Зверёныш

           День этот, как никогда, открылся для Павла солнечным и чистым.  Мир, его горный мир, выходил ему навстречу. Светило осеннее, не изнуряющее солнце, и не было угрозы нудного дождя. В ритм  шагов в лицо дул свежий сентябрьский ветерок, унося излишки тепла от тела. Назойливая мошка исчезла полностью – очевидно первые прохладные ночи заставили её присмиреть. Воздух имел такую прозрачность, что снежные вершины,  не менее, чем в ста километрах от него, казались почти рядом.
           Мир этот был романтичен, и открыт, приветствуя Следопыта, как своего по духу.
           Павел недолго шёл по разбитой лесовозами грунтовке, вскоре свернув  влево, на дорогу давно не езженую, с оплывшей, слегка заросшей колеёй, а потому удобной для ходьбы. Эта дорога вела на нужный ему перевал.
           Снова он шёл один, свидетелями его ощущений и раздумий были только горы, а исповедующим и исповедником он оставался сам с собой. В горы в последнее время Павел ходил не  часто. Семья увеличивалась, её приходилось содержать, оберегать. Но город никогда не давал ему главного: одиночества, полного погружения в себя.
           На сам перевал Павел уже поднимался, но в этот раз ему хотелось спуститься в странную долину, лежащую по ту сторону хребта. Странность её заключалась в том, что судя по карте, там полностью отсутствовали какие либо поселения, а единственная то ли дорога, то ли тропа  прочерчивалась пунктиром – очевидно, по ней мало кто ездил и ходил. По какой-то причине люди покинули долину, либо не заселяли её вовсе. И в этом таилась тайна. А тайна всегда лежала в основе каких-то поисков и приключений, недаром  в здешних горах его знали, как Следопыт.
           Места, по которым ныне шёл Следопыт, были особенные: в 42-м прошлого века здесь шли ожесточённые бои. Фашистские егеря, незваными явившиеся с Альп, пытались через Кавказский хребет именно здесь прорваться к морю. Егеря потеряли 25 тысяч, наши 100 – и всё же остановили эту рать. Особо отличилась при этом 30-я Иркутская дивизия. Многие горные станицы имели  улицы с этим названием.
           Лишь порой Следопыт улавливал в шуме леса, да в клёкоте и гарканье птиц отголоски той великой  тайны: тогда, в извечную гармонию стихии и людей явились  иные с лающим языком. Они явились нагло, с гор чужих – ворвавшись дисгармонией в эти чудо-горы, оставив после себя  много боли и смертей.
           Как всякий русский, Павел с благоговением относился к памяти прадедов. Часто он находил здесь артефакты той войны: осколки снарядов, поржавевшие каски, остатки окопов и блиндажей, порой даже человеческие кости. Однако никогда ничего не трогал. Теперь это принадлежало Лесу. Он был хозяином, только ему принадлежал тайна той битвы за Кавказ.

           Перевал легко дался Павлу – горы  сегодня были за него. Он буквально взлетел на него, ни разу не остановившись. Его крепкое мужское тело, пребывавшее в апогее жизни, жаждало побеждать либо кого-то, либо чего-то, и перевал для него был уважительный соперник.
            Однако дорога вниз сразу же преподнесла  сюрприз. Она растраивалась – и путешественнику неволей пришлось сделать привал, достав дорожную карту из рюкзака. Самая чёткая дорога поворачивала на право, в заброшенный посёлок, и далее к железной дороге на Белореченск. Левая уходила сначала в гущу горного леса, а потом сворачивала на юг, откуда фактически он пришёл. Третья, пунктирная, очевидно давно заброшенная, шла в долину, куда он и стремился, но какова её проходимость – вот в чём вопрос.
            Но вызов был брошен, и тайна не просто ожидалась, а жаждалась –  Лес тоже ждал его давно – и Павел с азартом вступил на эту пунктирную тропу. Всё оказалось не так страшно: кое-где упавшие деревья преграждали путь, кое-где молодой осинник заполонял пространство, однако всё это было вполне проходимо, либо обходимо, и Павел довольно быстро спускался вниз по склону. Очевидно, люди давно не только не ездили, но и не ходили по этой дороге. Увлёкшись, он и не заметил, как оказался внизу и его тропа резко повернула влево.
              И в этот момент с лесом произошло что-то странное. Остановившись, Павел прислушался: листья клёнов беззвучно трепетали, где-то справа безмятежно на перекатах игралась  речка. Звуков, исходящих от человека не было. Однако птицы впереди вдруг, как по команде смолкли. Что-то заставило их прекратить свой безмятежный переклич.
              Между тем время катилось к вечеру. Солнце уже покраснело и висело над ближайшими горами.  Едва оно зайдёт за них, темнеть начнёт стремительно, на глазах. Надо было торопиться с ночлегом и костром.
              Павел быстро направился по дороге, смотря в основном вправо, ища проход к реке. И вдруг он остолбенел: прямо перед ним стоял ребёнок. Ребёнок стоял абсолютно неподвижно, смотря на Павла широко раскрытыми глазами. Это был мальчик лет трёх, и Павел чуть не сбил   его своим телом с ног.
             Следопыт невольно сделал шаг назад. Малыш не изменился в лице и не пошевелился. Это казалось на грани мистики, в которую Павел никогда не верил. Недаром он мог и ночью ходить совершенно бесстрастно и бесстрашно по лесу.
             – Ты кто такой? – по инерции спросили его губы.
             Малыш молчал. Однако, самым удивительным было то, что мальчик, судя по всему, не испугался незнакомца, а совершенно спокойно рассматривал его.
              – Ты что, один? А где твои родители?
              Но мальчик, казалось, не слышал его вопросы, по-прежнему не отвечая.
              «Он что, не видел никогда людей?» – пронеслось в голове у Павла.
              Вдруг малыш молча развернулся и пошёл. Он не убегал, ибо не испугался незнакомца, он просто пошёл своей дорогой, и интуитивно Следопыт понял, что ему следует идти за ним. Мальчик, как будто зная, что так и должно быть, ни разу не обернулся и не ускорил шаг.
            Вскоре они свернули вправо, на небольшую тропку, ведущую очевидно к речке, и неожиданно вышли на лесную полянку, посреди которой Павел увидел выложенный из камней  очаг для костра, а на краю её стоял добротно сделанный и вкопанный в землю стол, возле которого для сиденья находилось два пенька – большой и малый.
           Только тут малыш ускорил шаг и вдруг юркнул в шалаш, стоящий под деревьями, который Павел сразу не приметил. Словно зверёк в своём убежище он забился в нём, не отвечая по-прежнему ни на какие просьбы Павла.
           «Так, – скидывая рюкзак, и присаживаясь на пенёк, размышлял Павел. – Пацан с кем-то из взрослых, и тот очевидно ненадолго пошёл в лес. Однако, оставить одного такого малыша…»
           А ночь уже стремительно наступала. Солнце закатилось за гору – необходимо было быстро насобирать сушняка и  развести костёр. Вот котелок на козлах над костром, можно  не доставать свой и сварить на всех суп-концентрат. Он сам попотчует хозяина – до полной темноты тот наверняка придёт.
           Сушняка, самого разного, вокруг оказалось в изобилии, но когда он его насобирал, Павла ждало ещё одно открытие: последний раз костёр здесь жгли не менее двух дней назад. Павел внимательно осмотрел его, пощупал золу – она была абсолютно холодна. Вдруг его пронзила невероятная догадка. Он осмотрелся, потом обошёл поляну вокруг – съестное, даже консервы, на пристанище отсутствовало абсолютно. Кто-то бросил ребёнка в лесу преднамеренно, умирать от голода. «Это что же за тварь такая? – жутким, тяжёлым пульсом билась мысль. – Малышу повезло, что я наткнулся на него».
          Павел разжёг костёр, сварил суп. Стало ясно совершенно, что никто сюда не придёт. Он налил в свою большую кружку супа, отрезал кусок хлеба.
          – Малыш, иди поешь.
          Однако изнутри шалаша не донеслось ни звука.
          – Скажи хоть как тебя зовут, – и снова ни звука, ни шороха в ответ. Лишь в глубине шалаша блеснули, как у зверька, глаза..
          «Зверёныш, истинный зверёныш, – с горечью думал Павел. – Он уже одичал в лесу. А потом бы ударили первые морозы…» Он поставил кружку у входа в шалаш, накрыл её краюхой хлеба,  сверху положил ложку и пошёл к костру.
          Кружка исчезла бесшумно, пока Павел делал четыре шага к костру – он это знал, он это почувствовал спиной. Сев на бревно, и бросив «случайный» взгляд – он просто удостоверился в этом.
          «Так что же делать, – погрузился в думы Павел. – Его ещё надо приручить. А у меня запас продуктов на три дня – на одного… И ещё  – Лес, он ведь знает эту тайну. Но почему-то нет даже намёков от него. Почему Лес в этот раз молчит? Как бы то ни было – пора спать. Утро всегда мудренее всех иных».
          Он достал из рюкзака запасную куртку и уже молча положил её у входа. Едва он обернулся, куртку постигла та же участь, что и кружку. Сам он расположился возле догорающего костра – забравшись в тёплый спальник, почти мгновенно погрузившись в сон.
          Однако ночью Павел проснулся ненадолго. Прильнув к его спальнику, и укрывшись его курткой, с ним рядом посапывал малыш. Как и когда он сделал это, осталось загадкой для Следопыта: даже в глубоком сне его подсознание фиксировало любое движение и звук в ночном лесу. Он только с удовольствием хмыкнул про себя: «Ну, вроде дела пошли на лад!» – и снова погрузился в сон.

         Проснулся Павел оттого, что кто-то коснулся его тела. Он мгновенно напрягся и открыл глаза. Над ним было чьё-то бородатое лицо, которое его внимательно изучало.  В какое-то мгновение Павел смотрел вверх в полном непонимании (он опять прозевал шаги пришельца!). Лицо это пребывало в странной блуждающей улыбке, далее взгляд Павла выписал образ в камуфляжной  куртке и штанах, со старинным, наверное ещё «абалаковским» рюкзаком за плечами. «Скороход!»  – само собой из ниоткуда выскочило определитель-слово.
          – Вставайте, лесные братья! – уже во всю бороду улыбнулся незнакомец. – Солнышко вас давно зовёт! Разве в лесу так долго спят?
          Мальчик воскликнул: «Папочка!», вскочил и бросился в объятия мужчины.
          Пока Павел выбирался из спальника и одевался, мужчина о чём-то тихо, с нежностью расспрашивал малыша. Наконец Павел подошёл и протянул руку:
          – Павел. Какой у Вас удивительный и смелый малыш. К сожалению, я так и не узнал, как зовут это лесное чудо.
          – Его зовут Шурик, а меня Владимир, – отвечал отец мальчика, пожимая в ответ руку. – А ты, если не ошибаюсь, Следопыт?
          Павел в изумлении застыл – его всё-таки переиграли!
          – А ты – Скороход! – выпалил он ответным ходом.
          «Но как?! Как могла произойти эта встреча?!»  – воскликнули оба про себя одно и тоже.
           – Только Следопыт мог полезть в одиночку в такие дебри! – рассмеялся Скороход.
           – Только Скороход может ходить по горам с таким древним рюкзаком! – в тон ему отвечал  Следопыт. – Давненько я слышал  о тебе, сказки и были про тебя, как ты отмахиваешь по горам 150 километров за три дня – и вот наконец пересеклись пути наши!
           Они обнялись, уже будучи более братьями, чем друзьями. Потом Скороход сказал:
           – В последнее время кое-кто меня зовёт Робинзон – я почти не выхожу из леса. Но я себя не чувствую таковым. – Он кивнул в сторону Шурика, уже вытаскивавшего продукты из рюкзака. – Эта ниточка  ещё удерживает меня с миром.
            – Но я о твоём сыне не слышал ничего, – говорил Следопыт. – Признаться, он напугал меня вчера.
 
            Они не просто знали друг о друге, они давно искали этой встречи и теперь открывались друг другу – во всём и без оглядки. А их свидетелем был этот Лес.
            Друзья просидели за разговором и чаепитием день и ночь. Малыш сначала слушал их, потом крутился рядом, потом ушёл играть в свой лес, потом пришёл, поел и уснул, а они всё открывались  друг для друга.  Один другому отдавал слова – самое ценное, что было у него. Из этих  слов сокровенных они строили здание дружбы для двоих.
             Сначала Павел открыл без оглядки все тайны про себя: войну и смерть, любовь и ненависть – всё выложив  из своих глубин. Он исповедовался,  как убегал  от людей в свой лес, и как возвращался снова к людям – и почему это случалось много раз. Ибо хотел быть одиночкой – и не смог.
             А Владимир рассказывал о своём свершившимся одиночестве во тьме.  Он рассказывал, как случился тот вечер ада, когда его Надюшку, зажимая рот, душили, насиловали вшестером, утащив за гаражи. А когда её задушили – эта смерть для него стала чёрным тупиком. Неделю он лежал в ступоре, а потом ходил и ходил  ночью, в тусклой  тьме, и днём тоже, как во тьме. Он ходил по наглым улицам этого града ада, и безответно у них спрашивал – за что?! Он хотел увидеть  выражение этого подлого лица – пока наконец понял, что Город Зла безответен и безлик.
             Друзья долго молчали, глядя на костёр, единственный источник света в их Лесу, потом Павел проговорил ответные слова:
            – В нашем Лесу таятся следы  Войны. Многие думают, что Война та ушла бесследно – Мир победил, и навсегда. Но ведь Добро так и не восторжествовало. Лес смог затянуть свои раны, души погибших обрели здесь покой.  Но совсем не то в городах. Там нет всевластия природы.
           Скороход ответствовал ему:
           – В этой долине было несколько посёлков, но все люди покинули свои дома. Почему? Их лукаво прельстило Зло. Там, за хребтом, в городе, им дали всем квартиры. И каждый будто ушёл в свою нору. Один ушёл от другого – и стал беззащитным одиночкой.
           – Я знаю это, – заметил Следопыт. – Город прельщающ и блудлив. Ибо Город – удачливый игрок. Ибо Город в Добро играет, но за Зло.
            – После похорон я выпал из себя. – снова рассказывал свою повесть Скороход. – Мы с Надюшей были детдомовские, и одиночество давно было стезёй нашей. Но не дай Бог кому изведать такое одиночество во тьме! Помню только, Сашко меня иногда теребил,  ему хотелось есть. А я не понимал, кто я, кто он.  Но он оказался спокойным ребёнком, и мог часами играть сам с собой. А я всё лежал пустой, то с открытыми, то с закрытыми глазами. Сначала Шурик плакал за мамой, потом перестал, забыл её, и начал всё больше ластиться ко мне. Тогда я понял, что должен что-то сделать для этого ребёнка. Я должен, обязан пробудиться. Моя любовь вот она – не умерла. Я всё-таки не одинок. И теперь должен любить эту кроху-одиночку. Но я не хотел довериться городу на этот раз. И решил уходить от людей – и навсегда.
           – Но ты оставляешь ребёнка одного, в Лесу, –  удивился Следопыт.
           – Это самое безопасное место на Земле! – воскликнул Скороход. – Раз в месяц я ухожу в посёлок, за хребет, набрать продуктов.  А этой крохе ещё тяжело делать такие переходы.  И я твёрдо знаю: Лес никогда не допустит, чтобы обидели сокровище его.
           – Однако, такому ребёнку требуется мать, – задумчиво говорил Следопыт. – Ты ему нужен будешь позже, чтобы сделать из сына мужа.
           – Нет, Следопыт, я ухожу всё дальше от  людей. И моего ребёнка я не доверю никому.
            
             Ночь разверзлась над ними панорамой звёзд, а они всё сидели у всполохов костра. И шумела речка, рассказывая о вечности, о притяжении и невозможности её, и где-то в глубинах ночи завывали неведомые звери, и тем ещё более сближали друзей друг перед другом.
            Звёзды и красный свет костра – как сцена их театра. Костёр их согревал и окрашивал в багровые тона лица и тела. А магия его связывала друзей с  Лесом и с его проматерью Землёй. А звёзды им обещали полную свободу. Они выходили к Земле, не стесняясь, обнажаясь, и люди могли видеть их подлинную красоту в неуловимых оттенках  цвета – то голубого, то жёлтого, то багрового. Звёзды манили, заманивали людей, открывая бесчисленным количеством дорог. Видя эти дороги, люди наконец понимали, как вырваться им из замкнутого круга, который они называли жизнь.
             – Ты знаешь, – под конец сказал Скороход, – моему сынку уже приоткрылась тайна Леса. Пока что на уровне инстинктов. Мы это всё когда-то обличили в слова – русалки, лешие, лесовики. Но слова эти – вторичны, он этих слов ещё не знает – ребёнок чувствует лишь первобытную основу. И видит тех, древних, и слышит их, и уже с ними как-то говорит.