обороты», «сбросить скорость», не дотянуть до предела или проскочить его, промахнутся, оказаться «за ним» в смысле «без предела». Быть человеком для человека – значит быть сверхчеловеком, ибо это для человека предел. Тогда как человек существо беспредельное.  У него нет предела: ни минимального, ни максимального, ни оптимального. Казалось бы,  это и хорошо. Ведь разве плохо быть беспредельным? Именно об этом и мечтали восточные мудрецы. Но здесь есть одно маленькое (минимум) «но», - и в беспредельном важно держаться предела, - предела беспредельного. Почему? Да, потому что только через предел можно определиться, стать таковым, в данном случае беспредельным.
       Естественно возникает вопрос: «Как достичь предела в том, что свойственно человеку, - в беспредельном»? Важно ни в коем случае не приближаться к пределу. Как же это сделать? Для этого требуется всячески избегать состояния сознания сознания или самосознания как состояния самоопределения. Другими словами, для этого нужно вести обыденную жизнь в чистом виде. То есть, жить так, как все живут испокон века. Что значит быть человеком? Это означает быть таким, каким является каждый человек, ничем не лучше и не хуже. Для этого нет нужды в наличие самосознания, а тем более в присутствии «большого ума» или разума как такового. Необходимо иметь только здоровое тело за душой и здравый смысл. И все. Все остальное лишнее. От лишнего и проблемы, одна из которых звучит так: «В чем смысл жизни»? Разумеется, если ты будешь задаваться таким вопросом, то потеряешь смысл в жизни. Может быть, ты и найдешь жизнь в смысле, но она далека от обыденной жизни, которая только и может сделать человека счастливым, конечно, на короткое время.
       К сожалению, это так. Чтобы быть человеком надо быть усредненным, статистическим человеком, то есть, жить как можно дальше от окрестностей предельных величин. Как только ты окажешься в этих окрестностях, так сразу потеряешь смысл жизни и воистину станешь несчастным существом, мнящим себя близким либо состоянию зверя/скота, либо состоянию ангела. Однако этому мешает сама природа человека. В таком случае утешением для человека станет его заблуждение относительно возможности собственной трансформации в иное существо.
       Остается последний вопрос: может ли на месте человека после его смерти появиться иное существо, способное достичь таких пределов существования, которые предельны  для человека. К слову сказать, жить на пределе – это жить на границе между противоположностями: трансцендентным и имманентным. Так жить для человека можно только в мысли, но не в самой жизни. Мысль и жизнь прямо не пересекаются. Им нужен посредник. Посредником в таком пересечении/взаимном действии является душевная стихия, стягивающая на себя противоположные стихии жизни и мысли и представляющая их в целом виде в качестве своих противоположных сторон внешнего и внутреннего мира. Но душа человека не есть сам человек. Если человек думает, что он есть душа или душа является его частью, то он, естественно, заблуждается. Душа – это условная инстанция, необходимая для взаимодействия двух других относительных инстанций – ума и телесной жизни. Нет тела – нет и жизни. Ум как умение вести себя здраво необходим для гармоничного функционирования тела среди других тел, включая социальные тела. Ум действует телесно через чувства. Чувства в общем и есть душа.
       Правда, мистики утверждают, что человек может изменить свою природу. Они сильно преувеличивают способности человека, максимизируя его чувства. Они не понимают простой вещи: чувства имеют свой предел. Натурализация последнего их уничтожает, ибо сам по себе предел невозможен. Он имеет смысл только как идеализация реального положения вещей. Если чувства доводить до предела, значит приближать их к собственному концу. Достижение предела – мгновенная смерть. Смерть есть полная деградация живого. Как деградация сразу становится положением градации на уровень выше ее предыдущего положения – это уму и ничему иному непостижимо и невозможно. Через смерть не бывает новой жизни, а тем более жизни, лучше предыдущей жизни. Лучшая жизнь возможна только через жизнь, хуже предыдущей. Через смерть не бывает даже смерти. Смерть не способна даже на самовоспроизводство. Причиной смерти является жизнь. Смерть есть следствие жизни. Новая жизнь возможна, если только смерть не стала тотальным следствием жизни и от жизни что-то осталось. Вот это и будет жить дальше как часть прежней целой жизни, разумеется, малая, элементарная часть. Поэтому после смерти будет не лучше, а хуже в этой жизни. Есть и другая жизнь. Она только уже не в жизни, а на уме или в уме, да в высоких чувствах. Такая жизнь существует в обычной жизни как ее паразит. Без того, на чем она паразитирует, она просто умрет. Так и интеллигенция до тех пор существует, пока есть народ/кормилец. Нет кормильца – нет и паразита.
       Итак, можно, конечно, жить на пределе, но только в качестве паразита/интеллигента в мыслях, чувствах и словах, независимо от того, как себя называть: ученым, художником, гением, мистиком, святым или еще как. Все это только слова и не больше.
       Нет ничего вне жизни. Мы живем в качестве людей. Иная жизнь для нас есть уже в этой жизни. На нее мы должны работать как кормильцы на паразитов. С этой жизнью, если она кончится, закончится и та жизнь в высоких чувствах/переживаниях и представлениях, а также в высоких мыслях/идеях.
       Есть, конечно, жизнь и других существ. Но невозможно их совмещение. Вот это и угнетает человека, замыслившего жить вечно. Вечна жизнь, но не живущие, каждый на свой ограниченный/конечный лад. Переход от одного существа к другому есть предел его возможностей, равный его смерти. Однако через смерть невозможна жизнь. Она возможна только через жизнь. Другое дело, если самой смерти нет и то, что мы называем смертью, есть не смерть, но другая жизнь. Но как это может быть, если в этой жизни мы наблюдаем факты смерти как смерти, а не жизни?