Рассказывает ветеран о войне 27

                МЁРТВЫМ НЕ БОЛЬНО

                Повесть
                Автор Василь Быков

 Василь Владимирович Быков, (белор. Васіль Уладзіміравіч Быкаў(1924-2003), советский и белорусский писатель, общественный деятель, участник Великой Отечественной войны. Член Союза писателей СССР.
Герой Социалистического Труда (1984). Народный писатель Беларуси (1980). Лауреат Ленинской премии (1986). Лауреат Государственной премии СССР (1974). Лауреат Государственной премии Белорусской ССР (1978).

Продолжение 26 повести
Продолжение 25 http://www.proza.ru/2019/08/06/989
               
                Глава двадцать седьмая

 «Нас ссаживают с танков и сводят в одно место на улице. Набирается человек десять – здоровые, что ночью присоединились к нам из других частей, и раненые. В том числе трое тяжело – Юрка, автоматчик с простреленным животом и все тот же наш летчик. Странно, какой он живучий – должно быть, переживет всех! К счастью, с нами опять Катя. Грубовато покрикивая, она тут же распоряжается перенести лежачих в хату.
Остальным приказано ждать. И мы молча стоим под глухой, искромсанной углём стеной мазанки, пока от головных танков быстрым шагом к нам не подходит знакомый подполковник. С ним рядом Сахно. Пустой рукав его полушубка слегка болтается при ходьбе.
– Ну как, орлы? Дали жару? – живо спрашивает подполковник и сам себе отвечает: – Дали, сволочи! Лучшие экипажи угробили. Значит, так: дальше пойдёте сами. Утречком у нас контратака. А вы до Лелековки. Восемь километров. Ясно?

 Мы все молчим. Восемь километров – немного, если здоровые ноги. А если прострелены? Да ещё трое тяжелораненых? Как их дотащить? Только о чём спрашивать – и так спасибо этому человеку за его доброту. Не оставил, как другие, – выхватил почти из огня. Теперь у танкистов свои заботы.
– Ну, ясно не ясно – ничего не попишешь. С собой я вас не возьму. Сами понимаете. Тут оставаться не советую. Утром они могут ударить снова. – Подполковник машет рукой по дороге. – Вот так: старший – этот капитан, – кивает он на Сахно, и тот переступает на снегу. – Он поведёт.
Здорово! – думаю я. Как говорят, всю жизнь мечтали иметь такого старшего. Судьба или дьявол словно насмехаются над нами. Но чёрт с ним, пусть ведёт. Командиров, к сожалению, не выбирают.

 Подполковник поворачивается и скорым шагом уходит к передним машинам, которые уже заводят моторы. Сразу же они начинают срываться с мест, и вскоре мы остаемся одни. Луны в небе уже нет, вверху гаснут звёзды, тускнеет неровная полоса Млечного Пути. Кажется, скоро начнёт светать. Непривычно тихо и пусто становится на улице этого молчаливого села, в хатах которого кое-где слепо просвечивают окна.
Когда танковый грохот на улице глохнет, Сахно поворачивается к нашей приунывшей группе:
– Так... Все тут? Раз, два, три, четыре, пять...
– Трое тяжёлых в хате, – говорит кто-то из раненых.
Сахно снова начинает считать.
– Почему это в хате? А ну всех сюда!

 Несколько человек идут через улицу в хату и выволакивают оттуда двоих. В одном я еще издали узнаю Юрку. Его несут немец и танкист в телогрейке – мешковатый, плечистый парень, видно, один из немногих, кому ночью посчастливилось, потеряв танк, остаться в живых. Второго несут двое разведчиков в рваных маскхалатах, которых подполковник присоединил к нашей группе. Сзади идёт Катя.
Сахно нетерпеливо шагает навстречу:
– А где третий?
– Там, – кивает на хату Катя. – Не стоит трогать.
– Это почему?
– Почему, почему... Безнадёжный. Кончается.

 Сахно минуту молчит, видно, что-то решает, а потом оглядывается и указывает на меня:
– А ну давайте за третьим.
– Я не могу.
– А если через «не могу»? Это приказ!
– Зачем его брать? – огрызается Катя. – Умирает человек. Для чего мучить?
– Не ваше дело. Берите раненого! – ледяным тоном приказывает Сахно, стоя в надвинутой на лоб кубанке.
Катя вполголоса кидает ему что-то обидное и возвращается во двор. За ней, прихрамывая, иду я. Скрипнув дверью, мы влезаем в хату.

 Раненый, весь мокрый от пота, неподвижно лежит на кровати. Над его головой чадит коптилка. У порога кутается в полушубок испуганная, с заплаканным лицом женщина.
– Ой, диточки, ой, лышэнько! Куда ж вы йёго! Вин же таки слабы...
– А ну помоги, тетка, – безучастно к причитанию этой женщины говорит Катя и приподнимает больного. – Дайте какое-нибудь рядно.
Покопавшись в тряпье, хозяйка расстилает на полу одеяло, и мы перекладываем на него раненого. Но он раздет, весь в бинтах и без шинели. Как его нести?
0– Цэ ж вин змэрзнэ, помрэ, а у йёго ж маты е дэсь, – едва не плачет женщина и скидывает с себя полушубок. – На-тэ, ухутайтэ, все тэплишэ буде.

 Тётка начинает светить над головами коптилкой. Катя укутывает автоматчика в полушубок и невзначай наступает на мою неуклюже обинтованную ногу. Я едва не падаю от боли.
– Ещё не отморозил? Ну так отморозишь! – твёрдо обещает Катя, – И гангрена ещё прибавится. Жди! – И вдруг прикрикивает: – А ну, рвани! Хватит корчиться.
Наступив ногой на рукав полушубка, она пробует его оторвать, но не справляется и бросает мне. Я рву сильнее, она придерживает, и рукав с треском отрывается.

– Ой, што вы робытэ? Што вы рвитэ мою одэжыну? Штоб вам руки одирвало, ноги пэреломало! – вдруг сварливо кричит женщина.
Катя строго прикрикивает на неё:
– Замолчите! Вам не всё равно? Того жалко, а этого нет?
– Нелюдска ты людына! Лайдачка! Моя свитка, што вы наробылы?
Чёрт, связались ещё с этой женщиной. Раскричалась, будто её ограбили. Мне неловко, и хочется кинуть ей и рукав, и полушубок, чтоб только отвязалась. Но Катя, не обращая внимания на перепалку, приказывает:
– Вот и натягивай. Тепло и мягко будет. На морозе спасибо скажешь.

 Я молчу, затаив в душе благодарность к этой огонь-девке за её заботу. Ноге в рукаве действительно становится тепло и мягко, немного, правда, неудобно, но не беда. Главное – тепло, К боли я уже притерпелся.
Мы выносим человека на улицу, где нас ждут, и Сахно нетерпеливо подходит к Кате:
– Все?
– Все.
Капитан ещё раз окидывает нас продолжительным молчаливым взглядом (наверное, считает) и, ничего не сказав, идёт в ту же хату. Когда шаги его стихают на снегу, Катя опускает раненого на снег.
– Гад!

 Я не спрашиваю – я уже знаю, про кого она это. Конечно, он пошёл проверять, не остался ли кто-нибудь в хате. Нам он не верит. Ну и как раз кстати: там расплачется эта женщина, поднимет скандал. И действительно, вскоре вернувшись, Сахно строго объявляет:
– Вот что! Без моего разрешения в хаты не заходить! Каждый отвечает за себя и за соседа также. Раненых не покидать, чтобы там ни угрожало. Населению излишне не доверять. Половина из них националисты – немцев ожидают.
– Неужто? – вполголоса сомневается кто-то сзади.
Сахно оставляет реплику без ответа.
– Если в случае припечёт, живыми не сдаваться. Ясно? Оружие есть? У кого нет – я помогу. Слабонервным тоже. Вопросы будут?
– Ясно. Не на лекции. Быстрее надо, – говорит танкист.
– Это не лекция! – мрачно объявляет Сахно. – Это приказ, и я требую его исполнения.

                Глава двадцать восьмая

 Горбатюк выбегает из зала и в чём был, в пиджаке и без шляпы, бросается в другую дверь – к выходу. Но дверь заперта, он резко дёргает её, и тогда из-за перегородки выходит с ключом швейцар, который его выпускает.
Я недоумеваю: что там случилось? Почему он не оделся и даже не оглянулся. Возможно, и не рассчитался. Удрал, что ли? Но тогда забрал бы пальто и шляпу. Несколько оправившись от внезапной слабости, я возвращаюсь в зал. Сразу же замечаю, как молодёжь из-за стола поворачивает головы в мою сторону. Все смотрят на меня. Там же, ожидая, стоят две официантки. Когда я подхожу к своему столу, одна выдирает из блокнота страничку:
– Одиннадцать тридцать с вас.

 Оказывается, он не расплатился. Я отсчитываю половину. В кармане остаётся трёшка, как раз на дорогу. Официантка недовольно косит взглядом:
– А вы разве не вместе?
– Нет. Не вместе.
– Пить так вместе. А платить...
Она уходит, оставляя во мне отвратительное чувство униженности. Связался на свою голову. Надо было. Садиться за этот стол мне больше не хочется. Видно, лучше уйти. Перехватив мой взгляд, из-за соседнего стола оборачивается Игорь:
– Ну и товарищ у вас! Сплошной пережиток!
– За милицией побежал, – дружески, как союзнику, улыбается мне Эрна. – Сейчас приведёт. Посидите с нами.

 Ах, вот что! Впрочем, так оно и должно было случиться. Старая привычка взяла верх. Но чёрт с ним! Пусть ведёт милицию. Не те времена, чтобы бояться.
– Садитесь, садитесь! – приглашают девушки и Игорь.
Я сажусь за их стол – между Эрной и блондинкой с густо начернёнными ресницами. Говорить мне ничего не хочется – только слушать. Они все возбуждены происшедшим, но, кажется, нисколько не теряют своей беззаботной шутливости.
– Чуть не подрался с Игорем, – сообщает Эрна.

 Соседка с другой стороны спрашивает:
– Он ваш сослуживец? Или бывший однополчанин?
– Однополчанин, – подумав, говорю я.
– Сволочь он!
Игорь привстаёт и тянется ко мне с бутылкой:
– Раскричался, будто я у него планки сорвал. А я не видел у него никаких планок. Разве у него были какие-нибудь планки?
– Не в планках дело.
Игорь наливает полбокала шампанского.
– Ладно, чёрт с ним! Пусть ведёт. Давайте выпьем. А то посадят ещё.
Эрна, хлопнув в ладоши, подпрыгивает на стуле:
– Ой, как здорово! Я буду тебе носить передачи, Игорёшка! Медовый месяц в тюрьме!
– Полмесяца, – бросает парень в чёрном костюме. – Больше не дадут.
– Смотря чего. Пятнадцать суток, а может, пятнадцать лет.
– Чёрта с два – лет! Минулось!

 Я тихо сижу, как гость на чужом пиру, и чувствую: начинаю улыбаться. Мне хорошо. А они беззаботно радуются, как дети. Хотя, конечно, давно уже не дети, особенно Игорь. Рослый, рукастый, широкий в кости мужчина. И всё же мне в два раза больше, чем каждому из них. Мы – разные поколения, у нас разный жизненный опыт, образование, да, видно, и отношение к тому, что здесь произошло. И тем не менее я их понимаю. А это главное.
– Ну так взяли! – Игорь поднимает бокал и, заметив мою нерешительность, поясняет: – Есть маленький повод: мы с Эрной женимся.
– Вот как! Ну, поздравляю!
– Благодарим! – Он левой рукой нежно склоняет к себе невесту. – В годовщину Победы. Так сказать, по семейной традиции, как дети военных родителей. У Эрны – генерал-лейтенант. У меня – просто лейтенант. Небольшая разница.
– Почти никакой, – вставляет Эрна и нетерпеливо пригубливает бокал.

 Я по справедливости оцениваю её иронию. Трепетно живое, словно ртуть, лицо этой девушки таит столько шутливой игривости, что просто не верится в серьёзность их намерения.
– А где же... ваши отцы лейтенанты? Или вы без них?
– К сожалению, без них, – коротко вздыхает Игорь и, разлив по бокалам остатки вина, садится. – Лейтенанты далеко. Её – под Харьковом, мой в Демьянске. На вечной прописке.
Поначалу я не нахожу что ответить. Это невесело. Это даже более чем печально. Только свою печаль они, видно, давно уже пережили, и после минутной паузы Игорь поднимает бокал:
– Значит, салют!
– Ну что же! За ваше счастье, лейтенантские дети! – говорю я. Что-то светлое щемящей добротой наполняет меня. На минуту я забываю и про Сахно, и про Горбатюка, и обо всех моих сегодняшних заботах.
Все за столом выпивают. Игорь отставляет бокал и срывает обёртку с конфеты.
– Только тот дурень вечер испортил. Всё шло хорошо...
– Ничего. Это ещё не самое худшее...

 Я не успеваю закончить мысль, как рядом вскакивает блондинка:
– Вон идут! Девочки, даже двое! Задний, смотри, какой бравый! Симпатяга!
По проходу к нам быстро шагает Горбатюк. За ним, несколько приотстав, со служебной степенностью на лицах идут два милиционера в белых кителях и красных фуражках. Передний – довольно уже пожилой, с морщинистым лицом старшина, задний – действительно симпатичный малый.
Горбатюк останавливается возле стола и поворачивается к милиционерам:
– Вот, пожалуйста! Пьяные. Нахальство, хулиганство и, наконец, политические выпады. Вон тот, высокий. И этот, в чёрном.

 Старшина милиции официально-бесстрастным взглядом окидывает всех за столом, осматривает бутылки, дольше задерживается на мне.
– Так. Прошу названных пройти с нами.
За столом вскакивает Эрна. Встают девушки и ребята.
– А мы?
– Вы можете оставаться.
– Нет. Если забирать, то всех. Я Игоря одного не пущу! – резко заявляет Эрна.
Я тоже встаю.
– Всё же они – свидетели. Если уж вести, то вместе.

 Горбатюк пронизывает меня ненавидящим взглядом:
– В свидетели вы не набивайтесь. Вы мне тоже ответите. За оскорбление.
– Ах, за оскорбление! Ну что ж! Я готов! Пошли!
Я первым выхожу из-за стола. За мной остальные. Младший милиционер проходит вперёд. Вдоль ряда столов мы идём к двери. Со всех сторон на нас глядят люди. Откуда-то слышится:
– Достукались!
– Тунеядцы!
– Наверно, валютчики!
Подавляя в себе неловкость, мы как можно скорее проходим мимо швейцара, спускаемся по ступенькам. Передний милиционер услужливо открывает дверь, от нее испуганно шарахается в сторону женщина. Девушки позади тихо посмеиваются. Игорь выдавливает на щеках желваки. (Вообще это не смешно.) Мы выходим на площадь.

 Когда-то в запасном полку я попал на гауптвахту. Попал самым нелепым образом по милости нашего взводного лейтенанта Коржа. Этот сравнительно ещё молодой человек среди остальных командиров выделялся своей феноменальной строгостью. Больше, чем за все другие проступки, он преследовал за так называемые «пререкания». И надо же было случиться, что на занятиях по физподготовке, когда Корж показывал перед взводом приём на брусьях, кто-то в строю хихикнул. Корж сразу соскочил со снаряда и, окинув строй зверским взглядом, приказал:
– Рядовой Василевич! Выйти из строя!

 Как и полагалось, я сделал три строевых шага и повернулся лицом к ребятам.
– За нарушение дисциплины объявляю выговор!
Мне стало смешно.
– А это не я.
– Молчать! Один наряд вне очереди.
– За что?
– Молчать! Два наряда вне очереди.
– Вы разберитесь сначала. Это не я смеялся.
– Три наряда!
– За что наряды?!
– Молчать! Сутки ареста с содержанием на гауптвахте.

 Тут я впервые смолчал. Я кусал губы и глядел на него.
Он – со злобой – на меня. Оба мы понимали, что зашли в своём упрямстве далеко и кому-то надо уступать. Но я уступать не хотел. Тем более что дисциплинарные права у лейтенанта должны же были в конце концов кончиться.
И я выпалил:
– А я не боюсь.
– Двое суток!
– Хоть десять.
– Трое суток!

После этого лейтенант впервые растерянно моргнул своими белесыми глазами. Но тут же нашёл выход:
– Не думайте! Не хватит своих, я у комбата займу. Я вас проучу.
И он занял. Я ни за что получил восемь суток простого ареста с содержанием на гауптвахте. Помню, шёл туда без ремня, с шинелью, в сопровождении старшины, кругом стояли бойцы, и их лица расплывались от ободряюще-насмешливых улыбок. Такая же улыбка была и у меня. Никакого ощущения вины. Дурной каприз, глупый выпад взводного – и только.

 Теперь совсем другое. Во мне всё кипит. Я знаю, что причин для серьёзных выводов никаких нет. И я не боюсь милиции. Но сам факт этого привода возмущает до глубины души. Я вижу месть. Мелочную, глупую, подлую. И я жажду отмщения. Только до отмщения ещё далеко. Ещё неизвестно, как отнесутся к нам в той милиции. Неизвестно, кто там. А вдруг такой же бывший председатель трибунала?
Милиционеры проводят нас через служебный ход и останавливаются у двери с табличкой. Старшина поворачивается ко всей группе.
– Зайдёте только вы, вы, вы и вы, – указывает он на меня, Игоря, парня в чёрном и Горбатюка. Эрна хватает Игоря за руку.
– И я тоже.
– Прошу остаться.
– Я не останусь. Он мой муж! – выпаливает она тоном, рассчитанным на то, чтобы сразить старшину.
Однако тот не повёл и бровью:
– Это неважно.
– Нет, важно!
– Ну хорошо, ступайте. Остальные свободны».

 Продолжение повести в следующей публикации.